После развода. Для нас уже поздно

‍❤️‍

– Если бы Соня не залетела, я бы не женился. А так пришлось надеть ярмо на шею. Я бы открестился, но её папаша ещё тот зверь, заставил. Теперь только с вами могу радоваться жизни и дышать свободой…
Голос мужа такой искренний и расстроенный, как будто он готов расплакаться прямо на мальчишнике, где снято это видео. Прямо рядом с девицей, на которую он смотрит с обожанием, какого я давно не видела в его глазах.
Надо же как… Ярмо? Его заставили?
Ничего, дорогой, я помогу тебе «откреститься» от нашей маленькой семьи.
Что? Ты передумал? Нет уж, для нас уже поздно.

Все события и герои в этой истории выдуманы, совпадения случайны. Суждения героев не отражают мнения автора. Поступки и решения героев не являются рекомендацией.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

1

Сегодня, можно сказать, хороший день.

Квартира всё ещё стоит, ничего не разбито, стены не расписаны фломастерами, и уже десять минут как не было драки. Такие дни, между прочим, большая редкость в нашем маленьком, но очень громком мире. С утра близнецы не включили режим разрушения, что бывает только в двух случаях: либо они что-то задумали, либо вселенная даёт мне передышку. Буду считать, что это второй вариант, но, конечно, одним глазом слежу – вдруг зреет заговор.

Назвать близнецов Дима и Тима казалось забавной идеей, однако на практике нередко возникают проблемы. На мой зов либо не откликается никто, либо не тот близнец. Вот, например, сейчас мальчишки пытаются выяснить, поместится ли Тима в выдвижной ящик шкафа. Для этого они вытряхнули из него важные документы, потоптались по ним, провели эксперимент... а теперь Дима пытается открыть ящик, в котором застрял его брат.

На моё «Тима, ты жив?» отвечает Дима. Утвердительно. Хотя спрашивала я его брата.
На моё «Отойди, Дима! Дай я попробую» отвечает Тима. Из ящика. «Не могу! Я застлял!»

Близнецы – это двойная порция счастья и хаоса.

Сегодня моя главная цель не просто выжить, а подготовиться к выходным. Мы с Толиком решили отправиться за город и устроить настоящий пикник. Май солнечный и тёплый, трава зелёная, небо синее. Почему бы и нет? Посидим на солнышке, перекусим, поиграем в мяч. Но прежде чем оказаться на природе, мне надо выстроить стратегию подготовки, достойную целой спецоперации.

Шаг первый: привести дом в порядок. Не просто убрать разбросанные игрушки, а превратить апокалипсис в уютный очаг.

Шаг второй: наготовить еды на пикник. То есть такие бутерброды, чтобы не размякли, салаты, чтобы не расплющились, и напитки на любой вкус и возраст. Я нарезаю овощи, делаю бутерброды, кладу йогурты в маленькие баночки и аккуратно укладываю всё в контейнеры. Даже когда в салатницу приземляется машинка, я только улыбаюсь.
Говорю же: сегодня хороший день, а выходные будут ещё лучше, потому что тогда Толик будет с нами. На неделе он много работает, зато выходные – это наше время. Счастливое. Семейное.

Шаг третий: собрать вещи. Плед, мячи, игрушки, панамки, салфетки, сменная одежда… и ещё три миллиона вещей (всё точно, я считала). Похоже, что я готовлюсь лететь на Марс, но нет, это просто пикник.

Толик бы помог, но после работы он помчался отмечать повышение какого-то из своих друзей. Вернётся поздно. Поэтому сборы на мне, как всегда.

Однако я не жалуюсь. Всё справедливо: Толя работает вне дома, а я здесь.

Закончив со сборами, перехожу к ежедневной стратегической многоходовке по укладыванию близнецов спать. Теоретически всё просто: ванна, пижамы, сказка, обнимашки и, наконец, сладкий сон. Только в этой теории не предусмотрен тот факт, что при словах «Пора спать!» у моих детей происходит всплеск энергии.

Но знаете, какая ирония? После того, как они засыпают, я скучаю по ним.

Вот и сейчас с улыбкой смотрю на них в открытую дверь детской, когда раздаётся сигнал входящего сообщения.

Номер незнакомый. К сообщению прикреплено видео.

Замираю, глядя на шесть слов, только что всадивших мне нож в спину.

«Думаешь, Толик с тобой счастлив? Посмотри!»

2

Счастлив ли со мной Толик?

Конечно, я задаюсь этим вопросом, как и любая другая женщина. И нередко задаю его Толику, в разное время и в разных настроениях. Иногда тихо, шёпотом в подушку, иногда раздражённо, на грани слёз, когда всё валится из рук. Иногда просто между делом, притворяясь, что не придаю значения и не боюсь ответа. Хотя сердце замирает каждый раз.

У меня бывают и спады, и сомнения, особенно когда очень устану. Когда весь день словно бегаю по кругу, а мальчишки – два маленьких вихря – утомят своими бесконечными шалостями, драками и выкриками «мама!» на разные лады. Когда я сижу вечером в темноте кухни с чашкой травяного чая, и всё вокруг кажется серым и усталым. Вот тогда особенно остро встаёт этот вопрос: счастлив ли Толик со мной?

Читаю сообщение с незнакомого номера.

Смотрю на заданный вопрос.

И мой ответ – да. Да, Толик со мной счастлив.

Почему? Потому что он сам так говорит. Иногда тихо, иногда с улыбкой, иногда в постели, когда дыхание ещё неровное после того, как мы занимаемся любовью. Потому что мы живём как любящая пара. Мы целуемся не просто привычно, дежурно, а так, будто это наш первый раз. Мы занимаемся любовью. Часто. Толик наслаждается этим, восхищается моим телом, шепчет нежности, комплименты, слова, в которые я стараюсь верить. По-настоящему верить. Он гладит мои волосы, смотрит мне в глаза, как будто ещё в самом начале отношений.

Ему нравится, как я готовлю. Он часто говорит об этом, восхищается, хвалит. Говорит, что у меня «золотые руки». Иногда даже выкладывает фото ужина в чат с друзьями. Мне это вроде смешно, а вроде и греет.

Ему нравится, как я со всем справляюсь. Он хвалит меня, называет сильной.

Это ведь доказательства, да?

Или они слишком мелкие? Поверхностные? И, может быть, доказывают они вовсе не счастье… а вежливость. Привычку. Удобство. Или благодарность. Что-то тёплое, но это тепло идёт от лампы, а не от солнца.

Может, Толик просто не хочет меня обидеть? Или думает, что так правильно, так принято.

Или боится что-то разрушить, как и я тоже.

Разве мы все не боимся разрушить ту тонкую конструкцию, которую годами строим с другим человеком? Даже если уже не уверены, что это любовь?

Поглаживаю пальцем экран телефона и снова отвечаю: «Да, Толик со мной счастлив».
А потом смотрю на последнее слово в сообщении.

«Посмотри!»

Проносится мысль, что сейчас я узнаю, угадала ли нет. Счастлив Толик или нет.

Мне страшно.

Я верю, что мой муж счастлив. Но вера – это не знание.

В голове идёт нескончаемый внутренний монолог, потому что я просто-напросто боюсь нажать на видео.

И всё-таки нажимаю на кнопку.

Руки дрожат.

Звук включается чуть тише, чем ожидала. Заметно, что Толик не знал, что его снимают. За столом видны его друзья, но непонятно, с кем именно он разговаривает.

– Если бы Соня не залетела, я бы не женился. А так пришлось надеть ярмо на шею. Я бы открестился, но её папаша ещё тот зверь, заставил. Теперь только с вами могу радоваться жизни и дышать свободой…

Голос мужа такой искренний и расстроенный, как будто он готов расплакаться прямо на мальчишнике, где снято это видео. Прямо рядом с девицей, сидящей рядом с ним и обнимающей его за пояс, на которую он смотрит с обожанием, какого я давно не видела в его глазах.

Ярмо.

Он говорит это так просто, легко. Ярмо ­– это не человек. Это не любимая, не мать его детей. Это обуза. Груз. То, что надевают на шею, чтобы тянуть, пока не сотрёшь плечи и не упадёшь.

И я… просто перестаю дышать.

Сердце словно замирает от ледяной, тягучей ясности.

Много раз я спрашивала мужа, счастлив ли он со мной, и вот, теперь я знаю.

Знаю.

Хочется вырваться отсюда. Закричать. Или наоборот, засмеяться, истерично и зло, потому что как же это всё глупо! Невыносимо! Сколько я делала для него, как сильно любила. Была с ним в болезни, в печали, в бессонных ночах. Совершала подвиги, дарила тепло. А он всё это время думал, что я ярмо.

Я не знаю, как долго сижу, глядя в стену. Боюсь пошевелиться, как будто любое движение сделает реальным то, что я услышала. Как будто пока я сижу так, замерев, есть шанс, что это был сон. Ошибка. Или это не про меня.

Но нет, прятаться от правды – последнее дело. Сжав кулаки, я заставляю себя признать её, эту правду. Прямо сейчас, здесь, в полусвете холодной кухни.
Всё, что я считала любовью, жило только во мне.

