Потанцуй со мной

1. Константин

Паркую машину в двух переулках от офиса. Стараюсь, как можно быстрее преодолеть это расстояние и оказаться в спасительной тишине. Я ненавижу большое скопление людей и шум, но именно здесь находится мой офис: на главном Бродвее страны – Арбате. В 40 квадратных метрах здания памятника архитектуры.

Если вы считаете, что это недешевые понты, то абсолютно правы. Потому что я могу себе позволить. Большие деньги любят красивую обложку. Было бы глупо и смешно принимать «большие бабки» в скромной адвокатской конторе где-нибудь на улице Кирпичные выемки.

Согласитесь, адвокат на Арбате, как бы пафосно это не звучало, впечатляет?!

Поэтому всю эту арбатскую клоаку я потерплю.

Ради моих бабок.

В моем мире существует три устойчивые константы, которые я искренне люблю: работа-деньги-комфорт. И определённо в такой последовательности, потому что от количества и качества первой зависит количество вторых и качество последнего.

Да, я циник, меркантильный подонок и перфекционист до мозоля на пятке. А еще патологический интроверт. Я ненавижу людей, проблемы и пустой треп. Как раз из-за первых возникают последующие. Но именно эти три компонента меня кормят.

Я – адвокат.

Вот такой парадокс.

Я ненавижу людей, но работаю с ними, ненавижу трепать языком, но чем умелее я это делаю, тем больше зарабатываю, ненавижу проблемы, но отлично решаю их, не выношу шум, но работаю на Арбате.

Арбат…

Арбат никогда не спит. В этом мы с ним похожи.

Арбат живет: днями, ночами, в любое время года, в любую погоду, вне политики и социальной обстановки. Он живет в музыке уличных музыкантов, в шаржах никому неизвестных художников, в пестрящих сувенирах и калейдоскопе запахов и звуков.

Здесь смешались гении и аферисты, таланты и мошенники, качество и брак.

Арбат хранит и помнит: каждый переулок, каждый дом с мемориальной табличкой «В этом доме жил…».

— Константин Николаевич, – Тимур мчится ко мне на всех парах, ловко маневрируя между снующими туда-сюда бездельниками, разгуливающими по Старому Арбату в пятницу днем, — добрый день!

— Приветствую, — останавливаюсь и дожидаюсь своего помощника-ассистента.

Тимур сует подмышку огромный кейс с документами и протягивает руку для приветственного рукопожатия.

Пожимаю.

Тимур Кайманов — полная моя противоположность. Он постоянно улыбается, и у меня порой складывается такое ощущение, что он будто под чем-то. Дело в том, что крайне сложно оставаться таким приветливым, когда ты работаешь со мной.

Потому что я тот еще говнюк. Но каким-то невероятным образом мы неплохо сработались. Моему помощнику 23 года, он сын моих хороших знакомых, и года два назад проходил у меня практику. Я тогда еще его приметил, но в то время у меня уже была ассистентка.

Несмотря на то, что Тимур у меня, как говорится, «по блату», он перспективный и неглупый парень. У него есть целеустремлённость, адвокатская хватка, высокая работоспособность и, главное, терпение.

Вытерпеть и не придушить меня – те еще качества, которыми не каждый может похвастаться.

А зря, имеющий терпение – имеет всех.

Закон выживания.

Вот бывшая помощница не справилась.

И ушла в декрет.

От моего хорошего знакомого – судьи.

Я принципиально не говорю «друга», потому что у меня друзей нет, да и в дружбу я, априори, не верю. Есть взаимное сотрудничество, когда кому-то или обоим выгодно общение друг с другом. Рано или поздно один из названных друзей все равно предаст. Дружить надо с тем, от кого точно не светит подставы. Поэтому я дружу с капиталом. Я люблю бабки, а они любят меня.

— А я думал, что вы уже в аэропорту, — мы протискиваемся сквозь толпу зевак, обступивших очередных выходцев из самодеятельности, возомнивших себя рок-группами.

Вообще-то, Тимур прав. Я уже должен быть в аэропорту как минимум полчаса назад.

За то недолгое время работы со мной Тимур неплохо меня узнал. Ему известно, что я никогда не опаздываю и не переношу, когда опаздывают другие. Я всегда и везде появляюсь заранее, у меня всегда все под тотальным контролем, поэтому я нисколько не удивлен вопросу моего ассистента.

— Заберу кое-какие документы и поеду.

— Я так понял в выходные вас не ожидать? – не унимается парень. — Вы, наверное, хотите с дочкой провести это время?

Единственный и раздражающий меня минус в моем молодом помощнике – его чрезвычайная болтливость. Но он называет ее общительностью.

Я бы поспорил.

— Пока не знаю, — как всегда односложно отвечаю я.

Душевные разговоры и беседы вне территории юрисдикции суда – не про меня.

Я предпочитаю думать, а не болтать.

— Дядь, не хотите поддержать молодых талантливых музыкантов? – передо мной возникает какое-то фиолетовое чудо со шляпой в руках.

Кто?

2. Константин

— Па-ап, почему нельзя было просто оставить меня в Питере? – канючит Марго, обиженно складывая губы трубочкой.

Я не видел дочь с зимних каникул, и за 5 месяцев она заметно повзрослела. Маргарите пятнадцать, но я уже практически не нахожу в ней той щекастой девчонки с неровной челкой и эльфийскими ушками. Рядом со мной на пассажирском сиденье сидит девушка, умело маскирующая свои милые ушки стрижкой-каре, а челку она не носит уже как лет десять. Пухлые щечки впали, заостряя скулы и подбородок, а в носу появилось миниатюрное колечко.

Я был против него, но Ольга, моя бывшая жена, считает, что не стоит мешать нашей дочери проявлять свою индивидуальность. Я не одобряю позицию Ольги, но она мать и я, надеюсь, что знает, как лучше и правильнее для Риты.

Хочется верить, что моя дочь позаимствовала от меня не только скверный характер, но и мозги, потому что всем остальным она пошла в свою мать.

— Ты знаешь, почему мы с твоей матерью приняли такое решение. Мы снова возвращаемся к этому вопросу, когда ты уже в Москве? — выгибаю вопросительно бровь.

Мы целый месяц с бывшей супругой потратили на то, чтобы прийти к компромиссу и найти решение, минимально болезненное для всех.

Легче судебный процесс выиграть, чем договориться с Ольгой Беккер, честное слово!

— Но вы не спросили меня, — дует губы Марго и отворачивается к окну.

— У тебя был выбор: либо поехать с Ольгой и Мартином в Штутгарт, либо провести это лето со мной, — подмигиваю дочери и плавно съезжаю на дублер, — ты выбрала второе.

Замечаю, как Маргарита мерзко кривится, и усмехаюсь.

С супругом Ольги, чистокровным немцем Мартином Беккером, у Марго напряженные отношения, и перспектива провести все лето с ним в Германии под одной крышей вызывает у дочери приступ бешенства.

Они не ладят.

Вернее, это моя дочь недолюбливает Мартина, а он относится к ней достойно, чтобы называться отчимом. Он старается для нее и делает гораздо больше, чем я – ее родной отец.

