После развода. Новая точка отсчета.

Глава 1

Праздничный вечер сиял, как отполированный вручную хрусталь. Ресторан на берегу Москвы-реки, столик у панорамного окна, отражение наших улыбок в темной воде — всё было расставлено по местам с точностью до миллиметра. Сергей поднял бокал, его пальцы, знакомые мне до каждой царапинки от часовых ремешков, обхватывали ножку с привычной властной непринужденностью.

— За двадцать лет. И за то, что впереди, — сказал он, и его голос прозвучал чуть хрипловато от хорошего коньяка.

Я улыбнулась, и наши бокалы встретились тихим, мелодичным звоном — звуком, в котором я слышала отголосок прошлого: звон бокалов в студенческой общаге, дешевого стекла в первой съемной квартире, тонкого фарфора в только что купленном доме. Теперь звон хрусталя. Казалось, вся наша жизнь укладывалась в эту хронологию звенящих стекол.

— Только вместе, — ответила я, и мои слова повисли в воздухе, не найдя в его глазах отклика.

Он кивнул, отпил, и его взгляд скользнул мимо меня, к окну, где ночная Москва разворачивала свое бесконечное световое шоу. В этом взгляде была какая-то отрешенность, но я отмахнулась от мысли — юбилей, волнение, усталость от бесконечных переговоров. Вечер был слишком красив, чтобы его омрачать.

Позже, дома, в нашей спальне, где воздух был терпким от запаха дорогого коньяка, лавандового крема после бритья и моего любимого успокаивающего масла для тела, он притянул меня к себе с силой, в которой уже не было юношеской нетерпеливости. Его руки, знавшие каждый изгиб моего тела двигались не спеша, выстраивая знакомый маршрут, и я покорно следовала за ним. В полумраке его профиль, освещенный полоской света от неплотно закрытых штор, казался высеченным из камня — твердый подбородок, прямая линия носа, седина у висков, которая в этот момент выглядела благородным напылением на портрете.

— Двадцать лет, Ленка, — прошептал он, и его губы коснулись моего виска. — Целая эпоха.

В его голосе прозвучала странная нота
удивления, как будто он сам не мог поверить в этот срок. А потом был глубокий вздох.

— Иногда мне кажется, что я уже всё увидел, всё попробовал, — сказал он уже тише, почти себе под нос, глядя в темноту над нашей кроватью. — Осталось только тихо доживать свой век в этом золотом гнезде.

Меня кольнуло от этих слов и я приподнялась на локте.

— Что за ерунда? Тебе сорок три, а не восемьдесят. И «золотое гнездо» мы строили вместе, чтобы жить в нём, а не доживать.

Он повернул голову, и в его глазах, привычно тёплых для меня, мелькнуло что-то почти враждебное.

— Жить? А что такое «жить», Лена? Просыпаться в одном и том же доме, видеть одно и то же лицо, решать одни и те же проблемы? Это не жизнь. Это… красивая инерция.

Меня будто окатило ледяной водой, от его холодных слов. Как будто говорил не о нашей с ним жизни, а о неудачном бизнес-проекте.

— Моё лицо тебе уже настолько надоело? — спросила я, и голос мой прозвучал обиженно и по-девичьи глупо.

Он закрыл глаза, провёл рукой по лицу.

— Не заводись, пожалуйста. Речь не о твоем лице. Речь обо мне. Я задыхаюсь, понимаешь? Мне нужен… глоток другого воздуха.

Он отвернулся и встал с кровати, его силуэт, высокий и мощный, чётко вырисовывался на фоне окна. В его спине читалась такая непреодолимая отдаленность, что у меня сжалось сердце. Это был не тот человек, что час назад поднимал за меня тост. Это был незнакомец, поселившийся в теле моего мужа.

— Сергей, — тихо позвала я. — Что случилось? Говори прямо как есть.

Он молча натягивал халат. Потом обернулся, и в его взгляде отражалось только усталое равнодушие.

