После тебя

Глава 1

Катя родилась в простой семье: отец — сварщик, мать — секретарь на том же заводе. Но для маленькой девочки они были вовсе не «рабочими людьми», а чем-то большим — источником тепла и счастья. Казались влюблёнными, настоящими.

Особенно ясно в памяти жили субботние походы на рынок. С утра в квартире пахло маминой помадой и утюгом, которым она быстро проводила по платью. Папа свистел, натягивая куртку, и всё время шутил. На базаре он громко говорил, будто хотел, чтобы слышали все:

— Мои девочки — самые красивые. Достойны только лучшего!

Он нес тяжёлые пакеты, мама поправляла выбившуюся прядь, а Катя скакала между ними, ловя улыбки. Казалось, что именно так выглядит идеальная семья.

Так было… до пятого класса.

Когда Катя вернулась из деревни после летних каникул, дом будто остыл. Даже лето не могло прогнать этот холод. Отец приходил всё чаще навеселе, с тяжёлым запахом спиртного. Мама задерживалась на работе, а ужин перестал быть семейным ритуалом. Всё чаще Катя готовила сама — как умела.

А когда родители оказывались дома вместе, начиналось то, что она долго не могла объяснить. Спальня захлопывалась. Сначала голоса звучали приглушённо, почти сдержанно. Но очень скоро становились резкими, колкими. Мамин плач пробирал до костей. Папин крик был злым и чужим.

Катя сидела на кухне, обняв колени, слушала, как за тонкой стеной рушится её счастье.

— Шлюха ты! Думаешь, не знаю, с кем ты там задерживаешься?
— Не смей! — мама почти визжала. — Не смей на меня голос повышать!

А потом всё обрывалось. Вместо слов — глухие удары о стену. Скрип старой кровати, резкий, злой. И мамин стон — то сдавленный, то надрывный.

Через полчаса слышалось шуршание воды в ванной. Там мама плакала. Глухо, будто зажимала рот полотенцем, чтобы никто не услышал.

Это повторялось снова и снова. Как ритуал: ссора, стоны, вода, слёзы.

Катя не понимала, что происходит. Зачем папа кричит? Зачем мама плачет, но остаётся? Разве так должна выглядеть любовь?

Однажды всё изменилось.

Мама вернулась почти в полночь. Катя сразу уловила — пахло чужими духами. Резкий запах, тяжёлый, чужой. До этого вечера от мамы всегда веяло цветами, нежностью, чем-то родным, домашним. А теперь — совсем иначе. Волосы растрёпаны, губы припухшие, глаза светятся, будто в них жила тайна.

У входа стоял папа. Молча. И в этом молчании было столько ярости, что Катя, выглянув из комнаты, инстинктивно отпрянула.

— Где шлялась, а? — процедил он сквозь зубы, усмехнувшись криво. — В постели у своего ёбаря? Ну и как, слаще, чем со мной?

Мама хотела пройти мимо, но он схватил её за плечо. И ударил. По щеке. Резко, с хрустом.

Катя застывала в дверях своей комнаты. Вцепилась в косяк так, что побелели пальцы.

— Папа… — прохрипела она, не веря, что это происходит.

Он отшатнулся, посмотрел на дочь. И в его глазах мелькнула жалость.
— Прости, доченька… Я… не хотел.

Но было поздно. Слишком поздно. Всё уже случилось.

Ночью снова скрипела кровать. Но теперь звуки были другими — грубыми, злым ритмом, будто кто-то мстил, разряжался, наказывал. Стоны мамы — то приглушённые, то резкие — рвали Катю изнутри. Это длилось не полчаса, как раньше. Почти до утра. Стоило стихнуть, и снова начиналось. Испытание для девочки, которой было всего одиннадцать.

Мама не пошла в ванную, не плакала, как обычно. И это пугало Катю ещё сильнее. Ей казалось, что дом дышит ужасом, что стены пропитаны криком, которого больше нет сил слушать.

А утром всё было как будто обыденно. Никто не проводил её в школу. Мама лежала лицом к стене, завернувшись в одеяло, папа курил на кухне, не поднимая глаз. Катя пошла сама. На тонких, дрожащих ножках, с красными от бессонной ночи глазами и тяжёлым рюкзаком, который казался мешком боли.

Через два дня мама ушла. Совсем.

Перед этим она зашла к Кате в комнату. Села рядом, погладила по голове, потом обняла. Обнимала долго, молча. И это было так приятно, что девочке показалось — жизнь снова налаживается, всё будет как прежде: мама будет улыбаться, папа будет шутить, а они втроём снова будут возвращаться с рынка с мороженым и смеяться по дороге.

Но мама слегка отстранилась. И не смотрела в глаза. Нет. Она смотрела в окно, где клён стоял почти весь жёлтый, словно горел под сентябрьским солнцем.

— Катюша… Ты уже достаточно взрослая. Может, сейчас ты меня не поймёшь. Но ты вырастешь. Превратишься в красавицу. Ещё красивее меня. Ты влюбишься. Так, что кроме него тебе никто не нужен будет. И вот тогда ты поймёшь меня. А пока… знай. Я люблю тебя.

Эти слова не напугали Катю. Она не поняла, что это — прощание. Она просто крепче прижалась к маме и молчала.

А потом мама поднялась. Взяла сумочку. Накинула пальто. И ушла. Спокойно, словно на прогулку. Как будто в магазин за хлебом. Но больше не вернулась.

Мама ушла. И уже в тот же вечер отец вернулся домой сильно пьяным.
Он ничего не объяснял Кате, будто между ними и не должно было быть слов. Лишь молчание и запах перегара.

А в воскресенье утром он всё-таки заговорил:
— Мама вчера подала документы на развод. Теперь она будет жить с другим мужчиной. А ты останешься со мной.

Глава 2

К восьмому классу с Катей начали происходить перемены. Прыщи, мучившие её весь седьмой, вдруг куда-то исчезли. Тело стало меняться: появилась грудь, округлилась попа. Небольшие, но на фоне её худощавости — весьма заметные. Взгляд мальчиков задерживался дольше обычного. И не только одноклассники — старшеклассники, даже ребята с техникума улыбались, предлагали проводить, пригласить на танцы, подвезти до магазина. Жизнь, казалось, начала налаживаться.