Комплименты были вежливой ложью.

Поцелуи были удобством, привычкой, не больше.

Я вовсе не любимая женщина, а ярмо из-за случайной беременности. Обстоятельство. Функция.

И что Толик не ушёл от меня не потому, что любит, а потому что удобно. Или потому что у нас дети. Или потому что «некуда деваться».
Хотя нет, здесь другая причина. Он даже на видео говорит, что боится моего отца.

А я верила и надеялась. Думала: если стараюсь, если всё держу, если отдаю себя до конца, то это что-то гарантирует. А теперь чувствую, как сердце ломается, не с громким треском, а тихо. Слёзно. Как будто по капле из него вытекает вера.

Это не просто разочарование, а полный крах. Дом, который я строила годами, внезапно оказался декорацией. Стены – картон, окна нарисованные, а за дверью – пустота.

Я пока что не знаю, что делать дальше. Слово «ярмо» крутится в голове, как назойливая песня, от которой невозможно избавиться.

Посмотри! – велело сообщение.

Я посмотрела.

Теперь мне остаётся только выдержать. Хотя бы этот вечер. Хотя бы этот вздох.

3

Заснуть я даже не пытаюсь.
Это опасно, конечно, потому что от недосыпа эмоции становятся ещё острее, а в таких ситуациях лучше оставаться холодной, рассудительной, даже отстранённой.

Однако мои эмоции и так острее некуда. Каждая из них как осколок стекла, застрявший в сердце. И я боюсь, что если хоть чуть-чуть ослаблю контроль, они просто разорвут меня изнутри.

Муж не просто встретил другую женщину и изменяет мне. Он лгал мне с самого начала. Женился на мне из трусости. Не из любви, не из желания быть рядом, а потому, что иначе мой отец устроил бы скандал – страшный, с криками, угрозами, позором.

Толик не был готов к браку, хотя старше меня на три года. Когда мы познакомились, мне было всего девятнадцать. Можно сказать, что и я тоже не была готова заводить семью. Я только приехала в город из посёлка, чтобы поступать в институт, собиралась стать учителем. Думала, сначала построю карьеру, а потом заведу семью. Надеялась, что впереди меня ждёт светлое будущее, своя дорога, длинная и прямая.

А потом появился Толик. Яркий, остроумный, интересный, опытный,

Я влюбилась, конечно. Намертво. Первая любовь, та самая, которая обрушивается на тебя как внезапная весенняя гроза с молниями, громом и внезапным солнцем сквозь дождь. Я жила Толей, смотрела на него так, будто он единственный человек на свете. А он…

Видимо, он просто играл со мной. Решил позабавиться с сельской простушкой, доверчивой и восторженной.

А потом я забеременела. Сказала ему. Он побледнел, как мел, и спросил, нельзя ли что-нибудь с этим сделать. Это меня кольнуло. Вопрос был не просто неприятным, а… низким? Недостойным? Он прозвучал так, будто Толик впервые слышит о возможности избавиться от ребёнка, но при этом очень хочет, чтобы я сама это предложила. Я тогда сказала твёрдое «нет». Нельзя ничего сделать, кроме как растить и любить нашего ребёнка.

Он вяло улыбнулся, больше ничего не сказал, но потом исчез на несколько дней. Просто пропал. Ни звонка, ни записки. Я не знала, где он, и не пыталась выяснить — у меня не было времени расстраиваться. Да и, если честно, я не собиралась настаивать на свадьбе. Наверное, где-то глубоко внутри я уже тогда знала: Толик не готов заводить семью. А может, и не собирался никогда.

Я была слишком занята другим: нужно было рассказать родным о беременности. Мои родители были в шоке. У нас в семье строгие правила. Меня растили так, чтобы «до брака — ни-ни». А тут не просто отношения, но и ребёнок. Для них это было почти катастрофой. И хотя они меня любили, я видела, как изменилось их отношение ко мне. В голосах появилась жёсткость, в глазах тревога.

А потом я сходила к врачу и оказалось, что у меня близнецы. Два сердца внутри меня бились в унисон, и это было страшно и так прекрасно одновременно.

К тому времени Толик вернулся и вёл себя прилично. Сказал, что нам лучше пожениться. Не говорил, что любит. Не клялся в верности. Просто «лучше пожениться», будто речь шла о покупке мебели, а не о совместной жизни. Тогда-то мы и решили строить семью.

Неромантично, да? Не все браки начинаются на розовых облаках. Некоторые вытекают из обстоятельств, из чужого страха и собственной наивности. И всё же… Между нами было много хорошего. Были смех, редкие, но искренние признания, привычные вечера на кухне, общие мечты, которые мы строили, как башенки из детских кубиков — хрупко, но вместе.

За годы совместной жизни стало ещё больше хорошего. По крайней мере, мне так казалось. Я верила, что мы научились любить друг друга по-настоящему. Что Толик всё же выбрал меня, пусть и не сразу. Что мы вместе не только из-за детей, а потому что между нами есть нечто большее.

А теперь я сижу в темноте и думаю о том, что я прожила несколько лет в иллюзии.

Раздаётся звяканье ключей в замке, с мальчишника возвращается муж.
Я поднимаюсь и иду в прихожую.

Толик не включает свет, но в лунном свете, что пробивается из окна гостиной, мы видим друг друга достаточно ясно.

— Пацаны опять буянят? — спрашивает он усталым голосом, не удивляясь, что я не сплю.

Я не отвечаю. Просто стою и смотрю на него.

Он выглядит… обычно.
Уставший, да. Но в остальном такой, каким я привыкла его видеть: те же глаза, та же складка у губ, та же лёгкая небрежность в движениях. Не виноватый, не смущённый, не настороженный. Привычный.

И это как удар в грудь, от которого ты оступаешься и падаешь в пропасть.

Раз муж никак не изменился, раз не спешит сказать, что «нам надо поговорить», значит, он и правда всегда думал то, что сказал на записи. Это был не минутный порыв и не внезапное открытие. Он сказал это не в сердцах, не в минуту злости, не под влиянием чужих слов.

Это его постоянное состояние души.

Постоянная ложь.
Многолетняя уверенность в том, что мы с с детьми для него тяжкая ноша, а не любовь.

– Я сразу спать, – говорит он, проходя мимо меня в спальню. – Приходи, когда пацаны угомонятся.

4

Холодный душ без душа.

Отрезвление после долгого помутнения рассудка — чувство странное и болезненное.

В школе говорили, что у меня аналитический склад ума. Наверное, именно поэтому мне так нестерпимо хочется разложить наше с Толей совместное прошлое по полочкам, проследить каждую трещину, каждый надлом, понять, где я допустила ошибку, в какой момент сбилась с пути.

Почему я так упрямо верила, что с каждым годом наши понимание и близость растут? Что мы, преодолевая штормы, становимся сильнее, а усталость лишь цементирует нашу связь. Я была уверена, что наша семья крепнет, а оказалось — всё наоборот. Иллюзия, которую я холила и защищала, треснула в один миг, и за ней обнажилась правда: мы с детьми как были для Толи ярмом, так и остались. Не союз, не поддержка, не тихая гавань — а тяжёлая, глухая ноша, которую он тянул сквозь годы.

Заснуть я не смогу. Мысли носятся по кругу, как карусель, раскрученная до безумия. Если подожду до завтра, буду уставшей, слезливой, слишком мягкой, и слова превратятся в жалобу. А сейчас, в этой холодной ясности, у меня ещё есть сила говорить ровно и судить беспристрастно.

В сложившейся ситуации самое главное — сохранять трезвую голову. Это моя точка опоры. Я не ярмо. Никогда им не была. И если Толя этого не понял — значит, он слеп, а не я.

Захожу в спальню.
Муж уже разделся. Одежда брошена кучей мимо кресла. Он падает на кровать, глухо выдыхает и хлопает ладонью по постели рядом с собой.

— Давай ложись скорее, — голос уставший, но в нём есть нетерпеливый надлом, — а то завтра весь день будем невыспавшиеся и вялые, как капустный лист. Проваляемся перед телевизором без толку.

– Мы собирались завтра ехать за город, на пикник.

Толя морщится, со стоном накрывает рукой лицо.

– Чего?! Какой ещё пикник? — Короткий смешок, но смех этот колется. — Чёрт… это мы про завтрашний день говорили? Сил нет на всё это. Ладно… если скажешь, что надо, то поедем на пикник. Хотя… о каком пикнике может идти речь в нашей ситуации?

Он вроде смеётся, но смех становится глухим, тяжёлым.

— Пацаны размажут всякую липкую дрянь по покрывалу, подерутся раз триста, изваляются в грязи… — Он поворачивается на бок, накидывает на себя одеяло. — Знаешь, что такое настоящий пикник? Это когда всё чисто и красиво, когда все хорошо одеты, клубника со сливками… и когда женщина в платье, не извазюканном чёрт знает чем.

Он снова хлопает ладонью по постели, резче.

— Иди уже ко мне! Что ты там стоишь? Говорю же, спать пора.

