Прах и Розы

Глава 1. Последние цветы для мамы .

Холодный мартовский ветер рвал лепестки с хризантем в руках Арины. Ей было десять, и кладбище казалось бесконечным, серым и враждебным.

Камни, холодные и безмолвные, хранили чужие тайны, чужие боли. Но один камень был ее болью, ее разбитым миром. Елена Петровна Соколова. Любимая жена и мать. 1975-2005.

Пять лет. Целая вечность для ребенка. Но боль не утихала, она лишь затаилась где-то глубоко внутри, тупой тяжестью под ребрами.

Арина прижалась к отцовскому боку. Николай стоял неподвижно, его рука на ее плече казалась деревянной, лишенной тепла. Его глаза были устремлены на надгробие, но взгляд был пустым, затуманенным какой-то далекой мыслью или просто усталостью. Усталостью от горя, от одиночества, от жизни без Елены.

– Пора, рыбка, – его голос прозвучал хрипло, как скрип несмазанной двери. Он больше не называл ее ласковыми именами, которыми пестрила их жизнь до этого дня. Теперь только "Арина" или "рыбка" – безжизненно, по привычке.

Арина молча положила хризантемы на промерзлую землю у основания камня, рядом с увядшим букетом прошлой недели.

Она хотела сказать маме что-то важное, что-то сокровенное – как страшно ей без нее, как холодно в их пустой квартире, как папа теперь всегда смотрит куда-то сквозь нее. Но слова застряли комом в горле. Вместо них по щеке скатилась предательски горячая слеза, тут же охлаждаемая ветром.

Они шли обратно к машине молча. Николай завел двигатель, и теплый воздух дул Арине в лицо, но согреться не получалось. Холод шел изнутри.

– Арина, – отец заговорил, не глядя на нее, уставившись на дорогу.

– Сегодня… к нам приедет гостья. Ольга. Она… она будет жить с нами.

Арина почувствовала, как сердце упало куда-то в сапоги. "Гостья"? "Будет жить"? В их доме? В мамином доме?

– Почему? – выдохнула она, едва слышно.

Николай сжал руль так, что костяшки пальцев побелели.
– Потому что… потому что нам трудно одним. Потому что я устал. Потому что тебе нужна женская рука. Ольга… она добрая. Она поможет нам.

"Добрая". Слово повисло в воздухе, липкое и неправдоподобное. Арина отвернулась к окну, наблюдая, как мелькают серые дома, голые деревья. Мир за стеклом казался таким же безрадостным и чужим, как и тот, что был внутри машины.

Войдя в квартиру, Арину ударил непривычный запах – резкий, чуждый парфюм, смешанный с ароматом чего-то жареного. В гостиной, на мамином любимом диване, сидела Женщина. Ольга.

Она была красивой, Арина сразу это отметила. Холодной, отточенной красотой – идеальная укладка каштановых волос, безупречный маникюр, дорогой, облегающий свитер. Но глаза… Глаза были как у птицы: острые, быстрые, оценивающие. Они скользнули по Арине сверху вниз, и в них не было ни капли тепла, лишь любопытство и… что-то еще. Что-то, отчего по спине у девочки пробежали мурашки.

– Николай, наконец-то! – Голос Ольги был звонким, как хрусталь, но в нем не было искренней радости. Она поднялась, изящно подошла к отцу, коснулась его руки.

– А это… Арина? – Она повернулась к девочке, изобразив на губах что-то вроде улыбки.

– Здравствуй, Арина. Я слышала о тебе много хорошего.

Арина не ответила. Она замерла на пороге, чувствуя себя незваным гостем в собственном доме. Ее взгляд упал на книжную полку. Мамины любимые книги… На их месте стояли какие-то глянцевые журналы и хрустальная статуэтка в виде лебедя.

– Ну же, поздоровайся с Ольгой Викторовной, – тихо, но настойчиво сказал Николай. В его голосе слышалась просьба и… вина?

– Здравствуйте, – прошептала Арина, опуская глаза. Она чувствовала на себе пристальный взгляд Ольги.

– Милая, – произнесла Ольга, и в этом слове прозвучала фальшь.

– Мы с твоим папой решили… начать новую жизнь. Все будет по-другому. Лучше. – Она сделала шаг к Арине, ее тень накрыла девочку.

– А для новой жизни… нужен порядок. И новое начало. Мы уедем отсюда. В мой дом. Он просторнее, светлее. Здесь… – она обвела взглядом гостиную, где еще висели мамины вышивки, – здесь слишком много… старого. Ненужного.

