После развода. Если ты меня простишь...

Пролог

- Слушай, я ведь сегодня не пью, могла бы сесть за руль, - замечаю я, видя недовольство мужа.

Не знаю, почему он весь вечер такой. Вроде праздник, младшая сестра замуж вышла, а на Диме лица нет. Ему бы расслабиться, пропустить бокал, но нет, уперся, и смотрит на меня так, что под кожей мороз проходится.

От ресторана, где была свадьба, до нашего отеля всего пять минут пути. Но сейчас кажется, что не "всего" а "целых" - время в этой гнетущей тишине растягивается до бесконечности.

- Дим, все у Даши будет нормально, ты чего нервничаешь?

- Потому что я старший брат, мне за нее нервничать по статусу положено.

Ну что за человек! Если он так за сестру переживает, что будет на свадьбе собственной дочери? Или сына?

Радость распирает меня, будто во мне сотня крохотных пузырьков, которые лопаются и щекочут изнутри. Со стороны мы смотримся комично, у меня улыбка во все зубы, а Дима хмурится так, будто вспоминает, выключил он утюг или нет.

Выключил. И утюг, и телевизор, и зарядку из розетки достал - мой правильный, занудный муж.

Если он сейчас такой, представляю, что будет после новости о моей беременности.

Незаметно кладу руку на живот. Мою радость понять несложно, в моем-то возрасте, когда у подруг дети уже в школу ходят, я только забеременела. И все это проживаю впервые, включая первый положительный тест. До него – пустота. Настолько чистая, что там даже рассматривать было нечего. У меня даже задержек не было, чтобы я хотя бы могла помечтать. Даже ЭКО, на которое было так трудно решиться, нам не помогло.

А вчера я четко увидела на тесте две полоски. На семи тестах, если быть точной, потому что первому я, конечно, не поверила. Но теперь точно знала, что это оно. Что Бог услышал мои молитвы и подарил нам с Димой малыша!

Машина плавно качнулась вперед и замерла. Дима выключает зажигание, смотрит вниз, на мои туфли.

- Надя, ну кто же в такую погоду… Холодно же, - хмурится он.

Выходит из автомобиля, огибает капот и открывает передо мной дверь.

- Дай руку. Осторожно, тут лужи.

Он тут же подхватывает меня под локоть и ведет к отелю, лобби которого светится в желтых праздничных огоньках.

Как хорошо.

Господи, как же мне сейчас хорошо!

Улыбаюсь, когда Дима толкает тяжелую деревянную дверь, чтобы пропустить меня вперед:

- Давай скорей, а то замерзнешь.

Чувствую себя бесценной вазой, с которой сдувают пылинки.

Подходим к лифту, Дима нажимает кнопку вызова, а я поднимаюсь на цыпочки и тянусь к его щеке, чтобы поцеловать, но он уворачивается.

- Не надо, испачкаешь же.

- Бука, - показываю ему язык, а пузырьки внутри лопаются от нежности. Я запомню все в этом дне, даже то, как Дима ворчал. Тем более что я знаю, как поднять его настроение. Там, в номере отеля, на расстеленной кровати его ждет сюрприз. Коробка с детским костюмчиком, крохотными пинетками, соской и погремушкой. Серебряной, очень похожей на колокольчик.

Можно было обойтись без всего этого, но я хотела устроить нам праздник!

Сказать мужу, что у нас получилось. Мы преодолевали так много вместе, но, наверное, уже не верили, что сможем преодолеть и это.

И смогли.

Ноги дрожат, когда мы подходим к нужной двери.

Номера в этой гостинице оформлены под старину, а это значит, что подрядчики хорошо сэкономили на электрике и свет здесь включался не от карточки, вставленной в нужный разъем, а обычно.

Пока Дима шарит рукой на стене в поисках выключателя, я шепчу ему на ухо:

- Мне нужно сказать тебе кое-что важное.

- Мне тоже, Надь, - отвечает он с излишней серьезностью.

Я делаю глубокий вдох, набирая в легкие воздух и…

- Я полюбил другую женщину.

Становится тихо. Так тихо, что мы оба слышим телевизор в номере за стеной.

Я говорила, что запомню в этом вечере все.

Я и запомнила. Димин настороженный взгляд, переставшее вдруг биться сердце, чувство удавки на шее, резкую боль в груди и то, как кто-то кому-то забил в ворота мяч, отчего сосед принялся горланить: «Гооол!».

Девочки, хочу попробовать новый для себя формат, который подсмотрела у других авторов – арты к главам, чтобы у вас перед глазами, после текста была картинка, которую потом можно оживить и собрать настоящий клип. Все мы любим смотреть на героев, правда же?

Но хочу напомнить, что картинки мне рисуют не художники, а создают своими лапками трудолюбивые эльфы из ИИ. Так что персонажи могут отличаться от визуалов, но при этом сама атмосфера иллюстрации будет такая, словно это кадр из фильма у меня в голове. И иногда придется немного докрутить изображение до нужного градуса, но тем и интереснее, верно? В общем, вот первая иллюстрация, Дима и Надя в машине.

Глава 1

- Ты… что сделал, прости, - спрашиваю хриплым, чужим голосом.

Дима смотрит мне прямо в глаза. Страшно так смотрит, навылет.

- Надя, я полюбил другую женщину. И я не могу врать тебе, поэтому решил рассказать все сразу.

- Значит, не послышалось.

Опираюсь о стену и иду вперед, почти наощупь, пока муж не включает в комнате свет, чтобы я не оступилась. Этот жест ранит сильнее, чем его страшное признание. Потому что не вяжется совсем, как можно любить другую, но продолжать заботиться обо мне?

- Надюш, давай помогу.

- Не надо, - вскидываю в сторону руку, давая ему понять, чтобы не подходил.

Хорошо, что я решила не быть пошлой и не вручила мужу свеженький тест, как делали на тех видео из интернета. Мне почему-то всегда попадаются такие.

Плохо, что все-таки поддалась порыву – накупила детских вещей и упаковала их в коробку с бантом. Ту самую, которая сейчас ждет нас в спальне. Сиротливо стоит на расстеленной кровати.

Господи, о чем я вообще думаю?

Но, наверное, лучше об этом - о глупых видео, где будущие мамочки рассказывают мужьям, что беременны. Я всегда досматриваю их до конца, хотя и так понятно, что там будет. Слезы, объятия, любовь.

А что будет у нас с Димой? Что нас ждет дальше?

- Ты тоже что-то хотела сказать, - спрашивает муж сипло. Кажется, собственное признание поразило его самого.

- Ничего, - качаю головой, - уже ничего. Хотя стоп… так… ты полюбил другую, и решил сказать мне об этом. Дим, прости, я ничего не понимаю.

- Я тоже. Я тоже ничего не понимаю.

Он следит за тем, чтобы я дошла до дивана и села, и только тогда подает мне стакан воды.

- Выпей, пожалуйста, ты очень бледная.

Почему-то послушно делаю все, что мне говорит Ростов. Пью, хотя каждый глоток дается через боль, будто у меня ангина. Морщусь, отставляю стакан на крохотный журнальный столик – в этом отеле все такое маленькое, будто кукольное. Только чувство потери во мне кажется огромным, до того огромным, что даже краев не видно.

- И давно ты любишь другую женщину, - хриплю я.

Дима садится рядом. Трет большими сухими ладонями лицо, пока кожа вокруг глаз не становится красной.

- Не знаю, как ответить на этот вопрос. Наверное, два месяца.

- Кто она? Кто-то с работы?

Он морщится так, будто сама мысль о том, что у него может быть роман с кем-то из офиса ему неприятна. Ну да, представить себе такое сложно. Как и разговор о том, что у него есть чувства к другой в принципе.

Однако вот, мы говорим. Точнее я говорю, Дима молчит и тяжело дышит.

- Я ее знаю? Дим, пожалуйста, это важно.

Он смотрит на меня темным, нечитаемым взглядом. Только сейчас я поняла избитую фразу - «умолять глазами». Дима именно умоляет, и для этого ему совсем не нужно говорить, я пойму все и так.

Но не отступлюсь.

- Скажи мне, кто эта женщина! Неужели это сложнее, чем признаться, что ты больше не любишь меня?

- Я не так сказал.

- Ну, хорошо, что ты любишь меня и другую. Со мной все понятно, кто эта другая? Ты можешь мне сказать, кто она или приступ смелости закончился уже на пороге?!

Глава 1.1

- Соня, - рычит муж. – Это Соня. То есть, София Светлая.

- О Боже, - я резко закрываю глаза, потому что не могу смотреть на Диму. На такого вот Диму, которого не видела никогда раньше.

Подавленного, серого, почти неживого.

Хотя вру, было один раз. Восемнадцать лет назад, когда он расстался со своей первой любовью – Соней Светлой.

С первой, и судя по всему, единственной.

Встаю с дивана и тяжело иду в другую сторону, к креслу. Стоять на ногах мне почему-то трудно, сидеть рядом с Ростовым вообще невозможно. Хотя, там, бок о бок, я бы могла на него не смотреть, а здесь только его и вижу.

Два месяца назад, ну да, наверное, столько прошло с дурацкой встречи выпускников, на которую я лично собирала мужа. Рубашку ему гладила, целовала в коридоре, шутила что его, такого красивого, у меня уведут.

Дошутилась, блин!

- Ты же даже не хотел туда идти, - вырывается у меня против воли.

Становится ужасно обидно. Он и правда не хотел! Дима вообще не любит вспоминать все, что связано с его школой. Было и было! И хоть его класс собирался каждый год, муж на этих встречах не присутствовал, если не считать юбилейной десятой. И той, что прошла в сентябре. Кажется, восемнадцатая.

Я сама его уговорила! Сама купила для этого красивую, нежно-голубую рубашку. И, получается, сама собрала своего мужа для другой, и для кого? Для Сони Светлой!

- Лучше бы и не ходил, - сипло произносит муж.

- Ну, зачем ты так. Если бы не пошел, то пропустил бы встречу с женщиной своей жизни.

- Надя, не надо.

- Почему? Я же правду говорю. У вас там все и началось? Прямо в ресторане? Или вы дотерпели и поехали куда-то в отель? Или стоп, - я кривлюсь, как от зубной боли, - только не говори, что сделал это в машине.

- Я нигде ничего не делал.

- Даже так? Дим, не узнаю. Теряешь хватку. Меня ты вот на первом же свидании трахнул, а тут получается – два месяца и ничего?

Наверное, это грязно. Наверное, я ужасно не права. Наверное, я даже буду жалеть о том, что сказала, но сейчас мне плевать.

Дима отворачивается и смотрит в стену. Вижу, как дергается под рубашкой кадык и тяжело вздымается грудь. Да, об этом ему неприятно вспоминать, также как и мне о Соне Светлой.

- Надя, у меня ничего не было с Соней с момента встречи, мы даже не переписывались с ней, если не считать чата класса. Я бы ничего себе не позволил, даже в мыслях, понимаешь? Я могу показать телефон, если надо.

- Нет, не надо, - упираюсь я.

Почему-то я верю Диме. С его принципами, с его вшитой в подкорку мозга моралью и правилами, он бы действительно мне не изменил. И даже не нужно шерстить его телефон, чтобы в этом убедиться. Тем более не нужно! Я не увижу там любовных переписок, но боюсь найти что-то гораздо более страшное. Общение двух людей, которые так и не смогли быть вместе и которые сами понимают, сколько лет потеряли напрасно, в том числе и из-за меня.

Я знаю, что буду смаковать каждое их сообщение, перечитывать на разные лады каждое слово, делая себе еще больнее.

Я знаю, что, что бы я там ни увидела, я уже не смогу этого забыть. Даже если они просто поздоровались друг с другом.

Иногда тихое «привет» звучит громче всяких «люблю».

Сейчас я жалею, что пересела. Столик, а вместе с ним мой стакан, стоят так далеко, что не дотянуться. Дима, заметив мой потерянный взгляд, встает и молча подает мне воду.

Пью.

Медленно пью.

Долго пью. И даже когда вода заканчивается, я еще немного держу стакан у губ, потому не хочу убирать его и видеть это потерянное, совершенно беспомощное лицо перед собой.

На секунду боль отступает, и ее место занимает злость. А собственно, какого черта? Зачем он сказал мне об этом? Зачем сделал сегодня, после свадьбы, тем более на ночь глядя? Чтобы что? Чтобы кто-то составил ему компанию в этих пустых страданиях? Ну нет, это буду точно не я!

- Хорошо, ты любишь другую, - зло цежу в ответ. – От меня-то ты что хочешь? Получить индульгенцию на измену? Слов достаточно или нужно составить расписку?

Дима качает головой.

- Нет. От тебя я хочу получить развод.

И в этот момент я понимаю, что все действительно серьезно.

Визуалы

Девочки, я начну с героя. Потому что это моя находка, я лично его сделаль, я ма-ла-дец. Помните, кто так говорил? Правильно, Карина)))

В общем Дмитрий Ростов.

Глава, которая не глава

И я снова здороваюсь с вами, мои дорогие девочки.

Как-то шутила в комментариях, что эти обращения к читателям даются мне сложнее и выходят более эмоциональными, чем некоторые главы романов.

Так вот, это не шутка.

Здесь я настоящая, честная и честно говорю, что с этой историей мы все влипли по самое не балуй.

У нас с вами завелась игра «Кто из мужиков моих книг самый мерзкий». Смотрим за тем, как кто-то гадкие делает такие же гадкие поступки, а потом получает за это по носу. Читать такое приятно. Писать тоже.

А вот думать, что ты пишешь картонных гадов, которые только и способны, что на какую-то пакость – нет.

И я подумала, а что если я расскажу историю не про злодейский развод, где муж хочет отобрать все у бедной жены, столкнуть ее в котел и сварить из нее суп. Что если я расскажу совсем другую историю.

Про обычных людей. До того настоящих, что клянусь, они живут где-то на самом деле! Я их не выдумала, просто случайно подсмотрела.

Расскажу про мужчину, который любит свою жену. И ту другую, тоже любит. Или ему так только кажется, потому что он очень запутался.

Расскажу про развод без мерзостей, а такой, какой мы надеемся увидеть у людей, проживших вместе в любви и взаимоуважении.

Расскажу про сильную женщину, которая преодолеет столько бед, сгорит, но восстанет из пепла, как Феникс и станет еще лучше.

Про родителей, про подруг, про любовницу, которая и не любовница вовсе, просто так получилось. Про все расскажу. И про любовь, и про внутренний свет и даже про Бога.

Страшно? Мне тоже. Потому что кажется - не справлюсь и вам совсем не понравится моя история.

Я не хочу давать никаких спойлеров, но скажу сразу, вас ждет очень много вот-это-поворотов. То, что кажется очевидным сейчас, на самом деле куда сложнее. Поэтому прошу всех вас просто довериться мне и пройти этот путь вместе со мной. Обещаю, вы не пожалеете. И возможно эта книга станет вашей любимой.

Самонадеянно? А то, по другому и не можем))

Что касается ХЭ. Он будет. Я пока не могу сказать какой, и в каком виде, потому что знаю, мы с вами будем здорово спорить, может даже ссориться, может даже ломать планшеты и телефоны (не надо). Мнения по персонажам сильно разойдутся, и ни одна голова поляжет в комментариях. Разрешаю. Можно все, кроме как ругать меня. Я душка, фиялка и радужная фея.

На этом все, иду спать.

