Посох Времени

Ларь 1. Чужаки. Клубок 1

Лучи восходящего над кромкой леса Ярилы-Солнца ощупывали остывшую за ночь землю, проливаясь на изумрудные луга речной долины мягким янтарным светом. Величественно поднималось светило над остроконечными вековыми вершинами, освобождая из тьмы и словно по-хозяйски пересчитывая соломенные крыши расенского скуфа[1].

Ночная прохлада, не в силах противостоять надвигавшемуся свету, отступала в звенящий птичьим многоголосьем лес, разливаясь серебристой росой по кочковатым стрехам домов и выкошенным береговым лугам. От крыш поднимался пар, наполняя утро кисловатым привкусом слежавшейся прошлогодней соломы.

Щучье стояло в излучине, на самом верху большого покатого холма, который с одной стороны был отгорожен от леса студеными водами Иглянки, а с другой – длинным пологим спуском к полноводному седому Иртышу. Купцы, хорошо зная это место, всегда старались именно здесь причалить и стать на ночлег. В сам скуф чужаков не пускали, а вот в постоялых дворах слободы селили охотно, благо становищ[2] под это дело было построено достаточно. Местные штурмвои[3] славились боевой выучкой, так что и слобожане, и общинники самого Щучьего чувствовали себя в безопасности.

Собственно, со стороны торговцев-чужаков беззакония и не ожидали, зато от набегов джунгар да аримов[4] защита была ох как нужна! С такими соседями в шапку не поспишь. Ревностно следили они, чтобы слободские кмети[5] содержали своих четников[6] в должной форме.

Приезжие – даже те, кто у себя на родине имел привычку поспать подольше, – чтили местные устои, а потому, как и хозяева, просыпались вместе с солнцем. Некоторые из них, особо предприимчивые, успевали сбыть расенам часть своего товара еще до того, как солнце успевало подняться над острыми вершинами леса. Зная простодушие местных, заезжие купцы не особо усердствовали с зазывами, а лишь спешно распаковывали пестрые тюки да с шумом откидывали тяжелые крышки кованых сундуков.

Каждый торговец перво-наперво заучивал и кричал два слова: «биз нос». В этой фразе крылось все, начиная с уверения в качестве привезенного товара и заканчивая одобрением окончательной цены. Когда купец говорил «всо – биз нос», он тем самым подтверждал, что плата за товар его полностью удовлетворила и, по его разумению, ни он, ни покупатель не остались «с носом».

Щучье было большим селением, и его жители давно привыкли к тому, что с конца весеннего паводка и до того момента, когда на Иртыше станут «белые воды[7]», утро для многих начиналось с торга.

– Джеронимо! Джеронимо! – дважды крикнул краснолицый лысый торговец, недовольно морщась, разгибая жирную спину и отбрасывая назад упавший на голову капюшон. – Дьявол! – еще раз рявкнул он. Но Джеронимо нигде не было. Торговец снова нагнулся и снова оказался в ловушке капюшона. Ничего не видя вокруг и тихо изрыгая всевозможные проклятия, он, наконец, исхитрился поднять с пола грубо сколоченный деревянный ящик и бросить его на скамью. При этом его физиономия стала фиолетовой от мощного прилива крови.

Отдышавшись, хозяин старого привязного челна[8] хищно осмотрелся и отыскал, наконец, взглядом своего запропавшего помощника.

Джеронимо стоял шагах в пятидесяти от пристани. Он что-то объяснял высокому, крепко сложенному парню, активно жестикулировал, указывая то в сторону слободы, то на старый челн своего товарища Ангуса. Чужак, с которым общался Лонро, был явно не из местных. Ангус Берцо издали приценился к нему, что-то прикинул в уме, после чего настроение старого менялы стало улучшаться. Торговец принялся выкладывать на лавки тугие рулоны с пестрыми тканями.

«Похоже на то, что Лонро все же нашел нужного человека! Не стал бы он попусту трепаться. Они явно говорят на языке ромеев[9], а это редкая удача – встретить здесь земляка. Дело, наконец, сдвинется с места, – заключил Ангус и еще раз взглянул туда. – Точно, так жестикулировать могут только наши…»

Собеседник Джеронимо густо зарос рыжей клочковатой бородой и давно не стриженными длинными кудрями. Сразу было понятно, что он уже долго обитает в землях расов. Торговцы, попавшие в эти края, со временем старались отпустить бороды, потому что у славян еще со времен сотворения мира все безбородые мужчины, или, как здесь их называли, «женоликие», были не в чести. В границах Римской империи мужчины легко расставались с этим древним знаком своего пола, подражая влиятельным гражданам Рима, а здесь, в патриархальной глуши, борода была в почете.

Но и сравнить было нельзя куцые, клочковатые бородки иноземных торговцев с густыми и окладистыми зарослями раских витязей! Слободские никогда не брились, изредка ровняли одичавший волос на лице и голове, да и то – всего на ноготь[10]. Стричь бороды короче дозволялось местными конами только дружинникам и штурмвоям.

К моменту, когда занятый своими мыслями, но не забывавший о главном, Ангус крайне выгодно провернул уже третью сделку, Джеронимо успел вдоволь наговориться с земляком и, наскоро попрощавшись с ним, быстрым шагом сбежал с горки к дощатым настилам пристани. Берцо уже избавился от покупателей и встречал его в позе мраморного Марса, что возвышался напротив восточных ворот Вечного города[11]. Только, в отличие от бога войны, ромейский торговец опирался не на копье легионера, а на угол собственного сундука, а в его взгляде сквозило нетерпение.