С тётей Наташей им жилось легко и спокойно. Тепло, по-домашнему.
Отец появился на годовщину по бабушке. Теперь уже с женой. Она тогда была на пятом месяце беременности, и к восьмому классу у Катюши уже было двое младших братьев. Правда, видела она их только по видеосвязи. Отец сам не приезжал, но стал чаще звонить. Интересовался: как у дочки дела, как успехи в школе, не нужны ли деньги на репетиторов, куда планирует поступать. Иногда переводил деньги, но тёте Наташе хватало от сдачи квартиры в Слуцке.

Постепенно, очень медленно, обида начала покрываться тонкой корочкой забвения. Катя уже не переживала, что отец не забрал её к себе в Сургут. Им с тётей Наташей было хорошо. А как бы она сжилась со второй женой папы — ещё неизвестно. Радовало другое: отец собрался и вернулся к нормальной жизни. За это Катя была благодарна его второй жене.

Однажды, в начале девятого класса, в субботу, им отменили два последних урока — заболела учительница химии и биологии. Катя бежала домой, радуясь внезапной свободе. Открыла дверь — и тут же застыла: в прихожей стояли незнакомые мужские ботинки.

— Тётя Наташа? — позвала она тихо, уже догадываясь, что что-то не так.

Через минуту в дверях появилась сама Наташа — в спешно накинутом халате, не застёгнутом сверху и снизу. Волосы спутаны, щёки горели, дыхание было прерывистым.

— Ты чего так рано? — выдохнула она.

— Тамара Ивановна заболела. Нас отпустили... А это у нас гости? — Катя кивнула на ботинки.

Не успела Наташа ответить, как из комнаты вышел Михаил Михайлович — председатель колхоза. Высокий, широкоплечий, лет тридцати пяти. Глубокий голос, необычно красивое лицо. Тёмные густые брови, чуть вьющиеся волосы, уверенная осанка. Казался человеком не отсюда, не из деревни.

— Здравствуй, Катюша, — весело произнёс он. — Школу прогуливаем? И правильно. Что за ученик, если хоть раз не прогулял уроки?

Он рассмеялся и, обернувшись к Наташе, добавил:

— Наташ, я пойду. Как договорились. Не волнуйся, с газом к твоему дому всё решим. Будет у вас с Катюшей не хуже, чем в городе.

Он обулся и ушёл, легко хлопнув дверью.

Катя стояла, будто её облили холодной водой.

Тётя Наташа быстро скрылась в своей комнате. Вечером, когда печка уже гудела теплом, она позвала Катю пить чай. На столе стоял её фирменный яблочный пирог, и на душе стало чуть уютнее.

Когда они устроились на кухне, Наташа заговорила:

— Катюша... Ты уже взрослая. С тобой можно говорить честно. В твоём возрасте у девочек бывают мальчики, и я думаю, ты поймёшь меня.

— Тётя Наташа, не надо. Это ваше дело. Я вас люблю, и ничего объяснять не нужно.

— Именно потому, что ты меня любишь, и я тебя — нужно. С самыми близкими нельзя жить в тишине. Иначе в один момент станет поздно что-то сказать.

Она вздохнула, уставившись в чашку:

— Мне было пятнадцать, как и тебе. В деревню тогда приехал Миша с родителями. Переехали из города — у его мамы было слабое сердце, врачи прописали деревенский воздух. Мы с Мишей учились в одном классе. Я увидела его — и всё. Это была любовь. С первого взгляда. Он тоже влюбился — это было видно.

Мы начали встречаться тайком, по вечерам бегали в старый клуб, который ты уже не застала. Тогда он ещё стоял: пустой, заброшенный, пахнущий старыми кулисами и пылью. Мы мечтали поступить в Минск, пожениться, жить счастливо.

В одиннадцатом классе он стал просить близости. Но я держалась. Я была правильной. И бабушку ты помнишь — с ней даже подумать страшно было о таком. Я думала: вот уедем — тогда и всё случится. А пока — нет.

У меня была подружка — Ленка. Полная, неказистая. Мы сидели за одной партой, и я доверяла ей всё. Наивная...

Когда мы уехали на свадьбу твоих родителей в Слуцк — на три дня — всё и произошло. Я вернулась, а Миша глаза отводил. Ленка вдруг, будто мимоходом, сказала мне перед уроками: «У нас с ним всё было». И добавила: «Ты не давала — а я дала».

Катя молчала, сжав кружку в руках.

— Я убежала из школы. Он бежал за мной, умолял выслушать. Говорил, что был пьян, что она сама на него набросилась, что ему казалось — будто это я. Я орала, плакала, била его. А он стоял, как пёс, и говорил: «Хоть рядом позволь быть. Буду землю целовать, по которой ходишь».

И я простила.

А потом оказалось, что Ленка беременна.

Тётя Наташа замолчала. Лицо её потемнело. По щеке скатилась слеза.

— Его заставили жениться. Я закончила школу с медалью. Он поступил заочно, я — на дневной. В деревню я старалась не приезжать. Отсиживалась в городе. Я боялась его увидеть.

Мы встретились случайно в университете, он приехал на сессию. И всё началось снова. Каждые выходные он приезжал ко мне в Минск. У нас были два дня. Только для нас. Я не спрашивала, что у него дома. Я просто жила.

Глава 3

В десятом классе встал вопрос: куда поступать? Катя не знала, кем хочет быть. Единственное, что она понимала чётко — ей нужно высшее образование. Так говорила тётя Наташа. Да и сама Катя понимала. Взять хотя бы саму тётю Наташу — у неё есть диплом. Пусть сначала она и работала по распределению в колхозе, зато теперь ездит на работу в Воложин, работает в строительной конторе экономистом. Зарплата не ахти какая, но тётя Наташа — всегда при параде. На каблуках, в платье, с укладкой и лёгким макияжем. Хотя дома — коза, куры, кот, и огород в придачу. Но это не мешает ей оставаться ухоженной и женственной.

К моменту, когда Катя училась в девятом классе, в их доме уже провели газ, поставили батареи, провели воду. Появилась своя ванная и санузел. И Катя, насмотревшись на свою любимую тётю, решила — станет экономистом.

Училась она хорошо. Но прекрасно понимала: до городских ей далеко. Особенно после районной олимпиады по математике — набрала меньше всех. А по русскому и того хуже. А ведь в своей школе она считалась лучшей.

С тётей Наташей обсуждали, как поступить на бюджет. Наташа наняла ей репетиторов по математике и русскому в Воложине. И дважды в неделю по вечерам Катю в город возил Михаил Михайлович — по просьбе тёти.