– У меня есть платье, – говорю неожиданно даже для себя.

– Я уже и не помню этого, – усмехается. – Надень его завтра, и посмотрим, во что оно превратится к концу этого так называемого пикника. Всё, я сплю.

– Толь, как вы с ребятами посидели?

– Норм.

– Случилось что-нибудь необычное?

– Да, случилось. Я хорошо провёл время.
Смех у него какой-то недобрый. Неужели всегда был таким?

Мы с ним всегда посмеивались над трудностями. С активными и шумными близнецами непросто, это точно, но мне казалось, что мы шли через тернии с любовью.

Ключевое слово – «казалось».

Мне и самой хочется спать, однако откладывать этот разговор нельзя.
– Толик, тебе понравилось с женщиной в синем платье?

В наступившей тишине слышен только звон тревоги в моей груди.

Толик задерживает дыхание, долго молчит. Потом, выругавшись, садится на постели.
– Какая ещё женщина в синем платье?

– Мне прислали видео с вами.

– Кто прислал?! Чёрт, Соня… До утра это не подождёт, да?

5

— Если ты не хочешь разговаривать сейчас, тебе придётся ночевать в гостинице.
Мой голос на удивление спокоен. Наверное, потому что я словно замёрзла внутри. Даже слова закованы в лёд, звенят в воздухе, как тонкий хрусталь, готовый треснуть.
А может, я спокойна потому, что на самом деле нам с Толей не о чем разговаривать. Всё и так понятно по тому огрызку разговора, который мне прислали. По интонации, по взглядам, по тому, как он, мой муж, говорил, что мы с детьми для него — ярмо на шее.
Ну и по тому факту, что мой муж был с другой женщиной. Он сам только что это подтвердил. Если бы между ними ничего не было, он бы возмутился, попытался оправдаться, сказал бы, что на празднике была женщина в синем платье, но они просто сидели рядом и что это нелепое недоразумение, вырванное из контекста.
А он даже не попытался отнекиваться. Повёл себя так, будто это его право и речь идёт о чём-то обыденном и вполне приемлемом.

Толик усмехается, но за усмешкой рокотом звучит ругательство.
— Молодец, провинциалочка, вырастила зубки. Прижилась в моей квартире и теперь меня же выгоняешь!

Смотрю на него и ловлю себя на мысли, что не чувствую ни ярости, ни истерики, ни отчаяния. Есть только тишина внутри, тишина и холод. Может, потом, когда останусь одна, всё это прорвётся, накроет лавиной. А пока во мне пустота. Только факты.

Толик сидит на постели, щурится в свете включённой мною напольной лампы. Дышит часто, резко. Это результат злобы и раздражения от того, что я помешала ему спать, не подождала до утра с этим разговором.

— И что, — он чуть наклоняет голову, — давай, я жду! Будешь выносить приговор?
— Нет, — отвечаю я медленно, — я просто хотела посмотреть, что ты ответишь.

В его взгляде мелькает что-то, похожее на досаду, но он быстро прячет это за привычной наглой ухмылкой. Ему всегда было проще нападать, чем объясняться. Так легче не чувствовать вины, не признавать слабости.

Я помню, как мы встретились. Тогда мне казалось, что Толя самый лучший мужчина в мире. Уверенный, опытный. Настолько притягательный и яркий, что я с удовольствием и гордостью растворялась в его тени.

Когда я забеременела, мы не были готовы к женитьбе, наши отношения были слишком молодыми, но… втайне я была безумно рада тому, что Толя станет моим мужем. Я верила, что за его спиной мне будет спокойно, как за каменной стеной. И вот теперь эта «стена» считает меня обузой, смотрит на меня с пренебрежением и усталостью.

— Что молчишь? — бросает презрительно, — Думал, будешь орать, бить посуду. Ты же у нас горячая, темпераментная.
— А зачем кричать? — Слегка пожимаю плечами. — Всё, что мне надо было узнать, я узнала. Больше нет ни вопросов, ни… ничего нет.

Толик хмыкает, идёт на кухню, наливает себе воды. Он демонстративно спокоен, будто этот разговор — пустяк, и мои возмущения неоправданны. Но я вижу, как дрожит его рука, когда он ставит стакан на стол. Неуверенность хоть в чём-то, но пробивается сквозь его браваду.

— Слушай, Соня, давай не будем раздувать драму из минутной мелочи. Да, я был с другой женщиной. Не знаю, что за видео тебе прислали, но это был просто отдых. Считай, разминка. Или… десерт. Ничего личного, на её месте могла быть любая другая, мне просто надо было немного отдохнуть и разрядиться. Это никоим образом не влияет на нашу с тобой жизнь и ничего между нами не меняет.

Он говорит совершенно серьёзно.

– Ты правда так думаешь?

– Конечно, правда. Что за видео тебе прислали? Узнаю, кто сделал запись, ноги вырву гаду. Друзья, называется. Одни завистники кругом. Там сегодня было столько народу, за всеми не усмотришь. Я устал за неделю, сил нет, весь измотался. И дома вечно шум, крики, и сна никакого. Ночью ты постоянно как Ванька-встанька, прыгаешь из кровати и обратно, и каждый раз меня будишь. Мне захотелось нормально отдохнуть хоть один вечер, как взрослому мужику, понимаешь? Хотя что я распинаюсь, ничего ты не понимаешь. Ты не мужик, и тебе домашняя рутина в кайф. – Брезгливо морщится и отворачивается.

Можно многое сказать. Например, то, что я встаю по ночам, потому что у малышей появились проблемы со сном – одному снятся кошмары, а второй пугается за брата. Толик мне не помогает, но и на диван не ложится, потому что тот неудобный. Однако виновата я.

Можно высказаться и про «нормальный» отдых, и про то, что у меня вообще никакого отдыха не было… м-м-м… со дня родов? И насчёт отдыха для «взрослых мужиков» можно много чего выразить, но…

Зачем?
Если мы для мужа ярмо, то всё остальное неудивительно и закономерно.

– Что, Соня, жалко для меня одного нормального вечера? Я работаю как проклятый, мечусь между домом и офисом, торчу с вами все выходные. Ты просишь что-то починить – чиню. Мусор выношу. И при этом никогда не жаловался. Ведь не жаловался же?! Взял на себя ответственность, как велел твой отец, и несу её. Так я что, при этом ещё должен улыбаться и пританцовывать от радости, как паяц?

‍❤️‍ В ожидании продолжения предлагаю заглянуть в эмоциональную историю о предательстве и удивительной человеческой наглости

После развода. Не стану второй!

https://litnet.com/shrt/2b0M

Муж выходит из ресторана, с ним женщина. Красивая, фигуристая блондинка. Они садятся в машину в дальнем конце парковки... и никуда не едут.
Иду следом за ними, еле держусь на ватных ногах.
Мне дурно, страшно, горько…
Стёкла машины запотели.
Изнутри слышатся громкие протяжные стоны — его и её.
Открываю дверь – и моя жизнь разламывается на до и после.
И в этом «после» нет места для мужчины, который изменил мне и объявил меня второй женой.
Он потеряет не только меня, но и дочку, о которой не узнает.

Наши герои

Герои нашей истории

-----------------------------------------------

Анатолий (Толик)
Способный, неглупый парень, который наслаждался свободной жизнью и не собирался ничего менять. Любит развлечения, своих друзей, интересный отдых и... самого себя.
Когда его девушка Соня неожиданно забеременела, он женился на ней по настоянию её отца. Другими словами, поступил "правильно". Однако это не значит, что он обрадовался ограничению собственной свободы

Соня

Приехала в большой город из посёлка в надежде поступить в институт и стать учительницей. Встретила Толика и влюбилась без памяти. Надеялась, что её муж счастлив в вынужденном браке, но внезапно узнала, что это не так

Тима и Дима
На этом фото они младше чем сейчас, но такие же милые шалуны ‍❤️‍

----------------------------------------------------------------------------------

6

– Толь, скажи честно, почему ты согласился на мне жениться? – спрашиваю шепотом, почти неслышно, потому что с каждым словом сердце болит всё сильнее. Вдруг понимаю, что, возможно, за прошедшие годы я сама себе придумала историю нашей любви и сама в неё поверила. Наивно.

Когда Толя пропал после известия о беременности, я думала, что он меня бросит. Но потом он вернулся, и я обрадовалась. По наивности решила, что он не смог без меня, что осознал свои чувства и хочет быть со мной. Я думала, что любовь восторжествовала, что побег Толика был просто временной растерянностью, и теперь он готов к семейной жизни.

Я знала, что у них с моим отцом были серьёзные разногласия, но даже не подумала, что именно это повлияло на решение Толи и на его согласие заключить брак. И сейчас не могу в это поверить. Папа у меня человек жёсткий, бывший военный, он умеет сказать так, что поджилки трясутся. Но я всегда считала Толю сильным, у него такой характер, который не позволяет поддаваться давлению. Его нельзя заставить.

