После развода. Право на сына

Глава 1

– Савелий Игнатович отменил все встречи и просил его не беспокоить. Передать, что вы приходили?

Секретарша, которая работает у моего мужа последние лет пять, улыбается, как этого требует ее должность, но глаза выдают неприязнь.

Я ей не нравлюсь.

Высокая, худая, как жердь, с кривыми зубами и тонкими волосами, мне непонятно, почему Савелий ее держит при себе. Раньше он всегда выбирал себе в секретари красоток, объясняя мне это рабочей необходимостью. Ведь клиенты любят глазами и щедро сыплют деньгами, если их глаз радуется.

– Я его жена, уважаемая… – я делаю паузу и демонстративно беру ее бейджик в руки, – Елена. Так что запись на прием к мужу мне ни к чему.

– Вы можете ему позвонить, – скалится эта Елена, и я вижу, что еле сдерживает ругательство.

И чем же я ей не угодила? Неужто влюбилась в Саву?

Я молчу и бульдозером иду в сторону кабинета.

Не скажу же посторонней девице, что муж всё утро сбрасывает мои звонки, а сообщения не читает.

Не будь ситуация настолько серьезная, я бы не обратила внимания на это, но сейчас счет шел не на часы, а на минуты. И если надо будет, то я прерву любые его звонки и встречи.

Вот только когда я дергаю ручку, дверь не поддается. Закрыта.

– Савелий Игнатович уехал час назад. Я же говорила, что приемные часы окончены, – отвечает Елена, реагируя на мою приподнятую бровь.

От моего взгляда она тушуется и отводит взгляд, а я поджимаю губы и едва не кричу, чувствуя, как меня накрывает отчаянием.

Где же муж, когда он так сильно нужен?

Мы женаты уже восемнадцать лет, и со временем чувства в нашем браке хоть и померкли, уже не горят ярким пламенем, но стали ровными, как штиль, и стабильными, позволив нам реализовать себя и свои мечты, родить троих прекрасных детей – двух мальчиков семнадцати и десяти лет, и одну девочку пяти лет.

В последние годы я видела, что муж отдаляется, так что когда забеременела четвертым, решила рожать. Финансово мы обеспечены, недвижимость большая, в жизни реализованы, и я была полна надежд, что Савелий станет чаще появляться дома, воодушевившись моей беременностью.

Вот только всё вышло наоборот.

За последние месяцы я вижу его от силы три раза в неделю – на хоккейных тренировках нашего младшего сына Ивана. Когда засыпаю, он еще на работе, а когда просыпаюсь, вижу лишь смятую подушку.

– Куда уехал? – холодно спрашиваю я у секретарши, а сама нервно сминаю ремешок своей сумки.

Меня трясет, и я боюсь, что вскоре у меня случится истерика от беспомощности, но я стараюсь держать себя в руках, ведь до сих пор не сообщила мужу о важном.

– Наверное, на объект. Сегодня сдача проекта для заповедников, – неохотно отвечает она и отводит взгляд.

Мне кажется это странным, но вместо уточнений я со стоном выдыхаю и сажусь на диванчик, хватаясь рукой за свой небольшой животик. С самого утра у меня во рту и маковой росинки не было, так что голод дает о себе знать.

Мне стыдно перед своим малышом, ведь ему тоже надо кушать, а я морю его голодом, но когда утром мне позвонили из школы нашего с Савелием второго сына, я выбежала из дома в пижаме, даже не умываясь, какой там завтрак. Никогда не думала, что трагедия придет и в наш дом.

– Звоните ему, Елена, немедленно! – цежу сквозь зубы из последних сил и едва не плачу, чувствуя режущую боль внизу живота.

Елена вдруг переводит взгляд на мою пижаму в области таза и бледнеет, после чего судорожно берет в руки мобильник и подносит его к уху. А я опускаю взгляд и вижу, что ткань покрывается кровью.

– Савелий Игнатович, вы не могли бы подняться в приемную? Это срочно. Очень срочно!

Ложь. И зачем она скрывала, что Сава в офисе?

Выдержка у девушки слабая, и она вся бледнеет при виде крови, после чего с грохотом падает со стула. А вот я не могу ей помочь, сама лежу ничком на диванчике и боюсь пошевелиться.

Она приходит в себя почти сразу и встает, держась за угол стола, но на меня старается не смотреть. Боится вида крови.

– Что такого срочного, Лен? – спустя минуту звучит недовольный женский голос. – Я же сказала, чтобы нас никто не беспокоил.

Сначала в приемную входит женщина. Высокая, фигуристая и светловолосая. Но внимание я обращаю не на это. А на своего мужа, который входит следом. А на его щеке ярко-красным цветом горит след от ее помады.

– Савелий Игнатович, – говорит секретарша, игнорируя женщину, – у вашей жены выкидыш.

Только после ее слов муж меня, наконец, замечает. Сначала хмурится при виде меня, а затем опускает глаза на мой живот. И вместо страха я там вижу облегчение.

Глава 2

Я люблю читать любовные романы и смотреть мелодрамы по телевизору, и за это муж часто смеялся надо мной, но я всегда знала, что с героиней не произойдет ничего по-настоящему трагичного.

Вранье.

В жизни всё по-другому.

Я лежу в палате с белыми стенами и молча смотрю в потолок.

Руки по швам.

Взгляд в никуда.

Мне кажется, что внутри я мертва.

– Я хочу развода, Нин, – безапелляционно заявляет муж, когда наше молчание затягивается. – Честно, мне жаль, что так вышло и ты потеряла ребенка, но так больше жить невозможно. Не хочу унижать тебя жалостью, но на ней далеко не уедешь. Ты сама знаешь, что у нас давно с тобой нет отношений, и брак наш катится к чертям. Ты не беспокойся, ты получишь половину от всего совместно нажитого. Мои адвокаты уже подготовили соглашение, тебе осталось только его подписать.

