Правая перчатка призрака

1. Грецкий орех

Летучей мыши по имени Вита, посвящается...

Одно время мы жили  в городе, состоящем из цветов. Простые и нежные облики. Обычные,  сильные стены. Дождливые или снегопадные дни. Всюду тепло, словно живёшь в клубке шерсти. В том самом, который фортунный кот перекатывает лапкой туда-сюда.

С давних времён здесь водились знатные и цветочные клубни, «породистые» кустарники, белый картофель, отборные деликатесы. Небольшой городок называли «Грецким орехом»: две части города и железная дорога вокруг.

В одном крыле: кондитерские, пекарни, кафе, строительные предприятия, гостиничный комплекс. В другой части города ― две школы, библиотека, карусель с деревянными лошадками, несколько продуктовых лавок, тусклое трёхэтажное ателье, ювелирная «Шкатулка» и Ботанический сад.

На площади у гостиницы раскинулся парковый ансамбль со скульптурами в виде  фей. Они понравились бы Огюсту Родену.  На вытянутых руках одной  ― стебельки травы. У другой ― в полдень солнце над головой. Феи одеты в белые мраморные платья, напоминающие шёлковый ветер. На головах ― развевающиеся волосы или шляпки. А лица… Забавные лица сказочных существ, умеющих думать и слушать.

Феи образуют знаменитый круг фей. Порой стояла в центре круга, пытаясь принять свои странности.

Всюду цветочные композиции. Абстрактно. Кто-то высыпал семена с небес вниз, чтобы появились цветы и скамейки. Если чувствуешь себя одиноким, можно присесть и поделиться с феями печалями. Никому не расскажут. 

Люблю природу, город, мир, древний сад. В объятьях Ботанического, очень загадочного сада, обитает столетнее банановое дерево со стволом, напоминающим колонну в соборе.

Мама с папой целыми днями работали. Жила у бабушки ― папиной мамы. Она любила расчёсывать мои локоны цвета шоколадных крошек и заглядывать в синие глаза. Моя бабушка ― ведьма, её прозвали  «Ивовой веточкой».

2. Ивовая веточка

Ивовая веточка  просила не рассказывать папе с мамой о книгах, которые она мне читала. Не знаю, почему. На их страницах обитали особенные миры. Кружево ветров. Таинственные пути. Всезнание потустороннего.  Впервые от Ивовой веточки я услышала о великих волшебниках, которые помогали людям исцелением, добротой,  словом, поступком.

Я боялась иллюстраций ночных оттенков. Пугали вампиры, оборотни, мраморная луна. Бабушка уверяла,  они не страшны сами по себе. 

«Не нужно бояться, ― говорила она. ― Это всего лишь  темнота. Следует просто уравновесить, привести к знаменателю гармонию ― добавить утро. Ночь боится рассвета". 

Так научилась контрастам. Делила пугающую иллюстрацию взглядом. То, что тревожило, закрывала светлым пятном, -- как утверждала Ивовая веточка, -- похожим на меня.

Не боялась мглы. Но и не чувствовала себя сильной. Думала, во мне больше недостатков, чем у других. С детства  слышала -- не такая, и н а я. 

В «Грецком орехе»  ходила в обычную школу, где учились и мальчики, и девочки. Не нравились планы, режимы дня. Только наметишь сделать дело в определённое время, а времени, словно это не нравится. Стрелки замирают, ничего не выходит, учитель делает замечания.

Похвала подобна поливу для цветка. Критика существует, чтобы выпускать колючки, оставляя их в каркасе личности. Бывает, личность странно чувствительна. Это лучше держать при себе.

С ранних лет Ивовая веточка учила следовать интуиции. Учителям и одноклассникам это оказалось не по нраву. Например, я опережала других  в беге. Не понимала, почему бегаю так быстро. Со мной  на старт ставили крупных, тяжеловатых особ, которые отличались познаниями в химии и геометрии, но бегать не могли. Их ненависть удивляла меня и забавляла мальчишек. Ребята закидывали меня снежками зимой и лепёшками из мокрого песка летом. Потому часто меняла маршруты  ― искала золотой свет, чтобы побороть их сердечную темноту.

Старалась вести себя хорошо: не разговаривала на уроках, не обменивалась записками. 

Что такое записка? Элемент дружбы. Со мной никто не дружил.

― Посмотри на себя в зеркало, ― говорила мне Ивовая веточка. В тебе естественность сочетается со сверхчувствительностью.

То было чудесное время, я не понимала, что такое «сверхчувствительность». Мне объясняли, что это вдохновение, художественный образ и впечатление, соединённые в меланхоличную разумную нежность. Ту, которая пускает ростки только при наличии другой, удивительной ауры, обнимающей с рождения.

Бабушка утверждала, люди смотрят в мои черты, как в кино, где я встаю и отвечаю урок у парты или доски.  Как любила добавить Ивовая веточка ― «пряду пряжу». Допустим, рассказываю про бал из книги, в которую не заглядывала.

Конечно, «прясть пряжу» совестно и я подолгу исправляла свои ошибки дома: записывая, перечитывая, пересказывая, обдумывая, анализируя. Ивовая веточка любила меня и за это.

Спустя годы помню её: чёрные волосы, зелёные глаза, множество однотонных платьев и туфли с вытянутыми носами.  Она всегда понимала моё молчание: громкая, ясная, красивая, словно выточенная из камня. По виду и не скажешь, что ведьма. Зря ищут у ведьмы изъяны. У неё не было ни одного. Родители даже не подозревали о том, сколько всего она передала мне. У них всегда было множество дел в реальности, а не за её пределами.

Мама ― учитель танцев: грациозная, пластичная, талантливая. Вела уроки с детьми по программе, улучшала координацию движений, заботилась об осанке. Создавала  танцевальные композиции без предметов ― комплексы упражнений под музыку. Танцы -- жизнь мамы с шести лет.

Папа  ― машинист пригородного поезда, ― суров, требователен, чрезвычайно пунктуален. Планировал каждую секунду.

У папы снижался слух, и он разговаривал слишком громко.  Часто раздражался, если не успевал куда-нибудь. Железнодорожная точность. Авторитет. Потому любит, чтобы всё, как решил. В семье принимал решения он. Я бы никогда не вышла замуж за человека, похожего на него. 

