Последняя травница. Медвежья кровь

Глава 1. Пролог

Пение сверчков, треск поленьев в печи и голоса подвыпивших мужчин не давали уснуть и так тревожной в последние дни Марфе. Она лежала неподвижно, надеясь, что это все же поможет ей приблизить сон, но метод не работал. Ни усталость, ни кромешная темень за окном, ничего не помогало. В итоге женщина повернулась в сторону говоривших, от которых ее разделяла лишь самодельная ширма, и прислушалась.

– Про волчью кровь слыхивал? То-то. А мне батя рассказал. Ты наливай да запоминай, обряд есть особый, запретный и очень действенный. Надо сынку твоему крови вожака дать испить, тогда и хвори пройдут, и смелости прибавится. А то гляжу, Илише твоему скоро юбку будет впору носить, чуть что – к мамке со слезами сбегает, да до травницы тропинку потаптывает, – молвил Степка сосед, крепкий коренастый мужчина с зарослями густой, рыжей, но местами уже седеющей, бороды.

– Ты про Илишу моего рта не открывай. Малой он еще, вырастет – настоящим мужиком станет, не хуже других. В детстве, поговаривают, и я немощным родился, а теперь хоть медведя голыми руками одолеть смогу, попадись он мне на пути, – Кузьма стукнул крепким кулаком по столу, что посуда звякнула.

– А ты что ли меня врагом теперь считать будешь, что правду в лицо говорю, а не за спиной нашептываю, как другие деревенские? А говорят-то всякое. И что нагуленный он, и что слаб, да паренек в юбчонке, и что всю жись за мамкиным подолом будет плестись…

– Хватит! Я тебя не за тем звал! Думаешь, не слыхал я уже? Мой он, мой! Моей крови! Я Марфу со свадьбы из избы не пускал, пока не обрюхатил! Те языком мелят, а ты и рад донести, уж сам-то чем лучше бабы будешь? – вспылил Кузьма. Ему ли не знать, чей сынок под боком растет? Уж лучше б и вправду загулёнышем был.

– Да я помочь хочу, дурная ты ботва-голова! Обряд говорю есть, на крови волчьей. Всего-то надо вожака выследить, да убить, да сынку крови дать испить со словами нужными. У моей бабки хранится книжонка. Сам я неграмотный, а тебе Марфуша твоя прочитать сможет. Вот, – Степка разлил настойку до краев кружек и осушил свою, чуть сморщившись и шумно втянул воздух с засаленного рукава.

– Всего-то говоришь, да волков у нас уж полсотен годов нет. Как медведи пришли, всей стаей из леса утропали. А мож, Степка, в книжонке-то про медвежью кровь чего имеется? – спросил Кузьма соседа.

– А мне почем знать? Мне вот про волчью только ведомо. А ты ради Илиши хоть в другой лес на охоту бы сходил по весне, чем пути полегче искать, - укорил собутыльника Степка и вновь взялся за кружку.

– Вот что, сосед добрый, принеси-ка мне бабкину книжонку, а уж я тебе за то воз сена привезу, али дров, чего попросишь. Не поскуплюсь за помощь такую, – голос Кузьмы потек змеиным ядом, смешанным с медком да маслом. Уж когда надобно умел он и мягонько молвить, хоть и неискренне. А простому сельчанину подвоха в том не виделось, ведь чего плохого можно ожидать, когда сам со всей душой к человеку относишься?

– Да что я, ради соседа и не то могу. Мне и настоечки Марфушиной хватит, много не попрошу, – пьяно икнул Степка, медленно завалился набок и с грохотом упал со стула. Кузьма смотрел на него с презрением и плеснул в лицо остаток настойки со дна кружки. Чуть погодя все же собрался и отвел соседа до двери его дома, да там и бросил мешком.