— Да, но можно было оставить меня с бабушкой.

Скептически смотрю на Риту.

Марго и грядки с колорадскими жуками в деревне?

Серьезно?

— Ну окей, согласна, с деревней я погорячилась. Но можно было слетать куда-нибудь вдвоем, а потом вернуть меня в Питер. Зачем нужно было тащить в Москву? —складывает руки на груди и хмурит брови.

Бросаю на дочь внимательный взгляд, изучаю. Мне кажется, Марго слишком худая. И если это тоже проявление индивидуальности и намеренный отказ от еды, а не физиологическая особенность, то мне придется вмешаться, а значит, вступить в конфликт с Ольгой.

Ольга — хорошая мать, но слишком демократичная.

Я — хреновый отец, но чрезмерно консервативный.

Мы с Ольгой два противоположных полюса и, это единственный момент в моей жизни, который я не могу понять.

До сих пор я ломаю голову, как мы смогли когда-то сойтись, а потом и пожениться. Хотя второе как постфактум, когда у твоей девушки две полоски на тесте.

С Ольгой мы учились в одной группе на Юриспруденции. Четыре года мы знали только фамилии друг друга, а в октябре пятого курса вдруг ни с того ни с сяго как-то закрутилось.

А раскрутилось летом, когда моя бывшая жена на защите диплома начала рожать.

Как стремительно у нас всё началось, так же стремительно и закончилось. Мы прожили в законном браке пять лет, а фактически наши отношения закончились сразу после рождения Риты.

Любил ли я Ольгу? Скорее был влюблен… До того, как она забеременела. А дальше появилась просто ответственность.

Я уважаю Ольгу. Она любящая мать, достойный профессионал своего дела, прекрасная женщина.

Но не рядом со мной. И не для меня.

Мартин – именно тот, кто ей нужен. Они счастливы в браке, как считает сама Ольга, и воспитывают общего ребенка – шестилетнюю сестру Маргариты.

— У меня два незаконченных дела, Марго, — моргаю впереди плетущемуся чуваку на сраном красном Матисе. Мы мчимся по шоссе, а эта бешенная табуретка, видимо, никуда не торопится, занимая левую полосу для обгона. — А куда-нибудь слетать —мы обязательно устроим, у нас все лето впереди, — ободряюще улыбаюсь, но дочь не впечатляется моим показным энтузиазмом.

— Прекрасно. У тебя работа, а мне что делать? В Питере у меня дноклы* и друзья, а здесь я буду одна.

— Познакомишься. Не вижу проблем, — Матис петляет вправо, и у меня открывается коридор для обгона. Ровняясь, поворачиваю голову и охреневаю, потому что в меня летит средний палец от рулящей девчонки с розовыми волосами.

Это что еще такое?

Сегодня, случаем, не День молодежи?

Дочь смеется, а я невольно вспоминаю девчонку с фиолетовыми кончиками волос.

Усмехаюсь.

Дерзкая бунтарка.

Интересно, как быстро они свернули свою богадельню?

— Да? — неверующе прищуривает глаза Рита. — То есть ты будешь отпускать меня гулять? — испытывающе всматривается, поворачиваясь ко мне всем корпусом.

3. Юля

— Какого хрена ты с ним закусилась? – впивается в меня своим поехавшим взглядом Сева-клавишник. — На что, блть, мне теперь целую неделю жить?

— На дурь не хватает? – огрызаюсь я.

— Че? Ты совсем берега попутала, идиотка? – вскакивает с диванчика этот абориген, возвышаясь надо мной.

— А вы не додумались получить этот долбанный qr-код, да? – тоже вскакиваю и ору в лицо придурку, надеясь, что вместе со словами до него долетят мои слюни.

— Э, харе, — Матвей встает и толкает друга в грудь. — Ветер, следи за языком. А ты тоже утихни, — это уже мне.

— Девку свою приструни, Мот, — Ветер обиженно плюхается на свое место, а я показываю ему средний палец.

«Сука», — шепчет одними губами.

«Пошел ты», — отвечаю ему.

Наркоман тупой!

Из всей группы Матвея я ненавижу только его – Ветра, а именно Севу Ветрова, мерзкого, скользкого наркушника, снабжающего ребят с младших курсов дешевой шмалью.

Ненавижу его.

Он постоянно меня цепляет.

И мне не нравится, как он на меня смотрит.

Удивительно, как Матвей с его гипертрофированной ревностью не заметил этого.

Я знаю, что Мот тоже балуется травкой или чем-то покрепче. Но он клянется, что перед выступлением легкие экстази не помешают, придавая энергии и уверенности, а после выступления помогают расслабиться. Он уверяет меня, что совершенно независим. Я хочу ему верить, но всё чаще вижу его таким: агрессивным, непредсказуемым, гиперактивным и фонтанирующим утопическими идеями, которые вряд ли возникнут у трезвого человека.

Не слышу, о чем бубнит Ветер, потому что музыка в клубе разрывает мои перепонки, но всем телом ощущаю от него токсичные вибрации, и, я уверена, обсуждает он меня с очередной фанаткой-подружкой-на-вечер.

Если говорить честно и отпустить всю мою ненависть к аборигену Севе, то он прав. Но только он один умеет выплеснуть мне в лицо все то говно, о котором думают, возможно, все в группе.

Ну кроме Бори-барабанщика. Потому что Боря-барабанщик – одуванчик!

Он такой мииилый!

Я до сих пор в шоке от того, как в этом парне сочетается поющий по выходным в церковном хоре боговерующий святоша и супер-барабанщик, матерящийся, как сапожник, и вытворяющий на установке такое, что любая самая богобоязненная монашка пустится во все тяжкие с задранным подолом под ритмичные удары Бори.

Бориску я обожаю!

А он меня!

Но я реально сегодня подвела ребят. Они практически ничего не заработали из-за меня. Точнее из-за того старого жадного козла.

Ну окей, он не старый…но ведь козел! И жадный!

Ну что, ему сложно было пару сотен подкинуть?

Так у него ни убыло бы.

Я его приметила сразу. От него прямо за километр ароматило деньгами!

Весь такой напыщенный породистый Петух — с – иголочки!

Терпеть таких не могу!

Мой Мот тоже из этих самых «московских рублевских», но не кичится своим достатком, вернее положением его родителей, и ведет себя просто и без напускного пафоса, стараясь быть материально независимым от мамы с папой.

Именно поэтому Матвей собрал команду талантливых ребят, студентов Института современного искусства, где учатся все парни из группы, в том числе и я.

Только я заканчиваю третий курс хореографического отделения, а ребята с эстрады.

Я верно сказала, что участники группы талантливы, даже тот же наркушник Сева, черт бы его побрал, и тот считается лучшим клавишником потока.

Groove-мейкер группы басист Саня Бергенен, он же Берг, — настоящий фундамент группы, является лауреатом многочисленных международных конкурсов и фестивалей. Соло-гитарист Илья, офигенный аранжировщик и композитор группы. Это его музыку играют ребята под слова, которые пишут все вместе.

