Последнее сияние

Глава 1

Богатство пусто — ведь оно бесстрастно к любви.

Но знай: и бедность пуста, а любовь — не проста.

Лукреция

Джаз обычно расслабляет людей.

Меня — наоборот.

Он заполняет пространство слишком честно, вытаскивает наружу то, что хочется спрятать. Поэтому я сидела, прижавшись к краю томно-бордового дивана, и наблюдала, как мой друг корчит лицо, будто музыка его оскорбляет.

— Впервые вижу человека, которого не расслабляет джаз, — заметила я, скептически выгнув бровь. Он лениво повернул голову.

— Простите, мисс «Не такая как все»,— протянул он. — Я не испытываю рвотных позывов лишь к популяризированным иностранным песням. Я усмехнулась.

Особенно очаровательным было то, как он уже собирался добавить ещё одну колкость, но голос Эллы Фицджеральд оказался сильнее. Парень прикрыл глаза, будто капитулировал.

— Фел, ты до тошноты душный человек, — сказала Элиза, подходя к столику. В каждой руке у неё было по две бутылки пива, а влажные волны тёмных волос прилипли к шее. Она окинула Феликса взглядом, в котором всегда читалось одновременно раздражение и привязанность.

— Я не душный, — он поднялся, выхватывая у неё два напитка. — Я реалист.

— Реалист, который слушает саундтреки из подростковых мелодрам, — парировала она. — Не думаю, что это путь к мудрости.

Феликс театрально вздрогнул, снял очки и прижал пальцы к переносице, словно у него болела не голова, а совесть:

— Никогда не видел такого отчаянного стремления стать посмешищем,—парень принял бутылку от девушки в знак мира.

— Я всерьёз подумываю заняться твоей эпитафией.

Феликс поперхнулся, закатил глаза и откинулся на спинку дивана, уставившись в танцующую толпу.

Я позволила себе на мгновение выпасть из разговора и рассмотреть их — привычка наблюдать всегда спасала меня от лишних слов. Феликс выглядел так, как и должен выглядеть человек, уверенный в собственной неотразимости: поло с наполовину расстёгнутой молнией, светлые широкие джинсы, закатанные до локтей рукава. На запястьях — браслеты, сплетённые мной и Элизой. Он носил их так, будто это было его добровольное клеймо. Его взгляд, пьяный и ленивый, скользил по залу в поисках новых лиц. Растрёпанная причёска добавляла ему того самого раздражающего шарма, за который ему многое прощали. Феликс всегда следил за внешним видом — своим и чужим. Он не терпел рядом с собой ни разноцветных рубашек, ни серых спортивных штанов. Репутация, по его мнению, была важнее дружбы.

— Я утопаю в грёзах, — сказала Элиза, ставя бутылку на стол. Я перевела на неё взгляд.

— Мне кажется, я должна быть сейчас в другом месте, — продолжила она, активно жестикулируя. — Проживать жизнь в другой атмосфере. Более...настоящей.

Пока она говорила, я рассматривала рисунки на её коже — звёзды и дорожку из сердечек, нарисованные подводкой и исчезающие в глубине декольте. Элиза каждый день рисовала себя заново, в зависимости от настроения.Она любила тёмный, грязный макияж и подчёркивала сразу всё — и губы, и глаза. Говорят, так нельзя. Но ей было можно. Она выглядела так, будто хаос и грязь — её естественная среда обитания.

— Я бы не советовал тебе засорять милую головушку Лу своим бредом, — вмешался Феликс, наклоняясь к столу.— Она и так перегружена весь вечер — прищурившись я парировала в ответ:

— Милый Фел, я безмерно тронута твоим вниманием, но, поверь, бред этой красотки пахнет куда приятнее.

— Вот тут мимо, — добавила брюнетка и поймала взгляд напротив. Я встала, прежде чем разговор успел свернуть в привычную словесную войну.

— Ты же не собираешься оставить меня с этим? — в голосе Феликса мелькнула обида. Я ответила ему лишь воздушным поцелуем.

Поставив ногу на свободное место дивана за спиной Элизы, через секунду оказалась по другую сторону и направилась вниз по ступенькам. Музыка стала плотнее, интимнее.

«Hotel» Montell Fish обволакивал зал, и я позволила себе раствориться в этом полумраке, зная, что некоторые ночи запоминаются навсегда — даже если ты ещё не понимаешь, почему. Слияние с толпой действительно пробуждало в душе нечто яростно рвущееся наружу. Проблемы и заботы рассыпались под тяжёлый бас гитары, а томное освещение лишь усиливало жар в груди. Я зацепилась взглядом за Джоша-бармена — он с улыбкой наблюдал за мной, протирая стакан. Я подмигнула ему, покачивая бёдрами в такт музыке. Плавно извиваясь, я вдруг ощутила, как пространство начинает меняться.

Не резко.

Скорее так, как меняется воздух перед грозой: ещё ничего не произошло, но тело уже знает — сейчас что-то ударит.

Тихий, ленивый смех у самого уха. Тяжёлые руки легли на мои бёдра — не сбивая ритм, а подхватывая его, усиливая, разжигая.Я обернулась раньше, чем поняла зачем.

Кайрос.

Он улыбался кому-то за моей спиной, но не отодвигал меня с главного плана. Лёгкие прикосновения проходящих мимо девушек он принимал так же легко, как дыхание — будто они ничего не значили. Заносчивый, самовлюблённый ловелас, — сказала бы я, если бы не взгляд. В его взгляде было слишком много жизни, чтобы быть поверхностным.

— Мы знакомы? — я положила руки ему на плечи и исподлобья окинула испытующим взглядом.

— Нет, — усмехнулся он. — Но ты выглядишь так, будто здесь не по своей воле.

Он наклонился ближе.

— А таких я привык запоминать.

Наглость была почти очаровательной. Почти.

— Тогда у тебя плохая память, — ответила я. — Я здесь добровольно.

Его улыбка вспыхнула в полумраке. Под глухие вздохи песни мою руку перехватили, вовлекая в лёгкое кружение, и через секунду я уже была прижата к его груди, плавно раскачиваясь вместе с ним. Он двигался как колыбель — обещающая покой и гибель одновременно. Но крепкая хватка удерживала меня в реальности.

— Как же привлекательно осознавать что ты врёшь, — закончил он за меня. Я подняла взгляд.

— Прости?

— Добровольно, — повторил Кайрос тише. — Так говорят люди, которые уже смирились.