Потерянный Город

Глава 1

Я убежала из дома около полугода назад. Когда поняла, что с моей семьей больше жить нельзя. Нет, не потому, что отец был ужасным тираном, а брат насиловал меня по пятницам. Не потому, что когда отец выпивал на пару банок пива больше, он бил маму кухонным полотенцем, а я в это время пряталась под кровать и плакала от ужаса.

А потому, что их поглотила болезнь. Эпидемия. Безумие. Ее назвали «Агнозия-2». Сокращенно А-2. Все так и говорили: «А ты слышал про А-2? Нет? Как странно. Все только о ней и говорят».

Она пришла из-за океана из какой-то южноафриканской страны. По крайней мере, так говорила красивая женщина в телевизоре. Симптомы легко различимы – головная боль, почернение белков глаз, поражение участков мозга, отвечающих за воспроизведение в памяти различных объектов и воспоминаний. Под конец можно даже мать родную не узнать. И кровь. Кровь превращается словно в мазут, черный и смертельный мазут.

Так нам говорили в начале Великой Эпидемии. Все, кто мог: телевизоры, газеты, учителя, родители. Они уверяли, что все хорошо и жить хорошо.

Но они врали.

Люди умирали пачками, не доходя до дома. Зараза передавалась воздушно-капельным путем и имела различный инкубационный период: от дня до пары лет. Но независимо от этого, глаза и кровь чернеют практически сразу. Почему – никто не знал, ведь ученые поначалу отрицали летальные исходы. По их мнению, активно увеличивающиеся кучи трупов в городе – это нормально. Они всячески пытались сохранить порядок в паникующем обществе. За полгода население планеты сократилось с семи миллиардов до одного миллиона разрозненных, потерянных и испуганных особей высшей ступени развития.

Всему человечеству пришел конец. К нам не прилетели инопланетяне, не завоевали нас, не колонизировали. У нас не вылезли монстры из океанских глубин, пожирающие все на своем пути. Все началось с того, что кто-то где-то заболел.

Уже после первого месяца, когда стало понятно, что слова «Мы все умрем!» ужасающе быстро превращаются в реальность, нас бросили. Все человечество. Политики и прочие важные люди сбежали без объяснений и попрятались в бункерах и подземных убежищах. Телевизионные экраны зашумели бесконечными помехами. Уже никто не рвался убеждать напуганный народ, что все нормально. Потому что все летело к чертям с катастрофической скоростью. Когда не стало электричества, экраны телевизоров погасли навсегда. Города захлебывались в безумии и анархии. Передачи прекратили свое вещание, и планета утонула в неведении.

Мы перестали ходить в школу, там уже никто не преподавал. Отец не хотел это принимать, поэтому каждый день я уходила из дома с полным рюкзаком учебников и пряталась на заброшенной швейной фабрике. Где ошивался мой брат – одному Богу известно. Наверно, проводил последние дни человечества  со своими дружками.

Я стараюсь не оставаться на одном месте две ночи подряд, словно вирус идет за мной по пятам, поджидая за каждым углом. Хотя я каждое утро проверяю свою кровь, делая легкий надрез на подушечках пальцев, которые за полгода превратились в кровавые игольницы, сплошь и рядом истыканные. В любом случае, прошло уже почти полгода, а я все еще жива. Какое, никакое, но все-таки утешение.

Я иду по девяностому шоссе на восток, где по моим расчетам находится крупный город. Я вижу отблески далеких огней по ночам, когда наблюдаю за ним. Значит, там есть жизнь и надежда, раз есть электричество. Откуда оно там взялось, думать не хотелось, разберусь на месте. Хотя, возможно, это отблески погребальных костров. Главное – добраться туда.

Поначалу трупы закапывали, потом кто-то сказал, что мы так заразим всю землю в округе, как будто кому-то до этого было дело. И людей стали сжигать. Я это видела в собственном городе, когда первый месяц скиталась по знакомым улицам, боясь уходить далеко от родного дома, словно туда еще можно было вернуться. Огромные погребальные костры, вздымающие в небо черными столбами дыма и боли. Бесконечно несчастные люди вокруг. Матери и дочери, жены и мужья плакали, прощаясь с близкими и родными.

Только не я. Я не плакала. Первая мысль, возникшая в моей голове, когда я вернулась из школы и увидела тело отца с угольными глазами и распахнутым в крике ртом, была: «Так тебе и надо!». Мне не было его жаль, ни капли. Он постоянно бил мать, иногда избивал брата до полусмерти. Один раз досталось и мне, тогда я от удара отлетела назад, ударившись головой о журнальный стол. Перелом и сотрясение мозга. А он лишь сказал: «Так тебе и надо!»

Тело матери я нашла на кухне: она лежала около плиты, где уже закипела вода в кастрюле, все еще держа ложку в руке. Ее распахнутые почерневшие глаза с непониманием смотрели в потолок, словно спрашивая, как так вышло. Пожалуй, она единственная, кого мне было жаль, хоть она никогда не защищала нас. Если бы посмела встать поперек отцовского ремня, нас бы все равно избили. Но и ее тоже. Хотя нет, жалость для нее неподходящее чувство. Мне было стыдно, что она была такой слабой. Один раз я поклялась себе, что ни за что не стану такой, как она.

Брата я в доме не увидела – у него было семь уроков в тот день. Сколько я потом не блуждала вокруг своего района, его так и не встретила. Может, уже умер и его тело давно сожжено? Хорошо бы. Его мне тоже не жалко. Мерзкий извращенец, который решил, что ему можно совать свои органы в тело четырнадцатилетней сестры. Я была слишком испугана, чтобы сопротивляться. Да, и какая сейчас разница?

Глава 2

Сейчас я лежу на животе в яме около девяностого шоссе, вглядываясь в темную полосу леса впереди. Холод сжимает мои ноги ледяными перчатками. На дворе начало ноября, я уже сто раз прокляла себя за то, что не додумалась забрать из дома теплые вещи. На мне старые потертые джинсы, футболка с рисунком цирка, толстовка, куртка и рюкзак за спиной. Так как из дома я убегала в начале лета, моими были только джинсы и футболка. Остальное найдено и украдено из чьих-то домов, попадавшихся на пути. Я всегда извинялась перед пустым домом и призраками, обитающими в нем, за то, что вынуждена воровать у них одежду, припасы. Им-то уже все равно, а мне это может спасти жизнь.