– Ангус! – выпалил, перескакивая через борт и едва не свалившись в воду, молодой Лонро. – Чшерт! Я сейчас…

– Тихо, мой друг, умоляю вас, не показывайте людям спешки. Я так понимаю, наши молитвы были не напрасны? – хитрый торговец приложил перепачканную лярдом[12] короткопалую пятерню к обветренным губам и прошептал из-за этой «ширмы»:

Ларь 1. Чужаки. Клубок 2

Клубок второй

Этот жаркий день, приправленный утренней недоговоренностью, тянулся очень долго. Особенно время после полудня, когда весь торговый люд просто изнывал от зноя и безделья.

Отобедавшие всухомятку ромеи, дабы не вызывать подозрений, так же, как и прочие их собратья по ремеслу, погрузились в сладкую дрему. Развалившись на мягких тюках с пестрыми тканями, они предались этому занятию столь самозабвенно, что проснулись только к вечеру, в момент, когда прочие торговцы начали хлопать крышками сундуков. Вся пристань гудела так, словно после изнурительной работы в слободу собирались уставшие от работы труженики, а не отоспавшиеся за день бездельники.

Берцо и Лонро не торопились. Прежде чем отправиться в слободу, им нужно было до конца разобраться в сложившейся ситуации – без лишних ушей. Потому и укладывали они свои товары с особой тщательностью, терпеливо дожидаясь момента, когда торговый люд дружно отправится к корчмам да становищам.

Вскоре опустевшая речная пристань была готова перейти под охрану слободских четников. Двое из них – по-видимому, те, кому первыми выпало сегодня сторожить причал, – лениво бросали выжидающие взгляды поверх выстроившихся в ряд торговых челнов и стругов. Быстро уразумев, что задержавшаяся парочка торговцев не спешит покидать свое место, четники сошли с высокого смотрового помоста и пропали из виду.

Первым нарушил молчание Берцо.

– Вы, – отстраненно глядя вдаль, начал он, – в самом деле думаете, что этот бред с сапожками чего-то стоит?

Лонро опустил взгляд:

– Ангус, мне кажется, это наш шанс. В любом случае, ничего другого у нас пока нет.

– Лучше уж так, чем очевидная глупость! Кто в здравом уме станет делиться с первым встречным такой информацией? Наверняка тут кроется какая-то невероятная каверза. Вы еще молоды, Лонро, и верите в добрые намерения, а меня сложно провести, мой друг.

Я часто слышу от вас, что я просто торговец и ничего не смыслю в делах знати, но то, что вы мне рассказали, это уже мое дело. Я знаю наперед, что держат за пазухой такие «добрые» люди, как ваш Агнелли, когда они якобы разбрасываются сокровищами. Поэтому не советую относиться к этой авантюре серьезно.

Поверьте, Ангус Берцо прекрасно помнит о том, чьи деньги вложены и в этот товар, и в наше путешествие. Именно вы, благодаря вашему статусу, главный в нашем деле, а моя роль скромна. Но хотя старина Берцо и служит лишь прикрытием вашей миссии, однако у него всегда был неплохой нюх на золото и деньги, и он отлично видит: то, во что вы пытаетесь ввязаться, –пустая затея. А посему скажу так: завтра с восходом мы продолжим торг. Чем вы будете заниматься до этого времени, меня мало интересует. Может быть, в тех сапожках окажутся стоящие ножки… – Ангус ухмыльнулся.

У Лонро вытянулось лицо.

– Но мне одному с этим не справиться. Я плохо знаю язык расен. Не могу же я в поисках этого Радимира за один вечер освоить все их немыслимые наречия!

Тем временем Берцо перебрался наконец за борт челна и взглянул на Лонро с ехидной ухмылкой.

– Мой дорогой сеньор, раз уж вы смогли запомнить имя этого старика, то с вашим врожденным упрямством вам не составит труда его найти.

Берцо повесил на поясной ремень кольцо ключей от сундуков и, равнодушно насвистывая, направился в сторону слободы. Все его мысли были заняты ужином.

Радимир дометал ведущую к его дому песчаную дорожку, то и дело поглядывая на высокий частокол, украшенный березовыми ветками и полевыми цветами. Было похоже, будто в доме только что сладили добрый сговор на свадьбу-любомир.

Вечернее небо отливало бирюзой над округлыми вершинами соснового бора. Ярило-Солнце, скрытое от людских глаз величественным строем деревьев, подводило черту под двадцатым днем месяца липеня[1] 6469 лета от Сотворения Мира в Звездном Храме[2].

В это время Радимир заметил соседа, который неспешно приближался к его дому. Старик выпрямился, смахнул со лба капли пота и отставил в сторону метлу. Сколько же добрых лет прожили они с другом Гостевидом бок о бок, в мире и согласии? Даже их избы, разделенные куском земли с небольшой лесистой гривой, были похожи как родные сестры.

Гостевид был уважаемым человеком в скуфе, он народил и воспитал двух дочерей и четырнадцать сыновей. С семьей младшего сына он делил ныне свой кров. Двое старших – храбрые дружинники Орлик и Казимир – безвременно сложили свои головы на дальних рубежах, в битвах с ворогами.

Сам Гостевид в молодости тоже служил Отечеству, состоя в старших штурмвоях при кмете Всеволоде Скалогроме. И не мог он тогда подумать, что окажется в родстве с тем самым Всеволодом: сын воеводы и дочь Гостевида славно справили любомир и через время щедро продолжили род.

А вот ратное прошлое одарило этого сильного человека по-своему – многими шрамами да хворями. Его некогда мощный стан искорежило, а иссохшие руки были уже не в силах полировать эфес грозного меча. Гостевид сильно хромал и давно уж не покидал двора без кривой палки, служившей ему опорой. Однако разум старца, отмерившего неполный Круг лет[3], до сих пор был тверд и ясен.

Оказавшись друг подле друга, соседи, не сговариваясь, приложили ладони рук к груди и, подняв их к небесам, трижды восславили богов.