А пока, очень прошу поддержать меня звездочкой, комментарием, вашим вниманием и тем, что добавили книгу в библиотеку. Мне это очень нужно, чтобы я смогла найти своего читателя. И большое спасибо, что продолжаете оставаться со мной, без вас не было бы и моих книг, а значит меня самой!

С большой нежностью к каждой из вас, Ваш Автор.

1.3

Чувствую себя глупо, постоянно переспрашивая одно и то же, но, наверное, я просто до конца не верю в то, что мне говорит Дима.

- Значит… мы разводимся?

- Да. То есть - нет! Конечно, нет! Я не знаю…

- Ага.

Кажется, это сотое по счёту «ага» за вечер. Но что еще сказать, когда других слов не осталось?

Мы молча смотрим друг на друга. Не знаю, о чем думает в этот момент Дима, я лично о том, что он очень хорошо выглядит в костюме тройке серого цвета и белой, сшитой по фигуре рубашке. Так хорошо, что я даже не могу осуждать Соню, которая захотела моего мужа себе.

А почему бы и нет? Что её остановит? Мораль? А она вообще существует? Её кто-нибудь видел, эту вашу мораль? Я - нет. А уж София Светлая - и подавно.

От удушливой тяжести в груди хочется даже не плакать, а выть. Громко так, протяжно, чтобы все слышали, как мне больно.

- Надя, я не знаю, что делать, - тихо говорит Дима.

- Брось. Все ты знаешь, иначе не завел бы этот разговор.

- Думаешь, это так просто? - Он поднимает на меня красные, воспалённые глаза. - Я чуть с ума сошёл за это время. Понимаю же, как выгляжу со стороны! Но ничего не могу с собой поделать. Я был у психолога, в церкви, даже у матери спрашивал. Я не знаю, с кем ещё говорить, чтобы понять, как жить дальше!

- А со мной не пробовал? Ну, для начала, обсудить все со своей женой, Дима? Или меня это не касается? Мне не нужно рассказать?

- Что рассказать?! – его голос срывается. - Что я конченый человек? Что готов собственную жизнь в унитаз спустить? Я, правда, не знаю, что именно надо тебе рассказать? Как увидел Соню и дышать перестал? Как весь вечер только на нее и смотрел? Как думал, что сошел с ума и пошел к психиатру, чтобы мне выписали какой-нибудь рецепт, а тот предложил просто гульнуть налево и успокоиться? Об этом, Надя? О том, что я ненавижу себя за то, тебя обидел? Но продолжаю обижать каждый день, когда просыпаюсь, живу и засыпаю с мыслью о другой?

- Нет, - выдыхаю я. - Последнее… последнее было лишним.

Я встаю с дивана. Ноги - ватные, в ушах звенит. Мне нужно уйти. Сейчас. Потому что я понимаю - после всего сказанного я не остаюсь с ним. Не смогу.

Диму нужно отпустить. Потому что он мне больше не принадлежит. А может, и никогда не принадлежал по-настоящему. И самое страшное - я не злюсь. Не ненавижу. Вообще ничего не чувствую, кроме темной, холодной пустоты, которая поселилась внутри и вымела все дочиста.

Делаю шаг к выходу, Ростов встает мне навстречу.

- Все, Дим. Хватит.

Он не отходит. Вместо этого опускается передо мной на колени, утыкается лбом мне в живот, и дышит. Тяжело и жарко, кожа к коже.

- Прости…

- Брось. Ты не виноват. Как там твоя мама говорила? Такая любовь бывает раз в сто лет. - Я усмехаюсь. - Жаль, что не со мной. Надеюсь, Соня это оценит.

- Она ничего не знает, - он качает головой. - Я ей ничего не говорил.

- Знает, - уверенно парирую я. - Женщины всегда чувствуют такое. Ты думаешь, что это ты все понял про свои чувства. А на самом деле тебе просто разрешили их испытать, а ты и повелся.

- Надь…

- Да-да, Соня не такая, и вообще я думаю о людях слишком плохо. Извини.

Моя рука сама тянется к его голове. Я провожу ладонью по отросшим волосам - жёстким, густым, в них всегда приятно было запускать пальцы. И сейчас, стоя над ним, я разглядываю седые пряди, которых раньше не замечала. Мой муж. Мой Дима. За два месяца ты так постарел, так осунулся. Но ничего. Говорят, любовь лечит. А в твоей жизни теперь будет много любви. Уж Соня об этом позаботится.

- Отпусти меня, пожалуйста.

- Не могу.

- Нет, я в смысле… правда, отпусти. Я очень устала, аж голова кружится. Мы все обсудим завтра. И твою любовь, и развод, и как будем жить дальше. Но сейчас я просто хочу спать.

- Я могу что-нибудь для тебя сделать? - его голос звучит по-детски беспомощно.

- Всё, что мог, ты уже сделал. Больше не надо.

Иду, покачиваясь, в спальню. Ноги не держат, будто я и правда пьяная. Огромная кровать с расстеленным бельём и подарочной коробкой на подушке выглядит теперь злой насмешкой. Над моими чувствами. Над моими мечтами. Над моим браком, который только что перестал существовать. Что бы ни было дальше, это будет по отдельности. Со мной. И с ним. Не с нами. Нас больше нет.

С трудом заставляю себя снять это дурацкое платье, которое мы выбирали вместе с Ариадной Игоревной. Интересно, на тот момент свекровь знала про Соню? Наверное, нет. Она, конечно, ведьма, но не актриса.

Представляю, как все в семье Ростовых будут счастливы, что Димочка наконец избавился от неподходящей ему женщины. Встал на путь истинный, так сказать. Представляю и злюсь, да так сильно, что кости ломит от желания что-нибудь сломать.

Ложусь на кровать и с отвращением отпихиваю от себя коробку. Та падает на пол, и из нее доносится красивый, мелодичный звон. Погремушка. Та самую, которую мы с Димой должны были рассматривать, представляя, как в неё будет играть наш малыш.

Я подтягиваю колени к груди, цепляюсь пальцами в матрац, до боли кусаю подушку.

Плакать нельзя. Он услышит, кинется меня спасать, а потом… останется. Потому что он благородный, а я слишком сильно его люблю, чтобы отпустить.

Смотрю на коробку и испытываю жгучую вину за то, что пнула ее. Это ведь вещи малыша, он не виноват в том, что случилось.

- Ничего, кроха, - хриплю в тишину. - Мы справимся. Мы с тобой очень-очень сильные. Все преодолеем. Ты там только держись. И я… я тоже буду держаться. Обещаю.

Дорогие девочки, спасибо за теплый прием новинки. Это очень мотивирует меня писать дальше. Вот еще одна картинка к главе и напомнинание, что сегодня вы можете приобрести по скидке мой цикл книг "Развод в 50 лет"

https://litnet.com/shrt/Izv6

Все книги читаются отдельно, сюжеты не связаны друг с другом.

Глава 2. Дима

Все случилось максимально тупо.

И от этого вдвойне обидно, ведь я никогда не был ни дебилом, ни мерзавцем, а сейчас вот, отхватил комбо.

Вывалил на нее все, сам до конца не понимая, что буду делать и как жить. И теперь, когда Надя тоже знает, легче почему-то не стало.

Наоборот, все стало гораздо, гораздо сложнее.

Я еле уговорил ее вернуться вместе домой. В том состоянии Надя бы не смогла сесть за руль, ехать с мамой и Дашей отказалась, а на автобусе я ее, конечно, не отпустил. Всю дорогу, пока она спала, отвернувшись к окну, я костерил себя последними словами.

Ну, взрослый же человек и так влипнуть! Ладно, когда меня так в десятом классе крыло, там хотя бы гормоны, возраст – все понятно. Но сейчас чего?

А ничего.

Сходил, блин, на вечер встречи выпускников, развеялся!

Я ведь даже не знал, что Соня вернулась обратно в Ростов, а иначе бы что? Сбежал? Да, нет, наверное, сделал бы, как и планировал – прийти, показаться на пару часов, пощелкать лицом и свалить.

Пришел.

Показался.

Увидел ее.

И пропал.

Не знаю, какой шутник готовил рассадку гостей, но мы с Соней оказались рядом. И пересаживаться тупо – она, как всегда, опоздала, влетела в зал легкая, взъерошенная, такая свойская, такая простая, что у меня аж дыхание перехватило. И ведь ничего в ней не было, Соня даже не старалась выглядеть как-то по-особенному. Влажные, после дождя волосы, голубые выцветшие джинсы и рубашка. Никакого макияжа, никаких украшений, а все равно красивей всех наших девчонок.

Так всегда было.

- Димка, мы что, рядом сидим? Как в старые добрые? Ну, двигай зад, а то я смотри как раскабанела, могу и не влезть.

Конечно, это все лукавство. Соня не поправилась ни на грамм и даже как будто не изменилась с нашей последней встречи. И вела себя так же, и смеялась, и разговаривала – до того весело, до того заразительно, что все вокруг слушали ее, раскрыв рты, а я…

Даже вспоминать стыдно.

Не ел, не пил, не смотрел ни на кого, кроме нее, кое-как выдержал отведенные собой же два часа и поехал домой, хотя все наши оставались гулять до утра.

- Ты опять, - укорила меня Соня. – Помнится, ты однажды от нас уже так сбежал.

- И смотри, каким человеком стал! – Хохотнул Герасимов и приобнял Соню за талию, положив подбородок ей на плечо. – Возмужал наш мальчик, окреп, женился, а то так бы и таскался за тобой, как телок на привязи.

- Ну да, - взгляд Сони тотчас потух. – Наде привет, кстати. В следующий раз приходи с женой.

Уже дома, когда заработала сотовая связь, в нашем чате стали загружаться кружки от этих дебилов. Как они пытаются сделать хоровод вокруг Стеллы. Как Вова Сизый какого-то ляда лезет в Дон. Как девчата, нахохлившись на лавке, греются кофе в бумажных стаканчиках. Там были все наши.

Кроме меня.

И Сони.

А потом мне в личку пришло от нее сообщение: «Как ты? Добрался».

Я не ответил. Обнял покрепче уже спящую Надю и сам постарался заснуть. А утром, когда разлепил глаза и снова взял телефон, увидел в общей беседе еще одно сообщение от Сони:

«ВНИМАНИЕ ВСЕМ ПОСТАМ! РАЗЫСКИВАЕТСЯ ГРАЖДАНИН РОСТОВ ДМИТРИЙ ДЕНИСОВИЧ! СО ВЧЕРАШНИЕЙ НОЧИ НЕ ВЫХОДИТ НА СВЯЗЬ. НАВОДКУ С ХАРАКТЕРИСТИКАМИ ВЫСЛАЛА В АЛЕРТ. СТАТСВЛЯЮ ФОТОРОБОТ. БЕРУ КРЕДИТ НА ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ ЗА ЛЮБУЮ ИНФОРМАЦИЮ О НЕМ».

Глупо, конечно, но так в Сонином стиле. Я улыбнулся. Следом за ней посыпались сообщение от моих одноклассников:

Да, Димка, хоть бы отписался, что доехал.

Ага, а то может тебя жена ревнивая загрызла, а мы и не знаем.

Даешь свободу Ростову!

Я – мы – Дмитрий.

И еще с десяток подобных подколов, которые не заканчивались, пока я не отписался, что жив, здоров и даже не маюсь похмельем, в отличие от них.

- Чего смеешься, - Надя нежно поцеловала меня в щеку.

- Да так, читаю хроники пьяных приключений.

- Ого. Настолько было весело?

- Не то чтобы. Кстати, Соня вернулась. Она вчера тоже была.

Надя даже не посмотрела на меня. Продолжила жарить блины, как ни в чем не бывало.

- Ну и хорошо, что вернулась. Дома все равно лучше, правда?

Самое нелепое, самое глупое, что ли - Надя говорила это искренне. Потому что никогда не считала Соню своим врагом, не видела в ней конкурентки, вообще не интересовалась ей.

И, конечно, она и думать не могла, что одно появление Светлой, разрушит нашу жизнь.

Девочки, вот вам обещанный артик. Софья Светлая на встрече выпускников. А чуть позже загружу отдельно ее досье в папку с визуалами, чтобы все было в одном месте.

2.2

Сам не понимая как, я стал героем старой мелодраммы.

Вот уже неделю как мы с Надей отыгрываем сцену из немого кино. Первой начала она, и, что бы я не делал, становилось только хуже.

Она не смотрела на меня, не разговаривала, не садилась за один стол, постелила мне в кабинете, а бывали дни, когда мы вообще не видели друг друга, хоть и находились в одной квартире.

При этом мы продолжали заботиться друг о друге. Это получалось машинально, как давно отлаженный ритуал. Я прогревал ей машину перед выходом на работу. Она оставляла для меня ужин на плите. Я заказал ей зимнюю резину и записал на ТО, она купила пену для бритья, потому что моя закончилась. Я подтыкал одеяло ей под всегда мерзнущие ноги, она прикрывала дверь в кабинет, чтобы дать мне выспаться.

Мы с Надей функционировали как семья, но семьей при этом больше не являлись.

И только сейчас, потеряв то, что казалось обыденным – Надино присутствие, ее поддержку, ее интерес ко мне, ее нежность и заботу – только оставшись без всего этого, я почувствовал себя так, словно осиротел.

Это было не как в день, когда от инфаркта умер отец.

Это было… гораздо… гораздо хуже.

- Дим, нужно поговорить, - первые слова, которые Надя сказала мне после нашей ссоры.

Я застал ее на кухне. В привычном переднике, с собранными вверх волосами, она нарезала салат. Такая домашняя, такая родная, что сердце сжалось от мысли, что я, возможно, вижу это в последний раз.

- Дима, - дождавшись, когда я сяду за стол, Надя отложила нож и повернулась ко мне, - у нас с тобой сложная ситуация: выгнать тебя я не могу, а сам ты не уходишь. Остается один вариант – уйду я.

- Не надо. Да и зачем? Я бы в любом случае оставил квартиру тебе.

- Как благородно. А знаешь, я не откажусь, оставляй. Машина?

Я готовился к этому разговору. Но есть вещи, к которым нельзя быть готовым в принципе - то, как спокойно мы обсуждаем раздел имущества после развода.

- Она и так твоя, это же подарок.

- Хорошо, тогда нужно найти юриста, или подать как-то заявление. Я читала, что если оформить соглашение, то нас разведут быстро, за месяц.- Впервые за весь разговор ее голос дрожит.

- Я займусь этим.

- Отлично, тогда получается... все. - Не то спрашивает, не то утверждает.

И такой сволочью я себя в этот момент чувствую, что сам себе противен!

- Надь, что бы ни было, ты всегда можешь на меня положиться, мы с тобой...

Она всхлипывает и отворачивается в сторону, лишь бы меня не видеть.

- Нас с тобой больше нет. - Слышу ее приглушенный голос. - Знаешь, я все это время думала, что я могу тебе простить, а что нет. Где та граница моего самоуважения. Результат меня не порадовал, потому что простила бы тебе я многое. Даже измену. Даже предательство. Но вот твою нелюбовь… извини, это выше моих сил.

Что я могу сказать? Что я люблю ее? Просто не так, как ей это нужно?

- Слушай, я понимаю, как все выглядит со стороны, но поверь, я всегда... - пытаюсь подобрать слова, чтобы не сделать своим признанием еще хуже.

- Не надо, Дим. - Она вымученно улыбается. - Мне кажется, мы друг другу сказали достаточно, так что сейчас можно просто обняться и разойтись.