Ну и, собственно, отец группы – мой Матвей Свирский: хороший вокалист, но поступивший почему–то на инструментальщика, хотя как гитарист, если честно, он такой себе.

И я ему об этом говорила.

— Моя доля, сдачи не надо, — абориген бросает на стол купюры и прищурено смотрит на меня. – Мы отдыхать.

Сева встает одновременно со своей мерзко хихикающей подружкой и протискивается между сидящими.

От радости, что эта наркушная сволочь сваливает, — расползаюсь в довольной улыбке, и пусть он это видит.

— Погоди, Ветер, провожу, — Матвей убирает руку с моей коленки и прислоняется очень близко к уху, — не скучай, детка, я быстро.

Ненавижу эти его «малышки», «детки», «киски».

Обвожу взглядом каждого сидящего за нашим столиком: Илья откровенно обменивается слюнявыми бактериями со своей девушкой, Берг тискает какую-то девчонку, извивающуюся на его коленках, а Боря, как обычно, что-то чекает в своем телефоне.

А мне скучно.

Я не могу сидеть на месте и вечно ищу проблем на свою задницу.

4. Юля

— Пссс, Юлька, — слышу, как зовет меня Алка, но не рискую отвечать, потому что Смелковский опять недобро на меня поглядывает.

—Так, стоп-стоп-стоп! – шлепает в ладоши Александр Маркович. — Наталья Владимировна, давайте еще разок со второй репризы, ну никуда не годится! Хуже пингвинов! — обращается к нашему концертмейстеру Смелковский, а по залу проносится недовольный гул несогласия.

Потому что Александр Маркович Смелковский — садист классического танца! Он реально измывается над нами, забывая, что мы — современники, а не классисты. Он дерет с нас не три, а все четыре шкуры, но больше всех достается почему-то мне.

Я не знаю почему Смелковский меня не взлюбил еще с первого курса. Только по его дисциплине «Методика классического танца» у меня проблемы, а по всем остальным я примерная хорошистка. И как вспомню, что нам с ним сюивить* до конца учебы, так каждый раз вздрагиваю.

Я терпеть не могу классический танец! Возможно, я бы лояльнее к нему относилась, если бы вел эту дисциплину кто-нибудь другой.

Я терпеть не могу классический танец и Смелковского тоже! Будь он проклят со своими батманами и арабесками!

— Внимание! Прэпарасьон! И… пятая позиция, томбэ** с полуповоротом сюр ле ку дэ пье,*** — орет этот садюга, а по залу вновь раздается гул возмущения.

— Что за бунт? Шевелите своими жирными задницами!

Ну что за придурок сказочный, а?

Да в нашей группе ни одной девочки больше 55 кг нет, ну что он несет?

Ненавижу!

— Юлька, — шепчет Алка, — ау, Сурикова!

— Ну? Чего тебе? – не разжимая губ, спрашиваю подругу.

— А где у Мота сейчас занятия, знаешь?

Свирский–то ей зачем сдался?

— Не знаю, — грубо отвечаю и делаю поворот. – И знать не хочу.

— Воу, в королевстве не все спокойно? Поругались, что ли? – не унимается Алка.

— Сурикова! – ну вот, а попадает, как всегда, мне. — Я смотрю, вы у нас лучше всех подготовлены, что даже во время экзерсиса поболтать успеваете? – довольно выплевывает Смелковский, будто только и ждал, за что можно зацепиться. – Тогда будьте так любезны, расскажите всем нам, как должны работать руки во время исполнения томбэ с полуповоротом сюр ле ку дэ пье от палки?**** Кстати, этот вопрос будет на теоретическом экзамене. Ммм? Мы все ждем, Сурикова.

Вот гад.

В одном месте я знала, как должны работать руки от этой долбанной палки.

Бросаю на Алку убийственный взгляд и мысленно расчленяю подругу. Из-за нее мне снова влетело. Подруга виновато пожимает плечами и пытается сдержать рвущуюся наружу улыбку.

Ничего, Рюмина, попросишь ты у меня списать лекцию по «Истории культуры». Фигушки!

— Стыдно, Сурикова, очень стыдно, — деланно печалится изверг, а сам, наверное, ликует. – Не знаете и другим мешаете заниматься. Продолжаем, — хлопает в ладоши и победно улыбается своей рыжей физиономией.

Ржавый садюга! Достал!

***

Еще тридцать минут Смелковский мучает нас на палке, а потом гонит на середину зала.

У меня отваливается всё, особенно спина, но я терпеливо сжимаю зубы и собираю в себе остатки сил, чтобы этому ржавому козлу не к чему было придраться!

— Сурикова, — хлопает по спине садюга так, что я подаюсь корпусом вперед.

Когда он успел подобраться так тихо и незаметно? Ну что опять ему от меня нужно?

— Что с вашими руками, почему провисают локти?

Да потому что я устала от ваших нудных занятий и вечных придирок!

Спокойно, Сурикова, помни, что тебе еще ему экзамен сдавать.

Смелковский, пристроившись со спины, обхватывает мои руки и разводит в стороны. Он так омерзительно близко, что я собранным пучком волос чувствую его рыжую бороду.

Меня сейчас стошнит!

— Сурикова, от вас разит за километр. Вы опять курили? – шепчет на ухо Смелковский так, чтобы услышала только я.

Напрягаюсь всем телом и перестаю дышать.

На черта он так близко?

Вспоминаю про засос Матвея и боюсь, как бы под тонной тонального средства слишком проницательный препод не заметил еще и его, ведь тогда этот ржавый батманщик нажалуется декану о моем неподобающем студенту Института искусств поведении. А я и так там одна из первых в очереди по получению пиздюлей.

С-стабильность!

— Что-то для километра вы слишком близко ко мне стоите, — огрызаюсь я.

Ну вот, не сдержалась. Оно само как-то получается.

— Дерзишь? Ну-ну. На экзамене я посмотрю, куда денется твоя смелось. Работаем!

Да что он прицепился ко мне?

***

— Да погоди ты! – где-то сзади вопит Алка.

Я несусь по рекреации, расталкивая всех на своем пути.

На воздух!

Внутри меня полыхает огнем, и, если я сейчас не покурю, точно взорвусь!

5. Юля

На парковке Алкин ярко-красный скутер выглядит точно небрежно брошенная капелька краски на холст. Рюмина паркует его там, где придется, потому что вечно опаздывает, а потом забывает, где бросила.

Несколько раз парни прикалывались над ней и утаскивали скутер за корпус. Разъярённая Алла Рюмина — мечта любого мужчины! Такая сексуальная дикая кошка, позволяющая на себя глазеть, но не трогать, иначе выцарапает глаза.

Когда я впервые увидела Алку на скутере, я влюбилась в нее во второй раз. Свободная от чужого мнения, раскрепощенная, независимая Рюмина въехала на парковку так, будто она сидит за рулем Мазератти! И никто! Никто даже близко не посмел отпустить в ее сторону глупые шуточки. Так изящно преподнести говно на тарелке может только Алла Рюмина!