– Что, дид, – хитро улыбнулся Радимир, – не спится тебе? Ярило, эвон, уж укладывается и нам велит.

Ларь 1. Чужаки. Клубок 3

Клубок третий

Не было сомнения, красавица прекрасно понимала, какое впечатление произвела на чужаков. Ей было не больше тридцати лет, и она была прекрасна. Молодой Лонро молил бога, чтобы тот дал ему возможность еще хоть немного созерцать это чудо, и бог услышал его молитвы.

– О! – вскрикнул кто-то недалеко от них. Этот был тот самый кривой дед, что вчера разговаривал с Радимиром. – Йогиня-матушка! – с волнением взывая к ней, он так спешил, что казалось – вот-вот бросит свою кривую темную палку и припустит к этой волшебной женщине бегом.

Йогиня торопливо зашагала навстречу хромому и обняла его, словно родного отца. Это происходило шагах в двадцати от ромеев: о, воинство Юпитера, как же она была хороша!

Высокая, светловолосая, изящная. Такие красавицы легко берут в плен сердца героев, царей и богов, заставляя их бросать все и безропотно подчиняться их волшебным чарам.

Джеронимо казалось, что он чувствует исходящее от нее тепло! Его манили эти гибкие руки, тонкие пальцы. Лонро просто сгорал от желания прижать их к своему лицу и целовать, целовать… Ее тугие светлые косы, спадающие из-под странного головного убора на высокую грудь, блестели в лучах утреннего солнца, словно новые выбеленные канаты царских кораблей. Они искушали молодого ромея, будя желание прикоснуться к ним, обладать их хозяйкой, быть причастным к ней…

«Никчемный старикан, – ругался про себя Джеронимо, – куда он ее уводит?»

– Вы тоже видите это? – прошептал где-то в стороне Ангус Берцо, и Лонро, очнувшись, понял, что неосознанно двинулся за стариками и женщиной. Он сделал шаг назад:

– Что?

– Ее сапожки!

Лонро только теперь обратил внимание на обувь красавицы… А ведь Массимо Агнелли был прав: на ногах лихой наездницы красовались поистине царская обувь! Сшитая из добротного красного сафьяна, узконосая, она была густо украшена паутинками золотых нитей, узорами из тонкой проволоки и дорогими самоцветами. При этом гордая расенка ничуть не выпячивала эту роскошь, напротив. Она запросто ступала по глубокой дорожной пыли, попирая все мироустройство, призванное почитать Золотого Тельца.

Берцо незаметно толкнул в бок своего молодого товарища.

– Лонро, – прогнусавил он, – вы, я смотрю, совсем потерялись. В чем дело?

Но Джеронимо до последнего провожал взглядом русскую красавицу. Когда же она исчезла за частоколом, он, наконец, повернулся к собеседнику и с кислой гримасой заметил:

– Видели?

Берцо, соглашаясь, кивнул:

– Что есть, то есть. Однако же я, в отличие от вас, еще помню, зачем мы здесь. К тому же она не свободна. Вы заметили широкие обшлаги рукавов и две косы? У этой расенки есть муж.

Я знаю характер русских и понимаю цену такому «товару», и я бы на вашем месте не решился посягнуть на что-либо. Если верить их обычаям, у славян жены верны мужьям не только до смерти, но и после нее.

Джеронимо молчал.

– М-да-а, – продолжал Ангус, – а ведь этот ваш новый знакомый, Агнелли, кажется, глупец. Если эта расенка так непринужденно носит на ногах целое состояние, ее след не может быть не интересен охотникам за златом. Странно, что он сам не захотел пойти за ней… – На секунду он нахмурился, но блеск самоцветов все еще слепил его и заставил упустить из виду все разумные сомнения. – Что ж, – огладил он подбородок, – вчера они говорили о том, что ее путь лежит к горам, к Чистому роднику. Местные говорят – родник целебный. Значит, несложно придумать причину, которая вынудит и нас отправиться туда же… У меня вот колени болят, даже спать не могу по ночам. Попросимся с ней – пусть покажет дорогу… План, конечно, сырой, но другого нет. Если откажет, придется красться за ней по лесам да болотам. А ведь она верхом…

Ромеи нерешительно направились к калитке. Расены все еще стояли у ворот и, будто нарочно задержавшись, вели беседу. Ангус Берцо прибавил ходу, поприветствовал их и вступил в разговор, немало повеселив русов своей корявой речью.

Неприступная красавица, отстраненно слушая разговор мужчин, изучала высокомерным взглядом молодого ромея. Сердце Лонро едва не выпрыгивало из груди. В ней не было и сотой доли обычной скромности расенских женщин. Какое там! Она смотрела так, будто запросто могла повелевать и этими стариками, и пришлыми ромеями, и всем людом от этих мест до земель франков.

Ангус тем временем энергично закивал расенам и, подхватив под руку оторопевшего спутника, не дав тому даже попрощаться, спешно потащил его прочь.

– Куда мы? – заупрямился было Лонро, но сопевший рядом Берцо только сильнее сжал его предплечье и прибавил шагу.

– Быстрее, мой друг, – выдохнул он сквозь зубы, – у нас мало времени.

Джеронимо повиновался, но, едва только они отошли на достаточное расстояние, стал засыпать своего товарища вопросами.

– В чем дело, Ангус? Что за спешка?

Берцо, не сбавляя темпа, заговорил:

– Редкая удача, Джеронимо, редкая! – он криво улыбнулся, на ходу вскинул к небесам взгляд, полный благодарности богам. – Она проводит нас.

– Как? – удивился Лонро. – Я не верю своим ушам. Что вы ей наплели?

– В том-то и дело, что ничего особенного. Ту самую дурацкую историю о моих больных коленях.