С тех пор Катя больше не задавала вопросов про их отношения. Она больше ни разу не застала их случайно, как тогда. Но то, как он светился, когда привозил тётю домой после её «дел в городе» — всё говорило само за себя.

Соседки, конечно, всё видели. Эти их регулярные поездки втроём вызывали ехидные замечания то в магазине, то в церкви. Особенно от тех, кто громче всех крестится.

Летом приехал отец. На целый месяц. Один. Без жены. Катя не поняла почему. Ведь братьям уже 2 и 3 года.

— Катюша… как же ты на маму похожа. Такая же красавица выросла. Тоже не одно сердце разобьёшь, — говорил он. А потом смотрел так печально, что Катя просто обнимала его, не находя слов.

Когда в сентябре Катя пошла в одиннадцатый класс, однажды вечером, уже прохладным, шуршащим опавшими листьями, тётя Наташа вернулась с работы. Вымылась, переоделась в халат, вышла в гостиную с бокалом домашнего вина. Необычно. Слишком. Не праздник, не выходной. Значит — что-то случилось.

— Тётя Наташа, что-то произошло? — тревожно спросила Катя.

— Да… Нет… Не совсем… Катюша, присядь, пожалуйста… Нам нужно поговорить.

Катя напряглась. Сердце сжалось. Что-то с папой?

— Катюша… Сегодня мне звонила твоя мама...

У Кати подкосились ноги. Мир дернулся и застыл.

— Кто? — спросила она хрипло. Словно в горле застрял комок.

— Мама, Катюша. Она хочет встретиться с тобой.

Катя вскочила.

— Зачем? Зачем ей встречаться?! Она бросила меня! Ей шесть лет было наплевать!

Она почти кричала. В ней вспыхнул гнев — резкий, неконтролируемый, дикий.

Тётя Наташа молчала. Давала выгореть этой боли.

— Родная моя… Я не знаю, зачем. Но хочу, чтобы ты не торопилась с ответом, — сказала она мягко, ставя бокал и обнимая девочку. У Кати хлынули слёзы. Она прижалась. И стояла, не в силах выговорить ни слова.

— Жизнь — сложная штука, Катенька. Слёзы — это лекарство. Плачь. Всегда плачь, когда хочется. Это правильно. Это важно. Слёзы смывают то, что мешает дышать.

Ужин в тот вечер не состоялся. Катя ушла в свою комнату, в кокон воспоминаний, в ком боли. О маме, о том, как они были счастливы. О том, как лежала в больнице и мама не пришла. Как бабушка её гнобила. И как тётя Наташа — единственная — встала за неё.

Утром, на завтрак, Катя вышла тихо.

— Я согласна. Встретиться. Но не хочу здесь. Пусть не приезжает домой.

— Молодец. Это зрелое решение. Она просила встретиться в Минске. Кажется, не хочет, чтобы её муж знал. Мы съездим в субботу.

Середина сентября. В Минске уже пахло осенью — терпко, с дымком, с пряным запахом влажной листвы. Асфальт был ещё тёплым от вчерашнего солнца, но воздух становился прохладным, прозрачным. Катя вышла из машины, сердце стучало в горле. Через дорогу — кафе Simple на улице Революционной. Одно из тех, куда ходят «свои»: миниатюрные десерты, дизайнерские букеты на столиках, стеклянная терраса.

На террасе за столиком сидела женщина. Она встала. Мама.

Та же осанка, та же улыбка, только более отточенная. Густые волосы — теперь в модной каскадной стрижке. Шикарное бежевое пальто. Дорогая сумка. Идеальный маникюр. Макияж — лёгкий, как из рекламы. Вокруг оборачивались мужчины. Женщины смотрели с завистью.

Катя замерла. Внутри — пусто. Ни любви. Ни злости. Только лёд.

— Катюша… — голос дрогнул. — Ты так выросла…

Катя молчала. В груди словно кто-то сжал тяжёлый камень. Сердце билось медленно, но громко, как молот.

— Прости… — почти шепотом добавила мама. — Я всё это время думала о тебе. Я… я не знала, как подступиться. Как начать. Всё время казалось, что… если я позвоню — ты не захочешь со мной говорить. Или скажешь что-то страшное. А я… я не могла это выдержать.

Мама опустила глаза, потом снова подняла на неё взгляд.

Глава 4

Катя сдала тесты даже лучше, чем ожидала. Радость была двойственной: баллов хватило не на самый престижный университет, но всё же — бюджет, БНТУ, общежитие, столица. Она уезжала из деревни в новую жизнь, и это слово — «новая» — грело, как солнце ранней весной.

Минск оглушил её. Высокие здания, шумные проспекты, витрины с яркими огнями. Вечерние прогулки с девчонками из общежития стали для Кати открытием — как будто её жизнь вдруг заиграла другими красками. Кафешки, витрины с десертами, блики фонарей на мокром асфальте. Даже обычная прогулка в центре казалась праздником.

Деревня была для неё уютом и домом, но здесь хотелось другого — современного, модного, блестящего. Катя ловила взглядами девушек, проходивших мимо в идеально сидящих джинсах, в дорогих пальто, с ухоженными ногтями. И пусть тётя Наташа всегда старалась одеть её хорошо, пусть покупки на Wildberries были вроде бы стильными — рядом с настоящим брендовым блеском она ощущала разницу. Слишком явную, болезненную.

Желание работать поселилось в ней почти сразу. Но Катя решила быть благоразумной: сначала учёба, быт, первая сессия — а там, когда исполнится восемнадцать, можно будет думать о работе. Вылететь с первого курса из-за подработки ей совсем не хотелось.

Учёба оказалась куда тяжелее, чем в школе. Конспекты, лабораторные, длинные лекции, а вечером ещё и шумное общежитие, где соседи то смеялись, то спорили, то включали музыку. Но Катя упорно держалась. И первая сессия была сдана — «без хвостов».

Вернувшись в феврале в Минск, она решилась искать подработку. Ходила по кафешкам, заглядывала в маленькие кофейни. Ограничения были простыми: близко к общежитию и работа до одиннадцати, чтобы успеть вернуться до закрытия дверей. В итоге выбор пал на одно заведение недалеко от метро.

