Портрет Астрала. Мавзолей Безумия.

Глава 1. Смерть.

— Проклятье… — выругался я, торопливо натягивая разбросанную по комнате одежду. Ночь была на дворе, но в комнате светло, будто на рассвете — за окном полыхали деревянные постройки. Где-то внизу гремел бой — звон стали, крики, топот. Всё говорило о том, что враг не у ворот, а уже проник за стену. То ли дозорные проспали, то ли предательство. Впрочем, разбираться сейчас поздно. Факты — вот они: внешняя стена пала, бой идёт внутри. Пожар набирает силу. Кто бы ни напал, действует быстро и чётко.

— Пусть горит… — пробормотал я, затягивая перевязь с мечом. — Отстроим. Лучше. Из камня. Жаль, копьё и доспех остались в оружейной. Но не впервой — побывать приходилось и в худших мясорубках. Главное сейчас — оценить масштаб бедствия. И решить: умирать с мечом в руке... или вытащить из этой бойни хотя бы кого-то. На прощание бросил взгляд на спящую служанку. Утомлённая бурной ночью, она спала, словно снаружи не гибнет замок, а просто идёт дождь. Горн, крики, треск горящих балок — всё мимо неё. Мы вчера перебрали — то ли три, то ли четыре кувшина. И у меня то в голове шумит, что уж о ней говорить.

А ведь вчера казалось что жизнь наконец наладилась. Смута, державшая страну за горло более десяти лет, была окончена. Герцог Бронн, за которого мы сражались, стал королём. Умен, справедлив, популярен, близок к простому народу — всё, чего желали люди.

Мы те кто сделали ставку на него, когда другие ещё сомневались, те кто встал рядом, когда за спиной у герцога был лишь ничего не значащий титул да пара знамен. Вкладывали кровь и сталь, и он не забыл — я, вчера ещё баронский бастард и командир наёмников, стал графом. С землями, доходами, титулом. Мечта любого человека без рода и флага.

Да, старая знать было недовольна. Такие как они никогда не прощают. Бывший владелец земель, граф Балдис – сражался на стороне потерпевшего поражение двоюродного брата нашего герцога, сбежал, когда стало ясно что мы победили. Сейчас он, лишённый титулов и земель, ушел в подполье и где-то скрывается. Но остались другие. Недовольные. Завистливые. И куда более коварные. Похоже, вино победы мы пили рано. Теперь, чтобы не оказаться графом посмертно, придётся снова взять в руки меч.

Рассуждая об этом я не терял время, а уже с одетый, с клинком наголо сбегал вниз по лестнице, когда со стороны оружейной донеслись звуки боя. Это значило, что враг уже в донжоне. Плохо. Очень. Я сорвался в бег. И когда вылетел на порог оружейной — стража ещё держалась. Едва. Двое стражников, против шестерых врагов. Умирали, но не сдавались до последнего, охраняя свой пост. Тела ещё двух воинов лежали неподалеку. Мертвы. Арбалетные болты торчали из груди, из живота. Их кровь медленно заливала холодный камень. За спинами атакующих двое арбалетчиков, перезаряжаются чтобы еще одним залпом закончить бой. Медленно, со скучной точностью палачей. Но они не учли меня. Я вылетел из-за угла, несущей погибель тенью скользнув за спины нападавших. Клинок дважды мелькнул — двое упали. Не насмерть. Но этого пока хватит - уже не бойцы. Увидев новую угрозу, враги попытались развернуться... Медленно. Тяжелые доспехи, уверенность в собственном превосходстве сыграли злую шутку. Оскалившись я развернулся к беззащитным арбалетчикам. Спеша и суетясь что бы скорее зарядить арбалет, один выронил болт от страха — получил отрубленную кисть и сталь в горло. Второй бросил оружие и попытался сбежать — догнал и подарил холодный клинок в спину. За несколько мгновений бой изменился — и оставшиеся враги на растерялись заметавшись между двух огней. Этого хватило стражам — не теряя времени копья рванули вперёд, поразив врагов.

— Не добивай! — рявкнул я, увидев, как один из стражей поднимает копьё над раненым. — Этот может быть полезен.

Я присел рядом. Парень хрипло дышал, лицо бледнело на глазах. Времени мало.

— Кто отдал приказ? Кто послал вас?

