Попаданка. (не)любимая жена князя

Глава 1

– Я не буду послушной куклой! – кричала я, – Почему ты решил, что ты и твоя мама могут командовать мной? И только мне решать с кем общаться! – я задыхалась от негодования.

Мой муж невозмутимо пил свой утренний кофе, уткнувшись в телефон.

– Соня, – наконец он оторвался от айфона и взглянул на меня, – Тебе уже почти тридцать лет, а ты ведешь себя, как подросток. – он вздохнул, – Что такого тебе сказала мама? Ей не нравится Лена? Ну и что в этом страшного, в конце концов, она и не обязана любить твоих подруг, не так ли?

– Не так! – выкрикнула я, – Лена – моя лучшая подруга, она всегда мне помогала, мы с ней еще со школы дружим, а твоя мама…

– Хватит! – рявкнул Сева, – Это невыносимо! Мама приходит, чтобы тебе помочь, а ты вечно недовольна! Почему твоя Лена вчера маме сказала, что ей безразлично ее мнение? Маме это было неприятно.

– Да потому что Лена целый час слушала лекцию о том, как нужно одеваться девицам! Ей это надоело и она ответила, что сама в состоянии решить, какие джинсы ей носить! Сев, – выдохнула я, – Ну Ксения Петровна должна понимать, что не все хотят слушать ее нравоучения? Лена пришла ко мне в гости, чтобы поддержать меня после… после всего. Мы хотели поболтать, посмотреть фильм… Вдвоем, понимаешь? Почему Ксения Петровна не желает понимать, что ее постоянное присутствие в нашем доме, меня утомляет?

– Ты не ценишь ее заботу. – раздраженно ответил Сева, – Мама понимает, что ты выписалась из больницы три дня назад, что ты еще слаба и тебе нужна помощь. Она приезжает с другого конца города, а ты… Надоело! Мы с тобой живем три года и три ты мне постоянно выносишь мозг! И мама совершенно здесь ни при чем! Ни мама отправила тебя в командировку, где ты подхватила вирус и загремела в больницу! Если бы ты прислушивалась к нашим советам, то спокойно сидела бы дома и занималась хозяйством! Тебе денег не хватает?

– Мне не хватает свободы! – разрыдалась я, – Запри меня в четырех стенах и приставь ко мне маму, чтобы я совсем с ума сошла…

– Поговорим вечером. – отрезал Сева, – Спасибо, что испортила с утра настроение. – он вышел, громко хлопнув дверью, а я осталась сидеть за столом, размышляя о своей печальной доле.

Я ужасно устала от этих бесконечных разговорах о том, что мне пора уволиться с работы, потому что мой муж прилично зарабатывает, и я могу заниматься только домом и наконец задуматься о детях, о том что в своей конторе я получаю копейки, которые не имеют никакого веса для нашего семейного бюджета… И Сева, и его мама не хотели понимать, что я не могла целыми днями сидеть дома, варить борщи и мыть полы! Моя работа была для меня глотком свежего воздуха, моей отдушиной, моим лекарством от хандры. А теперь моя свекровь решила лишить меня и единственной подруги! Ну уж нет! Я вытерла со стола крошки и сжала зубы – не получится! Я буду бороться! За свои права, за свою подругу.

Внутри меня все клокотало. Ладно, нужно отвлечься и навести порядок. Я решила, что пора протереть верхние полки, намочила тряпку и встала на табуретку… Эх, роста не хватает… потянувшись, я приподнялась на цыпочки, табуретка зашаталась, я ухватилась за полку… глухой удар головой, в глазах потемнело…

Как же так?

Неужели все? – вихрем пронеслось в голове и я провалилась в темноту.

Я открыла глаза. Мир плыл передо мной, как в густом тумане. Голова гудела… но это была не та боль от удара о полку. Тупая, давящая, другая. И запахи… пыль, воск, что-то приторно-цветочное, но резкое. Где я? Это не наша кухня…

– Госпожа, прошу вас, проснитесь! Барин весьма недоволен и требует вас немедля в кабинет!

Чужой голос. Пронзительный, испуганный. Я попыталась повернуть голову. Тело было тяжелым, одеревеневшим, не моим. Надо мной склонилось встревоженное лицо молодой девушки в простом темном платье и белом чепце. Служанка? В жизни не видела таких нарядов вне исторических фильмов.

– Где я? Что... – попыталась я сесть, но голова закружилась…

Я ухватилась за постель – и замерла. Эти руки… Узкие запястья, длинные тонкие пальцы, кожа бледная, почти фарфоровая. Не мои руки.

– Госпожа Марта, умоляю вас, не медлите!– девушка уже держала в руках одежду – длинное, темно-зеленое платье, – Барин разгневан вашим вчерашним... поведением. Он ждет!

Марта? Имя отозвалось внутри пустым эхом. Я – не Марта! Я – Соня! Я только что спорила с Севой… падала с табуретки… А теперь… Чужое тело. Вдоль позвоночника пробежал холодок… Паника сдавила горло, перехватила дыхание.

– Зеркало... – хрипло выдохнула я. Голос… голос был чужим, – Дайте... зеркало!

Служанка испуганно моргнула, но кивнула и метнулась к туалетному столику. Она подняла тяжелое овальное зеркало в простой деревянной раме и поднесла его к моему лицу.

Я вгляделась.

В тусклом стекле на меня смотрела совершенно незнакомая девушка. Лет двадцати, не больше. Бледное лицо с острым подбородком и высокими скулами, обрамленное огненной лавиной рыжих волос, рассыпавшихся по плечам. И глаза… Огромные, широко распахнутые глаза – ярко-зеленые, как изумрудная трава в мае – полные немого ужаса и полнейшего непонимания. На мне была белая ночная сорочка с кружевами у горла. Я притронулась к волосам – они были мягкими и завивались кольцами. Боже! Это было не мое лицо. Не мои волосы. Не мои глаза. Чужое тело. Я – в теле какой-то Марты. Соня… исчезла?

– Госпожа Марта, пожалуйста! – служанка нервно переминалась с ноги на ногу, держа то проклятое платье, – Нам нужно вас одеть. Барин не терпит промедления. Он... он очень зол из-за вашего отказа принять гостей вчера вечером. И ваших слов…

Отказ? Гости? Слова? В моей голове – пустота. Только обрывки моей жизни: холодная чашка Севиного кофе, его раздраженный взгляд, оглушительный хлопок двери, падение… И теперь этот кошмар. Абсурд. Сумасшествие? Или… смерть? Перерождение? Откуда я знаю это слово?

– Он... мой муж? – с трудом выдавила я. Сама не знала, зачем спрашиваю. Может, надеялась, что это ошибка?

Глава 2

Дверь кабинета захлопнулась за мной с мягким, но зловещим щелчком. Воздух здесь был густым от запаха кожи, старой бумаги и дорогого табака. И от чего-то еще... Холодного, железного. Власти.

Он стоял у массивного дубового стола, спиной к высокому окну, за которым виднелись угрюмые кроны деревьев в сером свете. Высокий. Очень высокий и широкоплечий, его фигура четко вырисовывалась на фоне мутного стекла. Когда он медленно обернулся, у меня перехватило дыхание.

Красивый. Опасной, хищной красотой. Резкие черты лица – высокий лоб, прямой нос, твердый подбородок с едва заметной ямочкой. Темные, почти черные волосы, коротко подстриженные у висков и чуть длиннее на макушке. И глаза... Серые, как зимнее море перед бурей. Холодные, пронзительные, лишенные всякой теплоты. Они скользнули по мне с ног до головы, оценивающе, как смотрят на неудобную вещь, которую вот-вот выбросят.

– Наконец-то соизволила пожаловать, супруга. – его голос был низким, бархатистым, но каждый слог резал, как лезвие. Он не повышал тона. В этом не было нужды. Его тихая речь звучала громче любого крика Севы, – Целый час я жду. Ты считаешь, что твои капризы могут отнимать мое время?

Я попыталась открыть рот, сказать что-нибудь, но язык прилип к небу. Его присутствие давило физически, как тяжелая плита. Я чувствовала его силу – не просто физическую, хотя и ее было видно в широких плечах, в уверенной позе, а власть. Власть человека, привыкшего повелевать и видеть беспрекословное повиновение. Власть, от которой стыла кровь.

Он сделал шаг вперед. Его тень накрыла меня. Я невольно отступила, наткнувшись спиной на дверь.

– Твое поведение вчера вечером, Марта... – он произнес мое новое имя с ледяным презрением, – Было верхом неприличия. Отказ принять гостей? Грубость в адрес моей матушки? И эти... твои высказывания? – он покачал головой, его взгляд стал еще холоднее, – Я терпел твои странности, твою меланхолию после... кончины твоего отца, – он сделал паузу, и я уловила в его интонации нечто... насмешливое? – Но то, что произошло вчера, переходит все границы дозволенного.

Покойный отец? Пронеслась вихрем. Настоящая Марта потеряла отца? И... сошла с ума от горя? Отсюда ее "странности"? А я... я заняла место убитой горем дочери? Ужас сковал меня еще сильнее.

– Матушка, – продолжал он, его голос стал мягче, но опаснее, как шелест змеиной кожи, – Была глубоко оскорблена. Она приехала поддержать тебя в твоем... горе. А ты? Ты осмелилась заявить, что ее присутствие тебе в тягость? Что она... навязчива? Он выдохнул, и в этом вздохе слышалось нарастающее бешенство, – А наши гости? Друзья семьи? Ты не только отказалась выйти к ним, ты послала горничную сказать, что занята... чтением? - он презрительно фыркнул, – Чтением чего? Твоих сентиментальных романов, которые окончательно повредили тебе рассудок?

Он подошел совсем близко. Я чувствовала исходящее от него тепло и тот же леденящий холод его гнева. Его серые глаза буравили мои зеленые, выискивая слабость, страх, раскаяние. Я пыталась дышать, но корсет душил меня, а его взгляд высасывал остатки воздуха.

– Ты забыла, Марта, кто ты есть. Ты забыла свое место. – он наклонился чуть ниже, его губы оказались в сантиметре от моего уха. Его дыхание обожгло кожу, – Ты – моя жена. Твое предназначение – быть украшением моего дома, хозяйкой, принимающей моих гостей с достоинством и любезностью. А не затворницей, прячущейся в своей комнате и оскорбляющей мою семью!

Он выпрямился, отступил на шаг, его взгляд скользнул по мне с отвращением.

– Твоя свобода кончилась в тот день, когда ты надела мое кольцо, – сказал он резко, – Твои капризы, твоя... независимость... – он произнес это слово как ругательство, – Больше не будут терпимы. Пора тебе задуматься, Марта. Серьезно задуматься о своем поведении. И о последствиях, если оно не изменится.

Последствия. Это слово повисло в воздухе тяжелым, невысказанным обещанием. Монастырь? Заточение в дальнем поместье? Нечто худшее? В этом мире, где он был законом, все было возможно.

– Ты будешь держать себя в рамках приличия, – это был приказ, а не просьба, – Ты будешь оказывать моей матушке должное почтение. Ты будешь принимать моих гостей с улыбкой на лице. Ты будешь послушной женой. Поняла?