— Ничего не случилось. Всё как всегда. Слишком как всегда. Спи.

И он вышел из спальни, тихо прикрыв за собой дверь.

Я осталась одна в большой постели, которая вдруг стала казаться непомерно огромной и холодной. Его слова висели в темноте, как ядовитый туман. «Доживать». «Задыхаюсь». «Другой воздух». Я ворочалась, прижимаясь к его холодной стороне кровати, пытаясь отыскать логику, оправдание, простую причину. Может, проблемы в бизнесе? Но он бы сказал. Может, здоровье? Но он выглядел прекрасно. Мысль об измене мелькнула и тут же была отброшена — слишком банально, слишком не в его стиле. Сергей был прямолинеен. Если бы хотел другую, он бы… нет, он бы не хотел. У нас же всё хорошо.

Этой наивной, детской мантрой — «у нас всё хорошо» — я и усыпила себя под утро, решив, что это просто кризис, мужская хандра, решив, что пройдет. Надо будет поехать в Альпы, покататься на лыжах, чтобы встряхнуться.

Глава 2

Тот роковой вечер пах печеными яблоками и корицей. За окном нашего загородного дома бушевала поздняя осень — рыжая, мокрая, беспощадная, срывающая последние листья с клёнов, которые мы сажали с Сергеем, казалось, в другой жизни. Внутри же было тепло и душевно: я доставала из духовки шарлотку, Катя, закутавшись в плед, что-то читала в гостиной, а в воздухе висело предвкушение тихого семейного вечера. Осень всегда была нашим временем, временем сбора урожая не только в саду, но и в наших чувствах — мы как-то особенно близки были в эти промозглые вечера.

Я ещё не знала, что этот запах дома, эта картина уюта станут для меня последним кадром старой жизни. Последним тёплым воспоминанием перед тем, как всё превратится в чёрно-белую плёнку хроники, на которой я буду смотреть на себя со стороны, не понимая, как можно было быть настолько слепой.

Сергей приехал позже обычного. Я уже начала волноваться — он предупреждал, что задержится, но я не думала, что настолько. Глухой шум его внедорожника на подъездной дорожки заставил моё сердце на секунду ёкнут с облегчением, а потом сжаться в необъяснимом предчувствии. Он вошёл не так, как всегда. Не с громким «Я дома!», не с шумным сбросом ключей на консоль и не с вопросом «Что у нас на ужин?». Он вошёл тихо, как призрак, неся с собой сырой, холодный запах ноябрьской ночи.

— Всё в порядке? — спросила я, вытирая руки о полотенце и подходя к нему, чтобы помочь снять пальто. Я уже потянулась к нему, его знакомый запах дорогой шерсти, кожи и его парфюма, но он уклонился от моего прикосновения лёгким, почти незаметным движением. Как от назойливой мухи.

— В порядке, — отрезал он, и его голос был плоским, безжизненным.

— Ужин почти готов. Шарлотка твоя любимая. Холодно очень, я думала...

— Лена, садись. Нам нужно поговорить.

Фраза ударила в солнечное сплетение, вышибив воздух. Все мы, женщины, знаем, что ничего хорошего после этих слов не бывает. Но мозг отказывается верить, выстраивая смехотворные защитные баррикады: проблемы в бизнесе, болезнь, неприятности с законом — что угодно, только не то, что на самом деле.

Я послушно села на краешек стула на нашей просторной кухне, залитой тёплым светом и ароматом сдобы. Он сел напротив, отодвинувшись на невероятное расстояние, хотя между нами был только деревянный стол. Он не смотрел на меня, его взгляд блуждал где-то за моей спиной, по полкам с фарфором, по детским рисункам, застывшим в рамках, по всему этому музею нашей совместной жизни.

— Я принял решение, — начал он, и каждое слово падало, как камень в колодец, издавая глухой, одинокий звук. — Я устал, но не от работы, а от всей этой жизни. От роли мужа. От предсказуемости нашей жизни. Я
задыхаюсь в этом... идеальном мире.