У меня от папы нос с горбинкой, вьющиеся волосы и строптивость. Почему-то не говорят, что я до странности  похожа на крёстного. У него тоже нос с горбинкой, а волосы моего цвета и вьются. К тому же он чудной. Крёстный думал обо мне. Папа ― о работе. У папы  трудная работа, много заслуженных наград.

Любимая и трудная работа каждого из них, не позволяла им улыбаться мне чаще, поэтому мной занималась  Ивовая веточка.

Она научила меня отгадывать числа и даже слова с трёх раз, размышляя  и смотря в глаза собеседника. Чувствовать уникальность. Да, Ивовая веточка столько поведала обо мне, что я долго не могла привыкнуть к своему образу. А теперь,  с каждым годом я постоянно возвращаюсь к её серьёзному взгляду и словам: «Девочка моя, ты никогда не будешь одинока!»

Магические шары  с гранями, снегом и без него,  лабиринтами,  звёздами, жемчужинами  ― мои любимые игрушки. Обитали под кроватью и часто выкатывались оттуда в неподходящие моменты.

Каждое воскресенье папа занимался графиком работы, телефонными разговорами, громким просмотром телевизора. Мама ― составлением отчётов, подбором музыки, приготовлением еды, новыми танцевальными движениями. Мы с бабушкой понимали друг друга.

Единственный раз, меня не было рядом с Ивовой веточкой, потому что я дралась с противным мальчишкой. Он назвал меня «внучкой ведьмы». 

3. Сверхъестественная девочка

После смерти Ивовой веточки мы переехали ко второй бабушке ― Анне, в честь которой меня назвали.

Русоволосая, высокая женщина, специалист в Искусствоведении, задёргивающая занавески перед закатом. «Что такое солнце вечером? Дремлющее око, отражённое темнотой. Человек должен верить в собственную волю, выдерживающую любые испытания". Свобода. «Человек может быть свободным, только если не выбирает круглые столы и не скупает все вазы подряд» ― философия второй бабушки. Мысли, вдохновляющие, на новые и успешные шаги.  

Оказалось, Ивовая веточка собирала деньги на моё образование все годы, пока мы не могли надышаться образами  друг друга.

Вторая бабушка, точно гора. Глаза цвета льна, длинный нос, строгий рот, а в уголках его ― блики зари. Терпение, сильные руки, строгая поступь, сдержанность, спрятанная экзотика эксцентричности и противоречивое понимание меня. После переезда  меня смогла наполнить светом только она ― моя вторая бабушка. Ивовая веточка боролась с тьмой, но ассоциировалась почему-то с ней. 

Вторая бабушка жила в доме, построенным дедушкой с ладонями великана.  До этого я приезжала сюда только однажды,  -- в семь лет. Запомнила книжные стеллажи вместо стен в самой большой комнате.

Теперь  поселились здесь всей семьёй. Бабушка Анна дарила множество впечатлений, стараясь переключить меня с самого ужасного события в моей жизни ― внезапного исчезновения Ивовой веточки.

Мне объясняли, что моя первая бабушка находится в другом мире, прожив достойную и долгую жизнь на земле. Но сердце её, невидимым, продолжает биться где-то рядом. Даже если я и не вижу Ивовую веточку, как раньше.

Я всё это понимала, кроме последней строчки. Как это не могу её видеть? Со дня смерти, она спокойно заходит в мою комнату в длинном, белом одеянии. Ноги её не касаются пола, а плывут над ним, величественно и немного тая.

После переезда ничего не изменилось. Разве что Ивовая веточка казалась более спокойной, когда  усаживалась не на маленький диванчик в углу у янтарного зеркала, а в кресло-качалку, выполненную дедушкой из дерева.

Она раскачивала кресло собой, не прислоняя ноги к полу и напевала свою любимую песню. Слышала  её ещё в детстве ― песня о ленте в волосах, напоминающей движение  реки. Тихо. Очень тихо.

Всматривалась в черты лица Ивовой веточки. Не всегда могла их разглядеть. Приходила ненадолго. Так казалось. Иногда я сразу засыпала, как только видела её. Или задавала вопросы. Она молчала, но отвечала внутри, ―  мысленно, глубоко, но отчётливо. Просила её вернуться, когда она  исчезала.

Бабушка Анна, слыша это, переживала, но так улыбалась мне. Будто солнце спустилось на землю, -- посмотреть на необычную внучку. 

Ей нравились мои длинные локоны и ясные глаза. Глядела в меня загадочно, будто догадывалась о чём-то. Бабушка Анна замешивала тесто, и я помогала ей, ― создавала  из теста множество  фантастических существ да отправляла их в плавание.

Однажды рассказала о появлении призрака в своей комнате. Бабушка промолчала, перебирая посуду, выдерживая паузу. Если бы паузы были аксессуарами, набрался бы целый сундук. Думает, я не отпускаю Ивовую веточку, и потому она не уходит.

Благодарила её всей душой. Она не говорила, как папа и мама о «бесконечном воображении, дремучих фантазиях и выдуманном одиночестве».

Вторая бабушка поверила мне и с того дня мы стали ближе друг к другу. Так и дружили: бабушка Анна, я и призрак Ивовой веточки у буфета.

Рассказала второй бабушке о книгах. Про игры, в которые  меня научила играть Ивовая веточка. О том, ч т о  с шести лет вижу в одном полупрозрачном шаре. Бабушка Анна даже взяла его в руки  ― повертела, перевернула, и, взглянув на ворох разноцветных блёсток внутри, произнесла:

― Все люди видят по-разному.

Я так обрадовалась! Она не критикует меня!

Спустя неделю узнала -- буду учиться в частной школе для девочек. Папа устроился на работу в другой город и приезжал по графику. Теперь он мог оплачивать полный пансион по будням. Могла даже ночевать в школе. Но о моих желаниях меня никто не спрашивал. 

Бабушка светилась, утверждая о лучшей школе ― обычные дисциплины сочетаются с изящными искусствами. А я боялась идти туда.