Ларь 1. Чужаки. Клубок 4

Клубок четвертый

Душа Лонро пела. Вокруг него проплывали картины невиданной красоты, но все это великолепие он отмечал только краем глаза. Впереди, плавно раскачиваясь на спине холеного вороного, скакала она.

Расшитый шелковый сарафан, обтягивая силуэт всадницы во время скачки, открывал взору молодого ромея только намек на изящные линии божественно сложенного тела, но его пылкому воображению довольно было и этого. Закипавшая кровь вновь и вновь приливала к сердцу, которое начинало ныть, как свежая рана. Было так сладко и так трудно дышать.

Лонро переполняла ревность к толстому торговцу, который легко болтал с расенкой, однако юноша понимал, что сам, даже знай он их трудный язык, просто не нашел бы в себе смелости…

Они ехали уже долго. Лесная тропа виляла меж толстых стволов, поднималась на холмы, проваливалась в густые заросли болотистых низин и, наконец, привела их к высокому берегу большого округлого озера. Всадники постарались обогнуть это сверкающее зеркало.

Глядя с высоты обрыва на водную гладь, измученный переживаниями, Лонро почувствовал сильное головокружение. Бездна манила его, намекая на самый простой и самый безумный способ избавления от невыносимых любовных мук.

Берцо, обернувшись, заметил эту перемену в лице юноши. В его кислом взгляде явственно читалось: «Неужто за этим приволоклись мы на другой конец света!?»

Тут и Йогиня – впервые за сегодняшний день – пристально посмотрела на молодого ромея:

– Что это с ним? – спросила она тихо.

Ангус оторвал взгляд от Джеронимо.

– Ему… сегодня не хорошо, недобрится[1].

– Да уж, – улыбнулась красавица и пошутила: – И ему недобрится, и ты вот за исцелением пустился в путь. Если вы, ромеи, такие хилые, как же вы столько земель смогли себе подчинить?

Озадаченный Берцо потупился. Обсуждать подобные темы с женщиной ему еще не приходилось.

– Воыны Рыма, – вяло ответил он, – всье из разных земэль. Воыны всэгда сильние. Цары, – неожиданно добавил Берцо, – это цары йест хилие.

– О! – весело вскинула тонкие брови Йогиня. – Значит, ты и твой друг сродни италским царям?

Ангус напрягся.

– Царям? – переспросил он. – Ньет, родни царям ньет.

Взгляд Йогини был полон снисхождения.

– Цари у вас хилые, и вы болезные, вот и подумала – много общего у вас с царями. Пошутила я.

– А! Поньатно. Но ето не совьсем шютка. Мой молодой друк немного родньа правителам моей стране. Он важьный, ну, – мучился ромей, – извесный луди дльа латинян. Йа, – продолжал торговец, – нэт. Йа совсем не важьный. Мой отес горшьки делал. Йа был дитьа, продавал горшьки. А патом вырос, много дела, бросил горшьки.

– А он? – взглянула женщина в сторону Лонро, и тот приосанился, понимая, что разговор идет о нем. – Его отец не делает горшки?

– Не делаэт. Он важьный. Послал сина ушитса торг, торг дьела.

– Торговому делу?

– Да, торговому дьелу.

– Понятно, – расенка вздохнула, давая понять, что устала от разговора. – Знать, я все правильно про вас рассудила.

– Шьто? – всполошился ромей, догадываясь, что пропустил в этом разговоре что-то важное.

– Все хорошо, мой друг, – успокоила его Йогиня. – Просто теперь я знаю, кто вы и чем занимаетесь.

Берцо насторожился. Он ясно слышал в словах этой женщины нечто большее. Торговец неплохо владел языком и некоторыми наречиями этих земель. Правда, до сих пор ему было выгоднее притворяться несведущим: во время торга всегда можно выиграть время, прикидываясь, что не вполне понимаешь или не очень хорошо можешь объяснить. Теперь же приходилось признать, что Ангус в самом деле был далек от того, чтобы познать до конца все интонации и иносказания расенов.

Прибрежная тропа сузилась, и стало почти невозможно ехать рядом, однако Берцо готов был терпеть неудобства.

– Скажи, – не унимался он, несмотря на нежелание Йогини разговаривать, и все еще раздосадованный тем, что упустил нечто важное, – сколко ехать к родникам?

Йогиня ответила холодно:

– К закату будем. Вам придется там заночевать.

– К сакату? – удивился Ангус. Такого поворота событий он не ожидал. – Как ето? – непонимающе протянул он. – Я слышаль, шьто родники в два дньа пути.

Расенка скользнула по нему жестким взглядом.

– К тем родникам, что нужны вам, дорога короткая, – ответила она. – Переночуете, и исцеляйтесь на здоровье. Можешь мне верить, к завтрашнему вечеру все твои хвори позабудутся. С силой нашей целебной воды разве что ваш Царь-корень[2] может поспорить. Только дорогу обратно на радостях не забудьте, а то все свое преумноженное здоровье в лесу и оставите.

– Но, – не унимался Ангус, – я слышаль, шьто толко дальокие родники лешат недухи.

– Тот, к которому мы едем, не хуже дальних, – сказала, как отрезала, Йогиня. – Нет мне нужды ехать с вами к дальним родникам. У меня иные заботы. Мальца этого свезу к медной стене, принесу в жертву, и домой. …Что не по тебе? Хотел родники целебные – вот они! Скоро уж. И не кручинься раньше срока, поверь: вы и так получите больше, чем желали.

Ларь 1. Чужаки. Клубок 5

Клубок пятый

Радмила склонилась к мальчику и тихо прошептала ему на ухо:

– Ну что, Яр, ты готов?

Малыш кивнул в ответ.