Она первая делает шаг навстречу. Вся дрожит, но голову держит прямо – ненавидит выглядеть слабой. Я не даю ей сказать и слова, просто подхватываю. Надя легкая как пушинка. И так приятно льнет в руках, будто создана для меня. Прижимаю к груди, касаюсь губами виска, вдыхаю знакомое тепло. И чувствую, как под ладонями сумасшедше бьется ее сердце. Громко и быстро, в такт моему.

Раздается тихий всхлип.

- Все. А теперь иди. Не хочу, чтобы ты видел, как я тут плачу.

Не знаю почему, но я совсем не готов разжимать рук. Физически не могу отпустить от себя Надю.

- Ты чудесная, - шепчу ей в макушку. Она поднимает на меня огромные, полные слез глаза:

- Жаль, что для тебя этого оказалось недостаточно...

Вот и все. Я уехал в отель, потому что, больше было некуда. После такого разговора с женой я не хотел никого видеть, ни семью, ни друзей, ни Соню. Особенно Соню. За последнюю неделю я о ней почти не вспоминал. И потому не поверил, когда увидел на пороге своего номера:

- Открывай сова, медведь пришел, - улыбнулась она и протянула пакет с чем-то горячим и очень вкусно пахнущим.

2.3

От Сони пахнет чем-то сладким, как экзотические фрукты и далеким, как страна, где эти самые фрукты растут. Делаю глубокий вдох, примеряя новый запах к себе. Подходит? Или нет?

- Как узнала где я? – пропускаю Соню в номер.

Та сразу скидывает на пол пальто и быстро, как-то очень по-свойски принимается сервировать нам стол. Тарелки, бокалы, откуда-то взявшаяся бутылка вина, термос и даже пирог, завернутый в фольгу.

- Маман проболталась. А ей Ариадна Игоревна рассказала, так что, сам понимаешь – в нашей деревне держать что-то в секрете не получается.

- А ты значит у нас городская, - сажусь и пододвигаю к себе тарелку с пловом, от которого идет одуряющий запах специй и мяса. Боже, со всеми этим доставкакми и кафе я и забыл, что значит домашняя еда.

- Ну, Питер всяко больше Ростова.

- А какой там климат замечательный, м, просто сказка, - не могу сдержать сарказма.

- Зато культурная жизнь.

- Так и оставалась бы там, и жила бы себе культурно. Зачем вернулась?

Соня задирает лицо вверх и весело хохочет. Ничего-то к ней не липнет, никакое слово не берет. Захочешь обидеть специально – не получится. Посмеется и пойдет себе дальше, а ты стой как дурак.

- Злой бобер, - дразнится она как когда-то в школе и подкладывает мне в тарелку соленых огурцов. – Я еще лучок нарезала, будешь?

- Спрашиваешь!

И хоть мне сейчас очень вкусно, голова от этого думать не перестала. И потому я не только киваю в ответ на ее бессмысленную болтовню. Но и сам задаю вопросы:

- Сонь, а ты зачем пришла?

- Поддержать. Сам ты не попросишь помощи, я ведь тебя столько лет знаю.

- А мне нужна помощь?

- А разве нет? Разве должен человек жить вот так – в отеле. Стирать вещи в прачечной. Есть доставку из Лавки. – Голос Сони становится все тише и в конце переходит на шепот. – Что бы у вас не случилось, не нужно наказывать себя за это.

- А если я, правда, виноват?

- Ты? – Она смотрит на меня своими неестественно яркими глазами сканерами, от взгляда которых мне всегда было немного нехорошо. – Дим, брось. Кто угодно, но только не ты.

Отодвигаю в сторону тарелку. Не могу есть, когда Соня стоит так близко и словно ждет от меня чего-то.

- И все же представь себе. В нашем расставании с женой виноват именно я.

- Значит, этот брак просто изжил себя. Потому что если уж ты не выдержал…

- Значит, - перебиваю Светлую, - не нужно домысливать там, где ты ничего не знаешь. Я не планирую обсуждать с кем-либо свой развод с женой, договорились?

- Вот видишь, ты даже здесь хороший.

Ну вот, снова этот жалящий взгляд, от которого становится жарко. Стягиваю с себя пиджак, поправляю на шее галстук – кажется с утра я завязал слишком тугой узел, что аж дышать трудно.

- Давай сменим тему, правда, - прошу ее я. Говорить о Наде, тем более с Соней – неправильно.

Светлая хмурит маленький носик, отчего становится похожа на белку из мультфильма. Хорошенькую такую, пушистенькую.

- Не хочешь про свой развод, могу рассказать про мой. Посмеемся, хотя бы.

- Не стоит, - снова перебиваю ее я.

О разводе своей одноклассницы я слышал, но не вслушивался. Соня вышла замуж сразу после университета, это была красивая богемная свадьба художницы и известного в Питере галериста. Кажется, он приметил Соньку, когда та еще училась. Как они жили, я не знаю, не интересовался. Но раз уж Соня родила от него сына, а после развода получила откупные, на которые планирует открыть собственную выставку - все было не так уж плохо. И слушать сейчас грязь я просто не хочу. Кажется, это скажет о Соне куда больше чем о ее муже.

Светлая молчит и вдруг произносит:

- Я вино принесла, будешь?

- Я не пью.

Ее лицо тотчас меняется. Она расслабленно откидывает волосы назад и улыбается счастливой беззаботной улыбкой:

- Господи, наконец, хоть кто-то! Я уже устала искать единомышленников. Стала думать, что винишко это атрибут миллениалов типа нас с тобой. Даже чувствовала себя белой вороной на общем фоне. Тогда чай? С чабрецом, как ты любишь?

Мы пьем чай и вспоминаем прошлое. Очень деликатно, обходя все острые углы, которых у нас больше чем на уроке геометрии. Лена стала мамой тройняшек, Женя автоблогером. Настя вышла замуж за нашего учителя немецкого языка, чем всех удивила. Такая правильная девочка и почти что дед, в три раза ее старше. Боря организовал свой бизнес, а ведь в школе даже домашку списать без ошибок не мог. Кто-то переехал, кто-то остался, кто-то уже умер. Так что разговор вышел долгим и очень контрастным. Мы то смеялись, вытирая слезы, то молчали, уставившись каждый в свою чашку.

Говорить с Соней оказалось легко и приятно. Будто не было этих восемнадцати лет. Будто мы продолжили с места, где остановись в последний раз, прямо с нашего выпускного. Хотя нет. Я то на выпускной не пошел.

- Димка, - после чая Соня разрумянилась. – С тобой очень хорошо, но отпусти меня домой, пожалуйста. Елисей без меня не заснет. У него конечно мировая бабушка, но мама это мама.

- Конечно, сейчас, контейнер помою.

- Ой, перестань, - замахала она руками, - хозяйственный ты мой, дай сюда. Я сама, ладно? А то ужин тебе маман готовила, так что дай мне хотя бы посуду вымыть, чтоб ты не подумал, что я какая-нибудь эмансипированная карьеристка.

- А ты нет?

- Боже упаси! Хочу дом, кучу детей, мужа такого, чтоб как сказал, так и было, а я ему в рот заглядываю и не перечу.

- Очень на тебя не похоже, - невольно хмыкаю, представив эту картину.

- Люди меняются, Димочка, - серьезно отвечает Светлая и забирает у меня из рук посуду. – В общем, что бы ни было дальше, помни, что ты не один. Если что, я рядом. Я сама прошла через развод, и знаю, как это паршиво. Так что звони, жалуйся, можем даже поплакать вместе.

В добрых фей я перестал верить даже раньше, чем ссаться в постель. Так что такое предложение Светлой вызвало во мне не радость, а здоровое недоверие.

18 лет назад

Хуже всего вот это ожидание.

Стоять и смотреть, как с ней танцуют другие. Психовать. Злиться. Ненавидеть всех вокруг и даже Соню. Особенно Соню.

Она ведь знает, что я чувствую к ней, не знать… не заметить такое просто невозможно. Это надо быть слепой, глухой и немного дурой, что вообще не про Светлую.

Глупость и жестокость несовместимы. Не может дура выходить во двор, чтобы якобы проветрить голову, целоваться, сладко стонать, нежно гладить, позволять касаться себя, а потом идти обратно в зал и танцевать с кем-то другим. Она ведь это специально! Видит, как я бешусь и хитро подмигивает в ответ.

А я если я сейчас этому Звягинцеву рожу начищу – ей будет смешно?

Не выдерживаю, отталкиваюсь от колоны, в тени которой стоял, и иду прямо на танцпол. Соня ловит мой взгляд и сразу меняется в лице, улыбка гаснет, сама она становится сосредоточенной как на алгебре. Она что-то шепчет Мишке на ухо, тот уныло кивает и отпускает Светлую ко мне.

- Твоя очередь, - нарочито легко смеется эта ведьма.

Очередь. Коробит от этого слова. Я за ней с седьмого класса… рюкзак ношу, с уроками помогаю, от дебилов всяких защищаю и прикрываю перед родителями, если вдруг нужно. Я ведь ее… У меня руки дрожат, когда я ее просто касаюсь, я есть не могу, я спать не могу! А она - очередь!

- Обойдусь, - сиплю я, и, развернувшись, иду на выход. Кафе, где мы отмечаем последний звонок, выходит в Комсомольский сквер. Там же, возле вкусно пахнущей акации, меня догоняет Соня.

- Ну, что ты такой? – она касается моей спины и сама не понимает, какую реакцию будит во мне. Мышцы наливаются тяжестью, а во рту резко становится сухо.

- Почему ты не сказала никому, что мы вместе?

- Не хочу. А вдруг они сглазят.

И смеется. Надо мной, сука смеется, а я стою и ни хрена не могу сделать! Давно бы уже ушел, но как, куда?!

- Слушай, ты видел, как парни из тридцать второй на наших девчонок смотрят, - переводит Светалая тему. – Говорят, там одни маргиналы учатся. И девочки страшные, вот они на нас и залипли. Ой, чувствую, быть беде.

Я хватаюсь за ее слова как утопающий за спасательный круг.

- Пошли я тебя домой провожу. Я ведь обещал за тобой присматривать.

- Вот и присматривай. Здесь.

- Да не могу я здесь! Ты же меня специально мучаешь! Что я не вижу, как ты на меня смотришь, когда с нашими танцуешь? Тебе как будто в кайф делать мне больно, я прав?

Кажется, если она сейчас со мной согласится, я, наконец, смогу нормально дышать. Потому что… ну, потому что все будет с ней понятно с этой Соней! Но нет. Она обвивает мне шею руками и целует жарко в губы:

- Глупый Дима, и ничего ты не знаешь!

Стоит так близко, и так сладко пахнет, что еще немного, и я сойду с ума. Кровь прилила к члену, отчего тот стал каменным, и почувствовав это, Соня подается вперед, трется бедром о мой пах. Еще немного и я тупо кончу себе в штаны. Не такой первый раз я представлял с Соней.

Убираю ее руки и отступаю, от греха подальше.

- Дим, давай не будем уходить. Наши скоро на набережную пойдут, рассвет встречать, а мы с тобой как два пенсионера – домой? – Канючит Соня. – Они хоть и оболтусы, но я буду по ним скучать.

- Да с чего бы, - бурчу я. – Они же тоже в Москву поедут, так что сильно не соскучишься. Захочешь, будем каждый день видеться.

- А ты про это, - Взгляд Сони тускнеет, и вокруг становится темно, будто кто-то резко выключил свет. – Слушай, все хотела сказать, я решила не поступать в Москву. В Питер поеду.

- В смысле?! А я? А мы?

- Ну… будем писать и приезжать, что ты как маленький.

- Сонь, а квартира? Мама вообще знает?

Квартира меня заботит в последнюю очередь, но я надеюсь хоть как-то вразумить Светлую. Мы же давно обо всем договорились. Узнали проходные баллы, перечень документов, общались с ректорами наших факультетов. Я – строительного, Соня архитектурного. Отец пообещал Сониной маме замолвить за дочь слово, у него везде связи. И я точно знал, что если Соня не поступит на бюджет, мои родители оплатят бы ей коммерцию – разговор об этом шел еще с начала года. Как иначе. Мамы близкие подруги, отцы вместе служили. По-другому и быть не могло.

Да мы даже квартиру на двоих сняли! И оплатили на год вперед, потому что иначе студентам с Юга было не получить хорошее жилье!

И теперь… Питер?

- Ну, в квартире будешь сам жить.

- В двухкомнатной? На хера. Я бы и общагой перебился.

- Проблема в этом? Ладно, я поговорю с мамой, она вернет вам половину стоимости. Не сразу, конечно, но отдаст все до копейки, нам ваши деньги не нужны.

- Да при чем здесь деньги! - Взрываюсь я. Чувствую себя так, будто у меня только что отобрали баллон с кислородом и толкнули в Космос. Задыхаюсь. Слепну. И не понимаю ни хера. – При чем здесь деньги, - уже тише повторяю я. – Мы же обо всем договорились.

- Ну… я передумала.

- И давно?

- В апреле, наверное.

- А когда планировала мне сказать?

- Не знаю. Да брось, Дим, это же ничего не меняет.

- Это меняет все! Все, Соня! Зачем ты так со мной, я ведь тебя люблю!

Ну вот. Признался. Впервые. Для себя самого в том числе. Не просто люблю, я жизнь за нее готов отдать, я сердце готов вырвать и вручить ей, этой зубастой акуле с ангельским лицом и кудряшками. Что я сделал не так?! Я ждал, был рядом, не навязывался, и чуть не ебнулся от счастья, когда в десятом классе она сама пересела ко мне и предложила как-нибудь погулять.

Мы просто гуляли, а я про себя всю нашу жизнь наперед расписывал. Я ведь… я ведь все для нее сделаю, все! Если буду знать, что это хоть немного, хоть в четверть взаимно.

Ни хера.

Там нет даже одной десятой.

- Что я должна ответить на это, - устало вздыхает Светлая.

- Что ты меня тоже да.

Она молчит. Молчу и я. Сердце колотится в горле, ребра что-то сжимает, так что, даже если бы хотел, ничего бы не сказал.

- Дим, - она снова подходит, утыкается носом мне в шею, и дышит. Сука, как она дышит! – За таких как ты только замуж выходят. А я еще не нагулялась, понимаешь?

0.2

Я жду, пока наш класс разойдется. Кого-то забирают родители, кто-то кучкуется у входа, но основная компания, все те, с кем дружил я, тянутся к набережной.

Сплевываю на асфальт и иду в противоположную от них сторону, через темный пустой сквер.

Как вдруг:

- Прости, пожалуйста, ты не мог бы помочь, - слышу звонкий женский голос.

Оглядываюсь по сторонам – никого. И только подойдя вплотную к кустам сирени, отцветшей, с высохшими на солнце белыми кистями, вижу девушку.

- Ты мне?

- Кроме тебя тут никого нет, - отвечает она, чуть сбиваясь на согласных.

- Ты что, пьяная? – догадываюсь я.

- Нет. – Она смущенно хмурится. - То есть да. Черт! Первый раз, честное слово! Мальчишки притащили какой-то лимонад в банках, я и не поняла, что там! А потом, уже вот… Ну, ты не смотри так, пожалуйста. А то мне мало того что плохо, так еще и стыдно.

- Прости, - вдруг смущаюсь я, - меня Дима зовут.

- А я Надя, из маргиналов, - она машет рукой в сторону моего недавнего укрытия.

