Последнее письмо осени

Глава 1: Возвращение

УВЕДОМЛЕНИЕ ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ

ДАННАЯ КНИГА СОДЕРЖИТ ОТКРОВЕННЫЕ СЦЕНЫ СЕКСУАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА И ПРЕДНАЗНАЧЕНА ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНЕЙ АУДИТОРИИ (18+).

ВСЕ ПЕРСОНАЖИ ЯВЛЯЮТСЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИМИ И ВЫМЫШЛЕНЫ, ЛЮБЫЕ СОВПАДЕНИЯ С РЕАЛЬНЫМИ ЛЮДЬМИ СЛУЧАЙНЫ.

Поезд тронулся с места, набирая скорость, и за окном поплыли назад огни чужого города, в котором Вероника провела последние несколько лет. Она откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза и впервые за долгое время позволила себе расслабиться. В ушах еще стоял гул офисной суеты, а перед глазами — бесконечные строки кода и светящиеся мониторы. Контракт был выполнен, проект успешно сдан, и теперь ее ждало лишь одно — домой.

Дорога заняла несколько часов, и когда проводник объявил ее станцию, сердце неожиданно екнуло. Она выглянула в окно. Была глубокая осень. Платформа, освещенная тусклыми желтыми фонарями, была усыпана мокрыми листьями, отчего казалась выстланной золотом и бронзой. Воздух, ворвавшийся в вагон при открытии двери, ударил в нос знакомым, до слез острым букетом — влажная земля после недавнего дождя, сладковатый дымок из печных труб, едва уловимая горчинка увядания и где-то совсем близко, наверное, с привокзального лотка, — аромат спелых яблок и свежей выпечки. Она сделала глубокий вдох, и ей показалось, что она впервые за долгие годы по-настоящему наполнила легкие. Это был запах дома.

Она вышла на перрон, сжимая в руке ручку чемодана. Небольшая станция жила своей вечерней, неторопливой жизнью. Кто-то встречал, кто-то прощался. И в этой суете она сразу увидела их — двух силуэтов, стоявших под козырьком и напряженно вглядывавшихся в подошедший поезд. Мама, закутанная в любимый клетчатый платок, и папа, в своем неизменном пальто. Лиц их еще не было разглядеть, но в самой их позе, в том, как они вытянули шеи, читалось такое нетерпеливое ожидание, что у Вероники комом подкатило к горлу.

— Мама! Папа! — крикнула она, помахав рукой и потащив чемодан по мокрой плитке.

Они бросились к ней навстречу, и вот уже ее затянуло в крепкие, пахнущие домом и любовью объятия. Мамины руки, шершавые от домашних хлопот, ласково гладили ее по спине, а папа, не в силах вымолвить слово, просто сжимал ее в своих объятиях, и она чувствовала, как сильно бьется его сердце.

— Доченька, наконец-то, — выдохнула мама, и в ее глазах блестели слезы. — Совсем замучились мы без тебя.

— Хватит, хватит, — смахнула непослушную слезу Вероника, смеясь и плача одновременно. — Я же дома. Все, я дома.

Дорога от вокзала до их двухэтажного дома с резными ставнями пролетела в непрерывных расспросах и таких милых, привычных рассказах о соседях, о саде, о том, как папа чуть не сжег баню в прошлом месяце. Вероника смотрела в окно машины на проплывающие мимо знакомые улицы, на огни в окнах, на гроздья рябины под тяжестью ягод, и понемногу ледяная скорлупа, которая годами нарастала вокруг ее сердца в чужом, суетном городе, начинала таять.

Дом встретил ее теплом и светом. На пороге она наступила босой ногой на прохладный, знакомый с детства половик и почувствовала пол под ногами. Настоящий. Не бетонные плиты многоэтажки, а добротные деревянные доски, знающие каждый ее шаг. И запах! Запах воска, яблочного пирога, сушеной мяты и чего-то неуловимого, что складывалось в одно-единственное слово — детство.

— Садись, садись, родная, — суетилась мама, усаживая ее за стол, ломящийся от угощений. — Голодная, наверное, в дороге? Все твое любимое: пирог с вишней, варенье из крыжовника...

Она ела, улыбаясь, и слушала их — эти милые, уютные истории, в которых не было места дедлайнам, стрессу и бесконечной гонке. Она была здесь не успешным специалистом, а просто дочкой. Любимой и той которую ждут.

Позже, поднявшись в свою комнату, где все осталось так, как было в ее двадцать два лет, она села на кровать и провела ладонью по стеганому одеялу. На прикроватной тумбочке стояла старая фотография в рамочке. Она, смеющаяся, в развевающемся шарфе, а рядом... Она взяла фоторамку в руки. Рядом с ней стоял он. Дмитрий. Высокий, улыбчивый, с бездонными карими глазами, в которых тогда читалась вся вселенная. Осенний парк, ковер из листьев под ногами и его рука, лежащая на ее плече.