Дружить Кузьма не умел совсем, зато больно ловко делал вид какой он достойный друг, муж, отец, умелец, охотник и просто мужик с крепким кулаком и норовом. Но репутация его пошла под откос, когда жена первого сына хворого родила. Виноватых он не искал, даже Марфу свою не побил, только злость все равно брала. Кузьма аж полгода любимой настойки в рот не взял, когда женился и ребенка зачинал, но даже местная травница тогда не смогла сказать в чем причина слабости его первенца. Заявила, чтобы радовался, что жена с сыном живехоньки остались и ушла. А чему тут радоваться? Уж семь годков сыну, а по виду и пяти не дашь. Тощий, слабый, трусливый. Тьфу. Семь лет позором на отцовской шее сидит. Ну, ничего, скоро все поменяется. Уж теперь-то Кузьма нашел способ, как всё исправить.

А бабка-травница была сомнительного мастерства. К ней было принято обращаться только по сурьезным недугам, но и там она не всегда могла помочь. Хотя, возрастом уже немолода, может и тяжко ей было, тем более без мужика в доме, тута тоже не осудишь старуху. Дочку единственную похоронила, померла та в родах, оставив малютку на руках матери. Ни слезинки бабка на людях не проронила, всё по правилам сделала, оттого народ ещё ее больше жалел да уважал.

А вот внучка росла уж больно хорошенькая. Илише нужно сосватать, когда вырастет. Да после обряда, небось, и на старостову дочь замахнуться можно. Там и сытая жизнь настанет, и злые языки замолкнут. С этими мыслями Кузьма и дошел до своей калитки, но не спешил заходить. Как же приятен ночной воздух, а дома еще соседский дух не выветрился.

– Марфа. Все слыхала? Сделаешь как сказано, иначе и тебя, и отребье недорослое в канаву брошу, зверям на клык попробовать. Ходила юбкой вертела, сына не доносила, а позору мне на голову сыплется. Смотри, дряная, если попытаешься помешать, сгною, – стукнул кулаком по двери, как только вернулся. Он заранее знал, что жена без него не будет спать, поэтому не боялся разбудить шумом. А на ребенка плевать. Пусть спасибо скажет, что вообще жить оставил.

Марфе ли не знать, что в такие моменты лучше помалкивать? Вот и сейчас закрыла рот ладошкой и лежала мышкой, прислушиваясь к словам мужа и его шагам. А ведь ночь еще только наступила, и Кузьма мимо койки не ляжет. С одной стороны, ей очень хотелось понести вновь и родить крепкого сына для мужа, чтобы тот гордился и наконец успокоился. С другой стороны, как увидит пьяного супружника рядом, так и воротило ее, да противиться себе дороже. Помалкивать и терпеть, вот чему научилась Марфа за годы замужества.

А в уголке избенки на мешке, набитом сеном, безмятежно посапывал Илиша, чью судьбу сегодня определил отец. Вот только ему еще неведомо, что не только жизнь сына поменяется с тех пор, но и его самого, да всей деревни в придачу. А к добру или худу – будущее покажет.

Глава 2. Беззаботное детство

Веда

Щебет птиц и жужжание насекомых начинали доноситься задолго до того, как заголосит петушок Тёпа, которого я просто обожала. Он у нас был самый красивый и важный в Лыкове, деревушке, что растянулась на краю леса. Все им любовались, кому видеть доводилось. Его гребешком набекрень, хвостом разноцветным, нарядным, шпорами и немного более пушистыми, чем у остальных, лапками. А как голосисто он пел! Громче всех петухов в округе.

Бабушка его тоже любила, но всё ждала, пока курочки на замену высидят похожего красавца, только все были не те, что нам надо. Она говорила, что Тёпка наш особенный и злых духов, что за ночь к домишке прибились, отгоняет. А я конечно же верила, ведь бабушка обо всём на свете знала и никогда не ошибалась. Люди поговаривали, что она с духами общаться умеет, а сама она ссылалась на опыт и житейскую мудрость. Но, казалось мне, что и то, и то было правдой, но о догадках бабуле не сказала.

Дана, бабушка моя, была потомственной травницей, какой и мне пророчила стать, поэтому с детства учила всему, что знает сама. Я противиться не стала, ведь всегда мечтала стать умелицей, как она и помогать всем, кто нуждается.