Сначала работа казалась даже лёгкой: подносы, столики, заказы. Но оказалось, что главное испытание — люди. Катя выделялась. Самая красивая официантка. Это не раз подмечали и клиенты, и персонал. Особенно администратор — молодой, улыбчивый, слишком уверенный в себе. Он не скрывал своего внимания: подсказывал, как лучше подать блюдо, провожал взглядом, слишком часто оказывался рядом. Для коллектива это было как красная тряпка. Шушуканья, пересуды, кривые улыбки за спиной.

Учёба тоже пострадала. Возвращаться почти в полночь, падать на кровать и пытаться открыть конспект — это было из области фантастики. Летнюю сессию она едва не завалила, и именно тогда решила: осенью работу придётся менять.

Коллектив измотал её морально, намёки администратора стали уже не просто неприятными, а навязчивыми. Однажды он «случайно» запер её в подсобке и перегородил дорогу.
— Поцелуй — и пройдёшь, — усмехнулся он.
Катя попыталась отвернуться, но выхода не было. Лёгкое касание губ — вынужденное. Но когда он сунулся к ней языком, внутри всё взорвалось. Она оттолкнула его так резко, что тот рухнул на стеллаж, а сверху на него с грохотом посыпались упаковки салфеток.

Катя выскочила из подсобки, горя изнутри. Не от страха — от отвращения.

Да, ей часто предлагали «погулять» — одногруппники, парни на улице, клиенты. И иногда было приятно ощущать, что она нравится. Но впустить кого-то в своё личное пространство, позволить тронуть себя, тем более целовать — это было для неё недопустимо. Она мечтала о другом. О настоящей любви.

Не о поцелуях в подсобке, а о том, что видела у тёти Наташи и Михаила Михайловича. Их история не была сказкой, но именно в ней было то, чего Катя искала: чувство, проверенное временем и болью, но всё равно живое.

Летом, чуть не завалив сессию из-за ночных смен, она решила: с сентября нужно менять работу. Коллектив её измотал, а администратор — тем более.

С сентября Катя уволилась из первого кафе и начала поиски другой работы. Хотелось большего — и денег, и новых впечатлений. За полгода официантской жизни она уже знала: умение улыбаться, слушать и вовремя исчезать ценится куда выше, чем скорость подачи заказов.

На удивление быстро нашлось место — кафе в центре Минска, светлое и модное, куда заходила молодёжь «побогаче». Здесь было чище, гости улыбались чаще, а в меню вместо борща и драников красовались паста и чизкейки. Работать стало легче — хотя и требовательнее.

И самое главное: теперь её зарплаты хватало не только на одежду не из Wildberries.

Первую зарплату она отдала за джинсы «Tom Farr». Они показались ей невероятно дорогими, но когда Катя вышла в них на улицу, почувствовала, будто весь мир стал другим. «Вот, так и выглядит уверенность», — думала она, ловя на себе взгляды прохожих.

Затем были кроссовки Adidas. Настоящие, не подделка. Катя ходила по городу и ощущала: каждый её шаг звучит громче.

Она втянулась. Каждый месяц — новая вещь. Немного, по одной покупке, но каждая становилась маленькой победой: платье для университета, модная сумка, потом — регулярный маникюр с покрытием. Она научилась заходить в салоны красоты и не стесняться, что платит «как взрослая» за подрезку кончиков волос.

С каждым шагом её отражение в зеркале менялось. Уже не деревенская девчонка в одежде с распродаж, а молодая девушка с ухоженными руками и блеском в глазах.

Учёба страдала, но не критично. Катя понимала: она не отличница, но и «хвостов» у неё не было. Средний балл держался выше семи, и этого хватало. Внутри же росло другое — ощущение, что жизнь только начинается.

Глава 5

Казалось, жизнь наконец вошла в ритм.
Когда Катя работала только по пятницам, в субботу она садилась в маршрутку и ехала домой — в деревню. Дорога тянулась сквозь поля, где уже зеленели озимые, через просыпающиеся леса. Каждый раз, ступая на родную землю, Катя чувствовала, как сердце становится легче.

Тётя Наташа встречала её у калитки — взволнованная, растроганная, со слезой на глазах. Обнимала крепко-крепко, будто боялась отпустить. И провожала потом так же — с тем самым материнским трепетом, которого Катя не знала от своей настоящей матери.

— Как работа? — каждый раз спрашивала тётя чуть настороженно, словно готовилась услышать что-то тревожное.

Катя улыбалась и уходила от прямого ответа. Нет, она не могла сказать правду. Тётя Наташа не поймёт. Её воображение дорисует лишнего, и сердце будет надрываться в бессмысленных тревогах. Зачем? Катя не хотела добавлять забот самой родной для неё женщины.

Разговоры о работе она берегла для вечеров на кухне с Алисой. Их чай с бергамотом стал настоящим ритуалом. Алиса сидела напротив, укрытая пледом, и слушала внимательно, не перебивая, а Катя впервые в жизни чувствовала, что у неё есть подруга — близкая, почти как сестра. С ней можно было делиться мелочами, смешными историями, усталостью.

Но всё равно кое-что оставалось глубоко внутри. Самое сокровенное Катя не выносила наружу — ту боль, что жила в ней с детства. Отказ матери. Потом — отстранённость отца. Словно её просто вычеркнули. Эта рана не заживала, просто притуплялась. Иногда она просыпалась ночью и чувствовала — пустоту. И тогда засыпала лишь под тёплое дыхание Алисы, доносившееся с соседней комнаты.

Алиса часто убеждала её найти работу по специальности:
— Ты же не можешь вечно бегать по этим "мероприятиям", — говорила она. — Это временно. Посмотри на меня — я уже планирую у них после университета остаться.

Катя кивала, но внутри знала: нет. Она не видела себя экономистом. Цифры, отчёты, сухие графики — всё это было чужим. Она даже признаться себе боялась, что совсем не понимает, кем хочет быть. Но точно знала одно: не бухгалтером и не клерком.

Работа у Виолетты давала ей свободу — и время на учёбу, и деньги, и опыт, который трудно было бы получить иначе. Да, средний балл вырос до восьмёрки, но это не грело. Всё казалось чем-то промежуточным, будто она идёт по мосту, ещё не видя, куда он выведет.

Однажды на мероприятии к ней буквально «приклеился» мужчина восточной внешности. Высокий, с чёрными глазами, улыбкой, в которой было слишком много намёка. Он не отпускал её, при каждом удобном случае оказывался рядом, шептал фразы на ухо и настойчиво предлагал «продолжить вечер».

Катя растерялась. Он был слишком навязчив, и ей стало по-настоящему страшно. Тогда она впервые обратилась за помощью к Виолетте.