С Алкой нам в одну сторону, и я уже предвкушаю, как мы будем «пердеть» со скоростью 30 км/ч и бесить нервных, вечно опаздывающих москвичей! Кататься с Рюминой на ее минипиздике — то еще удовольствие! Эндорфины зашкаливают, а нижняя часть лица болит от безостановочного смеха!

— О, подруга, — смотрит мне за спину и убирает с подножки минимотик, — кажется, нам с тобой сегодня не по пути.

— Что? – непонимающе кручу головой и вижу Свирского, торопливо приближающегося к нам.

Разглядываю парня и понимаю, что вот по такому Матвею я соскучилась: обаятельному, ухоженному парню с потрясающей улыбкой и одной милой ямочкой на левой щеке, с чистыми серо-зелеными глазами, в которых нет места агрессии и истеричности.

— Девчонки, привет, — здоровается Свирский, но смотрит исключительно на меня.

Улыбается своей самой дружелюбной улыбкой, которая когда-то подкупила мою романтичную натуру.

Он это умеет, и нагло пользуется этим.

— Здорова, Мот! – машет рукой Алка и проворачивает несколько раз ключ в замке, прокачивая двигатель. — А где Ветров, не в курсе?

— Не знаю, — Матвей пожимает плечами, — я сегодня там не был, — кивает на здание Института.

Оно и видно, потому что Мот одет в широкую белоснежную оверсайз толстовку, фисташковые шорты, брендовые кипельно белые кроссовки и длинные носки этой же марки. Его высветленные волосы спрятаны под белой кепкой козырьком назад, и я балдею от его такого тинейджерского вида.

— Печально, но не страшно! Ладно, ребятушки, пора мне! Юлька, — посылает мне воздушный поцелуй, — пока! Мотенька, чао! – хохотнув, выруливает с парковки.

Я же говорю, Алле Рюминой можно всё!

Если бы Свирскому кто-нибудь другой сказал «Мотенька», думаю, этому бедолаге еще долго бы не понадобилась зубная паста.

Матвей хмыкает и лениво почесывает бровь.

—Зачётная неделя, Матвей, — поучительно напоминаю ему, — не помню, чтобы ты ходил в отличниках.

— Все под контролем, фиалка, — ага, как же. — Юльк, ну не дуйся, — протягивает мизинец и улыбается так, что Станиславский определенно бы крикнул коронное: «Верю!». — Мир?

Ну конечно мир, куда я денусь?

Вытягиваю свой мизинец, и Матвей ловко переплетает их, притягивая нашими сцепленными пальцами к себе.

Утыкаюсь в его грудь и поднимаю голову.

Вот он — мой Матвейчик!

— Я был не прав, обещаешь простить?

— Обещаешь завязать? — пусть не думает, что так просто отделался.

— Юль, я не наркоман. У меня всё под контролем, просто верь мне, окей? — его тон ровный, многообещающий и внушает доверие. Но ни один наркоман не скажет, что он наркоман, а я слишком хочу верить своему парню, и буду это делать снова.

— Хорошо, — улыбаюсь Моту, и сама тянусь за поцелуем.

Я люблю целоваться с Матвеем. Он не доминирует и позволяет мне вести наш танец языков, а мне нравится чувствовать превосходство над ним.

— Юлька, соскучился, блин, — горячо дышит мне в губы, а руки уже во всю лапают мою попу. – Поехали, иначе сожру тебя прямо здесь.

Смеюсь и изворачиваюсь от парня. Свирский забирает мою спортивную сумку и закидывает себе на плечо.

Беремся за руки и идем в сторону его машины.

— Тебе цветы понравились? Так ничего и не ответила.

Я всегда должна благодарить Матвея, всегда.

Будь то подаренный цветок, либо шоколадный батончик из столовки. За каждый оплаченный им стаканчик кофе или выпрошенную жвачку. Для него это важно, красным выделенный пунктик, который я должна непременно соблюдать. Но в тот день я была на него зла, и мое молчание — удар по его самолюбию.

— Понравились, — вру я, — спасибо!

— Они офигенные, скажи? Я за них столько бабла отвалил, — восторгается Свирский, а меня накрывает раздражением.

Вот всегда так. Одним «спасибо» не обойдётся. Непременно нужно пропеть дифирамбы и слова восхищения.

Бесит.

Вот и дарил бы себе любимому.

— Да, красивые очень, спасибо! – скрипя душой, выдавливаю из себя.

Весь романтичный флер как ветром сдувает.

6. Константин

— Надеюсь, мы услышали друг друга, Владимир Архипович. И на будущее, внимательнее читайте договор. Моя юрисдикция закончилась тогда, когда гражданин следователь полностью прекратил уголовное дело в отношении вас, уважаемый Владимир Архипович, — поглядываю на своего стажера, сжимающего карандаш, и усмехаюсь. — А на счет компенсации потерпевшей стороне, мой вам совет — не поскупитесь и спите спокойно. Всего доброго, – нажимаю отбой и бросаю мобилу на стол.

«Гнида поганая, чтоб тебе до конца твоих дней по ночам снились кошмары», — проклинаю про себя эту паскуду и устало обхватываю голову.

— Вот сволочь, — Тимур вскакивает с кресла и остервенело жует нижнюю губу, чтобы, не дай Боже, ни ляпнуть то, что мне скорее всего не понравится. – Ему дело коротнули* вместо прошенной переквалификации, а он еще пальцы гнет, — сокрушается мой стажер. — Как у вас так получается, Константин Николаевич? – заглядывает мне в лицо, словно на нем подробно расписаны все ответы на мучащие его вопросы.

— Получается что?

Прекрасно знаю, о чем спрашивает Тимур, но хочу проверить степень его эмоциональной лабильности.

— Чтобы не послать его на хрен.

— Если я пошлю его на хрен, Тимур, ты останешься без работы, — растираю виски. Башка раскалывается до плавающих мушек в глазах.

— А вы? — выгибает бровь.

— А я найду другую.

Тимур цокает и невесело усмехается.

— Он же урод последний, — не унимается Кайманов и начинает мельтешить перед глазами, расхаживая по кабинету и нервируя меня еще сильнее.

— Урод, — подтверждаю, — который платит. А ты, — наставляю на него указательный палец, — потом ешь и одеваешься. Затем этот урод советует тебя, — снова указываю на него, — другому такому же, как он, уроду, и ты снова ешь, одеваешься и ведешь свою подружку в кино.

— Какой-то круговорот уродов в природе, — заключает Кайманов и плюхается обратно на свой стул.

— Такова наша работа, Тимур. Эмоциям в нашем деле — не место, ты должен это знать, как Конституцию Российской Федерации. Ты ведь понимал, куда шел работать? Или мне начинать подыскивать нового стажера, а ты сменишь специализацию?

— Понимал, — обреченно вздыхает Кайманов, переводя свое внимание на окно, из приоткрытой форточки которого, доносятся звуки адски приторной попсятины, что сводит зубы. — Но какой гнилой этот Буданов всё-таки. Закрысить аморалку** потерпевшему с такими-то бабками… — осуждающе качает головой.