Она была моим единственным родным человеком, так как мать умерла в родах, а отца называть отказалась. Да и бабушка пару раз обмолвилась, что не отдала бы меня никому и все равно забрала бы себе на воспитание. Любой ценой. От этого почему-то становилась тепло на душе, ведь я не представляла своей жизни без неё. Кто бы меня полюбил также сильно, как она? Никакой мачехе приблудня не по нраву.

– Веда, открывай глазёнки, сегодня в лес пойдём, – услышала родной голосок и поняла, что чуть не уснула обратно.

– Ясного утра, бабуля! А я уже не сплю, – отозвалась охрипшим ото сна голосом.

– Знаю я, знаю, – ответила она, открывая занавески, а затем и окна. Голоса птиц ворвались вместе с летним свежим ветерком, прогоняя остатки сна и пробуждая жажду действий и новых знаний. Сегодня мы пойдем в лес, собирать особую траву, о которой я еще не знала. А вечером меня ждет тёть Марфа, которая будет учить грамоте.

Наш дом мало чем отличался от остальных в деревне. Несмотря на то, что в хозяйстве нет мужика, крыша не текла, а забор стоял крепко. Это всё деревенские нам помогали в благодарность бабушке за лечение. Были у нас сени радушные, кухня с большой печью, задняя часть которой выходила в сторону горницы и комнатушка для больных, где бабушка их лечила, а еще небольшой погреб, где хранились овощи и фрукты из огорода. Но моя самая любимая часть в доме – это чердак, где бабушка сушила и хранила травы. Запах там был настолько приятным, что я захаживала туда по несколько раз в день под любым предлогом, лишь бы надышаться ароматами будущих лекарств.

Во дворе у нас стоял колодец, который староста Молот лично велел выкопать и обустроить, когда бабушка вылечила его сына от зимней хвори. Такие стояли только у него, да у нас. У остальных колодцы были меньше, а у некоторых имелся всего один аж на несколько дворов. Был небольшой крепкий сарай, где держали несколько коз и курятник с несушками во главе с Тёпкой удалым. А вот огород у нас был больше всех, потому что дом находился на самом краю деревни и нам было разрешено оградить столько земли, сколько надобно. Бабушка отказываться не стала и вот с весны до осени я проводила там почти все свое свободное от обучения время. Но я не только трудилась целыми днями. Если попрошусь, бабушка никогда не запрещала гулять или ходить купаться с местными ребятишками моего возраста.

Не стала залёживаться и встала с топчана, чтобы не заставлять бабушку ждать и наскоро заправила одеяло, после чего поспешила приводить себя в порядок. Умылась во дворе студёной водой и побежала обратно в дом, так как утренний холодок вызывал мурашки и заставлял съёжиться, да поторопиться. Уже заходя внутрь глянула на солнце, которое обещало сегодня греть щедро. Ах! Как же я любила лето!

К моему приходу в доме уже пахло раскаленным маслом, значит, будут блины. Иногда мне казалось, что бабушка встаёт даже раньше Тёпки и именно она его, а не он нас будит спозаранку. Завтрак прошёл прекрасно, вкусные блины со сметанкой и свежим душистым мёдом, ароматный чай из свежих трав добавили мне настроения и вот, наконец, мы взяли лукошки, положили туда немного хлеба, завернув в тряпицу, платочки и отправились в лес.

Я сбивала босыми ногами утреннюю росу с травы и наслаждалась прекрасной погодой. Я всегда так делала, когда появлялась возможность. Уже у кромки леса под ворчливые замечания бабушки натянула тонкие шерстяные носочки и обулась, после чего продолжила путь, с подскоками обгоняя бабушку от нетерпения и любопытства.

Несмотря на возраст, бабушка всегда ходила бодро и быстро, словно куда-то опаздывает. Раньше мне приходилось подстраиваться под её темп и ускорять шаг, так как мечтательно разглядывала всё вокруг и слегка отставала, но с годами я превратилась в егозу, за которой глаз не успевал. Так бабушка поговаривала.

– Чего выше деревьев подпрыгиваешь? Лесных перебудишь, тонко ступай, – поучала бабушка. Сегодня она была взволновала, оттого и ворчала, но что я, девчонка семи лет, могла понять?

