⌘ Повар-попаданка. (не) любимая жена дракона ⌘

Глава 1.1

Звонкая, унизительная пощечина вырывает меня из вязкой темноты.

— Хватит притворяться, Линель! Поднимайся!

Голос — как удар кнута. Глубокий, властный, рокочущий.

Линель? Кто это?

Я распахиваю глаза, и первая мысль — «потолок не тот». Вместо привычной белой штукатурки моей кухни или мягкого света банкетного зала — низкие, влажные от сырости каменные своды.

Где я?

Последнее, что помню — жар печей, запах миндального бисквита, который я готовила для молодоженов и резкую, пронзившую виски боль.

Переработала. Упала.

Неужели, это… больница?

Но почему тогда так сильно пахнет сырой землей, а не спиртом и какими-нибудь медикаментами?
Да и я лежу не на кровати, а на ледяных камнях.

Больше всего это место похоже на подвал. Только не на тот, где у меня хранится вино и овощи, а на тот, что показывают в фильмах про Средневековье.

Единственный факел в ржавом креплении бросает на стены уродливые, пляшущие тени.

Щека горит огнем. Я медленно сажусь, касаясь своего лица и вижу перед собой его…

Мужчина — просто скала. Огромный, выше меня на две головы, даже если я встану в полный рост. На нем черная, идеально сидящая военная форма, перетянутая широким поясом, и высокие сапоги.

Черные, как смоль, волосы зачесаны назад, открывая высокий лоб и лицо, словно высеченное из мрамора.

Красивый. Даже дьявольски красивый…. можно было бы так сказать, если бы не его злые глаза цвета грозовой тучи, которые смотрят на меня с ледяным презрением.

Он отступает от меня на шаг и стряхивает руку, будто коснулся чего-то гадкого и противного.

В этот момент я понимаю, что это он меня ударил.

Эта мысль не просто царапает — она взрывается изнутри ледяной яростью.

Мне сорок семь лет, я, Елизавета Андреевна, шеф-повар и совладелица небольшого, но пользующего популярностью ресторанчика русской кухни. Я — женщина, прошедшая через предательство любимого человека, развод и бесконечные суды. Я давно забыла, каково это — когда на тебя поднимают руку.

— Вы что себе позволяете? — голос, сорвавшийся с моих губ, странный. Высокий, дрожащий. Будто бы не мой.

Я пытаюсь подняться, опираясь на влажную стену. Ноги подкашиваются. Тело будто чужое. Легкое, как пушинка, и невыносимо слабое.

Мои руки, на которые я краем глаза обращаю внимание, тонкие, с прозрачной кожей. Тогда как мои — сильные, с шершавыми ладонями и парой старых ожогов.

Но самое страшное…

Голод.

Господи, какой голод!

Он скручивает желудок тисками, это не просто "пустота" — это всепоглощающая, дикая, мучительная боль, словно меня не кормили... по меньшей мере неделю.

— Что это за место? — я все-таки заставляю тело выпрямиться и смотрю прямо в ледяные глаза мужчины. — Это вы меня сюда притащили? Где моя кухня? У меня сейчас должен быть банкет.

От моих слов лицо мужчины-скалы искажает ярость, он делает шаг ко мне.

— Банкет? Кухня? — угрожающе рычит он.

Я невольно отшатываюсь. От него веет холодом и опасностью.

— Что за чушь ты несешь, Линель?!

— Ох, Эрхард, дорогой, похоже эта дрянь решила сменить тактику и теперь изображает из себя дурочку. Наверно, думает, что если прикинуться сумасшедшей, то ты ее пожалеешь. А, может, даже отпустишь, — раздается неподалеку противный, женский хохоток.

Я перевожу взгляд и замечаю за спиной мужчины-скалы женщину. Молоденькую, лет двадцати, не больше. И… до одури вульгарную.

Ее платье ярко-алого цвета, кажется, вот-вот лопнет на непомерно пышной груди, а декольте такое глубокое, что глядя на него я невольно морщусь. Белокурые кудри женщины падают ей на плечи, а лицо густо накрашено.

Ее ярко-красные губы скривлены в насмешливой ухмылке, а в наглых глазах плещется торжество. Она смотрит на меня, как на таракана, которого собирается прихлопнуть.

— Можешь притворяться сколько влезет! — резко выплевывает она и делает шаг ко мне. Ее приторный, удушающий парфюм бьет в нос. — Но с нами это не пройдет! Живо, подписывай бумаги!