Он покачал головой. Теряет сознание. Второй лежит — уже без чувств, толку с него не будет.

— Как тебя зовут? Он не ответил. Я нажал на рану, и он заорал. Потом выдохнул:

— Ллойд… Ллойд, мы такие же солдаты. Никто не хочет твоей смерти. Ты хочешь жить? Ну конечно хочешь. Скажи правду — поможем. У нас есть бинты, зелья, жгуты… Вон там, в оружейной.

Ложь, конечно, но убедительная. Голос — спокойный. Лицо — уверенное. Лгал, как молился — с верой. Я крикнул охранникам, чтоб те изобразли суету — пусть раненый поверит что ему вот вот помогут. Он кивнул, глотнул воды из поднесенной мной фляги.

— Кто дал приказ? — Барон сказал… что приказ шёл от… Его Величества… короля Бронна… Слова ударили, как кулак в живот. Глаза мои сузились. Всё стало на свои места. Цвет доспеха. Знамя. Один из вассалов короля. Ты лжешь… — прошептал я. Впервые за ночь — срываясь. Тем не менее, с каждой секундой, все мелочи складывались в единую картинку. Но зачем ему это? Мы не давали повода сомневаться в своей верности! Может быть кто-то из знати, приревновав, что простой безродный бастард без титула, без знамени и без наследства стал полноправным графом, решил устроить самоуправство? Тогда ясно как стража "проспала" удар. Они просто не ожидали его от своих союзников. Возможно, они даже сами впустили врага на территорию замка.

— Кто командует? — спросил я, беря себя в руки. — Лейтенант Гарн… Мы из войска графа Острацкого… Хватит. Этого достаточно. Отдыхай солдат — тихо сказал я вонзая кинжал ему в сердце. Быстро. Без злобы. Милосердие, как бы это ни выглядело со стороны. Я поднялся и огляделся.

— Запираем двери. Тела внутрь. Переодеваемся в их одежду. Сняряжаемся и нужно уходить. Быстро.

Вчера, получив весть о коронации, я, поддавшись уговорам Ворга — друга и боевого товарища, — решил, что можно отпустить прошлое. Мол, теперь-то всё: титул получен, земля дана, можно жить спокойно. Повесил копьё на стену и усмехнулся — пусть отдыхает на заслуженной пенсии, как почётный ветеран. Вот только ветераны редко умирают в постели. Особенно в наше время. Я провёл ладонью по древку. Изогнутый, как коготь наконечник поблёскивал. За десять лет оно стало почти частью меня.

Глава 2. Пробуждение.

Сознание возвращалось медленно, с натужным скрежетом, будто кто-то пытался провернуть ржавый замок в моей голове. Тьма всё ещё давила со всех сторон — но теперь она не была абсолютной. Где-то в ней дрожало слабое свечение, как огарок свечи на ветру. Глаза... закрыты? Я попытался их открыть — и с трудом осознал, что веки есть. Они тяжёлые, налитые, как будто я не просто спал, а пробыл в забытьи долгие дни. С трудом приоткрыл один глаз, потом другой. В лицо хлестнул тонкий луч света, пробившийся сквозь щель в крыше. Я моргнул. Потом ещё раз. Мир вокруг расплылся в мутной дымке: облезлые стены, низкий потолок, запах плесени и сырой земли. Я лежал на чём-то жёстком — не кровать, не нары. Доски. Щербатая скамья. Тело укрыто чем-то тяжёлым и вонючим, больше похожим на мешковину, чем на одеяло. Голова гудела, как кузнечный горн. В ушах звенело. Всё тело ломило, но... как-то иначе. Иное. Я попытался приподняться. Ошибка. В затылке вспыхнула боль, как будто туда загнали гвоздь. Я рухнул обратно и замер. Сердце билось в горле. Я чувствовал каждый удар — не такой, как раньше. Слабее. Неправильный ритм. Что-то не так. Совсем не так. Я вдохнул — лёгкие сжались от боли, но... под рёбрами нет ни одной раны. Ни одной! Где порванная плоть? Где шрамы от копий, болтов, клинков? Я видел, как они входили в меня. Помню, как истекал кровью. Я умер. Я... Я резко опустил взгляд на руки. Нет. Это не мои руки. Слишком тонкие. Без шрамов. Без мозолей которые есть у каждого, для кого клинок является ремеслом. Без изломанного мизинца, который я вывихнул ещё в первой битве. Это — не мои пальцы. Не мои запястья. Сердце рвануло. Нет. Это не может быть. Это сон. Галлюцинация. Последний, бредовый хрип умирающего мозга. Я закрыл глаза. Открыл. Снова те же руки. Я медленно провёл ими по лицу — кожа мягкая, не намека на щетину. Не моё лицо. Меня вырвало бы, если бы в желудке хоть что-то осталось. Не в силах сопротивляться боли я закрыл глаза и откинул голову.