Я стояла, прижавшись к двери, дрожа всем телом. Протест, который бушевал внутри меня как шторм, был загнан глубоко внутрь леденящим страхом. Этот человек... Он был не как Сева. Сева был раздраженным мальчишкой по сравнению с этой холодной, расчетливой силой. Сопротивляться здесь и сейчас – значило сломать себе шею.

Я заставила себя кивнуть. Мой взгляд упал на темный узор паркета у его начищенных до блеска сапог.

– Хорошо, – прошептала я чужим голосом. Хриплым от сдавленных слез и ужаса, – Я... я постараюсь.

Он долго смотрел на меня, изучая мое унижение, мою дрожь. Казалось, он удовлетворен произведенным эффектом.

– Смотри, – он предупредительно поднял палец. Всего один палец, но жест был полон угрозы, – Я не буду повторять. Ступай. Приведи себя в порядок. И помни то, что я сказал.

Он повернулся к столу, демонстративно показывая мне спину. Разговор был окончен. Я была выброшена за борт его внимания, как ненужный хлам.

Я рванулась к двери, едва найдя в себе силы повернуть ручку. В коридоре меня ждала бледная служанка. Я шагнула за порог, и дверь закрылась, отделив меня от этого каменного человека и его ледяного гнева. Я прислонилась к холодной стене, пытаясь перевести дух, чувствуя, как слезы, наконец, катятся по чужим щекам. Свобода... Мысль была горькой. Здесь ее не было. Не было даже намека. Была только золотая клетка с железными прутьями его воли. И муж, который был скорее тюремщиком. И я, Соня, запертая в теле Марты, должна была научиться выживать в этом новом, жестоком мире. Или сломаться.

Глава 3

Я выскочила из кабинета, постаравшись не хлопнуть дверью, как бы мне этого не хотелось. Почему-то я была уверена, что это не сойдет мне с рук. Этот Константин, кажется, Викторович явно был не намерен шутить со мной.

Влетев в “свою” комнату, я бросилась на кровать и разрыдалась от обиды. За что мне все это? Мне мало было Севы и его мамы, так теперь у меня появился этот Константин. И, конечно же, у него тоже есть матушка! Наверняка, такая же “милейшая”, как Ксения Петровна! Интересно, чем она будет недовольна? Что не так делала эта Марта? Носила не те платья или у нее тоже были подруги, которые не нравились ее свекрови?

Мои мысли метались, я пыталась их упорядочить, наметить себе план. В конце концов, я жива, здорова и кажется даже красива. У меня, конечно, теперь появился муж, который вызывает у меня опасение, но это я постараюсь как-нибудь пережить.

Страх никуда не делся, он сжимал живот холодным комком, но теперь он был управляем. Его заглушала ярость – чистая, адреналиновая ярость на несправедливость происходящего. Я не просила сюда попасть. Я не виновата в поступках Марты. Но бороться придется мне.

Тихий стук в дверь заставил меня вздрогнуть.

– Госпожа Марта? – послышался робкий голос служанки, – Вам... вам не угодно ли чего? Чайку, может? Или... водицы?

Я быстро вытерла остатки слез, постаравшись принять более-менее достойный вид.
Союзник номер один. Испытание номер один.

– Войди, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Дверь приоткрылась, и в щель просунулось все то же испуганное лицо в чепце.

– Как тебя зовут? – спросила я прямо, глядя ей в глаза. Первый шаг. Узнать имя – значит начать устанавливать контакт, пусть даже хрупкий.

Девушка широко раскрыла глаза от неожиданности вопроса.
– А-Анна, госпожа, – пролепетала она. – Аннушка.
Аннушка. Хорошо. Имя есть.

– Аннушка, – повторила я, кивая, – Чай... чай было бы хорошо. Спасибо.
Я сделала паузу, наблюдая за ее реакцией. Она выглядела растерянной, но не враждебной. Скорее, озадаченной моим "странным" спокойствием после бури в кабинете и слез.
Покажи ей не Марту-истеричку, а Марту... другую. Загадочную. Может, это сработает?

– И... Аннушка, – добавила я, когда она уже собралась уходить, – У меня... после вчерашнего и сегодняшнего... голова пустая. Совсем. – я приложила пальцы к вискам, изображая слабость и растерянность, – Я... я почти ничего не помню. О себе. О прошлом. Об... отце. – Голос дрогнул искренне – мысль о потере отца, пусть и чужого, тронула какую-то струну, – Ты... ты могла бы мне... напомнить? Хоть что-то? Пока чай несут?

Глаза Аннушки округлились до предела. "Потеря памяти" – это было серьезнее, чем просто "странности". Это объясняло все: и необычные вопросы, и растерянность, и даже слезы после разговора с барином. В ее взгляде мелькнуло что-то похожее на жалость.

– Ох, госпожа... – прошептала она, делая шаг в комнату и осторожно закрывая дверь, – Господь с вами... Это... это от удара, наверное? Или от горя... – Она замялась, оглядываясь, как бы боясь, что ее подслушивают, – Я... я попробую, госпожа. Что вам сказать-то?

Сердце заколотилось чаще. Первая ниточка. Первая возможность заглянуть в прошлое Марты. Я прижала руки к груди, стараясь выглядеть максимально беззащитной и нуждающейся в помощи.

– Все, Аннушка, – прошептала я, – Начни с самого начала. Кто я? Откуда? Как... как я стала женой барина? И... отец мой... что с ним случилось? – Последний вопрос я задала особенно тихо, с дрожью в голосе.

Аннушка глубоко вздохнула, ее лицо стало сосредоточенным. Она подошла ближе и опустила голос до шепота.

– Вы – Марта Дмитриевна Оболенская, госпожа. Дочь покойного Дмитрия Федоровича Максакова... – начала она, и поток информации, такой желанной и такой пугающей, хлынул на меня, как холодная вода. Мир Марты начал обретать очертания, а вместе с ним – и мои шансы выжить в нем.

Аннушка оглянулась еще раз, словно тени в углах могли донести каждое слово. Ее шепот стал едва слышным, губы почти не шевелились:

– Барин... Константин Викторович Оболенский. Из самых древних, госпожа. Богатейший. Имения – не объехать и за год. В столице дом – дворец, говорят. Сюда, в Отрадное, приезжает нечасто... больше по делам или когда... – она запнулась, проглотив слово, – когда требует его присутствие.

Она нервно перебирала фартук.

– Ваш батюшка, Дмитрий Федорович Максаков... тоже из хорошего рода, госпожа, но... – Аннушка опустила глаза, – но дела его перед кончиной... неважные были. Большие долги. Очень большие. А вы... вы были его единственной дочерью, красавицей, наследницей хоть и заложенного, но все же имени.

Мое сердце сжалось. Знакомая мелодия. Разорившийся дворянин, богатый жених…

– Барин... он увидел вас на балу в губернском городе, – продолжила Аннушка, и в ее голосе прокралась тень чего-то, что не было простой констатацией факта. – И... решил. Решил быстро. Сватался настойчиво. Батюшка ваш... он понимал, что это шанс. Шанс спасти имя, расплатиться... и обеспечить вас. А барин... – она снова запнулась, ища слова, – барин получил то, что хотел. Молодую жену из хорошего рода. Красивую. И... покорную, думал он.

Покорную. Слово обожгло. Марта, судя по вчерашнему скандалу, покорной не была. Или перестала быть.

– Свадьба была пышной? – спросила я тихо, пытаясь представить.

Аннушка кивнула, но без радости.

– Очень пышной, госпожа. Весь уезд говорил. Но... – она понизила голос еще больше, – но счастья... не прибавилось. Барин... он человек суровый. Требовательный. Он любит порядок. Беспрекословный. А вы... вы всегда были... живой. Своенравной, простите, госпожа. Любили книги, природу, тишину... А здесь... – она махнула рукой вокруг, указывая на мрачную роскошь комнаты, – Здесь все по уставу. Каждый шаг. Каждое слово. Барыня-матушка его, Аграфена Петровна... она здесь заправляет, когда барина нет. И она... она считает, что молодая жена должна знать свое место. Очень строгая.

Глава 4

Аграфена Петровна Оболенская – поняла я, хотя никогда раньше не видела эту даму.

Она стояла на пороге, как монумент. Невысокая, но казавшаяся огромной благодаря царственной осанке и тяжелому, темно-бордовому шелковому платью, расшитому серебряными нитями. Серебро же сверкало в высокой, сложной прическе, собранной из седых, но еще густых волос. Лицо — бледное, с тонкими, бескровными губами и острым носом. Но главное — глаза. Холодные, пронзительно-голубые, как осколки зимнего льда. Они не горели гневом сына, нет. В них читалось спокойное, безраздельное презрение, смешанное с ледяным любопытством хищницы, рассматривающей попавшую в капкан мышь.

Откуда эта уверенность? – пронеслось в голове, мгновенно связывая образ свекрови с образом сына. – Она – корень. Или отражение?

– Марта Дмитриевна, – голос был тихим, мелодичным, как звон тонкого хрусталя, но каждый слог падал на сердце ледяной иглой. Она не вошла, а вплыла в комнату, ее тяжелая юбка едва шелестела по паркету, – Я застала тебя в слезах? Опять? После... разговора с Константином?

Она остановилась в двух шагах. Ее взгляд скользнул по моему заплаканному лицу, по простой домашней одежде, по чашке с недопитым чаем – оценивающе, как смотрят на неудачную покупку. В ее глазах не было ни капли жалости. Только холодное удовлетворение и... знание. Знание своей безнаказанности, своей власти здесь, в этих стенах, где ее слово, даже тихое, значило почти столько же, слово ее сына.

"Все его боятся"... – вспомнились слова Аннушки. А ее? Ее тоже боятся. Но по-другому. Боятся как ядовитую змею, которая прячет жало в бархате.

– Не нужно тратить силы на бесплодные эмоции, милая, – продолжила она, и слащавость в ее голосе была гуще меда и ядовитее цикуты, – Константин Викторович... он человек долга и порядка. Его гнев – лишь отражение его заботы о тебе, о репутации семьи. Ты должна это понять. – она сделала маленький шаг ближе. От нее пахло тем же приторно-цветочным, но резким парфюмом, что я учуяла при пробуждении. Запах казался теперь удушливым, как запах формалина, – Вчерашний вечер... – она покачала головой с мнимой печалью, но в голубых глазах вспыхнул холодный огонек, – Ты огорчила меня. Глубоко. Я приехала с открытым сердцем, желая утешить в твоей утрате, а ты... – она сделала паузу, давая ужасу вчерашних слов Марты снова ожить в моем воображении, – Ты отплатила черной неблагодарностью.

Ее рука, узкая, в кружевной манжете, с длинными, холодными пальцами, украшенными массивными кольцами, вдруг протянулась ко мне. Я невольно отпрянула, но она лишь поправила складку на моем плече. Прикосновение было легким, но я поежилась. Этот жест был похож на демонстрацию власти. Власти трогать, поправлять, указывать на несовершенство.