— Ты уверена? — прищурилась та. — С ним можно хорошо заработать. Он готов платить больше, чем обычно.

— Нет, — Катя покачала головой. — Это не для меня.

Виолетта вздохнула, но не стала давить. Позвала Марину — яркую, огненную, опытную. Та умела «перехватывать» таких гостей легко, с игривым смехом и отточенными движениями. И мужчина вскоре переключился на неё.

Катя же осталась с неприятным осадком. Она ещё долго думала о том вечере. Видела, как всё больше девушек из их коллектива переходили в другую категорию — из «декора» в «интим». И понимала: рано или поздно Виолетта поставит её перед выбором.

На следующий вечер они с Алисой снова сидели на кухне с чашками чая. За окном моросил дождь, капли стекали по стеклу.

— Я не знаю, — призналась Катя, глядя в мутное отражение. — Иногда мне кажется, что я иду по тонкому льду. Один неверный шаг — и всё…

Алиса молча сжала её руку.

Катя решила: ещё год. До окончания университета она постарается удержаться. А дальше… жизнь сама покажет.

А потом, казалось, сама судьба улыбнулась ей.
После занятий Алиса, как обычно, умчалась на работу, а девчонки из группы уговорили Катю пойти на финал университетского турнира по баскетболу. Честно говоря, особого интереса она не испытывала, но шумная компания и обещание «развеяться» сделали своё дело.

Зал гудел, трибуны вибрировали от криков болельщиков. И тут Катя его увидела.
Самый красивый. Самый быстрый. Самый энергичный. Он будто летал по площадке, и мяч сам находил его руки. Когда он забивал очередной бросок, зал взрывался аплодисментами, а Катя ловила себя на том, что не может отвести от него глаз.

Их факультет победил, кубок подняли высоко над головами, а к команде тут же ринулась толпа девчонок. Смеялись, поздравляли, что-то кричали. Но Катя осталась на трибуне. Ей было неловко. Она просто наблюдала — издалека, тихо, будто боялась спугнуть это чувство, зародившееся в ней за один вечер.

Когда зал опустел, Катя накинула косуху и медленно пошла к выходу. Спускаясь по ступенькам, она думала, что всё уже закончилось — маленькая история, которая началась и завершилась за один матч. Но стоило ей выйти в коридор, как чья-то сильная рука резко дёрнула её и прижала к стене. Катя вскрикнула, но тут же замерла, встретившись взглядом с самыми невероятными глазами, какие ей доводилось видеть.

Глубокие. Синие. Невозможно синие — как небо в июле после грозы.

— Почему ты не подошла? — улыбаясь, спросил он.

Глава 6

Катя собиралась на очередное мероприятие в пятницу. В офис для макияжа и укладки нужно было приехать к трём. Мероприятие начиналось в шесть, значит, без десяти шесть они должны быть уже на месте. Сегодня это было особенно хлопотно: предстояла дорога за город, где открывался новый отель-курорт — с обещанными спа-процедурами, шикарной зоной отдыха и развлечений.

Обычно Виолетта заблаговременно давала тему мероприятия, чтобы девушки могли хоть поверхностно «погуглить» и держаться умно. Фон обязан был быть не только красивым, но и в меру образованным. Сегодняшняя тема явно крутилась вокруг бизнеса и отдыха от городской суеты, — отметила Катя.

Она наспех написала Алисе сообщение: «Не жди, буду поздно. Такси возьму, всё ок». Косте тоже позвонила, но лишь перекинулась парой фраз — даже на кофе не хватило времени. В последнее время он стал особенно настойчивым. Всё чаще предлагал заехать к ней, всё сильнее подталкивал к близости. Говорил: раз собирается знакомить её с семьёй, значит, серьёзен, так к чему ждать до свадьбы? Свадьбу, по его словам, стоит делать только летом, после выпуска. Катю смущало, зачем тянуть целый год, если ты действительно любишь. Но в этих разговорах она молчала и держала оборону. И чем настойчивее становился Костя, тем сильнее внутри поднимался какой-то странный протест.

Сегодня укладка ей особенно понравилась. Не строгая «корона» из волос, а свободные, лёгкие завитки. Пару прядей приподняли и закололи на затылке, оставив остальное мягкими волнами спадать на плечи. Платье досталось чёрное, длинное в пол. Сдержанное спереди: округлый вырез красиво подчёркивал ключицы, длинные рукава закрывали руки. Но сзади — глубокий разрез почти до поясницы, холодный и смелый. Середина сентября, на улице свежо, но выбора не было. Что дали — то и надела.

В ушах поблёскивали длинные серьги с зелёными камнями «под изумруд» — простая бижутерия, но в сочетании с её глазами они смотрелись почти драгоценностью.

Так, в этом образе — женственном, строгом и смелом одновременно, — Катя вошла в залу нового отеля вместе с другими девушками.

Банкетная зала поражала размахом: высокие потолки, хрустальные люстры, в воздухе витал запах свежих цветов и дорогих духов. Белые скатерти, сверкающие бокалы, лёгкий живой джаз. Огни были мягко приглушены, создавая атмосферу дорогого уюта.

Катя огляделась. В зале уже собирались гости: мужчины в дорогих костюмах, женщины в блестящих платьях, шелест шёлка и шуршание дорогих туфель по мрамору. Сдержанные улыбки, рукопожатия, тихий смех. Всё вокруг казалось чужим и одновременно притягательным.

Всё шло, как обычно, — улыбки, звон бокалов, негромкие разговоры. Но вдруг в воздухе появилось едва уловимое напряжение. Будто сама атмосфера затаила дыхание, словно ожидая чего-то важного.

Катя, возвращаясь из уборной, сразу ощутила перемену. Она всего лишь вышла ответить на сообщение от Кости — он сегодня был какой-то особенно нервный, а её телефон уже показывал меньше пятнадцати процентов. И всё же, стоило ей войти в зал, как она почувствовала: что-то изменилось. Люди оживились, суета стала другой — целенаправленной. Будто вошёл тот, кого действительно ждали.

Она не сразу поняла, кто именно. Какой-то мужчина лет сорока пяти попытался завязать с ней «умную» беседу, и Катя, привычно улыбаясь, легко поддержала тему, аккуратно переведя её на открытие отеля. Всё шло обычно. И вдруг — это ощущение.