Иногда, если хозяев не было дома, то есть – если они умерли вне дома, и я не рискую в темноте наступить на раздувшуюся голову, которая лопнет со смачным звуком, я позволяла себе принять холодный душ, если была вода. Даже иногда ночевала, сминая под собой чужие простыни, чьи истории я уже никогда не узнаю.

Город, мерцавший бледным светом на горизонте, должен был стать моим первым перевалочным пунктом. До него еще много километров пути, но мне идти все равно некуда. Да и незачем особо, а так – хоть какое-то подобие цели.

Я напугана, измотана, голодна. И бесконечно отчаялась. В свои четырнадцать лет будущее кажется безнадежным и воняющим дымом. От этого запаха я не отделаюсь еще очень долго – запаха горящих жизней.

В городе я планирую узнать, когда доберусь, последние новости: что творится в мире, что предпринимает правительство, что стало с другими людьми, если кто-то еще остался. Иногда мне кажется, что я единственная выжившая, но это, конечно же, не так. В такие моменты внутри как-то больно щемит и хочется упасть на колени, заплакать и умереть на месте.

 Еще мне необходимо пополнить свои скудные запасы продовольствия, так как впереди меня ждут длинные и одинокие километры безрадостной жизни.

Если, конечно, там впереди, куда уставлен мой взор, все еще кто-то дышит. Нынешнее положение дел не советовало особо полагаться на мечты. Когда все вокруг умирает, они – напрасная трата времени.

Я слишком долго блуждала по родным улицам в начале лета, дождавшись крайнего срока, поэтому город я покидала в спешке. Костров стало так много, что пламя их перекинулось на дома, а может, кто-то специально это все поджег, разбираться не было ни времени, ни желания. Полчаса, и город вспыхнул, как спичка. Убегая, я слышала крики и вопли за спиной, но я могла думать лишь о том, как мне скорее унести отсюда ноги. Возможно, там кричали мои одноклассники и соседи, но я была глуха к их крикам. Эгоистично, скажите вы? А что бы вы сделали на моем месте? Когда вам четырнадцать. Когда ваш родной город горит адским пламенем, унося в погребальном танце остатки вашего старого мира, все, что вы знали и любили? Когда вы маленькая напуганная девочка, жалевшая свою семью и желающая ей смерти одновременно? Когда вам больше некуда идти и некуда возвращаться?

Что бы вы сделали?

В тот день я бежала долго, преодолев, по моим подсчетам, около семи миль на запад, в леса, пока онемевшие от усталости ноги не подкосились. В тот день я поняла главное правило новой жизни: «Хочешь жить - не останавливайся».

И я шла. Бежала. Снова шла. Удаляясь все дальше и дальше от своего прошлого.

Постепенно я обрастала вещами: более вместительным рюкзаком, фонариком с тремя дополнительными батарейками, детской рогаткой и даже пожарным топором. Держать его, конечно, было тяжело, а замахнуться вообще из области фантастики, но я упорно тренировалась. Постепенно мои руки окрепли, держать его стало значительно удобнее и легче. Удалось даже пару раз наколоть дров и погреться у костра.

С провизией все было плохо. Охотиться я не умела, мелкой живностью, типа крыс и мышей-полевок, брезговала до сих пор. Все, чем я могу похвастаться – это ловкое воровство в подвалах домов и прилавков опустевших магазинов в поисках консервов и сухофруктов. Особенно я люблю изюм. Но это уже роскошь.

Еще у меня были скрученная веревка на плече, моток скотча, два бинта и упаковка анальгина, даже посчастливилось найти старый спальник, который спасает меня по ночам.

Надеюсь, дальше будет лучше.

Глава 3

Вот я здесь: в яме на обочине девяностого шоссе. Передо мной высится дорожный знак «Вестмайер – 50 миль», достаточно крупный город по старым меркам. Хоть путь и не кажется близким, но по сравнению с тем, что я уже прошла, легкое беспокойство.

Поначалу было очень тяжело совладать со своим одиночеством, не обронив рассудок. Не личным, когда тебя «никто не понимает», а глобальным, когда понимать уже некому. Когда никто не придет, не укроет тебя одеялом и не скажет, что все будет хорошо.

Потому что хорошо не будет. А-2 позаботилась о нашем мире, вычистив человечество как заразу. Остались лишь горстки разрозненных, одичавших, отчаянных людей, цепляющихся за остатки разума и цивилизации.

Но они боятся. И я боюсь. Болезнь витает в воздухе, пропитав каждый вдох и выдох. Мы все умрем, рано или поздно, вопрос только во времени.

Я еще пару минут лежу в яме, разглядывая из своего убежища автозаправку через дорогу. Мне постоянно кажется, что за мной наблюдают. Достаточно странное ощущение в мире, где больше мертвых, чем живых. Я всматриваюсь в тени, что скользят по серым стенам заправки, пытаясь высмотреть в них свои страхи.

Больше всего я боюсь встретить заразного. И подхватить болезнь от него. Пожалуй, можно будет сразу ставить на себе крест. Не хочу видеть, как чернеют мои глаза и кровь. Не хочу забывать, кто я. Какими бы больными и ужасными не были мои воспоминания о прошлом, они все-таки мои. И никто их у меня не заберет.

Мерзлая земля заставляет встать и двинуться вперед.  Здание высотой в один этаж давно разворовано. Разбитые окна, вырванные с петлями двери навевают тоску, но деваться некуда. Раньше на заправках часто устраивали магазины, поэтому я решила пойти проверить. Вдруг, повезет, и мне удастся найти немного провизии в виде старого шоколадного батончика или упаковки крекеров, завалявшиеся под каким-нибудь стеллажом.

