Последний акт

Глава 1 Погружение

⚠️ Дисклеймер

Данный роман содержит элементы хоррора, психологического напряжения и мистики. Все описанные события, персонажи и организации являются вымышленными. Любые совпадения с реальными людьми, местами и обстоятельствами случайны.
Автор не пропагандирует насилие, саморазрушение, жестокость, религиозную или социальную нетерпимость.
Произведение предназначено для читателей старше 16 лет, так как включает сцены, способные вызвать эмоциональный дискомфорт.
Чтение рекомендуется только подготовленной аудитории, осознающей специфику жанра мистики и ужасов.

Девушка в старом, давно не стиранном белом халате медленно открыла скрипучую дверь темно-кремового цвета. Её руки дрожали, будто боялись увидеть то, что скрывается за дверью. Лицо ещё хранило тени молодости, но иссечённые шрамами руки и спутанные волосы выдавали в ней измождённость, близкую к старости.

Босая нога коснулась холодного кафеля. Она почувствовала липкость — и резкий, затхлый запах. Вторую ступню она опустила с усилием, словно через силу заставляя себя идти вперёд. Шаг за шагом, неуклюже балансируя, девушка двигалась по длинному, мёртвому коридору.

Свет луны, пробиваясь сквозь щели старых рам, разливался по полу серебристой мутью. Люстр здесь не было — лишь зыбкое свечение, будто бы кто-то невидимый подглядывал за каждым её шагом.

С обеих сторон тянулись двери — разноцветные, но выцветшие, как будто их давно покинула жизнь. Под ногами хрустели остатки еды, заплесневелые тарелки и пятна крови, ещё влажные, размазанные по кафелю.

Она пыталась идти тише, но собственное дыхание казалось оглушительным. С каждым шагом в тишине проступало чужое дыхание — медленное, глубокое, хищное. Оно будто заполняло собой всё пространство. Девушка резко обернулась — никого.

Кто это?
Что это?
Кто ещё здесь?

Ответа не было. Только чьи-то стоны, всхлипы и детский плач за запертыми дверьми.

На самом конце коридора стоял старый проигрыватель. Виниловая пластинка вращалась, издавая тот самый шорох, который она принимала за дыхание. Девушка дёрнула рычаг — звук оборвался.

Облегчение длилось мгновение. Её взгляд упал на приоткрытую дверь слева.

Внутри — зеркало.
В зеркале — старуха.

Женщина с седыми волосами, расчесывающая их бешено и ритмично, будто в исступлении. Она смотрела в зеркало, не моргая.

В тот миг сердце девушки оборвалось.
Беги! — закричал внутренний голос.
Но куда? Из этого коридора не было выхода.

И тогда — резкий переход.
Камера, будто моргнув, возвращает нас в реальность.

Теперь девушка сидит перед зеркалом уже в другой комнате — под наблюдением публики. Стеклянная перегородка отделяет её от зрителей. А пожилая женщина, в строгом костюме и с книгой в руках, комментирует происходящее.

Её зовут Мария.
Когда-то — актриса, ныне — режиссёр. Создательница странного театра, где сцены разыгрываются в реальности, а не на сцене.

– Вчера Алина рисовала пять часов, – произносит она монотонно. – Раньше она никогда не бралась за кисть. Я спросила её: зачем?

Мария делает паузу, опускает взгляд в тетрадь и, медленно подняв голову, смотрит в глаза каждому зрителю:

– А она ответила: «Это не я».

– Для Алины наступает сто восьмой час без сна. – Женщина указывает на часы за стеклом: стрелки замирают на 107:59:05. – Её сознание начинает проваливаться. Она идёт туда, где мы бывали лишь во сне. В Лимбо.

Мария поворачивается к залу.

– В Лимбо она встречает женщину, застывшую навеки в одной минуте своей жизни. Она копирует её движения, будто марионетка.