Сначала лёгкое, почти невесомое… а потом — явное. Взгляд. Не просто чужие глаза, а касание. Словно кто-то невидимой рукой провёл по её спине, коснулся поясницы, поднялся к лопаткам, едва ощутимо задел затылок… и вновь спустился вниз, туда, где у неё вдруг вспыхнуло пламя.

Катя замерла. Это было невыносимо реально. Как будто к ней прикоснулись.

Она обернулась. И сразу увидела его.

Молодой мужчина, не старше тридцати. Высокий — на голову выше её. Сильная фигура, широкие плечи, идеально сидящий тёмный костюм. Ни капли показной роскоши — только безупречный вкус, порода, то самое «качество», которое невозможно купить за деньги. Его густые волосы отливали тьмой, а глаза… глаза были чёрными, как смоль. Тяжёлые, тянущие, будто затягивающие внутрь.

Он разговаривал с хозяином отеля, но взгляд не отпускал её. Не мигал, не отворачивался. Смотрел так, словно видел Катю насквозь.

В груди у неё вспыхнула паника. Сердце колотилось так сильно, что она почти слышала удары в висках. Всё её подсознание, весь её внутренний инстинкт кричал: опасность. Не намёком, не шёпотом, а во всю мощь сигналами тревоги. Беги. Держись подальше. Двадцать метров между ними казались ничтожно малыми. Ей хотелось увеличить их хотя бы до километров, десятков километров.

Катя поспешно отвернулась. Ей казалось, что не выдержит ещё секунды под этим взглядом. Будто он проникал внутрь, разрывал её изнутри, поднимал на поверхность всё, что она привыкла тщательно прятать даже от самой себя.

Она сделала шаг в сторону, стараясь уйти из его прямой линии зрения. Но ощущение взгляда на пояснице никуда не делось. Он всё ещё был там. Всё так же касался её.

Катя подошла к столу. Хотела взять бокал — не с вином, конечно, никогда, а просто с водой. Но пальцы словно не слушались, дрожали от напряжения. Что с ней?

И вдруг рядом протянулась мужская рука. Уверенная, спокойная, сильная. Она взяла бокал шампанского с подноса официанта и протянула ей.

Глава 7

Она не знала, сколько так простояла. Просто стояла у зеркала, вцепившись пальцами в край мраморной столешницы, и смотрела на своё отражение. Вроде бы то же лицо, что и всегда — зелёные глаза, лёгкие завитки на волосах, изящные серьги, поблескивающие в свете ламп. Но сегодня отражение казалось чужим. Она не понимала, что с ней происходит. Отчего этот мужчина действует на неё так сильно? И почему от одного его взгляда она чувствует физическое прикосновение — словно холодная ладонь скользит по спине.

Он ведь не сделал ничего дурного. Не сказал грубого слова. Но Катя знала — знала на сто процентов — он несёт в себе опасность. Скрытую, глубокую, как буря под спокойной гладью моря.

Из этого полусна её вырвал голос Виолетты. Та вошла в дамскую комнату, открыла кран и будто бы невзначай смочила руки, но глаза в зеркале не отрывались от Кати.

— Катенька, что случилось? Почему я не наблюдаю тебя в зале?

Катя замерла. Что ответить? Как объяснить действие этого мужчины, его взгляд, свою собственную дерзость? Никак. Она лишь заставила себя улыбнуться.

— Ничего… всё в порядке. Я уже возвращаюсь. Простите.

И, глубоко вздохнув, вышла, оставив Виолетту в дамской комнате.

Весь вечер превратился в испытание. Он больше к ней не подошёл. Ни слова, ни жеста. Но его присутствие она ощущала постоянно, словно невидимая тень скользила за её плечом. Её словно придавило сверху тяжёлой плитой — дышать становилось трудно.

Она общалась то с одной компанией, то с другой, ловко поддерживала беседы. Даже вступила в оживлённый разговор о живописи — кто-то заговорил о репродукции картины Герхарда Рихтера. Катя оживилась: нечасто встречались люди, понимающие её тягу к современному искусству. Всё шло как обычно, пара раз мужчины пытались заигрывать, но она мягко и изящно отстранилась.

И вот — вторая половина вечера. Совсем чуть-чуть, и она сможет уехать. Мысль о скором спасении согревала. Катя извинилась и вышла в дамскую комнату. В телефоне — десять пропущенных от Кости. Она быстро написала: «У меня садится батарейка, всё хорошо. Напишу, как приеду домой. Не волнуйся. Люблю тебя».

Когда вернулась в зал, решила взять бокал сока. И именно тогда ощутила его. Не просто взгляд. Его близость. Слишком близко.

Она обернулась — и сердце ухнуло вниз.

Он стоял всего в метре. Спокойно, будто случайно подошёл к столу, чтобы поставить пустой бокал. Не смотрел на неё. И в этот миг Катя почти позволила себе облегчённо выдохнуть. Почти.

Но он резко поднял глаза.

Их взгляды встретились.

Мир исчез. Остались только эти тёмные, обжигающе-глубокие глаза, которые смотрели прямо в её душу. Катя забыла, как дышать. Она не могла пошевелиться, не могла отвести взгляд. Казалось, он видел её насквозь — всю её душу.

И так же внезапно, как заглянул в неё, он отвернулся. Поставил бокал на стол, развернулся и пошёл прочь.

Катя осталась стоять, словно парализованная. И только через несколько секунд вырвалась из этого оцепенения и быстрым шагом кинулась обратно в дамскую комнату.

Холодная вода на лице не помогала. Сердце всё равно колотилось, ладони дрожали. Она то и дело прикладывала влажные пальцы к вискам, но в голове звенела только одна мысль: что это было?

Минут через десять дверь открылась, и вошла Виолетта. В руках у неё был стакан сока.

— Катенька, тебе плохо? — в голосе звучало настоящее беспокойство.

— Мне… мне… нет… хотя да, немного, — сбивчиво ответила она. — Что-то нехорошо.

— Выпей, — мягко, но твёрдо сказала Виолетта.

— Спасибо, я не хочу.

— Катенька, — она протянула стакан ближе, — выпей и успокойся. Вечер почти завершён, скоро все разъедутся. Но ещё часок нужно выдержать. У тебя сегодня всё получается отменно. Так что давай, пей сок, соберись и пойдём работать.

Катя понимала: она и так выглядит странно. Дважды Виолетта застала её в уборной. Ещё и перечить из-за сока… нет смысла. Она взяла стакан, сделала несколько глотков, с трудом сглатывая сладковатую жидкость.