Согласен.

Паскуда редкостная, но… хорошо оплачивающая и с большими подвязами, которые всегда могут пригодиться.

Смотрю на своего молодого стажера и понимаю, насколько он еще зеленый и не испорченный деньгами и жизненными подзатыльниками.

Вспоминаю себя…

Мой юношеский максимализм, горячность и прямолинейность суждений — вот так же, как у моего стажера, заставляли гнаться за правдой и справедливостью. Ты считаешь себя чертовым героем, способным спасти и защитить весь мир.

Ты так думаешь ровно до тех пор, пока до голой задницы не протираешь брюки, сидя государственным бесплатным назначенным адвокатом, защищая мелких наркушных гопников или хитрожопого мошенника, выманившего по телефону у старухи отложенную пенсию.

Ты так думаешь ровно до тех пор, пока не получишь государственную зарплату, хватающую лишь на то, чтобы залатать эту дырку на брюках, а не купить себе новые.

А потом ты уходишь в частную адвокатскую контору, где начинаешь защищать «толстых кошельков» и получаешь свою первую зарплату, позволяющую к новым брюкам подобрать еще и рубашку с носками.

Если вы считаете, что адвокатское дело — это борьба за правду, то глубоко ошибаетесь. Адвокат – это не всегда про справедливость. Адвокат— это защита. Но защищать можно и отпетых мудаков, филигранно меняя квалификацию их инкриминируемого деяния на менее тяжкую или, вообще, добиться полностью оправдательного приговора. Поэтому ты либо отключаешь эмоции и гребешь бабки, либо страдаешь вместе с пенсионерами юрисконсультом над претензионным заявлением в Водоканал.

— Всё, Тимур, — смотрю на циферблат наручных часов, — давай по домам, – собираю документы и убираю в сейф. — Родителям привет передавай и не забудь в понедельник ЧиЖа*** закинуть, — закрываю на кодовый замок сейф и смотрю на стажера.

— Будет сделано, шэф! — выкрикивает Тимур, приставляя к виску раскрытую ладонь, точно воинское приветствие, и по-армейски разворачивается на пятках. — Хороших выходных, шэф!

Кайманов скрывается в дверях, а я закидываюсь таблеткой от головной боли, ставлю на сигналку офис и закрываю помещение.

Арбат кишит.

Сегодня суббота, а, значит, большинство может позволить себе прогуляться по одной из самых исторических улиц Москвы.

Я не вхожу в их число, поэтому скорым шагом двигаюсь вдоль новой выставки архивных фотографий Блокадного Ленинграда, мечтая скорее выбраться из душного скопления людей.

В следующем переулке стоит мой автомобиль, но я не успеваю до него дойти, потому что мое внимание привлекают сиреневые волосы, подскакивающие вместе с его хозяйкой.

Я останавливаюсь и узнаю тех самых «бременских музыкантов», которых разогнал в прошлую пятницу. Тот же состав, по которому я безжалостно прошелся бульдозером из-за вот этой девки, выплясывающей под какую-то жутко знакомую попсовую блевотину.

7. Юля

Я с детства боюсь сдавать кровь. От ее вида у меня начинает кружиться голова, приправленная тошнотой.

Сейчас, глядя на то, как из носа сидящего передо мной на коленях незнакомого парня ручьем стекает кровь по подбородку и падает на плитку, я чувствую, как подкашиваются мои ватные ноги, а голова теряет связь с реальностью.

Мой обидчик скулит и матерится, размазывая по лицу красное месиво, а я, чтобы не упасть, сажусь на корточки и закрываю руками лицо. Дышу глубоко и пытаюсь выровнять оголтелое дыхание, но паника сковывает мои легкие, не давая сосредоточиться.

Меня кто-то пихает, и я теряю равновесие, сваливаясь на задницу.

— Полиция, полиция! – вопят рядом.

Мне приходится открыть глаза, чтобы понять, где я, и оттащить свое тело из этой гущи мордобоя, пока не попало и мне.

Все лица, звуки и голоса смешались в одно сплошное чувство страха и ужаса.

Кажется, я ползу на коленках, потому что ощущаю ими мелкие острые камушки, больно врезающиеся в кожу.

Мне кто-то наступает на кисть, и от адской боли я шиплю и ругаюсь.

Это отрезвляет.

Кручу головой по сторонам и первым нахожу Берга с заломанными за спину руками. Человек в тяжелых черных берцах, черном камуфляже и шлеме подталкивает его к автобусу, брошенному на Бульварном кольце.

Вижу Борю с поднятыми вверх руками за установкой, застывшего с таким выражением лица, будто увидел вместо омоновца зеленого четырехпалого человечка.

Пытаюсь в этом беспорядочном месиве отыскать Матвея, но вместо него нахожу Ветра, катающегося по плитке с диким ревом. Его руки обнимают живот, а ноги прижаты к груди. В этот момент я понимаю, что мне его не жалко.

Придерживаясь за фонарный столб, встаю на ноги и вижу, как черный камуфляж, точно контрастная жидкость в крови, растекается по артериям. Они огромной грозовой тучей подминают под себя каждого, кто попадается им на пути, вне зависимости от возраста, пола и причины. Заламывают руки, хватают и безжалостно уволакивают в автобус.

Мне надо бежать, но ноги приросли к месту, а руки намертво вцепились в столб.

Я не чувствую боли разодранных коленей и расцарапанных ладоней, я чувствую панический, оглушающий страх, который парализует и обездвиживает.

— Да отомри ты уже, бедовая, — меня дергают сбоку и тащат точно тряпичную куклу.

Мою ладонь обхватывает чья-то теплая крупная рука, и я разжимаю кулак, позволяя переплестись нашим пальцам.

Полное тотальное доверие моего тела, которое сейчас хочет спастись, в отличие от пустой головы.

— Шевели ногами, — ругается так приятно, что я готова слушать этот голос вечно. — Давай сюда, — он тянет меня за руку, и я вижу его аккуратно-оформленный затылок такой, который получается только в профессиональных мужских салонах. Полы его темного пиджака развиваются в стороны, потому что мой то ли спаситель, то ли похититель прибавил скорость.

Теперь мы бежим по какому-то переулку, и я начинаю вот только сейчас ощущать, как адреналин наполняет не только мою кровь, но и легкие, заставляя их сильнее качать воздух.

Я дышу надрывно и часто, а мой спутник даже не запыхался.

Мой рот растягивается в улыбке.

Мне больше не страшно.

Мне… весело!

Мне, черт возьми, смешно и весело!

И я больше не могу сдерживаться. И начинаю громко смеяться.

Я бегу и смеюсь, когда вижу легкий поворот головы человека в костюме.

— Сумасшедшая, — качнув головой, мой спутник чуть замедляет бег. Отпускает мою руку и бьет себя по карманам.

Он ищет ключи. Я это понимаю, потому что мы остановились около машины под запрещающим знаком парковки. Но такой машине и разрешение не нужно. Всем своим видом она демонстрирует, что «я паркуюсь, где хочу».