Входная когда-то стеклянная дверь вся заляпана чем-то темным. Мне не хочется думать, что здесь произошло, но жуткие картины сами возникают в сознании. Я осторожно прохожу внутрь, включив фонарик. В помещение царит полумрак. Тени причудливыми узорами ложатся на пол. Пахнет спертым воздухом и гнилью. После морозной ноябрьской свежести, дышать стало на порядок сложнее, и я непроизвольно прижимаю ладонь к лицу.

Луч фонаря облизывает пыльные стены и пустые стеллажи. Все, что можно, давно украли, но я не теряю надежду найти хоть что-нибудь. Хотя бы одну баночку чего-нибудь съедобного. Последние три дня я питалась одним батончиком мюсли и тремя жесткими крекерами. Поэтому  я смело расхаживаю и заглядываю во все укромные места, словно хозяйка.

Прошел час. Результат – ноль. Удалось найти лишь туалет с трупом внутри, который, судя по запаху, уже давно здесь. Хорошо, что я распахнула дверь в санузел ногой, не пришлось приближаться к нему и проверять, заражен ли он.

Почему я сразу не помчалась прочь? У А-2 небольшой радиус действия, стоя буквально в двадцати метрах от зараженного, можно не заразиться. К тому же, у меня все еще очень мало запасов. И если я что-то не найду, то умру не от болезни, а от голода.

Я делаю последний обход по пустому магазину, с досадой разбрасывая ногой обрывки газет и журналов. На их страницах красивые девушки красиво выглядят. Не то, что я. Еще до болезни я не могла похвастаться красивой внешностью, сейчас – тем более.

Около места, где когда-то была касса, я вдруг замечаю дверь сбоку. Должно быть, я ее пропустила в первый обход. Там может находиться кладовка или туалет. Или склад с боеприпасами. И то, и другое было бы замечательно.

Я достаю из-за спины топор, крепко обхватив рукоять правой рукой. Дверь как дверь. Ничем не примечательна. Левой рукой с фонарем я слегка толкаю ее, и она медленно распахивается, обнажая зев темного коридора.

Яркий луч разрезает темноту надвое. Впереди я вижу еще одну дверь, вдоль стен стоят точно такие же пустые стеллажи, как и в торговом зале. Я прохожу внутрь, зря щелкаю переключателем справа от двери. Электричества теперь почти нигде нет. Ну, я его еще не встречала с тех пор, как сгорел мой город.

Мне кажется, что слышу легкое шуршание в дальнем конце, как от крыс. Когда постоянно живешь в оглушающей тишине, даже взмах крыла птицы кажется пушечным выстрелом. Я моментально замираю, вздернув топор и обшаривая стены лучом фонаря. Но все стихло. Может, мне показалось. А может, крысы. Я уже серьезно подумываю, какие они на вкус.

Когда до второй двери остается около двух метров, я останавливаюсь, прислушиваюсь к возможному движению. Тишина.

Ручка холодная. Скорее всего, не заперто. Но открывать я не спешу, так как тот звук меня насторожил. Я уже около месяца не встречала никого живого. Так и самой  в животное превратиться можно.

Я открываю дверь, и моему взору предстает маленькая кладовая – всего два на два метра, вся заваленная тряпками и пустыми банками. Мне в нос бьет такой резкий запах тухлятины и мочи, что аж глаза слезятся. Хочется сразу же выскочить, но движение слева меня останавливает.

Я замечаю, что груда тряпья в углу, это человек.

И он дышит.

Глава 4

Человек сидит на полу, прислонившись к стене, и, кажется, спит. Я пугаюсь, что он заразный и резко вздергиваю руку с фонариком, зажимая рот. Теперь понятно, откуда запах мочи – он тут не первый день.

Черт! Черт! Черт! Если он заразный, то и я теперь тоже! Я стояла слишком близко к нему! Слишком!

От резкого скачка света, он просыпается и открывает глаза, сразу же сощурившись, потому что я бесцеремонно свечу на него. Мне просто необходимо разглядеть, какого цвета у него глаза.

Жизненно необходимо.

Секунду мы смотрим друг на друга, как две статуи. Это парень, он выглядит немного старше меня. Я думаю, ему и восемнадцати нет. У него темные скатанные волосы, и одет он в лоскуты, некогда бывшие нормальной одеждой. Не похож на заразного. Я продолжаю светить ему в глаза, пытаясь разглядеть, черные они или нет. Заразен он или нет!

Черт!

Я успеваю отметить, что его левая рука пристегнута железными кандалами к трубе, что под сгибом уходит в стену. Интересно, кому понадобилось его тут пристегивать? Забавная ситуация, однако.

А в следующую секунду он поднимает другую руку, и в ней сверкает пистолет. Он стреляет без предупреждения. Я лишь успеваю согнуть колени, прогнувшись назад и брякнувшись неуклюже вниз. Фонарик со звоном  разбивается об стену, разлетаясь снопом искр и стекла. Я слышу собственный крик, но никак не могу определить – задел он меня или нет. Кажется, я выронила топор. Боже, где мой топор?

Я нащупываю его на полу, и деревянная рукоять сладко ложится мне в ладонь. Я могу отбиться, ответить, нанести ему удар и убить этого парня, пока он не заразил меня или не пристрелил. Даже не знаю, что лучше. Я уже вижу, как его, череп подобно грецкому ореху, расколется пополам от удара, сочно брызнув кровью на пыльные стены.

Вот только я без недели пятнадцатилетняя девушка, в которую первый раз в жизни стреляли в упор; которая ни разу никого не била, тем более топором, да и держит его еле-еле; которая даже таракана дома никогда не убивала, а лишь плакала над ним. Я не смогу его убить. Никогда.

Выстрел оглушает меня настолько, что, кажется, больше я не смогу слышать. Я открываю глаза, стоя на карачках прямо на пороге этой комнатушки. Хорошо, что я не зашла внутрь, иначе лежала бы сейчас бездыханной тушкой, а он спокойно пожирал бы мою плоть. Монстр, сумасшедший, заразный.