В прежней  школе всё оказалось сложным:  училась хорошо, но без друзей и поддержки учителей. Выделялась. Люди думали,  н а р о ч н о не такая. Словно сама себя выдумала.  Наверно потому не дружили со мной. А с другой стороны,  росла и понимала, ― обычной мне никогда не стать.

Тосковала по Ивовой веточке. Там, в Грецком орехе, почти летела к ней после школы, брякая золотыми пряжками на чёрном кожаном рюкзаке. Теперь следовало приспосабливаться в этом городе. Он не меньше «Ореха», но совсем другой.

В этих краях обнаружили нефть. Сюда стали съезжаться люди. У многих дачи от пяти соток и выше. У нас девять. Своя земля помогала вырастить урожай, делать заготовки на зиму, закалить себя физическим трудом.

Рынки, магазины, школы, студии, парк, посвящённый героям войны. В парке скамейки напротив вечного огня. Можно долго глядеть в него, думая о людях, чьи имена на доске прямо перед тобой. У меня оба прадеда воевали на войне. Один погиб,  второй вернулся с победой.

Зимой морозы до сорока, высокие тополя, вокруг сороки и белые голуби долгоногого соседа.

4. Статуя с покрытой головой

Школа находилась в огромном монастыре. Здесь давно не проходили службы ― служителей перевели в соседний город.

Школьные стены смотрелись изысканным каменным изваянием. Белым, кое-где серым, с трещинами штукатурки повсюду. Трещины переплетались между собой, создавая контуры растений, животных, предметов быта. 

Шорохи бабочек, нарисованных на закрытых ставнях решётчатых окон, почти слышны. Останавливалась и замирала перед росписью. Казалось, оживляю. 

Неведомый художник рисовал  абстракции в движении, несколькими мазками, самой  тонкой кистью. Только благодаря его бабочкам, серые невзрачные окна обрели музыку и сияющую гармонию.

«Мне будет приятно учиться в стенах этого монастыря, если художник оставил трепетный свет  и внутри здания!» ― подумала  я.

Большой школьный дом не был в полной мере школьным. Он принадлежал искусству, не смотря на то, что внутри только три картины.  На первой изображён основатель монастыря ― седой и величественный.

На второй ― абстрактная цветовая палитра. В центре её ― самоцвет. Крупный самоцвет, напоминающий кварц. 

На следующей ― странное, слишком мглистое здание, которого я не видела ранее ни в одной книге. Замок. Весь -- мрачность.

Чем на мгновение накрыть тьму в раме третьей картины? Поблизости не оказалось никаких иллюстраций, даже простого  тетрадного листа. Но я должна была отыскать свет на том полотне, вернуть ему гармонию, согласно правилам Ивовой веточки. Так моя бабушка, будто возвращается из другого мира.

Я огляделась и заметила парту со скамьёй, стоящую поодаль. Подошла ближе, придвинула парту к картине. Сняла туфли и взобралась на поверхность учебного стола босиком. Чтобы встать лицом к лицу с мрачным изображением полотна. Замок оказался близко, и я накрыла левую часть его двумя ладонями. На сердце стало легко. Теперь, когда я поспорила с тревожной темнотой, я могла принять её. Так рассеивался страх.

Поражало фойе. Только не само фойе, а огромная мраморная статуя с вкраплениями из самоцветной крошки. Будучи застывшей, она не выглядела такой.

Чарующе-белоснежное изображение девушки с мельчайшими, разноцветными  каменьями выглядело великолепным.

Для других ― девушка стояла на постаменте, но для меня она шла, переступая ногами. Больший вес тела переходил на правую ногу в туфельках на тонкой подошве. Левая нога стояла в трёх дециметрах от правой. Казалось, статуя  дышит, по-своему. Так могут дышать только мраморные шедевры.

Создание замерло в длинном, струящемся платье до колен. Широкие, пышные рукава  приоткрывали тонкие запястья. Левая рука придерживала книгу ― миниатюрный томик,  напоминающий сборник стихотворений. Голова прикрыта тканью. Видимо она хрупка и нежна.

Постамент стоял на гранитной глыбе квадратной формы. Но не это поразило меня. Впрочем, долгое время я не могла понять, что именно делало мраморную леди живой и благородной.

На окнах ― решётки. Не занавески. Это позволяло смотреть через маленькие, ромбовидные стёклышки во двор. Он зарос  приземистой туей, точно изумрудным бархатом. Вдали розы ― чайные и белые. Их лепестки выглядели сильными. Особенно из класса, где нас обучали литературному содержанию и правописанию. Бледные розы сквозь стекло смотрелись близкими алмазами.  В лепестках после дождя отражалось новое солнце, умеющее освещать и моё лицо.

Зимой понимала два дуба. Они так похожи друг с другом, словно соединялись корнями века.

Монастырь существовал давно, около ста лет назад. Когда его преобразовали в школу, неизвестно. Ученицы с самого рождения школы, раз в неделю, посещали часовню. Заходили, чтобы послушать бой золотых часов с маятником в виде кудрявого солнца. Иногда я прокрадывалась в часовню. Размышляла там часами, пока кто-нибудь не приходил. Записывала  мысли, как будто затерянные в стенах, но не во мне самой. 

Сначала возвращалась домой из монастырской школы каждый вечер: отдохнуть, поужинать, почитать, сделать записи в дневнике. Но когда папа вернулся вновь на работу в наш город, он стал более раздражительным. Денег не хватало, северный климат подействовал на его здоровье, вплоть до кислородного голодания, ему ничего не нравилось. Тогда он, оплатив моё обучение целиком, настоял, чтобы я оставалась в школе с ночёвкой, раз всё оплачено. Будто прятался от меня.

Чтобы выспаться, писала с полуночи до часа ночи, а потом думала о написанном. Иногда Ивовая веточка что-то шептала нависая надо мной, а затем гладила по голове. Чувствуя её присутствие, я засыпала быстрее, как в детстве. Только теперь она была духом.

Воспринимала Ивовую веточку, как часть комнаты, принадлежавшую мне. Одинокая, но верная смогла остаться моей бабушкой даже после смерти. Продолжала помнить обо мне и навещала, убеждаясь, что всё в порядке. Наверно, ей казалось странным, что  у меня по-прежнему нет друзей.