– Ты молода, Марта, – ее голос стал тиэхим, интимным и от этого еще более страшным, – И твоя... нервозность после смерти отца объяснима. Но пора взять себя в руки. Пора стать той, кем ты должна быть – достойной женой Константина Викторовича Оболенского. Твои капризы, твои странности... – она произнесла это слово с легким презрительным придыханием, – Они роняют его имя. И мое. А это, милая, непростительно.

Она снова посмотрела мне прямо в глаза. Ее ледяной взгляд буравил, выискивая страх, слабость, раскаяние. И я поняла – ее уверенность – это уверенность полного обладания. Она – мать. Мать того, кто здесь бог. Ее кровь течет в его жилах. Ее воля сформировала его железную сущность, или, по крайней мере, она свято в это верит. Она – неотъемлемая часть его системы власти. И она пользуется этим безраздельно. Ее власть – вторична, но от этого не менее реальна и ужасна для тех, кто ниже. Она – тень титана, но и тень может задушить.

Что нужно сделать? – думала я, глядя в эти бездонные голубые глаза. Жестокость Константина – прямая, как удар меча. Ее жестокость – изощренная. Это искусство унижать ледяной вежливостью, ранить сладким ядом слов, контролировать через тонкое, неуклонное давление. Она внушает страх не криком, а шепотом. Не угрозой немедленной расправы, а обещанием вечного, изматывающего недовольства ее сына, вечного осуждения в глазах мира, вечного чувства вины и несостоятельности.

– Константин говорил со мной, – произнесла она, отводя взгляд, как будто делясь великой тайной. – Он... разочарован. Глубоко. Но он справедлив. Он дает тебе шанс исправиться. – Она снова посмотрела на меня, и в ее взгляде промелькнуло нечто жесткое, предупреждающее. – Я тоже даю тебе этот шанс, Марта. Не упусти его. Завтра к обеду приедут гости. Скромные, но важные для дел Константина. Ты будешь присутствовать. Ты будешь любезна. Ты будешь безупречна. Поняла?

Это был не вопрос. Это был приказ. Политый сиропом, но не менее железный, чем приказ ее сына. В ее тихом голосе звучала та же абсолютная уверенность в праве повелевать. Уверенность, выкованная десятилетиями жизни в самой сердцевине этой системы, где ее слово, ее настроение, ее одобрение были законом для всех, кроме одного человека – ее сына. И перед ним она, возможно, испытывала тот же животный страх, что и все остальные, но тщательно прятала его под маской материнской власти и холодного достоинства.

– Поняла, Аграфена Петровна, – мой собственный голос прозвучал чужим, тихим, но удивительно ровным. Внутри все кричало, но на лице Марты не дрогнул ни один мускул. Я встретила ее ледяной взгляд. И в глубине моих зеленых глаз, надеялась я, она не увидела ни страха, ни покорности, а лишь ту же холодную регистрацию факта. Факта ее власти. Факта ее требований. И факта начала войны, в которой пока что все козыри были у нее и ее сына.

Она слегка наклонила голову, удовлетворенная моей внешней покорностью. Уголки ее тонких губ дрогнули в подобии улыбки – ледяной и безжизненной.

– Прекрасно. Отдохни, приведи себя в порядок. Я пришлю Аннушку помочь тебе выбрать платье. Завтра – важный день. Не подведи нас снова.

Она развернулась с той же грацией и выплыла из комнаты, оставив после себя запах удушающих цветов и ощущение ледяного прикосновения к горлу. Дверь закрылась беззвучно.

Глава 5

На следующее утро я сидела в гостиной – небольшой, солнечной комнате с нежными обоями и уютными диванчиками, на которых лежало много вышитых гладью подушечек.

Передо мной стоял фарфоровый чайник и блюдо с пышными булочками с изюмом.. Я размышляла о вчерашнем разговоре с Константином… Чего мне ждать от сегодняшнего ужина, на который мне приказали явиться?

– Госпожа Марта, – заглянула в гостиную Аннушка, – Там эта явилась… Елизавета Воронцова, – Аннушка сморщилась, будто у нее заболел зуб, – Подруга ваша. Прикажете пускать? – в ту же секунду дверь распахнулась, и в комнату ворвался… вихрь розового шелка, кружев и дорогих духов.

– Что значит прикажете пускать? – гневно уставилась девушка на Аннушку, –Марта, душечка! Как я по тебе соскучилась! Твоя горничная просто нахалка, уж прости за откровенность… – высокий, сладковатый голос залил комнату, прежде чем я успела понять, что происходит.

Передо мной стояла девушка лет двадцати, ослепительная, как тропическая птица. Платье невероятного розового оттенка, усыпанное крошечными бантиками, шляпка с перьями, кокетливо сдвинутая набекрень, и огромные карие глаза, казалось, они занимали пол-лица. Елизавета Воронцова. Видимо, та самая Подруга Марты.

Елизавета, не дожидаясь приглашения, опустилась на диван, обволакивая меня облаком тяжелого, цветочного аромата.

– Ну, рассказывай, что с тобой приключилось вчера? Все только и говорили о твоей мигрени! Но я-то знаю тебя, моя пташка! – она игриво ткнула меня веером в плечо, – Наверняка опять проспорила с Константином Викторовичем? Или... – ее глаза блеснули любопытством, – Нашла новую книжку, от которой невозможно оторваться? Ох, эти твои романы!

Я напряглась. Книги? Споры? Я ничего не знала. Улыбнулась с трудом, стараясь скопировать манеру поведения, которая, как мне казалось, могла бы подойти Марте в такой ситуации – легкую, чуть отстраненную усталость.

– Лиза... Просто голова болела. Сильно. И мысли путались.– сказала я тихо, отводя взгляд, – Ты выпьешь со мной чаю?

– Нет, спасибо, я бы лучше шампанского выпила, но ты ведь будешь против, – рассмеялась Лиза, – Ты у нас такая правильная… – Елизавета схватила мою руку, ее пальцы были холодными, несмотря на ажурные перчатки, – Знаешь, что тебе поможет от мигрени? Наш любимый магазинчик модистки мадам Жюли! У нее только вчера привезли новые шляпки из Парижа! Просто умопомрачение! И ткани – шелк, который меняет цвет, как павлиний хвост! Представляешь?

Она говорила быстро, захлебываясь, ее глаза сияли жадным восторгом. Мне стало не по себе. Эта показная восторженность, эта жеманность… Она казалась такой искусственной, как дешевая театральная мишура.

– Лиза, я не думаю, что сегодня... – начала я осторожно.

– Что?! – она отпрянула, как будто я сказала что-то кощунственное. – Марта! Да ты ли это? Твои любимые шляпки! Помнишь, как мы в прошлый месяц спустили там почти двести рублей? Ах, тот тюрбан с райской птицей! Ты была в нем божественна! Константин Викторович, хоть и ворчал потом, но не мог отвести глаз!

Двести рублей? У меня внутри все перевернулось. Судя по прочитанным мной книгам – это было целым состояним. Годовое жалованье чиновника средней руки. А Марта... потратила это на тюрбан? И не на одну такую покупку? Меня охватило холодное отвращение. Не только к сумме, но и к самому факту. Такое легкомысленное транжирство… Может не зря Константин был так сердит на жену? Моя собственная работа в "конторе за копейки" в прошлой жизни делала эти траты особенно оскорбительными.

– Лиза, я... я сейчас не в том расположении духа для покупок,– сказала я холодно, выдергивая руку из ее цепких пальцев, – И потом... деньги…

– Деньги?! – Елизавета громко засмеялась, ее смех резал слух. Я, как и Аннушка, поморщилась – мне хотелось, чтобы эта шумная особа наконец ушла, – Марта, милочка, о каких деньгах ты говоришь? Твой муж – один из самых богатых людей в городе! Его маменька… она на золоте ест и пьет! И потом, разве удовольствие от новой вещицы не стоит любых денег? Это же инвестиция в наше настроение, в нашу красоту!

Она говорила с такой уверенностью, с таким жаром, что мне стало физически плохо. Не только от ее слов, но и от нее самой. От этой показной слащавости, от жеманных жестов, от ее красивых, но пустых глаз. Она была как дорогая, но безвкусная конфета – красивая обертка и никакой начинки. Пустышка в шелках и кружевах.

– Красота не в тюрбане с райской птицей, Лиза, – вырвалось у меня, прежде чем я успела подумать. Голос прозвучал резче, чем я планировала.

Елизавета замерла, ее брови изумленно поползли вверх.

– Марта? Что с тобой? Ты говоришь... как какая-то гувернантка! Или...– ее взгляд стал пристальным, – Это все из-за твоей ссоры с Константином Викторовичем? Он тебя... ограничил в тратах? Ох, бедная ты моя! – в ее голосе не было сочувствия, только жгучее любопытство и, возможно, злорадство.

– Со мной все в порядке, Лиза, – я встала, чувствуя, как корсет сковывает движение, а гнев и отвращение поднимаются к горлу, . – Просто сегодня я предпочитаю одиночество. И тишину. Пожалуйста, извини.

Я увидела, как ее накрашенные губы сложились в обиженную гримасу.

– Ну что ж... Если ты так хочешь... – она тоже встала, поправляя свои бесчисленные рюши, – Но помни, душечка, скука – ужасная вещь. И мужчины... они любят, когда их жены выглядят безупречно. Особенно такие мужчины, как твой Константин Викторович. Подумай, не станешь ли ты для мужа пресной? – в ее взгляде мелькнуло что-то колкое. Она явно знала о вчерашнем "разговоре" или догадывалась, – До свидания, Марта. Надеюсь, твоя... мигрень... скоро пройдет.

Она выпорхнула из комнаты так же стремительно, как и появилась, оставив за собой шлейф тяжелых духов и ощущение липкой, неприятной пустоты.

Я опустилась на диван, дрожа от гнева, отвращения и страха. Двести рублей на тюрбан... Пустая, жеманная кукла в роли "лучшей подруги"... Настоящая Марта, казалось, была полной противоположностью мне, Соне. Легкомысленная, расточительная, вращающаяся в кругу таких же пустых созданий.

Глава 6

Гардеробная поразила меня. Боже, здесь же заблудиться можно – платья, шляпки, туфли, опять шляпки, палантины, какие-то накидки, опять шляпки… И как я смогу среди всего этого великолепия выбрать правильное платье для сегодняшнего ужина? Если ошибусь, он может, чего доброго, решить, что я нарочно оделась неподобающим образом… Я перебирала платья… хоть бы Аннушка скорее пришла, может она лучше разбирается…

– Ты здесь? – я подпрыгнула от неожиданности. Константин стоял, скрестив на груди руки, и внимательно смотрел на меня.

– Выбираю платье для ужина, – вздохнула я, – Не могу определится…

– Странно, – хмыкнул Константин, – Ты всегда с этим отлично справлялась. – он подошел ближе, так что я почувствовала запах его одеколона – ненавязчивый и очень приятный, – Может быть вот это? – он дотронулся до бархатного платья темно-зеленого цвета, – И изумруды, те, что я подарил тебе на рождество, здесь будут кстати…

– Правда? – обрадовалась я, что вопрос о платье решился, – Хорошо, надену эту платье.