Когда я очнулся снова, голова всё ещё ныла, но уже несоизмеримо меньше чем раньше. Мир вокруг стал чуть яснее. Я приподнялся на локтях, и увидел женщину. Она не была старой, но тяжелый труд, наложил свой отпечаток. Грубые, натруженные руки в мозолях, лицо в глубоких морщинах. Такие женщины живут в бедных деревнях и стареют уже в тридцать. Глаза у неё были покрасневшие, но светились теплом. Увидев, что я проснулся, она подалась вперёд и что-то быстро заговорила. На языке, который будто бы я знал... но не знал. Слова плыли, терялись. Знакомые — но чужие.

— Как ты чувствуешь себя, сынок? — повторила она, и вот теперь смысл прорезался в голове.

Опять чужие слова. И в то же время... я понял смысл. Как будто кто-то внутри меня перевёл их до того, как я осознал услышанное. Сынок? Я не её сын. Я вообще не отсюда. Я... Алан. Нет, это невозможно. Что за бред? Я умер. Я видел смерть. Я помню, как... Я хотел сказать, что она ошиблась. Что я не тот, кого она ждет. Что я — совсем другой человек. Но вовремя удержал язык за зубами. Всё потом.

— Воды... — прохрипел я. Язык ворочался плохо. Слова давались с трудом. И — звучали странно. Неестественно. Женщина распахнула глаза.

— Что ты сказал, сынок, милый? Повтори!

— Пить. Воды... — повторил я.

Её лицо изменилось. Сначала — шок. Потом радость. Потом слёзы. В этот момент в хижину ввалился мужчина — борода спутана, волосы в клочьях, рубаха чёрт знает когда стиралась в последний раз.

— Макар очнулся? Ну наконец-то! — рявкнул он и навалился на меня всем телом, сжимая в объятиях. Я не сопротивлялся. Не было ни сил, ни понимания, что вообще происходит.

— Он заговорил! Представь себе, Михаил, он СКАЗАЛ!

— Не может быть! Макар?! Ты что, брешешь, Анка?

— Скажи ещё раз, сынок, — попросила женщина. — Пожалуйста.

Вновь это напряжение во взглядах, ожидание чуда.

— Воды... дайте... пить...

Этого оказалось достаточно, чтобы они сорвались с места. Радость, слёзы, крики. Мужик хлопал себя по груди, женщина всхлипывала и повторяла:

— Он сказал! Он сам сказал!

А воды так и не принесли. Я откинулся назад, тяжело выдохнул и прикрыл глаза. Что же... теперь вопросов стало ещё больше.