Да, девочки невзлюбили меня.  Смеялись над тем, что я постоянно пишу, читаю дополнительный материал по предметам, которыми они вовсе не интересовались, а  отвечаю у доски и с места так, словно считаю себя другой.

Однажды помогла одной из девочек с контрольной работой, и она сказала, что девочки лживые, а я искренняя. И если бы помогали они, то нарочно наделали бы ошибок, чтобы посмотреть, как ей поставят плохую отметку. Ещё она решила, что многие из девочек завидуют мне. Мне стало смешно. Как можно завидовать мне? Знали бы они, каково это чувствовать себя другой и слушать все эти насмешки! Увы, девочка, которой я помогла решить четыре задачи не могла стать мне подругой. Для неё  это значило бы пойти против тех, к хохоту которых я так  и не  привыкла. Но я всё равно чувствовала себя главной героем. Мне нравилось так думать. Капитанам преодолевать тяготы легче.

5. Летучая мышь

Я любила возвращаться домой, когда там был крёстный ― темноволосый, светлоглазый человек с маленькими ушами. Он мог бы стать сказочным волшебником. В его глазах никогда не витал тусклый свет. Свет крёстного окрылял настоящим. Вот идеальный друг, только чересчур взрослый. Серьёзный, остроумный, немного неуравновешенный. Когда он смотрит футбол, его ноги бегут за мячом, а хохочет, как гром, который внезапно научился смеяться.

Учился в академии Искусств. Изящество в нём дышит луговыми одуванчиками Бернса, тенью демона Лермонтова, сотнями пирамидальных тополей и луковой шелухой.

Однажды, крестный подарил мне целую стеклянную банку луковой шелухи, и я до самого вечера находила в ней пятисантиметровых гномиков, уморительного вида  садовников с тачками, заполненными цветами; божьих коровок и крошечные томики книг. Крёстный хохотал, когда я вынимала из шелухи новые подарки,  расставляя их на каминной полке с видом чародейки. Он любил мир, как любят фильм или сонет. Говорил, у меня своя реальность. Спокойно принимался за ледяную воду из ковша. Учил переворачивать блинчики, и они летали у нас  по всей кухне. Никогда не болел, даже если заглатывал мороженое кусками, отдавая моей маме всю шоколадную глазурь.

Они дружили с папой давно. Странно, но крёстный не замечал, ни папиной суровости, ни раздражительности. Будто их не существовало. Читал мистические истории про привидения и тайны. Мы играли с ним в бумажные игры-путешествия, где его инопланетянин всегда приходил к финишу раньше моего. Он совершенно не умел петь, но диковинно рассказывал сказки. Даже самая популярная сказка, рассказанная им, превращалась в необыкновенную. Да, он стал мне единственным другом после Ивовой веточки.

Среди  одноклассниц оказалось мало тех, кого могло бы ожидать великое призвание в чём-либо. Большинство из них проживало в обычных домах, передвигалось на машинах и такси, тыкало указательным пальцем в телевизор, когда там появлялись актёры и актрисы, ехидно улыбалось, чавкало и звенело каблуками-гвоздиками по полу. Учителям казалось сложным перевоспитывать девочек, которые могли расчёсывать свои волосы даже в столовой, рассматривая себя в серебряных ложках  и вилках.

Я  не пыталась подружиться с кем-то из них. На какие темы мы могли говорить? Если бы я молчала о себе и слушала речь одной из них, пришлось бы однажды выразить своё мнение, относительно накладных ресниц, дезодорантов, новой темы по литературе. Скажу честно, я в восторге от этого учебного предмета и сразу отправилась бы в размышления о любимых произведениях, да их авторов. 

Нет, я не выглядела «синим чулком». Скорее белым привидением, которое всё время пишет. Научилась пропускать неудобоваримый поток слов вокруг себя, благодаря миниатюрам и поэтическим строкам. Их  записывала в перерывах между занятиями.

Училась наблюдать и замечать свои впечатления. Мои собственные наблюдения вдохновляли меня на творческие поиски словесных абстракций ― шороха крыльев. Эти крылья могли закрыть собой перешёптывания вокруг на время, чтобы я училась размышлять, чувствовать себя индивидуальностью. «Индивидуальность» ― слово, разбудившее меня во мне, открывшее мир порядка и правил в моей  личности.

Начала увереннее отвечать у доски, неторопливо передвигаться, не бояться делать выводы и всматриваться, выискивая «плюсы»  в моих одноклассницах. Увы, они видели во мне чересчурные минусы. Не буду их перечислять. Мне ли не знать, какой я  выглядела в их глазах. Но разве меня волновало, что думали обо мне несколько человек с последних рядов? 

Учителям нравился мой кругозор. Они ставили меня в пример. Приятно вспоминать? Отнюдь! Итак, меня ставят в пример ― я начитанна. Девчонки шёпотом спорят о чём-то. Звенят неслышимые реплики. Наконец, раздаётся хохот: тихий, громкий, кислый, горький, дружный. Одна спрашивает, выкрикивая,  где я отыскала  такие смешные туфли… Гогот. Общий булькающий смех, ― когда смеются, закрывая рот ладонью.

Смеющиеся фантомы? Нет, реальные люди. Просто я стала выбирать для себя туфли с закруглёнными носами. Хорошо смотрятся, как миниатюрные, обтекаемые катера. У меня самые маленькие стопы в нашем классе, да и среди всего потока учениц. Никто никогда не путал мои туфли со своими. Зачем мне туфли с длинными носами, даже если они в моде? Мне они не нравятся. Я не из тех, кто следует моде, закрывая глаза на своё мнение.  Но в нашем классе главное то, что не подходит мне. И я отхожу от доски с двумя лучшими за последнюю неделю, оценками и не могу оторвать взгляда от новых белых лодочек с закруглёнными носами. Белые. Нежные. Атласные. Меня не понимают, и я углубляюсь в чтение. Меня не хотят понимать и я выбираю книги.

Люблю монографии и автобиографии. В них много следов и счастливой устремлённости вдаль, ― туда, где скрыто таинственное будущее. Книги-лесенки. Некоторые книги удобнее читать в электронной версии, так как в книжных и библиотеках их давно не отыскать. Истины. Новые ветра слов ― вот, что  люблю. Написанное рукой чужой судьбы.