– Что, ты даже не будешь спорить со мной? – он вдруг притянул меня к себе и его глаза оказались совсем близко от моих глаз, – Это что-то новое… и мне это нравится, Марта, – он сказал это очень тихо, мое сердце ухнуло куда-то вниз, а потом бешено застучало.

– Я не хочу спорить, – пробормотала я, – Мне тоже нравится это платье… – его дыхание обжигало мне щеку. Я попыталась выскользнуть из рук Константина, – Наверное, уже пора одеваться… – он все еще сжимал меня в объятиях.

Голос предательски дрогнул. Я чувствовала жар его рук сквозь тонкую ткань рубашки, его дыхание на своей коже, его силу, которая могла быть такой… обволакивающей. Опасной. Нужно было убежать, но ноги словно вросли в ковер гардеробной. А сердце колотилось как бешеное, сметая разумные доводы.

– Спорить? – прошептал он, и в его серых глазах, обычно таких холодных, мелькнуло что-то незнакомое. Жаркое. Заинтересованное. Его взгляд скользнул по моим губам, – Нет, сегодня спорить не хочется…

Он наклонился. Медленно, давая мне время отпрянуть. Но я не отпрянула. Завороженная, парализованная этой внезапной близостью, этим странным, почти нежным тоном. Его губы коснулись моих. Сначала легко, вопросительно. Пробуя.

И внутри что-то… взорвалось.

Это был не просто поцелуй. Это было наводнение. Волна тепла, стремительная и всепоглощающая, смыла страх, гнев, отчаяние. Тело Марты вспомнило. Вспомнило его прикосновения, его вкус – смесь дорогого табака и чего-то неуловимо мужского и знакомого. Мышцы расслабились сами собой, спина выгнулась навстречу, рука сама поднялась и легла ему на грудь, чувствуя под ладонью мощный удар сердца. Я издала тихий, предательски сдавленный звук – не протеста, а… чего-то совсем иного.

Он почувствовал ответ. Его объятие стало крепче, почти властным, но уже без прежней жесткости. Поцелуй углубился, стал требовательнее, увереннее. Его пальцы перебирали мои волосы, слегка запрокидывая голову. Мир сузился до точки – до жара его губ, до твердости его тела, прижатого к моему, до бешеного ритма наших сердец, стучащих в унисон где-то в груди. Запах его одеколона, бархат платья… все смешалось в головокружительный коктейль.

Мне это нравится.
Мысль пронеслась ясной и страшной. Не "Марте" нравится. Мне. Соне. В этом чуждом теле, в объятиях этого опасного, властного мужчины… мне это нравится до потери пульса, до дрожи в коленях. Это было чистое, животное влечение, вспыхнувшее вопреки всему – страху, ненависти, тоске по прошлому. Оно было сильнее.

Он внезапно оторвался от меня. Его дыхание было учащенным, глаза стали темными, он смотрел на меня с каким-то изумлением. Константин провел большим пальцем по моей нижней губе.

– Вот видишь, – его голос был низким, хрипловатым, – Без споров… гораздо приятнее.

Я ничего не сказала. Не могла. Я просто смотрела на него, чувствуя, как жар разливается по щекам, как дрожат руки. Стыд? Да. Ужас перед этой внезапной слабостью? Конечно. Но и… странное, пьянящее послевкусие. И понимание, что все только что усложнилось в тысячу раз.

Он отпустил меня, но продолжал смотреть в глаза, словно не хотел отпускать. Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки.

– Зеленое платье. Изумруды. Через час жду в столовой. Не опаздывай, Марта. – последнее слово прозвучало не как приказ, а как… обещание. Или угроза. Я уже не могла отличить.

Он вышел, оставив меня стоять посреди роскошного хаоса гардеробной. Я прижала ладони к пылающим щекам, пытаясь перевести дух. Пальцы сами потянулись к губам, еще хранившим ощущение его поцелуя.

Я стояла перед зеркалом, касаясь пальцами чужих, еще теплых от его прикосновения губ. В груди бушевал настоящий ураган, смешивая стыд, страх и... пьянящую, запретную сладость.

Боже… что это было?

Сева… его поцелуи были нежными, предсказуемыми. Как теплый летний дождь – приятно, но ничего не переворачивало внутри. Они не заставляли забыть имя, не выжигали разум дотла. Никогда не пробуждали этого дикого, первобытного отклика, когда каждая клетка тела кричала “Да!”, вопреки голосу рассудка, вопреки страху и ненависти к этому человеку.

А сейчас… Я трепетала. Как та самая бабочка, попавшая в ладони опасного, но невероятно притягательного коллекционера. И самое ужасное – я не жалела. Ни о поцелуе, ни о том, что не оттолкнула его сразу.

Глава 7

Зеркало в прихожей показало мне чужую, но невероятно эффектную женщину. Темно-зеленый бархат облегал фигуру, подчеркивая точеные плечи и тонкую, стянутую корсетом талию. Изумруды на шее и в ушах холодно сверкали, оттеняя огонь рыжих волос, уложенных в сложную прическу. Аннушка проделала чудеса. Но глядя на это отражение, я чувствовала себя не Мартой, а актрисой, играющей опасную роль на чужой сцене. Роль, которая внезапно стала слишком… личной после того поцелуя.

Спускаясь по широкой лестнице в гостиную, я чувствовала, как десятки глаз устремились на меня. Шепот восхищения пробежал по залу:

– Боже, Марта Дмитриевна, вы ослепительны!
– Это платье… Изумительно!
– Изумруды – совершенное попадание! – вздохнула красивая темноволосая дама, – Камни… они восхитительны!

Я улыбалась, кивала, стараясь сохранять светскую непринужденность, которой явно владела настоящая Марта. Но внутри все было напряжено до предела. Я искала его взгляд.

И нашла.

Константин стоял у камина, беседуя с пожилым генералом. Но его серые глаза были прикованы ко мне. Он не улыбался. Его лицо оставалось привычно сдержанным, почти холодным. Но… в глубине его взгляда вспыхнул тот самый огонь. Тот же, что горел в гардеробной. Огонь чистого, безудержного восхищения и… обладания. Он медленно, с ног до головы, окинул меня оценивающим взглядом, как будто любуясь редким, дорогим трофеем. И в этом взгляде было столько силы, столько немой власти и обещания, что у меня перехватило дыхание. Он был явно очарован. И это знание ударило в кровь горячей, опасной волной. Я отвела взгляд, чувствуя, как жар разливается по щекам под слоем пудры.

И вдруг увидела лицо Лизы.

Она стояла в кругу молодых дам, держа в руках хрустальный бокал с шампанским. Ее улыбка была сладкой, как сироп, но глаза… Глаза сверлили меня с холодной, колючей завистью. Она заметила взгляд Константина. Заметила мое платье, которое, я знала, было куда дороже и изысканнее ее сиреневого шедевра. Заметила изумруды, которые она наверняка тут же мысленно оценила. Ее взгляд скользнул по бархату, по камням, и я увидела в нем не восхищение, а расчетливую злобу и жадное любопытство. Как она посмела? Как она, вчерашняя "затворница", сегодня выглядит лучше нее? И главное – почему ее муж смотрит на нее так… так по-хозяйски и с такой страстью?

– Марточка! – Лиза отделилась от группы и поплыла ко мне, ее улыбка стала еще шире, еще фальшивее, – Ты просто сияешь! Это платье… Оно божественно! Прямо как создано для тебя! – она обняла меня воздушным, невесомым объятием, целуя в щеку. Ее губы были холодными, как лед, – Изумруды… Это же те самые, рождественские? Константин Викторович всегда умел выбирать подарки. – в ее голосе прозвучал тонкий, ядовитый намек. Мол, он выбрал, он подарил, ты лишь носишь, – Но скажи, душечка, – она понизила голос до интимного шепота, ее глаза стали хищными, – Как тебе удалось так… преобразиться за один вечер? У тебя новый секрет?

Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Не от ее прикосновения, а от этой сладкой ядовитости. Эта женщина была змеей в шелках. И ее зависть была опаснее открытой неприязни.

– Просто решила, что пора выйти из тени, Лиза, – ответила я с максимальной легкостью, стараясь скопировать ее фальшивый тон, – И платье, которое мне подарил муж… оно действительно вдохновляет. – я посмотрела через ее плечо туда, где стоял он. Наши взгляды снова встретились. И в его глазах я прочла… одобрение? Или предвкушение?

Лиза что-то еще лопотала, но я уже почти не слышала. Я чувствовала тяжелый, восхищенный взгляд мужа, колючий, завистливый взгляд "подруги", и собственное сердце, бешено стучащее под бархатом. Я была в центре внимания. Я была безупречна. И я была ужасно уязвима. Каждый взгляд Константина напоминал о гардеробной, о его губах на моих, о том, как легко он пробудил во мне эту дикую, неконтролируемую ответную волну. А взгляд Лизы напоминал, что в этом мире роскоши и условностей я окружена врагами, маскирующимися под друзей.

Я взяла бокал с подноса у проходящего лакея. Холодное стекло немного привело в чувство. Держись, Марта. Держись. Ты на минном поле. Одно неверное движение... И самым опасным минным полем были не гости, не Лиза, а собственное тело, которое откликается на властного мужа с пугающей готовностью, и его взгляд, обещавший… что? Наказание? Или новую попытку сломить мою волю через эту огненную слабость? Ужин только начинался.

Константин подошел ко мне. Его пальцы сомкнулись вокруг моей руки – твердо, властно, без возможности отступить. Тепло его ладони обожгло кожу, напомнив о совсем недавней близости в гардеробной. Я вздрогнула, но не отдернула руку. Отдернуть – значило показать слабость. Перед ним. Перед Лизой, чей ядовитый взгляд буквально впивался в наши соединенные руки.

– Марта, – склонил он голову, его голос прозвучал громко, отчетливо, для всех присутствующих. Полный собственности и гордости. Он повел меня вперед, к дверям столовой.

Каждый шаг отдавался гулко в моей голове. Я чувствовала тяжесть бархата платья, холод изумрудов на шее, корсет, который мешал мне дышать, но еще я чувствовала его. Его уверенную поступь рядом, его непоколебимую власть, его восхищенный взгляд, который я безошибочно читала. Он смотрел на меня как на редкую драгоценность, которую только что достал из ларца, чтобы показать миру. И страх смешивался с чувством опасности, заставляя кровь быстрее бежать по венам… Я была пьяна не от вина, а от близости с ним – моим мужем… Мне было страшно и весело одновременно.

Константин подвел меня к моему месту во главе стола, справа от его кресла. Его рука ненадолго коснулась моей спины, чуть ниже открытых плеч – жест поддержки? Или просто отметка собственности? Его пальцы едва коснулись бархата, но я ощутила это прикосновение как ожог. Вспыхнули воспоминания: его руки в гардеробной, его губы… Я резко опустила глаза на сверкающий прибор.

– Садитесь, господа, – раздался спокойный, командный голос Константина. Он отодвинул мой стул.

Глава 8

После ужина мужчины удалились, чтобы выкурить по сигаре, а я пригласила дам в небольшую гостиную, где на столиках стояли легкие закуски, десерты и напитки.