Одна-единственная осенняя ночь, которая могла бы перерасти во что-то большее, если бы не ее внезапный отъезд.

Она поставила фотографию на место и подошла к окну. Ночь была тихой и ясной. Где-то там, в этом спящем городе, жил человек, который, возможно, давно ее забыл. Но почему-то сердце упрямо стучало в такт каплям начавшегося снова дождя, словно отбивая ритм: «Ты дома. Теперь все может быть по-другому».

Глава 2: Прогулка в прошлое

Утро началось с запаха кофе и маминых оладий, доносившихся снизу. Вероника потянулась в постели, с наслаждением ощущая под спиной мягкость родного матраса. Несколько лет она просыпалась под противный трезвон будильника в бетонной коробке съемной квартиры, где единственным утренним «природным» звуком был гул машин с проспекта. А здесь… Она прислушалась. За окном щебетали воробьи, с дальнего поля доносился крик петуха, а с кухни — уютный перезвон посуды. Это была музыка абсолютного покоя.

Спустившись вниз, она обнаружила на столе не просто завтрак, а целый пир. Пышные оладьи с медом, густая сметана, домашний творог и, конечно, мамин фирменный яблочный пирог с корицей.

—Ты же у меня совсем исхудала! — заключила мама, сгружая на ее тарелку новую порцию. — В городе, наверное, одной дошираком питалась?

—Мам, я зарабатываю достаточно, чтобы покупать нормальную еду, — рассмеялась Вероника.

—Покупать — не значит готовить, с любовью, — фыркнула та и принялась расспрашивать о планах на день.

Планов, по правде говоря, не было. Только одно смутное, но настойчивое желание — пройтись по городу. Вдохнуть его, прочувствовать заново. После завтрака, отбившись от маминых попыток завернуть ей с собой «перекус на всякий случай», она надела удобные ботинки, легкий свитер и вышла на улицу.

Воздух был чист и прозрачен, словно его специально вымыл ночной дождь. Солнце, уже не летнее, а осеннее, мягкое и золотистое, заливало улицу, от чего краски казались еще сочнее. Клены и липы стояли в багряных и лимонных одеждах, сбрасывая на тротуар свой яркий наряд. Шуршание листьев под ногами было на удивление громким и приятным. Она шла не спеша, разглядывая знакомые домики с резными наличниками, палисадники с поникшими георгинами и забор, на котором все так же сидела рыжая кошка, лениво наблюдая за миром.

Ее ноги сами понесли ее в сторону старого городского парка. Когда-то это было ее любимое место. Они с подругами проводили здесь все свободное время, а позже, в старших классах, сюда же они убегали от родителей на первые свидания. Парк встретил ее торжественной, чуть печальной тишиной. Основная масса гуляющих — мамы с колясками и пенсионеры — предпочитала более благоустроенные аллеи в центре. А эта, задняя, была почти пуста.

Она углубилась в самую чащу, где вековые дубы и клены сплетались ветвями в настоящий свод. И тут ее взгляд упал на него. Тот самый, Великан. Так они в детстве называли старый, могучий клен, стоявший на опушке. Он был заметно старше остальных деревьев, его ствол был толстым и покрытым морщинами-трещинами, а раскидистая крона горела сейчас таким ослепительным огнем, что казалось, будто дерево вот-вот вспыхнет. Но было в нем что-то еще, что заставило Веронику подойти ближе.

Все его ветви, от самых нижних до тех, что терялись в вышине, были увешаны белыми лоскутами бумаги. Они трепетали на легком ветру, шелестели, перешептывались, словно листья-призраки, не желающие уступать место своим живым собратьям. Это была та самая «почта души», о которой она что-то смутно слышала в юности, но никогда не видела воочию. Легенда гласила, что если повесить на это дерево записку с самым сокровенным желанием, оно обязательно сбудется.

С улыбкой она подошла ближе. Записки были самыми разными: на дорогой пергаментной бумаге с позолотой и на листках, вырванных из школьной тетради в клеточку; аккуратно упакованные в прозрачные файлы и просто смятые в комочек. Детские каракули: «Хочу щенка на НГ»; трогательные признания: «Лена, я тебя люблю. Твой Вова»; просьбы, от которых сжималось сердце: «Пожалуйста, пусть мама поправится».

Она читала их одну за другой, и ее охватывало странное чувство. Она была здесь чужой, случайным зрителем, заглянувшим в чужие души. Это было одновременно и трогательно, и немного грустно. Она уже хотела отойти, как вдруг ее взгляд скользнул по одному из конвертов, висевшему чуть выше уровня глаз. Он был простым, канцелярским, уже пожелтевшим от времени и влаги. Но на нем, четким, привычно-мужским почерком, было выведено всего два слова.