Арина задрожала. Уехать? Оставить мамин дом? Мамины вещи? Мамин воздух?

– Но… мои игрушки? Мои книги? – вырвалось у нее.

Ольга мягко, но неумолимо взяла ее за подбородок, заставив поднять голову. Глаза их встретились. В глазах Ольги не было ни доброты, ни понимания. Только непоколебимая решимость.
– Не волнуйся, солнышко. Возьмем только самое необходимое. Остальное… – она легким движением головы указала в сторону двери, – остальное только мешает двигаться вперед. Мы избавимся от хлама. Все, что связывает с прошлым.

Николай стоял в стороне, смотрел в пол. Он не сказал ни слова в защиту маминых вышивок, Ариных книг, их общей истории в этих стенах.

Он просто молчал, сломленный, уступивший место этой чужой, холодной женщине с птичьими глазами.

Арина вырвалась из легкой хватки Ольги и побежала в свою комнату. Она захлопнула дверь, прижалась к ней спиной, пытаясь сдержать рыдания. Вокруг нее был ее мир – рисунки на стенах, плюшевый мишка, подаренный мамой, кукла в платье, сшитом Еленой. "Хлам". "Ненужное". То, от чего "нужно избавиться".

Она подбежала к окну. На улице уже стемнело. Тусклый фонарь освещал мусорный контейнер во дворе. Арина сжала кулачки так, что ногти впились в ладони.

В ее детском сердце, раздавленном горем и предательством отца, вспыхнула первая, крошечная, но яростная искра. Искра сопротивления. Искра будущей мести. Они хотят выбросить ее прошлое, как мусор? Хотят стереть маму? Она не позволит. Никогда.

За дверью послышался смех Ольги – резкий, победный. И голос отца, тихий, покорный. Арина закрыла глаза, представляя не светлый просторный дом Ольги, а холодный, продуваемый ветрами двор, мусорные баки.

Страх сжал ее горло. Но сильнее страха была новая, жгучая ненависть.

Она открыла глаза. В отражении в темном окне девочка видела не свое испуганное лицо, а тень той, кем ей предстояло стать.

Тени прошлого сгущались, сливаясь с мраком за окном. Начиналось падение. Начиналась история, где первой жертвой должна была стать сама Арина. Но она поклялась себе в тот миг: не последней.

Глава 2. Золотое Гетто.

Переезд в дом Ольги стал не началом новой жизни, как обещали, а переселением в золоченую клетку. Дом был действительно большим, светлым, холодно-безупречным, как сама Ольга.

Все здесь блестело, пахло дорогой химией и чужим. Мебель была жесткой и неудобной, картины на стенах – абстрактными и бездушными. Никакого намека на уют, на тепло, на маму.

Арину поселили в самой дальней комнате, под самой крышей. Бывшая кладовка, как она быстро поняла. Минимум мебели: узкая кровать, шкаф, стол.

Окно маленькое, с видом на глухую стену соседнего дома. После своей прежней, наполненной игрушками, книгами и мамиными поделками комнаты, это было похоже на камеру. "Тише, Арина, не шуми. Ольга Викторовна отдыхает", – это стало первым новым правилом.

Николай казался потерянным в этом великолепии. Он ходил по дому на цыпочках, с опаской глядя на дорогие вазы и хрупкие статуэтки. Его старые свитера и привычка читать газету за обедом вызывали у Ольги легкую, но отчетливую гримасу брезгливости. Она переодела его в дорогие, но неудобные рубашки, заставила пользоваться парфюмом, который ему не нравился.

Он покорно подчинялся, лишь изредка бросая на Арину виноватый, растерянный взгляд. Его слова о женской руке обернулись тотальным контролем. Ольга управляла всем: расписанием, меню, финансами, настроением в доме.

Арина стала невидимкой. Ее старались не замечать, не слышать, не учитывать. Завтраки и ужины проходили в тягостном молчании или под монотонные монологи Ольги о ее важных делах, новых покупках, недостойном поведении соседей.

Если Арина пыталась что-то сказать отцу, Ольга тут же перехватывала разговор или делала замечание: "Не размахивай вилкой, Арина", "Вытри рот, ты не в хлеву", "Твои оценки, Николай, оставляют желать лучшего. Найми ей репетитора, чтобы не позорила нас в школе". Николай лишь кивал, уткнувшись в тарелку.