Шаг за шагом она проходит вдоль первого ряда, почти шепча каждому в лицо:

– Может, это её подсознание? Подавленное воспоминание? Галлюцинация? Или… она действительно проникла в загробный мир?

Палец режиссёра резко указывает на Алину за стеклом.

– Одно мы знаем точно: для Алины всё становится реальнее, страшнее… и притягательнее.

Мария снова поворачивается к стеклу. Алина, словно статуя, сидит перед зеркалом и расчесывает волосы тем же безумным ритмом, что и старуха из её видения. Тишина гулкая, как под водой. Только тиканье часов пробивает пространство: 57... 58... 59... сто восьмой час.

Публика замерла.
Кто-то нервно кашлянул.
Одна девушка из зала шепчет:
— Она ведь… правда не спит?

Но ответа нет. Никто не знает, где грань между экспериментом и безумием.

Алина вдруг поднимается. Движения её неестественны, как у человека, которого управляют нитями. Её рука касается стекла, и по нему пробегает дрожь, будто сама комната вздохнула.

Мария наблюдает.
На её лице ни тени эмоций.
Лишь в глазах мелькает что-то похожее на страх — или зависть.

> "Я тоже когда-то стояла по ту сторону стекла", — проскальзывает мысль.

Но она тут же отгоняет её.

---

Мир Алины снова рушится.
Звук тиканья превращается в грохот.
Коридор возвращается — всё тот же, тянущийся до бесконечности.
Её ноги босы.
Лунный свет снова льётся с потолка.

Она стоит перед зеркалом, только теперь в отражении — пустота.
Ни старухи, ни её самой.
Лишь темнота, колеблющаяся, как дыхание живого существа.

Она делает шаг вперёд.
Шаг — и зеркальная поверхность поддаётся, как вода.
Её рука уходит внутрь.

— Кто вы? — выдыхает она, почти беззвучно. — Что вам нужно?..

Ответом становится звук — скрежет, будто кто-то царапает ногтями по внутренней стороне зеркала.
Алина отдёргивает руку — на коже остаются следы, будто ожоги.

Пластинка снова начинает играть.
Но теперь это не просто шорох.
Сквозь него слышится низкий, мужской голос.
Он шепчет слова, в которых нет смысла, только ритм, заставляющий сердце Алины биться в унисон.

Шкаф позади открывается сам.
Внутри — ряды мужской одежды, пропитанной пылью и временем.
А внизу — та самая виниловая пластинка.
Она вращается, хотя проигрывателя нет.

Глава 2 Паника

Фургон покинул город, и чем дальше они ехали, тем гуще становились леса. За окнами тянулись холмы, затянутые туманом, мелькали редкие деревеньки с кривыми заборами.
Дорога петляла между склонами, будто испытывала водителя на терпение.

Где-то в ветвях перекликались птицы, и их голоса странно смешивались с гулом мотора. Машины навстречу попадались всё реже — не чаще раза в двадцать минут. Каждый поворот открывал новую порцию одиночества.

Внутри фургона царила сосредоточенная тишина.
Марсель рассказывал о прошлых спектаклях и своей работе с Марией. Его голос звучал мягко, будто продолжение дороги.

— И вдруг, — говорил он, — такая тишина… словно само пространство затаило дыхание. Казалось, прямо на наших глазах произошло что-то невероятное.

— Я была на её мастер-классах, когда жила в Москве, — оживилась Милана. — Мария Николаевна потрясающая! — в её голосе звучало восхищение.

Камила сидела у окна, почти не вмешиваясь в разговор. Она наблюдала за мелькающими деревьями и за горизонтом, словно хотела запомнить дорогу до последней ветки.

Когда Милана достала из сумки плотную тетрадь с тёмной обложкой, похожую на дневник, Камила тут же спросила:

— Это сценарий?

Милана на секунду растерялась.
— А ты не читала? — произнесла она тихо.

Камила перевела взгляд на Марселя, не понимая.
Тот спокойно ответил:
— Просто ты не успела получить свою копию. — Он протянул ей папку.