Я видела, как Толя спокойно противостоит самым страшным и злым людям, как он общается с ними на равных. Да и у него не было никаких слабых мест, за которые можно было бы его зацепить. И если бы даже что-то было, мой папа никогда бы не использовал такие методы. Он мужчина чести, не опустится до шантажа.

На нашей свадьбе Толя был счастливым, радостным, и я была полна надежд. После всех волнений и переживаний я наконец смогла расслабиться. Не обошлось без сложностей, но я верила, что мы справимся. Мы начали строить нашу жизнь. Медовый месяц, поцелуи на рассвете, семейные традиции, маленькие радости, которые казались вечными. Мы с Толей и близнецами стали настоящей семьёй, я была уверена в этом.

Но теперь я растеряна и больше не понимаю, что было правдой, а что ложью. Слова Толи разрушили всё, что я когда-то считала своим счастьем. Как так получилось? Почему я не увидела всего этого раньше?

Муж вздыхает, будто устал от всего и особенно от меня. Он подходит ко мне, его шаги тихие, но уверенные, и я чувствую, как между нами накаляется напряжение.

Он смотрит на меня, и его глаза словно проникают сквозь моё обманчивое спокойствие. Несмотря на переживания, я не могу отвести взгляд.

Внезапно Толя подхватывает меня за талию. Ощущаю на себе его руки, сильные, но холодные. Он поднимает меня, и я не успеваю понять, что происходит, как он резко кидает меня на постель. Как куклу.

Сердце заходится в частом ритме, руки дрожат.

Толя нависает надо мной и смотрит.

Когда он так возвышается, становится особенно заметно, какой он привлекательный и какая у него отменная фигура.

Какой он сильный.
Уже не мой. Чужой.

Хочется завизжать, забиться в угол и отгородиться подушкой, но я не из трусливых. Да и Толя не из тех, кто проявляет свою ярость физически. Он больше мастер грубых слов. И мне сейчас хочется защититься от грубых слов и неприглядной правды, однако подушка в этом не поможет.

Я вижу, как он сжимает челюсть, его губы кривятся в усмешке. Он молчит, но молчание давит сильнее крика. Я жду — сейчас посыплются те самые слова, от которых у меня внутри всё разорвётся.

Толик смотрит очень долго и внимательно, как будто в этот момент решает, что со мной делать. И я предчувствую, что его решение мне не понравится.
Потом он опускается коленом на кровать и наклоняется ближе ко мне. К самым губам.
– Захотел – и женился, – говорит низким, шершавым шёпотом, потом отворачивается и, прихватив одежду, уходит.

Соскакиваю с кровати и иду за ним, потому что так легко он не отделается. Мне нужны ответы.

Мои ступни холодеют от прикосновения к полу, сердце всё ещё грохочет после того, как Толя кинул меня на постель, но я не стану трусить. Если сейчас промолчу — будет поздно.

Толик знал, что я за ним последую, он даже не оборачивается. Включает свет на кухне, и мы оба жмуримся. Жёлтый свет обнажает усталость на его лице, под глазами тени, но взгляд всё равно колючий.

— Раз уж не дашь мне спать, то свари кофе! — ворчит, садясь за стол. Голос хриплый, злой, как будто это я довела его до крайности, как будто вина за всё случившееся лежит только на мне.

— Сам вари, а мне сделай чай, — отвечаю, копируя его интонацию и эмоции.

Мы смотрим друг на друга с вызовом, и это молчаливое противостояние длится дольше, чем нужно. Внутри меня всё кипит, но я держу лицо.

— Ну что ты так на меня уставилась! — жалуется Толя, морщась, словно я его мучаю одним только взглядом. — Ты же неглупая женщина, учителем хотела быть. Должна и сама всё понимать. Неужели всё надо произносить вслух? А ты ещё обидишься потом, будешь строить из себя невесть что. Уже и так вижу, что у тебя глаза на мокром месте. Давно так живём, и никаких проблем – а теперь тебе вдруг приспичило взбрыкнуть?! – Цокает языком, смотрит на меня с брезгливой неприязнью. – Что, будешь притворяться, что у нас с тобой неземная любовь?

— Нет, — единственное, что удаётся ответить. И в этом «нет» есть всё: и боль, и усталость, и страх, что в будущем станет ещё хуже.

Толя подаётся ко мне, и на мгновение неприязнь на его лице остывает. Черты смягчаются, голос становится почти нежным, от чего внутри только сильнее ломает.

— Соня, слушай, а давай притворимся, что сегодняшнего вечера не было? Будем жить как раньше, без проблем. Мы с тобой молодцы, Сонь, ты и сама это знаешь. Из плохой ситуации, которая была на фиг нам не нужна, мы слепили вполне приличную семью. Такое редко получается, а мы с тобой справились. Так зачем ломать, а?

Его слова звучат, как подкуп. Он говорит о «мы», но я отчётливо слышу за этим «я». Он предлагает сделку: забыть правду ради удобства, ради видимости нормальной семьи. А мне в этот момент так тяжело дышать, будто воздух в кухне загустел и не хочет проникать в лёгкие.

‍❤️‍‍❤️‍‍❤️‍ Дорогие мои, на моей страничке начался розыгрыш бесплатных доступов к этой и другой моей книге. Поучаствовать можно здесь https://litnet.com/shrt/KT4F

7

Мы смотрим друг на друга.

Взгляд во взгляд.

Толя будто ждёт, что я сорвусь, закричу, брошу в него что-нибудь. Но я не реагирую на его слова. Чувствую, как холод внутри меня становится крепче, и этот ледяной кокон — единственное, что удерживает меня от того, чтобы рухнуть.

Спорить с его точкой зрения нет смысла, хотя, может, и хочется сказать, что работу с девяти до пяти проклятой не назовёшь, и что он починил что-то дома только один раз, когда у меня сломалось зарядное устройство для телефона. И то не починил, а купил мне новое. Хотя про мусор – это правда. Толик спец по мусору, потому что самой мне не справиться. Руки у меня две, и детей тоже двое. А мусора мно-о-ого.

Да что уж тут говорить…

Оказывается, Толику очень трудно и неприятно постоянно выносить мусор, после этого ему нужен «нормальный» мужской отдых.

Сочувствую. Бедняга.

На самом деле, мне не смешно. И вообще, я еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Скорее всего, от досады. От обиды на саму себя, потому что позволила себе так легко поверить в глянцевую картинку, в этот уютный, придуманный мир, где у нас с Толей семья, дети, любовь. Я позволила себе играть в счастливую жену, как в театре, где зрителей нет, но роль надо исполнять до конца. И я исполняла — со всеми улыбками, ужинами, слаженной бытовой хореографией, как будто это и есть жизнь. И всё это время я не замечала, что он смотрит на меня иначе. Не как на любимую, не как на единственную, а как на обузу, на долг, который нельзя не выполнить, иначе придётся оправдываться и стыдиться самого себя.

Я с самого начала не заметила или предпочла не заметить, что Толя женился на мне вовсе не потому, что захотел. Не потому, что собирался по-настоящему быть мужем и отцом, разделять со мной радости и беды. А потому, что боялся осуждения и гнева моего отца, который подлил масла в огонь. И теперь Толя живет так, будто ежедневно совершает подвиг. Считает себя героем — человеком, который пожертвовал собой ради нас. Ради меня, ради детей. И именно поэтому он уверен, что ему нужны поблажки: выходные с друзьями, отпуска без семьи, долгие вечера вне дома. Ему необходимы, как он думает, «нормальные мужские радости», чтобы уравновесить то бремя, которое он несёт. А я всё это время живу у него под боком и ни о чём не догадываюсь. Слепая наивность. Глупая вера в то, что раз мы вместе, значит, мы любим друг друга.

Вот поэтому и досадно. Вроде как живешь жизнью, которую считаешь счастливой и интересной, радуешься мелочам, строишь планы, — а потом раз, оглянешься и обнаруживаешь, что за тобой чистый лист. Пустота, пустые годы. Потому что ты сама всё придумала.

И теперь что? Придется вспомнить, кто я такая без иллюзии, которая держала меня всё это время.

Наверное, так и надо было жить с самого начала. Но что уж теперь… Дальше придётся идти без Толи, без обмана. И, может быть, именно сейчас, в этой пустоте, когда нет ничего, кроме боли и разочарования, начинается настоящая жизнь. Та, где я больше не боюсь правды. Та, где я не притворяюсь. Та, где я — это я.

– Что молчишь? – спрашивает он с осуждением. – Знаешь же, что я говорю правду. Мы с тобой оба пытаемся сделать что-то приемлемое из патовой ситуации, и у нас получается, но это не значит, что мы счастливы и хотим этого. Не притворяйся, что это так.
– Я не притворяюсь. Я счастлива. Была.

– Ну а я – нет. – Фыркает и отворачивается. – Может, и к лучшему, что мы поговорили об этом, чтобы не было иллюзий.
– Да, в этом ты прав. Значит, у тебя другая женщина?