Два слова, от которых у нее перехватило дыхание и похолодели кончики пальцев.

«Веронике. Если вернешься».

Глава 3: Желтый конверт

Мир вокруг замер. Шепот листьев, щебет птиц, отдаленный гул машин — все это растворилось в оглушительной тишине, наступившей внутри нее. Вероника не дышала, уставившись на пожелтевший конверт. Он висел на самой крепкой нижней ветке, привязанный аккуратным узлом из грубой бечевки, будто кто-то специально позаботился, чтобы его не унесло ветром. Ее имя смотрело на нее, как призрак из прошлого.

«Веронике. Если вернешься».

Почерк. Она узнала бы его из тысячи. Уверенный, с легким наклоном, с четкими линиями букв «р» и «к». Это был почерк Дмитрия. Тот самый, которым он писал ей единственную в их жизни записку, назначив встречу в этом самом парке много лет назад. Ту самую встречу, что перевернула все.

Сердце заколотилось где-то в горле, отдаваясь глухими, частыми ударами в висках. Рука сама потянулась к конверту, пальцы дрожали. Бечевка развязалась легко, будто ждала этого момента. Конверт был запечатан. Она медленно, почти с благоговением, провела пальцем под клапаном. Он поддался с тихим шелестом.

Внутри не было длинного письма. Лежал засушенный кленовый лист, идеальной резной формы, цвета старого золота. Он был хрупким, почти прозрачным, и пах осенью — сладковатой пылью и памятью. А под ним — сложенный в несколько раз листок из обычной тетради в линейку. Она развернула его.

Строчек было немного, они плясали перед глазами, и ей потребовалось несколько секунд, чтобы сфокусироваться.

«Ждал тебя на вокзале всю осень. Твой поезд так и не пришел. Мы договорились, помнишь? Я пришел, купил два билета — я так и не сказал тебе тогда, куда хотел нас увезти. Просто ждал. С самого утра и до вечера, три дня подряд. Потом еще приходил каждую неделю, пока не выпал снег и не скрыл рельсы.

Пишу это в надежде, что однажды ты его найдешь. Этот листок. Может быть, прочтешь. Может быть, вернешься.

Помнишь ту ночь? Я — помню. Каждый год. Каждый листопад. Д.»

Буквы поплыли перед глазами. Она сжала листок так, что он смялся в ее ладони. Письмо обожгло ее, как прикосновение раскаленного металла. Она вдруг с ужасающей ясностью вспомнила все.

Ту самую ночь. Они были молоды, полны надежд и глупой, пьянящей отваги, которую дает лишь первая настоящая влюбленность. Они просидели на старой скамейке до рассвета, разговаривая обо всем на свете. Говорили о будущем, о мечтах. Он, с горящими глазами, рассказывал о своей мечте стать мастером, создавать мебель, в которую вкладывается душа. Она еще не знала о том что ей придётся уехать через две недели, слушала его и верила, что так будет всегда.

А потом был поцелуй. Первый, неловкий и самый искренний на свете. И его слова, сказанные ей на ухо, пока она, сгорая от стыда и счастья, прятала лицо у него на груди: «Уезжай на своем поезде. А я встречу тебя на следующем. Мы уедем куда-нибудь. Вместе».

Она кивнула тогда, не в силах вымолвить и слова. А через две недели, оглушенная предложением о работе, сборами в чужой город и давлением родителей, увидевших в этом шанс для ее блестящего будущего, она… забыла. Нет, не забыла. Она отложила это в самый дальний угол памяти, убедив себя, что это была всего лишь мимолетная юношеская романтика, не стоящая серьезных решений. Она уехала на два дня раньше, даже не попытавшись ему позвонить. Позже, уже на новом месте, она нашла его в социальных сетях, но так и не нашла в себе смелости написать. А потом время сделало свое дело, стерев углы и притупив боль, оставив лишь сладковатый осадок светлой грусти.

И все это время он… ждал. Он покупал билеты. Он приходил на вокзал. Он писал ей письма и вешал их на дерево, как последнюю ниточку, связывающую их миры.

В глазах стояли слезы. Не от горя, а от щемящего, пронзительного чувства вины и какой-то невероятной, давно забытой нежности. Она снова посмотрела на смятый листок. «Помнишь ту ночь? Я — помню. Каждый год».

Она вспомнила. Вспомнила все до мельчайших подробностей. И от этого воспоминания по телу разлилось тепло, смывая года усталости и разочарований. Она осторожно положила листок с письмом обратно в конверт, вместе с хрупким листом, и прижала его к груди. Теперь ей нужно было найти его. Сейчас. Сразу. Сказать… Она сама не знала, что. Но она не могла просто уйти отсюда с этим письмом в кармане и сделать вид, что ничего не произошло.