Послание из прошлого

Глава 1

Надежда доставляет нам большое удовольствие, но это удовольствие столь интенсивно потому, что будущее, которым мы распоряжаемся по своей воле, предстает одновременно во множестве форм, одинаково заманчивых и одинаково возможных. Но самое желанное может осуществиться лишь ценой утраты чего-то другого, ценой больших потерь. Идея будущего, чреватого бесконечными возможностями, богаче самого будущего. Вот почему в надежде больше прелести, чем в обладании, во сне – чем в реальности.

– Анри Бергсон

***

ВРЕМЕНИ НЕТ, А ТЫ ЕСТЬ

(надпись на стене дома)

1

2010 год

Виктор открыл старую дверь квартиры на третьем этаже четырехэтажного дома и прислушался. Никого. Тишина. Он постоял на пороге, не решаясь пройти внутрь. Провел пальцами по растрескавшийся дерматиновой обивке. Шершавая поверхность была удивительно знакомой и даже какой-то теплой.

Он сделал шаг вперед. Взгляд автоматически скользнул в угол коридора – здесь всегда лежал потрепанный кожаный мяч, который ежевечерне и до потери пульса под сенью огромных раскидистых дубов гоняли с пацанами во дворе.

Мяча не было. Толстый слой пыли на полу дрогнул от сквозняка – пылинки взлетели и закружились в бешеном вихре. Яркий прямой луч солнца, падающий под углом из кухни, выглядел нарядным и даже праздничным. Он сильно диссонировал с общим видом помещения – бедным и каким-то невыразимо печальным.

Дом. Родной дом. Наконец то он здесь... Виктор вздохнул. Позади едва слышно хрустнул половик и в дверном проеме показалось сморщенное лицо маленькой старушки. Виктор оглянулся и вздрогнул. По его спине пробежали мурашки.

Не то чтобы он боялся кого-то встретить, в этой жизни он уже перестал бояться… но…лицо женщины, до боли близкое и знакомое, поразило его до глубины души.

– Витя… – тихо сказала женщина. – Это ты, Витенька?..

Женщина охнула и прислонилась к косяку.

– Господи, – прошептала она. Слезы побежали по ее щекам, и Виктор почувствовал, как сердце его сжалось.

– Тетя Оля… – тихо сказал он. – Это я…

Она поставила железное ведро на пол.

– А я вот прибрать на площадке решила... смотрю, дверь открыта... Маша… Мария Павловна… не дождалась… Господи, Витенька… как же так…

Он подошел к ней и мягко обнял. В горле стоял ком.

– Простите меня… тетя Оля…

Она по-старушечьи всхлипнула, немного отстранилась, покачала головой.

– Да за что же, родненький… от тюрьмы, да от сумы… Жаль, Машенька не дождалась сыночка. Ты даже не представляешь, как она ждала…Витя...

– Приговор отменили, – сказал он сухо. – Дело отправили на новое расследование по вновь открывшимися обстоятельствам…

– Она до последнего верила, что ты не убивал. Не мог этого сделать…

Виктор покачал головой и отвернулся, чтобы тетя Оля не увидела его мокрых глаз.

– Кроме нее никто не верил, – тихо сказал он. – Даже адвокат говорил, признайся, скостят срок…

Тетя Оля, которую Виктор помнил, как женщину властную, дородную, но вместе с тем, сердечную, теперь будто высохла, съежилась, сжалась. Виктор всегда немного побаивался ее и периодически был тянут за уши за то, что таскал яблоки с ее дерева под окном. Она была бездетной и незамужней – всю жизнь, сколько он себя помнил, работала директором столовой неподалеку.

– Спасибо вам, тетя Оля, – Виктор посмотрел на ее заплаканное лицо и чуть улыбнулся. – Спасибо, что были с мамой до конца.

Она чуть качнула головой и сжала его кисти в своих сухих костлявых ладонях.

– Ты останешься теперь или…

Виктор покачал головой.

– Пока не решил, – сказал он.

– Ну иди… – кивнула она на открытую дверь, за которой в солнечном вихре парили невесомые пылинки. – Иди…

– Я обязательно загляну к вам... попозже.

До полудня Виктор убирал в квартире, проветривал, стирал шторы, мыл пол, чистил плиту и драил окна. Когда руки дошли до шкафа – огромного довоенного шифоньера из красного дерева, невесть как очутившегося в их квартире, он уже подустал, однако решил не откладывать.