- Так ты подслушивала?!

- Больно надо. Вы так орали, что даже глухой бы услышал. Девушка твоя?

- Нет, - признаюсь я, и вместе с тем удивляюсь Надиной откровенности. Я и отвык, что можно говорить вот так – прямо. – Просто одноклассница.

- Ну и дура, - на выдохе, совсем не глядя в мою сторону произносит эта Надя.

Только сейчас, когда она делает шаг из темной зелени сирени, я могу ее рассмотреть. Простой красный сарафан, прямые волосы по плечи и лицо без макияжа. Впрочем, он ей был и не нужен. Надя оказалась хорошенькой. Не красавицей, но очень милой, и смотреть на нее было приятно. А говорить еще приятнее.

- Ты помощи просила, - напомнил я. Вдруг захотелось почувствовать себя рыцарем

- Если не сложно, - улыбается Надя, - наши все на Тачанку поехали, а я слилась. Домой мне нельзя, мама убьет. Она строгая очень, вон в кафе, - кивает в сторону светящихся окон, - бдит. Короче, можешь меня проводить незаметно к остановке, а я там как-нибудь трамвай подожду.

- Так поздно, до шести ничего не ходит.

- Да что там осталось? – Она мельком смотрит на часы у себя на руке – простой круглый циферблат на кожаном ремешке, - часов шесть. Или семь… Мама все равно ждать не будет, я сказала, что с классом поеду. Проводишь? Если нет, я не обижусь. Я бы и сама дошла, но очень не хочется на наших нарваться.

Ну да, если Надя здесь впервые, то можно и заблудиться впотьмах. Тем более бросить девушку на темной аллее – кем я после этого буду?

Беру ее под руку – тонкую, почти невесомую - и веду к светофору. Там обычно стоят бомбилы. Сам гадаю, сколько денег осталось в кошельке и хватит ли их на такси. Не могу же я и впрямь оставить ее на остановке.

Внезапно во дворах хлопают петарды. Надя вздрагивает и замирает, прислушиваясь.

- А сегодня в полночь на набережной салют, - просто говорит она. - Я так хотела его увидеть.

Она не жалуется и не просит. Говорит так, будто просто констатирует факт: трава зеленая, небо голубое. А у меня внутри что-то сжимается. Острая, короткая искра - и все. Я меняю курс, легко подталкивая ее под локоть в другую сторону.

- Набережная там, - бросаю я, как будто так и было задумано. – Если поторопимся, то успеем.

Идем, и я с удивлением ловлю себя на мысли, что с ней очень легко. Не нужно придумывать темы, не нужно казаться умнее, чем ты есть. Она просто болтает, а я просто отвечаю, и все само собой складывается.

- Куда поступаешь? - спрашиваю из вежливости, ожидая услышать стандартное «журфак». В этом году все наши девчонки решили стать журналистами.

- В строительный, - я спотыкаюсь на бордюре.

- Серьезно? Я тоже.

- В РИСИ?

- Нет, в Москву, - уклончиво отвечаю. Наш строительный не плох, но не сравнится с МГСУ. А скажи я это прямо, Надя подумает, что зазнался.

- Москва... - свистит она, и в ее глазах я вижу не зависть, а чистое веселье. - Да ты, я смотрю, богач. Столица, все дела.

Мне нравится ее беззлобная улыбка. Нравится, что она может вот так – показывать зубы, но не кусать. Вот так, легко и непренужденно, мы успеваем обсудить все на свете: экзамены, предков, политику и даже футбол. А потом вдруг начинается дождь. Тот самый, который бывает в мае – резко, неожиданно с неба льет стеной, чтобы уже через пять минут все прекратилось.

Я снимаю пиджак и набрасываю его Наде на голову, строя из себя джентльмена. А она... смеется. Скидывает пиджак обратно и подставляет лицо дождю, раскинув руки в стороны.

- Я никогда не гуляла ночью под дождем! - кричит она, размазывая по щекам теплые капли. – Здорово, правда?

- Просто… невероятно…

И я стою и смотрю на нее, на этого мокрого, счастливого воробья. Как она умеет радоваться малому. И от этой ее радости мне сейчас так хорошо, что словами не передать.

Мы пережидаем под козырьком подъезда и конечно не успеваем. До нас доносятся глухие удары, свист, а небо над домами вспыхивает пестрыми шарами.

Чуть-чуть не добежали, вон набережная, вниз от моста. Но я даже не успеваю расстроиться, потому что… смотрю на Надю. Смотрю на то… как она смотрит на салют. Просто останавливается, запрокидывает голову вверх и улыбается огненно-красным астрам над нами в небе. А в ее глазах отражается их свет.

Как странно. Соне всегда было мало. Внимания, подарков, эмоций. А этой девушке… ей достаточно просто слышать, как где-то там грохочет праздник. Ей не нужна картинка, ей хватает ощущения. И в этом какая-то дикая, непривычная для меня щедрость.

Вспышка освещает ее мокрое от дождя лицо, и я понимаю - она не просто симпатичная. Она красивая. По-настоящему.

- Пропустили, - с легкой досадой шепчет Надя, когда стихает последний, самый громкий залп.

- Салют - да, - отвечаю, и рука сама тянется к ее руке. - А рассвет - нет. Пойдем.

Мы спускаемся по большой, разбитой лестнице и поворачиваем налево, туда, где обычно удят рыбаки. Сейчас нет и их, слишком поздно.

0.3

Мои руки сами находят ее талию. Она не сопротивляется, даже наоборот, льнет ко мне и первая целует.

Тепло. Легко. Ярко.

Надя сладкая и очень податливая, она обвивает мою шею руками, встает на носочки, чтобы я не горбатился над ней, и смеется, когда вместо страстного стона раздается нелепый хрюк.

- Это ты хрюкнул или я?

- Не знаю.

- Значит мы оба.

Да что за девчонка такая! Бойкая, умная, красивая. Ее даже не портит желание все приукрасить – никогда не целовалась она, как же. Потому так томно, будто бы на опыте, ведет плечом и его тоже ведет. В прямом смысле за галстук в сторону живой изгороди из неизвестных мне кустов. На набережной никого, но даже если кто-то пройдет мимо, нас все равно будет не видно.

Бросаю на влажную траву пиджак. Сажусь первым и усаживаю Надю к себе на колени. У нее платье короткое и ноги голые, застудится чего доброго.

- Не холодно? – спрашиваю, обнимая ее.

- Жарко, - шепчет она прямо мне в губы.

Все так. Ощущение, будто под нами не земля, а магма. На лбу испарина, воздух вокруг такой горячий, что даже вдохнуть трудно.

Снова касаюсь ее губами, нежно покусываю, пока она гладит мне спину, хватает руками затылок, прижимает к себе. Этот поцелуй глубокий, жадный, совсем не невинный.

Отрываюсь и смотрю на нее. Она вся зарделась, дышит часто-часто.

- Ты уверена? - еще раз выдыхаю, уже теряя связь с реальностью. Мои пальцы дрожат, когда я скольжу по ее бедру, сбивая подол платья все выше.

В ответ она не говорит, просто кивает. Впервые в такой ситуации я вижу в глазах девушки нетерпение. Это сводит с ума.

Я целую ее снова, уже не сдерживая себя. Мои пальцы находят пряжку на лифе, пытаюсь расстегнуть его, но ни черта не выходит. Надя закатывает глаза, заводит руку себе за спину и в следующую секунду раздается тихий щелчок крючка.

Снять с нее сарафан я бы не решился – не на улице же! Но мне очень хочется коснуться ее грудей. Почувствовать, какие они на ощупь.

Она замирает под моим прикосновением, а потом всем телом прижимается ко мне. Кожа под ладонями горячая, бархатистая, и от мысли, что сейчас произойдет, у меня перехватывает дыхание.

Я осторожно стягиваю с нее трусики и кладу себе в карман – чтобы не потерялись. Она обнимает меня, пальцы впиваются в спину, обнаженные бедра неловко елозят по моему паху. Каждое движение, каждый прерывистый вздох говорят об одном - она тоже хочет! Эта мысль бьет по мозгам сильнее, чем батин вискарь. В голове вдруг становится оглушительно пусто. Только она - ее запах, ее губы, ее доверчивые, жадные руки.

- Я уверенна... - наконец стонет Надя мне в губы.

Это последнее, что я помню, прежде чем погрузиться в нее целиком.

Все происходит быстро, слишком быстро. Я толкаюсь, и даже моего скромного опыта хватает, чтобы понять - Надя девственница. Точнее, была ею.

От этого осознания, смешанного с диким возбуждением, меня накрывает волна, которую я не могу сдержать. Несколько движений, и я понимаю, что вот-вот случится. С резким шипением вытаскиваю и пачкаю ее бедра и низ живота липкой, белесой влагой, в которой видны тонкие прожилки крови.

Я даже не успеваю испытать удовольствие, потому что сразу после него на меня накатывает что-то больше и страшнее - стыд.

- Вот же черт, - сиплю я, и собственный голос кажется чужим. - Давай я... помогу.

Лихорадочно стягиваю с шеи галстук, уже представляя, как буду вытирать свои следы с ее кожи. Но Надя резко одергивает мою руку.

- Ты что? Он же дорогой, не порть.

И пока я туплю, вообще не понимая, что происходит, она спокойно наклоняется, подтягивает к себе сумочку и достает оттуда несколько бумажных салфеток. Оранжевых. Такими сегодня был сервирован стол.

Надя не смотрит на меня, сосредоточенно убирает с кожи напоминания о моем позоре. Салфетки она наверное взяла из кафе. И когда прятала их в крохотную сумку, больше похожую на кошелек, думала, что будет поправлять макияж перед фото, еще не догадываясь, для чего именно они ей сегодня пригодятся.

Эта мысль бьет меня сильнее, чем все, что было минуту назад. Отвлекает от воспоминаний о нашем сексе, о котором я бы предпочел вообще не думать.

- Почему ты не сказала? – поправляю подол Надиного платья, когда она встает на ноги.

- Да, ты как-то и не спрашивал.

- То есть я виноват?

- Нет, конечно, нет, - она примирительно целует меня в губы. – Прости, если напугала, но ничего такого не произошло, я сама все хотела. Подумала, что идти в институт девочкой стрем, а других вариантов не было. Ну а ты… ты мне правда понравился, Дим, но ведь, это все случайно, мы с тобой больше никогда не встретимся.

- Почему это, - это прозвучало даже обидно.

Засовываю руку в карман и нахожу там трусы. Достаю, протягиваю Наде. Она почему-то улыбается, когда забирает у меня свое белье.

- Ну как, ты же в Москву едешь.

- Ну… мы можем переписываться.

- Можем, - легко соглашается она, - но не будем. Просто не получится. Дим, да я правда ничего такого не имею ввиду, ты классный, и спасибо, что помог, надеюсь, что тебе было хоть немного приятно.

- Да уж…

Странное ощущение. Вроде бы сексом занимались мы оба, а чувство такое, что поимели только меня.

- Дим, - тихонько тянет Надя, - ты только не рассказывай никому. Мальчишки любят о таком болтать, но мне было бы неприятно, если бы и ты тоже…

Она не успевает договорить.

- Да и ты, пожалуйста, не распространяйся. Оно обычно бывает дольше и… лучше. Я просто перенервничал и не ожидал, поэтому…

Мне становится ужасно неловко за все, что я говорю и делаю. Веду себя как придурок. Отвожу взгляд в сторону, будто ищу что-то, а сам достаю телефон, посмотреть время. Тот ожидаемо сдох.

- Почти пять утра, - подсказывает мне Надя. - Слушай, скоро заработает транспорт, пойдем на остановку? А то уже холодно.

Глава 3

Самое страшное было, не когда он ушел.

Самое страшное, когда он вернулся, но я знала, что это не навсегда.

Дима предупредил, что ему нужно забрать свои вещи, обозначил время, во сколько будет, и даже подтвердил свой визит день в день, чтобы я смогла как-то подготовиться и телепортироваться на Марс.

Не успела. Точнее не успел Ростов. Я вернулась, когда он заклеивал скотчем последнюю – третью - коробку. Господи, да он издевается! Ну не может взрослый человек, проживший в одном месте так долго уместить все свои вещи в три жалких коробочки!

А это значит, что он не закончил, что придет еще, и не раз. И каждый такой визит будет все больше и больше сводить меня с ума, пока я наконец не окажусь в дурке!

- Надь, извини, мне по работе звонили, пришлось ответить, вот и завозился. Уже ухожу.

Я никак не реагирую. Что тут скажешь? Киваю и несу пакет с продуктами на кухню. Дима зачем-то идет за мной.

- Как там у тебя в конторе? Мы с Ирмисом контракт заключили, я потом часть объекта вам передам, он вроде интересный и денежный. На премию точно хватит.

Отворачиваюсь, мою в раковине виноград. Кажется, сорт называется китайский. Здоровые зеленые ягоды на ветке выглядят неестественно, будто нарисованные, но мне нравится.

- Мама про тебя спрашивает, сказала, что ты в ресторане пиджак забыла, порывалась заехать и отдать тебе лично. Я сказал, чтоб не приходила и тебя пока не трогала.

К винограду лучше всего подойдет сыр. И не пармезан какой-нибудь, а брынза и свежий адыгейский. Нарезаю его кубиками, к сыру добавляю карбонат, орешки и хлебцы.

Композиция на подносе разрастается настолько, что помидорки, разложенные по краям, вот-вот упадут.

- Девчонки в гости придут?

А кто еще? Конечно, девочки. Не думает же он, что я готовлюсь к свиданию? Мне, в отличие от некоторых, для этого мало просто осознать, что любишь другого.

Я вот не могу. И представить себя с кем-то тоже не могу. Даже из чувства мести. Даже Диме назло. Даже, чтобы доказать, что я еще кому-то интересна.

- Они меня, наверное, ненавидят?

Разумеется! Это же мои подруги! Они поддерживают меня. Твои друзья, уверена, заняли твою сторону и считают тебя свободным человеком, который решился, наконец, стать счастливым, и уйти от скучной надоевшей жены к любви всей жизни. И мне лично плевать, что они там думают. Тебе почему не все равно?

- Ты так и будешь молчать?

Иду к холодильнику, беру бутылку белого полусладкого. Дима по привычке тянется, чтобы открыть, но я демонстративно не замечаю этого жеста. Прокручиваю штопор и с силой дергаю пробку – вот так. Пускай дышит или что оно там должно делать.

Дима скрещивает на груди руки и молча следит за моими передвижениями по кухне. Когда я заканчиваю сервировать стол, ставлю по центру джем и мед в красивых креманках, и, отойдя на шаг, оцениваю композицию, он спрашивает:

- Все? Закончила? Теперь мы можем поговорить?

Бокалы! Резко разворачиваюсь, тянусь на носочках, чтобы достать два хрустальных бокала. Дима встает у меня за спиной, протягивает руку и легко снимает их с верхней полки. Молча протягивает мне и ждет, когда я возьму.

И я жду.

Когда он, наконец, уйдет.

Господи, как же душно и тошно, когда он вот так – рядом.

- Понятно, - хмыкает Ростов, - ты так убедительно показала мне, какой я гондон, что я и сам проникся. Сейчас пойду и плюну себе в рожу, а то другие делают это недостаточно часто.

Отворачиваюсь к окну, открываю на микро проветривание узкую створку – здесь так сильно пахнет Димой, что у меня начинает кружиться голова и хочется плакать. Или не от этого. Конечно, не от этого.