– Сказал же, что нет. Ничего постоянного я не завожу и вообще не собирался заводить, если бы не… случилось. Но иногда мне надо отдохнуть, оттянуться. Ощутить себя нормальным мужиком, который живёт в своё удовольствие. Я хорошо провёл время, а теперь вернулся домой. Теперь всё снова как всегда, никаких сбоев. Завтра поедем куда скажешь, будем делать что надо для детей. Белка в колесе продолжается. Так что ничего не изменилось, Соня. Не для нас с тобой. Дай мне номер, с которого тебе отправили видеозапись, и я разберусь. И впредь буду меньше трепаться, раз рядом такие люди.

Говорит тяжело, устало, мрачно.
Вот он какой, герой, несёт своё пожизненное наказание как олимпийский факел. И обычно не жалуется на Сизифов труд, а тут вдруг невмоготу стало, вот и высказался, а кто-то записал.

– Пойдём спать, Сонь! Всё равно молчишь, как будто язык проглотила. На правду не обижаются.

– А я и не обижаюсь. Правда – это хорошо. Правда делает тебя сильной.

Толя поднимается. Смачно потягивается, собираясь вернуться в постель. Смотрит на меня с насмешкой, через плечо.

– Ну и что ты собираешься делать с этой твоей новой силой?

– Не собираюсь, а уже делаю. Прошу тебя собрать твои вещи и уехать, — говорю тихо, ровно, но тем не менее твёрдо. — К друзьям, к подругам, в гостиницу… Мне всё равно куда.

8

– Так, значит. Не слабо ты заговорила. Не ожидал я такого от тебя, Соня. Я, между прочим, вам с детьми оплачиваю неплохую жизнь. У вас есть крыша над головой, и это не абы какая халупа, а нормальная квартира, где всё устроено для удобства. Вы не голодаете, холодильник всегда полный. Ты нигде не работаешь, не таскаешься на холоде и в маршрутках, не стоишь в очередях с утра до ночи. И при этом вы хорошо живете, спокойно, без нужды. Я на тебя когда-нибудь руку поднимал? Нет. Когда-нибудь тебе угрожал? Нет. Все делаю, о чем ты просишь: покупаю, что нужно, чиню, стараюсь быть рядом когда надо. Провожу время с детьми, хоть и устаю после работы. Ты в романы свои бабские посмотри: я ж классический хороший муж! Не пьющий особо, не бьющий. И при этом все мужики врут. Все! И притворяются, строят из себя невесть что с жёнами. А я — нет. В кой-то веки нашелся мужик, который говорит жене правду. И что я за это получаю? Ты меня выгоняешь. Правильно делают друзья, которые изменяют по-тихому. Живут для себя, крутят романы, но возвращаются домой с улыбкой, и все довольны. А я вот решил быть честным, а выходит, зря. Бесполезное это дело — говорить правду. Только себе хуже будет.

Толя забывает, что его поймали на видео, так что и он тоже изменял и обманывал меня по-тихому, но это не главное.

Самое страшное, что в его словах есть доля правды. Я, конечно, в шоке, до глубины, до дрожи внутри, но при этом не могу не признать — он действительно не пытался юлить, выкручиваться, уходить от прямого ответа. Даже сейчас, когда все рушится, когда ему выгоднее было бы замолчать, он говорит правду. Только вот что мне делать с этой правдой-то? Как её носить в себе? Куда её засунуть, если она жжёт меня изнутри?

У нас маленькие дети, оба такие активные, что за ними и днём, и ночью нужен глаз да глаз. Буквально круглыми сутками нужно следить: только отвернешься — уже что-то тащат, куда-то лезут, спорят, требуют внимания. Как на работу идти с такими? Ещё рано. Да и сердце моё не пускает: хочется самой их растить, быть рядом, слышать их смех, а не отдавать их чужим людям. Мне казалось, что и Толик тоже этого хотел. Что мы были в этом заодно.

Да что уж теперь вспоминать, что было раньше, когда он клялся, что семья для него на первом месте. Все это закончилось, рассыпалось, как песок сквозь пальцы.

Теперь уже не уверена, говорил ли он это, или я сама придумала.

Делаю глубокий вздох. Собираю волю в кулак, потому что иначе не выдержу. Честно скажу, это непросто. Внутри все рвётся, сердце кровит, душа ноет так, что кажется, вот-вот задохнусь. Но при этом я не хочу скандалов, истерик, криков на весь дом. Я не хочу, чтобы дети запомнили наши ссоры. Хочу разобраться без брани, честно, открыто, с уважением к моим детям.

– Толя, попытайся меня услышать. Теперь, когда я знаю правду, больше не могу продолжать наши отношения. Мосты сожжены. Я подам на развод в ближайшее время. Я бы хотела остаться с детьми в этой квартире. Они привыкли к этому дому, к этим стенам, к своему двору. У них здесь друзья, качели, будущая школа за углом. Хотелось бы сохранить для них хоть какое-то ощущение стабильности. Однако, конечно же, я готова обсудить с тобой варианты. Мне важно, чтобы мальчики не чувствовали себя лишенными отца, как бы ни сложилось между нами с тобой.

В глазах Толи мелькает что-то странное, возможно, испуг. Может, тень сожаления. Кажется, он боится моего спокойствия, ему странно, что я не кричу, не бью посуду, не цепляюсь за него с упрёками, а наоборот — уверена в собственных действиях. Ему было бы проще отбиваться от слез и истерик, а с этим внезапным спокойствием он ничего сделать не может. Оно сильнее его, сильнее его слов и оправданий.

– Я никуда сейчас не пойду, Соня. Сейчас середина ночи. Если настаиваешь, то я лягу на диване, а утром мы снова поговорим на свежие головы. Вот увидишь, когда ты всё обдумаешь, когда перестанешь истерить, поймёшь, что... Нет смысла ничего менять. Дети никуда не денутся. Квартира у нас одна, и я не собираюсь съезжать. А куда ты подашься с детьми? Вот именно что никуда. Без меня ты ничто, у тебя ничего нет и не предвидится. Так чего трепыхаться, если я не гоню? Наш брак работает. Работает. Работает.

Повторяет это несколько раз, будто заклинание, будто если произнести слово трижды, оно станет правдой.

– Работает? – спрашиваю с язвительной усмешкой.

Не собиралась спорить с мужем без толку, но не сдержалась. Уж слишком меня разозлили его слова.

– Ты спишь со мной и с другими женщинами одновременно и оправдываешься тем, что с ними у тебя только мимолетные отношения, которые якобы ничего не значат. Как будто измена перестает быть изменой, если у неё нет продолжения. Ты считаешь себя вправе спать с другими и говорить о нас с детьми всякие гадости, потому что тебя, бедного-несчастного, заставили на мне жениться. И это ты называешь нормальными отношениями, которые нам следует продолжать?

Он не слушает. Отмахивается от меня, будто я муха, надоевшая жужжанием. Зевает, потягивается.

– Слушай, Сонь, мы ни до чего сейчас не договоримся. Я пошел спать.

9

К утру вещи Толи собраны.

Мной, конечно, а не им самим.

Он поднимается поздно, с трудом, будто его тело никак не может вспомнить, как это делается. Сначала переворачивается на бок, тяжело дышит, потом, кряхтя, сползает с дивана. Жалуется, что у него болит спина из-за неудобного дивана. Смотрит на меня исподлобья, обвиняюще.

Заходит на кухню и усаживается за стол, будто не произошло ничего из ряда вон выходящего. Сидит и ждёт, когда я подам ему завтрак.

Сажусь напротив него, без еды, даже без кофе.

– Сегодня прохладно, поэтому из вещей я оставила тебе джинсы и рубашку, а остальное упаковала.

Толя морщится, трёт ладонями лицо, будто пытается стереть с него остатки бурной ночи. Не реагирует на мои слова, словно не понимает их значение.

– Напомни, куда мы сегодня тащимся? – спрашивает хрипло.

Мой бедный, усталый муж! Он полночи веселился и праздновал, а я в это время укладывала близнецов, потом возилась с ними, когда они проснулись и не могли успокоиться, потом паковала его вещи. Так что да, конечно, он устал намного сильнее меня.

– Мы сегодня делаем много всего интересного, – делаю ударение на «мы», – а ты, Толя, идёшь куда хочешь. Я собрала твои вещи, ты сегодня уезжаешь. Будешь жить в другом месте, мне всё равно где.

Хорошо, что близнецы в гостиной воюют за планшет, потому что не слышат ответ Толи. Он выдаёт несколько грубых и нелицеприятных фраз, таких, что даже воздух в кухне словно густеет. Потом он тяжело вздыхает, скрипит зубами.

– Слушай, не нагнетай прямо с утра, а? Давай поедем куда ты планировала, а потом ты успокоишься, и мы нормально поговорим.

– Да я вообще-то совершенно спокойна, – отвечаю ровно, не повышая голоса, и сама удивляюсь, насколько твёрдо звучат мои слова. – Но если ты хочешь, чтобы я стала ещё более уравновешенной, то тебе нужно уехать. Как я уже сказала, я приготовила твою одежду на сегодня, а остальное упаковала в чемоданы, они в прихожей.