С трепетом он коснулся платьев и одежды матери – вещи висели на плечиках, чистые, опрятные, они будто бы ожидали, что их хозяйка вот-вот вернется. Кофточки, вышитые бисером, блузки, серый деловой костюм, который она одевала на работу, несколько юбок – едва уловимый запах любимых маминых духов «Красная Москва» заставил его вздрогнуть и обернуться. В комнате он был совершенно один.

Виктор потянул за ручку и выдвинул большой ящик в самом низу шкафа. Он был забит фотоальбомами, инструкциями к разной технике, лампочками накаливания, мелкими хозяйственными принадлежностями и прочими житейскими мелочами. Многие из этих вещей он хорошо помнил. Например, эти изогнутые ножницы, которыми он чуть не оттяпал себе полпальца в три года. Или синяя лампа, которой ему грели уши, когда те болели. Виктор с удивлением обнаружил, что сама лампочка до сих пор цела и невредима. Сколько же лет прошло? Больше тридцати...

На дне ящика он обнаружил красную картонную коробочку с овальным логотипом «СЛАВИЧ» и надписью: «Лента магнитная ТИП А 4409-6Б», покрутил ее в руках, потом повернул боком и оттуда вывалился странный предмет, назначения которого он сразу не вспомнил, а когда узнал, то невольно улыбнулся. Матовая пластиковая катушка с измятой на конце тонкой коричневой пленкой.

Конечно же, это была магнитофонная бобина. Таких уже давным-давно не делают, и никто их не использует. Откуда она у матери и что на ней записано? Было бы интересно послушать. Виктор не помнил, чтобы у них когда-нибудь был магнитофон. Возможно, запись сделал отец перед отправкой в Афган. С войны Алексей Петрович не вернулся.

Виктор помнил отца смутно, скорее его образ, запах, добрые сильные руки…

Он отложил бобину, попытался продолжить уборку, но лежащая на подоконнике магнитофонная пленка притягивала взгляд словно магнит.

– Что же там может быть? – вслух спросил он, но никто ему не ответил. Мать никогда не рассказывала про эту пленку.

Глава 2

1984 год

Солнце уже встало. Его прямые яркие лучи просвечивали небольшую комнату насквозь и упирались в стену, оклеенную зелеными обоями с мелким витиеватым рисунком. На стене висел календарь с фотографией группы бегущих по стадиону мужчин в белых трусах и такими же белыми квадратами с номерами на груди. Витя знал эти номера наизусть: «264», «252», «54», «34», «23» и, конечно, же, бегущего широким шагом, целеустремленного, упорного бегуна под номером «1».

Широким жирным шрифтом заголовок повыше фотографии гласил: «Календарь Спорт. 1984». Внизу, совсем мелкими буквами следовали выходные данные: «Издательство политической литературы. Москва, 1984 год. Тираж 1 млн. экз.»

Разглядывая календарь, Витя постоянно воображал себя на месте бегунов. Кем бы он хотел быть – первым номером или двести шестьдесят четвертым, – который, кажется, имел все шансы не только догнать первого, но и победить. Чувствовалась в этом человеке какая-то сила, напор, вера в победу, несмотря на далеко не лучший доставшийся ему номер. Но что поделать? На всех первых номеров не наберешься, да и сам факт обладания таким явно накладывал на бегуна дополнительные обязательства, заставлял рвать жилы. А двести шестьдесят четвертый был чем-то похож на папу.

Витя потянулся, вскочил, кинулся к столу, чтобы успеть собраться в школу, но по пути вспомнил, что вчера начались летние каникулы и никуда бежать не нужно! Можно заняться блаженным ничегонеделанием!

Он вдруг вспомнил вчерашний вечер, вспомнил буквально все, что произошло: как вытащил из кладовки магнитофон, с трудом водрузил его на стол (все же, почти четырнадцать килограммов веса!), заправил бобину, вставил штекер микрофона в гнездо… Закрыл глаза и представил, что с папой ничего не случилось, он где-то далеко-далеко сейчас – в горячих песках, в окружении высоких гор, и он еще жив… ждет его сообщения…

Дрогнувшим голосом, абсолютно уверенный, что послание дойдет до адресата, Витя начал говорить:

– Если ты меня слышишь…

И с каждым словом вера в чудо росла, крепла, будто бы слова, сказанные в микрофон и записанные на магнитную пленку, не оставались в этой же комнате, но, преодолевая стены, расстояния и время – обретали огромную, почти бесконечную силу, разлетаясь во все уголки вселенной подобно не знающим преград космическим нейтрино.