Однажды, читала одну из таких книг в телефоне, будучи, расстроенной. Не буду объяснять из-за чего. Читаю и останавливаюсь на самом интересном месте, пытаясь погасить стремление дочитать. Ночная воспитательница, следившая за порядком и совсем не засыпающая по ночам, сделала мне замечание. Обещала сказать моим родителям, что я читаю по ночам, нарушая общие правила. Я послушно убрала телефон. Задумалась, как улыбнётся мама  и как рассердится папа. 

Он, несмотря на свои три высших образования не читает ничего. Бережёт зрение. Но мог бы слушать аудиокниги.

6. Из-за дерева

Рассыпанный сахар и пролитое молоко не могут привести к сказочному дню. Особенно, если сахар ― тонкие, прозрачные и острые льдинки, а пролитое молоко ― снег повсюду.

Зима вокруг  монастыря выла вьюгами, пытаясь забраться через маленькие, ромбовидные окошки. В комнатах застыл мёрзлый воздух. Отопления не хватало ― помещения слишком большие. Душа нежна, но  сильна.

Собаки вьются вокруг высоченного забора в поисках еды. Из окон третьего этажа хорошо просматривается  прилегающая территория до забора и свобода за ним.

Девочки иногда убегали за забор и танцевали прямо у ворот, в ночных платьях. Движения их заставили бы любого хореографа накрыть ладонями глаза и зашагать прочь. Глупые ― такой холод!

Но у них случались талантливые проблески… на баскетболе. Передвигаясь на длинных ногах, они летали от одного кольца к другому, расталкивая своих лучших подруг  локтями.

Я преуспевала в футболе, в качестве нападающей. Бегала быстрее, обводила проворнее и забивала по восемь мячей. Зимний футбол. Интересно, что все остальные девочки в моей команде  терпеть меня не могли и закатывали глаза каждый раз, когда, послушный и довольно тяжёлый мяч, оказывался у моих ног. А это происходило чаще всего.

За тем, как мы играли, следили мальчишки, которые учились в обычной городской школе, но однажды открыли для себя забор вокруг нашей школы. Сидели на нём и хлопали в ладоши, когда  я забивала голы. Эти парнишки не знали меня, но даже издалека хорошо относились ко мне. Теперь я могла убедиться в том, что могу нравиться. А девчонки просто сговорились против меня.

Чем? Чем я так отталкивала их? Почему меня не записали в обычную школу, где я могла учиться, к примеру, среди тех же самых мальчиков? Тем более что  обучение в простой городской школе  ― бесплатное.

Иногда мне сложно понять папу. То он экономит на мелочах, то оплачивает  обучение с людьми, среди которых находиться крайне неприятно. Но я  сильная и должна была выстоять.

Приходилось засыпать позже всех и вставать раньше, чтобы не обнаружить в своей кровати мёртвых (замёрзших) птиц, ароматизированный кисель или обычный канцелярский клей. За порчу постельных принадлежностей наказывали меня, ― требовали писать сочинения: «Как стать настоящей леди?», «Как научиться   дружить?» и самое интересное ―  «Как не выдумывать то, чего не существует и, в конце концов,  вести себя правильно?»

Все эти «как» отнимали у меня, ― то драгоценное время, которое я могла с удовольствием подарить личному дневнику. Среди учителей только двое понимали меня и те были мужчинами. Один ― учитель литературы и правописания, другой ― учитель музыки.

Литератор научил меня правильно вести конспект в тетрадях с разлинованными полями и писать, когда пожелаю. «На полях важно всегда  записывать свои мысли. Даже если они не касаются темы урока. Мысли ― главное богатство человека» ― однажды сказал он.

Он необыкновенно вёл урок. Начиная с цитаты писателя, мыслителя или художника он весь светился и всегда смотрел на меня, будто складывал материал урока в мою голову.  Ему это удавалось. Я видела, как он уважает и ценит моё творчество.

«Если в микросреде есть хотя бы один творческий человек,  ― это уже счастье» ― говорил он и широко раскрывал глаза, точно в них залетал сквозняк. Казалось, он часто беседовал сам с собой, при этом не произносил ни слова. Я понимала его, а он понимал меня. Удивительно, но если он видел, как я записываю, ― выдуманные  мной, поэтические строчки, ― он позволял это делать, зная, что на фоне своих стихотворных выдумок я слушаю внимательно и серьёзно.

Ему было около семидесяти лет, и он всю жизнь посвятил обучению. Работал во всех школах города и принимал устные экзамены после того, как проверял и оценивал конспекты.

На  литературе мне доставались самые интересные сообщения о жизни Д.  Родари, Г.  Галилея, Г. Х. Андерсена. Когда отвечала,  смотрела на портрет Шекспира, представляя, как великий драматург кивнет или улыбнётся мне.

Учитель музыки ― высокий, долговязый мужчина лет пятидесяти. Он слушал мою игру на фортепиано, застывая в своём кресле, точно живая, рождественская иллюстрация  за окном.

Как-то раз он спросил меня, как я так тонко чувствую оттенки в сонате Гайдна. Объяснила, ― когда играю, чувствую, что у каждого звука своё цветовое пятно и, соединяясь в огромное, живописное полотно, звуки образуют пространственное чудо. Оно есть для меня в любом произведении.

Цветовой окрас становится ярче или бледнее, в зависимости от нажатия клавиши.

Я смотрела в ноты, а параллельно воспринимала, свой появляющийся, музыкально ― цветовой спектр, который радовал меня воистину благородными сочетаниями.

Думаю, если бы каждый играющий на каком-либо инструменте, видел то, что видела я, ― чаще замечал бы красоту вокруг и понимал бесценность природы. Так я превращала музыку в живопись  не умея рисовать.

В моём личном уголке, где я спала, думала, читала, готовила уроки, обитала светлая цветовая гамма. Три белых цвета самых разных оттенков: белый ― изящный, полубледный с тонким тоном. На полотне такого цвета может смотреться что-нибудь холодного оттенка: клубок бледно-голубых ниток, кусок застывшего льда…

Второй белый  ― светлый, нежный, настоящий, честный. Цвет постельного белья на фоне золотого солнца. Такой тон меланхоличный, но мотивирующий на хорошее настроение  и  надежды, которых во мне всегда, как пчёл в улье.