Тихо в лесу, да в то же время звонко. Слышно каждую каплю, что с травинки на травинку падает, пока в почве не утопнет, как колокольчики перекликаются, как ветерок листья колышет, как птичка с ветки по важным делам упорхает или беспечно песни насвистывает, как жучок на цветок садится да весело качается... И меня слышно, как душа поёт!

– Тише сказано! – бабушка шикнула да застыла на месте, и я вместе с ней. Чего старую волновать? Мне несложно и послушной быть.

– Глянь, – ткнула чуть скрюченным да морщинистым сухим пальцем на землю. Ах! Да то ж след медвежий! Чего это он так близко к деревне прикосолапил?

– Дурной то знак, – зашептала она и качнула головой, – Ох и дурной. Али человечья, али медвежья кровинка прольется. Вертаемся в избёнку, внуча. Нельзя сегодня ни по травы, ни по хворостину. Попожжа придем, коли беды избежать удастся.

Глава 3. Охота

Наступила весна.

Кузьма запряг лошадь еще до того, как утренняя заря окинет лучами верхушки деревьев, на которых кое-где уже набухали почки и были слышны трели птиц. Пора выдвигаться.

Уж сколько Марфушиной настойки вылакал сосед, прежде чем донести до него заветную, потрепанную со временем, рукописную книжонку, откуда жинька его вычитала условия обряда с волчьей кровью. Да чего там Стёпка, Кузьма полдеревни споил, пока не узнал, где в последний раз видывали волков, чтобы выйти на охоту. Силёнок у него было много, лошадь крепкая, справится за седьмицу, а то и ранее, коль удача мимо не обойдёт.

Мужики в Лыково частенько на охоту ходили, поэтому никто не удивился, когда Кузьма заявил, что хочет отведать медвежатины. Да только и посмеялись за то, ведь по весне медведи худые да злые. Но под тяжелым взглядом мужчины осекались. Все его побаивались, мужчина умел нагнетать страху, был удал кулаком и злопамятен. Никому не хотелось оказаться ему соперником или врагом. Казалось только сам староста его не боялся, но жаловал, да приглядывался с прищуром.

Молва о его сыне поугасла, когда тот сдружился с внучкой травницы, но Кузьму это злило еще больше. Чтоб мужичонку из-за девки уважали – пуще позор, чем был. Против семьи травницы он бы не ополчился, пригодятся обе. Жизнь длинна, никогда не знаешь, когда хворь постигнет да с ног свалит. Да и низко это – с бабьём тягаться. Разве ж они ему соперничать будут? Пусть поживают себе тихо, делом занимаются. Зла от них не видал – зла и не покажет, коли выгоды в том не заимеется.

Дороги в это время года были неровные, слякотные, снег вперемешку с талой грязью замедлял путь, колеса жалостливо поскрипывали и соскальзывали в сторону. Но разве это преграда, когда у человека есть цель, которая буквально стала одержимостью?

Волков по слухам видывали в соседнем лесу в двух днях пути от деревушки. Если повезёт, то он скоро сможет выследить стаю, главное надежно спрятать от них лошадь, иначе трудно ему придется добраться обратно.

В телеге руками заботливой жены было собрано все необходимое в дорогу. Кузьма был доволен супружницей, которая со свадьбы стала кроткой и послушной, была верной и скромной, мастерицей на все руки и красоты с годами не растеряла. Такой, что все ему тихо завидовали и нахваливали. Такой, что можно легко за пояс заткнуть, да в ежовых рукавицах держать. Такой, что и на сторону глядеть не хотелось, даже если пытались заманить вдовушки молодые, к любой на выбор иди. За воз дров те и в баньке искупают, и бражки нальют, и в изложне порадуют. Но мимо жены он в койку никогда не ложился, а она всегда была приветлива, да спиной к нему спать не смела. Марфуша боялась мужа и уважала, отчего ему было приятно на душе. Как глянет напуганными глазами, так все внутри него загоралось желанием, что порой изводил жену до визгов в любом месте, где вздумается. Хороша жена, ничего не скажешь.

Одно только негодство снедало душу. Илиша, медведь бы его подрал! Но ничего, уж Кузьма сделает из него мужика. Дело ли это, мамкиного подолника в штанах растить.