– Они слева от нас, – продолжила Йогиня, – но-но-но! – Она легонько придержала светлую головку, не дав ей повернуться в сторону чужаков. – Что ты! Нельзя им показывать. Не думай о них вовсе. Лучше представь, что в трех шагах перед нами сидит… лопоухий заяц.

Яр представил потешную зверушку и улыбнулся.

– Видишь, – продолжала она, – сидит себе и понять не может, что с ним происходит. Трава шевелится, камни движутся – чудеса. Ему, глупому, невдомек, что луговой морок с ним забавляется. Будет другой раз знать, как по маковой росе бегать.

Мальчик вдруг увидел огромное маковое поле, почувствовал его запах и… у него на лице так и застыла легкая растерянная улыбка. Радмила на секунду закрыла глаза, всей грудью вдохнув сырой воздух глухого леса.

Конь остановился. И уже скоро, почувствовав свободу от седоков, он склонился к душистой лесной траве.

Следящие за Йогиней ромеи притаились в зарослях папоротника меж двух соприкасающихся вершинами валунов. Место для наблюдения было идеальное, все как на ладони, разве что до смерти донимали комары.

Глядя из-под сводов разлапистого растения на спешившихся расен, Ангус и Лонро насторожились. Йогиня вела мальчика к зеленой каменной стене, что высилась прямо перед ними.

– Что это с ним? – удивленно прошептал Джеронимо, заметив странную улыбку на лице ребенка.

– Что? – с нескрываемой иронией тихо ответил Берцо. – То же, что и с вами, мой друг. Весь день до этого мгновения ваше лицо было таким же.

– Каким?

– А! – отмахнулся Ангус, следя взглядом за расенами. – Не знаю, что с вами было, – смягчившись, добавил он. – Удивлен, что вы вообще очухались. Но, Джеронимо, пока вас снова не накрыло любовным туманом, давайте подумаем, что нам делать дальше.

Лонро пожал плечами.

– Тс-с-с, – тут же зашипел по-змеиному торговец, – не шевелитесь. Не хватало еще, чтобы нас обнаружили. Видите? Они идут к пещерам.

– Плохо дело, – прошептал с тоской Джеронимо, – если они спустятся вниз, мы их уже не найдем. Думаю, эта женщина хорошо знает подземные галереи, раз ведет туда ребенка. Берцо, слушайте, а зачем она его туда ведет?

Торговец задумчиво искривил губы.

– Она говорила что-то о жертве у медной стены. О! – кивнул Берцо вперед. – Видите? Остановились. Эх, хорошо было бы слышать, что она говорит!

– У медной стены? – удивился Лонро. – Ангус, вы уверены, что правильно перевели это?

– Уверяю вас!

– Но ведь это хорошо. Раз она говорила о стене и ничего – о пещерах, значит, спускаться они не станут. Если, конечно, эта стена не в какой-нибудь из них.

– В том-то и дело, – тяжело вздохнул Берцо, – смотрите!

Йогиня оставила мальчика у черных провалов пещер, что будто ноздри огромного дракона венчали свод гладкой зеленой стены, а сама отправилась куда-то в сторону.

– Вот он – шанс! – насторожился торговец. – Сегодня явно наш день, Лонро. Что-то я не припомню столько фарта за один раз. Давайте-ка, пока этот малый стоит как истукан, переберемся туда, за камни, и спрячемся наверху, под кустом черемухи. Ну же! Пан или пропал…

Они тихо подались назад и исчезли в лесу. Их ангелы были с ними. Шаги были неслышными, быстрыми, движения легкими и проворными. Вот и укрытие. Ромеи опустились на четвереньки и поползли к кустам черемухи. Даже заходящее солнце было им сейчас в подмогу. Берцо и Лонро съехали в яму и осторожно выглянули из укрытия.

Мальчик стоял на прежнем месте, все с той же растерянной улыбкой глядя куда-то перед собой. Вот из лесной чащи появилась Йогиня с большой охапкой хвороста.

Бросив ношу к стене, над которой прятались Ангус и Джеронимо, женщина снова отправилась в лес. Вскоре хвороста было уже столько, что, перевались Лонро или Берцо через край, они вполне могли бы достать руками до верхних веток этой кучи.

Головы ромеев трещали от безумных догадок. Каждый понимал, что расенка решила разжечь костер не ради того, чтобы согреться. Видно, этот зеленый каменный откос, над которым они лежали, и есть то место, которое она называла «медной стеной». Тогда, если верить словам Йогини, сейчас она собиралась принести жертву своим славянским богам. …Неужели она убьет мальчика?

От этой мысли Берцо передернуло. Нет, конечно же, он и раньше видел сожжения. Такое уничтожение негодяев, в том числе и язычников, в Риме было делом обычным, но тогда получается, что епископы, сжигая еретиков-огнепоклонников, приносят жертвы чужим богам? «Коль расены через сожжение хоронят мертвых и приносят жертвы, то все, погибшие на кострах инквизиции, прямиком попадают в их Свещенный вирий… то есть в рай?»

«Вот так хитрецы, – изумился своей догадке Ангус, – а их еще считают простодушными. Да ведь они так обводят вокруг пальца самого Папу. Но со стариной Берцо это не пройдет. Жертвы не жертвы, а свой кусок золота я у вас из глотки вырву».

Торговец, словно гусь, вытянул шею и стал смотреть дальше. Йогиня, бросив к каменной стене очередную охапку хвороста, подошла к коню, сняла с седла дорожную суму и, перебросив ее через плечо, хлопнула своего скакуна по лоснящемуся крупу. Вороной вздрогнул, мотнул головой и послушно затрусил прочь, в заросли, а женщина направилась назад к стене.