— В каком... идеальном мире? — прошептала я, и мой собственный голос показался мне писком мыши. — Серёж, что ты несешь? У нас проблемы? Деньги? Бизнес? Говори, мы всё решим, как всегда!

— Денег достаточно! Бизнес в порядке! — его голос впервые сорвался на резкий крик, и я вздрогнула. — Проблема во мне! Понимаешь? Мне сорок три, а я чувствую себя стариком. Я смотрю в зеркало и вижу не себя, а портрет успешного человека, у которого всё есть и который... который уже ничего не хочет и ничего не чувствует.

Он говорил, а я ловила себя на дикой, неуместной мысли: он сидит здесь, в нашем тёплом доме, мой сильный мужчина, и жалуется на старость, на сытость, на пресыщение. И где-то глубоко внутри, под нарастающей паникой, зашевелилось что-то тёмное и обидное — ярость.

— А я? — спросила я, и голос мой окреп, зазвенел. — Я часть этой твоей предсказуемости? Моё лицо настолько тебе опостылело, что ты больше не чувствуешь ничего?

— Не приписывай мне того, чего я не говорил, — холодно парировал он. — Речь не о тебе, а обо мне. О том, что я хочу пожить для себя, пока не поздно. Пока ещё есть силы что-то изменить.

— Жить для себя? — я рассмеялась, и смех вышел истеричным. — А мы что, мебель? Двадцать лет вместе — и это «не для себя»? Дети — это «не для себя»? Этот дом, который мы строили с нуля, — «не для себя»? Что за бред, Сергей?!

Он наконец посмотрел на меня. И в его взгляде не было ни любви, ни ненависти, ни даже досады. Была лишь усталая, ледяная отстранённость, как будто он наблюдал за спектаклем, который ему давно наскучил.

— Видишь, ты не понимаешь. Ты говоришь о детях, о доме, о каких-то общих достижениях. А я говорю о себе одном! О том, кто я есть вне всего этого. И я не знаю, кто я. И хочу узнать без ярлыков «муж» и «отец». Просто как человек.

— Так узнавай! — почти закричала я, вскакивая. — Узнавай! Кто тебе мешает? Хочешь — съезди в горы один. Хочешь — купи мотоцикл! Но зачем ломать всё? Зачем говорить мне про развод?!

Последнее слово повисло в воздухе.

Он медленно поднялся, казалось, он вырос на целую голову и стал давить на меня этой энергией бегства.

— Я хочу полной свободы. Абсолютной свободы. И начать всё сначала. А с тобой... с тобой я всегда буду «мужем Елены». Всегда буду связан клятвами и обещанием. Всегда буду оглядываться, но мне это не нужно.

Меня будто ошпарило кипятком. Всё внутри оборвалось и полетело в бездонную пустоту.

— Ты... ты встретил кого-то, — прямо спросила я. Вдруг это стало единственно возможным объяснением этой безумной, оторванной от реальности тирады.
Он отвернулся к окну, в чёрную осеннюю ночь.

— Это не имеет значения.

— ИМЕЕТ! — рёв, вырвавшийся из моей груди, был настолько диким, что я сама себя испугалась. — ИМЕЕТ ПРЯМОЕ ОТНОШЕНИЕ! Ты собираешься развалить семью, ты ударишь по детям, ты предаёшь двадцать лет — я имею право знать, РАДИ КОГО!

— Ради себя! — резко обернулся он, и в его глазах вспыхнуло что-то похожее на злость. — Хватит искать внешние причины! Я устал от этой роли! Устал быть тем, кого от меня ждут! И точка!
— А я что, не устала?! — рыдала я уже без слёз, с одной сплошной, рвущейся из горла болью. — Я двадцать лет играла роль твоей жены, твоего тыла, матери твоих детей! И я не бежала при первой же мысли, что мне «скучно» или «тесно»! Это называется ответственность!!