Ростов ругается себе под нос, бросает на меня острый злой взгляд и идет в коридор. Там он возится с коробками, пока не становится тихо. Иду, чтобы запереть дверь и натыкаюсь на него. Дима стоит в проходе, подперев плечом косяк:

- Просто поговори со мной! Это молчание, оно меня убивает! – Дышит тяжело, как после бега. Куда ты бежишь, Дима? От кого бежишь? – Надя, ну мне умолять тебя, чтобы ты со мной просто поговорила? Мы так и будем вести себя дальше? Да скажи мне хоть что-нибудь!

Что, например? Что тебя уже видели в компании красивой блондинки и маленького мальчика? Что ты просто помог донести ей покупки до машины и поехал в другую сторону, а мне уже позвонили, и, смакуя детали, все рассказали. И как эта блондинка на тебя смотрит и как вы с мальчиком похожи и даже, как вы собираетесь хитростью забрать мою квартиру, а меня сдать в психушку? Это рассказать, Димочка? Или то, как я рыдала, лежа на полу в ванной, когда нашла твою записку. Записка старая, ей, наверное, полгода. Там тебе еще не кажется, что ты любишь другую, там ты делаешь вид, что любишь меня. Или может, ты хочешь поговорить о том, как я записалась на УЗИ, но пойду туда одна, без тебя?

Я молчу не потому, что мне нечего сказать, а потому что просто не знаю, с чего начать. Все важное и все болит.

Он смотрит на меня так, будто пытается прожечь насквозь. Скулы напряжены, взгляд скользит по моему лицу, выискивая что-то знакомое. И не находит… Ну да, слишком уж я изменилась за эти две недели.

- Звонил юрист, третьего будут готовы документы на развод, - наверное, я говорю это даже слишком спокойно. Димино лицо меняется, знакомые черты заострились, стали более хищными, как у бешеного волка.

- Понятно. Я напишу, когда смогу забрать оставшиеся вещи, так чтобы мы вообще не пересекались. Но если тебе настолько противен я и мои шмотки, просто выкинь их.

Первое время до меня доносятся его шаги – лестница, лифт, громкий хлопок входной двери, будто кто-то с силой саданул по ней. А потом наступает такая тишина, что даже неслышно, как в спальне тикают часы. Как будто в нашей квартире остановилось время. Или просто кончилась жизнь.

3.2

О том, что я не заперла дверь, понимаю только когда слышу в коридоре голоса подруг. Все время, пока их не было, я сидела на кухне и тупо пялилась в стену.

- Ну и холод, - Юля закрывает окно и кидает на меня грозный взгляд. – Заморозить себя решила, бестолочь?

- А что, очень модное нынче движение – криотерапия. Так что Надя не морозится, Надя омолаживается. - Оксана подмигивает мне и ловко закидывает в рот крупную виноградину. – М, вкусно. В ларьке брала? Надо будет на обратном пути своим купить.

- А кишмиш тебе чем не угодил, - шипит на подругу Юля.

- Я и кишмиш куплю, если надо. Просто этот интересный такой, большой.

- Ага. И цена у него тоже не маленькая. И напичкан он не пойми чем.

- Девочки, Дима приходил.

Подруги резко замолкают, Оксана даже жевать перестает. Обе смотрят на меня, одна с жалостью, другая с сочувствием. Никогда не хотела, чтобы близкие люди испытывали ко мне жалость, но вот случилось. От меня ушел муж, и всем резко стало меня жаль. Это проявлялось в полных скорби взглядах, в деликатных вопросах, мол, как ты, чем тебе помочь, в том, как по-другому со мной стали говорить. Шепотом. Будто кто-то умер.

- Да, хватит! – не выдерживаю я. – Ничего такого не случилось, он просто зашел за вещами, и все.

- Поговорили?

- О чем?

- А поводов как будто нет, - Оксана выразительно смотрит на мой живот, отчего мне хочется прикрыть его руками.

Ну да, подруги громче всех кричали, что я должна все рассказать Ростову, и тогда он покается, приползет обратно, встанет на колени и будет умолять, умолять, умолять, а я…

А я – не хочу.

Такая вот плохая, дурная баба.

- Ничего я ему не сказала, - Встаю, чтобы вымыть руки, потому что кажется, что они тоже пахнут Димой. - Юль, разлей вино по бокалам, оно уже надышалось.

Девчонки действуют быстро, я даже не слышу ни их копошения, ни нервного шепота у себя за спиной. Стою и втираю какой-то едкий лимонный фейри в кожу. Лучше пахнуть этой химозой, чем парфюмом моего мужа.

- Милая, хватит, - Юля обнимает меня за плечи, притягивает к себе.

- На вот, выпей, - Оксана пихает мне в ладони горячую кружку, от которой пахнет чабрецом и мятой. – Все хорошо, мы с тобой. А Дима? Ну, чирей ему на жопу, чтоб сиделось лучше. Правда, девочки?

Юля целует меня в висок и подталкивает обратно к столу:

- Сядь, поешь, тебе питаться нужно, и отдыхать, и получать позитивные эмоции, а не вот это все. Пришел-ушел, какая разница. Он свой выбор сделал, а дальше пусть чешет в известном всем направлении.

- Жаль, что его зовут не Максим, - Оксана подает Юле бокал с белым полусладким.

- Почему?

- Потому что тогда наш первый тост звучал бы так: сдох Максим, да и х*й с ним, - подруга стукнулась бокалом о мою кружку и улыбнулась до того заразительно, что у самой губы растянусь в ответной улыбке.

Хорошо, что они пришли. А то я бы так и сидела на кухне до самой ночи, а потом просто завалилась спать.

- Когда у тебя УЗИ, - закинув в рот крекер с колбасой, Юля целится вилкой в сыр. Но нити разговора не теряет.

- Третьего, - прожевав, отвечаю я, - после развода. Решила, что этот день должен запомниться мне чем-то хорошим, встречей с малышом, а не крахом моей семьи.

- С тобой пойти?

- Нет, девочки, не надо. Я сама.

Оксана сосредоточенно кивает, а потом спрашивает – резко и невпопад:

- А Диме ты когда скажешь?

Ну вот, очередной вопрос – когда я скажу Диме. Он звучит даже чаще, чем второй – почему не сказала сразу. Ведь если бы он знал, то ни за что не ушел.

И это правда. Дима бы не ушел. Сейчас.

Но мучился бы, страдал, считал себя глубоко несчастным человеком, и умер от инфаркта, не дожив до сорока. Или все-таки набрался смелости и сбежал от меня к своей Соне, когда наш ребенок вырастет и закончит школу.

И все бы считали его героем. Вот он, какой благородный, ребенка поднял, дал ему старт в виде поступления, на выпускном сделал семейное фото с нелюбимой женой, чтобы той было чем перед соседками хвастать, и теперь может, наконец, пожить для себя.

А что при этом думает сама нелюбимая жена? Да плевать!

Или что мне к тому моменту будет не 36, а 54 и в этом возрасте начинать с нуля так сложно, так больно - на это тоже всем по фиг!

Еще и меня во всем обвинят. Знала же, что не любит, а терпела. А могла бы сама уйти.

Поэтому я не хочу ничего говорить Диме. Не хочу облегчать человеку муки выбора. Решил стать счастливым? Флаг в руки и перо для легкости, только нас не трогай.

Когда Дима ушел, он ушел от МЕНЯ. А если бы вернулся, то вернулся к НАМ. Я слишком остро ощущаю эту разницу между я и мы, между любовью ко мне как к женщине и как к матери своего ребенка.

- Я решила ничего ему не говорить, - объявляю я, ловя на себе два пристальных взгляда. - Но и скрывать не буду. Рано или поздно он сам все увидит. И когда спросит, я не стану отпираться. Зачем? Я и на алименты подам. Дима хорошо зарабатывает, а детям столько всего нужно. И подарки пусть дарит, и видеться запрещать не буду. Если из Ростова вышел паршивый муж, это не значит, что он будет плохим отцом. Но все это потом, когда мне самой станет немного легче, потому что сейчас… сейчас я даже видеть его не могу!

Юля и Оксана переглядываются. Да, все это очень не похоже на меня, но подруги даже не представляют, насколько меня обидел Ростов. Нет, не то слово, не обидел – растоптал. Уничтожил.

- Ну… - тянет Юля. - Если ты так решила…

- Делай, как знаешь, - поддерживает Оксана, пожимая плечами. - Главное, чтобы тебе было спокойно. А Ростов как-нибудь переживет.

В этот момент из коридора доносится звонок, а потом звук сообщения в мессенджере. Иду за айфоном и возвращаюсь, уже шипя от злости.

3.3

- Что опять случилось?

- Не что, а кто! Ариадна Игоревна случилась! - выдыхаю я, швыряя телефон на стол. - Невероятно! Две недели молчала, и вот платину прорвало. То она мне пиджак должна отдать, теперь вот, купила две тушки семги, хочет привезти мне стейки.

- Ну, это же хорошо, - осторожно замечает Юля. - Омега-3, тебе очень нужно.

- Дело не в рыбе! - взрываюсь я, чувствуя, как краснею. - Они все будто сговорились! Дима, который не может просто съехать! Свекровь со своими причитаниями и вечными передачками – то семга, то апельсины, то что-нибудь в Ленте по акции, а то просто поговорить. Сейчас Даша из Италии вернется и начнет трезвонить, чтобы все у меня выведать. Не удивлюсь, если однажды и Соня эта явится на порог. Девочки, я в собственной квартире чувствую себя так, будто бедную родственницу переночевать пустили!

- Так переезжай.

Я замираю с открытым ртом.

- Куда? На улицу?

- Ко мне! - оживляется Оксана, ее глаза загораются азартом. - Точнее, в соседнюю квартиру! Там как раз освободилось. Выселили ту нимфоманку, мы хоть по ночам спать стали. Ты же не будешь так орать?

- Я-то нет, - огрызаюсь я. - А вот ребенок может.

- Пусть, ему по статусу положено, - отмахивается Оксана. - Квартира светлая, чистая. Стоит дешевле твоей, ты можешь эту сдавать – ту снимать. И потом, когда родишь, нужен человек, который всегда будет рядом. А там и я через стенку, и Лешку напрячь можно, и Юля опять же недалеко живет.

Я молча смотрю на них, на этих сумасшедших женщин, которые одним махом разрулили хаос в моей жизни. Идея сбежать из прекрасной, просторной, видовой трешки, куда будет нахаживать бывший муж, кажется мне не такой глупой.

А что? И правда, эту можно сдавать, а разницу между арендой закидывать на счет под проценты. А когда станет полегче, когда переболит, можно вернуться обратно. Или наоборот, уехать еще дальше, чтобы никто не мельтешил перед глазами.

- Девочки, помогите собрать его вещи. - голос дрожит, но я держусь, не плачу. – Понимаете, я не хочу, чтобы здесь осталось хоть что-то наше. Ни одной ниточки, ни одной фотографии, ничего. Чтобы, когда он приехал в следующий раз, тут было пусто. Стерильно.

Они молчат, а я продолжаю:

- Не уверена, что смогу все это сделать сама, мне не то чтобы выкидывать, мне касаться всего этого трудно. Поможете?

Юля, не задавая лишних вопросов, тут же достает телефон.

- У меня, как мастера маникюра, связи круче, чем в Интерполе. Сейчас решим.

Через пятнадцать минут Оксана принесла из ближайшего магазина строительные мешки. Через час к нам приехала целая бригада с техникой и моющими средствами.

Мы паковали вещи, они зачищали свободное пространство. Действовали так, будто заметали следы после кровавой бойни. Здесь даже моих отпечатков не осталось.

Мои девчонки очень ловко поделили вещи в три категории – Дима, Надя, общее. Вещи Ростова аккуратно сложили в коробки, которые он сам и заберет. Мои - паковали для переезда. Все остальное, все что хоть как-то намекало о нашей с Димой жизни, я решила выкинуть.

Квартира потонула в звуках. Голоса людей, музыка, гул пылесосов и шипение пароочистителя. К звукам добавились запахи – химические средства пахли неприятно, так, что хотелось закрыть нос.

Чтобы я не дышала гадостью, девочки отправили меня в спальню и велели открыть окно, а сами продолжили сборы.

Эта комната не была маленькой, но мы решили не захламлять ее, оставитли только огромную кровать и стол с ноутбуком. Это Димин компьютер, не знаю, почему муж его здесь забыл, но уверена, скоро он приедет за ним, потому что там его жизнь. Его работа. Его… все.

Включаю ноут. Набираю пароль, который не менялся с первого курса универа, открываю папку с фотографиями. То что сейчас общей кучей хранится в облаке, раньше бережно систематизировалось по папкам, по событиям, по годам. Снимок за снимком. Вот наш первый отпуск после свадьбы. Я еще бледная, очень худая, но глаза горят. А вот мы в университете, сидим на лекции. Дима притворяется, что спит на парте, я, что пишу конспект у него на спине. Мы смеемся. Мы счастливые, по уши влюбленные. А вот это уже вручение дипломов, на которое родители Димы так и не пришли.

Ну как же, сын их подвел, бросил Москву ради какой-то безродной девицы.

Я тогда рыдала, думала, что это все моя вина, даже хотела позвонить им и попросить прощения. Сама не знаю, за что. Просто чувствовала себя виноватой. Но Дима не дал. От тогда страшно разозлился:

- Они сами себя наказали, не желая узнать, какая ты у меня чудесная.

- Ты хотел сказать - безродная?

- Может и так. Иди сюда, моя любимая бесприданница. Граф Ростов не даст тебя в обиду.

- Дурак, - смеялась я, пока он целовал меня в мокрые от слез щеки.

И в тот момент я бы ни за что не поверила, что Дима меня не любит.

Там, в фотоальбомах было много всего. Смешного, трогательного, красивого. Там была целая жизнь, которую Дима у меня забрал.

Я же заберу у него всего лишь часть этой жизни – воспоминания о нашем прошлом.

Руки дрожали, когда я выделяла файл за файлом. Наши поездки, наши праздники, наши глупые себяшки. Я нажимала «Удалить», а затем очищала корзину. Безвозвратно.

И с каждым щелчком мышки становилось легче. Словно я не просто стерла файлы, а разрушила старый, обветшавший дом до самого фундамента. И на этом голом, чистотом камне начинать строить заново уже не так страшно.

Ночью, когда девочки из клининга ушли, когда Оксана перевела хозяину аванс за квартиру, когда мусор был вывезен, а мои вещи собраны и сложены Юле в машину, я осталась одна.

В чужом стерильном пространстве без какого-либо напоминания о себе.

Последняя ночь дома была первой, когда я, наконец, выспалась

А утром, сложив постельное, чтобы даже его не осталось, я, проверила все шкафчики, и удостоверившись, что здесь абсолютно пусто, сняла обручальное кольцо и положила его на стол.

Глава 4

Я опаздывал.

Просто не учел, что в это время будут пробки. Кое-как съехал с главной и дворами добрался до ЗАГСа. Того самого, где мы с Надей когда-то расписались.

Тогда было лето.

Сейчас ноябрь. Везде, куда не ткнись, грязь. С серого неба срывает снег. Не белые пушистые облачка, а мелкая крупа, которая затем и нужна, чтобы утонуть в бурой жиже на дорогах. Уличный пейзаж максимально точно отображает то, что у меня внутри.

Мне херово.