Я прикрываю глаза, чувствуя, как наворачиваются слезы, и даже не знаю, чего сейчас во мне больше. Боли от выкидыша, разочарования в муже, что принес документы сразу же после выкидыша, или страха за жизнь нашего младшего сына.

Я хочу выть от горя, но не имею на это сейчас никакого морального права.

– Три месяца назад в спальне ты так не считал, – ухмыляюсь я, но с оттенком горечи. Моя улыбка больше похожа на оскал раненой львицы, которую предал ее лев.

Савелий замолкает. Молчит. Подбирает слова, чтобы убедить меня, что делает мне одолжение своим признанием.

– Ты меня уже давно не любишь. Мы живем с тобой, как родственники. Всё, что нас с тобой окружает – это быт. Дом, семья, дети. Школа. Поступление Ильи в университет. Какой садик выбрать для дочки. Что надеть на посиделки к друзьям. Что приготовить на ужин.

– Это называется семья, Сава. Все так живут, – говорю я тихо и перевожу взгляд на мужа.

Его плечи опущены, а сам он отводит глаза, словно ему стыдно передо мной, но он не может этого признать. Наоборот. Злится, что ему приходится тратить на меня время.

Раньше я списывала его нежелание разговаривать со мной на занятость и загруженность на работе, а сейчас отчетливо вижу, что дело во мне. Это рядом со мной он не хочет проводить ни минуты своего свободного времени. Чурается и хочет сбежать как можно быстрее, словно я пиявка, от которой он никак не может избавиться.

И когда наши отношения превратились в жалкое подобие брака?

– Я не все, Нин, – твердо заявляет Савелий и выпрямляется, будто я покушаюсь на его мнение. – Да и ты тоже. Ты задыхаешься в этом браке. Только посмотри на себя. Вся бледная, несчастная, с немытой головой. Ты бы хоть прилично оделась прежде, чем ко мне в офис заявляться в таком виде. Ты даже зубы не чистила, секретарша уже со всеми сотрудниками судачит об этом.

– А я не все, Сава, – повторяю я его слова и медленно приподнимаю уголок губ. В моем взгляде он видит разочарование.

В этот момент мои розовые очки разбиваются, и я вижу мужа без прикрас. Таким, какой он есть на самом деле.

Я помню его еще юным целеустремленным парнем, чьи глаза горели мечтами и целями, а действия были безбашенными и решительными. Он обещал свернуть горы ради меня и детей, обеспечить нам безбедную жизнь без забот и голода, пока мы ели макароны и питались картошкой, поскольку денег у нас было впритык.

Несмотря на то, что с годами мы становились старше, наши тела менялись, а сами мы уже были не такими молодыми да резвыми, я всегда смотрела на мужа глазами той самой влюбленной девчонки с двумя косичками. Видела его, а не его деньги.

А сейчас передо мной стоит циничный делец, который готов идти по головам ради своих целей. Без оглядки на прошлое. Без опостылевшей жены. Без быта и семейных проблем.

И ради этого человека я пять лет не общалась с родителями, так как они не одобряли мой брак?

Ужималась в бюджете, так как он не мог найти нормальную работу.

Трудилась уборщицей в школе, когда нам не хватало денег.

Много чего мы пережили. И никогда у меня не возникало мысли всё бросить, потому что трудно. Потому что надоело. Потому что устала.

– Ты сама говорила, что мы уже не те. Что чувства угасли, Нин…

Пока он продолжает говорить, я молчу. Слушаю. Впитываю в себя его настрой и всё больше разочаровываюсь.

Больно.

Словно под кожу мне загнали тысячу гвоздей.

Но я не имею права на боль. Не сегодня.

– Сава, – тихо говорю я, когда он замолкает. – Неужели так тяжело признаться, что у тебя появилась другая женщина? Зачем приплетать мои чувства? Ты совершенно не знаешь, что я чувствую.

Мои слова сбивают его с толку. Казалось, он ожидал с моей стороны истерику и плач, а когда всё идет не по его сценарию, не знает, что сказать.

– Не трудись отвечать. Это всё равно неважно. Пока мы еще в браке, потрудись быть хорошим отцом, пожалуйста, и…

– Я и так отличный отец, Нина. Не вмешивай в наши дела детей! – цедит сквозь зубы Савелий, даже не дослушав меня, и я снова прикрываю глаза.

Мое сердце обливается кровью и источает агонию, не сравнимую с той, что я испытала совсем недавно.

Глава 3

– Милый, вы уже поговорили? Она согласна оставить компанию тебе?

Наглость, с которой задает вопрос любовница мужа, настолько поражает меня, что я цепенею, чувствуя, как вся кровь отливает от моего лица.

– Арина, я же попросил тебя подождать в столовой.

Муж злится, судя по голосу, и быстро подходит к двери, вставая сбоку от меня чуть сзади. Их взгляды встречаются, и глаза этой Арины начинают блестеть. Она проводит языком по нижней губе и поправляет волосы. Нервничает, как выглядит перед Савелием.

Я даже не могу вспомнить, когда меня это волновало в последний раз. Кажется, спустя год после начала нашей совместной жизни мы настолько друг к другу прикипели, что я перестала стесняться быть собой.

– Кофе закончился, – поджав губы, отвечает Арина, и я невольно скольжу по ней взглядом.

Не могу ничего поделать с собой и чисто по-женски сравниваю нас. Хотела бы сказать, что она обычная и ничем не примечательная, но не могу врать сама себе.

Она стоит передо мной в голубом обтягивающем платье на бретелях, но смотрится оно на ней не вульгарно. Сверху накинут кремовый модный пиджачок, а сама она на полторы головы выше меня на своих шпильках, отчего я ощущаю себя гномом рядом с богиней.

Отвратительное чувство.

– Купи себе новый, Арина. В чем проблема? – грубовато общается с ней Муромцев, и я, наконец, прихожу в себя.

– Про компанию речи не шло, Савелий, – хмыкаю я, возвращаясь к изначальной теме разговора. – Или ты решил умолчать об этом факте? Не думала, что наш брак закончится враньем и воровством.