Я разворачиваюсь к выходу и быстро ползу прочь, царапая топором пол. Вот так, боец всех бойцов. Вместо драки, я трусливо удираю. Я даже не удосуживаюсь оглянуться и посмотреть, куда он попал. Чувствую, как у меня от страха колотится сердце, выпрыгивая через глотку. Я не в силах рационально мыслить и мечтаю лишь убраться отсюда подальше.

-Эй! Эй! Стой! Я не заразный!

Он кричит мне в спину, надеясь, что я вернусь. Ага, уже бегу! Он только что чуть не пристрелил меня, а теперь зовет обратно? Чтобы не промазать в этот раз?

-Да стой же ты! Я думал, ты больная!

«Сам больной» - мелькает у меня в голове.

-Вернись! – я слышу лязг цепи об трубу, видимо, он пытается встать и догнать меня. Хах, он-то прикован, а я нет.

Я проползаю мимо стеллажей, подгребая топор, как подбитую ногу. Клубы пыли с пола поднимаются и лезут мне в нос и глаза, но это меня волнует меньше всего. Ни минуты не останусь в этом здании с этим заразным психом, который только что чуть не продырявил мне голову.

-Выпусти меня! – орет он из кладовки, срывая голос. –Ты должна мне помочь! Кроме тебя мне больше некому помочь!

Он так истошно заорал, что у меня аж сердце защемило. Я бегло оглянулась, что он стоит на коленях в груде тряпок, среди затхлой вони, прикованный к трубе, и смотрит на меня как на последнюю надежду человечества. Так мне, по крайней мере, показалось в свете, что пробивался с улицы. Мой фонарь-то разбит. Только я ничем не смогу ему помочь. Нет, нет, нет. Я с противной тяжестью я отвернулась и поползла дальше, в торговом зале встала на ноги, отряхнулась и бросилась к выходу. Его крики за моей спиной постепенно стали стихать.

Нет, он заразный, который хитрит и пытается выманить меня, чтобы убить. Мне так и не удалось разглядеть цвет его глаз, и это не просто пугало меня, это приводило в ужас. Я могу быть заражена. Вот так нелепо может закончиться моя недлинная и не очень счастливая жизнь. Зачем я только пошла в эту кладовку?

Я вылетаю на улицу, глядя под ноги, то и дело, цепляясь за стеллажи и дверные косяки, чтобы не упасть. Звон в ушах постепенно стихает, но голова все еще вибрирует от выстрела. Одному Богу известно, как пуля прошла мимо, видимо, мне еще рано записываться в подземное войско мертвых. Ноябрьский ветер встречает меня ударом в грудную клетку. Морозный воздух щиплет нос, а ветер рвет взмокшую ветровку. Несмотря на то, что на улице минус, хоть и небольшой, мне жарко.

Я широко открываю и закрываю рот, чтобы надышаться, как рыба, выброшенная на берег. После запаха мочи и гнили, мне кажется, что я попала в рай. На улице по-прежнему никого, лишь отблески далекого города напоминают о том, что я не одна.

А, ну да, еще есть псих в кладовке.

Проходит минут десять прежде, чем я успокаиваюсь. Все это время я хожу туда-сюда около входа на автозаправку. Нет, я его не выпущу, он заразный. А даже если нет, он отощал, пока там сидел, еду сам добывать не сможет, а я нас двоих не прокормлю. Он будет мне обузой.

Глава 5

За половину дня расстояние до автозаправки прилично возросло. Я стараюсь не думать о том парне, о заразном, но его умоляющие глаза преследуют меня, как наваждение. Мне даже порой кажется, что он сейчас выскочит из-за дерева и пристрелит меня в отместку за то, что не помогла ему.

"Ты должна мне помочь!"

Ничего я ему не должна.

Мысли, что я заразилась, панически носятся по голове, заставляя меня каждые полчаса тыкать булавкой себе в пальцы, проверяя цвет крови.

Пока что она нормального человеческого цвета.

Подушечки пальцев начинают болеть от постоянных проколов, но я не могу не проверять, иначе сойду с ума. Я должна убедиться, что здорова.

Вновь укол. Цвет нормальный. Паника внутри постепенно стихает, но я все еще на взводе.

Я разбиваю лагерь на ночлег в густом леске, из которого рукой подать до девяностого шоссе. Я стараюсь держаться ближе к нему, так как это признаки остаточной цивилизации, остаточного мира, который погряз в болезни и безумии. Мне так проще не сойти с ума. Да и в чащу углубляться страшно.

Лес пахнет свежестью и снегом, хотя земля еще голая. Я помню этот запах с детства. Когда выпадал первый снег, укрывая все легким серебром, мама всегда брала меня в лес искать сокровища. И мы их находили: свернутые в платочки различные безделушки. Сломанные заколки и гребешки для волос, браслеты и кольца без камней. Мама всегда говорила, что они прошли через много битв, поэтому так выглядят. Должно быть, она сама заранее прятала их по всему лесу. Сейчас мне это кажется таким важным.

Чем-то, что не стоит забывать. Если не иметь таких драгоценных крупиц приятных воспоминаний, то можно очень быстро съехать с катушек.

Как глупо будет умереть прямо сейчас, заразившись от какого-то психа, которого я могла просто пройти мимо. Пройти мимо собственной смерти.

Я усаживаюсь в основании широкого дуба, надеясь, что его корни с трех сторон хорошо защитят от ветра ночью. Снова проверяю кровь. Нормальная. Можно было бы развести огонь, но жарить мне все равно нечего, а зря привлекать внимание непрошенных гостей, будь то люди или звери, я не хочу. Встретилась сегодня уже с одним, хватит.

Снова, как только я закрываю глаза, я вижу его, пристегнутого к мощной трубе. Он, наверняка, давно не ел и не пил. Мне все еще любопытно, кто и зачем его туда приковал. Как долго он там? Должно быть, он при смерти. Ну, а мне-то что? Каждый сам за себя. Я сама-то не уверенна, что не при смерти.

Вот только мне теперь постоянно кажется, что я слышу его: "Ты должна мне помочь! Я думал, ты больная!"