На первой странице аккуратным почерком было написано:
«Большая Медведица».

Слова сорвались с её губ сами собой, и она прочла их вслух.
Марсель взглянул на неё через зеркало и тихо добавил:
— Как созвездие. Пьеса в трёх актах. Финал утерян, и мы создадим его сами.

Он сделал паузу и сказал почти шёпотом:
— Мария Николаевна видит тебя в роли Софии.

Он кивнул Милане, передавая ей слово.

Милана немного помолчала и заговорила осторожно, подбирая слова:
— София — это женщина, которая не справляется с внутренней болью. Она боится собственных чувств, не может принять себя и мир вокруг, представляя тем самы угрозы для своих близких и семье. Всё в её жизни превращается в борьбу между тьмой и светом.

Она остановилась, словно почувствовав, что сказала достаточно.

Камила тихо спросила:
— А кто написал пьесу?

— Никто не знает, — ответил Марсель. — Имя автора потерялось, как будто его никогда и не было.

В салоне повисла пауза.
Камила взяла у Миланы маркер, провела короткую чёрную линию на странице и прошептала:
— Спасибо.

Никто не понял, зачем она это сделала.

Фургон ехал дальше, извиваясь между холмов. Вдали, где-то под туманом, тихо хлопнули старые ворота — будто за ними остался прежний мир.

Фургон покинул город окончательно. Каменные кварталы растворились в зеркалах, как старые воспоминания, потерявшие резкость. Дорога шла всё дальше, вглубь области, туда, где над асфальтом клубился туман, где нависшие деревья выглядели так, будто вот-вот сомкнутся, и не отпустят обратно.
Было 13:05 — странное, неподвижное время, когда день будто зависает, не зная, идти ли ему к вечеру или вернуться обратно к утру.

Внутри фургона пахло кофе из термоса, пылью от старых сидений и лёгким холодом, просачивающимся через щели в окнах. Марсель сидел за рулём, чуть наклонившись вперёд, будто вглядываясь в саму дорогу, а не в пространство перед собой. Он всегда ездил так — сосредоточенно, но с какой-то внутренней меланхолией, как человек, которому известно направление, но неизвестна цель.

Милана сидела позади него, скрестив ноги, постоянно что-то записывала в блокнот. Её ручка скрипела по бумаге, создавая ритм, почти совпадающий с размеренным гулом двигателя. Камила устроилась у окна, наблюдая, как за стеклом лениво плывут сосны, как всё чаще мелькают холмы и чёрные полосы просёлков. Она то и дело ловила своё отражение: бледное лицо, глаза, в которых уже не было того блеска, что раньше.

Тишина была не просто тишиной — это была атмосфера дороги, густая, вязкая, как дым.

Марсель нарушил её первым:
— Знаете… каждый раз, когда я еду туда, у меня странное чувство, будто время теряет линейность.
Он говорил негромко, без интонаций, словно размышляя вслух.
— Мы едем, казалось бы, вперёд, но… всё вокруг остаётся тем же. Леса, эти холмы, даже обочины. Бывает, я ловлю себя на мысли, что я уже видел эту развилку, этот поворот…

Камила чуть приподняла голову.
— Замкнутый круг?
— Возможно, — усмехнулся Марсель. — Мария как-то сказала: «Путь — это зеркало актёра. Он всегда возвращается туда, где начал притворяться».
Его улыбка быстро исчезла. Он перевёл взгляд обратно на дорогу.

Фургон дрожал от мелких ухабов. Где-то вдали, за лесной полосой, небо разрезал одинокий луч солнца, выхватив из тумана силуэт старой заправки.
— Может, остановимся? — предложила Милана, отрываясь от блокнота.
— Нет смысла. До места полтора часа, — отрезал Марсель. — Лучше доехать без остановок.

Проехав заправку, они снова погрузились в серое безвременье. Пейзаж постепенно терял плотность. Туман стал гуще, а деревья по обе стороны дороги — одинаковыми, словно вырезанными из одной фотографии.