Херовило, когда я сюда ехал, и совсем накрыло, когда увидел ее.

- Ты опоздал.

- Отлично выглядишь!

Говорим мы почти одновременно.

Надя смотрит на меня так, будто я ей посторонний и даже плечом не ведет. Разворачивается и толкает тяжелую деревянную дверь, не дав мне возможности сделать это за нее.

- Если так занят, мог бы оформить доверенность.

- Я не занят, просто пробки.

- Как скажешь.

Надя замолкает, когда мы доходим до лестницы. Она тут одна – парадная. Широкая, с резными периллами, она поднимается вверх к окнам из цветной мозаики, такой яркой, что слепит глаза.

Надя щурится.

Один в один как тогда, восемнадцать лет назад.

Она даже на свадьбу надела красное. Отказалась от пышного платья, которое для нее купили мои родители. Дорого, да и неуместно.

Я не спорил. Красный цвет очень шел Наде и добавлял хоть какой-то живости болезненно бледному лицу. Я видел, как она волновалась, хотя и самого трясло не слабо.

- Димочка, ноги дрожат, мне кажется, я сейчас упаду.

- Не дрейфь, - успокаивал я Надю, - давай, вот так, цепляйся за руку и пошли.

- А куда? Я просто первый раз замуж выхожу.

Вот так сказанная на нервах глупость может здорово разрядить обстановку.

- Прости, пожалуйста, я тоже до тебя ни разу не женился. Но, судя по наличию лестницы и отсутствию других вариантов, думаю, что нам наверх.

Надя странно хохотнула и вложила дрожащие ледяные пальцы мне в ладонь.

Мы отказались от праздничной росписи. Когда стало понятно, что пышной свадьбы не будет, я попросил родителей извиниться перед их друзьями и все отменить. Они, как мне кажется, этому даже обрадовались. Будет меньше неудобных вопросов к таким порядочным нам. Мама предложила поужинать в ресторане, я же уперся и в этом - отметим дома и все. Никакого официоза, только свои. Наша семья и Надина. Точнее не так. Мои родители с сестрой, Надина мама и уже наша с Надюшей семья.

Тогда было страшно.

Теперь – тошно.

- Цепляйся за руку и пошли, - как-то на автомате повторяю сказанную когда-то фразу. Надя кидает на меня пренебрежительный взгляд и, увернувшись от протянутой ладони, шагает наверх.

Она торопится, хочет поскорее от меня оторваться, и потому не замечает, как нога в черном, плотном как чулок сапоге, едет по мокрому ковру. Надя вскрикивает, падает, а я ее ловлю.

- Ну вот, - бурчу, пытаясь поставить ее обратно на ноги, - довыделывалась?

- Дим, отстань, пожалуйста, а?

- Сейчас разведемся и отстану, а пока еще я твой муж и становиться вдовцом не намерен. И сапоги эти. – Недовольно цокаю на высоченные шпильки, - ну на хера, Надь? Ты погоду видела? Ты перед кем выеживаться собралась?

- Не перед тобой, - спокойно отвечает она и смотрит прямо мне в глаза. – Развод, Дима, для некоторых женщин праздник более значимый, чем свадьба.

- И ты видимо в их числе, - зло шиплю я, и хватаю жену под локоть. – Не дергайся, а то опять упадешь.

Сегодня, как и восемнадцать лет назад, я веду Надю под руку. В том же ЗАГСе, в той же комнате и свидетельство нам выдает та же женщина, что и расписывала, хотя уже тогда она казалась мне невыносимо старой. Сейчас перед нами почти мумия. И все равно, даже она выглядит живее, чем мой несостоявшийся брак.

Пока я туплю, Надя что-то обсуждает с сотрудницей ЗАГСа. Мозг выдергивает отдельные фразы, среди которых цепляется за одну «бланк для смены фамилии».

- Ты будешь менять фамилию, - почему-то меня это удивляет.

- А были причины думать, что я оставлю твою?

- Ну как же… все привыкли к тому, что ты Надежда Ростова.

- Отвыкнут, - фыркает Надя. – Потому что теперь я Синицина. Точнее скоро стану ей. – Она говорит все это даже не повернув ко мне головы, будто и не со мной вовсе. Прощается с кем-то, отшучивается на поздравление с новым этапом в жизни и ойкает, когда я снова хватаю ее за руку. На этот раз держу крепко, чтобы не сбежала.

- Ты на такси?

- А как ты… - говорит и запинается.

Ну да, Надя в жизни не сядет за руль в такую погоду. Слишком аккуратная. А я слишком хорошо ее знаю – вот и весь секрет.

Мы выходим на улицу, я по инерции поправляю ей на пальто шарф, и только потом понимаю, насколько это неуместно. Привычка касаться своей жены оказывается гораздо сильнее, чем я думал.

- Куда тебе, я подвезу.

- Не надо, я сама.

- Да, я уже видел, как ты сама. Давай, диктуй адрес.

- Дим. – Надя останавливается и поднимает на меня свои темные, нечитаемые глаза. Совершенно для меня необъяснимые. Никогда не понимал, о чем она думает. Радуется ли, печалится – кто знает? Точно не я. Тогда не знал, сейчас и подавно. – Я еду на встречу и твое появление там неуместно.

- Даже так?

По-другому смотрю на красное по фигуре платье и в тон ему помаду. Я думал, что это она для меня, а оказывается..?

- И с кем, позволь полюбопытствовать, ты встречаешься?

- А это уже не твое дело, - широко улыбается моя благоверная.

Она смотрит мне за спину и вдруг, замирает. Полное, абсолютное отсутствие движения. Даже дыхание, кажется, остановилось. И это выглядит… странно. Как и то, что происходит дальше.

Надя тянется на носочки и целует меня. Легко, небрежно, в губы.

- Что это было? – Спрашиваю, отстранившись от нее.

- Подарок на прощение. – Она вытирает след от помады с моего лица. Ненавидел эту ее привычку красить губы красным. – Запачкала, прости.

Что за херня происходит! То она играет в молчанку, то в холодную неприступную феминистку, которая «все сама», то даже подойти к себе не дает, а потом целует сразу после развода.

Глава 5

Все плохо.

Целоваться с бывшим мужем сразу после развода – последнее, что могло прийти мне в голову.

И я никогда бы не допустила подобного… если бы не увидела ее! Какое свинство - пришла проконтролировать, чтобы Димочка получил нужную печать в паспорт! Снял супружескую удавку с шеи. А она, удавка то есть, не очень-то его и тяготила, раз он допустил, чтобы Соня приперлась сюда в принципе!

Значит, знала? Значит, ждала? Значит, он дал ей повод себя ждать?

А как заливался, как пел, что все сделает правильно, что до свадьбы, тьфу, то есть до развода ни-ни. Скотина! И мудак! И мерзавец! И я уже не знаю, какими словами его крыть, они все как будто закончились, когда он взял и поцеловал меня в ответ.

Я ведь просто хотела щелкнуть по курносому носу эту Соню, сбить с нее спесь, мол, так его хочешь, да? Ну, хорошо, забирай, потому что мне больше не нужно.

А в итоге дрожу в приемной клиники, где буду делать УЗИ и не могу прийти в себя. Помаду с губ я стерла сразу, не хочу, чтобы она напоминала о собственной глупости. Было бы можно, сняла бы и шпильки и трикотажное, узкое, как вторая кожа платье. К чему? Для кого?

Хотела ему что-то доказать? Доказала, молодец!

Все это не должно меня больше касаться, меня вот, встреча ждет. С самым главным человеком моей жизни.

Из кабинета выходит медсестра и приглашает меня в маленькое темное помещение. Я стягиваю колготки, ложусь на кушетку и задираю до груди платье, чувствуя себя при этому ужасно глупо. Надо было надеть брюки и рубашку, тогда не пришлось бы лежать с голым задом при посторонних.

Медсестра меня казалось даже не замечает, печатает что-то, сверяясь с бланками, которые я принесла из регистратуры.

Наконец слышу, как хлопает дверь и в комнате появляется мой врач. Анну Юрьевну я знаю давно, как человек глубоко погрязший в теме планирования беременности, я запаслась и своим узистом, и гинекологом, и репродуктологом, и бабкой – ведуньей и батюшкой, к которому пошла на исповедь, когда ничего из перечисленного не помогло. Почти всех этих «спасателей» я вычеркнула из своей жизни. Каждый из них точно знал, что мне надо делать, убеждал, что на этот раз получится, а я верила. И обжигалась о каждую такую напрасно подаренную надежду.

Остались только церковь, в которую иногда хожу и вот... Анна Юрьевна.

Она мою ситуацию знает и потому так обрадовалась, когда я позвонила, чтобы записаться на прием.

- Наденька! Ну, наконец-то! – Я не вижу, но чувствую, что женщина улыбается, глядя на меня. - Поздравляю, родная! Мы так этого ждали!

- Спасибо,- чувствую, как комок подкатывает к горлу. От такой простой, искренней радости всегда хочется плакать.

- А где же Дима? - оглядывается врач. – Не говори, что на работе!

- Угу, - киваю я, глядя куда-то в сторону. – Из офиса не отпустили.

- Ну, мужики, дают, - качает головой Анна Юрьевна, натягивая перчатки. - Такой момент пропускает. Ничего, мы ему устроим целую фотосессию. Пусть потом жалеет!

Она льет мне на живот холодный гель, отчего мышцы непроизвольно сжимаются. Приборчик скользит по животу, оставляя липкий след. Неприятное ощущение. Еще и потому, что на этой кушетке раньше я ничего хорошего не слышала.

- Так-с, - бормочет Анна Юрьевна, пристально глядя в монитор. - Матка... размеры... - она диктует медсестре цифры и термины, которые мне ни о чём не говорят. Я замираю, и пытаюсь расслышать что-то помимо голосов. Что-то другое. То, как бьется сердце моего ребенка, например.

Жду, когда врач повернет ко мне экран монитора и покажет маленькую фасолину, которая скоро станет человеком.

Всматриваюсь в лицо Анны Юрьевны, ищу там какие-то эмоуии.

Проходит минута, другая. Тишина в кабинете становится густой, давящей. Даже медсестра перестала печатать, потому что ей больше не диктуют цифр. Она ждет так же как и я. А Анна Юрьевна просто водит датчиком, не сводя сосредоточенного взгляда с экрана.

- Все в порядке? – Голос как у цыпленка, еще и дрожит.

- Да, Наденька, всё хорошо. Точнее... Полина, - врач оборачивается к медсестре, - вы не могли бы оставить нас наедине?

Дверь закрывается. Беру протянутую салфетку, механически вытираю живот. Уже понимаю, что случилось что-то плохое, но уговарваю себя держатся.

- Что там, доктор? Жить буду?

Анна Юрьевна смотрит на меня с такой жалостью, что вся моя наигранная бодрость разбивается в прах.

- Анна Юрьевна, - осторожно подбираю слова, хотя каждое из них встает у меня поперек горла. - Мне нужно на чистку, я верно понимаю?

- Не совсем, Надь... Скажи, ты сдавала ХГЧ в динамике?

- Только в первый день, когда сделала тест. Потом... потом решила не доводить себя до невроза. Если всё хорошо, то и будет хорошо. Я что-то сделала не так?

- Нет-нет, ты умница... Просто... нет, чистка тебе не нужна, Надюша. - Она гладит меня по щеке, но это не успокаивает. Наоборот, становится в тысячу раз страшнее.

- Почему же? – хриплю я, и смотрю в сторону, так чтобы ей не были видны стоящие в глазах слезы.

- Наденька, понимаешь, иногда бывают такие ситуации... когда тест показывает две полоски, но беременности на самом деле нет.

- Там было десять тестов. Все десять не могут ошибаться, - упрямо твержу, отказываясь верить.

- Могут, - вздыхает она. - Они поэтому и называются ложноположительными.

- И... в каких ситуациях тесты врут?

- В разных. Бывают кисты, гормональные сбои... Нельзя вот так, сразу ставить диагноз. Нужно разбираться...

Я уже не слышу продолжения. Внутри всё обрывается. Моя мечта, моё спасение, тот самый свет, ради которого я держалась, - все это вдруг исчезло.

Пытаюсь слезть с кушетки, но от волнения и стресса не чувствую ног, не могу на них опереться.

Анна Юрьевна щёлкает выключателем. Резкий свет больно бьёт в глаза, заставляя зажмуриться.

- Вот, держи, - она протягивает мне стикер с фамилией, телефоном и адресом клиники. - Это очень хороший врач, просто золотой! Он обязательно во всем разберется и поможет.

Я беру бумажку. Пальцы не слушаются. Всё, что было моим будущим, теперь уместилось в этом клочке бумаги. Мельком смотрю, что там написано, и взгляд цепляется за цифры. Очень знакомые, очень страшные.

Глава 6

Страх бывает разным. Мой пахнет ноябрьской грязью, липкий на ощупь и зеленого цвета – один в один как шторы в новой квартире.

Их я заменила в первую очередь, потому что каждый раз, глядя в окно, чувствовала могильный холод и мурашки по спине.

Я стала просыпаться по ночам. Ложусь рано, но в три часа будто кто-то специально будит меня. Не громкими звуками, не шумом - тишиной. Так и лежу до утра - с открытыми глазами и колотящимся сердцем. Оно стучит гулко. Не то в висках, не то в кончиках пальцев. Я прижимаю ладони к груди, чувствую под кожей дикую, неконтролируемую дрожь и мысленно умоляю:

«Перестань. Сейчас меня убивает не рак, а ты».

Оно не слушает, продолжает биться как в припадке. И кажется, что сердце больше не болит, оно… дерется?!

Будто сражается со мной же за право жить.

Самое обидное, что мне даже некого обвинить в том, что случилось.

- Так бывает, - сказал врач, когда пришли результаты моих анализов.

Не те слова, которые хочет услышать молодая здоровая женщина, узнавшая, что у нее рак.

- Я же даже простудой никогда не болела, ни аллергии, ни мигрени, ничего, понимаете? У меня и аптечки толковой нет, потому что не зачем. А теперь?

- Теперь будет, - равнодушно, но без жестокости ответил он. Просто констатация. Новые правила жизни.

Наверное, онкологи и должны быть такими - холодными и прагматичными. Сопли утирать не их работа. Если я хочу сочувствия, то это точно не сюда.

А куда тогда?

Маме не позвонишь, в ее возрасте, с ее анамнезом я просто не хочу пугать пожилого человека. И потом, знаю, что вместо поддержки получу очередную порцию нравоучений от опытного педагога. Не от любящей матери.

Юля придет и сделает все, что надо. Уберет квартиру, поговорит с врачами, напишет письмо в минздрав, будет варить борщ и возить меня в онкоинститут, если я не смогу сама. Но все это она сдает молча, не сказав и слова.

А Оксаны наоборот, там слов столько, что я уже глохну. Она сетует, ругается, плачет, материт мироздание, пытается вытащить меня из дома, взбодрить... и совсем не понимает, что ее энергия - как ураган в стеклянной комнате. От нее только осколки и больно.

Может быть, я не права, может потом буду жалеть, но решаю не отвлекать близких собственной немощью и по возможности справляюсь сама. Даже когда одна звонит, а другая колошматит в дверь. Улыбаюсь и вру, что все в порядке.

Даже сегодня, во время консилиума по моей болезни – сказала девчонкам вскользь и перевела тему. Ну его…

Ничего страшного там нет, мне просто расскажут, как мы будем меня лечить.