— Спасибо. Мне уже лучше. Я пойду.

— Нет, милая, не спеши, — улыбнулась Виолетта. — Допей до конца. Отдохни. Через десять минут выходи.

Она проследила, чтобы Катя выпила всё до дна, забрала стакан и вышла. Оставив её снова наедине с собственными мыслями.

Катя долго смотрела на себя в зеркале в дамской комнате. Казалось, лицо чужое: слишком бледное, слишком напряжённое. Она сделала глубокий вдох, ещё раз плеснула на виски холодной водой и решилась выйти.

И тут закружилась голова. Совсем слегка, будто пол на секунду качнулся под ногами. Она ухватилась за умывальник, выровняла дыхание. «Наверное, просто напряжение целого вечера», — успокоила себя.

Когда вышла в коридор, её тут же под руку подхватила Виолетта.
— Катенька, ты бледная. Тебе нужно прилечь.
— Нет, всё нормально… — попыталась возразить Катя, но новый приступ кружения сбил уверенность.

Виолетта мягко, но настойчиво повела её к лифту. В зеркальном нутре кабины Катя заметила, как её лицо будто расплывается, а глаза блестят непривычным влажным светом. Сердце билось быстрее, чем обычно.

Глава 8

Катя проснулась от тошноты. Пустая кровать, смятые простыни, тишина номера — и нестерпимое ощущение пустоты внутри. Она только успела подняться и добежать до ванной, как её вывернуло. Долго сидела у унитаза, не понимая, сколько времени прошло. Позывы рвоты не прекращались. Хотя рвать было нечем. Она со вчерашнего обеда ничего не ела. Казалось, её тело пыталось выгнать из себя всё — и яд, и ночь, и саму её память.

Голова раскалывалась, в горле стояла жажда, руки дрожали. Она с трудом встала, включила душ. Лёд и кипяток — казалось, что кожа не чувствует температуры, только боль и усталость. Катя долго терла себя мочалкой, будто надеялась смыть то, что въелось глубже кожи. Но отражение в зеркале только подтверждало: это не смоешь.

Затем, дойдя до кровати, её взгляд упал на пятна на ней. Смесь крови и ещё чего-то непонятного и неизвестного ей, но явно свидетельствовавшего о том, что вчера она просто убила своё будущее. Стерла все мечты о счастливой жизни. Она с остервенением и дрожащими руками принялась сдирать простыни. Руки не слушались. Была слабость. Но она не могла остановиться: плакала и сдирала. А затем просто обессилев снова провалилась в сон — уже на голом матрасе — и проснулась лишь днём.

Было чуть легче: мозг соображал, но тело — как пустая оболочка. Телефон разряжен. Ни сил, ни желания его включать.

На ресепшене она тихо попросила вызвать такси. Девушка-администратор взглянула на неё с участием, но Катя не могла выдерживать ни чужого взгляда, ни чужого голоса. Она просто молча вышла в серый сентябрьский день.

Дорога домой была как сон. Машина качала, поля проносились перед глазами и казалось, что кружилась голова, а затем они въехали в город, и он плыл за стеклом. Катя смотрела на людей — обычных, живых, спешащих по своим делам, — и казалось, что она сама больше не принадлежит к их миру.

Катя поднималась по лестнице медленно, будто каждая ступенька тянула её вниз. В голове стоял гул, тело дрожало от слабости, но домой хотелось так сильно, что она почти чувствовала вкус этого слова — «дом». Там будет тишина. Там будет Алиса. Там можно будет просто лечь и замолчать.

Она вставила ключ в замок. Дверь тихо приоткрылась — и сразу до слуха донёсся его голос. Кости.

Катя застыла. Словно ток прошёл по телу. Сердце сжалось в кулак. Она не ожидала его здесь увидеть, не была готова. Всё, что хотела сказать, все оправдания, которые пыталась составить в голове по дороге, — рассыпались в пыль.

— Катюша… — выдохнула Алиса и тут же бросилась к ней, сжала её в объятиях. — Господи… ты цела… Ты хоть понимаешь, как я волновалась? Я думала, уже с ума сойду!

Катя видела поверх её плеча: в комнате стоял он. Костя. И его глаза прожигали насквозь.

Катя обняла её слабо, всем телом дрожала.
— Алисочка… — прошептала она еле слышно, словно говорила сквозь вату. — Я... прости…

И тут Костя подошёл вплотную. Его лицо искажало что-то между злостью и отчаянием.

— Вы только посмотрите на неё! — с презрением фыркнул он. — Плакса. Шлялась чёрт знает где, а теперь сцена — как в кино.

— Костя, что ты несёшь?! — возмутилась Алиса.

Но он не слушал. Подскочил к Кате, схватил её за руку.
— Кто тебя трогал, а? Сколько вас было? Понравилось? — заорал и, не стесняясь присутствия Алисы, залез рукой под подол юбки.

Катя испуганно вскрикнула и попыталась отстраниться.

Алиса кинулась между ними, толкнула его в грудь.
— Да ты с ума сошёл?! Что ты творишь?!

— Она без трусов, — заорал он. — А я, как последний дурак, берег её, верил в это “после свадьбы”. А она… она шлюха, поняла ты, Алиса?! Просто красивая декорация, с которой все хотят, но только я думал — особенная.

Он отбросил руку Кати и рванул к выходу.
— Катя, не смей мне больше звонить. Всё, поняла?! Всё! — выкрикнул он на прощание и хлопнул дверью так, что дрогнули стены.

Катя сползла по стене прямо на пол, руки обхватили колени. Она больше не плакала, нет — она стонала. Звук этот невозможно было описать — смесь боли, стыда, страха, усталости. Она боялась поднять глаза, боялась увидеть отражение себя со стороны. Боялась услышать вопрос.

И вдруг — объятия. Алиса опустилась рядом и просто обняла её. Крепко, всем телом, так, что Катя почувствовала её дыхание и ровное биение сердца. Без слов. Без расспросов. Просто была рядом и шептала:
— Тихо… Тихо, я рядом… Всё хорошо… Я с тобой… ты дома… ты не одна…

Катя вздрогнула сначала, а потом позволила себе обмякнуть. Уткнулась в плечо Алисы и впервые за последние сутки почувствовала, что не одна. Никто не тянет её к ответу, никто не осуждает. Затем Алиса просто гладила её по спине. Молчание Алисы оказалось громче любых слов — в нём было принятие.