Камила почувствовала лёгкий холод в пальцах. Она посмотрела на стекло — на нём проступил лёгкий иней, хотя за окном было явно не морозно. Она провела пальцем — иней исчез, но оставил влажный след, похожий на отпечаток ладони.
— Марсель… — тихо сказала она. — Ты включил кондиционер?
— Нет. — Он не обернулся. — Почему спрашиваешь?
— Просто… странно холодно стало.

Марсель пожал плечами.
— Это нормально. Там, куда мы едем, всегда прохладно. Даже летом.

---

Минут через десять дорога сузилась и пошла в подъем. Солнце почти не пробивалось через облака, и тень фургона то исчезала, то вытягивалась, словно за ними ехала ещё одна машина — невидимая.

Милана, закрыв блокнот, начала рассказывать:
— У нас в театральке однажды ставили пьесу, — сказала она. — Старую, почти забытую. Там актриса на репетиции всё время путала текст, а потом… начала говорить чужими словами, которых в пьесе не было.
Камила приподняла брови.
— Придуманные?
— Нет. Те, которых вообще не существовало. Слова без смысла, как будто на другом языке. Режиссёр потом сказал, что это “голос сцены” проговорился.
— Голос сцены? — переспросила Камила.
— Ну да. — Милана улыбнулась, но неуверенно. — Сцена — это ведь место, где всё время повторяются одни и те же смерти, крики, признания. Тысячи голосов. Может, они там и остаются.

Глава 3 Добро пожаловать

Мария слушала. Лицо её оставалось неподвижным, лишь в уголках губ дрогнула едва заметная тень — не улыбка, а её предвестие.

— Подойди, — сказала она тихо, почти шёпотом, но так, что её слова разошлись эхом по всей комнате.

Её взгляд не отпускал Камилу.

Милана, стоявшая рядом, ощутила, будто этот момент не для неё. Будто пространство между ними стало другим — плотным, живым, наполненным невидимым смыслом. Она машинально сделала шаг назад, но Мария Николаевна, не поворачиваясь, твёрдо произнесла:

— Оба. На свет.

Голос её не терпел возражений.

И они двинулись. Медленно, как актёры, которым приказано выйти на сцену в самый неподходящий момент. Свет, пробивающийся сквозь щели старых софитов, лег на их лица — мягко, неравномерно, с бликами и тенями. Пыль, оседающая с потолка, будто превратилась в золотые ноты.

Мария наблюдала. Не просто смотрела — рассматривала каждую деталь: дрожащие ресницы Камилы, бледность Миланы, крошечное движение их пальцев. В её глазах отражались обе — как две противоположные стороны одной роли.

И тогда, медленно, с лёгким наклоном головы, она произнесла — без пафоса, без тени улыбки, но так, что в этих словах звучала некая печать приговора и признания:

— Добро пожаловать.

После этого слова воздух будто поменял плотность.
Свет стал теплее.
И всё, что было до этого момента, — репетиции, смех, тревога — словно перестало существовать.
Теперь началось что-то другое.

Аплодисменты раздались неожиданно — первым хлопнул Марсель, и через секунду вся комната взорвалась от смеха и одобрения. Напряжение растаяло, как дым. Настроение изменилось на 360 градусов: репетиция словно переродилась в праздник.

Начиналась новая история — о работе, о театре, о странном доме, где никто не спал.
Камила была в восторге, что попала сюда.
Милана — задумчива, но счастлива, представляла, как они будут вместе работать, репетировать, смеяться…
И всё действительно стало похоже на реальную жизнь.

Из старого магнитофона доносилась весёлая, потрескивающая музыка — тёплый саундтрек к этой новой главе.
На втором этаже, в одной из комнат, Камила и Ульяна сидели у окна с чашками чая.

— А ты сколько уже не спишь? — спросила Камила, искоса глядя на неё.

— Уже сорок часов, — спокойно ответила Ульяна. — Чай помогает. На второй день усталость уходит, тело будто перестраивается. Я чувствую себя… бодрой. Свежей. Даже счастливой.