Мой желудок сводит судорога, но на этот раз не от голода.

Я не знаю что это за место и как я здесь оказалась, но я, кажется, я попала в очень серьезные неприятности.

— Советую сделать как говорит Сабина, — снова доносится до меня грозный рокот мужчины, — Я уже начинаю терять терпение…

Глава 1.2

— Бумаги? — мой голос все еще кажется странным, он неожиданно дрожит, но в нем уже проскальзывает свойственный мне металл. — О чем вы говорите вообще? Я не знаю ни про какие бумаги. Я не знаю, кто вы. И я хочу есть!

Я обтираю влажные ладони, но… вместо привычного поварского кителя с передником они нащупывают рваную ночную рубашку, насквозь пропитавшуюся сыростью.

— Ты только посмотри, милый! — Сабина заливается мерзким, дребезжащим смешком, прижимаясь к руке Эрхарда, как липкий банный лист. — Теперь она делает вид, что не узнает собственного мужа! Это что-то новенькое, Линель.

Мужа?

У меня внутри все обрывается, а потом вспыхивает ледяной злостью.

Мужа.

У меня был только один муж.

Костя, мерзавец, который сначала клялся в вечной любви, а потом притащил в нашу же постель какую-то вертихвостку-студентку. Который, когда я, раздавленная, подала на развод, пытался через суд отжать наш с подругой ресторанчик!

Тот самый, в успех которого он никогда не верил, называл это никому ненужными "бабскими глупостями" и требовал все бросить и варить борщ, пока я вкладывала в дело, которым горела, свои кровно заработанные деньги!

Вот только когда эти "бабские глупости" стали приносить деньги и окружающее уважение, Костя превратился в ревнивого, мелочного тирана, заявившего, что после развода мое дело должно принадлежать ему!

У меня аж зубы сводит от воспоминаний.

Я этого козла еле вышвырнула из своей жизни, он мне столько крови выпил, что хватило бы на десятерых.

И с тех пор — все. Табу.

Никаких серьезных отношений, не говоря уже о браке.

И теперь эта накрашенная девка говорит, что вот эта ледяная скала — мой муж?

— Да вы что, сбрендили?! — вырывается у меня.

Я, должно быть, говорю это слишком громко.

Или, может, в моем взгляде слишком много моего привычного сорока семилетнего вызова, а не страха запуганной «Линель», кем они меня считают.

Так или иначе, но это, похоже, окончательно выводит Эрхарда из себя.

Он молниеносно оказывается рядом.

Я не успеваю даже пискнуть.

Огромная, горячая рука хватает меня за горло.

Пальцы не сжимаются — пока, — твердая ладонь просто держит меня, запрокидывая голову и заставляя приподняться на на цыпочки. После чего, он впечатывает меня затылком в сырой камень.

Дыхание перехватывает. Я вцепляюсь ногтями в его запястье — бесполезно, все равно что царапать гранит.

Факел бросает блики на его лицо, и я вижу, как в глубине его грозовых глаз вспыхивает что-то по-настоящему страшное.

— Ты выбрала не лучшую идею испытывать мое терпение, — рычит он, и от этого низкого звука, кажется, вибрируют камни. Его лицо близко. Слишком близко. Я чувствую исходящий от него морозный запах, запах опасности и власти. — Ты сама же делаешь себе только хуже.

У меня внутри все переворачивается.

Он не мой бывший, который мог только вопить и подавать иски в суд.

Угрозы этого Эрхарда настоящие.

— Подпиши бумаги. И все кончится, — повторяет он, и его большой палец чуть давит на середину шеи.

Я чувствую, что его слова «все кончится» — это не про развод. Это про мою жизнь.

— Я. Не. Знаю. О чем. Вы. Говорите. — хриплю я, выдавливая слова сквозь стальные пальцы. — Я не Линель!

— Эрхард, милый, не испачкай руки об эту дрянь! — тянет сзади Сабина, и в ее голосе слышится откровенное нетерпение. — Она просто тянет время! Может, ей напомнить, что если она не подпишет Дарственную сегодня, то завтра ей будет гораздо, гораздо больнее?

Глаза Эдргарда темнеют.

Он не смотрит на Сабину.

Он смотрит только на меня.

И его пальцы начинают сжиматься.

Медленно. Неотвратимо.

— Последний раз. Подписывай.

