Последняя колыбельная мира

“Неужели это все сон…”

Я помню, как всё началось 2010 года. В тот день я была обычным десятилетним ребенком, который играл дома, пока не услышала странные звуки и крики. Выглянув в окно, я увидела людей, которые вели себя странно, словно они были не в себе. Их глаза были пустыми, а движения — судорожными. Тогда я еще не понимала, что происходит конец всего… Мама резко отдернула меня от подоконника. Это выражение я запомнила навсегда: не ужас, а мгновенное, леденящее принятие.

- Не смотри, Ника. Собирай только самое необходимое.

Ее голос звучал непривычно тихо и оттого еще страшнее. Крики на улице сливались в один нарастающий вой, и к нему добавился далекий, прерывистый гул — то ли сирены, то ли чей-то рев.

Мы жили на втором этаже, и наш мир внезапно съежился до размеров квартиры, ставшей вдруг хрупкой скорлупой. В тот день папы не было дома, а его номер был недоступен. Мама металась по всей квартире собирая в наш походный рюкзак, банки с тушенкой, крупы, пачку галет и моего плюшевого медведя Лэси. Я стояла посередине комнаты, вцепившись в дверной косяк, и чувствовала, как пол уходит из-под ног, хотя он был неподвижен. Потом свет мигнул и погас. Наступила тишина, густая и давящая, прерываемая лишь тем, что творилось внизу. Мама подошла ко мне, опустилась на колени и взяла за лицо. Ее пальцы были холодными.

- Слушай меня очень внимательно. Мы едем к бабушке, в деревню. Дорога будет трудной. Ты должна быть тихой и послушной Ника, делать только то, что я скажу. Поняла?»

Я кивнула, не в силах вымолвить слово. Страх сковал горло металлическим обручем. Мама надела одежду, взяла меня за руку и осторожно открыла дверь в парадную. Мы вышли на лестничную клетку. Запах пыли, бетона и чего-то нового, сладковато-кислого, отчего сводило скулы. Лифт, конечно, не работал. Мы начали спускаться, прижимаясь к стене. На первом этаже дверь в квартиру 17 была распахнута настежь. Из темноты внутри доносилось шарканье и тихое, монотонное всхлипывание. Мама резко прижала меня к себе и заставила идти быстрее. Во дворе было не лучше, чем в парадной. Двор пах бензином, гарью и той же странной кислятиной. Несколько машин врезались в клумбы и друг в друга. А люди... Те самые люди с пустыми глазами. Они не были мертвыми, нет. Они двигались — одни медленно и неуверенно, словно заведенные куклы с разбитым механизмом, другие — с внезапными, резкими рывками. Один мужчина в разорванной куртке методично бился головой о дверь магазина «Продукты», и по стеклу, уже покрытому паутиной трещин, стекали темные полосы крови. Мы крались где только можно. Мама вела меня за руку, и ее хватка была настолько сильной, что кости ныли. До выхода со двора, до старого гаражного кооператива, где стояла наша машина, оставалось метров пятьдесят открытого пространства.

И тут я ее увидела. Тетушку Молли из второго подъезда, которая всегда угощала меня польскими конфетами. Она сидела на корточках у детской песочницы. Ее нарядное платье в цветочек было в грязи. А в руках... в руках она с каким-то трупом, сосредоточенным интересом что-то разминала своими зубами. Что-то мягкое и темное. Рядом валялась маленькая сандалия.

Я замерла. Из горла вырвался тонкий, нитевидный звук. Тетушка Молли медленно повернула голову. Ее глаза, обычно такие добрые, подернутые дымкой катаракты, были теми самыми — мутными, пустыми, с расширенными зрачками. Она уставилась на меня, рот ее беззвучно открылся, а из рук выпала та самая плоть которую она так жадно поедала.

- Беги! — прошипела мама и рванула меня за собой.

Мы бежали. Сзади раздался хриплый, нечеловеческий звук, и к нему присоединились другие. Я не оглядывалась. Я смотрела только на спину мамы, на наш рюкзак, прыгающий у нее на плечах, и на синий ржавый угол гаража номер 19. Мы ворвались внутрь. Мама захлопнула роллету с такой силой, что грохот оглушил. В темноте, пахнущей маслом и старым железом, мы сидели, прижавшись друг к другу, и задыхались, не в силах продышать эту первую, острую волну паники. Снаружи что-то царапалось о металл. Что-то тяжело дышало. Так закончился мой первый день. День, когда перестал существовать мир, который я знала. А мне было всего десять лет.. В темноте, под монотонный скрежет по металлу снаружи, Мама нащупала в кармане ключи. Звон металла прозвучал невероятно громко. Я вжалась в нее, зажмурившись, как будто это могло помочь. Завелся двигатель не с первой попытки, а с третьей. Его прерывистый рев в замкнутом пространстве оглушил, заглушив на мгновение все внешние звуки. Мама рванула рычаг управления роллетой. Старый механизм взвыл, и в проем пополз тусклый серый свет умирающего дня. На фоне этого света маячили силуэты. Их было трое. Мама, не раздумывая, дала газ. Наша машина рванула вперед, с грохотом сбив один из силуэтов и задев дверью другой. Что-то тяжелое ударилось о крышу и скатилось. Мы вылетели на проезд между гаражами, подпрыгивая на кочках. В зеркале заднего вида я увидела, как уже не люди, спотыкаясь, неуклюже пытаются бежать за нами.

- Пристегнись, — сказала мама.

И вот мы вырвались на пустынную дорогу. Город, наш родной, уютный, с фонарями, которые должны были вот-вот зажечься, лежал в странном, зловещем оцепенении. В некоторых окнах горел свет и мелькали силуэты — возможно там были еще живые люди, по крайней мере я так надеялась . Другие здания стояли темными безглазыми громадами. Вдалеке где-то два пожара, окрашивая низкие облака в зловещий оранжевый цвет, а где-то были отчетливо слышны звуки борьбы с этой чумой. Машины, брошенные поперек дороги или врезавшиеся в столбы, приходилось объезжать. Иногда в переулках мелькали движущиеся фигуры чудовищ. Мама ехала без фар, ориентируясь по слабому свету заката. Она свернула с главной дороги на объездную, ведущую к трассе.

- Мы не поедем по трассе, — сказала она, больше думая вслух, чем обращаясь ко мне. — Там будет затор. И… много людей, которые тоже будут выезжать из города. Она что-то продолжала бурчать себе под нос, а я продолжила изучать уже новый город. Я не думала, что смогу уснуть. Но тело, сжатое в тугой комок страха, не выдержало. Я уснула, сидя, уткнувшись лицом в холодное стекло окна, под мамино монотонное, убаюкивающее бормотание: «Все будет хорошо, мы справимся, все будет хорошо…»