Толя резко выдыхает сквозь сжатые зубы, так что челюсти хрустят, и вдруг с силой ударяет ладонью по столу. Деревянная поверхность дрожит, чашка подпрыгивает, ложка со звоном падает на пол.

– Значит так, слушай сюда. – Его голос уже совсем другой — низкий, жёсткий, будто отрезает куски воздуха. – Если ты думаешь, что у тебя есть право командовать в этом доме, ты очень ошибаешься. Кто здесь всех кормит? Я. Кто единственный приносит деньги в дом? Я. А это значит, что все команды исходят от меня. Это понятно?

Я молчу, сжав зубы так крепко, что ноют дёсны. Любое ответное слово может подлить масла в огонь. До этой ситуации я никогда не видела Толю таким. Обычно он ленивый, сонный, равнодушный, а сейчас передо мной другой человек — чужой, резкий, опасный. Он чувствует себя загнанным в угол и теперь будет кусаться и царапаться по полной, до крови, лишь бы защитить своё.

– Приму твоё молчание за знак согласия, – продолжает. – Теперь слушай, что я скажу, и выполняй, поняла? – Его голос становится ледяным, тяжёлым, каждое слово падает, как камень, и тонет в гулкой тишине кухни. – Я никуда не уеду из моей квартиры. – Он делает паузу, смотрит прямо на меня, словно вбивает этот факт, чтобы я не смела его оспаривать. – Это моя квартира, купленная на мои деньги. Я несу вас с детьми на своём горбу, поэтому имею право делать что хочу. Я поступил как честный человек, женился на тебе и продолжаю выполнять все твои прихоти по поводу семейных мероприятий. Так что молчи в тряпочку, поняла? И чтобы я больше не слышал о том, что ты меня куда-то выгоняешь или собираешь мои вещи. Даю тебе час на то, чтобы положить всё на свои места. А потом мы поедем куда ты собиралась, и у нас будет нормальный семейный день.

Его слова звучат так, будто можно просто перелистнуть страницу, вычеркнуть всё случившееся и сказанное, и вдруг снова наступит «нормально». Он не просит, а приказывает, и у него нет ни грамма сомнений, что я подчинюсь.

Снова ударив по столу, он встаёт и уходит в душ.

А я так и сижу на месте, не шелохнувшись. В голове колокольный звон, внутри всё онемело от шока.

Перебираю варианты действий один за другим, как карты в колоде, но каждая карта оказывается пустой.

У меня есть знакомые и друзья, но в этом городе все они — от Толи. Я познакомилась с ними через него, и он знал их дольше, чем я. Это значит, что если я вдруг решусь искать у них поддержки, никто не станет на мою сторону — разве что из вежливости. В их глазах он будет их весёлым и надёжным другом, мужиком со связями, с деньгами. А я? Я буду женой, которая что-то там не поделила и слишком много требует.

Я могу вернуться в родной город. Теоретически. Однако и там я не найду особой поддержки. Я уверена, что отец станет на сторону Толи. Ему вообще не следовало заставлять Толю на мне жениться. Возможно, тогда всё сложилось по-другому, спокойнее, честнее, и я не сидела бы сейчас в кухне с пустыми руками.

А теперь...

Если я вернусь в родной город и заявлюсь к родителям, то они пустят нас, но ненадолго. На несколько дней, не больше. Отец выскажет Толе всё, что накопилось — упрекнёт за измены, возможно, даже заставит дать мне обещание «больше не изменять». Пустое обещание, не стоящее ничего. А потом отец потребует, чтобы я вернулась к мужу. Что бы ни случилось, необходимо сохранить семью, — это непоколебимая позиция моего отца. Я слышала её десятки раз: семья — превыше всего, даже если внутри этой семьи боль и унижение.

В родном городе у меня есть друзья, но никто из них не сможет приютить нас надолго. У них нет лишнего места, а я не могу ворваться к ним со своими активными малышами, которые не сидят на месте ни минуты. К тому же я сейчас не могу выйти на работу: даже если бы очень захотела, детский сад нам не светит, няня — слишком дорого, а заработать достаточно для нас троих я не смогу.

Это тупик.

Моя душа словно покрывается ледяной коркой. Холод внутри расползается, парализует. Хочется кричать, ругаться, бежать куда угодно, лишь бы отсюда. Но некуда. Я связана по рукам и ногам. Дом, который должен был быть крепостью, стал клеткой.

10

Не могу пошевелиться от ужаса.
Никогда не испытывала ничего подобного. Будто в груди застыл ледяной ком, и он не дает ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Правда на моей стороне, но что мне это даёт?

Очень мало.

Дети прописаны в квартире мужа, а я – нет. Муж решил, что целесообразней сохранить мою прописку в квартире родителей, сейчас даже не могу вспомнить, чем он это обосновал.
Я мать, я заботилась о детях всё это время. И о муже тоже заботилась, всё для него делала.
Как он смеет мне угрожать?! Отнять детей, оставить их с няней, а меня выгнать?!

Такое ощущение, как будто весь мир внезапно повернулся ко мне спиной. Ну да, всё правильно, а что я хотела? Пока я растила детей и сидела дома, Толя был для меня всем миром. Я отдавала ему всё — время, внимание, даже то, что могла и должна была бы оставить себе. На остальное просто не хватало ни сил, ни дыхания. Жизнь сжалась до размеров квартиры, до хлопот, забот, рутины, и я была счастлива, но…

А ведь когда-то у меня были планы. Я собиралась поступать в институт, стать учителем. Когда я приехала в город, мне казалось, что впереди открыты сотни путей, что всё только начинается. А потом я влюбилась, и эти планы пришлось отложить из-за беременности. Я сказала себе: ничего, всё успею потом, лишь бы семья была крепкой.

И поэтому у меня осталась только семья. Я вложила в неё всю себя, она стала моим единственным смыслом.

А теперь — вот такой поворот. И от этой пустоты, от этой внезапно разверздшейся под ногами бездны становится страшнее, чем от любого кошмара.

Слушаю шум воды в душе и силюсь прийти в себя.

Мне безумно страшно. До тошноты, до озноба. Кажется, будто тело перестало быть моим. Боюсь того, что будет дальше. Боюсь Толи. Никогда не видела его в таком состоянии, как сейчас. Его взгляд, резкие движения, крики и угрозы — всё это пугает до дрожи в коленях.

Уже не уверена, что он не поднимет на меня руку.

Я вообще сейчас ни в чем не уверена. Ни в нём, ни в себе, ни в завтрашнем дне.

Больше всего я боюсь самой себя, своих неправильных решений, слепоты. Я совершенно ничего не понимаю в юридических вопросах. Для меня это тёмный лес, где нет ни карты, ни дороги. Никогда не готовилась к такой ситуации, даже в самых страшных снах не представляла, что придётся думать о том, как защищать себя и детей от мужа. Я не знаю, как правильно себя вести, что говорить и чего требовать. Любое слово может оказаться ошибкой, любая пауза — признанием несуществующей вины.

Надо срочно привести себя в чувства и обратиться к юристу. Сейчас мои мысли мечутся, как испуганные птицы. Если я не в силах соображать, то и полезного совета не пойму, и решение принять не смогу.

Первый шаг – успокоиться и взять себя в руки.

Это важно ещё и потому, что сейчас нельзя усугублять ссору с Толей. Он на грани срыва. Неизвестно, что он вытворит, если я продолжу с ним спорить. Вдруг он действительно выкинет меня на улицу и не пустит к детям?

Да, правда на моей стороне, но чем мне поможет эта правда, если я окажусь на улице в халате и тапочках?

Кажется, я примёрзла к стулу. Сижу, не двигаясь. Где-то в глубине квартиры кипит жизнь, близнецы спорят, смеются, бросают друг в друга игрушки…
Но сейчас я слышу только стук собственного сердца.
Мне так невыносимо страшно, что я не знаю, как с этим справиться. Моя жизнь казалась такой стабильной и надёжной, и вдруг я оказалась совершенно беззащитной. Причём не перед врагами, а перед собственным мужем.

Сумасшедшая ситуация.

Умные люди говорят, что любовь любовью, а надо о себе заботиться, откладывать деньги, делать прописку, получать образование, потому что у каждого в жизни наступит чёрный день.

Всё это правильно, ты слушаешь и соглашаешься со всем услышанным, но при этом думаешь, что это не про тебя, а про тех, других женщин. Про неудачниц, глупых и слепых, которые не замечают очевидного ­ – того, что они связались с плохими мужчинами.

А потом оказывается, что это и про тебя тоже.

Прошло уже очень много времени, а муж всё в душе. Вообще-то обычно он моется за рекордные сроки, я даже подшучиваю над ним, что он только заходит в душ и сразу выходит, не моясь. А сейчас уже моется минут двадцать.

Странно.
Постепенно ко мне возвращаются силы и ощущения. Поднимаюсь со стула, иду к ванной.
– Толя, ты в порядке?
Он молчит, и тогда я приоткрываю дверь.
Он сидит на полу душевой кабинки, враскорячку. Вода льётся ему на голову, на плечи, а он словно не замечает.