— Подожди, Эрхард... — вдруг тянет Сабина откуда-то со стороны, и в ее голосе звенят новые, задумчивые нотки. — А что, если она не притворяется? Что, если она и правда свихнулась от голода?

Хватка на моем горле ослабевает.

Ненамного, но ровно настолько, чтобы я смогла судорожно, рвано вдохнуть.

Сладкий, сырой воздух обжигает легкие.

Эрхард замирает. Я вижу, как в его грозовых глазах мелькает тень.

Он обдумывает эту дикую мысль.

— Ты же понимаешь, что это значит, — его голос становится глуше. Он явно обращается не ко мне, а к Сабине.

Что? Что это значит? Явно же ничего хорошего.

Мое сердце колотится, как отбойный молоток.

На вульгарном лице Сабины расцветает такая хищная, такая радостная улыбка, что мне становится жутко.

— О, да, милый, — мурлычет она, подходя ближе и обвивая его свободную руку. — Это значит, что остается только один вариант. Тот самый, который я предлагала тебе еще в первый же день после вашей... свадьбы.

Эрхард смотрит на меня.

Его пальцы, только что бывшие стальной удавкой, вдруг разжимаются.

Но он не отпускает меня. Его рука ложится мне на щеку. Ту самую, по которой он ударил.

Я замираю.

Его пальцы грубые, но прикосновение на удивление... почти нежное. Он медленно проводит большим пальцем по моей скуле, стирая то ли грязь, то ли слезу, о которой я и не подозревала.

От этого контраста — ледяной ярости в его глазах и этого странного, чувственного поглаживания — по спине бегут мурашки.

— Видят боги, Линель, — его голос снова тихий, рокочущий бархат, от которого становится еще страшнее. — Я хотел избежать этого. Дать тебе легкий выход. Но ты сама меня вынудила.

И в следующую секунду — резкий, безжалостный толчок в грудь.

Я не ждала этого. Это слабое, истощенное тело просто не слушается.

Я лечу спиной вперед, как сломанная кукла, и приземляюсь на каменный пол с глухим, болезненным стуком.

Боль отдается в каждой косточке.

— Уходим, — бросает он Сабине.

Я слышу их шаги. Слышу как хихикает Сабина.

А потом раздается лязг металла. Я поднимаю голову и вижу, как перед моим лицом с оглушительным скрежетом захлопывается массивная решетка.

Визуализации

Герцог-дракон Эрхард

Глава 2

Эрхард разворачивается. Сабина бросает на меня последний ядовитый взгляд и, показательно проведя ребром ладони по шее, спешит вслед за мужчиной.

Их шаги затихают.

Я остаюсь одна. На ледяном полу. Голодная, избитая и совершенно не понимающая где оказалась.

Шок. Вот что я чувствую.

Я сажусь, морщась от боли в ушибленном тазу и ногах, и первым делом осматриваю себя.

Руки тонкие, бледные, с голубыми прожилками вен. Длинные пальцы, гладкая кожа, никаких моих привычных мозолей от ножей, никаких старых ожогов. Ногти длинные, миндалевидной формы, аккуратные.

Я ощупываю тело. Оно... хрупкое. Легкое.

Я всегда была крепкой, «в теле», как говорят, — работа у плиты требует силы.

А эта девушка... под рваной и грязной ночной рубашкой из тонкого, когда-то дорогого батиста, прощупываются острые ребра.

Этому телу от силы лет двадцать пять.

В голове набатом бьет одна-единственная, совершенно безумная, но единственно верная мысль.

Я. Попала. В другой мир.

В тело бедной девочки Линель, которую местный тиран Эрхард и его вульгарная пассия Сабина морят голодом, чтобы отжать какое-то «сокровище».

Господи. Бедная девочка.

У меня есть подозрение, что она не выдержала таких издевательств и умерла. А я... я каким-то чудом заняла ее место.

Ну, нет. Так дело не пойдет.

Я — Елизавета Андреевна, пережившая предательство одного мужа, которая не сломалась после его измены, после развода, не сломаюсь и сейчас, перед другим так называемым "мужем".

Я не собираюсь лежать тут, рыдать и ждать, пока меня придут убивать!

Этот Эрхард очень сильно ошибся, если думает, что утром получит покорную овечку. Я ему устрою такой «банкет», что он до конца жизни икать будет.

Так, Лиза, соберись. Первым делом надо осмотреть место, в котором мы оказались.