Когда Витя нажал кнопку «Стоп», на него нахлынуло полное истощение, он чувствовал себя выжатым как лимон, словно написал сложную контрольную работу. Мальчик встал, сходил на кухню, налил из-под крана воды и выпил не отрываясь. Вкусная, свежая, чистая вода прояснила голову.

А вдруг не записалось? – проскочила тревожная мысль. Он взглянул на стрелки железного будильника «Слава», стоящего на столе.

Вот-вот должна была прийти с работы мама – она запрещала ему даже прикасаться к отцовскому магнитофону – слишком тот был дорогой и тяжелый, но Витя все равно, рискуя свободой, доставал из огромного шкафа агрегат, вынимал из шуфлядки под шкафом бобины и слушал…

Он ринулся в комнату, отмотал запись и с замиранием сердца, вслушиваясь в звуки за входной дверью, включил воспроизведение.

Из колонки раздался взволнованный детский, его собственный голос, – сначала дрожащий, но с каждым словом этот голос креп, набирал силу и уверенность… Запись закончилась и его рука уже потянулась, чтобы нажать кнопку «Стоп», когда колонка поперхнулась, послышался треск и, к своему удивлению, он услышал странный, незнакомый, но вместе с тем будто бы не раз слышанный им мужской баритон:

– Я тебя слышу, – сказал мужчина, явно волнуясь. – Я тебя слышу. Ты не один. Я с тобой, здесь…

Витя отпрянул от магнитофона – так неожиданно прозвучал незнакомец. Он знал эту бобину очень хорошо, прежде чем записывать на нее что-либо, он десять раз переслушал ее шипящую тишину, чтобы не дай бог не стереть новой записью папин голос или что-нибудь важное. Он был уверен, что никакого голоса там и в помине не было.

– Что же это? – прошептал Витя, дрожа от испуга. – Неужели… неужели его кто-то услышал? Неужели сигналы из микрофона не просто записываются на пленку, но еще и летят куда-то далеко-далеко, как он себе и представлял?

Есть только один способ проверить, – подумал он, протягивая дрожащую руку к красной кнопке «Запись».

На первом этаже подъезда хлопнула входная дверь, по лестнице застучали каблучки – это была мама. Он узнал бы ее поступь из тысячи других шагов.

– Быстрее, быстрее! – опрокинув кружку с водой, он нажал кнопку записи. Нужно еще успеть собрать магнитофон и спрятать в шкаф!

Трясущимися руками он придвинул микрофон.

– Ты кто? – Витя едва сдерживал дрожь в голосе. – Ты кто? Ты меня слышишь? Ты меня правда слышишь?

В замочной скважине провернулся ключ. Верхний замок. Потом нижний. У него есть секунд пятнадцать-двадцать.

Витя остановил запись, вытянул шнур питания из розетки, нацепил крышку на корпус магнитофона и кряхтя, стащил его со стола. Аппарат отказывался влезать в шкаф, цепляясь то за мамин плащ, то за одеяло на дне, то за постельное белье. С громадным трудом он запихнул его внутрь в тот самый момент, когда дверь отворилась и мама с порога сразу же позвала его:

– Витя! Вить! Ты дома?

Запыхавшись, он перевел дыхание и откликнулся:

– Дома, мам… сейчас…

Кое-как задвинув дверцу шкафа, он схватил майку и промокнул разлитую на столе воду. Не должна заметить.

– Ну, где ты там? Иди возьми сетку, тяжело…

Витя побежал в прихожую, обнял маму, взял сетку с продуктами и понес на кухню.

– Как день прошел? – спросила мама. – А почему ты не на улице? – удивилась она. – Максим гуляет, спрашивал, где ты…

– Я?.. – судорожно соображая, подал он голос из кухни. – Я… зачитался…

– Так я и думала, – сказала она. – Жюль Верн?

– Ага!

– Ты слишком много читаешь. Делай перерывы, а то зрение сядет. Иди, в мяч с ребятами поиграй.

– Да, мам, иду!

Он разгрузил сетку, выскочил из кухни, натянул кеды и чмокнул ее в щеку.

