Потому что пламя

Глава 1

— Разбей её!

Пальцы стискивают гладкое стекло. Тёплое. Теплее, чем его кожа. Греется изнутри чем-то…

— Разбей!

Глотает солёные горькие слёзы. Женщина с перекошенным красным лицом кричит так громко, что звенит в ушах, её вопль отражается и множится гладкими каменными стенами и зеркалами. В одном из них мальчик видит себя – с перемазанным слезами и слюнями лицом, шмыгающего, с липнущими к щекам волосами. Света не хватает, глаза кажутся огромными и чёрными провалами.

— Разбей!

В руках – стеклянная капсула идеальной овальной формы, внутри переливается что-то блестящее. Одна из многих. Разбить её – всё равно что оторвать себе руку, но женщина продолжает кричать отчаянно и громко, и он подчиняется. Размахивается и швыряет капсулу через всю комнату, прямиком на пол из чёрного камня, ей под ноги. Он рыдает так сильно, что почти не может дышать.

Капсула приземляется с громким звуком и отскакивает от пола несколько раз, но не бьётся.

Женщина почти визжит:

— Разбей, я сказала!!!

Он бредёт к упавшей вещи и на полпути падает на четвереньки от слабости и душащих слёз. Подбирает, незаметно гладит пальцами. Самая большая его драгоценность. Абсолютно целая, без единой царапинки. Переливается так же.

Женщина острыми пальцами впивается ему в плечо, разворачивает, хлещет по щеке.
Слёз и горя так много, что ему нечем дышать. У неё волосы растрёпаны во все стороны, глаза большие, светлые, дикие, страшные. Рот искажён в постоянном крике, на щеках алые лихорадочные пятна.

Он боится её до дрожи в коленках, до смерти хочет, чтобы она прекратила остановилась, перестала кричать требовать, чтобы оставила в покое и ушла или дала уйти ему, чтобы остановилась остановилась остановилась…

— РАЗБЕЙ!

Но разбивать… это как будто крошить свою душу. И всё же он подчиняется, раз за разом поднимает руку, замахивается и разжимает пальцы. И раз за разом поднимает капсулу совершенно невредимой.

Он икает, рыдает, умоляет невнятно, глотая слова вместе с солью.

— Ты должен разбить, чёрт тебя раздери!

— Разбей!..

***

Эйлер устало открывает глаза.

Поднимается, застилает постель, одевается, умывается. Затем выходит в коридор и тут же возвращается обратно – спросонья перепутал одежду и едва не вышел к завтраку в парадных брюках.

Недопустимо.

Веки тяжёлые, ресницы слипаются. Между глаз поселилось неприятное тянущее чувство. Эйлер не обращает на него внимания, по лестнице спускается, выпрямив спину и развернув плечи. Смотрит только перед собой, хотя по стене справа изредка проплывают картины. Они тянутся по первому этажу до самой столовой даже тогда, когда кончается лестница: молодая мать, молодой отец, молодые мать и отец, семья матери, семья отца, мать с сёстрами, отец с сестрой и братом, мать и отец с императором, мать с императором, отец с императором, мать и отец в нынешнем возрасте, Эйлер лет в одиннадцать. Напротив парадного входа гигантская рама с позолотой, пустая. Семейный портрет должны начать на следующей неделе, после инициации. Эйлеру уже заказали костюм.

Когда Эйлер заходит в столовую, стол уже накрыт и все в сборе.

— Ты проспал? — холодно спрашивает мать со своего места напротив отца.

— Прошу прощения, — отвечает Эйлер, склоняя голову.

Он не признаётся себе в этом, но на самом деле старается не смотреть на неё, пока садится на стул между младшей сестрой отца и своим старшим кузеном.

— А я говорил – меньше читай, не проснёшься, — шепчет кузен тихо, чтобы никто не заметил.

Если бы знал, что увижу этот сон, не ложился бы вовсе.

Эйлер этого не говорит, только улыбается кончиками губ, кивает и принимается за завтрак. День длинный, до ужина далеко. Его порция вполовину меньше других, но уходить, как закончишь, нельзя, нужно дождаться, когда встанет отец.