По пути Кузьма останавливался редко, разок днем, да ночью всего на несколько часов. Лошадь послушно тащила ношу вперед, стойко выдерживая трудности дороги. Благо деньки были солнечные и дождь безостановочно не накрапывал, как то бывало в прошлые годы. Но и на такой случай у него тулупчик запасной имелся да настойка Марфушина для согрева крови и духа бойкого.

До места добрался аккурат за два дня и уже на рассвете приступил к делу. Соседний лес несильно отличался от Лыковского, вот только дома он был смешанный, а здесь росли лишь лиственные деревья. Лошадь привязал длинной веревкой к березе за ногу, чтобы не застоялась на месте и травку свежую кое где на проталинке подщипала, взял с собой мешочек со всем необходимым, заправил за туго натянутый пояс топор и пару остро наточенных ножей, в карманы уложил деревянные фляжки с пробками и крадучими шагами направился по свежим следам в самую чащобу.

Уже полдня он пытался найти волчьи тропы, вот только встречались ему лишь заячьи потоптыши, вепревы, лосиные, да лисьи мелькнули. То, что вначале на подтаявшем снегу он принял за волчью лапу, оказалось собачьей, которая пала на месте от удара топором по голове, лишь успела попасться на глаза охотнику. Она хоть и не нападала, а явно хотела прибиться в спутники к человеку, но явно мешала Кузьме, хлопотать с ней мужчина не собирался, не за тем сюда два дня ехал.

Уже смеркалось и мужчина подумывал вернуться к лошади, чтобы перекусить и устроиться на ночлег, но внезапно пред ним появился медведь. Эти два охотника явно не ожидали сегодня встретиться, однако судьба распорядилась иначе и вот, схлестнувшись взглядами, оба поняли – битвы за жизнь не избежать.

Молва о силе и ловкости Кузьмы вовсе не была вымышленной. Повстречав опасность, он тут же собрался и настроился не только на абы какое выживание, а на полную победу. Медведь пред ним был голоден и невероятно зол. Шерстка на нём после зимовки свалялась в комки и неровные колтуны. Кожа на исхудавшем теле дрябло свисала, делая вид убогим, но оттого и более противным и страшным. Соперник встал на дыбы и громко заревел, широко открывая пасть, откуда по острым клыкам закапала густая, вязкая слюна, обозначая настроение животного.

Кузьма на демонстрацию времени не терял, и пока медведь оглашал округу рёвом, решилась его судьба. Мужчина скорым движением достал один из ножей и метнул точно в пасть зверя, который затрепыхался и мотая головой ринулся прямо на него. Матёрый охотник, что и белке в глаз не раз попадал, знал свое дело. Пока хищник был дезориентирован, в руках у него уже оказался топор. Главное – подобраться сбоку или сзади, чтобы не сшиб лапой.

Разъяренное животное невольно наваливалось на деревья и окрапило кровью, смешанной со слюной, всю опушку, но никак не смогло добраться до врага. Кузьма двигался быстро, плавно, ловко уворачивался от ударов и клыков, хоть на снегу это было достаточно сложно, однако усилия не пропали зря. Исход столкновения стал ясен, когда мощный удар топора по голове оглушил медведя и свалил замертво.

Глава 4. Сплетни

Одиннадцать лет спустя.

– Ведка, придешь после заката на наше место? – Илиша снова околачивался рядом с девушкой, наблюдая за тем, как ловко и быстро она собирает первые ягоды на опушке, не пропуская ни одной и не сминая за собой ни травинки. Она всегда торопилась вначале, чтобы донышко лукошка скорее закрылось, а там уже и до верхушки незаметно наберётся. Вот тогда и разговоры заводить можено.

– Вчера же только видались, зачем же каждый день ото всех таиться? Опосля слухов не оберёшься. Либо жениться заставят, либо палками отходят за срамное поведение. Ты-то мужиком будешь, тебе ничего, а мне куда позор девать? – не хотелось ей сегодня никуда идти, вот и искала повод отказу. Уж слишком частыми стали их встречи, а сам Илиша больно настаивал на поцелуе в уста. Видано ли такое до сватов жениховых?