– Я просто не договорил, Нина. Не нужно обвинять меня в том, чего и в помине нет и не было.

– Так мы тут до утра торчать будем, – закатывает глаза Арина, а я стискиваю челюсти, чувствуя себя униженной.

Она не просто не отводит взгляд, когда я смотрю на нее, но даже не стыдится, что уводит чужого мужа из семьи с тремя детьми. Ей будто в кайф, что такой мужчина, как Муромцев, бросает ради нее семью.

– Я говорю с женой, Арина! – цедит сквозь зубы Савелий и смотрит на свою любовницу жестко и холодно. – Езжай домой. Сегодня я не приду.

– Но ты обещал, что перевезешь вечером чемоданы с вещами.

– Иди, Арина!

С любовницей он не церемонится.

У меня же наворачиваются слезы, но я рада хотя бы тому, что он ставит ее на место, когда она лезет не в свое дело, пересекая черту. И особенно тому, что она не останется в больнице.

Если бы Муромцев привел ее к нашей семьей в приемный покой, чтобы она вместе с нами ждала врачебного вердикта, я бы потеряла оставшиеся крохи уважения к мужу.

– Ладно. Я дома буду тебя ждать, – недовольно протягивает Арина и резко разворачивается, отчего ее волосы хлещут меня по лицу.

Неприятно.

Невольно подмечаю, что даже пахнет она вкусно.

Когда она исчезает в недрах коридора, я беру себя в руки и ковыляю в приемный покой, не желая оставаться с Савой наедине и обсуждать наше соглашение о разводе. К счастью, он не заводит больше этот разговор. Переживает за Ваню.

С сыном у него особенная связь. Будучи президентом федерации континентальной хоккейной лиги, он гордится сыном, который играет в хоккей и воплощает в жизнь его детские мечты, с которыми у него в свое время не срослось.

Если бы он заставлял Ваню заниматься тем, что тому не нравилось, я бы воспротивилась, но видя такую связь между отцом и сыном лишь радовалась, как жена и мать. А теперь всё разрушилось, как карточный домик.

– Мам, ты в порядке? Я беспокоился, а ты трубку не брала, – с облегчением произносит наш старший сын Дунай, когда мы появляемся в поле зрения, и встает со скамьи.

– Прости, сынок, телефон разрядился.

Я уверенно вру. Не хочу грузить его своими проблемами. Дети должны оставаться детьми в любом возрасте. Ни к чему ему знать ни о выкидыше, ни о предстоящем разводе. Не в такой трагичный для семьи момент.

– Всё хорошо? – то ли вопросительно, то ли утвердительно произносит Дунай и кладет мне голову на плечо, когда я присаживаюсь на скамью и заставляю его снова присесть.

– Всё хорошо, – тихо говорю я, а сама смотрю вопросительно на своего отца, Федора Урииловича Довлатова.

Он слегка улыбается, пытаясь меня поддержать, и я с облегчением выдыхаю. Пока меня не было, худшего не произошло.

– Что с Ваней? Врач уже выходил? – слегка нервно задает вопросы Сава, но не мне, а Дунаю.

Сын ему не отвечает, кидает на отца лишь мимолетный взгляд и непроизвольно дергает губой.

Раньше я не замечала таких деталей, а сейчас мне всё четко видно.

Он презирает отца. Вот только почему?

Не будь ситуация с нашим младшим сыном Ваней настолько критичная, я бы попыталась мягко поговорить с Дунаем, чтобы выяснить причины его неприязни, но сейчас у меня нет никаких сил, чтобы наводить мосты между отцом и сыном.

С самого детства Дунай был почитателем отца и его главным фанатом, но пять лет назад, когда у него начался подростковый период, всё изменилось. Он вдруг начал пререкаться с Савой, перестал ездить с ним на охоту, на объекты, где тестировали беспилотники, которые конструирует компания мужа “Беркут”, и даже стал меньше общаться с родителями Савы. Будто отгородился, возводя между собой и ими бетонную стену, которую не перепрыгнуть, не проломить и даже не сделать под ней подкоп.

Глава 4

Спустя час никаких новостей. Время тянется медленно, а мои нервы потихоньку сдают.

– Кто с Василисой остался сидеть? Няню вызвали? – снова спрашивает Савелий, опомнившись, но я и Дунай молчим.

Рядом сидит мой отец, но Сава его игнорирует, ждет ответа от нас.

Они не ладят еще с начала наших с ним отношений. Мои родители являются докторами наук и всю жизнь проработали в университете, пророчили мне в мужья аспиранта отца, а когда я связалась, по их мнению, с деревенским простаком, устроили мне бойкот на целых пять лет.

Смягчились лишь, когда одна из подруг мамы случайно увидела меня на детской площадке с сыном и рассказала им об этом, после чего отец пошел на уступки и разрешил матери общаться со мной. Она брала Дуная в парк покормить уточек, с собой на лекции, чтобы показать ему свое место работы, а поскольку с отцом они трудились в одном университете, тот нет-нет да Дуная видел, а со временем прикипел и даже начал мне периодически звонить.

Единственное, что за все эти годы не изменилось, так это их обоюдная с Савелием неприязнь. Отец считал его нечистым на руку дельцом и плебеем.

– С Васей Виталина, она за ней присмотрит, – отвечает папа и замолкает, больше не поддерживая разговор с зятем.

Мы снова сидим в молчании. Слышен лишь звук тикающих часов, который начинает действовать на нервы. Я уже хочу содрать часы со стены, как невдалеке раздается шум, а затем стучат входные двери.

– Где Ванечка? Где мой внук? Что случилось? – с криками залетает в приемный покой свекровь.

Здесь царит тишина, и кроме нас и медперсонала больше никого нет. Оттого паника, которую наводит Феодосия Гавриловна, оказывается заразной, и меня снова начинает мелко трясти.

Я зажмуриваюсь и крепче обнимаю сына, находя в этом успокоение.