— И часто такое происходит? — спрашивает сестра матери, тётя Эрж.

Впервые за три года.

— С ним случается. — Не нужно даже поворачивать голову, чтобы увидеть, как отец поджимает губы.

— В прошлый раз такого не было, — говорит тётя неодобрительно и звенит вилкой.

Никто не возражает.

Впервые Эйлер радуется тому, что еды на его тарелке так мало. Последний кусок приходится проталкивать в глотку силой. Эйлер чуть выкладывает вилки, отодвигает тарелку и глотает холодную воду из своего бокала. Старается не слушать.

— Надеюсь, он понимает, что на завтрашней церемонии подобное недопустимо? — спрашивает другая тётя, Эммен.

Она смотрит на отца, но вопрос, очевидно, адресован Эйлеру.

— Понимаю, мэм, — тихо говорит он.

— По поводу церемонии: у нас точно всё готово? В прошлый раз всё было идеально, нужно, чтобы в этот прошло ещё лучше, — твёрдо заявляет брат отца, дядя Арно. — Император подтвердил своё присутствие?

— Разумеется.

Тётя Эммен говорит это с категоричной твёрдостью, а вот Эйлер не так уверен. Император не переступал порога этого дома одиннадцать лет, с чего бы ему делать это сейчас? Сейчас, пока былое величие их семьи ещё не восстановлено.

Пальцы до боли впиваются в колено. В колено, не в ткань. Мять брюки недопустимо.
Они продолжают обсуждать, все взрослые и старшие кузены постепенно включаются в обсуждение того, как превзойти самих себя, как показать императору и всей знати, что «новый наследник Ингларион не хуже прежнего». Эйлер чувствует, как начинает кипеть. Желудок скручивает, завтрак поднимается и застревает где-то за диафрагмой. Эйлер глубоко вдыхает и медленно выдыхает, стараясь успокоиться и сделать это тише, тайком косится на сидящую на соседнем месте тётю Альвет. Она менталист, она единственная может заметить изменения его ментальных колебаний на расстоянии. Но тётя Альвет как ни в чём не бывало продолжает жевать тост и время от времени подаёт своё слово в обсуждение.

Глава 2

Приём кажется бесконечным.

Произнести клятву и изменить цвет амулета мало, потом приходит время общения с гостями, улыбок и поклонов, дежурных ответов на дежурные поздравления и внимательных взглядов со всех сторон. В какой-то момент в распахнувшиеся двери влетели столы с закусками и угощениями и выстроились вдоль стен, ароматы блюд текут в воздухе, дразнят. Живот сводит болезненной пустой судорогой, но времени отойти от гостей нет. Эйлер с тоской косится на тарелки, которые то и дело проносят мимо него более удачливые люди, и глотает слюну.

Ничего, осталось потерпеть только несколько часов. Потом можно будет лечь спать, а утром его ждёт настоящий завтрак. Или даже что-то получше.

— Благодарю за поздравления!

— Я крайне польщён, что вы нашли время присутствовать на моей церемонии.

— Разумеется, я приложу все усилия, чтобы оправдать возложенные на меня ожидания.
— О, вы слишком добры, спасибо, конечно, я очень ценю ваш совет.

А потом появляется император. Совершенно неожиданно возникает перед глазами, когда Эйлер отходит от очередного гостя, и толпа почтительно расступается перед ним. В горле мгновенно пересыхает от волнения. Несколько секунд Эйлер, растерявшись, смотрит в тёмные глаза перед собой, забыв на время про правила, затем глубоко вбитые за годы жизни манеры просыпаются, и он кланяется как подобает, нервно шарит взглядом вокруг, но не находит никого. Вокруг него и императора образовался круг пустого пространства, все держатся на расстоянии.

Кто-то должен представить его. Эйлер не знаком с императором, по всем церемониалам рядом с ним должен быть кто-то, кто поручится за него и представит правителю.

Но никого нет.

— Поздравляю, Эйлер, — говорит император. Его голос звучит теплее, чем Эйлер мог себе представить. — Твой большой день.