– Отчего бы и не жениться? Хочешь, сватов отправлю хоть бы и завтра, а по осени свадебку сыграем? – не отставал ухажор. Илиша уже давно видным парнем стал, девки так и стреляли глазками, зазывали, а он все никак от Веды своей оторваться не мог, ходил по пятам, никого боле не замечал.

Поговаривали, что то от отца ему передалось, преданность волчья. За сколько лет Кузьма мимо жиньки ни разу не глянул, да всё к ней тянулся, как на веревочке привязанный. Поговаривали даже, что колдовкины промыслы его таким сделали, вот только по-близости отродясь таких даже мимо не проходило и грешить было не на кого. Не травнице же этакими делами заниматься, не было за той греха, это каждому известно.

– Ты, друг сердечный, нужного часа дождись, не торопись. Коль суждено нам быть вместе, так обязательно будем, – в очередной раз ответила она, шутливо кинув спелую ягодку в его сторону. Илиша хотел её поймать, да ловкости каплю не хватило. Ягодка на траву упала, а после по земле покатилась. Уж такую Илиша поднимать не станет. Лучше бы в руки ему горстку насыпала, только кажись, не дождется он сегодня щедрости.

Как бы люб Илиша ей не был, Веда честно ждала обряда, ведь совсем немного до того дня оставалось. Как середина лета настанет, так можно и суженого звать. Сомнений в том, что это Илиша, у Веды не было, но спешить ей всё равно не хотелось. Всё должно было быть правильно, а не так, как дурной голове вздумается. Вот и не пошла она сегодня к благоверному, хоть и знала, что тот у деревца заветного ждёт. И как бы ни трепетало сердечко, не соглашаясь с ней, травница стойко держалась. Не стоило судьбу торопить, то не игры уже детские.

За все годы Веда выросла ладной да красивой девушкой, созрела, как самое сладкое яблочко, только потянись да сорви. Тёмные волосы толстой косой спускались до талии, глаза манили и молодой зеленью горели, уста сахарные налились медком цветочным. Двигалась плавно, глядела ласково, молвила сладко. Всем хороша! Однако никому не удалось её внимания даже на гуляниях получить, только Илише одному и то крохами доставалось. По законам травницы жила девица и заветов не нарушала. Как из поколения в поколение сказано – всё верно исполняла да училась исправно.

Старушка уже не имела прежних сил, поэтому всё чаще её внучка заменяла и сама смело лечила каждого, за кого бабушка по немощи не бралась. Местные, конечно, заметили, как ловко у неё получалось травничать, оттого и радовались, что есть кому Данкину ношу на себя взять и со хворями тягаться в будущем. Что не говори, а таких умелиц не в каждой деревушке встретишь. Молва такова, что и чужаки к ним иной раз захаживали за здоровьицем.

По мере того, как девица подрастала, бабушке Дане становилось тревожнее. Переживала она за сердечко наивное и мягкое, ведь знала, что ждут внученьку испытания, да не те, что самой по молодости достались. Как сегодня медвежий след пред глазами стоит да покоя не даёт. Неужто духи лесные зазря страху на бабку навели? Вряд ли. Отродясь такого не бывало, значит, и сейчас чутьё не врёт. Быть беде, не миновать, в который раз пробежала мысль. Девоньку подготовить надобно, времени всё меньше.

Утро в деревне всегда хлопотным бывало, все торопились делами заняться, чтобы за день успеть побольше. Вот уже пастушок овец на луг гнал, а рядом пёс мельтешил, друг его верный да помощник. Где-то звуки топора эхом отдавали, то мужики без устали строили али дровишек кололи. Кое-где бабы с удоем виднелись, шли не торопясь, чтобы и капли не пролить, да успевали из-под ног котеек прогнать, которым парного отведать хотелось. Топот копыт, что к полю золотистому тянулся, перебивался ржанием лошадей. Детские голоса и беззаботный заливистый смех наполняли душу радостью и счастьем. Запах свежеиспеченного хлеба дразнился, да во дворы с ветерком заглядывал, чтобы каждый его отведать захотел. Жизнь кипела и это было прекрасно.