Стыдно, ведь это я должна дарить ему уверенность в том, что операция пройдет успешно, и наш Ваня выживет, снова будет играть в свой любимый хоккей, есть сырые яйца по утрам, потому что так сказал ему тренер, и раздражать младшую сестренку Василису, обрезая ее куклам волосы.

– Мам, успокойся, пожалуйста, только не плачь. Еще ничего неизвестно.

Савелий пытается привести в чувство мать, но та кидается ему на шею и рыдает так, словно уже оплакивает внука.

Меня это злит, поскольку я еще полна надежды на лучший исход, а она всё продолжает кричать и истерить.

– Ой горе-то какое, горе! Да за что ж это нам?

Она завывает так громко, что у меня закладывает уши, и я жмурюсь, пытаясь понять, что же со мной не так.

Вот так должна реагировать мать, а я будто впала в транс.

Ни слез.

Ни истерики.

Все свои эмоции я переживаю внутри. Держу их в узде, боясь, что потеряю контроль.
Я должна быть сильной и верить в лучшее.

– Хватит! – рявкаю я, наконец, на свекровь, когда вижу, что Дуная трясет.

У него начинается паническая атака.

Такое случается довольно редко и за последние года три было всего раза четыре от силы. Мы научились с этим справляться с помощью психолога, но родители Савелия, всю жизнь прожившие в деревне, не верят во всё это и не считают нужным держать себя в руках, чтобы не нервировать внука.

– Ты почему на меня кричишь, Нина? – удивляется Феодосия Гавриловна и всхлипывает, похлопывая себя по груди.

– Своими криками вы пугаете Дуная, не видите?

Я усаживаю сына прямо и обхватываю ладонями его лицо, помогаю ему привести дыхание в норму.

На свекров не смотрю, но чувствую, что отец Савелия, Игнат Аристархович, недовольно бурчит, что мы совсем распустили пацана, а младший с него пример берет, поэтому и попал под машину.

– Нечего с пацанами сюсюкаться. Вырастают потом слюнтяи, которые ничерта не подчиняются правилам, а шляются по шалманам…

Я слышу эту песню уже в который раз, но если раньше терпела, сцепив зубы, то сейчас что-то во мне ломается.

– Хватит! Если вы собираетесь обвинять моего ребенка в том, что он сам виноват в том, что попал под машину, переходя пешеходный переход, то убирайтесь! Слышите меня, убирайтесь! Пошли вон отсюда!

Я буквально надрываю глотку, а в конце уже сиплю. Не привыкла вот так кричать, поэтому и теряю голос.

– Нина, успокойся, мы все на нервах, – хмурится и спокойно говорит Савелий. – Я попрошу медсестру вколоть тебе успокоительное.

Мне хочется завизжать и толкнуть Саву, чтобы он почувствовал ту же боль, что испытываю сейчас я, и чтобы не смел больше говорить мне, что делать и как себя вести.

Я открываю рот, чтобы высказать ему всё, что я думаю о нем и его семье, но в этот момент приходит в себя Дунай.

– А где твой живот, мам?

Вопрос, который я надеялась избежать, повисает в воздухе.

Я перевожу растерянный взгляд на Саву, привыкшая, что он в таких ситуациях приходит мне на помощь. Вот только в этот раз я вижу, как он мрачнеет и отводит взгляд, словно ему стыдно, но он не готов этого признать.

Глава 5

– Неужели она для тебя важнее жизни твоего сына?

Провокационный вопрос застает врасплох не только Савелия, но и меня.

Мне кажется, словно я ослышалась, но даже родители Савы привстают со своих мест и смотрят то на обескураженного и растерянного сына, то на озлобленного и разочарованного внука.

В воздухе висит напряженная тишина. Как затишье перед бурей, а мы в ее эпицентре. Дыхнешь, и тебя засосет в круговой вихрь, отсекая путь к спасению.

– Дунай, – наконец, произносит имя сына Савелий. Оттягивает время. – Работа для меня не важнее, чем жизнь Вани. Я же сказал, решу дела и скоро вернусь.

– Очередная ложь. Ясно всё с тобой. Уходи. Ты нам не нужен.

Дунай обижается, но обиду показывает злостью. Резко садится на скамью, отворачивается и скрещивает на груди руки, пряча ладони подмышками. На отца не смотрит больше, но я вижу, как на его лбу дергается вена.

Савелий молчит и буравит взглядом сына. Руки в карманах штанов, и я уверена, что ладони сжаты в кулаки.

– Иди, Сава, мы справимся без тебя.

Я киваю, надеясь, что он уйдет без разборок с Дунаем, но мои слова остаются висеть в воздухе неуслышанными.

– Что происходит? Ты почему так с отцом разговариваешь, Дуня? – говорит свекровь, когда тишина уже начинает давить. – Сава, если тебе нужно идти работать, иди. От твоего присутствия ничего не изменится. Всё хорошо.

Я надеюсь, что муж прислушается и уйдет, и градус напряжения спадет, но всё происходит ровным счетом наоборот. Ее слова действуют словно подожженный фитиль.

– Нет. Ничего не хорошо, бабушка. И никогда уже не будет. И хватит называть меня Дуня. Я не девчонка!

Дунай взрывается и снова вскакивает, но на этот раз толкает отца в грудь, нарываясь на скандал или драку.

Я встаю следом и пытаюсь угомонить сына. Судя по взгляду Савелия, он зол, и я боюсь, что в порыве аффекта ударит Дуная. Рукоприкладство у нас в семье под запретом, но сегодня я ни в чем не уверена.

– Немедленно извинись перед бабушкой, – тихо цедит Сава, когда та начинает плакать, причитая, что никому она, старая, не нужна, раз даже внук ей грубит.

Игнат Аристархович, на удивление, не вмешивается и жену не успокаивает, внимательно наблюдает за сыном и внуком. Считывает их мысли. Он на редкость проницательный мужик, и я отвожу взгляд, когда он смотрит изучающе на меня. Кажется, будто догадывается, что Савелий спешит не на работу, а к любовнице на квартиру.