Кто ты такой, черт возьми?

Рассматриваю его спину, крупные плечи и понимаю, что он — не мальчик, а взрослый мужчина, которого я точно не знаю.

И ты собираешься сесть в машину к неизвестному мужику, Сурикова?

Щелкает сигналка, и человек в костюме медленно оборачивается.

— Ну привет, бунтарка, – усмехаются его карие, слегка сощуренные глаза.

8. Юля

— Здравствуйте, — по слогам проговариваю я, спотыкаясь о лицо, которое все-таки знаю.

Не могу похвастаться отличной зрительной памятью, но его лицо я запомнила.

Человек, который лишил в прошлую пятницу нас заработка, и которого я благополучно обозвала старым козлом, сейчас стоит передо мной и сверлит таким взглядом, от которого хочется прикрыть свои разодранные коленки. Стоя перед ним, я чувствую себя раздетой и уязвимой. Но я не покажу, что он имеет какое-то влияние на меня, поэтому вздергиваю подбородок и воинственно складываю руки на груди.

Я, надеюсь, он не ждет слов благодарности или извинений, и я не позволю ему чувствовать себя долбанным героем, потому что я не просила меня спасать.

— Я так понимаю, ты узнала старого жлоба, поэтому знакомиться не имеет смысла, — кивает на автомобиль. — Садись давай.

В смысле?

Он специально меня нашел, чтобы отомстить за козла?

«Сурикова, ты находишь приключения под каждым столбом! Беги!», — кричит та часть моего головного мозга, которая отвечает за чувство самосохранения.

А я думала, у меня ее нет.

— Вы что, маньяк? Следили за мной, а сейчас повезете в лес, чтобы убить и закопать? — делаю шаг назад, и моя воинственность уже не выглядит настолько впечатляюще даже для меня.

— Неплохо, — задумчиво чешет бровь, — я похож на маньяка?

— Ни у одного маньяка не написано на лице, что он — маньяк.

— Определенно, — одобрительно кивает, складывая руку под подбородком, будто собирается слушать поучительную лекцию в моем исполнении.

— Вот поэтому я с вами никуда не поеду.

— Весьма похвально, — хвалит, а я разглядываю, как его пиджак натягивается в плечах. Мои глаза то и дело съезжают с его гладковыбритого лица на широкие мужские крепкие плечи. Почему-то именно эта часть его тела особо привлекает мое внимание. — Значит, есть надежда на то, что в твоей голове есть зачатки разума. Но спешу тебя огорчить, я не маньяк и собираюсь просто отвезти тебя домой.

С чего бы это?

Подозрительный товарищ какой-то.

Но я не дура и не собираюсь становиться очередной жертвой, найденной расчленённой в какой-нибудь лесопосадке.

— Спасибо, но я как-нибудь сама, — разворачиваюсь и собираюсь свалить подальше, пока еще жива.

— Там сейчас работает спецотряд, — долетает мне в спину. — Посмотри на себя. Хочешь вместе со всеми провести ночь в СИЗО до установления твоей личности? Там не больно-то проявляют гостеприимство.

Черт.

Останавливаюсь.

Смотрю на свои разодранные колготки и разбитые колени, шорты, об которые вытирала окровавленные ладошки и понимаю, что в таком виде я выгляжу, как проститутка без документов, которую изрядно потрепал клиент.

А с чего он решил, что я вообще собираюсь обратно возвращаться?

Хотя… в таком виде я даже в метро не спущусь, меня сразу задержат.

Вызвать такси?

Точно!

Хлопаю себя по карманам шорт, и мои руки отчаянно падают вниз.

Гадство.

Перед выступлением я пихнула на сохранение телефон Боре и теперь, я уверенна, могу с ним благополучно распрощаться.

Возможно, Матвей мне звонил.

Возможно, он конкретно сейчас меня ищет и переживает, да и я ума не приложу, где он и что с моим парнем.

Возвращаться обратно значит бросить себя под обстрел. Позволить подвезти незнакомому человеку — верх безумства.

Обреченно всхлипываю и поворачиваюсь к Костюму, который, к слову, успел снять свой шикарный пиджак и остаться в белоснежной рубашке, которая ослепляет своей белизной как первый снег.

—Так вы точно не маньяк? – прищуриваюсь и крадусь к пассажирскому сиденью.

Звук глубокого баритона разносится эхом в пустом переулке.

Это Мистер-Костюм-Широкие плечи смеется.

— А ты думаешь, будь я маньяком, непременно признался бы тебе в этом? – сотрясаются его потрясающие плечи.

— Дайте мне ваш телефон, – протягиваю руку и раскрываю ладонь. – Я позвоню своей подруге и назову номер вашей машины.

Удивляюсь, когда Костюм извлекает из кармана пиджака телефон и красное удостоверение, протягивая мне этот набор.

«Удостоверение Адвоката», — поясняет мне его ксива.

Мистер Костюм у нас адвокат? Так-так!

Набираю по памяти номер Рюминой и диктую марку и номер машины под нескончаемый Алкин треп с вопросами о том, куда я снова влипла и почему я это сделала без нее.

Раскрываю удостоверение и читаю: Романов Константин Николаевич.

Приятно познакомиться, Романов Константин Николаевич!

9. Константин

Возможно, она права, и у меня развивается старческая деменция, но черт его знает, меня она забавляет.

Сам не знаю, что меня дернуло вместо того, чтобы спокойно уйти огородами, вернуться за девчонкой, в полной прострации обнимающейся с фонарным столбом.

Я видел, как неуправляемая толпа с выпученными глазами давила друг друга, переступая, толкаясь, пихаясь. Видел, как неповоротливый амбал сбил испуганную девчонку с ног, видел, как ее белобрысого пацана трое отпинали, как боксерскую грушу, и предельно четко понимал, что на этом фронте каждый сам за себя, и вряд ли ей смог бы кто-нибудь помочь. А когда я заметил летящего в ее сторону стражника с резиновой дубинкой, мои предохранители сгорели к чертовой матери.

То ли отцовский, не понятно откуда взявшийся рефлекс сработал, то ли яркое представление того, что в этом своем полураздетом виде она, как минимум, проведет ночь с наркоманами, бомжами и ночными жрицами любви в СИЗО, может, еще какая-то оккультная херотень, но на этом мой героизм не закончился — я предложил девчонке ее подвезти.

Она сидит на переднем пассажирском сиденье и сжимает в кулаке грязные влажные салфетки, которые я подогнал ей вместе с лейкопластырем. Инородное тело в моей машине уже успело запачкать кровью молочно-кремовую панель и светлую кожаную обивку салона. Когда она плюнула на пальцы и попыталась оттереть кровавый мазок на коже бардачка, я пережил трехсекундную клиническую смерть, а когда ожил, — пожалел, что подписался быть чертовым джентльменом.

— Вашу машину обслуживает клининг? – без всякого стеснения моя попутчица разглядывает салон, вертя головой во все стороны.

— Нет, — сухо отвечаю я.