– Марта, ужин был бесподобным! – Лиза присела рядом со мной на софу, – У вас прекрасный повар.

– Я рада, что тебе понравилось. – слегка улыбнулась я, – Мне казалось, что Лиза очень назойлива. От ее бесконечной болтовни начинала болеть голова. К моему счастью, ее окликнула какая-то пожилая дама и он упорхнула к ней, словно яркая бабочка перелетела от одного цветка к другому.

– Марта, душенька, – ко мне подошла миловидная брюнетка в красивом синем платье, отделанном изысканными кружевами, – Вы сегодня красивы, как никогда.

– Спасибо, – улыбнулась я, – Вы тоже прекрасно выглядите, – мне было неловко оттого, что я не знаю, как обратиться к ней, – Эти кружева… они великолепны! – совершенно искренне воскликнула я.

– О! Я рада, что вам они понравились, – брюнетка присела в кресло, – Знаете, я всем говорю, что это венецианское кружево, – она прищурила глаза и понизила голос, – Но вам я скажу правду, зная, что вы не болтушка… – я заинтересованно слушала, – Эти кружева плетут русские кружевницы. Да-да, кивнула она, мне про них рассказала моя кузина. Она мне сказала: “Натали, в наших деревнях есть такие таланты, что всех этих заморских ремесленников за пояс заткнут!” – значит ее зовут Натали, поняла я, – А еще женщины там вяжут скатерти, занавески… И вышивка! Это просто произведение искусства, вы представляете! Простые люди!

– Да, – кивнула я, – Талантливые люди есть везде. Вы правы, Натали.

– А мы покупаем в лавках то, что нам привозят из-за границы, – продолжала Натали, – Я на будущей недели хочу поехать и прикупить еще кружев… Хотите со мной?

– А можно? Я с радостью.

– Вот и славно, но тсс! – Натали кивнула на Лизу, которая подошла к нам, держа в руках маленькую чашечку с кофе.

– Секретничаете? – Лиза переводила взгляд с меня на Натали, – О чем разговор?

– О платьях. – улыбнулась Натали, – Мне очень нравится платье Марты – оно ей очень идет – зеленый цвет так выгодно подчеркивает кожу и оттеняет рыжие волосы – очень элегантно. Вы согласны со мной, Лиза?

– Безусловно. – кисло улыбнулась Лиза, – Хотя, если учесть, что Константин Викторович может себе позволить заплатить любые деньги за наряды для жены…

– Но, дорогая, – перебила Лизу Натали, – Кроме денег, нужно еще кое-что иметь… – она улыбнулась, – Вкус! И Марта несомненно обладает отличным вкусом. Вы ведь сами знаете, как иногда бывает… – она слегка усмехнулась, – Денег потрачено много, а дама в своем дорогом платье выглядит, как… актриса в бродячей труппе… – Натали слегка улыбнулась и отошла к соседнему столику, где стояли вазочки с мороженым.

– Она имела в виду меня?! – покраснела Лиза, – Это был намек?

– Нет, – я изо всех сил старалась не рассмеяться, Натали мне нравилась, – При чем здесь ты? Это она так… просто к примеру.

– А, – кивнула Лиза, – Она очень язвительная! Такая гордячка! Если ее муж известный человек – это ведь не значит, что жене все позволено, ты согласна? – я пожала плечами и перевела разговор в другое русло.

Наконец, гости стали разъезжаться.

Я поднялась к себе. Можно расслабиться, отдохнуть, снять корсет и принять ванну, которую милая Аннушка наполнила для меня.

Теплая вода, пахнущая лавандой и чем-то едва уловимо сладковатым, обволакивала тело, смывая напряжение дня. Свечи, расставленные на мраморном подзеркальнике и по краю ванны, отбрасывали трепещущие тени на стены, наполняя комнату таинственным, умиротворяющим полумраком. Я откинула голову на прохладный край ванны, закрыла глаза. Гул голосов, притворные улыбки, колючие взгляды Лизы, тяжесть бархата и давящий вес изумрудов – все это медленно растворялось в ароматном паре. Наконец-то тишина. Наконец-то покой. Мои мышцы, скованные корсетом, начинали наконец расслабляться. Я справилась, – подумала я с глухим облегчением.

Щелчок дверной ручки прозвучал как выстрел в этой тишине.

Я резко открыла глаза, инстинктивно прижавшись к задней стенке ванны, подтянув колени к груди.

В дверном проеме, залитый мерцающим светом свечей, стоял Константин. Он не спешил входить, опершись плечом о косяк. На нем был темный шелковый халат, распахнутый на груди. В руке он держал бокал с коньяком, янтарная жидкость лениво переливалась при движении. Его лицо было скрыто в полутьме, но глаза… Его серые глаза ловили отсветы пламени и горели. Не холодным, оценивающим блеском, как за столом, а чем-то другим. Глубоким, томным, почти… хищным. Он смотрел на меня. Не на лицо. А на обнаженные плечи, на линию ключиц, на воду, скрывающую, но не скрывающую очертания тела под своей рябью. Его взгляд был медленным, всеохватывающим, как прикосновение.

– Ты была восхитительна сегодня, Марта, – его голос был низким, чуть хрипловатым от выпитого коньяка и чего-то еще. Не громче шепота, но он заполнил всю тихую комнату, – Абсолютно восхитительна.

Слова были похвалой, но звучали они как признание. Или приговор. От них по коже побежали мурашки – не только от страха. От чего-то еще, более опасного и знакомого после гардеробной.

Я не могла пошевелиться, не могла вымолвить ни слова. Вода внезапно показалась не теплой, а ледяной. Я чувствовала себя загнанным зверем, застигнутым врасплох в логове. Мои попытки прикрыться руками казались жалкими и бесполезными перед этим всевидящим, пылающим взглядом. Он видел меня. Насквозь. Без бархата, без изумрудов, без светской маски. Видел эту уязвимую, чужую плоть, в которой я была заперта, и мою растерянность.

Он сделал шаг внутрь. Потом еще один. Его тень накрыла ванну. Запах его одеколона, смешанный с ароматом дорогого табака и коньяка, стал острее, заменив лаванду.

– Зеленый бархат… – он протянул свободную руку, но не дотронулся. Его пальцы повисли в воздухе над краем ванны, будто ощущая исходящий от воды пар. – Он был создан для тебя. Как и камни. – его взгляд скользнул к моей шее, где всего час назад лежали изумруды. Теперь там была только влажная кожа, – Они лишь оттеняли то, что и так сияло.

Глава 9

Ночью я не могла заснуть. Мне все мешало – слишком мягкая кровать, теплое одеяло, духота… В конце концов, я распахнула окно и забылась тяжелым сном.

– Ох, барыня, – Аннушка вошла и закрыла окно, – Не дай боже, застудитесь, да заболеете! Виданное ли дело – спать с раскрытым окном – мошки, да комары налетят…

– Аннушка, – протянула я, – Не ворчи, как старая бабка. – я потянулась и спустила ноги с кровати, – Духота была страшная – невозможно было заснуть. Зачем ты меня разбудила? Мне снилось что-то очень хорошее…

– Вы, госпожа Марта, разве забыли, что сегодня сестра Константина Викторовича приезжает? – всплеснула руками Аннушка, – Нина Викторовна? Надо вам распорядится о комнатах для нее , об обеде… – Аннушка помогала умыться и ловко натягивала на меня одежду, – Давайте, барыня, я вам прическу сделаю…

– А почему эта… Нина останавливается у нас? – вздохнула я, – Наверное, ей было бы удобнее пожить у своей матери? И откуда, кстати, он приедет?

– Госпожа Марта, – Аннушка покачала головой, – Вы и правда стали все забывать, – Она, Нина Викторовна, на водах живет подолгу, с тетушкой. Ведь у бедняжки здоровье слабое, а с матушкой они, – Аннушка прыснула, – Вечно ссорятся – не могут никак договориться ни о чем – ну чисто кошка с собакой… Так что она всегда у вас останавливается, когда погостить приезжает.

– А Аграфена… Петровна, – она не обижается на дочку? – усмехнулась я, – Она, наверное, скучает.

– Не знаю, – пожала плечами Марта, – Не мое это дело – о господах судачить… – Аннушка положила на столик гребень, – Готово!

– Ты не могла бы, – замялась я, – Проследить за всем этим… – я махнула рукой, – За комнатами и посмотреть, что там с обедом. Справишься? Я дурно спала и плохо сегодня соображаю.

– Конечно! – Аннушка явно обрадовалась, что я ей доверила все эти дела, – Не волнуйтесь, барыня, все сделаю. – она подхватила юбки и побежала выполнять мои поручения.

Я сидела в маленькой гостиной, пила кофе и пыталась собраться с мыслями перед визитом сестры мужа. Аннушка суетилась где-то в глубине дома, готовя комнаты и отдавая распоряжения повару. Было тихо, только канарейки в клетки распевали свои песни.

Внезапно раздался громкий, жизнерадостный голос:

– Марта! Где ты, моя прелесть?! Выходи встречать сестрицу!

Я чуть не пролила кофе. В дверь буквально ворвался вихрь в легком дорожном платье цвета весенней зелени. Нина Викторовна. Она была моложе Константина, лет двадцати пяти, и являлась полной противоположностью его ледяной сдержанности. Каштановые кудри выбивались из-под модной шляпки, карие глаза искрились весельем и любопытством, а на щеках играл здоровый румянец, несмотря на "слабое здоровье" и "воды".

– Нина! – я встала, невольно улыбаясь в ответ ее заразительной энергии. Она бросилась ко мне, обняла крепко, пахнуло дорожной пылью, духами с ноткой лимона и просто... жизнью.

– Боже, как я рада тебя видеть! – Нина отодвинулась на расстояние вытянутых рук, окинула меня оценивающим, но добрым взглядом, – Выглядишь потрясающе! Не то что я – вся в пыли, как кухарка после базара. Константин дома? Нет? Отлично! Успеем поговорить по душам до его грозного появления! – она сбросила перчатки и шляпку на ближайший стул с такой беспечностью, от которой Аннушка, появившаяся в дверях, едва сдержала вздох ужаса.

– Нина Викторовна, комнату вашу приготовили... – начала было Аннушка.

– Позже, Аннушка, милая, позже! – махнула рукой Нина, – Кофе! Самый крепкий! И что-нибудь сладкое, я с дороги умираю с голоду! Марта, ты даже не представляешь, какие сплетни я привезла с вод! Сидели тут в своем Питере, а там-то жизнь кипит!

Она уселась напротив, устроилась поудобнее и начала рассказывать. Быстро, ярко, с живой мимикой и заразительным смехом. О курьезных случаях с другими отдыхающими, о новых модах, о каком-то скандальном романе в гостинице. Она была естественной, простой в общении, без капли жеманства Лизы. Мне было с ней легко и спокойно. Как будто я знала ее давно. Она не спрашивала о моем "здоровье", не делала язвительных замечаний под маской комплимента. Она просто... была. И это было чудесно.