7. Посылка

Темно. Пришла в себя, почувствовав, как замёрзли ноги. Они покоились на снежной тропинке, и на них, ― как и на всё моё опрокинувшееся тело, ― беспощадно лил дождь. Гром уже не ворчал. Молнии не проносились вокруг меня стрелками-указателями. Сыро. Холодно. Чавкающий снег, что служил колыбелью, теперь торопил меня приподняться.

Я встала, отряхиваясь. Точно медвежонок, выбирающийся из воды. Пальто испортилось. Мама, наверно, не поймёт меня, не говоря уже о папе ― зимнее пальто с огромным ретро воротником ― его  подарок.  Да, беседа с деревом ― не самое лучшее поведение. Призрак! Я вспомнила о нём. Он появился так неожиданно и так реально, словно  видел меня и прежде. Будто вернулся ко мне. Вернулся и спас меня. Спас мою жизнь! Я убрала руки от ствола дуба в тот самый момент, когда увидела его образ вновь ―  образ умершего мужчины.

Мне стало жутко. Сколько я пролежала здесь, непонятно. Вдруг он склонялся надо мной, рассматривая  закрытые глаза? Уже вечер ― близкий, обволакивающий ледяной влажностью и темнотой. Пока я лежала здесь, приходила в себя несколько раз и снова проваливалась в дремотное состояние. Следует вернуться в школу. Странно, что меня здесь никто не обнаружил. Я сглотнула, опасаясь что заболит горло, но никаких симптомов не почувствовала и взглянула на дуб.

Молния попала в него с такой силой, что ствол треснул, разделился на две половинки. Теперь он представлял собой два мира: мир живых и мир мёртвых, переплетающихся между собой.

Раньше, когда я видела Ивовую веточку, моя семья думала, что я просто представляю её себе. Что родители скажут теперь?

Еле заметно кивнула дереву, прощаясь. Надеялась, что дерево выживет. Этот  дуб  восстановится, и весной на его ветвях появятся листочки. Я верила в это когда поднималась по ступенькам высоченного, монастырского крыльца.

Увидев мой вид, девчонки отпрянули от меня с презрением. Сначала я даже подумала, что молния всё же попала в меня и я теперь привидение. Сильный щипок за кожу запястья вернул меня к убеждению, ― я жива и всё по-прежнему.

Классная руководительница заметила моё долгое отсутствие только тогда, когда я оказалась на пороге её комнаты, чтобы объяснить ситуацию. Она всплеснула руками, увидев меня растрёпанной, да промокшей. Потребовала, не слушая меня, рассказать, где я была.

Я сразу поняла, что она совсем забыла обо мне. Попыталась рассказать этой женщине правду, заверяя, что молния не могла коснуться меня, так как я в этот момент отодвинулась от дерева, так как испугалась контакта с тем, кто из-за дерева вышел.  Ко всему этому я добавила всю истину о появлении призрака и только начала с упоением описывать его угрожающий вид, как мою речь резко оборвали.

Она нависла надо мной, точно грохочущее ведро, наполненное кусками льда, и принялась отчитывать меня. Сколько всего она наговорила мне в тот вечер! Моё сердце сжалось в прохладный, щиплющий комок и я почувствовала, как оно страдает, от того, что мои уши вынуждены слушать эту женщину.

Классная руководительница  утверждала, что я всегда веду себя, как ребёнок, способный выдумывать  разную ерунду, только чтобы привлечь к себе внимание. Я узнала, что «все меня считают дикой, странной», но я «достаточно умна», чтобы «исправиться и встать на праведный путь». Что когда-то, мне «бабушка-колдунья (бабушка со стороны отца) забила мне голову неправильными вещами, мысли о которых, отнимают у меня время». Я никогда «не прихожу в класс заранее» и выбираю себе «странные, кошмарные увлечения, над которыми все другие девочки  смеются и правильно делают».  «А мальчики… разве можно так бегать с мячом на глазах у мальчиков, сидящих на заборе?  Почему-то они смотрят только на тебя, а других девочек совсем не замечают. Я слышала краем уха, как девочки об этом переговаривались. Твой внешний вид не должен привлекать противоположный пол! Ты даже думать не должна о том, что можешь кому-нибудь понравиться! Вот доучишься, а потом пусть на тебя  глаза таращат!»

Мне стало так обидно это выслушивать, что я закрыла руками уши, а ведь даже переодеться не успела ― так и стояла: мокрая, усталая, растрёпанная, перепачканная ёлочными иголками, ― они покоятся повсюду, в том числе и на тропинке после  праздников.

Длинные чёрные волосы в разные стороны. Колючие глаза. Карандашные указательные пальцы. Короткая шея. Широкие платья. Бесконечные бусы. В ней нет и бликов красоты. Я смотрела на свою классную руководительницу ― маму Маргариты, которая учится в нашем классе, ― и пыталась найти в ней что-нибудь приятное. Тщетно. Она ― огромная чёрная птица с сильным клювом. Такие птицы умеют обижать просто так, между приёмами еды.

Женщина радовалась. У неё появился повод всё это высказать мне в глаза. Её лицо пылало от негодования, даже  уголки рта, а ведь рот её напоминает ручку алюминевого ведра, загнутую книзу.  Слова вылетали из её рта ворохом чёрных ворон и разлетались по сторонам. Для неё они звучали торжественно, как новогодние салюты  в нашем городе три недели назад.

Я молчала. Не понимала, как  творец  позволяет  ей говорить мне всё это, зная настоящую правду. Меня спасла директор, которая услышала громкий, триумфальный монолог сотрудницы и вошла в эту комнату. Я выскользнула и побежала в нашу комнату, где девочки  меня встретили  возгласами, ― учили стихотворение. Я переоделась, взяла самые нужные вещи и, надев пальто, ушла домой. 