Камила улыбнулась, но что-то в её взгляде тревожило.
В этот момент по коридору прошёл Марсель — между рядами коек, мимо бельевых верёвок.

— Ты привёз сигареты? — спросила Ульяна.

Марсель хитро прищурился.
— Я привёз мечту всей твоей жизни.

— И что же это? — улыбнулась она.

Он выдержал театральную паузу, потом показал пачку сигарет, подняв её как трофей.

— Не лопни от счастья, — сказал он, смеясь.

Они втроём прошли по длинному коридору, в котором лампочка качалась под потолком, словно маятник. Камила держала в руках кусок яркой ткани, больше похожей на занавеску — материал для декорации.

Марсель взял её из рук, чтобы помочь, а Ульяна, взобравшись босиком на койку, повесила сушиться своё платье, выстиранное вчера.

— Мы дежурим по очереди, — рассказывала она, спрыгивая обратно на пол. — Кто-то готовит, кто-то стирает. Если кто-то начинает клевать носом — сразу зовём, помогаем не уснуть: кофе, душ, прогулка, холодная вода…

Она взяла ведро, зачерпнула немного воды и, подмигнув Камиле, брызнула в её сторону — ледяные капли попали на щёку.

— Холодная, правда, — добавила она весело.

Камила вздрогнула, но улыбнулась — уже привыкая к этому странному дому и его правилам.

Ульяна свистнула в свисток — звонко, по-лагерному.
Камила взяла у неё второй, повторяя движения. Всё это казалось игрой.

Но из глубины коридора появился мужчина с другим ведром. Он шёл быстро, почти бежал. В его лице было что-то дикое — полунасмешливое, полубезумное.

— Не-не, Альберт! — Ульяна повернула голову, не останавливаясь. — У меня экскурсия. Отстань.

Альберт, ухмыляясь, будто хотел вылить на них воду, но в итоге замахнулся только в шутку. Из соседней комнаты выглянул Марсель, попросил у него что-то — и снова исчез.
Милана в это время несла какие-то ткани, не вмешиваясь.

Камила не понимала, как оказалась в тупике — длинный проход кончался стеной. Взгляд зацепился за странную неровность на поверхности. Она подошла ближе и увидела: между камуфлированными обоями — дверная ручка.

— Тут дверь… — прошептала она. — А что за ней?

Ульяна бросила взгляд туда, будто не впервые.

— Ветхая часть здания. Мы туда не ходим. Если заметят — выгонят. Пойдём.

Они спустились вниз.
На первом этаже пахло варёным супом и чем-то подгоревшим. На кухне Мария Николаевна и Милана готовили ужин. Из кастрюли поднимался густой пар, остальное терялось в темноте.

Мимо прошёл Альберт с двумя канистрами. За ним — Марсель, громко жалующийся на голод, при этом смеясь и выкрикивая пословицу, которую никто не понял.

— Мария, остались только листья. Выбросить? — спросила Милана, держа в руках зелень.

— Нет. Мы съедаем всё. Нельзя выбрасывать еду, — ответила Мария, не поднимая головы.

Когда они вышли, на кухню вошли Камила и Ульяна, не переставая говорить.

— Мозг работает циклично, — рассуждала Ульяна. — Даже без сна он пытается сновидеть. Мы видим сны наяву.

— Галлюцинации… — пробормотала Камила.

— Возможно, — кивнула та. — Через пару дней почувствуешь себя живой, как никогда.

Они взяли чайник и чашки и направились в столовую. За столом уже сидела вся компания.
Ульяна шагала впереди — легко, уверенно. Камила шла следом, держа горячий чай.

Прямо перед ней вдруг мелькнула серая тень. Крыса.
Она пронеслась вдоль стены, и Камила, вскрикнув, едва не выронила чашки.

— Мышиный глюк! — раздалось откуда-то из-за стола, и все засмеялись.