Я поднимаюсь на дрожащие ноги.

Желудок сводит от голода, но адреналин пока сильнее. Я в помещении, похожем на заброшенный склад или винный погреб, только без вина. Вдоль стен — пустые стеллажи, покрытые пылью и паутиной. В одном углу валяется какая-то солома и разбитый кувшин, в другом какое-то тряпье.

Ничего полезного. Ни еды, ни воды. Лишь мимолетное теплое дуновение, больше похожее на мираж.

Дверь-решетка, через которую они ушли, заперта. Я дергаю толстые, ржавые прутья. Они даже не шелохнулись.

Массивный замок снаружи, до него даже толком не дотянуться, не то что попытаться вскрыть.

Оглядываюсь.

Ага. В глубине темного помещения есть еще одна дверь. Не решетка, а полноценная деревянная дверь.

Я подхожу к ней, сматриваю, ощупываю. Дверь старая, дубовая, обитая почерневшими железными полосами. Кладка вокруг нее рассохлась, но сама дверь сидит довольно крепко.

Я толкаю плечом. Никакого результата. Ну и дверь, естественно, заперта.

Кроме этих дверей больше ничего — ни окон, ни вентиляции, ни чего-то еще, через что можно было бы выбраться из этой ловушки.

И вдруг из коридора за решетчатой дверью доносится тихий шорох.

Я застываю, превращаясь в слух. Нужели Эрхард вернулся? Решил, что недостаточно запугал меня…

— Госпожа?.. — доносится до меня тихий, испуганный женский шепот.

Я чуть не подпрыгиваю от неожиданности.

Голос явно не принадлежит Сабине, он более грубый, и, вместе с тем, надрывный.

— Госпожа Линель, это вы? Слава богам, вы еще живы…

Я в панике оглядываюсь.

У решетки, припав к прутьям, стоит невысокая, полноватая женщина. На ней серое, простое платье, белый фартук и такой же чепец, прикрывающий седеющие волосы.

Лицо у нее доброе, круглое, но бледное от страха, а глазки испуганно бегают по сторонам.

Похоже, служанка.

— Госпожа, что вы там делаете? — снова шепчет она, — Подойдите сюда, умоляю.

Я медленно, стараясь не шуметь, подхожу к решетке.

Женщина тут же всплескивает руками, и ее глаза наполняются слезами.

— Это он вас так? Господин… я даже не знаю что в него вселилось… так истязать… а, главное, за что? — причитает она, указывая на мою щеку, которая все еще горит от его пощечины.

— За то... — я осторожно подбираю слова, не зная кто она, откуда взялась и стоит ли ей доверять. — …что не подписываю какие-то документы. О которых, клянусь... я ничего не знаю.

Женщина снова всплескивает руками, ее круглое лицо мрачнеет.

— Ох, уперлись ему, дьяволу, эти документы! — шипит она, оглядываясь на темный коридор. — Неужто миром нельзя было все уладить? По-людски…

— К слову, что это за документы? — спрашиваю я шепотом. — Что ему так нужно?

Женщина качает головой, ее глаза снова наполняются страхом.

— Да почем мне знать, госпожа? Разве ж он нам, простым слугам, свои тайны рассказывает? Если даже вы не знаете, то нам то куда…

Просто отлично. От меня требуют подписать какие-то бумаги, передать какое-то имущество, о которых никто не знает кроме самого Эрхарда. А он сам говорить о них, конечно же, не спешит. Ситуация, прямо скажем, высший класс.

— Ох, заболталась я, совсем забыла! — Она спохватывается и быстро просовывает сквозь прутья небольшой, туго завернутый узелок из серой ткани. — Вот, госпожа. Возьмите. Я принесла, что смогла.

Я разворачиваю тряпицу. Внутри — краюха черного хлеба и толстый ломоть желтого сыра.

Еда.

Запах! Резкий, кисловатый запах дрожжевого хлеба и острый аромат сыра бьют в нос, как нашатырь.

Желудок скручивает таким диким, мучительным спазмом, что я едва не сгибаюсь пополам. Моя рука дергается, чтобы схватить этот хлеб, впиться в него зубами, проглотить, не жуя.

Но я осаживаю себя. Несмотря на ее кажущуюся искренность, я не могу ей доверять. Я слишком хорошо помню, как бывший муж пытался подкупить мою официантку, чтобы она дала против меня показания в суде.

Женщина передо мной вполне может быть прислана Эрхардом.