— Благодарю, Ваше величество, — бормочет Эйлер в ответ, с трудом удерживаясь от того, чтобы не начать растерянно оглядываться. Почему мать не возникла у него за спиной, как верный хранитель семейного благополучия, которое он постоянно угрожал нарушить? Сейчас как раз нарушает, однако она стоит где-то там, среди остальных, бросив его одного. — Прошу прощения, я, кажется, не представлен вам должным образом.

— Ты так вырос с тех пор, как я видел тебя в последний раз, что я начинаю чувствовать себя старым, — усмехается император и скептически изгибает бровь, когда видит на лице Эйлера удивлённое выражение. — Не говори, что не помнишь.

Эйлер замирает. Лицо медленно нагревается от смущения. Как сказать, глядя императору прямо в лицо, что он совершенно, совершенно не помнит, чтобы когда-либо встречался с ним? Возможно, это было очень давно, когда-то в раннем детстве, но тогда разве не было бы очевидным, что маленький ребёнок не запомнит?..

Но что, если император считает, что Эйлер должен был запомнить встречу с ним, несмотря ни на что?.. Что ему должны были рассказать и подготовить? Вообще-то, так и есть. Сердце болезненно сжимается от паники. Если он признается, будут ли проблемы у матери? Наверняка будут. С другой стороны, она могла бы его предупредить, она же работает во дворце, она же служит императору, она же должна знать… Предплечье колет, и приходится использовать все силы, чтобы не вцепиться в него второй рукой.

Император продолжает смотреть на него, ожидая ответа, с прежним открытым выражением лица, и Эйлер, сглотнув, решается на правду.

— Прошу прощения, — говорит он, склоняя голову. — Боюсь, я действительно не помню. Мне очень жаль, Ваше величество.

Взгляд императора странный. Он качает головой, светлые волосы, до того заправленные за уши, падают на виски.

— Тебе было семь, когда мы виделись в последний раз. На, — он делает крошечную паузу, в которой уголок его губы дёргается, — похоронах твоего брата. Вы с ним похожи, кстати.

Вот опять.

Снова.

Его чёртов мёртвый брат.

Даже на первой встрече с императором тень идеального наследника отбрасывает тень ему на лицо, скрывает и смазывает черты. Он всегда Эйде… ах, простите, Эйлер!

Даже в свой день.

Эйлер игнорирует горький привкус во рту, заставляет себя слабо улыбнуться.

— Простите, но я не был на похоронах своего брата.

Император вскидывает брови.

— В самом деле?

А Эйлер… не уверен. Теперь нет, когда она него смотрят с такой уверенностью в зрачках. Эйлер не помнит. То есть, он не помнит похорон. Это значит, что его на них не было, не так ли? Ему было семь, он должен был бы запомнить, но в голове всегда чёрная дыра, когда кто-то ненароком упоминал эту тему в разговоре.

Эйлер знает, что брат погиб осенью, но это всё. Он вообще очень мало помнит из периода до восьми лет. Может, и не зря его дурачком считают?.. Видать, мозги совсем плохо работали, и не удивительно, что все ставки до единой были сделаны на старшего сына семьи. Он грустно улыбается этой мысли. Не повезло, простите.

Но почему император говорит, что Эйлер там был? Какой смысл ему лгать? Только если подшутить, но он взрослый, он император, он… Эйлер вдруг застывает.

— Шёл дождь, — говорит он не своим голосом. Перед глазами шумят ленты воды. — Сильный. Зонты. Белые накидки…

Он не может вспомнить большего – начинает раскалываться голова. При каждой попытке проникнуть в плоскую картинку глубже, оглядеться там, в центре лба будто проворачивается толстенный шуруп, но он вспомнил! Совершенно ошеломлённый, Эйлер многократно моргает, глядя в лицо императора. У того на губах грустная улыбка.

— Верно. Дождь… Люди говорили, столицу смоет. Может, это было бы и не так плохо. — Последние слова императора Эйлер едва может разобрать, настолько тихо, наравне со вздохом, он их произносит. Эйлер не успевает задать уточняющего вопроса – его желудок скручивает очередной болезненной судорогой, раздаётся громкое урчание, и краска заливает лицо до корней волос. Император улыбается немного шире и хлопает его по плечу. — Я смотрю, ты готовился усердно?