– А то что? Бросишь нас ради этой своей? – бычится Дунай и дергает плечом, чтобы я его отпустила.

Он всё знает.

Я не обманываю себя убеждениями, что сын говорит о работе или это я своей воспаленной фантазией слышу не то, что надо.

Нет.

Дунай явно знает, что отец изменяет мне.

– Язык за зубами держать не можешь? – едва не скрипит зубами Сава и смотрит на меня с гневом. Спускает всех собак на меня, словно одна я виновата в том, что Дунай в курсе.

– Не смей повышать голос на маму, она тут ни причем, – рычит Дунай и задвигает меня себе за спину. – Ты потерял право даже просто дышать с ней одним воздухом. Не мужик ты никакой, Савелий Игнатович. Совсем заврался, крутя шашни со старухой. И не нужно прикрываться работой, чтобы с ней покувыркаться, пока твой сын умирает.

– Хватит, сынок, пусть он идет.

Я тяну его за руку к скамье, но этот бронепоезд уже не остановить. Он во всем прав, но кому эта правда сейчас нужна?

– Закрой рот! – недовольно осаживает сына Сава и тянет его за грудки, приподнимая над полом.

Игнат Аристархович пытается их разнять, а Феодосия Гавриловна зовет врача. Выглядит она здоровой, но я понимаю, что она пытается сделать. Симулирует, чтобы предотвратить драку.

Я зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, надеюсь, что всё это плод моего воображения. Но атмосфера накаляется, и скандал лишь набирает обороты.

– Хватит! – практически ревет свекор и отбрасывает Дуная и Савелия по разные стороны от себя. Несмотря на немолодой возраст, здоровый образ жизни и физические нагрузки дают о себе знать, так что он почти с легкостью удерживает сына и внука от мордобоя.

Сава вдруг резко делает шаг назад, а его плечи опускаются. Из него будто выходит вся агрессия, оставляя после себя лишь потерянного мальчика, потерявшегося посреди бескрайнего поля. Даже не помню, когда видела его таким последний раз.

– Как давно ты знаешь? – тихо спрашивает он у сына.

– Давно, – отвечает Дунай и тяжело дышит, словно бык перед корридой. – Лет пять, если не больше. Я всё надеялся, что это просто блажь. Что прекратишь и бросишь эту… В семью вернешься, как все мужики делают, если налево гуляют. Вон, у Степановых Дмитрий ведь не ушел.

– Ты ничего не понимаешь. Маленький еще слишком, чтобы понять меня. Так бывает, когда…

– Вот только не надо мне тут сказки рассказывать, окей? Оставь грязные подробности при себе. И прекрати обманывать маму. Она не заслужила этого вранья, и если ты хоть чуть-чуть нас всех уважаешь и любишь…

Глава 6

Тишина давит, но никто ее не нарушает.

Сава непозволительно долго молчит. Лишь буравит сына взглядом альфы прайда, смотрит, как на конкурирующего самца, который бросает ему вызов. Не верит до сих пор, что сын повзрослел и ставит ему условия.

Несмотря на горечь из-за рано повзрослевшего не по годам сына, я всё равно испытываю гордость. Мой мальчик на моей стороне. Непозволительное чувство, которое я не хочу показывать, чтобы не усугубить ситуацию и не превратить образовавшийся между ними клин в пропасть.

– Это правда, Савелий? Вы с Ниной разводитесь?

Игнат Аристархович хватает сына за плечо и разворачивает к себе, вынуждая его оторваться от внука.

– Отвечай!

– Да. Мы разводимся. У меня другая женщина. Это всё? Допрос окончен, отец?

От Савы веет холодом. Он и раньше не особо жаловал нравоучения отца, а сейчас и вовсе закрыт, как улитка в собственной ракушке.

На лице свекра проступает разочарование.

– Не этому я тебя учил, сын. Не этому. Настоящий мужик…

– Хватит уже, отец. Хватит. Не тебе меня учить и рассказывать, что должен делать настоящий мужик. Ты, конечно, в отличие от меня в армии отслужил, свое дело, приносящее пользу, как ты любишь повторять, поднял, но отцом и мужем ты был хреновым. Давай будем честными. Я тебя в детстве неделями не видел. Когда отцов в школу вызывали за наши драки, у всех они приходили. Только у меня там одна мать сидела и краснела перед военруком.

Сава, кажется, выговаривает ему всё, что накипело у него в душе за все его сорок лет. То, что раньше он не мог сказать, а сейчас плотина прорывается, принося ему облегчение.

– Я неделями на сенокосе в чисто поле пропадал, Савелий, – цедит сквозь зубы свекор. – Да, забухивал, но времена такие были, зато ни ты, ни мать никогда в дырявом не ходили. Вам, в отличие от меня, не приходилось клеем чинить обувь зимой, потому что отец всю зарплату проиграл в карты. Да, мы не шиковали, но зато вы ни дня в жизни не голодали. Пусть небогато жили, зато кусок хлеба на столе всегда имелся. И я никогда, слышишь меня, никогда, даже в самые трудные времена не смотрел на сторону. Когда на Фене женился, сразу решил. Одна жена на всю жизнь! Не в меня ты пошел, сын, не в меня.

Савелий стискивает челюсти и сжимает кулаки, с какой-то злобой прожигая взглядом отца. Он стоит напротив отца и сына один, и я испытываю благодарность к свекру и сыну, что они не проявляют мужскую солидарность.

Нет.

Они четко следуют своим принципам.

– Муромцевы? – вдруг раздается незнакомый голос мужчины.

Я вздрагиваю, словно выйдя из оцепенения, и перевожу взгляд на брюнета, который вопросительно обводит нас всех взглядом, а затем останавливается на Савелии, определив в нем главного.

Несмотря на то, что Ваня находится в отделении реанимации уже несколько часов, я до сих пор не знаю подробностей ДТП. Меня больше волновало состояние сына.