Ларь 1. Чужаки. Клубок 6

Клубок шестой

Лонро шел к Романовым холмам, что выгибали свои покатые спины, покрытые сочной зеленью виноградников, в удалении от Вечного города. Окунувшись в спасительную тень тутовых деревьев, Джеронимо глубоко вздохнул и будто стряхнул с себя дневную духоту раскаленных каменных стен.

Прохожие встречались редко: в это засушливое лето испепеляющий зной лишал людей желания покидать без нужды затененные навесы дворов. Дороги, окрестные селения, торговые ряды оживали только в часы вечерних сумерек да от первых лучей зари и до полудня.

Лонро услышал в придорожных кустах слабое журчание воды и неторопливо спустился к бьющему у подножия холма роднику. Поросшая серым мхом каменная арка наверняка еще хранила в бездонной памяти далекие времена безумства Везувия. В центре ее свода красовалась каменная голова барана, из разинутой пасти которого в бассейн лилась струя холодной, такой желанной в этот час воды.

Лонро снял потерявшие цвет сандалии и попытался стряхнуть с них дорожную пыль. В конце концов, смирившись с тем, что обувь безнадежно испорчена, Джеронимо сунул ступни обратно и в порыве блаженства шагнул в прохладный ручей.

Омывшись, он потянулся к мраморной бараньей голове.

Набирая полные ладони воды, он бросал ее себе в лицо и на грудь, после чего подставил голову под этот благодатный поток и стал жадно пить.

Вскоре он выбрался обратно на плоские камни, устилающие подступы к ручью, посмотрел по сторонам и улыбнулся своему ребячеству.

На что теперь была похожа его обувь, когда-то равная по цене конской сбруе? Или некогда дорогое платье из тончайшего дравидского[1] шелка? Мокрое, оно прилипло к телу, и Джеронимо чувствовал себя голым.

Лонро вздрогнул. Он почувствовал еще чье-то присутствие и тут же выпрямился, считая неприличным встречать опасность в позе проворовавшегося рыночного торговца, загнанного толпой в угол.

Было тихо. Лонро огляделся. На гибком стебле дикого колючего куста сидел огромный ворон. Иссиня-черное оперение печальной птицы сливалось с переплетениями теней. Ее присутствие выдавал лишь леденящий душу взгляд поверх горбатого клюва, придающего этому стражу преисподней вид предвестника. Да, пожалуй, это был недобрый знак.

Лонро невольно тряхнул головой и, прогоняя предчувствия, крикнул: «Кш-ш-ш!!!». Потом он сделал несколько шагов к дороге и остановился, бросив взгляд в сторону оставшегося позади источника.

С ручьем, убегающим к дальней расщелине по скользким спинам желто-оранжевых камней, произошла странная метаморфоза. Вода отливала бурым, почти кровавым цветом. Если бы Джеронимо не стоял несколько минут назад рядом с нишей бассейна, он подумал бы, что там лежит чье-то окровавленное тело.

Лонро подтянул полы мокрой одежды и спешно зашагал прочь от этого странного места.

Подъем на второй холм был затяжным. Деревья встречались реже. Легкий ветерок не спасал от зноя.

Когда из-за покатой макушки холма появились очертания дома Артура Хоу, одежда Джеронимо уже высохла.

Вскоре каменная дорога пошла резко вниз, и путник почти бегом добрался до утопающей в густой растительности мраморной колоннады.

Массивные белые столбы вдоль спуска к дому Хоу, известного всему Риму баловня судьбы, не имели никакой практической пользы. Хозяин жилища с самого начала ставил перед заезжими зодчими задачи, далекие от понимания местных строителей. Никому из них не пришло бы и в голову, что колонны могут служить для поддержания не каменного, но небесного свода! И древние строители времен Романа[2] оставили своим потомкам немало подобных примеров великого градостроительства – примеров, которые нынешние каменщики сознательно игнорировали.

Даже через много веков древние постройки с загадочными этрусскими письменами продолжали поражать человеческое воображение, хотя враги всегда старались разрушить до основания эти древние свидетельства. Оставалось только гадать, как же велик и прекрасен был Рим во времена самого Романа!

Артур Хоу нашел и нанял зодчих, которые еще помнили науку строительства вечных городов. Каменная мостовая, что тянулась к парадному подъезду почти императорского особняка, въезд, не уступающий по размаху дворцам Рима, тонкая высокая арка словно говорили: «Что мне, Артуру Хоу, стены и потолки, когда мой дом – вся земля и все небо!»

Лонро остановился. Вскоре к нему подошел пожилой слуга. Бронзовое лицо невысокого и очень худого человека, которого Лонро поначалу принял за садовника, отливало болезненной серостью. Он хрипло спросил:

– Что вам угодно?

– Я, – медным голосом произнес молодой человек, – Джеронимо Лонро ‒ сын Луиджи Лонро из Ливорно. Скажи хозяину, что я здесь. Он ждет. И поторопись! Из-за странной прихоти принимать только пеших гостей мне пришлось изрядно помучиться под полуденным солнцем.

Однако «садовник» лишь скорчил кислую гримасу и вяло ответил:

– Мне еще нужно окопать азалию[3]. Засуха превратила землю в камень, а я очень люблю эти цветы…

Он говорил что-то еще, а Джеронимо, изумленный догадкой, слушал его, онемев: перед ним был сам Арти Хоу!

Хозяин особняка рассказывал о саде, о том, как сложно ухаживать за ним в такое засушливое лето, а в голове у Лонро что-то неприятно защемило, мир перевернулся. Он побледнел и, словно спиленное дерево, рухнул лицом вниз, прямо к ногам Хоу.

Ларь 1. Чужаки. Клубок 7

Клубок седьмой

Чтобы дать передышку плясавшим в его голове мыслям, Хоу откинулся назад и, опершись на дощатую спинку кленового ложа, продолжил:

– Далеко не каждый рискнет наведаться ко мне за два холма, да еще пешком. Последний раз здесь появлялись судейские на колесницах, дабы вручить мне решение об отчуждении надела земли у западного склона.