Слепо смотрит в одну точку, однако знает, что я здесь, потому что говорит.
– Видишь, что ты со мной сделала? Довела меня до белого каления своими требованиями и претензиями…

Так резко вдыхаю, что закашливаюсь от пара. Я ещё и виновата в его хамском поведении?! Ну знаете ли…

Хватаюсь за край стиральной машины. Всеми силами пытаюсь подавить ярость, потому что если снова начну спорить, ничего не выиграю, но очень многое проиграю.

11

Продолжаю смотреть на мужа словно в каком-то ступоре.

Он превратился в дикого, невменяемого незнакомца, и только сейчас его взгляд постепенно остывает. Становится нормальным, узнаваемым.

Он поднимается, выключает воду. В обычной ситуации я бы подала ему полотенце, принесла одежду… но теперь стою, не двигаясь. Всё ещё в шоке.

– Говорил же я тебе, не нагнетай с утра! Вот и нарвалась, сама виновата. Я устал, да ещё настроение фиговое, а ты полезла под руку и получила. Больше не приставай ко мне, а то хуже будет. Мне надо успокоиться и прийти в себя, а потом… договоримся до чего-нибудь. Не сейчас.

Заворачивается в полотенце, смотрит на меня. Наверное, замечает страх в моих глазах, потому что морщится и качает головой. На его лице мелькает виноватое выражение.
– Чёрт, Соня, как мы дошли до такого… Будь человеком, дай мне остыть, ладно? А то я наговорил лишнего, а если как следует не остыну, то ещё хуже чего наговорю. Я редко срываюсь, но когда случается, делаю это капитально. – Смотрит на меня с сомнением, как будто решает, что со мной делать. – Знаешь что? Ты права, никакого семейного пикника у нас сегодня не получится, ещё хуже разругаемся, причём при детях. Нам с тобой нужен тайм-аут.

Я не знаю, что он имеет в виду под этим словом, но сейчас я не способна притворяться, что у нас всё хорошо, даже перед детьми. Хотя и маленькие, но они чувствительные к таким вещам и всегда очень точно определяют моё настроение. Не собираюсь делиться с ними негативом, а кроме него у меня сейчас ничего нет. Даже разумных мыслей. Только нестерпимое желание бежать подальше от Толи и никогда к нему не возвращаться.

– Что молчишь, как трусливый заяц? Я что, бил тебя когда-нибудь?

Нет, не бил, но для всего есть первый раз, и сейчас я не знаю, чего ожидать от мужа. А на мне большая ответственность – дети.

Толя склоняется ко мне, сжимает плечо.

– Очнись, Сонь! Я не сделаю тебе ничего плохого.
Уже сделал. Сделал-сделал-сделал. Напугал до полусмерти. Угрожал.

Это непоправимо. Необратимо.

– Да чёрт возьми, отомри уже! – орёт так, что в комнате затихают дети.

– Что ты имел в виду, когда сказал, что нам нужен тайм-аут? – спрашиваю ровным тоном.

Наверное, это конец отношений с человеком, если рядом с ним ты боишься быть собой. Мне хочется высказать Толе всё, что я думаю, но я не имею права рисковать на случай, если его гнев напугает или затронет детей. Они и так уже выглянули из комнаты после его крика, испуганные, и мне пришлось их успокаивать.

– Сейчас я оденусь, позавтракаю и отвезу вас с детьми к твоим родителям. Заберу вечером воскресенье вечером. Это даст нам обоим возможность остыть, – говорит муж твёрдым, непререкаемым тоном.

Не дожидаясь моего ответа, он уходит в спальню.

Я испытываю странную смесь облегчения и тревоги. С одной стороны, я рада уехать из дома, потому что мне страшно оставаться с мужем, когда он в таком настроении. Сейчас он кажется немного более вменяемым, больше не угрожает и даже извинился, но всё равно страшно. Он и сам предупредил, что может снова сорваться в любой момент. Да и мне следует побыть одной, чтобы собраться с мыслями и попросить совета у знающих людей.

Но… всё равно это ощущается как-то странно. Выяснить бы отношения до конца, а не откладывать до понедельника.

Близнецы выбегают из комнаты, визжа и пытаясь вырвать друг у друга какую-то игрушку, я даже толком не вижу, что у них в руках.
И тогда я принимаю молниеносное решение.
– Тишина на палубе! Кто хочет в путешествие?

– Я! Я! – Мальчишки прыгают вокруг меня, смеясь от восторга. У детей есть поразительный талант – радоваться мелочам.

– Мы едем к бабушке с дедушкой.

– Ура! Ура! Ура!
У моих родителей им всегда достаётся много сладкого, поэтому они счастливы.

В спешке набираю номер родителей. Как и ожидалось, они встречают новость о нашем внезапном приезде с восторгом. Места у них много, погода хорошая, еды хватит на всех. Они обожают внуков и всегда рады их видеть.

– Может, покормишь меня всё-таки? Мне ж машину вести. – Раздаётся голос мужа за спиной. Толя уже одет, подбрасывает на ладони ключи от машины. Хочет поскорее от нас избавиться?

Не смотрю на него, выбираю обувь для поездки. Руки дрожат от волнения, но я упорно молчу, не отвечаю на вопрос мужа. Пусть кормит себя сам, уже большой мальчик вырос. Холодильник набит едой для пикника, на который мы собирались, так что всё, что Толе надо сделать, – это открыть холодильник и выбрать.

Бормоча что-то злое себе под нос, муж уходит на кухню.

12

– Дочка, что ты такое говоришь? Мы учили тебя быть мудрой и сдержанной, а не рубить с плеча. – Мама привычным движением складывает руки в замок, словно пытается удержать ими всё происходящее, и испуганно косится на папу. Её глаза бегают, губы дрожат, а в голосе слышится одновременно мольба и упрёк.

Папа молчит, сжав губы в прямую жёсткую линию.

Я заранее знала, как они отреагируют на мою новость о том, что я собираюсь уйти от мужа. Но от этого разговор не стал менее болезненным. Их осуждение и привычная готовность закрыть глаза на всё ради сохранения семьи всё равно ударили больнее, чем я думала.

Каждому человеку нужен хоть кто-нибудь, кто встанет на его сторону и поддержит. И пусть я догадывалась, что не получу этого от родителей, сердце всё равно глупо надеялось.

Возможно, мне следовало быть осторожнее с тем, как я объявила новость. Подобрать другие слова, не такие прямые и резкие. Но я была в ярости от случившегося – от обмана, от предательства, от поведения Толи, поэтому и высказалась от души.

Особенно меня разозлило то, что всю дорогу к родителям Толя молчал, сжав зубы, словно это я его предала, а не он меня. Даже когда дети пытались задать ему вопросы, он не удосужился ответить. Мне пришлось извиняться за него и придумывать оправдания, что папа слишком сосредоточен на дороге и не может сейчас отвлечься.

Когда мы наконец приехали к родителям, я уже не могла держать всё в себе. Внутри копилось, кипело, и стоило переступить порог, как я сорвалась. Выпустила пар, как кипящий чайник, который больше не может сдерживать давление. Слова полились сами собой, резкие, горячие, и для родителей это оказалось слишком.

Слишком честно, слишком остро.

Толя уехал сразу, не заходя в дом. Он наверняка знает, что ему нечего бояться. За годы брака он изучил моих родителей так же хорошо, как и я. Он знает, что по их мнению жена должна быть послушной и смиренной. Так что, если в самом начале отец и вынудил Толю жениться на мне, то теперь он полностью на его стороне. Как и мама.

И выходит, я одна. Опять одна.

Всплескиваю руками, меня так и распирает от досады и негодования.

– Толя предал меня, обманывал, никогда не любил. Он сказал, что женился на мне только потому, что папа его заставил…

Отец вдруг подаётся вперёд, смотрит на меня исподлобья.

– И что здесь такого? – спрашивает жёстким, злым тоном. – Толя правду говорит. Всё так и было. И ты об этом знала. Я с детства учил тебя быть реалисткой, не сдаваться розовым фантазиям. Так с чего ты вдруг надумала всякие глупости?

Его голос звучит рассерженно, властно, не допускает возражений.

Как ведро холодной воды мне на голову.

Отворачиваюсь от родителей и молчу. Во-первых, потому что не вижу смысла спорить с отцом о чувствах, а во-вторых, о некоторых вещах с родителями не разговаривают. Например, о том, что я забеременела вовсе не путём непорочного зачатия. У нас с Толей был очень бурный роман. Мы часто встречались, оставались ночевать друг у друга, тонули в чувствах, забывали обо всём остальном. Всё было ярко, живо, красиво — огонь, который казался вечным.

Да, беременность была неожиданностью. И да, Толя не планировал жениться. Я до сих пор помню его реакцию — не радость, не нежность, а вспышка гнева, страх, растерянность. И всё же, несмотря на плохое начало брака, мне казалось, что со временем мы не просто привыкли друг к другу, а между нами зародилось что-то большее. Любовь или хотя бы её подобие. Толя был нежным и страстным...

Да что уж теперь говорить. Всё впустую.