Реальность обрушивается на меня в один миг.

Я кладу руку на грудь, пытаясь унять сердцебиение и молчу, внимательно слушаю, что говорит мужчина. Несмотря на то, что он не в полицейской форме, я сразу распознаю в нем человека в погонах.

Осанка, стать, хищный взгляд, считавший всех нас буквально за минуту, и большой палец у ремня, словно он привык нажимать на курок.

– Вы, я так понимаю, Савелий Игнатович Муромцев? Отец Ивана?

Сава кивает, а я испытываю какую-то благодарность к полицейскому, который не назвал нас потерпевшими, а нашего сына жертвой. Кажется, что, услышь я это, и не смогу больше держать свои эмоции в узде.

– Я капитан Иванченко Федор Николаевич, следователь по вашему делу. Вы уже в курсе подробностей с места преступления? Я видел только мать, – зачем-то делает он на этом акцент.

Я всматриваюсь в его лицо, но не могу вспомнить, видела ли его у школы. Когда я приехала, то застала, как Ваню забирала скорая. Я успела прыгнуть в реанимобиль в последний момент, краем глаза увидев на асфальте кровь. Даже боюсь представить, как всё произошло. Отгоняю картины ДТП куда подальше, чтобы просто не сойти с ума.

– Да, я только недавно узнал о происшествии. Вы уже нашли виновника аварии? Арестовали его? – спрашивает Савелий, и я вижу на его лице растерянность. Впрочем, испытываю ее и сама.

Всё это время меня беспокоит только состояние моего Вани, а о том, что с ним произошло, стараюсь не думать, иначе меня начинает пробивать на слезы. А я этого боюсь. Кажется, будто тогда с Ваней случится непоправимое.

Сава выглядит так, будто только сейчас осознает, каким образом наш сын попал в реанимацию. Он ведь ни разу не спросил подробностей ДТП. Эта мысль меня угнетает и вызывает нехорошее предчувствие, причину которого я не могу определить.

– Ваши коллеги нас уже допрашивали. Надеюсь, в этот раз вы к нам не с пустыми руками.

Слова Игната Аристарховича вызывают у меня удивление. Видимо, пока я ходила в офис к Савелию, чтобы сообщить ему трагическую новость, сотрудники полиции, действительно, приходили в больницу, но свекры мне ничего об этом не сказали.

– С этого момента вашим делом буду заниматься я.

Глава 7

Когда я прихожу в себя в той же самой палате, рядом со мной лишь Дунай.

Его голова у моих рук, а сам он мелко подрагивает. Либо плачет, либо не может взять себя в руки.

– Дунай, – тихо шепчу я и пропускаю его отросшую шевелюру между пальцев.

– Мам, ты очнулась?

На его лице неподдельное облегчение.

После обморока у меня мутное сознание, и воспоминания приходят ко мне с опозданием.

– Арина…

Последнее, что я помню. Это имя приносит мне чувство боли. С оттенком горькой полыни. Она всегда ассоциировалась у меня с потерями.

– Ее арестовывают сейчас.

– А Ваня?

Дунай не отвечает. Прикрывает глаза и молчит.

Я сглатываю скопившуюся слюну и начинаю снова кусать губы. Плохая привычка, от которой я не могу избавиться всю жизнь. И вкус крови отчего-то тоже имеет привкус полыни.

– Отец ушел.

Сын больше ничего не говорит, и я тоже молчу. Мне бы сказать что-то, чтобы поддержать его, но я сама в растрепанных чувствах.

Спустя несколько минут, когда молчание уже становится неудобным, я перевожу взгляд на настенные часы.

– Всё будет хорошо, Дунь. Еще не утро, так что время еще есть.

Сын, кажется, меня не слышит. Хмурится. Значит, о чем-то усиленно думает.

– Я прочитал про спинной мозг.

Дунай ерзает на стуле и не может усидеть, после чего встает, и я поднимаю глаза вверх.

– Что?

– Врач сказал, что у Вани повреждение спинного мозга. Я прочитал, что есть два вида. Частичное повреждение и полное. Если нам повезет, и у него частичное, то со временем моторные функции к нему вернутся.

– Не понимаю.

Мне тяжело вычленять его фразы отдельно друг от друга, поскольку всё, что я слышу – это слово повреждение.

– Грубо говоря, тогда он сможет ходить, мам. Скорее бы утро, мне кажется, я сейчас чокнусь.

Я жду, со страхом глядя на время. То засыпаю, то вздрагиваю и просыпаюсь от кошмаров.

Несмотря на упорство Дуная, я отправляю его домой. Знаю его характер и убеждаю его сменить бабушку с дедушкой.

Он не сможет спокойно отдыхать, но забота о Ваське хоть как-то его отвлечет.

Дунай у меня слишком ответственный мальчик.

Я снова иду в приемную и застаю там свекров, которые вдруг ни с того ни с сего отводят взгляд, словно им обоим передо мной стыдно. Если поведение Игната Аристарховича не кажется мне странным, то вот свекровь меня удивляет.

– Врач ничего не говорил?

Я сажусь и прислоняюсь спиной к стене. Тело ломит, но я, превозмогая боль, обещаю себе, что отдохну позже, когда Ваня очнется.

– Нет, – отвечает свекор. – Ты не плачь, Нин, не накликай беду. Выкарабкается наш Ванька, в честь такого богатыря назвали. Внук у нас боец, так что хватит уже и тебе слезы пускать, Феня. Нечего оплакивать внука раньше времени. Он еще нас с тобой переживет, поняла?

Игнат Аристархович, как единственный оставшийся мужчина, пытается нас подбодрить, и мне это ненадолго помогает. Я выпрямляюсь и чаще дышу, чтобы не расклеиться пуще прежнего. Вот только постоянно смотрю на часы. А время, как назло, тянется медленно.

Я вдруг начинаю невольно крутить в голове воспоминания, которые вызывают в моей душе тепло.