Катя дрожала, цеплялась за неё, как за последний островок суши среди бури. И только одно жило в сердце — благодарность. За то, что подруга не оттолкнула. За то, что не спросила. За то, что её тепло будто собирало Катю по кусочкам, которые ночь разметала в прах.

«Спасибо…» — шептала она про себя, не в силах вымолвить вслух. И крепче прижималась к Алисе, потому что это безмолвное присутствие было её единственным спасением.

Глава 9

Так, обнявшись, они просидели на полу почти час. Алиса не говорила ни слова — её молчание было не пустым: в нём была поддержка, крепкая и тёплая. Она просто держала Катю, гладя её длинные спутанные волосы, прижимая к себе и медленно, почти матерински убаюкивая напряжённую спину. Катя вжалась в неё всем телом, как утопающий — в последний спасательный клочек суши, и впервые за это безумное дежа-вю позволила себе позволила себе плакать не в одиночку.

Прошёл час. Слёзы утихли, но в груди зияла пустота, которую ничем не заполнить. В голове грохотали слова Кости: в его взгляде она читала приговор. «Ты шлюха», — было не произнесено, но сказано ясно и навсегда. На следующей неделе он собирался знакомить её с роднёй, на даче отмечать день рождения матери; свадьба казалась реальной, ближайшей, летней. А теперь — обломки. Он не простит. Он не слушал, а просто видел. Он видел «факт»: как она пришла домой, в каком виде. Отсутствие нижнего белья — это было не просто доказательство, это было фиаско. И эти факты не обсуждаются, это никому не нужно. .

В такси по дороге домой Катя ещё пыталась строить план: рассказать, признаться, сказать правду честно. Ведь она любила его; и потому хотела быть с ним открытой. Но в её голове уже не было места для планов: всё случилось без её согласия, и никакое объяснение теперь не отменит свершившегося.

Они молча разошлись по комнатам. Катя сняла платье и направилась в ванную. Вода была жестокой: то ледяной, то слишком горячей — и кожа почти не давала отдачи, потому что внутри было другое горение. Затем она наполнила ванную и лежала почти час, словно пыталась отмыть не кожу, а смыть ночь. Мысли мелькали отрывками — не сцены, а ощущения: мягкое плывущие сознание, жар, его тёмные глаза, прикосновения, которые вдруг приносили не боль, а облегчение. Она терла кожу почти до крови, пытаясь стереть с себя то, что казалось толстым, липким налётом грязи. «Как моё тело могло отозваться? — думала она. — Как оно могло благодарить его за касания?» Это было для неё предательством собственного нутра, и она ненавидела себя за то, что не испытала отвращения в ту ночь. Ненавидела за то, что чувствовала облегчение. И, наконец, пришло осознание, неприятное, резкое: она не чувствовала отвращения к нему. Эта мысль поразила её. Она была зла на себя. На тех, кто устроил эту ловушку. Но не на него.

Мысли возвращались к людям, которые весь вечер «вертелись» вокруг него: хозяин гостиницы, чьи глаза не скрывали заинтересованности; Виолетта — та, что управляла вечером. Почему в этот раз она даже не предложила деньги? Может потому, что знала, что Катя откажется? «Они решили действовать наверняка, даже не спросив меня», — холодно подумала Катя. Эта мысль придавала ей новую ярость на тех, кто лишил её права выбора.

Она вытерлась, надела халат и, всё ещё дрожа, прошла на кухню. Заварила чай с бергамотом — привычный, тёплый ритуал, который раньше казался простым утешением. Чайник зашумел, наполнил кухню паром и запахом, и это дало крошечную точку опоры.

Когда Алиса появилась в дверях, Катя почувствовала необычную благодарность: за то молчание, которое было важнее любых слов. Они уже давно были не просто соседками — за пару лет совместной жизни они стали семьёй друг для друга. Катя вспоминала, как ездила к родителям Алисы в Полоцк, как принимали её там тепло. Это знание — что где-то есть «свои» — держало её сейчас на плаву.

Вечер стремительно тонул в сентябрьском полумраке. За окном фонари размазывали янтарные круги по асфальту, клён в свете лампы казался, словно расписной; мир будто притих, давая двум девушкам право на откровение. Катя стояла у плиты спиной к подруге и тихо спросила:
— Будешь?
Алиса кивнула. Катя поставила вторую чашку, разлила чай и уселась на подоконник; Алиса устроилась на диване под пледом. Молчание было коротким и нужным — и только позднее оно распадётся на слова.

Катя долго смотрела на клён в свете фонаря. Слезы ушли, но в горле ком. Тоска по дому, по тёте Наташе, по их кухонному столу под абажуром обожгала ровно так же, как память о той ночи. И наконец она заговорила, голосом тихим, надломленным:
— Он прав… — выдохнула она. — Во всём. Я сама виновата. Надо было уйти раньше.

Пауза растянулась, как тянется смычок перед последней нотой. Мысли, которые добирались до слов тяжело, наконец обрели звук.
— Ты помнишь, я говорила — «только фон, только статус»? — начала она. — Я сразу сказала Виолетте: никаких интимных продолжений. И получала в два раза меньше. Я держалась ради нас. Ради Кости. Я хотела копить на свадьбу — платье, чтобы он гордился, чтобы не было стыдно… чтобы всё было честно.

Алиса придвинулась ближе и, как могла, поддержала лёгким касанием плеча. Катя вздрогнула — но не оттолкнулась. Поддержка была дороже любых слов.

Она рассказала про вечер — не всё, не по минутам, а то, что оставалось острым: как он был важным гостем, как весь вечер вокруг него вертелось всё; как она почувствовала его взгляд; как однажды он попробовал подкатить, и она чётко отшила его; как Виолетта в конце вечера поднесла стакан с соком; и как через полчаса «всё поплыло»: мир стал мягче, музыка — громче внутри, кожа — слишком чувствительной; как она уже не контролировала себя, как просила и как, странно, была благодарна за облегчение, которое приносили прикосновения; как утром была рвота, бессилие, как она не могла соображать и вызвала такси.

— Я дура, — сказала она наконец, почти шёпотом. — Я думала: ещё чуть-чуть — и мы поженимся. А теперь я потеряла всё. Я люблю его, Алиса. Я виновата перед ним.

Алиса молчала, потом встала и прижала её к себе крепко. Это было не пустое «всё будет», — это была опора, которой хватало сейчас на двоих.