Потерявшие крылья

Потерявшие крылья

Пролог

Отшельник летел над прекрасным хрустальным городом. Солнце играло чудными бликами. На куполах башен и шпилей рассыпались разноцветные искры, отражаясь в гранёных стенах и колоннах зданий. Воздух звенел, будто сам стал музыкой. Над коричневыми крышами парили лёгкие создания с развевающимися золотистыми волосами. Их смех звенел, как стекло.

— Иди к нам! — звали его.
И смеялись так легко, будто само их существование — радость и счастье. Он улыбнулся и помахал рукой в ответ. Но улыбка получилась слегка натянутой. Где-то в глубине он чувствовал — это сияние уже не зовёт его, как прежде.

Двигаясь всё дальше от центра, Отшельник краем глаза заметил: где-то в глубине света дрогнула тень. Он ощутил, как лёгкость полёта вдруг сменилась странной тяжестью, будто невидимая рука удержала его. Воздух стал вязким, как мёд, а блеск чуть мутным, словно над пламенем. Ему показалось, даже дыхание стало тяжелее, будто само окружение противился движению. Сердце забилось чаще. Но он полетел дальше. Не потому что хотел, а потому что так нужно, и даже важно.

Город остался позади. Потянулись зелёные луга с голубой лентой реки. Мир затих. Так бывает перед грозой. Он не любил это чувство — тишину, которая будто ждёт чего-то. В такие мгновения всегда хотелось говорить, лишь бы не слушать собственные мысли. Но говорить сейчас не с кем, а петь не стоило: можно сбить дыхание и упасть.

На горизонте появилась тёмная полоска. Через несколько мгновений она выросла, затмив собой полнеба. Оттого свет стал уже не таким ярким и лёгким. Зелень сменилась чёрной каменистой равниной, а за ней поднимались мрачные, безжизненные горы. Он по-прежнему находил восходящие потоки, которые позволяли ему парить, не тратя сил.

Внезапно Отшельник насторожился: откуда-то снизу поднималось едва слышное гудение, похожее на далёкий ропот. Опять проснулся Вулкан. Он был небольшой и особого вреда никогда не приносил, если держаться на расстоянии. Но сегодня в этом гуле ощущалось что-то иное — будто земля ворчала не от жара, а от обиды.

Как старый курильщик, Вулкан выдохнул вверх клубы пепла. Потоки лавы озарили склоны багровым светом, воздух пропитался гарью. Отшельник резко взмыл вверх и сделал крутой вираж, уходя в сторону, опасаясь обжечься раскалённым воздухом. Сернистый дым едва не задушил его. В груди жгло, и он впервые почувствовал — крылья устают. Он закашлялся и поднялся выше, чтобы отдышаться. Внизу камни, срываясь, катились по склону и звенели, как ржавые колокола. Он сделал несколько виражей и со свистом нырнул в узкую расщелину родной пещеры. Последний порыв дался с трудом. На миг показалось, что крылья стали тяжелее, чем прежде.
— Старею… — шепнул Отшельник, хотя сам не знал, что значит возраст для таких, как он. Огляделся и подумал: «Дома». Сложив крылья, растянулся на подстилке из прелой соломы. Воздух здесь был теплый, но тяжёлый и сырой. Отшельник закрыл глаза и вдруг ощутил, как тишина пульсирует, будто живое существо. Какое странное чувство. Впервые ему показалось, что слово «дом» в его голове звучит не как утешение, а как тихое и ещё неясное беспокойство. Он на мгновение приоткрыл глаза. В темноте показалось, что стены дышат вместе с ним. Или, может быть, только эхом возвращают его собственное дыхание.

1

Пробуждение, как всегда, далось с трудом. Как будто возвращался из другого мира. Иногда ему казалось, что сон — единственное место, где можно не слышать людей.
За стеной ругались соседи. Сверху кто-то методично отбивал ритм молотком, будто пытался вбить гвоздь в головы жильцов. Начинался обычный день.
Оратор с кряхтеньем поднялся и пошаркал сразу на кухню. Опыт подсказывал: ванная, скорее всего, занята, и ополоснуть лицо можно только там. Проходя мимо, он все же дернул ручку двери. Защелка внутри звякнула. И мужской голос пробасил:

— Занято! Мать твою!

Кто бы сомневался.

На грязной коммунальной кухне царила привычная до оскомины картина.
На натянутых верёвках болталось застиранное бельё. Над плитой клубился пар, в котором смешались запахи квашеной капусты, жареной рыбы и чего-то подозрительного, что опознанию не поддавалось. Воздух стоял густой и тяжелый, будто здесь явно не хватало неба.

За столом отпрыск слесаря Кузькина мучился над комковатой, пригоревшей манной кашей. Его пышнотелая мамаша, взгромоздившись на стол, мыла ноги прямо в раковине. При этом вода то и дело хлестала на пол. В метре от стола громко препирались кондукторша Зоя, похожая на корабельную швабру, и актриса Плюхина — голова в бигуди, на лице сине-зелёная маска, делающая её похожей на разлагающийся труп.
Никто не обратил внимания на оратора. Будто его и не существовало вовсе. И по правде сказать, это его устраивало.

«О боже! — подумал он. — Ты задумал женщину как венец живой природы, чтобы мужчина защитил этот хрупкий, наполняющий своим благоуханием...»
Конечно, сказать всё это вслух он никогда бы не решился. Но и мысленный монолог закончить не успел.

Кондукторша Зоя, закалённая боями в переполненных трамваях, перешла к решительным действиям: смачно влепила в лицо актрисе Плюхиной тарелку с гнусной кашей, экспроприированной у Кузькина младшего. Тот немедленно взвыл — не из-за каши, а потому, что отобрали своё, кровное. Обидно же! Мамаша Кузькина взревела и кинулась на помощь сыну, но поскользнулась и рухнула всем телом — ста тридцатью пятью килограммами. От встряски с диким грохотом сорвалась полка разнокалиберной посуды, вызвав чей-то визг, и всё смешалось — голоса, стук, вопли, звон.

Оратор, ненавидевший скандалы, смотрел на всё это без злости и только печально вздохнул. Ему всегда казалось, что шум стирает лица людей, и никто уже не различим: ни Зоя, ни Плюхина, ни он сам. Неслышно выскользнул из кухни и отправился на службу неумытым и голодным.

2