Имена всем нашим детям давали родители Савелия. Дуная и Ивана назвали в честь русских богатырей, но каждый раз, когда об этом заходит речь, сыновья недовольны.

– Главное, не найти бы свою Настасью, – фыркает всё время Дунай.

– Никто не знает этого вашего Ивана-богатыря, а вот Иванушку-дурачка очень даже. Вот уж спасибо за такое имя.

В голове мелькает образ закатывающего глаза Вани, и я улыбаюсь, ощущая, как по телу распространяется тепло.

Игнат Аристархович всегда мечтал, чтобы у нас с Савой было трое сыновей, так что, когда я забеременела третьим ребенком, он уже и имя подготовил.

Самсон.

Честно говоря, в этот раз я уже была не в восторге. Так что когда УЗИ показало, что у нас будет девочка, была переполнена облегчением.

Мой отец просил меня назвать ее Василисой в честь его матери, которая трагически погибла, когда ему было пять, но когда я подошла с этим вопросом к Саве, он отреагировал негативно.

В тот день приехали его родители и сказали, что хотят назвать дочку Василисой.

Помню, как я тогда обрадовалась, что так и не успела сказать Саве, как звали мою бабушку, так что с удовольствием согласилась на имя, предложенное свекрами.

Моим родителям нравилось думать, что внучка названа в честь матери отца, а Саве – что он отказал моему отцу. А я закрывала всё это время глаза на их противостояние. Но сейчас вдруг чувствую презрение к самой себе. Не стоило оно того.

Я снова открываю глаза, развеивая воспоминания, вызывающие у меня горечь, и смотрю на время. Два часа ночи.

Глава 8

– Опухоль за ночь спала. Мы можем говорить о частичном повреждении спинного мозга, что дает хорошие прогнозы для восстановления двигательных функций, однако сами понимаете… Чем больше он находится в коме, тем…

Василий Семенович продолжает расписывать возможные последствия, но избегает самого главного.

– Он ведь может так никогда и не выйти из комы, верно?

Я смотрю на своего перебинтованного сына и еле сдерживаю слезы. Его ноги в гипсе, а сам он выглядит безжизненным, что меня пугает гораздо больше, чем его переломы.

– Чем больше дней проходит после комы, тем меньше шансов на удачный исход.

– Он выйдет из комы. Выйдет, – бормочу я и поглаживаю кисть Вани.

Я боюсь коснуться лица и что-то повредить. Сейчас он мне кажется таким хрупким, словно хрусталь. Тронь, и расколется на части. И никакой клей не поможет.

– Будем на это надеяться, Нина Федоровна.

Василий Семенович тяжко вздыхает и трет глаза. Выглядит уставшим, и мне кажется, что он всю ночь не спал. Я оставляю свое мнение при себе.

Врач уходит, и я остаюсь со своим сыном наедине.

В моменте есть только мы вдвоем. И прямо сейчас мне всё равно, арестована ли уже Арина, или нет. Самое главное для меня – благополучие ребенка.

В отличие от меня, свекры и мои родители полны желания справедливости и наказания для преступницы. К Ване допустили только меня, так что они уехали в полицейский участок, чтобы узнать, завели ли они уголовное дело.

Дунай сидит дома с Васей, которую я запретила везти в детский сад. Со вчерашнего дня у меня страх, что и с ней может что-то случиться.

Я смотрю на сына, кажется, целую вечность. Всё надеюсь, что увижу хоть какое-то движение век, мышц или пальцев. Но он лежит неподвижно несколько часов, а я, наконец, встаю со стула, чтобы размять затекшие ноги.

Подхожу к окну и достаю из сумки воду. У меня трясутся руки, и пока я наливаю воду из бутылки в стакан, некоторые капли выливаются на пол.

Я делаю глоток и прикрываю глаза, прислонившись лбом к стеклу.

Хочу побыть в тишине и подумать, но в этот момент звонит мама.

Я не игнорирую, наоборот, принимаю вызов сразу.

В горле ком от страха, что что-то случилось.

Больше я звонки не могу воспринимать по-другому. Только в красном оттенке.

– Как ты там, Нин?

– Странный вопрос, мам. Как может быть в порядке мать, чей ребенок находится в коме?

Мама не виновата в том, что случилось с Ваней, но я так истощена, что не контролирую свои слова и эмоции. Они вырываются против моей воли, не в силах больше быть запертыми внутри.

– Мы два часа назад вернулись домой. Через минут двадцать к тебе Дунай приедет. Я передала через него биточки. Твои любимые.

Я не помню, когда ела последний раз. Здесь есть столовая, но мне просто кусок в горло не лезет.

– Не нужно было, мам.

– Ты должна есть. Или хочешь на кладбище среди предков оказаться?

– Твои слова жестоки, мама.

– Прости меня, Нин, просто мне больно наблюдать за тобой. Ты будто наказываешь себя. Тебе тоже нужно есть. Ты ведь недавно пережила…

Мама осекается, не хочет причинять мне еще больше боли. Но смысл скрывать за многоточием правду? Мне ведь и так всё понятно.

– Выкидыш, мама, это называется выкидыш.

– Мне очень жаль, – говорит мама искренне, и я понимаю, как тяжело ей даются эти слова. Она всегда была женщиной холодной и не особо любвеобильной, но я знаю, что она меня любит. И ее поддержка для меня сейчас гораздо ценнее, чем любая чужая.

– Мы сегодня ездили в участок. Следователь сказал, что подозреваемая в аварии взята под стражу. Игнат Аристархович и твой отец рвут и мечут. Говорят, что ее могут отпустить.

Мама продолжает вводить меня в курс дела, а мне тяжело слушать всё это. Слишком изматывающе.

– Мам! Мам!

Она слышит меня не с первого раза. Слишком увлечена подробностями расследования.

– Как там Василиса? Я надеюсь, вы не говорите об аварии при ней?

– Нет, конечно, Нин. Я запретила всем говорить ей, где Ваня. Если что, он на экскурсии в Питере. Она маленькая, так что вопросов пока не задает.