Ближе к полуночи, перекусив пачкой крекеров, мне удается провалиться в  тревожный сон. Я вижу маму, она стоит на краю утеса, и ветер развевает подол ее платья. Она прекрасна в лучах уходящего солнца. Я хочу сказать ей об этом, подойти и обнять, вдохнув запах мыла и выпечки, и чтобы все было как раньше. Чтобы А-2 исчезла, чтобы мир вернулся в старые квартиры. Я снова хочу искать снежные сокровища в ноябрьском лесу.

Но я не могу идти. Обернувшись, я замечаю, что моя левая рука пристегнута кандалами к трубе, что петлей торчит прямо из земли. А мама стоит на утесе и смотрит на меня. Ветер растрепал ее волосы, но она серьезна. Слегка мотает головой, как раньше, когда я ошибалась или что-то роняла. Она мной недовольна.

Я дергаю руку, но кандалы сильнее. Они удерживают меня тут, когда я так близка к своей маме, до нее рукой подать. Я от злости начинаю пинать трубу, надеясь расшатать, но толку никакого – она намертво впаяна в землю.

Слезы разочарования текут по моему лицу, обжигая холодную кожу.

Во сне начинается снег, он валит крупными хлопьями, покрывая все тонким слоем. Вдруг я замечаю за ее спиной заразного, что ползет по земле, как паук, и смотрит на нее черными углями глаз, словно прожигая дыру в спине.

Я начинаю истошно кричать, звенеть кандалами об трубу, привлекать его внимание, но он пристально смотрит маме в спину, а из его рта течет слюна, капая на промерзлую землю. Странно, раньше заразные почти не представляли угрозы для других людей, не считая того, что были разносчиками новой чумы, ходячими минами замедленного действия. Я рвусь вперед, падая в снег на колени, как собака на привязи, и вою от ужаса и отчаяния.

Мама все еще стоит и осуждающе смотрит на меня, словно совершенно не замечая моего бешенства.

Заразный, шатаясь как последний пьяница, встает на ноги. Мама его по-прежнему не видит. Он делает еще один шаг и набрасывается на нее.

Я просыпаюсь с застрявшим в горле криком, и сначала мне кажется, что я все еще на утесе. Ночью пошел снег, поэтому теперь лес укрыт его одеялом. Я хлопаю глазами, пытаясь прогнать образ мамы с заразным за спиной. Постепенно реальность услужливо раскрывается мне.

Сейчас, должно быть, часа четыре утра, лес еще спит, но уже готов встречать новый день в заразном мире.

Проверить кровь! Проверить кровь!

Если я заразилась от него, то она уже точно почернела, там дело буквально в одних сутках.

Тыкаю, нажимаю на красный палец. Появляется капелька нормальной крови.

Не заразилась.

Глава 6.

Потратив почти весь день на дорогу, я, наконец, различаю впереди обветшалые стены автозаправки. Надеюсь, он все еще там.

Надеюсь? НАДЕЮСЬ?

Меня одолевают странные чувства, с одной стороны, освободив его, я поступлю архиправильно, поправлю свою карму, возможно, заработаю уютное место в раю рядом с виноградным деревом. С другой, мне на шею сядет изможденный парень, который постоять за себя не сможет, хотя у него есть пистолет. Нет, я могу просто ведь  освободить, тащить его за собой в лес совсем не обязательно.

Я на секунду останавливаюсь в дверях магазина. Внутри тихо, мне кажется, с тех пор, как я вчера ушла, здесь ничего не изменилось. Даже пахнет тем же отчаянием и пылью.

 Вдруг у него остались патроны? Он снова попытается пристрелить меня? Почему я раньше об этом не подумала. Хотя, не уходить же с пустыми руками, надо пойти посмотреть, жив ли он вообще.

Если нет, я буду счастлива, потому что мне не придется терзать себя сомнениями и угрызениями совести. Тогда я просто заложу его тело тряпками и газетами и покину это место, прикинувшись, что никогда тут и не была.

На улице темнеет, еще один зараженный день клонится к завершению. Я к ужасу обнаруживаю, что зря пришла. В любом случае, заночевать мне придется здесь - среди пыли, пустых стеллажей и обрывков газет. Возможно, и с трупом за стеной. Точнее, с двумя. В ночь путешествовать обратно я не собираюсь. Я выработала определенные правила выживания в мире, что достался мне после А-2. И одно из них – ночью – минимум движения.

Если это не вопрос жизни и смерти.

Я несмело захожу в магазин, стараясь не шуметь, не хватало еще выдать себя раньше времени. Дойдя до первой двери в коридор, ведущий к кладовой, я достаю топор из-за спины и останавливаюсь. Тишина. Может, он спит или умер?

И тут я слышу его голос.

-Господь - Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться.

Его шепот еле слышен, и мне приходится задержать дыхание, чтобы расслышать хоть слово. Когда до меня доходит смысл сказанного, я теряют дар речи. Глаза начинает щипать от слез, а дыхание уходит в область пищеварения. Меньше всего я ожидала услышать, как он молится. В мире, где Бог покинул нас, в кого не плюнь, попадешь в атеиста.

-Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, 3ло укрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.

Я начинаю бесшумно вторить ему, глядя безучастным взглядом в грязный угол. Мама всегда читала эту молитву после очередных побоев отца. Я тоже, после очередного изнасилования брата. Прошлое черной пеленой хватает за горло, мне нечем дышать.

-Если я пойду и долиною смертной тени. Не убоюсь зла.

После этого я слышу щелчок.

Он попытался застрелиться из собственного пистолета!

Вот и ответ, есть ли у него еще патроны.

Затем он издает истошный вопль и выкидывает пистолет из кладовки. От силы удара, открывается дверь, что разделяла нас. И теперь он точно меня видит, стоящую в проеме на фоне уходящего дня.

Он замолкает. Какое-то время мы смотрим друг на друга, как побитые брошенные псы: затравлено, с недоверием. А еще у меня нет фонарика, поэтому я не могу точно сказать, что написано в его глазах.

-Еще оружие есть? - спрашиваю я, демонстрируя ему топор в руках.