– ...и представляешь, – Нина уже уплетала вторую плюшку, запивая крепким кофе, – этот граф Шувалов... ой! – она вдруг замолчала, ее лицо помрачнело, как будто солнце скрылось за тучей.

Я обернулась. В дверях стояла Аграфена Петровна.

Свекровь вошла с достоинством императрицы. Ее черное платье было безупречно, взгляд холодный, губы сжаты в нитку. Аграфена Петровна окинула дочь беглым, безрадостным взглядом.

– Нина. Приехала, – произнесла она ровным тоном, без тени материнской теплоты, – Надеюсь, не привезла с собой свою вечную суету и легкомысленные манеры?

Нина встала. Веселость слетела с ее лица, как маска. Осталась лишь вежливая, ледяная сдержанность, удивительно напоминающая Константина.

– Маменька. Здравствуйте. Суеты стараюсь избегать. А манеры... – она слегка наклонила голову, – Полагаю, соответствуют обстановке семейного визита.

– Семейного? – Ксения Петровна изящно приподняла бровь, – Ты бы лучше озаботилась о создании собственной семьи, дочь, вместо того чтобы без толку разъезжать по водам и тревожить покой брата.

Они разговаривали, будто чужие люди. Я видела, что под взглядами матери, Нина будто съежилась. Она сжала губы, в ее глазах мелькнула обида и что-то еще... упрямство? Гнев?

– Моя жизнь, маменька, меня устраивает, – ответила Нина с подчеркнутой вежливостью, – А что касается семьи... это мое личное дело. Как и мое здоровье.

– Здоровье! – Ксения Петровна фыркнула, подходя к столу. Аннушка уже ставила для нее чашку, – Отговорка для безделья. Если бы ты слушалась советов, вела подобающий образ жизни, а не гонялась за ветром и пустыми развлечениями…

– Маменька, – голос Нины оставался ровным, но в нем появилась сталь, – Я не гоняюсь за ветром. Я дышу свежим воздухом, который мне необходим. Врачи…

– Врачи! – перебила свекровь, садясь, – Эти шарлатаны только и знают, что выкачивать деньги! Им бы всех на воды упечь! Марта, – она резко повернулась ко мне, – Почему кофе такой слабый? Ты что, экономишь на моем кофе?

Глава 10

Наступил вечер. Нина уехала в театр с какой-то подругой, “свекровь” отправилась к себе, не забыв на прощание дать мне кучу полезных советов… Я смиренно слушала, кивая головой и думала, что было бы, если обе мои свекрови встретились? Подружились бы эти женщины или невзлюбили друг друга? Во всяком случае, общая тема для обсуждения у них бы была.

Усевшись с на диване, я попыталась почитать один из романов Марты, но мне стало скучно, и я задумалась чем бы заняться. На комоде лежали пяльца с незаконченной вышивкой, но я не особенно любила это занятие, хотя умела немного вышивать… Я взглянула на окно, на тяжелые бордовые занавески…

– Аннушка, – окликнула я горничную, которая как раз принесла мне вечерний чай, – Скажи, а у нас есть другие шторы? Хочется чего-нибудь светлого… свежего… Понимаешь, о чем я?

– Как не понимать! – кивнула Аннушка, – Есть, конечно, в кладовой. – она вопросительно посмотрела на меня, – Хотите взглянуть?

– Хочу. – решительно ответила я, – Проводишь меня?

Аннушка побежала по коридорам так быстро, что я едва успевала за ней.

– Экая ты резвая, – засмеялась я, входя в большую кладовую, где лежали одеяла, подушки, рулоны с тканями, стояли сундуки, комоды, – Боже мой, – ахнула я, зачем столько всего…

– Как зачем? – удивилась Аннушка, – Так заведено. Вот – она подвела меня к полкам, на которых лежали занавески, – Эти готовые, но можно сшить новые – ткани есть, а можно и ткани новые купить…

– Не надо ничего покупать, – перебила я Аннушку, – Тут и так добра хватает. – я схватила свернутые в рулон занавески нежно - фисташкового цвета с россыпью сиреневых цветов, – Давай попробуем эти! Как думаешь?

– Думаю, что красиво будет, – задумчиво протянула Аннушка, – И светлее, а то шторы темные как-то… – она не нашла нужного слова, только выразительно махнула рукой.

– Отлично. – я ухватила рулон с одной стороны, Аннушка – с другой, – Теперь нам нужна лестница. – мы вошли в гостиную, – Сейчас эти снимем, а светлые повесим, – я просто подпрыгивала от нетерпения, – Ты можешь найти лестницу?

– Барыня, нужно ещё работника найти, – Аннушка закусила губу, – Вы извиняйте, но я шибко высоты боюсь… Не смогу залезть.

– Ты принеси лестницу. – скомандовала я, – Я сама повешу – не велика работа.

Аннушка убежала и минут через десять принесла массивную деревянную лестницу. Мы прислонили ее к стене и я подоткнув подол платья, смело вскарабкалась по ступеням. Я благополучно сняла бордовые бархатные шторы, которые оказались ужасно пыльными… чихнула, раз, другой и поняла, что потеряла равновесие… нет, только не это… еще раз упасть?! что может быть нелепее! Но я все же покачнулась и… очутилась в крепких объятиях Константина.

– Ты с ума сошла? – рявкнул он, прижимая меня к груди, – Куда ты полезла? Марта, ты что? – он смотрел на меня с такой тревогой, его голос был хриплым от волнения, – Ты могла убиться… – пробормотал он, и поставил меня на пол.

– А ты бы расстроился? – вдруг ляпнула я, – Ну, если бы я разбилась на смерть?

– Никогда не говори так! – Константин сжал мои плечи и тряхнул, – Слышишь? Ни-ког-да. – четко сказал он и повернулся к Аннушке, – Позови Матвея, пусть повесит эти… занавески.

Я поправила платье и пригладила растрепавшиеся волосы. Константин смотрел на меня очень внимательно.

– Что тебе взбрело в голову… – он вздохнул, – Почему вдруг решила поменять шторы?

– Показалось, что так будет лучше, – пожала я плечами, – Светлее и уютнее. Хочется впустить в дом свет. Ты ведь не против?

– Я не против. – тихо сказал Константин, – Ты хозяйка в этом доме и можешь делать все, что пожелаешь, но… – он стиснул зубы, – Обещай, что не будешь подвергать себя опасности. Марта? – спросил он.

– Да. – я вздохнула, – Обещаю. – в это время прибежала Аннушка с высоченным мужчиной, одетым в черный сюртук.

– Матвей, – сказал Константин, – Повесь эти шторы.

– Одну минуту. – Матвей кряхтя полез на лестницу, а Аннушка подавала ему занавески и командовала, как правильно их вешать.

– Пойдем. – Константин приобнял меня за плечи мы вышли из гостиной, оставив там Аннушку и Матвея, которые весело покрикивали друг на друга.

Мы вошли в полутемную столовую.

Тишина столовой после шума гостиной была почти звенящей. Только мерцание единственной свечи на буфете бросало трепещущие тени на скатерть и стены. Константин держал меня за руку. Он стоял, повернувшись ко мне и его фигура в темном сюртуке казалась огромной в полумраке.

– Марта, – его голос звучал тише обычного. В нем слышалась странная усталость и что-то еще... неуверенность? – Ты сегодня... – он не закончил.

Его взгляд скользнул по моему лицу, задержался на губах, на растрепанных от недавней суеты волосах. В его серых глазах не было ни гнева, ни привычной холодной оценки. Была тревога и нежность. Та самая, что вспыхнула, когда он ловил меня, когда я падала с лестницы.

Он развернул меня к себе. Медленно. Его руки легли на мои плечи, скользнули вверх, к шее. Большие, теплые ладони, слегка шершавые, коснулись кожи у линии волос. Я замерла, не в силах пошевелиться, сердце колотилось, как птица, пойманная в силки.

– Ты могла... – он начал, но не договорил..

Константин наклонился. Его губы коснулись моих. Этот поцелуй был не жестким, не требовательным. Он был иным... иным. Нежным. Как будто его губы прикасались к чему-то хрупкому, невероятно ценному и легко ранимому.

И я ответила. Я обняла Константина за шею. Пальцы запутались в его волосах. Я притянула его ближе, отвечая на его нежность глубоким, беззвучным вздохом, который слился с его дыханием.

Он ответил мгновенно. Он прижал меня к груди. Я чувствовала биение его сердца. Оно билось в унисон с моим, бешеным и счастливым от этой внезапной близости.

– Марта, – прошептал Константин, и в его голосе, всегда таком уверенном, слышалось сдавленное отчаяние, – Я не могу потерять тебя. Слышишь? Не могу.

Глава 11

Карета мягко покачивалась на ухабах загородной дороги, увозя нас из душного, сплетничающего Петербурга. За окном мелькали золотистые поля, изумрудные перелески, синева далеких озер. Воздух, струящийся через приоткрытое окошко, был густым, сладким от запаха нагретой земли, скошенной травы и свободы.

Нина сидела напротив, ее лицо сияло, как само солнце, заливающее карету.

– Представляете, Марточкаа? – она чуть не подпрыгнула на сиденье от восторга, – Пикники под старым дубом у озера! Прогулки по аллеям парка – там такие липы! Просто восторг! ! А по утрам – катание на лодке! И никакой маменьки! – она с торжеством посмотрела на меня, потом на брата, – Константин, ты просто ангел, что увез нас из города! Маменька аж побагровела, когда поняла, что мы уезжаем без нее! Помнишь? “Как? Без меня? Но кто же присмотрит за домом? Кто проследит?..” – Нина мастерски сымитировала надменный, дрожащий от возмущения голос Аграфены Петровны, заставив меня рассмеяться.

– Нина, – предупредительно сказал Константин, но в уголках его губ дрогнула тень улыбки. Он сидел рядом со мной, его плечо тепло касалось моего. Он не был расслаблен, как сестра. Его мощная фигура в дорожном сюртуке казалась собранной, мысли где-то далеко. Время от времени я ловила на себе его взгляд. Не пристальный, как раньше, и не восхищенный, как в тот вечер. Задумчивый. Глубокий. Как будто он разглядывал сложную карту или пытался разгадать загадку. И этой загадкой была я.

Каждый его взгляд заставлял мое сердце делать странный скачок – смесь трепета, стыда и того самого пьянящего тепла, что он пробудил в темноте столовой. Его слова “Я не могу потерять тебя” звучали во мне эхом, громче стука колес. Что они значили? Признание? Собственничество? Или что-то большее?

Я отворачивалась к окну, делая вид, что поглощена пейзажем. Но чувствовала его присутствие кожей. Его тепло, его тихое дыхание, его задумчивую силу. Он был как грозовой фронт на ясном небе Нины – тихий, но ощутимый, несущий неизвестность.

– Ах, да! – Нина хлопнула в ладоши, вырывая меня из раздумий, – Марта, ты же помнишь ту беседку в дальнем уголке парка? Ту, увитую диким виноградом? Мы туда обязательно должны пойти с самоваром! И взять твои любимые пирожки с вишней! Повар у нас в деревне – волшебник! Константин, ты распорядишься?