Признаться, меня удивила весть, что молодой Лонро настойчиво добивается встречи. Первое, что приходило на ум, – это продажа дома.

Я, развлечения ради, пустил слух о продаже моего особняка. Хотел посмотреть на тех, кто всячески оскорблял меня, называя все, что здесь выстроено, безвкусицей, а теперь приехал бы торговаться со мной, чтобы эту безвкусицу купить.

Вот я и решил, что вы… Тем паче давно уж ходят слухи, что ваш отец увеличил многократно свое состояние. И, возможно, подумал я, желает приобрести для единственного сына достойное жилье.

Но теперь, услышав от вас о расенах, я без труда сложил в нехитрую мозаику все недавние события вашей жизни. Зная, какие штуки проделывает с земляками Агнелли, я понял, что вы, так же, как и я в свое время, имели несчастье оказаться на Руси и повстречаться с Йогиней. Вернее, с одной из ее жриц.

Удивлены, Лонро? Так и есть, Йогинь у расен много. У этих женщин разные имена и разные предназначения.

Никогда не думал, что скажу это потомку одного из римских иллюминатов, но мы с вами… братья по несчастью, Лонро. И я когда-то отдал Йогине свое сердце. И вовсе не за злато, которым она щедро одарила меня и в первый раз, и во второй. Да, у меня, в отличие от вас, был и второй раз. Скажу больше: пройдет немного времени, и вы тоже, не в силах терпеть муки, снова отправитесь на Русь.

И я был молод, любопытен и дерзок: по материнской линии мой род восходит к вольнолюбивым Антам[1]. И замечу – не беден. Я бежал из Англии, желая оказаться подальше от донимающих меня родственников. Поэтому и сейчас живу здесь. Отец мой, так же, как и ваш, потомок «золотой когорты иллюминатов»[2]. Он, старый лис, позже перебрался сюда за мной, за моими богатствами. Ибо четверым моим братьям и двум сестрам очень уж хотелось роскошной жизни, и они решили, что должны получить ее за мой счет. Узнав, что после поездки на Восток я разбогател и осел в Риме, они отправили ко мне отца.

Хоу несколько минут молчал, и его глаза были мутны. Потом он вынырнул из своих мыслей и продолжил:

– Я, Лонро, не гонялся на Руси за золотом и не искал славы. Тем более странно, что там, у расен, какие-то неведомые мне силы – с помощью алчного прохиндея Агнелли – так изменили мою жизнь.

Мне было около тридцати пяти лет. Непреодолимое желание самому строить свою жизнь привело меня к тому, что я откладывал как мог посвещение в тайны вавилонских мудрецов, не веря в их могущество, и счастливо избежал приобщения к их тошнотворным обрядам. Удивлены? Конечно. Я и не сомневаюсь, что вы, как послушный сын, разделяете явные и тайные устои ордена.

Так вот, я могу уверить вас, что ни один из нас: ни я, не имеющий никаких посвещений и приобщений, ни вы – вышколенный последователь иллюминатов, ни даже подлый скряга Агнелли – не представляем для Йогинь и их покровителей никакого интереса.

Ума не приложу, как ослепленный жаждой наживы Массимо узнал о том, что меры весов расен всегда склоняются к чаше интереса, а не выгоды. Он понял главное: дабы скрыть от наших глаз их тайны, славяне с легкостью отдадут и золото, и самоцветы…

Я тоже очень скоро понял, что Йогиня отдала мне на откуп все эти богатства, самородки, дорогие камни только для того, чтобы я не шел за ней дальше.

На лицо Хоу опустилась тень.

– …Мне не нужно было ее золото! И тогда, и сейчас мне была нужна только она! Но она забрала мое сердце и исчезла.

Когда я снова собрался в путь, отец не стал меня останавливать. А вся эта голодная свора: мои братья и сестры – остались в Англии ждать вестей о моей смерти.

Вернулся я только через два года, когда отца уже не было в живых. Вернулся и отгородился от всего мира. Никто из его детей так и не приехал на могилу старика. Зато его друзья-иллюминаты не оставляют меня в покое.

– Арти, – тихо спросил Джеронимо, – когда вы ездили на Русь второй раз, вы нашли след Йогини?

– Я нашел не просто след, Джеронимо, я нашел её. И хотя время не пощадило ни мое лицо, ни мое тело, она узнала меня.

Хоу умолк. Он поднял лицо к отверстию базилики, в котором блистали мириады звезд.

– Я не очень хорошо знаю их язык, – сказал наконец он, – но, похоже, это и не важно. Мы проговорили с ней до рассвета. – Глаза Хоу сверкнули. – Поверите ли, что за ту ночь и за другую такую же я с легкостью отдал бы без остатка всю свою жизнь?

Утром она наслала на меня сон. Когда я проснулся, Йогини уже не было. Вместо нее снова осталась только куча ненавистных мне самородков и слитков.

С тех пор утекло много воды, Лонро. Я, пользуясь связями отца, ссылаясь на желание узнать тайны расен с целью их разорения, смог прочесть множество древних, как мир, текстов, которые хранятся в библиотеках Ордена.

Недалеко от Кастели был найден огромный подземный город. Магистр Гандольфо Левий скупил эти земли, и теперь туда, в древние галереи, свозят письмена со всего мира. Под землей находится то, что в корне может изменить сознание людей – кроме тех, кто уже продал свою душу Братству.