Глава 3

2010 год

– Черт! Черт! – Виктор в сердцах стукнул по крышке магнитофона и тот, издав странный звук, остановил воспроизведение. – Что еще за экономический отдел? Кто это?

Он обхватил голову руками.

«Что я наделал?» – предательская мысль холодком пробежала по позвоночнику.

Дрожащими руками он нажал кнопку перемотки.

Магнитофон задумался на мгновение, затем пленка пришла в движение, и почти заполненная правая бобина начала быстро опустошаться.

Виктор сел на табуретку возле стола и, глядя, как вращается механизм, как струится тонкий трепещущий целлулоид, задумался.

Почему он ничего не помнит? Почти никаких воспоминаний о том периоде жизни у него не осталось и уж точно он не помнит, чтобы в детстве слушал на магнитофоне голос какого-то странного мужчины. Такие воспоминания должны были врезаться в память – но ничего, ни единого проблеска, обрывка, каких-то то косвенных свидетельств не было и в помине.

Задумчиво посмотрев на аппарат, он сходил на кухню, приготовил кофе и бутерброд. За окном уже вовсю занялся день – солнечный и прекрасный. Сквозь открытую форточку в комнату вливался пьянящий аромат свободы. Весна кружила голову и Виктору хотелось восполнить все те годы, которые он провел в заточении.

Он достал телефон, ввел запрос в поисковую систему и уже через час стоял у невзрачной двери обычной хрущевки, в какой жил и сам. Пожалуй, этот дом был даже старше – на обшарпанных стенах едва можно было различить зеленую краску. Побелка чернела от подпалин и нецензурных слов.

«Времени нет, а ты есть» – прочитал он среди прочих надписей и на миг притормозил. Где-то он уже видел такое предложение? Или нет? Черные, наполовину закрашенные побелкой буквы, темнели слева от выключателя освещения.

– Времени нет, а ты есть... – повторил он задумчиво, потом достал телефон и щелкнул запись на камеру.

Дверь долго не открывали. Черный дерматин обивки местами был порезан, из него торчали желтовато-серые хлопья синтепона, похожие на жир старого тюленя.

Он позвонил еще раз, потом третий и хотел было уходить, когда за дверью послышались шаркающие шаги. Брякнула цепочка, проскрежетал замок и дверь приоткрылась буквально на миллиметр.

– Яков Абрамович? – спросил Виктор. – Я по поводу сеанса вам звонил. Меня зовут Виктор.

– Виктор? – старческий голос повторил его имя. Он услышал какой-то шепот за дверью, шарканье, затем до его слуха донесся отголосок заставки старой радиопередачи, которую он слушал еще в детстве.

«В эфире наша воскресная передача «С добрым утром» – прощебетал голос диктора, и Виктор невольно полез в карман за телефоном. Воскресная передача? С утра ему казалось, что наступил четверг. Он глянул на календарь – так и есть, четверг. Виктор пожал плечами.

Дверь неожиданно распахнулась и в темноте прямо перед ним раздался удивительно энергичный и приятный голос.

– Софочка, я же тебе говорил, что ко мне иногда приходят люди. А ты забыла… Ну ничего. Ничего. Давай, я встречу гостя сам.

– У нас гости? Но мы же никого не…

– Софочка… я сам… Молодой человек. Виктор, прошу вас, – Виктор повернулся и увидел худого жилистого старика с очень живым и даже молодым лицом, на котором отражалось любопытство и... что-то еще, чего он не смог понять. – Извините пожалуйста за ожидание. У нас тут…

Виктор улыбнулся. Из квартиры пахло натуральным кофе и пирожками.

– Не стоит, – прервал его Виктор. – Все нормально. Здравствуйте!

– Добрый день, молодой человек, – профессиональным взглядом старик окинул его с ног до головы, как если бы пытался оценить изменения после долгого расставания. Другой мог бы и не догадаться, но от внимания Виктора это не укрылось. Похожие цепкие взгляды он наблюдал в колонии – от вертухаев не могла укрыться ни одна мельчайшая деталь.

– Прошу, проходите, – доктор жестом указал на длинный коридор. – Пожалуйста, в мой кабинет. Нет, нет, не разувайтесь, прошу вас.

Виктор скинул кроссовки и прошел в направлении жеста.