— Кто вы? Почему вы мне помогаете? Это… какая-то проверка?

Глава 3

Эта новость бьет сильнее, чем пощечина Эрхарда.

Я вцепляюсь в прутья решетки так, что костяшки белеют.

Что-то мне подсказывает, что та вульгарная девица с коровьим выменем, как ее метко окрестила Марта, придет сюда не с печеньем и чаем. Она придет с чем-то, после чего к утру герцог Эрхард найдет здесь бездыханное тело его жены, которая «не вынесла мук совести» или «покончила с собой от голода».

Похоже, что пассия Эрхарда решила, что ждать до утра — это слишком долго.

— Госпожа? Госпожа, да что с вами? — лепечет Марта, видя мое лицо.

Я отпускаю прутья. Меня трясет.

Так, Лиза, успокойся.

Паника — это роскошь, которую я не могу себе позволить.

Я повар. Моя работа — решать неразрешимые задачи в условиях дикого стресса.

У меня было, что сантехнику прорывало за час до банкетного приема на сто персон. И ничего, справились.

Мысли лихорадочно мечутся, но сходятся в одной точке. Единственный выход — через замурованную дверь. Даже если мы найдем какой-нибудь способ как открыть решетку, одна, в этом слабом, голодном теле я не смогу ничего сделать против вооруженной стражи наверху.

А это значит, нужно каким-то образом открыть эту дубовую дверь.

Я снова бросаюсь к этой двери, игнорируя причитания Марты. Я внимательно рассматриваю ее сверху донизу, ощупывая кладку вокруг косяка.

Как я уже успела заметить, кладка здесь старая. Раствор между камнями рассохся, его можно расковырять ножом или даже ложкой. По идее, если бы у меня был ломик, можно было бы разобрать кладку, вынуть камни вокруг двери и тогда она просто выпадет. Или, по крайней мере, ее можно будет выбить.

Но... четыре часа! На все про все у меня только четыре часа. А сколько я буду все это дело ковырять? Да и чем?

— Марта! — зову я служанку, — Можно как-то разбить кладку вокруг двери?

— Нужен молот, — категорично заявляет она, — Но я его точно не смогу пронести.

— А если разбить кладку не с этой стороны, а с другой? — продолжаю накидывать мысли я, — Нужно всего лишь пара крепких мужчин, они за час справятся.

— Да вы что, госпожа? — снова в панике машет на меня руками Марта, — Если я кому предложу такое, меня тут же господину сдадут. Здесь все на его стороне.

Замечательно. Да что это за место то такое, где на девушку, которую зверски морят голодом всем, кроме одной сердобольной служанки, на это плевать?

— Хорошо... — я пытаюсь сообразить, — а какая-нибудь кислота, чтобы растворить раствор?

— Кислота? — Марта смотрит на меня, как на сумасшедшую. — У нас есть только щелок, которым мы полы моем. Подойдет?

Я кисло мотаю головой. Этим щелоком мы будем ковырять стену до следующего пришествия Эрхарда.

Паника накрывает меня с головой.

Я сползаю по стене на ледяной пол.

У меня нет ни инструментов, ни сил, ни времени.

Я механически отламываю еще один кусочек сыра. Его острый запах бьет в нос, смешиваясь с запахом хлеба.

Господи.

Как же я хочу обратно.

На свою кухню. К моим сияющим медным сотейникам, к моим идеально заточенным ножам, к мешкам с мукой и дрожжами…

К запаху ванили и горячего воздуха из духовки…

К моей выпечке.

К моему привычному телу. Да, у меня ныла поясница. Да, к вечеру гудели ноги от постоянной беготни по кухне. Но это было мое тело! А не это… бедное хрупкое создание, которое, к тому же еще и голодом морили.

И тут меня осеняет.

Так, стоп! О чем я там думала до этого?

Выпечка!

Точно!

Я вскакиваю, игнорируя боль в ушибленном после толчка Эрхахарда тазу, и кидаюсь к стенам, шаря по ним руками.

— Госпожа? Что с вами? — испуганно лепечет Марта из-за решетки.

Но я слишком увлечена своими поисками. Я продолжаю исследовать каждую стену моей клетки.

— Госпожа, если вы ищете какие-то потайные ходы, то нет там ничего! — причитает Марта, ее голос дрожит. — Я бы знала, поверьте! Не пугайте меня, пожалуйста…

Бедная Марта. Похоже, она думает, что я окончательно спятила.