– Спасибо. Можешь дать ей трубку?

Я рада, что мама поступает сознательно, но корю себя, что сама не предупредила всех заранее, чтобы не информировали Васю. Она слишком маленькая, чтобы вываливать на нее такие новости.

– Мам? А ты когда домой плидешь? Бабушка сказала, что вечелом. Ты купишь мне куклу?

– А ты поела кашу с утра, солнце?

– Фу, бяка.

– Поешь, и тогда я тебе куплю две куклы, хорошо?

– Холосо.

– И слушайся бабушку Виту.

– Возвлащяйся посколее.

Глава 9

Мы идем дальше по коридору, подальше от дверей палаты, которую я не стала закрывать на случай, если Ваня проснется, и ему станет плохо.

– Нин.

– Закрой свой рот, Муромцев! – цежу я сквозь зубы и останавливаюсь у запасной лестницы в самом конце коридора. – Лучше молчи и не воняй, иначе я за себя не ручаюсь.

С тех пор, как Ваня попал в больницу, я была тише воды ниже травы, опасаясь сойти с ума или стать одной из тех теток, которые берутся за топор и идут вершить справедливость.

Всё это время я помню о семье и своих детях, которым нужна живая мать. На свободе, а не за решеткой.

Но теперь мое забрало падает, выпуская наружу озверевшую волчицу, готовую загрызть врагов насмерть.

– Нина, – предупреждающе произносит Савелий.

Если раньше при наших немногочисленных скандалах его тон всегда на меня действовал, служа своеобразным стопором, не дающим мне заплыть за буйки, то сейчас он для меня, как красная тряпка. Лишь провоцирует на агрессию еще больше.

– Не затыкай мне рот, Савелий, – цежу я сквозь зубы и стискиваю кулаки, желая выбить мужу челюсть.

Жаль, что это невозможно. Во-первых, я даже в прыжке не дотянусь до его скулы. Во-вторых, мой удар не настолько мощный, чтобы даже причинить ему боль.

– Чего молчишь? Неужели сказать нечего? Ты бы хоть глаза отвел, Муромцев. Ты виноват во всем! Один ты!

– Я не сбивал нашего сына на дороге, Нина, окстись! Ты сама видела видео, да и я был в офисе!

Он рычит, весь краснеет, но держит дистанцию. Его глаза лихорадочно блестят, а на виске бьется вена, выдавая возбужденное состояние его организма. Он и сам на пределе, но в отличие от меня не имеет права на гнев.

– Не смей разговаривать со мной в подобном тоне, Савелий! – грубо одергиваю я его и тяжело дышу, опасаюсь, что вот-вот потеряю сознание от переизбытка эмоций.

– Нин, давай успокоимся, прошу тебя. Я только приехал из участка, говорил со следователем, вымотался, но сразу сюда.

– Серьезно?

Я усмехаюсь, не понимая, всерьез ли он всё это говорит.

Неужели и правда хочет, чтобы я, как хозяйка, погладила этого шелудивого кота по голове за то, что тот в первую очередь бежит после трудного дня к ней.

– Что опять не так? – уже с недовольством спрашивает муж.

– Ты считаешь, что совершаешь подвиг? Я не сплю уже полтора суток, но что-то не жалуюсь. А ты просто жалок, Муромцев. Впрочем, о чем я говорю. Ты никогда не обладал достаточной эмпатией, чтобы думать о ком-то, кроме себя любимого. Чего ты сейчас хочешь? Чтобы я тебя пожалела? Этого больше не будет. Не смей приходить ко мне больше зализывать раны и просить тебя поддержать.

– Я никогда тебя о таком не просил.

– Словами нет, но всем видом демонстрировал, какую ношу ты на себе несешь. Подумайте только, работает он допоздна, деньги зашибает. Лучше бы с таким рвением семье время уделял, а не любовниц заводил, которые нацелены убить наших детей!

Я кричу, чувствуя, как режет от надрыва горло, но мне, наконец, становится легче.

Выплеснуть эмоции – вот что мне нужно было, чтобы хоть как-то прийти в себя и перестать нервничать.

– Вы уже убили одну жизнь, – шепчу я, но в тишине коридора мой голос звучит отчетливо.

Я демонстративно кладу руку на живот, чтобы он понял, что выкидыш – это не шутка, не простая простуда, от которой можно избавиться без последствий. Это была реальная жизнь, которая умерла.

– Вторую вы не получите. И оба понесете наказание.

Мой голос сипит, а тон звучит зловеще, что я аж сама пугаюсь, едва не дернувшись. Странное чувство, словно я говорю пророческие слова. Прикусываю язык, опасаясь наговорить того, о чем всю жизнь буду жалеть.

– В чем моя вина, Нин?

Вокруг глаз Савелия проступают морщинки, а глаза печально заглядывают мне будто в душу. Передо мной словно прежний Сава.

Тот, кто носил мне цветы в роддом каждый день, когда я родила Дуная.

Тот, кто пел мне песни под гитару, когда я плакала из-за токсикоза, когда носила под сердцем Ивана.

Тот, кто вставал в три часа ночи, чтобы купить красную икру, когда я была беременна Василисой.

Тот…

Нет.

Во время четвертой беременности он не подал мне ни разу даже стакан воды, когда я лежала в постели, мучаясь от жажды. Лишь отодвигался на край кровати и делал вид, что спит.

Я встряхиваю головой и прогоняю эти нелепые фальшивые воспоминания.

Ложь.

Всё это ложь.

– Твоя любовница сбила нашего сына на пешеходке! Он может остаться инвалидом! – кричу я мужу и толкаю его в грудь, желая, чтобы он покатился по лестнице вниз и больше не смел так гордо смотреть мне в лицо. Словно всё это не его вина. Вот только мы стоим в двух метрах от нее, а моих сил недостаточно, чтобы сдвинуть его на несколько метров назад.

Кажется, мой крик пробирает его до самого сердца.