Но делиться этим с родителями я не собираюсь. Они не поймут, да и не захотят понять. Для них моя история — всего лишь подтверждение их собственных правил: «Нельзя верить чувствам, нужно держаться за семью, какой бы она ни была».

– Соня, доченька, прислушайся! Папа дело говорит. С годами понимаешь, что розовые мечты никому и даром не нужны. А вот надёжное мужское плечо рядом – это необходимость. – Мама говорит это строгим, ровным голосом, словно повторяет мантру, которую внушала себе всю жизнь. Смотрит на меня со снисхождением, как будто я всё ещё подросток, слишком наивный, чтобы понимать взрослую жизнь.

– Да, так и есть, – включается папа. – Вот скажи, Анатолий приносит деньги домой? Приносит. Дома ночует? Ночует. Выходные с детьми проводит? Проводит. – Он перечисляет сухо, по пунктам, будто ведёт бухгалтерский отчёт, а не говорит о моём браке. – Оступился человек, всякое бывает. Я поговорю с ним на эту тему. Но у вас непростой брак, поэтому есть шанс, что много чего будет случаться. – Он делает паузу, смотрит на меня с укором и добавляет. – Но я надеюсь, что моя дочь мудрее всяких уличных девчонок.

Мама кивает, подтверждая каждое его слово. В её взгляде тревога, но не за меня, а скорее за то, что скажут соседи или родня, если я вдруг решу разрушить брак.

Ничего неожиданного я не услышала. Всё то же самое, что они внушали мне с детства: в семье надо быть «сдержанной и разумной». Их разум — это моя клетка.

Я смотрю на родителей и понимаю: они никогда меня не услышат. Их мир построен на терпении и страхе, а мой рушится от того, что я больше не могу в нём жить.

Делаю глубокий вдох. Складываю перед собой руки и говорю.

– Ваше мнение мне понятно. Я вас выслушала, а теперь прошу вас выслушать меня и уважить моё мнение. Мне не нужен такой брак, где мужчина жертвует собой ради того, что на самом деле должно быть для него подарком и счастьем. И мне не нужен мужчина, который спокойно идёт на предательство, считая это своим правом. А когда я возражаю против этого, он пугает меня и угрожает.

Папа ударяет кулаком по столу с такой силой, что дрожит посуда в серванте.

– Об этом я поговорю с Толей лично, так что тебе не следует больше волноваться, – перебивает меня громовым голосом.

– Папа, прошу тебя, выслушай меня. Я не договорила. Тебе не нужно ни о чём разговаривать с Толей, потому что я собираюсь от него уйти.

13

Для родителей я была поздним ребёнком. Их единственной дочерью, долгожданным подарком судьбы, когда они уже и не надеялись. Сейчас папе уже семьдесят, и с каждым годом он становится всё более хрупким, поэтому я за него волнуюсь. Особенно сейчас, когда его лицо наливается кровью, щеки и лоб багровеют, а в глазах вспыхивает огонь.

– Дочка, – его голос звучит хрипло, но твёрдо, – как любящий отец, я обязан остановить тебя, чтобы ты не сделала самую большую глупость в своей жизни. Я сейчас же позвоню Анатолию. Он ещё не успел далеко уехать. Пусть вернётся, мы с ним сядем и поговорим как мужчина с мужчиной насчёт его поведения. А потом пусть забирает вас с детьми домой. Я думал, вы приехали к нам повидаться, а выходит, причина другая. Раз такое дело, то тебе здесь не место. Нельзя оставаться в ссоре с мужем. Надо сесть и хорошенько поговорить друг с другом, и тогда всё решится. Вот увидишь. Поверь своему отцу.

Его упрямство режет меня до боли, до слепой ярости. Вижу, как он уже тянется за телефоном, не дожидаясь моей реакции.

Подхожу к нему, обнимаю за плечи и прижимаю к себе. С любовью, да, но в этих объятиях есть кое-что ещё. Развенчание иллюзий.

– Папа, не надо звонить, – говорю тихо, но в голосе слышится сталь.

– Я лучше знаю, что для тебя правильно! – настаивает он.

Удерживаю его за плечи и смотрю прямо в глаза. Когда-то эти плечи казались мне каменной горой, за которой можно спрятаться от всего мира. Теперь они дряблые, сутулые. Передо мной не всесильный гигант, а пожилой, сгорбленный мужчина, который не понимает меня — и, возможно, никогда не поймёт.

– Папа, – произношу я чётко и твёрдо, – я не разрешаю тебе вмешиваться в мою жизнь.

Какое-то время мы просто смотрим друг на друга.

Первой сдаётся отцовская гордость: он отворачивается, высвобождается из моей хватки и выходит из гостиной, хлопнув дверью так громко, что в доме звенят стёкла.

А я остаюсь стоять посреди комнаты с дрожащими руками и горечью во рту, и впервые ясно понимаю: мой выбор действительно отрезает меня не только от мужа, но и от родителей.

После ухода отца мама ничего не говорит. Опустив голову, смотрит на свои руки. Эта тишина между нами заставляет меня задуматься о том, что таит прошлое их брака и сколько всего мама стерпела ради иллюзии надежного мужского плеча рядом.

Я выхожу из комнаты, ничего не сказав. Мне достаточно было бы одного взгляда, всего лишь знака понимания, простого кивка от мамы в знак поддержки. Но мама меня не поддержала, и мне нечего ей сказать.

Молчание становится стеной между нами.

Мы с ней одинокие, каждая со своей стороны.

Спешу в комнату, которая когда-то была моей детской. Близнецы крепко спят, развалившись на кровати в самых немыслимых позах, словно весь мир принадлежит только им. Их дыхание ровное, спокойное, почти убаюкивающее, и на миг мне хочется задержаться, просто стоять и смотреть на них, как на символ беззаботности, которой мне самой так не хватает.

Но я осторожно, стараясь не разбудить детей, беру телефон и выскальзываю в сад.

Набираю номер школьной подруги. У нас до сих пор сохранились хорошие отношения, несмотря на то, что общаемся мы редко. Её мать когда-то работала адвокатом. Сейчас она уже вышла на пенсию, но такие знания не исчезают бесследно. Я надеюсь попросить у неё совета.

На первый звонок подруга не отвечает, но перезванивает через пару часов. В её голосе слышится знакомая теплота, от которой мне сразу становится немного легче.

Сначала мы разговариваем о новостях, а потом я признаюсь, что позвонила за советом. Вкратце обрисовываю ситуацию, говорю быстро, сбивчиво, словно боюсь, что если остановлюсь, то не смогу продолжить.

Когда я замолкаю, подруга громко фыркает.

– Так, минуточку, а что ты вообще делаешь в родительском доме?

– Как что? Мне надо было уехать от мужа, потому что он вёл себя отвратительно, да и он сам предложил…

– Вот именно, что он предложил! Ты пыталась выгнать его из дома, вы поссорились, а в результате уехала ты! Что ему помешает прямо сейчас сменить замки и не пускать вас обратно?

Её слова как пощёчина.

Встряхивают, отрезвляют.

Они слишком прямолинейны и пугают своей логичностью.

– Эй, Соня, ты только не пугайся! Закон на твоей стороне, в этом можешь быть уверена. У тебя есть право жить в его квартире, а дети вообще там прописаны. Так что будет тебе и жильё, и алименты, и вообще всё будет в порядке, вот увидишь. Но это не помешает твоему гаду изрядно попортить тебе кровь и потрепать нервы. Я позвоню маме и попрошу тебя проконсультировать, но на твоём месте я бы ожидала всяческих гадостей от мужа. Такое поведение… уж извини, но это тревожный звоночек. Я бы постаралась разобраться с ним, пока твои родители присматривают за детьми. Хотя бы за малышей тогда не надо будет волноваться. А то что помешает ему прямо сейчас сменить замки, чтобы тебя проучить? Или выкинет твои вещи из дома... Всякое случается. Будем надеяться, что у меня паранойя, но я такого наслушалась от мамы за годы её работы, что не жду от людей ничего хорошего.

Мы с подругой прощаемся. Она обещает отправить мне сообщение с номером её матери. После этого я какое-то время раздумываю, а потом решаю последовать её совету.

Мама всё ещё сидит в гостиной. Когда я сообщаю, что поеду в город к мужу, она всплескивает руками от радости и заверяет меня, что, конечно же, с малышами всё будет в порядке. Я не объясняю ей, что еду отнюдь не ради примирения. Сохраняю силы для решающего спора с мужем.
Путь в город из родительского посёлка неблизкий, два с половиной часа на электричках. Зато у меня есть время всё осмыслить, а заодно поискать советы в сети на юридических форумах. Мама подруги согласилась поговорить со мной завтра, но уже сейчас ощущаю себя сильнее и уверенней. Найденная информация очень помогает. Я должна знать свои права.

Когда я наконец добираюсь до города, уже поздний вечер. В окнах свет, а значит муж дома. За время пути я продумала, что ему скажу, и теперь ощущаю под ногами твёрдую почву.
До того момента, когда открываю дверь квартиры и слышу мелодичный женский смех.