Скромная, уютно обставленная квартира, со старой, еще времен СССР мебелью, обязательным ковром на стене и даже небольшим бронзовым бюстом Ленина на секции, заставленной хрусталем.

В кабинете, который, собственно был просто отдельной комнатой, стоял большой стол, потертое кресло, такая же старая кушетка. Слева во всю стену располагался огромный книжный шкаф. От количества книг на его полках Виктор разинул рот.

– Да… молодой человек… небольшая библиотека… моя гордость… – старик обвел взглядом шкаф, пестревший корешками книг. – Ну-с… что привело вас ко мне? – Он указал жестом на кушетку, и Виктор присел на краешек. Ему было неловко. Впервые в жизни он попал на прием к психотерапевту и ему казалось, что, рассказав хоть что-то о себе, о своем прошлом, он тут же станет слабым, потеряет не только мужество, но и частичку себя. И потом найти ее будет практически невозможно.

– Даже не знаю, с чего начать…

– С самого начала, – мягко произнес старик. – У меня много времени, вы единственный мой пациент.

Виктор удивился его словам, но виду не подал. Он чувствовал, как в груди бьется сердце. Отчего он так волнуется? Объективных причин для этого не было, ничего ему не угрожало, обстановка в кабинете была самая располагающая. В горле так пересохло, что он едва смог сказать следующую фразу.

– Я не могу вспомнить свое прошлое. Это... какое-то наваждение, все перемешалось, а большая часть... вообще пропала. Вместо него там... черное пятно. Но точно знаю, что оно было. Ведь не могло не быть?

Старик едва заметно вздохнул.

– У всех оно было… Но... таковы особенности памяти. Некоторые события, особенно травмирующие, неприятные, сознание скрывает от нас.

– А если это было очень важное событие – о каких говорят, что такое невозможно забыть?

Старик кивнул, будто понимая, о чем идет речь.

– О таком забывают в первую очередь.

– Даже если это было очень-очень важно для меня тогдашнего?

Глава 4

2010 год

– Боюсь… – маленький сухонький доктор снял очки, вытер рукавом халата вспотевший лоб: – …боюсь, молодой человек, гипноз на вас не действует.

Виктор привстал с кушетки. Голова у него закружилась, и он тут же осел на сморщенный коричневый дерматин.

– Что? – спросил он доктора. – Что вы сказали? – В голове шумело, в мозгу проносились странные туманные образы, среди которых он различал давно забытые черты отца, испуганный взгляд соседки, какие-то коридоры, яркий свет, бьющий прямо в лицо, ворота воинской части, лес, холод и…

Виктор опустил ноги на пол, обхватил голову руками и застонал.

– Помилуйте, голубчик… – взмолился доктор, – я, к сожалению, не волшебник, а у вас явно функциональное расстройство… возможно, вы где-то сильно ударились и теперь вас мучают эти головные боли. Что же вы мне сразу не сказали… в таком случае гипноз вам противопоказан и даже опасен. В каком-то смысле не исключена возможность, что в ходе процедуры ваша настоящая личность может быть подменена вымышленной, придуманной… – Доктор вздохнул, медленно снял белый халат и повесил его на спинку вытертого до блеска кожаного кресла.

– То есть… по-вашему, я все это выдумал? Так, что ли?

– Ну зачем же – все? Реальность смешалась с фантазией и теперь сложно понять, где – что, – миролюбиво ответил доктор.

В дверь тихонько постучали.

– Софочка, это ты? Мы уже заканчиваем.

– Яша, у вас все хорошо? Я слышала голоса…

– Да, все замечательно, через пять минут я выйду.

Виктор взглянул на доктора.

– Я хочу повторить! Повторить сеанс.

– Это невозможно! – Теперь голос старика был жестким и даже немного злым.

Виктор сжал кулаки.

– Назовите цену.

– Молодой человек, дело не в цене, а в том, что вы можете буквально сойти с ума, умереть на этой кушетке, понимаете?

– Лучше я умру, чем буду жить как пьяный зомби. Мне постоянно что-то мерещится, я пью таблетки горстями, ничего не помогает! – чуть ли не выкрикнул Виктор.