Веда вышла во двор, чтобы проверить, не снесли ли курочки яиц. Надобно собрать, покуда сами же и не склевали. По утрам их всегда бывало меньше, чем с вечера, но и то радость, что корзинка не пуста.

– Слыхивала я, что родители Илишины сватов к старостовой дочке отправить хотят, – Веда внезапно услыхала разговор соседок за высоким забором. Имя благоверного тут же привлекло внимание влюбленной девушки и она замерла, чтобы никто не заметил любопытных ушей.

– А чего же не к травнице молодой? Сколько лет за ручку ходили и нате, на другой жениться решил, – баб Ясиня чуть ведёрко не выронила от удивления. Уж всем было известно, что те с детства неразлучны.

– Откедова знать? Мож несговорчива подружка оказалась? А тут желающих за него пойти хоть телегой вози. Была бы умнее, давно бы эта Ведка паренька захомутала, а так глядишь и останется старой девой. После Илиши-то кому нужна будет? По молодости надобно мужей себе приглядывать, а то останется опосля за чужими подбирать, точно вдовка какая, – не унималась сплетница Улада.

– Чегой там подбирать собралась, коромысло старое? Не помираю еще, – сердито вмешался её муж, услышав лишь часть разговора. Они частенько звонко ругались, хоть и по-доброму. А потом и мириться не забывали, а то какая ж то жизнь, ежели в лад прийти не можется?

Глава 5. Разлука

Слова сплетниц который день никак не давали покоя и Веда невольно хранила тревожку в душе. С тех пор и сам Илиша захаживать перестал, оставляя девицу терзаться в сомнениях. Благо, травница гордость имела, потому не пошла к нему домой вопросов задавать. Коли посчитает нужным – сам придет да словом объяснится. А ежели не дождется вскоре Илишу, то и вовсе знавать его не будет и семью его. Ведь сколько раз он ей в любви клялся, целовать пытался да под подол руки тянул. Неужто из-за несговорчивости вдруг отвернулся? Али из-за статуса старостова, к дочке его сватов послать решил? Чего же тогда тянет и вестей таких не слышимо? Сомневается мож, кого из девок брать? Обрядову ночь дожидается, как обещался? Неведомо, чего замыслил друг сердечный, оттого и сомнения всякие у травницы молодой были.

– Внуча, готовь тряпицы чистые, да воду неси. Ой беда случилася, ой беда, – бабушкин голос прервал душевные муки девушки. Уже через миг двое сельчан занесли в дом окровавленного мужчину и уложили на топчан. Бабушка суетилась рядом да погоняла внучку, чтобы та поторопилась, да всё необходимое несла. Некогда тянуть, тут скоро надо действовать.

Кого Веда за мужичка приняла, оказался сыном соседа Беляя – Вадькой, парнишкой лет пятнадцати со светлыми кучерявыми волосами и уже хорошо сложенным крупным телом. Следом пришли и рыдающая Улада с Беляем, который крепко сжимал кулаки и не знал, что делать. Он каждый раз рыпался в сторону ребятенка, когда тот от боли стонал, да всё же приходилось сдержаться, дабы не мешать травницам со смертью тягаться.

Веда поспешила снять с соседа одёжку, чтобы оглядеть раны, промыть их да попытаться кровушку остановить. Дана, имеючи более строгий характер, прогнала лишних людей, оставив лишь отца его, чтобы рядом был, ежели помощь понадобится. Уж бабке с девкой вряд ли удастся поднять крепкого мальца, если нужда такая будет.

Парень в это время метался в бреду, горел огнём и болью, что даже вскрикнуть не мог, лишь дыхание спирало. Бормотал он про Илишу, про медведя, про злых духов и зверолюдов. Прислушиваться к его словам было некогда, да слаба на ухо стала Дана. То ли дело Веда, которая услышав имя любимого, пыталась разобрать каждое словечко, да никак не смогла. Как же Вадька под лапы медведя попал? Это хорошо, что выжить сумел.