– Распоряжусь, – отозвался он, его голос был ровным, но взгляд снова скользнул ко мне. ”Пирожки с вишней”… Значит, настоящая Марта их любила. А я? Я даже не знала. Очередной камушек в груду незнания о самой себе, в которой я барахталась.

– И лошадей! – продолжала неугомонная Нина, – Марта, ты должна прокатиться на Звездочке, моей любимице! Она ангел, а не лошадь! А вечерами… О, вечерами будет самое лучшее! Сидеть на террасе, смотреть, как солнце садится за озеро, и слушать соловьев! Никаких сплетен, никаких Лиз с их ядовитыми улыбками, никаких… – она понизила голос до шепота, хотя кроме нас в карете никого не было, – …маменькиных нравоучений! Рай, да и только!

Ее энтузиазм был заразителен. Я улыбалась, глядя, как она жестикулирует, как ее глаза горят. Она была живительным глотком воздуха в этом сложном, запутанном мире. Но мое внимание снова и снова притягивалось к молчаливому мужчине рядом. Он слушал сестру, кивал, но его мысли явно были далеко. Иногда его рука, лежащая на колене, непроизвольно сжималась в кулак. Что его тревожило? Дела? Или… я?

Карета свернула с большой дороги на аллею, обсаженную вековыми липами. Впереди, в зелени парка, показались белые колонны и серая крыша большого дома – поместья. Воздух стал еще слаще, напоенный ароматом цветущих лип и хвои.

– Приехали! – Нина чуть не выпрыгнула на ходу, как только карета остановилась.

Я вышла следом, опираясь на руку лакея, и замерла. Простор. Зелень. Тишина, нарушаемая только пением птиц и шелестом листвы. Дом был солидным, добротным, но уютный, утопающий в розах и сирени. Это было не тюрьмой, а… убежищем. Местом, где можно было перевести дух.

Я обернулась. Константин вышел последним. Он остановился рядом, его высокая фигура четко вырисовывалась на фоне дома. Он не спешил войти, окидывая взглядом владения – парк, озеро, дальние поля. Потом этот взгляд медленно опустился на меня. Задумчивый, оценивающий, глубокий. В нем не было прежней холодности. Было что-то новое… Настороженное ожидание? Желание понять?

– Ну что, Марта? – спросил он тихо, так что только я могла слышать. – Нравится? Здесь… спокойнее.

Его слова были простыми, но в них я уловила вопрос. Не о поместье. Обо мне. Устраивает ли меня это спокойствие? Это убежище? От мира? От него? От самой себя?

Я посмотрела на широкий, гостеприимный дом, на весело бегущую к террасе Нину, на бескрайнее синее небо. Потом снова на него – на его сильное, загадочное лицо, на серые глаза, хранящие тайну его дум.

– Да, Константин, – ответила я так же тихо, чувствуя, как под его взглядом снова теплеет внутри, – Здесь… хорошо. Очень хорошо.

Он кивнул, коротко, словно удовлетворенный ответом. И впервые с начала поездки его лицо озарилось не тенью улыбки, а настоящей, чуть усталой, но теплой улыбкой. Он предложил мне руку.

– Пойдем, хозяйка. Осмотрим твое царство.

Я положила руку на его согнутую в локте руку. Твердую, надежную. Загородное поместье открывало новую главу. Главу, где было место и веселью Нины, и тишине парка, и загадочным взглядам Константина. И где я, Марта, должна была понять, кем я хочу быть в этом новом, просторном мире, и что скрывается за задумчивостью в глазах моего мужа. Путешествие только начиналось.

Глава 12

Сумерки опускались на парк, окрашивая аллеи в сизые, бархатистые тона. Воздух, еще теплый от дневного солнца, был напоен ароматом нагретой хвои, влажной земли и едва уловимым благоуханием ночных цветов. Шум дня – веселые окрики Нины, стук распаковываемых сундуков, голоса слуг – остался далеко позади, утонув в тишине наступающей ночи. Мы шли по главной аллее, усыпанной мелким гравием, который тихо поскрипывал под ногами. Константин шел рядом, его шаг был неторопливым, размеренным. Он не держал меня под руку, но его присутствие ощущалось физически – теплое, мощное, чуть тревожное.

Сердце... оно ныло. Сладко, трепетно и немного больно. Как натянутая струна, готовая зазвенеть от малейшего прикосновения. Это был не страх, не смятение, как прежде. Это было предвкушение. Острое, почти болезненное. Каждый его шаг рядом, каждый шорох его одежды, каждый глубокий вдох, который он делал, словно впитывая покой поместья, – все это отзывалось внутри теплой волной.

Он не говорил ни слова. Но его молчание было красноречивее любых речей. Оно висело между нами – густое, наполненное невысказанным. Временами я чувствовала его взгляд, скользящий по моему лицу, по моим рукам, сложенным перед собой. Взгляд не оценивающий, а... созерцающий. Как будто он заново открывал что-то знакомое и дорогое.

Дорога плавно свернула, и перед нами, в обрамлении старых кленов, показалась беседка. Та самая, о которой с таким восторгом говорила Нина. Дикий виноград, увивавший ее деревянные колонны и крышу, казался в сумерках живым, дышащим существом. Его темная зелень сливалась с наступающей ночью, а резные листья отбрасывали причудливые тени на песчаный пол.

Константин остановился у самого входа в беседку, пропуская меня вперед.

– Вот она, – произнес он наконец. Его голос, обычно такой уверенный и звучный, был тихим, чуть приглушенным вечерней тишиной. – Нинина любимица. Помнишь, как мы здесь прятались от грозы? – Он сделал шаг внутрь, коснувшись ладонью прохладной, гладкой древесины скамьи, идущей по периметру. – Нина тогда визжала от страха и восторга одновременно.

Я вошла следом. Воздух внутри был чуть прохладнее, пахнул старым деревом и виноградом. Я не помнила. Ни грозы, ни визжащей Нины. Но я кивнула, представляя эту картину – маленькую кареглазую непоседу и его, молодого, может быть, менее сурового, укрывающего сестру от дождя.

– Помню, – солгала я тихо, потому что хотелось верить, что хоть что-то в этом прошлом Марты было светлым и теплым. Хотелось, чтобы и он верил, что я помню.

Он обернулся ко мне. В полумраке беседки его лицо было смутно видно, но глаза ловили последние лучи угасающего света и светились изнутри – темным, глубоким бархатом.

– Ты сегодня... – он запнулся, как бы подбирая слова, – Ты была другой. С Ниной. Слугами. Как будто... – он сделал шаг ближе, сократив и без того маленькое расстояние между нами в тесном пространстве беседки, – Как будто гора с плеч свалилась. Или крылья выросли.

Его слова задели что-то самое сокровенное. Он видел. Видел мою легкость, мою почти забытую радость от простых вещей – от шума, от суеты переезда, от смеха Нины. Видел, что я дышала полной грудью. И это его радовало? Тронуло?

– Здесь легко, – призналась я, глядя куда-то мимо его плеча, на темнеющий силуэт большого клена за беседкой, – Воздух другой. Люди другие. Ты... – я не закончила, боясь сказать лишнее.

– Я? – он подался еще чуть ближе. Я чувствовала тепло его тела, слышала его ровное дыхание. Запах его – одеколон, смешанный с табаком и чем-то неуловимо своим – опьянял.

– Ты тоже... другой, – выдохнула я, – Спокойнее. Без той... ледяной брони.

Он не ответил сразу. Тишина вокруг стала еще глубже. Где-то вдалеке прокричала сова. Лист винограда шевельнулся от ночного ветерка. Его рука медленно поднялась. Не для того чтобы схватить или притянуть. Он просто коснулся кончиками пальцев моей щеки. Легко, почти невесомо. Прикосновение было таким неожиданным и нежным, что я вздрогнула.

– Может быть, броня... – его голос был шепотом, сливающимся с шелестом листьев, – была нужна там. В Петербурге. В том мире. А здесь... – его пальцы скользнули по линии скулы, едва касаясь кожи. – Здесь я хочу быть просто Константином. А ты – просто Мартой. Без прошлых обид. Без прежних страхов. – Его пальцы замерли у виска, слегка касаясь растрепавшихся за день прядей моих волос, – Возможно ли это, Марта? Начать все... заново? Здесь?

Сердце сжалось так сильно, что больно стало дышать. Надежда. Страх. Жалость к нему, к себе, к этой запутанной ситуации. И невероятное желание поверить. Поверить в этот тихий вечер, в эту беседку, в тепло его пальцев на коже, в искренность его усталого голоса. А еще… мне хотелось знать, в чем была причина конфликта между ним и той Мартой?

Я подняла на него глаза. В полумраке его лицо было близко. Слишком близко. Я видела тень ресниц, жесткую линию скулы, мягкий изгиб губ, которые больше не были сжаты в привычную строгую складку.

– Я не знаю, Константин, – прошептала я честно. Голос дрожал, – Я хочу... попробовать. Но я боюсь. Все еще боюсь. Ты не понимаешь, но я просто не знаю… – его пальцы запутались в моих волосах.

– Я тоже боюсь, – признался он сокрушительно просто. Это признание от такого человека стоило больше, чем любые клятвы, – Боюсь спугнуть. Боюсь, что это... – он кивнул на беседку, на парк, на тишину вокруг, – Всего лишь мираж. Но я хочу верить, Марта. Верь и ты. Хотя бы здесь. Хотя бы на время.

Его голос, его слова, его рука в моих волосах – все это слилось воедино. Стена страха и недоверия дала трещину. Я не знала, что будет завтра. Не знала, кто я. Но здесь, сейчас, в прохладной полутьме беседки, под его нежным, вопрошающим взглядом, я хотела быть просто женщиной. Женщиной, которой этот сильный, сложный мужчина предлагал шанс. Шанс на новое начало.

Я не сказала "да". Я просто закрыла глаза, склонив голову чуть вперед, так что мой лоб почти коснулся его груди. Это был не ответ. Это была капитуляция перед этой тишиной, перед этой надеждой, перед сладкой, ноющей болью в сердце, которая вдруг показалась невыносимо прекрасной. Его рука на затылке слегка сжалась, а вторая обвила мои плечи, притягивая ближе, но не спеша, давая время отступить. Я не отступила и позволила себе просто быть. Здесь. С ним. В начале новой, неизведанной аллеи.

Глава 13

– Марта, – звонкий голос Нины разрушил волшебство. Константин что-то буркнул и на секунду прижал меня к себе.

– Я приду к тебе… ночью… – шепнул он и отстранился, как раз в тот момент, когда в беседку ворвалась Нина.

– Почему вы меня не позвали? – голосом обиженного ребенка спросила Нина и тут же рассмеялась, – Не сердитесь, бога ради! Я прекрасно понимаю, что вам хочется побыть вдвоем… Обещаю, что не буду путаться под ногами. Честное слово!

– Ты никому не мешаешь, Нина, – улыбнулась я, – Мы всегда тебе рады. Не правда ли, Константин? – спросила я недовольного Константина.

– Конечно. Ты, Нина, всегда появляешься… внезапно. – пробормотал он, – Вы, дамы, гуляйте, а я пойду. Мне нужно… написать пару писем. – он стремительно зашагал по аллее к дому.