Вот только я ищу не потайной ход. Я ищу то, что почувствовала, когда осматривала эту клетку в самый первый раз.

Есть!

Вот она!

Эта стена, та, что с дубовой дверью, — она теплее.

Не горячая, но и не ледяная, как остальные. От нее идет слабое, едва ощутимое, но постоянное тепло.

Кровь ударяет в голову. Я, воодушевленная, подскакиваю к решетке.

— Марта! Слушай меня очень внимательно! — я говорю быстро, взахлеб. — Ты можешь принести мне дрожжи?

— Ч-что? — ее глаза становятся круглыми, как тарелки.

— Дрожжи! Обычные пекарские дрожжи! Как можно больше! Это наш главный элемент! А еще муки и сахара! Сколько сможешь унести! Это вызовет подозрение у стражи?

Марта смотрит на меня с таким шоком, будто я попросила принести ей голову Эрхарда на блюде.

— Дрожжи… мука и сахар… — она растерянно моргает. — Да… да нет, поди. Странно, конечно, но… вряд ли из-за этого поднимут тревогу. Что-то спрячу, про остальное могу сказать, что хочу по углам раскидать, чтобы влага впиталась. Так что, думаю, смогу…

— Отлично! — я едва не хлопаю в ладоши, от того, что мой план приобретает вполне реальные очертания. — Тогда неси. Все, что сможешь утащить. И еще! Мне нужна вода! Много воды!

Тут лицо Марты снова омрачается.

— Ох, госпожа… Воды-то много я как пронесу? Кувшин — это одно, а «много»… Стража точно будет докапываться зачем и почему. Подумают, что я вам несу. А им приказано, чтобы вам и глотка не давали…

— А ты не в кувшине! — мой мозг работает с бешеной скоростью. — Принеси ведро! Даже не обязательно чистое! И тряпку! Скажи, что идешь прибраться в камере. Скажи, что тут вонь такая, что ты боишься, как бы я не померла раньше времени от заразы! Они же не хотят, чтобы я тут загнулась раньше, чем их господин получит то, что он хочет?

Марта на секунду задумывается, ее испуганные глаза загораются решимостью.

— Хорошо… Да, я это сделаю. Ведро и тряпку. Дрожжи, муку и сахар. Это я смогу.

Глава 4

Марта бросает на меня последний испуганный, но полный решимости взгляд и исчезает в темноте коридора.

Я остаюсь одна.

Снова тишина, только мерное «кап-кап-кап» воды где-то в углу.

Я хожу по камере из угла в угол, как загнанный зверь.

Вернее, пытаюсь ходить — ноги дрожат от слабости, так что уже через пару кругов я просто сползаю по теплой стене, пытаясь сберечь силы.

Время тянется, как резина.

Сколько прошло? Пять минут? Пятнадцать?

Каждый шорох в коридоре заставляет меня вздрагивать.

Сердце ухает в самые пятки и перепуганно замирает.

Это Марта? Или Сабина? Вдруг, решила не дожидаться глубокой ночи, пока все заснут, а прийти раньше?

Я вглядываюсь в темноту за решеткой, ожидая увидеть эту размалеванную куклу с ее ядовитой улыбкой.

Тишина давит на уши.

И вдруг — шаги.

Тяжелые, мерные шаги.

Я вскакиваю, прижимаясь к решетке и вглядываюсь в темноту коридора.

Кто же пришел?

Постепенно из темноты выплывает привычный дородный силуэт Марты. Бедная служанка сгорбилась под тяжестью двух деревянных ведер.

Вот только, она не одна…

Следом за ней идет еще один человек.

Стражник…

Огромный, как Эрхард, но не такой опасный и эффектный. С тупым, сонным лицом и тяжелой челюстью. На нем кожаный доспех и меч на поясе.

У меня внутри все обрывается. Что случилось? Зачем он здесь?

— Чего таращишься? — тем временем обращается ко мне стражник, останавливаясь у решетки. Голос у него скрипучий, как несмазанная телега. — Марта сказала, у тебя тут вонища, как в отхожем месте.

Он достает из-за пояса огромный связку ключей и с лязгом вставляет один в замок.

Марта в это время отчаянно пытается мне что-то сказать. Вернее, показать. Она отчаянно мигает, показывает какие-то пантомимы, кивает то в сторону ведер, то в сторону стражника.