Никто не заметил, как я ушла. Только Ивовая веточка встретила меня на крыльце. Сегодня её платье совсем закрывало стопы, и она трепетно плыла в воздухе. Впервые, я увидела у призрака Ивовой веточки глаза. Они напоминали два огонька ― цвета апельсина с зеленью вокруг. Любимая бабушка  в образе белого духа  смотрела  на мою расстроенную фигурку ободряюще, словно зная, что меня ожидает впереди, и мы вдвоём ―  я да призрак бабушки, ― направились по снежной дороге. Я плакала, рассказывая всё как было. Ивовая веточка слушала меня и немножко выла, от избытка призрачных чувств. Мне хотелось дотронуться до неё. Я обернулась, чтобы попробовать это сделать, но она уже растаяла в воздухе. Не люблю, когда моя бабушка тает. Со дня её смерти я мороженое не ем, ― оно напоминает мне о её новых, бесконечных исчезновениях. Я зашла домой, понимая, почему она часто возникает около меня. Она любит меня, как и я её. Она любит меня  даже из другого мира.

8. Призрачные силы

Крёстный отправил для меня в посылке не дубовый венок, который однажды переправил Ван Гогу его брат Тео. Он прислал золото, в котором теперь отражаются  дубы и поля, сосны и холмы, метель и золотые солнечные глаза.

Подарок для меня, крёстный положил в один из бумажных пакетов, ― я открыла только на следующий день; тянула время, испытывая свою силу воли. Ивовая веточка говорила, если у человека сильная воля, плохие силы не смогут одержать победу над ним. Моя первая бабушка  останется навек окном в иной мир.

Не буду описывать сейчас в дневнике все свои способности, потому что мне не нравится отличаться от других. Но замечу, что была скорее счастлива, чем одинока, в своей комнате, где сидела в кресле-качалке, разложив перед собой на откидывающийся дощатый помост,  ― привинченный для меня крёстным в один из моих дней рождений, ― его подарки. Было мне почти семнадцать лет и качалка, вместе, с так называемой, партой, служили колоссальным подспорьем для письма.

Подарки крёстного восхитили меня: три тетради на пружинках с обложками-репродукциями картин Клода Моне, Пьера-Огюста Ренуара и Берты Моризо. Где он их отыскал? Золотая цепочка, тоненькая, словно шёлковая ниточка с крестиком, спряталась в одной из них. А миниатюрные, золотые серёжки с горным хрусталём, оказались в баночке с кремом. На цепочке и серёжках  висели бирки с пробами и названием ювелирного магазина.

Ручки крёстный присылать не стал. Знает, как я тщательно  выбираю их в канцелярских лавках. Ещё, в моём бумажном пакете оказались деньги ― пачка денег, перевязанная алой атласной ленточкой. Вторую атласную ленточку я отыскала в одной из тетрадей. Теперь я могу заплетать косички и вплетать в них ленты с отпечатками крёстного. Он столько делает для меня! Я так благодарна! Мне хотелось позвонить крёстному, но я не могла  ― мама и папа не дали мне его новый номер телефона, ссылаясь на то, что дорого.

На половину подаренных им денег мне купили на выставке очаровательное пальто ― зимнее, кашемировое, приталенное, серое и в белых пятнах. Удивительное, какое оно тёплое и оригинальное! Крёстный будет счастлив, узнать, что у меня теперь всё хорошо. Я приняла решение, ― буду писать ему письма и складывать их в его посылочный ящик. А когда он вышлет адрес, я отправлю ему все письма  сразу. На посылке нет почтового адреса. Подумать только! Мои письма полетят птицами, чтобы тот, кого я люблю, мог их прочитать!

Иногда я словно золотая рыбка, плавающая в небе. Порою река, отражающая облака. Но всегда ― любовь.

Люблю растрёпанный снег, налипающий на стёкла. Люблю весну: ждёшь представляешь ранимое счастье. А когда весна приходит, ― наполняешь себя солнцем до самого темени, ― местом, которое позволяло  Ивовой веточке видеть моё «нестандартное, таинственное будущее». Хорошо, что между этими двумя словами, не оказалось маленького и объединяющего  слова «и». Моя первая бабушка не перечислила все важные прилагательные, описывающие мои будущие дни. Жаль, она никогда не рассказывала, как проявлялись её способности в юношеском возрасте. Неужели и она чувствовала себя одинокой, неумелой, белой  бабочкой на синем цветке?

Почему сейчас Ивовая веточка передаёт  мне мысленно о том, чтобы я не боялась того призрака и перестала обижаться на тех, кто смеётся мне в лицо? Могла бы рассказать  о той молнии, или хотя бы, о  статуе, похожей на меня…

Книги. Они стали для меня лучшими друзьями. Я дышала, зарываясь в страницы томиков  Цвейга и Моруа, Достоевского и Диккенса, Лондона и Гёте. Они говорили со мной молчанием. В них, время от времени,  я узнавала продолжение раньше, чем находила закладку.

Иногда читала, не открывая книгу, просто держала её закрытой и видела напечатанный текст теперь уже открытыми глазами.

Сначала он «вплывал» в мой взгляд, нависая, еле заметными, почти неокрашенными буквами. Затем, каждая из них, вдруг обретала контур, и абзацы выстраивались друг за другом в единую, вертикальную линию. Только отступы слева, больше на два сантиметра, чем обычно.

Затем, в процессе чтения, прочитанное мной, окрашивалось в цвета. Нежные, перламутровые, самые диковинные оттенки: голубовато-зелёные, бело-серебряные, розово-золотые…

Иногда я не могла назвать сочетание цветов, потому что у них появлялся основной фон, но это случалось редко и как правило, тогда, когда содержание книги так вдохновляло меня, что  я захлопывала её на самом интересном месте, оставляя себе возможность перечитать захватывающие моменты ещё раз.

Особые цвета сохранялись лишь при первом прочтении. После, я созерцала другие фоны, либо их отсутствие.

Теперь  могу с точностью сказать, что собрание сочинений В. Скотта ― томики розового  цвета, ― по содержанию выглядели, как виноградники, между рядами которого, затерялось столько лучей, сколько не бывает  на рассвете. Диккенс радовал моё восприятие лазурью: светлой и тёмной, находящейся в постоянном движении, раскрывая в глубинах своих воронок ― яркие, топазовые звёзды.