– Он по-моему рассердился, – шепнула Нина и взяла меня под руку. Мы медленно шли вслед за Константином, – Он явно хотел побыть с тобой наедине, а тут я… – Нина прижала мой локоть к себе, – Я иногда бываю такой несносной. Не зря меня маменька ругает!

– Нина, успокойся. – рассмеялась я, – Я и правда очень рада, что ты здесь, с нами. Без тебя было бы… скучно и уныло!

– Ладно, – вздохнула Нина, – Знаешь, я не очень люблю все эти условности, правила… Иногда говорю все, что на ум приходит, а на меня обижаются… – она тихонько рассмеялась, – Маменька не может долго выносить мое общество. Говорит, что у меня отсутствуют хорошие манеры.

– Я не маменька. – улыбнулась я, – И меня твои манеры нисколько не смущают, так что… Просто будь собой.

– Не зря, Марта, ты мне всегда нравилась! – Нина обняла меня, – Константину повезло с женой. Я это всегда знала! Побегу в свою комнату, у меня новый роман есть… Немного почитаю перед сном.

Нина убежала. Я тоже пошла в свою спальню, вспоминая слова Константина. Он сказал, что придет ко мне… Мне стало страшно. Как мне себя вести? Я совершенно не представляю, что мне делать… Константин… он, безусловно, мне нравится, что уж скрывать от самой себя очевидные вещи, но в то время, мне страшно…

Я села в кресло, прикрыла глаза и вспомнила свою прежнюю жизнь. Вспомнила Севу. Скучала ли я по нему? Я на секунду задумалась и поняла, что почти не вспоминаю о Севе! Меня куда более занимают мысли о Константине. Если сравнивать этих мужчин, то Сева… проигрывает Константину!

Мне вспомнился прошлый Севин день рождения, который мы хотели отметить в одном модном ресторане. Я так мечтала, чтобы праздник удался! Готовила программу вечера, писала приглашения нашим друзьям, купила Севе подарок. Мы с Ленкой нашли декоратора, который за совсем небольшие деньги согласился оформить банкетный зал… Все полетело к чертям! Потому что Ксения Петровна, моя дорогая свекровь, внезапно заболела.

– Сонь, ну и что? – вытаращила глаза Ленка, – Заболела, значит полежит дома, в чем проблема? В ее возрасте не обязательно ходить по ресторанам… Привезете ей домой вкусняшек. Почему вы отменили банкет?!

– Лен, – вздыхала я, – Сева сказал, что он не может веселится, когда мама больна.

– Она что, умирает?! Тьфу-тьфу, – сплюнула через левое плечо Ленка, – Все болеют когда-нибудь. Теперь никому не веселится?! Это ж какая эгоистка! А Сква! – кипятилась Ленка, – Маменькин сынок! Подкаблучник! Сонь, как ты все это терпишь?

– А что я сделаю? – уныло пожала я плечами, – Я уже наревелась, но толку ноль… Сева, как баран уперся. Ему пофиг, что я заплатила залог, что мы уже пригласили гостей, что все это выглядит смешно в глазах окружающих… Главное, что его мама довольна – все идет по ее плану!

– Это просто безобразие! – Ленка смотрела на меня сочувственно, – Сонь, может… ну их? И Севу, и его маму? Ты такая красотка… а погрязла в их поучениях… маминых советах… они тебя просто закапывают…

– Лен, – перебила я, – Давай, не будем. Пожалуйста…

Ленка замолчала и больше мы никогда не касались этой темы.

Интересно, как сейчас чувствует себя Ксения Петровна? Когда меня нет рядом с Севой? Плачет и вспоминает, какая я была хорошая, или наоборот, поджимает губы и говорит, что всегда знала, что такая неумеха, как я, так и должна была завершить свой путь… Я вытерла слезинку, которая катилась по щеке и решила, что хватит мне уже оглядываться на прежнюю жизнь!

Нет больше Севы. Нет Ксении Петровны. И Сони тоже больше нет. Точка.

Есть Марта, которой нужно выстраивать свою новую жизнь со своим мужем, который обещал к ней прийти… и… я вскочила на ноги и выглянула в коридор.

– Аннушка! – позвала я.

– Да, госпожа Марта? – Аннушка прибежала и встала в дверях, – Что-то нужно? Чай? Или…

– Аннушка, – я почему-то смутилась, – Я хочу принять ванну… И, пожалуйста, найди мне… ночную сорочку… какую-нибудь красивую, – пробормотала я и отвернулась.

– Я мигом. – улыбнулась Аннушка, – Сейчас все сделаю. – Аннушка унеслась исполнять мое поручение, а я подошла к окну и прижалась разгоряченным лбом к стеклу.

Мне было слышно, как где-то поет соловей – он старательно выводил свои рулады и сердце сладко замирало от предвкушения и надежды… Надежды на то, что все еще может быть хорошо, что я могу быть счастлива, что я могу любить и быть любимой. Значит, жизнь продолжается, невзирая ни на что.

Глава 14

Вода в ванне еще не остыла, когда в ночную тишину ворвался первый крик. Резкий, звериный вопль ужаса, подхваченный десятком других голосов. Не раздумывая, я сорвалась с кровати, накинув на кружевную сорочку первый попавшийся шелковый халат. Сердце колотилось как бешеное, предчувствие ледяной волной обдало спину.

Подбежав к окну, я старалась разглядеть, что происходит. Вдалеке, за деревьями парка, рвалось в черное небо багровое зарево. Оно пульсировало, как живое, злое сердце, отбрасывая жуткие, пляшущие тени на стены нашего дома. Конюшня! Мысль ударила молнией. Оттуда доносился громкое ржанье лошадей и нечеловеческие крики людей.

– Пожар! Барыня, пожар! – Аннушка ворвалась в спальню, лицо ее было белым как мел, глаза огромными от ужаса. За ней металась Нина, кое-как одетая, ее волосы рассыпались по плечам.

– Марта! Конюшня! Константин там! – выкрикнула Нина, ее голос сорвался на визг. Она схватила меня за руку, и мы бросились вниз, слетая по лестнице, едва касаясь ступенек. Аннушка бежала следом, крестясь и бормоча молитвы.

Холод ночного воздуха обжег легкие, смешавшись с едким, удушающим запахом дыма. Он висел густым, колючим туманом, резал глаза, лез в горло. Картина, открывшаяся нам, была адской. Конюшня – большое деревянное строение – пылала, как факел. Огненные языки лизали стены, вырывались из окон, пожирали крышу с жутким треском и шипением. Жар бил волнами, заставляя кожу пылать даже на расстоянии.

В центре этого ада, озаренные зловещим светом пламени, метались фигуры. Мужики с белыми от ужаса лицами, в закопченных рубахах, выводили из огненного пекла обезумевших от страха лошадей. Животные бились, вставали на дыбы, ржали пронзительно, их глаза были безумными отблесками огня.

И среди всего этого ужаса я увидела Константина.

Он был без сюртука, в одной мятой рубашке, с закатанными по локоть рукавами. Сажа размазалась по лицу, по мощным рукам. Он не командовал. Он работал. Вместе с конюхами. Своими сильными руками он удерживал взбесившегося жеребца, который вырывался, бил копытами, пытаясь вырваться. Константин кричал что-то хриплое, нечеловеческое, его мускулы напряглись, как канаты. Он втащил коня на шаткий, уже тлеющий помост, откуда другой мужик схватил повод и потащил животное прочь. Константин тут же рванул обратно в дымящийся провал двери – за следующей.

– Ведра! – закричала Нина, ее голос был резким, полным отчаянной решимости. Она схватила одно из валяющихся ведер и бросилась к колодцу, что стоял недалеко. Аннушка, забыв страх, засеменила за ней. Я последовала следом, действуя на автомате. Холодная вода из колодца обжигала руки. Мы, трое женщин, выстроились в цепочку между колодцем и пылающим краем, куда уже не решались подходить мужики из-за невыносимого жара. Мы передавали тяжелые, плещущие ведра вперед. Мужики хватали их и швыряли воду в основания стен, пытаясь сдержать огонь, спасти то, что еще можно. Вода шипела, превращаясь в пар, едва касаясь раскаленных бревен. Это была капля в море, но мы не останавливались. Лица горели, халат и сорочка промокли, слиплись, руки немели от холода ведер и тяжести, но страх за него, за лошадей, за все имение гнал вперед.

Я видела, как Константин вывел еще одного коня, огромного гнедого. Он был почти у выхода, когда раздался страшный, предсмертный скрежет древесины. Что-то огромное, несущее снопы искр, обрушилось сверху со стороны крыши. Балка! Мощная, горящая балка рухнула прямо на него, когда он отталкивал от себя гнедого коня, спасая животное.

– КОНСТАНТИН! – мой крик разорвал грохот пожара. Он слился с воплем Нины.

Он исчез под обломками и дождем искр. На мгновение все вокруг меня будто застыло. Звуки – ржание коней, крики людей, треск огня – слились в оглушительный белый шум. Я бросила ведро, не помня себя, рванулась вперед, к тому месту, где он только что стоял. Жар мгновенно опалил легкие…. Два мужика, рискуя жизнью, кинулись в дымящиеся обломки. Они раскидывали горящие щепки и деревяшки... Казалось, прошла вечность.

– Барин! Жив! – донесся хриплый крик одного из них. Они вытащили его. Беспомощное тело в закопченной, порванной рубахе. Нога была неестественно вывернута, лицо в саже и крови, струящейся из раны на виске. Он был без сознания.

Мужики вынесли Константина на чистый воздух, подальше от жара, и осторожно положили на траву. Нина бросилась к нему, рыдая, тряся его за плечо: "Брат! Братец! Очнись!"

Я стояла рядом. Ноги подкосились. Я рухнула на колени в холодную, мокрую от разлитой воды траву. Смотрела на его бледное, неподвижное лицо. На кровь. На вывернутую ногу. Весь ужас ночи, весь ад пламени, вся немыслимая усталость обрушились на меня. В груди что-то надорвалось. Сдавленный стон вырвался из горла, а за ним хлынули рыдания. Громкие, неконтролируемые, сотрясающие все тело.

– Нет... Нет... Нет... – я бормотала сквозь слезы, хватая его холодную, закопченную руку, прижимая ее к своему лицу. Слезы смывали сажу с его пальцев, оставляя белые дорожки, – Только не ты... Только не сейчас... Господи, помоги... – я не могла говорить. Только рыдать, судорожно всхлипывая, глядя на его безжизненное лицо, на синеву, выступившую на губах. Я не знала слова молитв, но шептала, молила того, кто все видит: ”Помоги! Прошу, помоги! Не забирай его…”

"Я не могу потерять тебя" – эхом билось в висках. Потерять? Сейчас? Так глупо? Так страшно?

Вокруг еще бушевал огонь, кричали люди, ржали спасенные кони, но для меня мир сузился до этого клочка травы, до его бледного лица и до всепоглощающего, леденящего ужаса, что выливался в безутешных рыданиях. Пламя пожирало конюшню, но в тот момент горело и рушилось что-то гораздо более важное внутри меня.