Ларь 1. Чужаки. Клубок 8

Клубок восьмой

Артур Хоу умер через восемь дней после разговора с молодым Лонро. Семья Джеронимо, всё их окружение и после смерти клеймили имя этого странного англичанина. Но его последние слова занимали все больше места в мыслях молодого наследника известного италского рода, состоящего в ложе иллюминатов.

Все, о чем говорил ему Арти, сбылось. Рим гудел как растревоженный улей: алчные родичи развязали настоящую войну за наследство, на радость мошеннику ростовщику, а молодой Лонро тихо посмеивался, ибо конца ей не было видно.

Не угадал Арти только одного: не сразу, не через год, а только через семнадцать лет настигнет Лонро непреодолимое желание вернуться к расам. И в это время ему будет сорок девять лет, он уже будет посвещен в среднюю когорту Храма Времени иллюминатов, и его не остановят ни жена, ни двое детей, ни все то, о чем может только мечтать успешный мужчина.

В один прекрасный день он просто собрался и уехал, бросив с порога что-то невнятное изумленной и оторопевшей супруге.

Злые языки шептали престарелому Луиджи Лонро, что виной побега Джеронимо был молодой тартарский раб Ратиша, которого тот купил на рынке, удивившись его нечеловеческой ловкости. О чем только не говорили: о колдовстве, о заговоре, и даже о том, что этот раб и вовсе внебрачный сын самого Джеронимо и какой-то расенки…

Что-то из этого могло быть правдой, поскольку с собой Джеронимо взял только этого раба, который вдобавок к его ловкости превосходно владел двумя языками: италским и расенским. К тому же, как и все мужчины Великой Тартарии[1], он весьма искусно владел оружием. Отставные легионеры, охраняющие родовое гнездо Луиджи Лонро, испытывая нового раба и нападая на него скопом, не смогли причинить ему вреда. Он ловко уходил от их атак и легко укладывал на песок видавших виды вояк, лишь обозначая смертельные удары.

Их встреча произошла по воле случая. Лонро шел по рынку и случайно увидел, как под хохот толпы белоголовый раб, прикованный к клетке, искусно жонглирует всем, что попадалось ему под руку. Джеронимо, до того стремившийся к иной цели, словно очнулся от забытья и подошел к ряду работорговцев.

Толпа восхищалась ловкостью тартарийца, а тот криво улыбался и негромко приговаривал на италском: «Смотрите, жители Вечного города, на мое умение. Придет время, и вы оцените все таланты сынов моей отчизны».

Джеронимо, казалось бы, ясно понимал, что делает…

Золота, которое отсыпал Лонро хозяину тартарийца, хватило бы на покупку двух или трех рабов.

Все знали, что никто из Лонро не бросает деньги на ветер, а потому с сочувствием смотрели вслед веселому расену. Луиджи Лонро и его родственники покупали много рабов и рабынь, однако людей в их поместьях не прибавлялось. Но никто не желал вникать в эти темные дела.

Прошло пару дней, и Джеронимо, снова погружаясь в свою обыденную житейскую сонливость, понял, что совершил дорогую и ненужную покупку. Коря себя за расточительность, он тут же решил избавиться от «мусора», а заодно и позабавиться. Собрав на конном дворе свободных от службы воинов охраны, он бросил им на «съедение» тартарийца. Лонро был уверен, что раба убьют, однако все вышло иначе.

Тогда Джеронимо оставил его в распоряжении управляющего и не вспоминал более о ненужной покупке. Но судьбе было угодно, чтобы их знакомство продолжилось.

Через неделю его старший сын, Анжело, едва не погиб на Малом ипподроме под серпами колесниц. Только чудом он остался жив, и спас его тот самый раб.

Растроганная супруга потребовала для спасителя свободы. Джеронимо, тоже напуганный произошедшим, согласился и даже снизошел до беседы со странным рабом.

Этот разговор затянулся до ночи и возобновилась наутро. Джеронимо Лонро словно подменили. Так воры уводят ночью со двора коня, так ловкие нищие проворно срезают с пояса кошель, так коршун хватает добычу и уносится прочь…

Жена ждала, что он вернется из рассении. Однако прошли недели… Стало ясно, что наследник рода Лонро исчез. И всё, что старый Луиджи смог разузнать, – что проклятый расен, сманивший хозяина, был наемником и угодил в рабство в Византии, когда был ранен.

И, разумеется, никто не знал, что раб этот – бывший штурмвой Ратиша, и о нем, о его воинской доблести (и дерзости), о его мастерском владении всеми видами оружия ходили легенды в поисковых защитных отрядах всей Византийской Империи.

Странная прихоть судьбы вынесла его в дальние земли и швырнула в пекло, словно в назидание этому сильному человеку, ибо преступил он веление бога Перуна: «Кто убежит из земли своей на чужбину в поисках жизни легкой, тот отступник Рода своего. Да не будет прощения ему, ибо боги отвернутся от него».

Знал ли Лонро о том, кто его попутчик, или, скорее, сообщник, в этом побеге? Да. Без деталей и в общих чертах. Но того было достаточно, чтобы заключить договор. Джеронимо давал Ратише свободу, взамен которой тот должен был провести его в земли Беловодья и помочь разыскать Бабу Йогу Золотую ногу.

Беглый раб, покинув границы вечного города, мог легко покончить с Джеронимо и бежать, но слово штурмвоя было тверже кремня: славяне словами в те времена попусту не разбрасывались.

В двадцать третий день месяца желтеня лета 6488 от сотворения Мира в Звездном Храме (15 октября 979 года от Рождества Христова) они добрались до Щучьего. Став на постой, Лонро остался на дворе, а Ратиша тут же отправился на торг – поразузнать да поразведать. И в этом он был мастер. Сведя быструю дружбу с сельским старостой[2], Ратиша выяснил, что старик Радимир так и живет на краю скуфа, но сейчас куда-то ушел в верховья Ирия[3].