Переждав их бурю радости, я всё же добился воды. Причём не сразу — в пылу восторга они явно решили, что питье мне теперь и вовсе ни к чему. Но в конце концов женщина называвшая себя моей матерью — Анка спохватилась, сбегала, притащила глиняный кувшин и, подогнав под локоть подушку, осторожно подсунула кружку к губам. Я пил жадно, как человек, вернувшийся из пустыни. Горло будто кто-то выжег изнутри. Покончив с этим нехитрым делом, я откинулся назад и закрыл глаза. Мол, голова болит, слабость, всё такое. Это, кстати, не ложь. Голова действительно ныла, но боль была уже не той — больше не гвоздь в затылке, а пульсирующая тяжесть, как после похмелья. Главное же не это — ситуация требовала тишины, уединения и размышлений. Тщательных. Холодных. Что бы там ни думали эти двое — я не их сын. Нет. Ни по какому признаку. Но тело чужое. Я своё знал наизусть. Каждую царапину, каждый шрам, старое больное колено, что отзывалась в дожде. А тут... Это тело — подростка. Невесомое, хрупкое, сырое. Первое — рост. Ниже сантиметров на пятнадцать. Второе — руки. Нет тяжёлой мозоли от копья, нет старой язвы от ожога. Третье — лицо. Я пальцами прошёлся по скулам, по носу. Не моё. Ни формы, ни шершавости шрама под подбородком. Напрашивался тот факт что я очнулся в теле их сына? Я умер. Это факт. Я помню, как лёгкие наполнились кровью. Помню, как отнималась рука. Как тело ныло от десятка болтов. Как копьё, Коготь, остался в руке, когда меня глотала тьма. А теперь я жив. В теле, которое мне не принадлежит. Можно, конечно, свалить всё на бред умирающего. Галлюцинации, горячка, и все происходящее сейчас мой предсмертный бред. Но слишком уж всё вокруг натурально. Запахи, звуки...боль... На всякий случай я пощупал рукой шершавое одеяло — наощуп всё тоже очень натурально. Нет, это не сон точно. А что если сном была вся моя предыдущая жизнь? Вдруг я, на самом деле никакой не Алан, а Макар? А вся жизнь Алана это порожденная воспаленным сознанием ребенка инвалида фантазия? Сейчас меня ударили по голове и мозги «встали на место», и мне теперь кажется что сон который снился все эти годы — его прошлая жизнь? Как это проверить? В свою бытность, я много путешествовал по миру и знавал разные религии. В некоторых из них, считалось что после смерти ты реинкарнируешся - то есть перерождаешься, заново, в новом теле потеряв при этом память. Причем тело в котором ты появишься зависит от того сколько ты грешил в прошлой жизни. Одно не сходится - если верить той восточной религии то переродится я должен был в теле новорожденного ребенка. Ладно. Что имеем. Меня зовут... Макар. Пятнадцать лет. Деревенский дурачок. Местный калека — с рождения или после травмы, этого я пока не понял. Дар речи, судя по всему, был потерян давно, если вообще когда-либо имелся. Люди из этого дома — мои «родители» а я Макар, их единственный ребёнок, которого они, похоже, искренне любили, недавно угодил в неприятности. Сильно. Его нашли на окраине деревни — избитого до полусмерти. С трещиной в черепе. Притащили домой почти мёртвого. Значит, если взять за основу что всё происходящее вокруг реально то либо я втиснулся в умирающее тело... либо выкинул настоящего Макара за борт. Второй вариант мне не нравится. Не по моральным соображениям — в моей жизни давно нет роскоши морали. Просто перспектива, что однажды этот деревенский дух вернётся, постучится в мою голову и скажет "а ну слазь", — не радует. Нет, лучше считать, что парень умер. Без надежд, без боли. И теперь его тело моё. Грубо? Да. Из разговоров этих двоих — Анки и Михаила — я начал складывать картину. Понемногу. Они бедны. О, очень бедны. До боли в животе бедны. Единственное, чем они могли похвастаться — корова. Молочная, прозванная Пятнышко. Была. Чтобы спасти «сына», продали её. Купили лекарств у местного знахаря, заплатили, уговорили прийти. Тот три дня подряд приходил, поил, мазал, шептал что-то над моей головой. Когда понял, что пациент не очухается — ушёл. Сказал, что сделал всё, что мог. И что без доплаты больше не вернётся. Теперь, когда я «выздоровел», Михаил пошёл за ним — мол, надо поблагодарить, показать чудо. Хотя, по словам Анки, знахарь ушёл недовольным, и вряд ли придёт бесплатно. Деньги кончились. Продуктов — почти нет. Зима близко. Но в их глазах — счастье. Их сын не просто жив. Он начал говорить. Впервые. А значит — исцелился. А я? Я лежу в теле мальчишки, которого, как выяснилось, били все кому не лень. Детишки из «уважаемых» семей — сын трактирщика, сын кузнеца, внук лавочника. По всей деревне шепчутся, но вслух никто ничего не скажет. Социальное положение у родителей Макара — чуть выше навозной кучи. Пойдёшь жаловаться — сам виноват окажешься. Оклеветал порядочных людей. Утащат в темницу — и конец. Всё, как я люблю. Власти — нет. Справедливости — нет. А честь... Ха. Честь здесь давно умыта грязью. Но ничего. Я уже был в таких условиях. Я умею выживать. И пока у меня есть руки, ноги и голова на плечах — я не пропаду.