Именно так я себя успокаиваю, пока жду такси – сесть за руль в таком состоянии просто не могу.

И чуть не плачу от радости, когда на пороге онкоиснтитута вижу Юлю.

Она обнимает меня, крепко прижимает к себе и не задает не единого вопроса. Потому нам обеим все понятно и так.

- Пойдем скорей, я дико опаздываю, там на дорогах вообще апокалипсис!

Юлька кивает и ускоряет шаг, так что до нужного кабинета мы добегаем за пару минут. Перед дверью, Юля останавливается, осматривает меня с ног до головы – сапоги на каблуках, джинсы, рубашка, красное пальто и в тон ему помада. Убийственное сочетание. Подруга одобрительно хмыкает:

- Красотка. – И тихо, так тихо, что я едва слышу: - Ну, с Богом.

А потом мы заходим внутрь…

6.2

В кабинете – небольшое, но очень светлое помещение – где нас уже ждут. Мой лечащий врач Александр Александрович, он перебирает какие-то бумажки и выписки. Незнакомая женщина чуть за сорок. Она коротко кивает нам с Юлей и возвращается обратно в телефон. И главврач института. Его я узнала сразу, он когда-то консультировал мою маму. Хороший такой дядька, добрый.

Спасибо Анне Юрьевне за то, что подняла все свои связи и договорилась о консультации без очередей и ожидания квоты. Попасть в сюда можно либо по большому блату, либо за большие деньги. У меня нет ни того, ни другого.

Главный улыбается мне мягко, по-отечески.

- Надежда Игоревна, ну-с, рассказывайте, с чем пришли, - начинает он.

- С хорионкарциномой она пришла, ну же Глеб Борисович, мы только что обсуждали, - недовольно бурчит хирург, на что получает полный упрека взгляд от главного.

Понятно, за плохого полицейского отвечает здесь Александр Александрович. Ну, главное, чтобы врачом при этом оказался хорошим.

Мы с Юлей садимся на стулья, предназначенные для посетителей, и слушаем:

- Вы нее волнуйтесь, - продолжает главный. - Сначала мы проведём небольшую хирургическую процедуру, чтобы удалить всё ненужное.

В его тоне есть что-то успокаивающее, но слово «ненужное» режет слух. У меня внутри не ненужное, а болезнь, которую я не понимаю и которая меня пугает.

- Как это вообще случилось? – Обращаюсь к своему хирургу. Мне больше нравится, когда со мной общаются по-взрослому. - Это со мной что-то не так?

- Да все с вами нормально, просто генетическая поломка. Если говорить точнее, после оплодотворения вместо эмбриона стала развиваться опухоль из клеток трофобласта. В норме они должны были стать плацентой. Но не в вашем случае. Эти клетки ведут себя агрессивно: они прорастают в ткани и могут давать метастазы. Собственно это и увидела на УЗИ Анна Юрьевна. Не плод, а такую вот кашу.

Вот так. Всё просто и ясно. Я даже здесь не могу состояться и вместо ребенка у меня вышла каша – злокачественная, и смертельно опасная.

- Понятно.

Все это я на самом деле уже знаю, даже изучала протоколы лечения, но когда мне объясняют так – просто, своими словами, то и правда не остается вопросов. Даже к мирозданью. Так бывает, или что там мне сказали на первом приеме?

- После чистки нужен будет перерыв в две-три недели. И потом снова к нам.

- Почему?

- Ну, зайка моя, вам нужно поднять показатели крови, - говорит главный, - тромбоциты и лейкоциты. Будем колоть стимуляторы, пить лекарства. Организм должен быть готов к основной терапии.

- А разве не нужно начать химию как можно раньше?

Александр Александрович переводит взгляд с раскладки у себя на столе на меня.

- Не в вашем случае, Надя, - он поправляет очки у себя на носу. – Вы должны понимать, что смертность от онкологии чуть выше, чем от сопутствующих ей… ну, обстоятельств. Сколько раз было, что выводим человека в ремиссию, а он на радостях бежит на любимую дачу, саженцы кутать в мороз, заболевает и сгорает от пневмонии. А потому что иммунитет как у котенка и нас никто слушать не хочет! – Александр Александрович говорит так, что становится понятно, эту тему он воспринимает особенно остро. - Или вот у вас, ну анализы же ни к черту! Вы с такими показателями и опухолью, которая хорошо поддается лечению, можете уже на первой химии откинуться! Просто потому что тромбоциты у вас изволили пойти погулять, как вы еще на ногах стоите с такой кровью! Но учитывая ваш возраст и терапию, с большой вероятностью организм справится сам. А если динамики не будет... - он делает паузу, - потребуется переливание тромбоцитарной массы. Чтобы исключить риск кровотечений.

Все это звучит уже серьёзнее, чем я предполагала.

- Хорошо, перерыв так перерыв.

- В стационаре мест нет, - сразу предупреждает хирург. – Если только утром на капельницы и еще вечером на уколы.

- Уколы я могу делать сама, - вмешивается в разговор Юля, и я сжимаю ей руку, чтобы хоть как-то поблагодарить. От мысли, что придется приезжать сюда два раза в день, у меня в глазах темнеет. – Я закончила курс младшей медсестры, могу и уколы и капельницы. Если нужно.

- Учтем, - кивает Александр Александрович.

- А когда ваши показатели поднимутся, мы перейдём к химиотерапии, - главный снова улыбается, отчего его круглое румяное лицо становится похожим на колобка в мультике. - Несколько курсов, и вы будете абсолютно здоровы.

- Несколько это сколько? – Не зря я в школе учила немецкий. Во всем мне нужна точность.

Александр Александрович отвечает, не отрывая взгляда от бумаг.

- Шесть-восемь.

- Лучше бы шесть, - говорю я почти машинально.

Юля незаметно дергает меня за ткань рубашки.

- Мы не на рынке, - шепчет она. - Здесь не торгуются.

Я молчу, и правда, в чем смысл моих замечаний? Сколько скажут, столько и сделаю. Хоть десять, хоть двадцать – лишь бы помогло.

Главный, видит мою реакцию и думает, что я сейчас начну спорить или что-то доказывать:

- Не зацикливайтесь на цифрах, - говорит он ободряюще. - Главное - результат. Уже через полгода, максимум год, вы будете абсолютно здоровы. Вы даже не представляете, насколько хорионкарционама хорошо поддается лечению. Процент выздоровления очень высок. Всего пять-десять процентов летальных случаев.

В воздухе повисает тягостное молчание. Его слова должны были утешить, но они лишь подчеркнули существование той самой пропасти.

- Около двадцати, - поправляет Александр Александрович, все так же глядя в мои анализы.

Главный врач лишь легко взмахивает рукой.

- Ну да, - соглашается он, как будто это сущая мелочь. - Но это значит, что у вас целых восемьдесят процентов на полное выздоровление!

Наверное, он ждет, что я облегченно выдохну, но нет, не получается. Дышать вообще становится все труднее.

Если учесть, что вариант развития хорион-чего-то-там составляет 0,0025% на все случаи оплодотворения, и я угодила в такой узкий сегмент, что мне стоит попасть в 20% несчастных, которые умирают при такой замечательной, как меня пытаются убедить, опухоли.

Глава 7

Я не могу уснуть. Просто ворочаюсь с боку на бок, а сон не идет. Завтра сложный день, один из тех, что хочется вычеркнуть из жизни. Надо написать заявление на больничный и поговорить с начальником. Объяснить, куда и насколько я пропадаю.

Сама мысль об этом разговоре вызывает тошноту. Но я обязана это сделать. Главное, чтобы он не начал меня жалеть. Ненавижу жалость. Она унижает. Ставит тебя в слабую позицию, а я хочу быть сильной. А если не хочу, то… должна

Встаю и проверяю сумки. Все собрано, лежит где надо, аккуратно и продуманно. Зубная щётка, тапки, халат, книга, наушники, кружка и заварка… Кажется, я готова ко всему. Ко всему, кроме самого главного - смириться с тем, что это все происходит на самом деле.

Иду в ванную. Говорят, в таких случаях нужно умыться холодной водой. Успокаивает. Включаю свет, и от собственного отражения в зеркале становится хочется плакать.

Тонкая бледная кожа, сухие губы, заострившийся подбородок и волосы. Лицо уже говорит о болезни, они – нет. Ну, это пока, скоро я начну находить клоки волос на подушке, одежде, полу. Особенно сильно они лезут по ночам. Помню, как плакала мама, когда проснувшись, увидела, что стала почти лысой.

Открываю шкафчик и достаю маникюрные ножницы. Маленькие и неудобные, но других у меня нет. Беру прядь… режу.

Раздается противный звук, похожий на хруст снега под ногами.

Но я не останавливаюсь и не мелочусь, стригу сразу по шею, уговаривая, что так будет лучше, а у самой в глазах слезы.

Я опускаю взгляд вниз и вижу, как пряди волос черными змеями лежат на кафеле. Сползаю вниз спиной по стене, беру в руки несколько таких вот мертвых змей и чувствую, как накрывает. Волна, от которой не спрячешься. Я начинаю реветь. Громко, некрасиво, навзрыд.

Сквозь всхлипы в голове стучит один и тот же вопрос: «За что?»

Просто за что всё это? Я всегда старалась быть хорошим человеком. Не обманывала, не обижала, не брала чужого. Я сама для себя придумала кучу правил, а кто-то другой забил на все правила и живёт себе счастливо. С моим мужем.

От одной этой мысли внутри всё сжимается в тугой, болезненный комок. Как сильно я его любила, так же сильно сейчас ненавижу.

Не за то, что предал. Не за то, что бросил. А за то, что, пока был рядом, стал мне защитой, смыслом, жизнью, воздухом. Он ушел - и теперь я не знаю, как дышать.

Если ты всегда любил Соню, то зачем все это? Зачем женился на мне, зачем заставил поверить, что мы не просто семья, не просто близкие люди, нет! С тобой я чувствовала себя так, будто мы две половины одной души.

И сейчас, когда тебя нет, а я столкнулась с болезнью, мне хочется выздороветь. Однажды встретить тебя на улице, посмотреть в глаза. И понять, что ты меня больше не держишь, отпустил.

Но еще, мне хочется, умереть. Об этом страшно даже думать, но да, мне хочется, чтобы лечение не помогло, чтобы меня, вот как есть, хоронили в открытом гробу, и ты бы стоял над могилой и плакал, потому что тогда бы точно понял, кого потерял. Это глупо, это по детски, это зло.

Но сейчас я хочу тебе той же боли, что пережила я сама.

Нет, не так.

Пускай тебе будет в 1000 раз больнее.

Дверь в ванную с треском распахивается. На пороге стоит Оксана. Она растерянно смотрит по сторонам, не сразу поняв, что нужно вниз. И только увидев меня на полу, опускается рядом, и кладет мою голову себе на колени.

И качает. Как ребенка.

- Как ты... сюда попала? - выдавливаю я сквозь рыдания.

- У меня были запасные ключи. Остались от первых хозяев, я им цветы поливала, - Оксана плачет тоже.

- Отдай их мне. Не хочу, чтобы ты приходила и видела меня в таком... состоянии.

- Ага, хрен тебе.

Оксана перебирает пальцами короткие влажные пряди волос и вздыхает.

- Небось, уже жалеешь, что твоя соседка съехала? Та хоть стонала, а не выла, как я.

- Да что она там стонала, так, имитировала, - отмахивается Оксана. - Не бывает такой страсти, чтобы по два часа подряд. Это ж так весь пирожок можно стереть до самого повидла. Дай, посмотрю, что ты там натворила.

Она отодвигается, чтобы рассмотреть мою стрижку и хмурится.

- Не могла меня позвать, если уж так невтерпёж было? Сейчас, погоди.

Подруга уходит и через пару минут возвращается с парикмахерскими ножницами и стулом из моей же кухни.

- Садись. И выпрями спину, ты же не хочешь завтра на работу косая прийти?

Странно, но её привычное ворчание успокаивает.

- Я, когда Сашка маленький был, его сама стригла. Потом и Лёху, и свекровь. Короче, салон на дому. Лишь бы немного сэкономить. Надь, не вертись, кому говорю!

- Хотя бы... хоть немного красиво? – всхлипываю я

- Очень. Я тебе давно говорила - состриги эти космы. Правда, я имела в виду длину по плечи. Господи, ну что ж так криво-то? Под горшок, что ли стригла?

Мы смеемся, а потом... я вдруг говорю. Как будто не сама, как будто кто-то за язык тянет.

- Оксан... Я ведь помню, как у мамы выпадали волосы. И как она кричала, тоже помню. И как не помогали обезболивающие. Я все-все помню. И очень боюсь.

Голос срывается на шепот:

- Мне так страшно…

Оксана замирает с ножницами в руке. Её лицо становится серьезным. Она молчит секунду, а потом шепчет в сторону

- Можешь поговорить с Димой?

Я замираю, будто меня окатили ледяной водой.

- О чём? О том, что у его бывшей жены рак? Нет, это больше не его забота.

- А чья?!? Знай он - уже был бы здесь. Поднял бы на уши весь город, достал лучшие лекарства, лучших врачей, узнал, что тебе для выздоровления нужно мясо какой-нибудь синезадой выхухоли, и лично бы её кокнул, чтобы сварить тебе суп!

- Пускай Соне своей суп варит! - взрываюсь я.

- Надь, ну хватит, это все так глупо! Ты кого сейчас хочешь наказать, себя? Его? Умру Диме на зло, а он пусть на моих похоронах смотрит на меня красивую и плачет?

Я кусаю губу. Становится стыдно, ведь именно об этом я сегодня и думала.

Глава 8

- Доча, ну как же так! – Матвей Евгеньевич почти плачет. – Как мы без тебя?

- Да бросьте, - улыбаюсь я, - меня быстро на ноги поставят! Вы и соскучиться не успеете, как я уже вернусь.

- Глупости не говори, Надюш. Что значит, не успеем? Успеем. И соскучиться, и поплакать и в больничке тебя навестить. Если что-то надо, ты скажи, мы принесем.

- А вот это лишнее, - перехожу с официального тона на привычный, как делаю всегда, стоит нам с шефом остаться наедине, – Матвей Евгеньевич, я никому не сказала про болезнь, пускай так оно и будет. У меня и диагноз специфический, тут и онкология, и сорванная беременность, да еще и развод. Представляешь, как на меня будут смотреть? Кроме тебя никто ни о чем не знает, и если эта новость пойдет дальше, кроме тебя и винить будет некого.

- Надь…

- Я серьезно. Мне нужно сконцентрироваться на выздоровлении, а чужая жалость в этом не помощник. Я и так еле держусь, понимаешь?

- Ох, дочка, - он трет красные, воспаленные глаза.

Видно, что новость о моей болезни подкосила начальника. За один час – минус десять лет жизни и из бодрого мужчины, которым Матвей Евгеньевич всегда казался, он вдруг превратился в старика. Сколько лет шефу я не знала, догадываюсь, что сильно больше, чем он всем говорит. Когда я сюда устроилась, он уже был взрослым. И первым, кто принял меня в коллектив. Наставлял, помогал, подсказывал, а иногда учил тому, что не рассказывали в университете. Вот и повелось с тех пор, что я его дочка, а он мне как отец. По-настоящему близкий человек. Поэтому я и сказала Евгеньевичу правду.

- Для всех остальных я в санатории, поправляю здоровье после развода, хорошо?