Исчезновения начались почти сразу. Сначала пропала старая кружка отца, которую он любил. Потом – потертый альбом с семейными фотографиями. Арина заметила его в мусорном ведре, когда выносила по приказу Ольги свой стакан в кухню. Она замерла, глядя на уголок знакомой обложки, торчащий из-под очистков.

– Что ты тут застыла? – резко спросила Ольга, появившись как тень.

– Мусорное ведро – не музей.

– Это… это папин альбом! – вырвалось у Арины.

– Старый хлам, – равнодушно отрезала Ольга. – Пылится, места занимает. В новом доме – новые порядки, новые воспоминания. Выбрасывай и не копайся.

Арина, стиснув зубы, вынесла ведро. Но ночью, дрожа от холода и страха быть пойманной, она пробралась к большому мусорному контейнеру во дворе. Рылась в зловонной темноте, пока пальцы не нащупали твердый угол альбома.

Она вытащила его, вытерла о подол ночнушки. Большинство фотографий были испачканы, некоторые порваны. Но одна, где она совсем маленькая сидела у мамы на коленях, а папа обнимал их обеих, уцелела. Арина спрятала ее под матрас, завернув в носовой платок. Это была ее тайная реликвия, ее якорь в тонущем корабле прошлого.

Школа стала единственным убежищем. Но и там тень Ольги настигала ее. Ольга приходила на родительские собрания, ослепляя учителей дорогим нарядом и холодной вежливостью.

Она говорила об Арине свысока, как о нерадивой подопечной, чье воспитание требует особых усилий. Друзей у Арины не было – она замкнулась, стала угрюмой и колючей. Дети чувствовали ее боль и неловкость, обходили стороной.

Отец таял на глазах. Его плечи ссутулились еще больше, в глазах поселилась постоянная усталость. Он стал кашлять – тихим, надсадным кашлем, который раздражал Ольгу.

– Сходи к врачу, Николай, – говорила она, морщась. – Звучит отвратительно. И не кашляй на стол.
Он обещал сходить, но откладывал. Он словно старался занимать как можно меньше места и в доме, и в жизни.

Однажды вечером, когда Ольга уехала на встречу с подругами, Арина застала отца в гостиной. Он сидел в темноте, не включая света, и смотрел в пустоту. В руках он сжимал носовой платок – не Ольгин, а старый, мамин, с вышитыми инициалами. Арина не знала, что он его сохранил.

– Пап? – тихо позвала она.
Он вздрогнул, быстро сунул платок в карман, словно пойманный на краже.

– Арина… что ты не спишь?

– Ты… ты скучаешь по маме? – спросила она прямо, впервые за долгие месяцы.
Николай помолчал. В темноте его лицо казалось изможденной маской

. – Каждый день, рыбка, – прошептал он так тихо, что едва было слышно.

– Каждый день.

– Почему мы здесь? – вырвалось у нее. – Почему мы с ней? Она… она злая!

– Арина! – его голос дрогнул, но в нем прозвучал испуг.

– Не говори так! Ольга… она старается. Нам… нам нужно было начать все заново. Забыть…

– Я не хочу забывать маму! – Арина закричала, слезы хлынули градом.

– И она выбросила твой альбом! Выбросила! Я… я нашла одну фотку…
Николай закрыл лицо руками. Его плечи затряслись.

– Прости… – прошептал он сквозь пальцы. – Прости меня, Ариша… Я… я не знал, как… все так сложно…

Дверь резко открылась, заливая комнату светом из прихожей. На пороге стояла Ольга. Она окинула их ледяным взглядом – рыдающую Арину и сгорбленного Николая.

– Что за театр? – ее голос звенел, как нож по стеклу.

– Николай, ты совсем распустил ребенка? Иди немедленно в свою комнату, Арина! А ты, – она повернулась к мужу, – перестань ныть и разводить сырость.

Прими лекарство от кашля и ложись спать. Завтра у меня важный день, и мне нужна тишина.

Арина, не глядя на отца, бросилась вверх по лестнице. В своей каморке она зарылась лицом в подушку, заглушая рыдания.

За дверью слышались приглушенные голоса: покорный шепот отца и резкие, отрывистые фразы Ольги. Потом – тишина.

Арина достала спрятанную фотографию. В свете уличного фонаря, падавшего через крошечное окно, мама улыбалась. Папа смотрел на них обеих с такой любовью… Этого больше не было. И никогда не будет. Ольга украла не только дом и вещи. Она украла отца. Она убила то, что оставалось от их семьи.