– Илиша его до деревни дотащил. Оба в крови да одёжке оборванной были. Вот токо Вадька мой изодран всесь, а Илише хоть бы что, ни царапины. Отцовская кровь в нём, охотничья. А моему не свезло, сноровки, видать, не хватило с медведем тягаться, – сказал Беляй, когда травницы дело свое завершать стали, да сын метаться по подушке, набитой соломой, перестал. Спал он тихо, хоть и беспокойно.

– На пару деньков у нас оставишь, а то и больше. Как заживать будет – так и решим. Иди, Беляй, неча тут порог сторожить, большего уже никто сделать не сумеет, – устало молвила Дана и села на табурет. Веда быстренько принесла ей водицы, чтобы жажду утолить и пошла провожать соседа.

Беляй был крупным, могучего телосложения мужчиной, вот только больно неуклюжим. Уж и выходя за порог споткнуться умудрился да шишку на лбу набить. Оно и не удивительно, от переживаний, казалось, он и оглох, и ослеп, и разум слегка с головы слетел. Ранняя седина мешала понять возраст мужчины, как и густая борода, что скрывала часть лица. Вадька был их единственным ребенком, оттого и самым ценным, что есть. Неудивительно, что отец побледнел, да шёл неровной походкой. Очень много надежд у него было на отрока.

– Странно это, что медведь внезапно напал. Не на охоту ребятки ходили и не за медком, – сказала Дана, когда внучка вернулась в горницу и устало плюхнулась на соседний стул.

– Так может Вадька один был, а Илиша опосля пришёл, – Веда не понимала, к чему клонит бабушка.

– Нечистое что-то твориться. В ближайшие дни в лесок не ходи. Тревожно мне, – ответила травница и медленно направилась на топчан, чтобы подремать. Усталость одолела старую.

С того дня Илишу как подменили и метался он злобно, не находя себе нигде места. Люди шептались, да кто же про него чего громко сказать сможет? О том, что в тот день в лесу случилось, сказал, мол, от медведя Вадьку спас, на том и завершил разговор. Других вопросов задавать не посмели, даже если и хотелось поболее разузнать.

Несколько раз он пытался покинуть деревушку, да всё никак не получалось. То матушка прихворает, то работы много окажется, то лошадь понесет да к пути непригодной станет. Тогда он у соседа Степки жеребца молодого прикупил и уже наметил путь далёкий, как хлынул дождь и начал размывать дороги.

Не выдержал паренёк и вмиг озлобился, вот только виновной посчитал не судьбу, а девицу, что столько лет юбчонкой пред им крутила, а в уста поцеловать не дала. Это она – колдовка – пути ему отрезает, отпускать не хочет, чтобы и дальше мучился, у ног её собачонкой бегал. А ему уехать надобно. Очень!

– Веда! Прекращай, покуда шею не свернул, – разгневанный голос заставил девушку выглянуть в оконце. – Оставь свои проделки колдовкины! Из-за тебя небо тучами затянуло, чтобы я никуда уехать не мог и подле тебя свой век коротал! А я не могу! Не могу. Душно мне, тесно. Дорога меня вдаль зовет, а ты никак не угомонишься. Не женюсь я на тебе, поняла? И никогда не собирался. Хотел под подол забраться, да ты несговорчива оказалась. Вот и сиди себе в девках, а меня отпусти, покуда шея цела! Колдовка проклятущая!

Ругань его по всей деревушке было слышно, отчего Веде еще больнее стало, чем если бы он просто ей об этом сказал и уехал. Посрамил на всю округу, колдовкой назвал. Да разве ж она держала его хоть раз? Сам ведь приходил, сам тропинки к ней топтал, сам деревце ветвистое напротив дома посадил, чтобы под ним с ней видаться, сам жениться обещал. А бабушка говорила, что сердце его жестокое. Зря только не послушалась Веда и поверила Илише.

– Кто же тебя держит? Езжай куда глаза глядят. Нет у тебя сердца, Илиша. Медведь и то добрее будет. Проклинать тебя не стану, но и счастья не пожелаю. Как вертаешься обратно, в мою сторону глядеть не смей! – ответила она и скрылась обратно, чтобы предатель её слёз не увидел.