-Нет, - он покорно сидит, не сводя с меня пристального взляда. Я осторожно подхожу, не сводя с него глаз, и отшвыриваю ногой пистолет в дальний угол. Он с лязгом ударяется о стены.

Подберу потом.

-Ты болен?

-Нет.

-Почему я должна тебе верить?

-А ты и не должна, - говорит он.

-Я и не верю.

-Почему же тогда вернулась?

-Как мне проверить, что ты не болен? Из-за тебя вчера разбился мой фонарик.

-У меня есть еще.

У него есть фонарик? Так-так.

-Где?

-В торговом зале. Но почему я должен тебе выдавать, где спрятан мой тайник?

-Не должен, но поверь, это твой единственный шанс выбраться отсюда живым.

-Снова бросишь?

Я запнулась на ответе, но потом все-таки утвердительно кивнула.

Странно, вчера я перевернула всю заправку, не найдя ровным счетом ничего полезного. Блефует? Что ему с этого? Не найду его тайника, просто уйду.

Я сама не понимаю, какого черта я тут забыла. Он смотрит на меня своими глазами, словно заглядывая внутрь, заставляя поежиться и понять, как смешно я выгляжу: с топором против прикованного полуживого трупа. А я даже не вижу, какого они цвета, лишь отблеск уходящего света из окон отражается в его глазах.

-Так что? Где тайник?

-Третий стеллаж от туалета, отодвинуть, под плиткой.

Я вернулась в торговый зал, с легкостью нашла третий стеллаж, такой же пустой, как и все, поэтому сдвинуть его труда не составило. Под ним обнаружилась плохо лежащая плитка, словно кто-то ее кинул сюда для вида. Убрав парочку квадратов, я нашла потрепанный рюкзак.

Глава 7

Всю.

Целиком.

Боже, Боже, Боже! Мы сидим с Алексом в тесной темной кладовке, пропитанной отходами жизнедеятельности, прижатые друг к другу, и нам страшно. Ну, мне, по крайней мере, точно. До чертиков. Я слышу частое дыхание этого чокнутого парня, и первый раз за последние сутки, я рада, что не одна, пусть даже рядом с психом. Если бы бандиты настигли меня одну на подходах к Городу, я была бы уже трупом. С другой стороны, не вернись я сюда, могла вообще с ними не повстречаться.

Мы сидим и слышим, как они покидают здание, выходя через главные двери в полном молчании. Совсем скоро здесь все поглотит пламя. Непрощающее пламя, сожравшее тела почти всего человечества. Конец. Я понимаю, что будет дальше – никакого спасения, мы сгорим заживо. Ну, Алек-то точно, а я смогу выжить, если у меня получится сбежать и не попасться в лапы этих головорезов на выходе.

-Давай, руби топором цепь! - он резко приходит в движение, вскакивая на ноги и натягивая кандалы, больше не боясь быть обнаруженным. Они же не идиоты, чтобы возвращаться в горящее здание.

-Что? Ты с ума сошел? Я…нет…не смогу! – у меня аж дыхание перехватило. Он совсем тут головой тронулся? Я не могу похвастаться, что хорошо управляюсь с топором, черт, да я вообще хреново с ним управляюсь. Сейчас как оттяпаю ему руку, будет знать.

Я на секунду закрываю глаза, стараясь не потерять сознание от разрастающейся паники. Надеюсь, этот парнишка не сильно мучился.

-Ты сможешь, иначе мы сгорим!

«Ты сгоришь», - чуть не поправила я.

-Ты моя последняя надежда, не уходи! Не бросай меня!

Снова.

Видимо, он что-то прочитал в моих больших испуганных глазах, раз такое сказал. Интересно, как я сейчас выгляжу? Потрепанная, грязная, замерзшая, с топором наперевес. Первая невеста на селе.

Но я, действительно, совсем не для того проделала такой огромный путь, чтобы бросить его гореть заживо. Пришлось признать это самой себе, что я уже заранее знала, что мне придется его освободить.

В его серебряных глазах читался панический ужас. Я судорожно крутила фонариком, словно могла на полу найти случайно завалявшийся ключ от наручников. В такой момент, ты понимаешь, что есть люди, которым намного страшнее тебя, потому что он без моей помощи действительно погибнет. Вот так, с легкого прикосновения судьбы, ты становишься чьим-то спасителем.

Или не становишься.

-Ладно, но если я тебе отрублю руку, извини, пришить не получится, - я выжимаю подобие улыбки, чтобы хоть как-то его подбодрить. –Будешь так ходить! Держи фонарь и свети.

-Но это лучше, чем сгореть заживо.

Не поспоришь. Не хотела бы я оказаться на его месте. Ни до, ни после.

Я заношу топор над головой, стараясь унять дикое биение сердца и трясущиеся руки, нет, не ходить мне в хирурги. В голове яркими красками вспыхивает картина, как я отрубаю ему кисть, словно кусок хлеба. Так, надо  сосредоточиться, ничего сложного: просто разрубить цепь и не оставить парня без руки. Я в здании, которое вот-вот сожгут, пытаюсь освободить человека, который еще вчера чуть не застрелил меня в упор. Отличная вечеринка, жалко колпаков не раздали.

Я быстро выдыхаю и опускаю топор, и он с  дзенькающим звуком ударяется в трубу. Цепь цела, рукоять топора сдирает кожу с моих ладоней, отчего они вспыхивают болью.

-Давай снова! – Алекс кричит, как умалишенный. По правде, я сама уже мало что различаю. То ли мои глаза так сильно слезятся, то ли я действительно плачу от ужаса.

Я снова заношу топор, и второй удар приходиться в цель – цепь со звоном распадается, вышибая сноп искр. Деревянная рукоять топора прожигает содранные ладони. Не дожидаясь благодарности, Алекс хватает меня за руку и выбегает из кладовки, на бегу поднимая валявшийся в углу пистолет.

Я даже пискнуть не успеваю, с трудом различая, куда ставить ноги в этом бесконечном мусоре, чтобы не навернуться и не сломать шею. Это было бы обидное завершение такого прекрасного спасения.