Чувствую, как цепкий взгляд сиреневолосой царапается о щеку, и рефлекторно касаюсь рукой лица.

Не люблю такое пристальное навязчивое внимание.

Она ждет от меня продолжения в виде встречного вопроса или детального пересказа о том, почему в моей машине стерильно. Но, во-первых, я не джентльмен, во-вторых, я зверски хочу жрать, ну и, в–третьих, я, в принципе, унылое говно, не склонное к милому общению.

Моя попутчица, уж не знаю, в следствие наличия ума или в целях личной безопасности решает смолчать, и я мысленно накидываю ей баллы.

Она беспокойная.

Боковым зрением вижу, как малая не в состоянии усидеть на одном месте: все время крутится, ерзает и ковыряет дырку на коленке, разрывая капрон сильнее. На мгновение мне кажется, что она под чем-то, но за свою многолетнюю практику я повидал достаточно торчков, чтобы отличить нарика от гиперактивной смутьянки с петардой в заднице.

— Вы — не участник Великой Отечественной Войны, — нарушает тишину салона юная мятежница, а я отбираю причисленные ранее ей баллы.

Если бы сейчас на светофоре я ни стоял первым, то со стопроцентной вероятностью поимел бы в зад впередистоящую тачку.

О чем она, черт её дери?

— Это вопрос? – поворачиваюсь к ней и смотрю в карие глаза. Они настолько темные, точно зерна горького кофе, что практически сливаются со зрачком. Черная миндалевидная бесконечность идеально гармонирует с бронзовым оттенком ее юной кожи. И я невольно задумываюсь, откуда она такая после долгой московской зимы? Нет, это не автозагар и не искусственный эритемный ультрафиолет, это плод смешения рас и кровей, и это чертовски красиво.

— Это умозаключение, — деловито поясняет Цыганка. – Вы не заплатили за парковку.

Что?

ЧТО… ОНА… ТАКОЕ?

Мой мир на мгновение перестает вращаться, парализованный действием испытуемого диссонанса. То есть эта мелкая грубиянка, обозвавшая меня козлом и старым жмотом, сидящая в машине с совершенно незнакомым ей взрослым мужиком в разодранных колготках и шортах, не оставляющих даже толики воображению, вот конкретно сейчас волнуется не о том, что не назвала мне домашнего адреса, и я везу ее непонятно куда, а куда больше ее беспокоит неоплаченная мною гребаная парковка!

— Не заплатил, — соглашаюсь, — и да, до участника Отечественной Войны я точно не дотягиваю, — утвердительно киваю и, блть, жду, какую потрясающую чушь выдаст ее несносный рот дальше.

— Вы не заплатили за парковку, вы не участник Войны, вряд ли являетесь героем Советского Союза, — пытаюсь подавить смешок, потому что девчонка с предельной сосредоточенностью загибает пальцы на руке. — Вы многодетный отец-льготник?

Твою мать!

Мне хочется спросить ее, для чего ей вся эта ненужная информация, но дело в том, что мне, блть, нравится! Нравится весь этот бред, который она несет!

— Я не многодетный отец-льготник, — растягиваю губы в улыбке. – Есть еще варианты?

Имбецильность — это врожденная патология, но конкретно в моем случае – приобретенная, иначе как назвать то, что я продолжаю поддерживать ее дедуктивные логические цепочки.

— Есть. Один. Если вы не заплатили за парковку, значит, вам обязательно придет штраф, — она сканирующим взглядом проходится по моему телу, задерживаясь на плечах, и возвращается с озорным блеском в глазах, кричащих, что у их хозяйки родилась очередная бредовая мысль. — У вас дорогой костюм, дорогая машина и, значит, штраф оплатить для вас не составит проблемы. Исходя из всего вышеперечисленного, можно сделать вывод, — моя пассажирка задумчиво замолкает, а потом жалостливо впивается в меня взглядом, — что вы – инвалид?

10. Константин

— Так рано уходишь? – Катерина набрасывает легкий шелковый халат, но струящаяся ткань спадает с плеча, оголяя красивую женскую грудь. Ненадолго задерживаю внимание, задумываясь о третьем раунде наших «судебных актов». — Мишаня раньше девяти все равно не придет, — от ее судебного всевидящего ока не утаить моего вновь вспыхнувшего интереса, поэтому она с присущей грацией сбрасывает тонкую ткань и сжимает в руках свою грудь.

Она, к слову, у Катерины шикарная: полная, подтянутая окружность, которая снова манит к себе прикоснуться.

С расстёгнутой молнией брюк подхожу к обнаженной женщине и смотрю в глаза, полные желания и похоти.

Серо-зеленые кошачьи глаза.

Не карие…

Обвожу большим пальцем контур ее лица и наблюдаю, как Катерина обхватывает его губами, облизывает, а потом втягивает в рот с характерным звуком.

Свободная, не скованная узами брака женщина в стократ отличается в сексуальной жизни от замужней. Она раскрепощена, сексуальна и умеет получать удовольствие, потому что секс для нее – не супружеская обязанность, а средство проявить и удовлетворить свое женское либидо.

Женщина в браке рациональна, скована обстоятельствами и бытом, ей больше не нужно изощрятся, чтобы тебя удивить и покорить, потому что ты уже в накинутом хомуте и никуда от нее не денешься, так зачем тратиться на какие-то дорогущие кружевные полоски, если за эти деньги можно купить столько продуктов! Близость с годами становится всё реже и фиксируется на идеальной, удобной ей миссионерской позе, потому что «я — не шлюха, чтобы иметь меня сзади». Случайный шлепок воспринимается как «я что, тебе кобыла на базаре?», а вылетевшее по неосторожности пошлое словечко оскорбляет ее тонкую душевную натуру.

Ее тонкая душевная натура извивалась, стонала и просила пожестче и сильнее до того, когда статус в ее профиле сменился с «в отношениях» на «замужем».

Ты уверен, что женился на игривой распутнице, но после двенадцати твоя секси-золушка превращается в зачуханную домохозяйку с пучком на башке и вечным «давай не сегодня, я устала и у меня болит голова».

С Катериной мы спим около двух лет. Когда оба любовника выгодны друг другу, получается самый отличный секс. Екатерине Полянской сорок лет, у нее есть подросток-сын, власть и потрясающее качество – она не замужем, и туда ее не загонишь даже под угрозой расправы. Катерина – отпетая карьеристка, придерживающаяся строгой феминисткой философии.

И мне это адски подходит!

Она не ждет от меня отношений, кольца на пальце и всякой прочей ванили. Она пользует мое тело для здоровья, а я получаю вдвойне: мне никто не трахает мозг после секса и во время судебных заседаний, потому что Полянская – судья.

Короче, я выгодно трахаю судью. Наши отношения без обязательств удобны друг другу. Мы не давали клятвы верности, но я уверен, что у Полянской никого кроме меня нет.

У меня тоже.

Я не люблю привыкать.

Я люблю комфорт.

А с ней мне комфортно.

Я абсолютно уверен в ее чистоплотности и женском здоровье. Ее запах, фигура, голос меня устраивают, а искать кого-то, чтобы снова приспосабливаться, — слишком затратно.