Я не понимаю. Что она пытается сказать?

— Отойди от решетки, — командует стражник.

Я послушно отступаю на пару шагов назад. Замок щелкает, решетка со скрежетом отъезжает.

— Давай, старуха, шуруй, — стражник подталкивает Марту в спину. — У тебя десять минут. А я тут постою, прослежу, чтобы все было нормально.

Запоздало, но до меня доходит смысл всех подмигиваний Марты.

Наш план пошел насмарку.

Похоже, стражников все-таки смутило то количество воды, которое притащила с собой Марта, вот один и пришел все лично контролировать.

От понимания этого внутри все холодеет.

Если у меня не будет воды, все будет бессмысленно. Весь мой план по сути провалится.

— Килиан, дорогой мой, — заискивающе обращается к стражнику Марта, ставя ведра. — Да что ж ты тут стоять-то будешь? Смрадом этим дышать. Шел бы наверх, к напарнику своему. Я ж не сбегу, да и она, — Марта кивает на меня, — еле на ногах стоит.

— Приказано следить, чтобы ничего подозрительного не происходило, — бубнит Килиан, упрямо скрещивая руки на груди. — Герцог будет недоволен, если я приказ нарушу.

Я с досадой скриплю зубами. Вот же правильный нашелся.

Марта снова смотрит на меня. Я вижу в ее глазах панику. Марта указывает глазами на ведра, потом на стражника и отрицательно качает головой.

Да я и так уже поняла, моя хорошая! Не удалось их обхитрить.

— Но Килиан, здесь нет ничего подозрительного. Я всего то быстренько помою, чтобы потом, когда господин сюда спустится, нос не морщил…

— Хватит болтать! — рычит стражник, теряя терпение. — Ты будешь убираться или нет?

Я понимаю, что паника, которая охватила Марту вот-вот может оказанчательно завладеть ею и напрочь нам все испортить. А потому, решаю помочь.

— Марта… — я нарочно говорю слабо и жалостно, чтобы убедить стражника в том, что я, голодающая жена герцога, не представляю никакой угрозы, — …Пожалуйста… просто убери здесь…

Стражник хмыкает и кивает в мою сторону.

— Слышала? Даже она тебя упрашивает. Так что, шевелись давай, -- он отходит в сторону, пропуская Марту.

Мое сердце колотится, как отбойный молоток.

Дверь нараспашку.

Так хочется прямо сейчас рвануть на свободу. Отшвырнуть с пути этого громилу и кинуться наверх.

Лишь усилием воли я заставляю себя одуматься. Какой там отшвырнуть? Если я только что после пары кругов по камере осела в углу без сил.

Нет… нужно придерживаться моего плана. Пусть он сейчас под угрозой срыва, но мы все еще можем его немного скорректировать.

Марта, опустив голову, подхватывает ведра и заходит внутрь.

Килиан остается в дверях, массивный, как скала, перекрывая собой единственный выход.

Служанка нарочито показательно расплескивает воду в середине камеры, яростно возя тряпкой по камням, спиной к стражнику. Я стою чуть в стороне.

Марта охает и вздыхает, бормоча себе под нос:«А грязи-то, грязи-то сколько…», подбирается все ближе.

— Госпожа, что делать? — отчаянно шепчет она, обращаясь ко мне, — Я принесла то что вы просили… на дрожжи, муку и сахар они даже внимание не обратили… их ведра заинтересовали… пропускать даже не хотели… только под надзором разрешили… Что делать?!

— Спокойно, Марта… — шепчу ей в ответ, — Ты огромная молодец.

Я осматриваю камеру и прикидываю как бы сделать так, чтобы Марта смогла мне передать ингредиенты.

Взгляд натыкается на кучу соломы.

— И вот здесь, пожалуйста, помойте… — слабым голосом, но уже немного громче, чтобы заметил стражник, говорю я. Подхожу к куче соломы и пальцем показываю на несуществующее пятно.

Марта кажется, понимает что я от нее хочу и смещается в сторону соломы. Стражник же лениво скользит по нам взглядом, хмыкает и переключается на выковыривание грязи из-под ногтей.

Марта, все еще стоя к нему спиной и возюкая тряпкой по полу, быстро вытаскивает из-за корсажа маленький мешочек и два тугих свертка и быстро закидывает их в солому. Я моментально смещаюсь, закрывая собой место, куда упали свертки и закидываю ногой солому, поглядывая на стражника.