Я спотыкаюсь обо что-то и падаю, выпуская Алекса. Успеваю заметить, что это парень валяется у меня под ногами. Его пустые глаза смотрят с укоризной, мол, могла помочь. Но я вряд ли чем-то бы ему помогла - из дыры на его лбу вытекает темной струйкой кровь, сливаясь с пылью, а огонь уже поедает старую куртку. Я отворачиваюсь, сдерживая рвотные позывы. Никогда не могла смотреть на мертвых.

Если бы этот парнишка не трогал труп в туалете, его и не убили бы, и тогда они могли спокойно обыскать всю заправку и найти нас. По всему выходит, что мне стоит сказать спасибо. Только вот ему уже все равно. Мертвым благодарности не нужны. Одна жизнь взамен на две.

Алекс одним движением вздергивает меня, ставя на ноги, и снова кидается к выходу, буквально выталкивая меня на улицу. Снаружи темно и прохладно, я счастлива влететь в морозный ветер, как в омут. Я оббегаю заправку и прячусь в тени деревьев, стоящих неподалеку, на случай, если браконьеры не ушли далеко. Вряд ли они вернутся, но осторожность еще никому не мешала.

Почему Алекс еще не вышел? Он что, совсем рехнулся? Точно, псих.

Через минуту я поняла почему, когда он вернулся с джинсами, курткой и обувью того самого парня, что сам того не зная, спас наши жизни. Огонь успел неплохо пожевать их, но сравнивая с обносками, в которых был Алекс, это уже что-то.

Глава 8

Алекс будит меня, когда на светлеющем небе появляются первые признаки рассвета, окрашивая верхушки деревьев в сиреневые кружева. Видимо, ночью в какой-то момент я отключилась.

-Долго я спала?

-Пару часов.

-А ты?

-Потом посплю.

Теперь я, наконец, рассмотрела цвет его глаз. Они были стальные, холодного серебряного цвета.

Пока он отвернулся, я быстро проверила свои карманы и пожитки в рюкзаке. Добро добром, но я его совсем не знаю, а остаться с пустыми руками  на пустой заправке мне совсем не хотелось. Я прекрасно понимала, что он мог запросто за ночь обчистить мои карманы и перерезать горло своим ножом. Или моим топором. Или пристрелить.

Что бы выбрать?

Однако он этого не сделал.

Перекинувшись еще парой слов о дальнейшем направлении пути, мы покинули заправку. За всю дорогу мы не встретили ни одного признака жизни: ни животного, ни насекомого, ничего. Даже следы браконьеров пропали. Очень надеюсь, что они держали путь в другую сторону, и мы не рискуем встретить их за ближайшим поворотом. Голая холодная земля безмолвствовала. Алекс прав, если в этих краях и водилась какая-то живность, то ее либо уже всю перебили на корм, либо она ушла в спячку до весны.

Мы идем долго, стараясь не задерживаться на пустых открытых местах. Не знаю, от каких призраков убегает этот псих, но мне нравится, что он осторожный. Осторожный – значит живой.

Ближе к ночи я совсем выбиваюсь из сил. Ноги горят, словно мне в кроссовки наложили раскаленного угля, да не предупредили. На кой черт я вообще поплелась с ним? Без него можно было бы растянуть припасы на более дальнюю дорогу, а, значит, не обязательно было бы каждый день совершать убийственные марш-броски. Мне хочется завыть, но я слишком измотана даже для этого. Я мечтаю упасть, заснуть и никогда больше не просыпаться.

Мы молчим. Бесшумно на плечи ложится ночь, принося с собой  холод. Еще только ноябрь. Мы весь день ничего не ели, остаток драгоценной воды закончился еще пару часов назад. Если в ближайшее время не пойдет снег, мы умрем.

Изнуряющая ледяная ночь забирает последние силы, поэтому, когда Алекс останавливается в подножии небольшого холма, я не сопротивляюсь. Я еле держусь на ногах, он вырывает для меня подобие ямки, застилая ее еловыми ветками, поверх которых укладывает спальник. Вышло вполне сносно.

-Не царские хоромы, но…

-Сойдет, - крякаю я, бухнувшись в нее без задних ног.

Мне дико хочется есть, но еще больше мне хочется умереть. Все чаще перед глазами всплывает тот парень, что поймал пулю от своего приятеля. Я уверенна, что его безмолвный взгляд еще долго будет стоять у меня перед глазами. Пора бы привыкнуть, столько трупов уже осталось позади, вот только каждый раз – как новая рана в сердце. Как к этому вообще можно привыкнуть?

На его месте мог быть кто угодно. Алекс или я. Или маленький ребенок. Если думать так о всех сгинувших, то можно самой скоро с рассудком распрощаться. Человеческая натура имеет предел, ты можешь пройти сто войн, перевязать тысячи отрезанных ног и рук, но один вид застреленного ребенка тебя сломает.

Я просыпаюсь уже ближе к обеду. Ранее зимнее солнце, не успев толком прогреть землю, уже несется к горизонту, оставляя нас наедине с холодеющими ночами.

Первым делом я провожу ежедневный ритуал, повторяя про себя, чтобы ничего не забыто, и что я все еще я: «Меня зовут Ребекка Вай, мне почти 15 лет, мою маму звали Аэри, а отца Дэнни. Он бил ее синим кухонным полотенцем раза по два в неделю. Моего старшего брата звали Стиви, он насиловал меня каждую пятницу, когда приходил после гуляний с друзьями. Я все помню. Я никого не забыла».

Я усаживаюсь удобнее на еловых ветках, и замечаю, что Алекс сидит с моей бутылкой воды, которую мы вчера опустошили еще днем. Она полная.

-Хочешь? – он протягивает ее мне.

-Где ты нашел воду? –удивляюсь я, жадно выхватывая бутылку и проглатываю добрую треть. Вода восхитительна, она обдает льдом мое горло, отчего вся грудная клетка раскрывается, и хочется дышать-дышать, как никогда не дышалось.

-Бродил вокруг в поисках еды и нашел ручей с ключевой водой.