Читала и водила по звёздам ладонью. Они проходили сквозь мои пальцы  и долго мерцали на поверхности кожи. Сначала мне стало страшно читать таким образом. В школе, обычно я занималась уроками, как все, не разглядывая в книгах того, что от других учениц скрывалось. Теперь, получалось, я не только чувствую мысли и стремления автора, но и прохожу сквозь написанное.

Мы оставались с  бабушкой Анной вдвоём каждый день, кроме воскресенья, так как родители на работе. Мы много разговаривали, а однажды, с самого утра, я почувствовала такой невероятный подъём, словно становлюсь более уверенной и сильной. Возможно, это из-за результативного изучения сложного, учебного материала по физике и правильных ответов «со звёздочками» ― отправляла выполненные задания по электронной  почте.

9. Поблизости

Весна меняет шляпки, как только растопит снежные долины, отогреет солнечным дыханием туманы, изучая неведомое. Ответы на зимние вопросы; трогательные сувениры, не имеющие цены и жизнь ― настоящая жизнь внутри и снаружи. Непроизносимое и тёмное ушло. Осталось будущее, умеющее преподнести на завтрак ― свежие силы, а на ужин ― удивительное, ещё никем непрочитанное.

Тусклое завершилось, испарилось. Выгорело на персиковом солнце перемен и желаний. Наконец, я могла дотянуться до неба глазами, останавливая облака кукольным и женственным взором.

Жила и замечала перекрёстки в себе: стремилась не к оцениванию, а познанию всего, что казалось приближённым к энергетике, биополю, мистическим и  невидимым ракурсам, умеющим чувствовать время и направлять меня на верные, жизненные  пути.

Меня в данном контексте понимали все учителя, кроме классной руководительницы, ― той женщины, которая так обидела меня в вечер «Дерева и Призрака». Я оказалась права,  ― она невзлюбила меня.

Возможно, мне следовало выучить таблицу Менделеева наизусть, но меня больше интересовали картины его друга ― Куинджи.

Мои душевные глубины волновали  живопись, литература, поэзия, ― всё, что  совсем не интересовало её и раздражало во мне.

Выполнение заданий по химии оказалось для меня равносильно описанию жизни на звезде, на которой я никогда не была.

         Классная руководительница невзлюбила во мне меня, мой свет и стремилась, как бы нечаянно, а порой и нарочито, погасить его. Но я преодолела все трудности  и разобралась с тем, что посчитала сложным. Справилась, но она ко мне лучше относиться не стала. Молчала, ― она громко учила меня, какой мне лучше быть. Не смотрела на неё, ― она же разглядывала меня сверху вниз.

         У меня есть такая странная особенность: когда мне тяжело ― решить, выучить, понять, приспособиться, изучить, сходить, объяснить, победить, преодолеть…  я выдумываю, что мне это нравится и справляюсь с этим. 

         Так можно привыкнуть к овсяной каше, химии, гелевым ручкам, ― когда пишешь ими, рука устаёт меньше, ― долгим прогулкам; к тому, чтобы уснуть до полуночи (читая с закрытыми веками) и чувствовать себя увереннее.

         Так я приучала себя к мыслям о призраке. Я выдумала, что после несчастного случая он умер и оказался между мирами. Да, я понимаю, что он меня знает, но я с ним не знакома.

         Таким образом, я исправила по химии все свои недочёты и принялась читать монографии о великих химиках всех времён, чтобы полюбить предмет ― только предмет, потому что нашу классную руководительницу полюбить невозможно. Невозможно полюбить человека, если он тебя невзлюбил.

Чтобы достигнуть успеха в нелюбимой отрасли, следует, прежде всего, достичь большего в том, что тебя увлекает. Я углубилась в изучение своих способностей. Находила множество примеров из жизни, когда человек неожиданно превращался в сверхчувствительную личность и становился экстрасенсом.

В основном, это происходило, как следствие стресса, депрессий, энергетической предрасположенности, и когда старший член семьи перед уходом в иной мир брал за руку младшего члена семьи и передавал ему все свои способности.

У меня такого не было. Мои особенности не включились однажды, а Ивовая веточка способствовала их развитию. И если бабушка Анна объясняла мне: всё, что я вижу и чувствую ― неправильно, то это естественно не срабатывало.  Всё равно, что видеть  призрака и внушать себе, что ты его не видишь. Не работает это, пробовала.

Однажды  проснулась и решила: буду самой обычной, без способностей. Смотрела в круглое зеркало на серебряной подставке и говорила, что я обычный человек. Не прошло и двух минут, как вместо отражения моего лица появилась Ивовая веточка и сказала, что у меня особенная жизнь. Она говорила, как  живая и слёзы побежали из уголков моих глаз, ― не от её слов о моём будущем, а из-за взгляда, полного любви. В зеркале  видела только её лицо, а не всю её, как в кресле-качалке да на снежных тропинках.

Мне стало интересно, какие ещё необычные способности бывают у людей. Я обратилась за информацией в компьютер и нашла множество уникальных случаев.

Один видел будущее в чашках без кофейной гущи, ― просто в чистых чашках, где родные ему люди разговаривали,  смеялись, плакали, работали, плавали,  оставались одни. Просто его видения концентрировались в посуде.

Другой приподнимался над кроватью, ― застывал в лежачем положении и спал. А утром долго не мог отыскать одеяло, так как оно непременно уплывало на пол.

Третий вызывал духов умерших людей и беседовал с ними через телескоп.

Четвёртый настолько боялся призраков, что до семидесяти лет спал со светом, а все привидения толпились в прихожей и подглядывали за ним. Он пытался сфотографировать это, но выходила только темнота.

Я нашла несколько книг и узнала из них, что паранормальный мир тесно связан с физикой и химией. Если бы наша классная руководительница не задавала нам переписывать параграфы из учебника, а рассказывала о загадочных природных явлениях подобного плана, химия могла стать моим любимым предметом. Но классная руководительница была  женщиной приземлённой и её интересовали только: черная ткань, скомканно сидящая на ней, перстень в виде змеи и густо накрашенные брови, сросшиеся над переносицей.

Да, мой дневник всегда значил для меня больше, чем материал по химии в электронной почте, сопровождающийся словом «срочно» с тремя восклицательными знаками.