И к тому же, я брезглив.

Смотрю на губы Полянской, совершающие поступательные движения с моим пальцем и чувствую, как начинаю твердеть. Я здоровый мужик и реакция моего тела на сидящую передо мной на коленях обнаженную женщину закономерна. И не будь в моей квартире дочери, которой я обещал вечер в кино, я бы остался.

Вынимаю из теплого влажного рта Катерины палец и, не церемонясь, вытираю о молочную простынь.

— Не могу. Дочь ждет, — застегиваю ширинку и обвожу комнату взглядом, выискивая рубашку.

— Познакомишь? — лениво улыбается Катерина, облизывая мой голый торс жадным похотливым взором.

Мои брови взмывают вверх, и от нее это не укрывается.

Полянская переворачивается на спину и начинает смеяться, отчего ее голая грудь потрясывается точно желе.

— Романов, ты бы видел свое лицо, — накрывает руками глаза и лоб. — Как будто тебе сообщили, что ты проиграл дело. – Расслабься! Я пошутила! – веселится Полянская.

А мне ни черта не смешно.

Потому что, кажется, именно так намекают на отношения.

Мы изначально условились, что не нарушаем личные границы друг друга, не переступаем черту дозволенного и не позволяем себе лишнего.

На свою территорию я не пускаю никого.

Когда я закрываю входную дверь своей квартиры, за ней я оставляю всё, что для меня дорого и важно. А сейчас там еще и моя ожидающая дочь.

Порог моего жилища никогда не переступала женская нога, кроме дочери и уборщицы, приходящей два раза в неделю – пожилой азиатки Саури.

Моя кровать никогда не знала тепла женского тела, а кухонный духовой шкаф по сей день остается девственно чистым.

Вы же помните трех китов, на которых держится моя вселенная: работа-деньги-комфорт? Так вот, мой дом – это моя комфортная территория.

Катерина находит мою смятую рубашку, а я брезгливо морщусь, потому что ненавижу, когда что-то выбивается из моей идеальности.

11. Юля

«Я уже внизу. Спускайся»

Какого черта?

Смотрю на очередное сообщение Мота и от гнева готова разбить телефон о его крашеную голову.

Подхожу к окну и выискиваю черный Гелек Свирского, но на территории парковки моего дома пусто.

«Фиалка, я тебя жду, давай поговорим?» — вибрирует телефон в моих руках.

Не хочу я с тобой разговаривать!

Где ты раньше был?

Когда я всю ночь с субботы на воскресенье пыталась до тебя дозвониться?

Где ты был сегодня, в понедельник? И почему решил объявиться только лишь к вечеру?

У меня столько отчаянных вопросов, что, если честно, даже не хочется уже и ответы на них получать.

Как же я зла!

Я так зла и обижена, что с утра на занятиях по «Истории танца» удалила несколько наших совместных фотографий в соцсетях.

После того, как Мистер Костюм благополучно доставил меня до дома, я всю ночь пыталась дозвониться хотя бы до кого-нибудь из ребят с телефона брата. Но встречали меня лишь долгие гудки, либо оповещения о том, что абонент — не абонент.

Ночь с субботы на воскресенье была немыслимо длинной.

Кажется, я не спала ни минуты, плавая то к одной беспорядочной мысли, то к другой. В темноте ночи перед глазами всплывали картинки страшных людей в камуфляже и черных масках, сметающих всё на своем пути, но тут же образы менялись, и вот на меня уже смотрели карие ухмыляющиеся глаза с мелкими кисточками морщин в уголках.

Надо же, у нас глаза одного цвета, но такие разные оттенки. Его карий — светлый, уходящий в янтарный, практически оранжевый, словно корица, а мой – практически черный, точно темная бездна.

Сжимая под одеялом руку в кулак, я еще долго ощущала теплую мягкую ладонь в своей. Она большая и удобная, а еще очень нежная. У Матвея руки грубые, шершавые, приносящие дискомфорт сухими мозолями на подушечках его пальцев от частой игры на гитаре. Возможно, именно такими должны быть руки мужчины, а не мягкими лапками котенка, как у Костюма, но я не могла ни представить, как эти самые ухоженные нежные руки могли бы касаться… и трогать. Вот черт, о чем я думаю?

Потом кадры менялись и переносили меня в машину, в которой даже дышать было страшно. Такая же вышколенная, роскошная и богатая, как и ее хозяин. Я казалась себе мусором в ней, от которого стоило немедленно избавиться. В разодранных колготках и тинэйджерской толстовке в таких машинах не возят. Так зачем он меня вызвался подвезти? Меня, в первую встречу обозвавшую его старым жмотом.

Он – не старый.

Он — мужчина.

Мужчина, который успешен.

И от него вкусно пахло: уверенностью и новым кожаным салоном.

А его плечи… Его плечи – мечта Смелковского: широкие, раскрытые, несущие вперед грудную клетку и потрясающую осанку.

Он выгрузил меня точно посылку у подъезда и даже не спросил моего имени.

А я хотела, чтобы он спросил.

Чертов Романов Константин Николаевич!!!

***

Ближе к полудню воскресенья я смогла дозвониться до Бори. Друг рассказал, что их с ребятами отпустили еще тем же поздним субботним вечером, благодаря матери Матвея. Я даже не стала интересоваться про тех ребят, из-за которых началась драка.

Только к вечеру Боренька привез мне мой телефон, успешно сохранившийся у него в барабанном кейсе.

Среди пропущенных звонков от родителей, Алки, брата и Берга, не было ни одного гребаного звонка от моего парня.

НИ ОДНОГО!!!

То есть за все эти дни мой парень не искал меня и не беспокоился о том, жива ли я вообще.

А теперь уже два часа насилует мой телефон звонками и сообщениями и в итоге имеет наглость приехать.

«Фиалка не глупи выходи малышка»

Снова подхожу к окну.

Кроме тонированной БМВ у подъезда никого нет.

Ничего не понимаю.

Надеваю черные легинсы, поверх белые носки с банановым принтом, широкую нюдовую толстовку, волосы закручиваю в высокую гульку, а образ сельского гламура завершаю резиновыми сланцами.

Мне плевать, как я выгляжу. Пусть радуется, что я жива и относительно здорова, не считая мелких синяков, поцарапанных рук и коленей.

Уже в подъезде на первом этаже я прекрасно слышу басы, исходящие с улицы.

С трудом открываю подъездную тяжелую дверь, выигрывая в схватке с разбушевавшейся стихией. Неуправляемый порыв ветра срывает мой капюшон и набрасывает на голову. Обнимаю себя руками и кручу по сторонам головой, выискивая Мота.

Припаркованная черная тачка сотрясается низкими частотами, перекрикивая бурю, скрежет раскачивающейся урны и скрип подъездного фанерного козырька.

— Фиалка! – доносится со стороны автомобиля, и я вижу, как из открывшейся задней двери вываливается мой парень.

Тонированные окна машины опускаются, и мне удается разглядеть пассажиров, число которых явно превышает количество посадочных мест.