-Мы сможем потом еще набрать? – спрашиваю я, понимая, что могла за секунду опустошить остатки последней воды.

-Да, можешь пить.

Вот так. Спасла его я, а шефство взял он.

-А еду?

-Что?

-Еду нашел?

-Коренья, моя бабушка в деревне заваривала такие для настоя. В любом случае, они не ядовиты, - он разворачивают руку. На его ладони гнездятся три скрюченных корня.

Я беру корень и нюхаю: тонкие запахи снега и земли освежают меня.

-Приятно пахнет.

-Выбора у нас все равно особо нет, чем питаться.

Алекс пожимает плечами и принимается жевать один корень. Я только сейчас замечаю, какое у него осунувшееся лицо, как расползлись темные круги под глазами. Волосы как крыло ворона, а плечи широки и упруги. Из-за такой спины и язык не страшно врагу показывать.

Глава 9

Мы переночевали здесь же у подножия холма, пополнив запасы воды и кореньев. Алекса не было три часа, но он принес всего небольшую горсть. К сожалению, это все, что мы имеем. Счастье нам не улыбнулось: силки оказались пустыми, как и мой желудок,  что ежеминутно напоминал мне о своем существовании, приходилось прикладывать немало усилий, чтобы его утихомирить.

Как же я, оказывается, отвыкла от людей. Всю ночь мне мерещилось, что он сейчас схватит мой топор и одним движением отделит голову от тела, напьется моей крови и вымажет в ней ладони. Поэтому я держала топор при себе, даже когда Алекс попросил дров нарубить, я ответила, что ветки можно и руками собрать. Он смерил меня взглядом, который я не смогла распознать.

Закон номер четыре. Никому не доверяй и надейся только на себя.

Даже не смотря на то, что он принес мне воды и кореньев.

Ночная тьма мягко укутывала спящий лес, играя в его кронах серебристыми звездами. Нигде не было слышно ни звука: не хрустнет ветка под ногой неосторожного животного, не крикнет в лесной глуши ворона. Тишина и спокойствие. Порой бывает так тихо, что слышишь, как кровь бежит по венам.

Алекс предложил лечь вместе, чтобы экономить тепло.

-Еще чего, - съязвила я.

-Ну, как знаешь, - он пожал плечами и отвернулся от костра. – Если ночью замерзнешь, не мои проблемы.

-Вдруг ты хочешь мне горло перерезать?

-Если бы хотел, уже сделал бы, - ответил он, покрутив в руках охотничий нож.

Да, я лучше замерзну насмерть, чем притронусь к тебе.

Я заметила, что он не ахти как разговорчив, хотя держится уже проще, чем вчера. Да я и сама забыла, что и как нужно говорить людям, как правильно составлять предложения и формулировать мысли. Совсем одичала.

Я тушу последний язычок пламени, жевавший ветку, и тоже отворачиваюсь.

С одной стороны, я рада, что он не лезет с расспросами, какого черта пятнадцатилетняя девка тут забыла с топором наперевес. Я в свою очередь не лезу к нему, хотя любопытство и страх грызут меня изнутри тонкими когтями. Я действительно боюсь, что он попытается убить меня снова.

С другой стороны, мне хочется узнать его поближе.

Я проснулась раньше Алекса, и направилась на холм, в основании которого мы разбили лагерь, чтобы определить стороны света и найти очертания Города. Опавшая и уже пожухлая листва создавала плотный ковер, который приглушал мои шаги. Я не хотела будить своего попутчика, так как все еще не доверяла ему. Порой одолевали мысли взять рюкзак по-тихому и уйти в лес, слившись с тенями. А он пускай сам как-нибудь. Спасла, и на том спасибо. У него есть нож и пистолет, не пропадет.

Я вступила на холм, и сильный ветер встретил меня морозной пощечиной. Пахло снегом и чем-то еще, но я не могла определить, чем именно. Глаза резанул хлесткий ветер. Мне хотелось надышаться этой чистой свежестью, словно это могло защитить меня от болезни, сожравшей почти все человечество.

Внизу простиралась роща с ощипанными кривыми деревьями. Они, словно людские карикатуры, черными ветвями под немыслимыми углами тянулись в промозглое небо, словно вирус добрался и до них. Но у них, в отличие от людей, есть шанс выжить. Когда сгинет последний человек, природа восстановит планету, а нас, паразитов, уже не будет.

Как я ни старалась, Города впереди не было видно. Значит, он за моей спиной, а получается, что все время, что мы шли от заправки, мы удалялись от него. Я прокручиваю в голове, говорила ли я Алексу, куда направляюсь, пытаясь понять, сделал ли он это намеренно.

Внезапно, меня разбирает злость. Черт! Это он во всем виноват! Он повел меня сюда! А я, как дура, побежала! Столько без него обходилась, и сейчас обойдусь!

Были бы у меня припасы еще на пару деньков, тогда развернуться и пойти назад в сторону заправки не было бы проблемой. Но у меня, у нас нечего есть. Мы совсем голые.

Я вприпрыжку добираюсь до нашего импровизированного лагеря, хватаю рюкзак с земли, запихивая в него бутыль с ключевой водой и наспех свернутый спальный мешок. От негодования у меня трясутся руки, отказываясь справиться даже с такой простой задачей.

-Что случилось? – Алекс проснулся. Он сидит и смотрит на меня недоуменным взглядом.

-Мы не идем в Город, да? – слишком резко спросила я.

-Нет, не идем, - коротко ответил Алекс, не выказав и грамма удивления.

-Почему? Ты специально повел меня в другую сторону?

-Там нас убьют.

Вот так просто. Констатируем факт.

-С чего ты взял?

-Я знаю это.

Его спокойствие выбивало из колеи, руки вообще отказались мне повиноваться, и я бросила идею запихнуть бутылку в рюкзак. Я чувствовала, как во мне бурлит ярость, мне срочно нужно было чем-то заняться, куда-то идти. Закон номер один. Движение - это жизнь.

-Откуда такая уверенность? Нам обязательно там помогут.

-Просто знаю.

-Нет, мы пойдем в Город.

-Нет, не идем.