Он ничего не говорит. Обнимает меня своими большими неуклюжими как грабли руками. Да так сильно, что дыхание перехватывает.

- Девочка моя, я никому ничего не скажу. И буду молиться за тебя от всех нас.

- Спасибо.

Ну вот, обещала не плакать, а сама в слезы. Выскакиваю из кабинета, мельком вытирая глаза, и сама не замечаю, как врезаюсь в коллегу.

Или не коллегу.

- Тебя-то я и ищу, - рычит Дима нас самым ухом. – Надь, ты совсем ополоумела или что вообще с тобой происходит? Ты знаешь, сколько я ждал согласование по «Небу»? А теперь, когда все готово, выясняется, что одна стерва из Госэкспертизы забрила мой проект! Не знаешь, кто бы это мог быть? Фамилия незнакомая, не то Синичкина, не то Скворцова.

Млять. Только этого мне сейчас не хватало. Разборок с бывшим мужем.

- Дим, давай решим этот вопрос через пару недель, пожалуйста, - говорю спокойно, хотя все внутри дрожит от напряжения, и глаза до сих пор мокрые после разговора с шефом.

Дима смотрит на меня, лицо его меняется и из зверского становится напряженным:

- Что с тобой? Ты плакала? Тебя Евгеньевич обидел? Я сейчас с ним поговорю…

- Ты ни с кем не будешь говорить, - устало прошу я.

- Но ты же плачешь.

- И что?

- Ты никогда не плачешь.– Ну вот, напряжение сменяет беспокойство, вижу это по вмиг сузившимся зрачкам глаз. - Что-то случилось?

Ты случился. На мою голову.

- Все в порядке, - вру я, - просто пришла подписать заявление на отпуск, а Матвей что-то ударился в ностальгию, стал вспоминать времена, когда я только устроилась в департамент, фотки в архиве нашел, вот я и разнылась. Пройдет.

Дима мне не верит. Его взгляд, тяжелый и пристальный, будто насквозь сверлит.

- Отпуск? – хмыкает он. - Куда?

- А это, Димочка, не твое дело, - выдыхаю я.

- Даже так?

- Да так. Пожалуйста, давай перенесем наш разговор на пару недель, а лучше после Нового года, все равно на праздники никто работать не будет.

- У вас может и не работают, а я за каждую копейку отвечаю, так что, нет, милая моя, мы все обсудим сейчас, - он берет меня за руку и ведет по коридору к моему кабинету, а я слишком устала, чтобы возражать и слишком не люблю сцен, чтобы спорить с ним на глазах коллег. Чувствую на себе десятки колючих взглядов. Весь офис замер и следит за нами как за самым интересным сериалом в их жизни.

8.2

Дверь закрывается с такой силой, что ручка со звонком бьётся о стену.

- Ты знаешь, какие убытки мне сейчас светят из-за твоего фантазийного заключения? – мягко рычит Ростов мне на ухо.

Ладони мгновенно становятся влажными.

Я делаю глубокий вдох. Включаю режим главного специалиста, а не бывшей жены. Мой голос звучит нарочито ровно и холодно, будто я читаю доклад незнакомым людям.

- Твои убытки волнуют меня меньше всего, Дима. Ваш проект нарушает СНиПы по размещению климатического оборудования. Вы не предусмотрели технически грамотного решения, что в будущем создаст массу проблем для жильцов и испортит фасад всего здания.

- Мы заложили центральную систему климат-контроля.

- Отлично, Дим! – мой фальшиво сладкий тон даже меня удивляет. Не знала, что я умею так говорить. - Вот только обслуживание ее стоит как крыло самолета, и она нестабильна. А в твоем замке из стекла всего за сутки без кондиционеров жильцы превратятся в печеные яблоки.

- Да есть там ниши для кондеров! – Взрывается Ростов. – На балконах!

Я, наконец, поднимаю на него глаза. Как же трудно говорить вот так, когда мы перестали слышать друг друга.

- Просто супер! – шиплю я. - Что делать студиям, у которых балконы не предусмотрены? Молиться?

- Пользоваться центральной… - начинает он, но я не даю ему договорить.

- Да-да, - мой голос срывается на высокой ноте, - климат-контроль и все такое. Дим, очнись. Это Ростов. Здесь летом сорок градусов в тени. Если не дай Бог ваша система полетит…

- Не полетит! - он опирается кулаками на мой стол, и нависает надо мной. Краем сознание отмечаю, новый, незнакомый парфюм, которым теперь пахнет от Димы. Эта деталь настолько очевидная, что не понимаю, как сразу не услышала посторонний запах? Отворачиваюсь, но лучше не становится. Я его все равно чувствую. - Я все продумал, это безупречная программа! И ты бы это поняла, если бы не пыталась достать меня через мою работу.

Во рту пересыхает. Он действительно так думает? Боже, ну и бред.

- То есть, ты хочешь сказать, я сделала это исключительно тебе назло?

- А разве нет? Там стояло мое имя!

- Я не смотрю на имена заказчиков в документах! – пытаюсь достучаться до Ростова. - Я смотрю на соответствие нормам!

Он вдруг отступает, выражение его лица меняется. Там нет злости и обиды, как раньше. И я вообще перестала читать его. То, что было понятно мне раньше сейчас вызывает одни вопросы.

Ростов проводит рукой по взъерошенным волосам.

- Надя, что не так?

- В смысле? – хрипло переспрашиваю у бывшего мужа.

- В прямом. Я понимаю, твою мотивацию, но не понимаю, чего ты при этом ждешь от меня?

- Я от тебя ничего не жду, Дима!.

Он качает головой, смотря на меня с какой-то невыносимой, снисходительной жалостью.

- Тогда я запутался окончательно. Давай разбираться вместе. Развод это паскудная вещь, но мы приложили усилия, чтобы наш с тобой прошел идеально. Я дал себе время, чтобы разобраться во всем, не пороть горячку, я оставался тебе верен, не делил имущество, не обижал. Я постарался огородить тебя от любых стрессовых факторов. Скажи, за что ты меня сейчас наказываешь?

Наказываю?

Я???

Во рту появляется привкус железа. Я так сильно стискиваю зубы, что они, кажется, вот-вот треснут.

- Я?! Тебя?!

- А разве нет? - он разводит руками. - Тогда пойдем от противного. Сначала ты выгоняешь меня из дома, затем игнорируешь, потом целуешь, после этого провоцируешь, уничтожив мой проект. - Он медленно приближается, его взгляд - холодный, оценивающий – скользит по мне с головы да ног. - Добавим к этому твой убойный деловой костюм, красную помаду и новую стрижку, которую так удачно уложили в салоне как раз к нашей встрече? На что все это похоже, а, Надь?

Я чувствую, как кровь приливает к лицу. Он не просто эгоист. Он - слепой, самовлюбленный идиот.

- Не знаю, Димочка, - сладно тяну я. - Подскажи, на что.

- На то, что ты не можешь меня отпустить, вот и все. Может, просто признаешь это, и всем станет легче?

Звон пощечины звучит громче любых слов. А еще громче чем это звучит тишина, наступившая сразу после.

В кабинете становится так тихо, что воздух принимается вибрировать, издавая странный гул.

Дима проводит ладонью по красной щеке и с задумчивостью смотрит на свою руку, будто не верит, что я его ударила.

И я не верю тоже. Ладонь горит от того, как я его приложила, непроизвольно тру ее о бедро и прячу за спину, как преступники прячут оружие, с которым их застали на месте преступления.

- И это еще один аргумент в копилку моей теории, - в его голосе слышится удовлетворение.

И это окончательно добивает меня.

- Дим, пошел на хер! - я почти не дышу, слова вылетают хриплым, сорванным шепотом. - Эгоистичный придурок, ты думаешь, что весь мир вращается вокруг тебя? Да плевать мне на твое Небо, я даже не видела, кто им занимается! Хотя могла бы догадаться, проект такой же пустой, как и ты сам! Работать сначала научись, а потом уже что-то предъявляй!

- Экспрессивно, - усмехается Ростов. - Еще что-нибудь скажешь?

- Скажу! Скажу, что ты последний человек, ради которого я буду делать прически или красить губы. Последний! И мне на тебя, Дима, совершенно плевать!

- Да я бы и сам так подумал, Надь. Ты так легко меня отпустила, что непонятно, кто хотел развод - ты или я. - Он снова подходит ближе, его лицо в сантиметрах от моего. - Вот только… подскажи эгоистичному придурку, если тебе плевать, почему ты так нервничаешь?

В глазах темнеет. Мне нужно, чтобы он исчез. Прямо сейчас.

- Дима, уходи.

- Я бы с радостью, но что с Небом?

- Подавись ты своим Небом! Пусть им занимается Евгеньевич, и впредь, чтобы мне не направляли твои проекты! Я не хочу тебя больше видеть, Дима!

- И не увидишь. Я только вещи свои заберу.

- Да подавись ты ими, наконец, Господи! - от моего крика, кажется, дрожат стены.

Глава 9. Дима

Я стою перед дверью. Целых две недели откладывал это визит. То одно мешало, то второе. Просто не хотелось сюда ехать, хотя время было самое подходящее – Надя в отпуске, квартира пустая. А сейчас, судя по дате, ее отпуск как раз закончился и она точно дома, и мне как назло понадобился старый ноут.

Я писал Наде, и даже звонил, пытался предупредить, что приеду. Но она заблокировала мой номер, так что я даже не чувствую вину, за то что пришел без предупреждения.

Предупредил бы, дай она мне такую возможность.

Вставляю в замок ключ. Тот самый, золотистый. Надя выбирала дверь не по функционалу из каталога, а по ключам от замка. Этот был похож на ключ из сказки Буратино. Надю это почему-то очень смешило.

Поворачиваю. Захожу.

И замираю на пороге.

В прихожей, сложены стопкой коробки. Носком ботинка приоткрываю верхнюю. Рубашки, брюки, пальто. Все целое. А ведь могла порезать в клочья, помня ту нашу последнюю сцену.

Но состояние одежды это последнее, о чем я думаю. Потому что я вдруг понимаю, что здесь тихо. Не просто тихо, а… глухо. И не пахнет ничем. Ни кофе, ни ее духами, ни даже пылью. Стерильно.

Я прохожу в гостиную. Все на месте. Диван, телевизор, кресло. Но что-то не так. Я не могу понять что. Мозг отказывается складывать картинку. Ощущение, что кто-то набил башку ватой и пытается докричаться через ее плотный слой.

Иду в спальню. Открываю шкаф.

Он пустой.

Вешалки голые. Полки сияют чистотой. Я таращусь так, будто на меня из шкафа смотрит черная дыра.

В голову лезут самые странные мысли.

К примеру, где ее платье? То самое, синее, с этим шлейфом, в котором она выглядела как сказочная принцесса. Я купил его в командировке в Милане, увидел в витрине и потратил сумму, которой не располагал. Занял у коллеги. Но она была так счастлива, когда примеряла мой подарок, вертелась перед зеркалом, позволяя шлейфу волочиться за ней… Потом танцевала в нем для меня, пока я не подхватил ее и не уронил на кровать. И не принялся любить прямо здесь на шелковых простынях.

Я поворачиваю голову, смотрю на кровать. Ни простыней, ни подушек.

И тут вата в ушах исчезает. И осознание бьет по голове, по ребрам, по животу. Ее нет.

Я дергаю ящик тумбочки. Пусто. Второй. Пусто. Ванная. Ни ее шампуней, ни баночек, ни резинки для волос. Чисто, как в гостиничном номере после уборки.

Я хлопаю дверцами, лихорадочно, бессмысленно, пытаясь найти хоть что-то. Зазубренный край, о который она вечно цепляла колготки. Надпись карандашом на наличнике. Следы помады, которой она пачкала все вокруг.

Ничего.

Стерильная, мертвая чистота.

Такая, что начинает казаться – Надя не ушла, ее не было вовсе. Никогда. Что я все выдумал. Ее смех, ее слезы, то, как она ворчала по утрам. Все это плод моего больного воображения.

Это паника. Почти безумие. Чтобы отогнать его, я хватаю свой ноутбук со стола, он лежит здесь ровно так же, как я его оставил. Включаю. Мне нужно доказательство. Фотографии. Сейчас я открою папку и увижу ее. Ее улыбку. Ее взгляд, полный той самой нежности, которую я сейчас, даже вспомнить не могу. Но увижу и вспомню! И все станет на свои места. Она вернется. Хотя бы в виде картинки на экране.

Тычу в иконку Фото. Внутри все на месте. Открываю первую попавшуюся папку. Отпуск. Сочи.

Листаю.

Я на пляже. Я один.

Я у ресторана. Я один.

Я в горах. Я один.

Я пролистываю десятки, сотни снимков. И только тогда, с опозданием в целую вечность, до меня доходит.

Она не просто ушла. Она себя стерла. Вырезала из нашей общей жизни с хирургической точностью.

У меня была Надя.

Теперь Нади больше нет.

Нигде.

Трубка дрожит в руках, когда я ищу номера ее подруг.

Юля даже не отвечает на звонок, сбрасывает.

Оксана маринует, пока я не вою от отчаяния. На пятнадцатом или сороковом гудке слышу ее недовольный голос:

- Че надо, упырь?

- Где Надя?

- О, очнулся, соколик. Нет ее.

- Оксан, не дури. Дай мне Надин адрес, мне нужно ее увидеть.

- А пососать не завернуть? Увидеть он хочет? Дим, при всем уважении, иди на хер!

И сбрасывает звонок. А потом выключает телефон.

Я швыряю трубку на диван и начинаю метаться по квартире. Рыщу взглядом по полкам, по углам, как будто смогу найти хоть что-то - записку, забытую вещь, хоть намек, где мне искать свою жену. Но здесь ничего. Словно ее и правда никогда не было. Словно я сошел с ума, и просто придумал себе все это.

Мозг лихорадочно ищет выход. Леха. Муж Оксаны. С ним мы всегда могли поговорить, просто и без затей, по-мужски. Набираю его номер, молясь про себя.

И Бог меня слышит.

- Лех, слушай, вопрос на миллион, - голос срывается. - Скажи, где Надя. Оксанка знает, но молчит, а я… Мне очень нужно ее увидеть…

Леша вздыхает.

- Друг, - почти умоляю я, - прояви мужскую солидарность. Мне очень нужно поговорить с ней.

- Соседняя от нас квартира, - нехотя выдает тот. - Дим, решайте свои вопросы сами, а нас с Ксюхой не впутывай, лады?

Я не слушаю остальное. Лечу вниз, к машине. В голове вязкое желе. Ярость, что она вот так, без слов, просто взяла и исчезла. Страх от этой пустоты. И дикое, животное отчаяние.

Зачем? Хорошо, хочешь уйти - уходи! Скажи - я бы тебе любую квартиру снял, хоть в центре, хоть у черта на рогах! Вещи? Плевать на вещи! Но альбомы… Она же знала, что у меня нет копий. Что я никогда их не делал, всегда рассчитывал разгрести дела и заняться фотками, и вот, все оригиналы она взяла и… нет, не стерла, украла. Она украла мое прошлое!

Криво паркую машину под окнами Оксаны, даже не глядя, закрыл ли в ней дверь. Сейчас это меня не волнует. Лечу по грязной, пропахшей голубцами лестнице. Четвертый этаж. Пошарпанная дверь, обитая потрескавшимся дерматином. Я не стучу. С силой толкаю ее, и ты распахивается, словно меня тут ждали.