– Но вы же что-то видели сейчас? Попробуйте разобраться в своих видениях, понять их. В этом и заключается ключ к терапии. А голоса... все мы их слышим, поверье опытному психологу… я работал на войне, в горячих точках… – Яков Абрамович снял с полки черно-белую фотографию в тонкой рамочке, всмотрелся в нее, потом вернул на место. – Хотите историю? – Он глянул на дверь, видимо, вспомнив обещание, данное жене, потом махнул рукой. – Был у меня в Афгане один друг… мы познакомились… да, в общем-то, не знакомились, это судьба так распорядилась – я оперировал тяжелораненого бойца, пытался спасти ему ногу, когда начался жесткий обстрел и на кишлак, где мы обосновались, пошла волной атака моджахедов. Все бы ничего, командир вызвал вертушки, не первый раз это случалось. Раненых должны были вывезти, потому что такие операции в полевых условиях проводить нельзя, просто нет условий. Но я понимал, что боец просто не выдержит.

Было очень жарко. Настолько жарко, что с меня лил даже не пот, а настоящий водопад. В голове все перемешалось – выстрелы, взрывы, пыль, оглушающий рев, эти гортанные крики и среди них голоса наших, которые я будто бы узнавал, различая даже кто кричит. Мне нужно было сшить разорванную артерию, иначе ногу через пару часов пришлось бы отнять… представляете, как это сложно в подобных условиях?!

Виктор отнял руки от головы и завороженно слушал. Перед его глазами, чуть ли не касаясь верхушек глинобитных домиков – саманов, пронесся вертолет и выпустил ракету. Он увидел дом, низенький, серый глиняный сарай с маленьким окошком. Увидел, как к сараю подбегает человек в черной жилетке и чалме на голове. В его руках был автомат. Не забегая внутрь, этот человек кидает в окошко гранату и тут же исчезает за стеной.

– Понимаете? Я вижу, как она катится прямо под мои ноги, крутится вокруг своей оси, словно бешеная юла, а я держу в руках иглу и зажим и не могу отпустить? Если отпущу – все, конец!

И что важнее, как вы думаете?

Виктор посмотрел вниз и прямо перед собой увидел ту самую гранату – она бесшумно вертелась меж кроссовок. Он завороженно смотрел на ее смертельный танец и не мог отвести взгляд.

– Что же было потом? – спросил он пересохшими губами. Тело одеревенело, он буквально не мог пошевелиться. Только лишь сердце гулко стучало в стесненной груди.

– Дальше? – доктор снова посмотрел на дверь, будто опасаясь, что с другой стороны спрятался тот самый моджахеддин, кинувший гранату. – Дальше случилось нечто странное… о чем я до сих пор предпочитал помалкивать. Раньше за такое сразу комиссовали и отправляли на курсы лечения галоперидолом. Теперь-то конечно, с такой историей прямая дорога на Рен-ТВ… – он замялся. Было видно, что воспоминания не дают ему покоя, он давно хочет освободиться от их странных чар, да только вот, судя по всему, выговориться было некому. – Не поймите меня превратно, будто бы я каждому встречному только и рассказываю это… просто после нашего сеанса и того, что я услышал… мне показалось…

– Теперь я всему поверю… – тихо сказал Виктор, глядя на пол, где ускоряясь, продолжала вертеться смертоносная граната.

Звук ее безумного вращения был настолько ужасным, гнетущим и скребущим за душу, что Виктору захотелось ее немедленно отбросить, пнуть подальше – вон из комнаты, – в ту дверь, за которой спрятался моджахед.

– Ровно за сутки до случившегося мне приснился сон, – продолжил доктор задумчивым голосом. Глаза его затуманились, он словно смотрел в прошлое, выбирая оттуда по крупицам давно минувшие часы, минуты и секунды, перенося их в настоящее. – Будто я стою над раненым бойцом, пытаясь перевязать разорванную артерию. В этот момент начинается бой – духи как всегда нападают неожиданно, в самые неподходящее время. Я продолжаю операцию, потому что медлить нельзя. Разведгруппа, в которую входил боец, наткнулась на засаду и была уничтожена. Он остался один. Отстреливаясь, получил тяжелое ранение в ногу. Какими-то неимоверными усилиями ему удалось доползти до кишлака, где мы базировались и предупредить командира. К сожалению, нам не дали времени на передышку и перегруппировку. Через двадцать минут, после того, как он пришел, духи взяли кишлак в плотное кольцо. У нас не было ни единого шанса. Вертушки нужно было вызвать заранее, чтобы они успели долететь. Теперь было уже поздно.