Праведник. Ты меня не помнишь

Глава 1

Салман

Пустая квартира подавляла тишиной. В те редкие дни, когда брат Халид заезжал ко мне в гости, он каждый раз повторял:

— Здесь как в склепе.

Но он ошибался. Мой дом не склеп. Им стало совсем другое место. Квартира в центре Москвы, которую я купил для нас с любимой. Мы прожили в ней месяцев семь прежде, чем Ната исчезла. В той квартире до сих пор пахло ее духами, и во всем читалось ее присутствие. Только вот было очевидно, спустя столько лет, было очевидно, что моя любимая больше не вернется. Халид говорил, что я должен избавиться от квартиры и начать наконец-то смотреть в будущее, а не хоронить себя заживо в склепе, где все напоминало о Наташе, или в минималистическом ледяном аду — квартире, куда я переехал год назад.

Я устало опустился на черный диван и сказал:

— Включи ночной свет.

Умная колонка тут же отреагировала, приглушила яркий свет, оставив несколько круглых лампочек, встроенных в потолок. Комната погрузилась в полумрак.

Я откинулся на спинку дивана, потер переносицу и окинул взглядом свой дом… Идеально чистое и абсолютно бездушное пространство. Если бы я сейчас не сидел здесь, то можно было подумать, что в квартире никто не живет.

Встав, я прошел в кухню, выдержанную в черно-серых тонах. В кухню, где я не делал ничего, кроме кофе. Да и тот делала за меня кофемашина. После того, как Наты в моей жизни не стало, я не мог себя заставить самостоятельно сварить чертов кофе. Его мне всегда варила она. А теперь… Теперь моя жизнь вне клиники превратилась в искусственный, роботизированный, безэмоциональный суррогат…

Открыв несколько полок, я наконец-то нашел искомое. Вытащил непочатую бутылку с темно-коричневой жидкостью, взял стакан, куда бросил четыре куска льда — единственное, что было в моем холодильнике, — отвинтил крышку и плеснул жидкость так, чтобы она прикрыла ледяные кубики. Потом вернулся в гостиную, поставил стакан на стеклянный стол и, уперев локти в руки, уставился на него.

Не знаю, как долго я его гипнотизировал, но из задумчивости меня выдернуло какое-то болезненное чувство. Словно кто-то ударил меня кулаком по грудине, заставляя захлебнуться от нехватки кислорода. Я дернулся и тут же быстро втянул ноздрями воздух. Потянулся к стакану, взял его, но не успел донести до губ, как зазвонил сотовый.

Я бросил взгляд на часы на запястье. Почти двенадцать. Кому там еще не спится?

На экране сотового отобразился номер клиники.

— Алло, — сухо ответил я на звонок.

— Салман Асланович, это Евгения Валерьевна Светлова. Извините, что беспокою так поздно, но у нас тут форс-мажор.

Евгения Валерьевна была главврачом и не стала бы звонить по пустякам, учитывая, что я всего три часа назад покинул клинику.

— Что за форс-мажор?

— Тут девочке нужна срочная операция. Серьезная черепно-мозговая травма после аварии.

— Какая девочка? Какая еще авария? — нахмурился я, тут же забыв об усталости.

— Несколько минут назад на перекрестке рядом с нашим медицинским центром грузовик врезался в автобус. Очень много жертв. А пострадавших сразу к нам привезли…

— Что с девочкой, про которую вы сказали? — Я вскочил с дивана и заспешил к двери.

Евгения Валерьевна вкратце, четко, как и положено настоящему профессионалу, изложила суть дела. Я понял, что каждая минута на счету.

— Пусть готовят операционную. Я уже еду, — сказал я. — Кто там дежурным сегодня?

— Костина…

— Точно… Костина… — молодая женщина-хирург, которую взяли к нам на работу всего неделю назад. — Вызовите Ивашко, — попросил я.

— Ивашко пьян… Я ему уже звонила.

— Тогда…

— Некогда обзванивать врачей, Салман Асланович, я сама буду вам ассистировать, — сказала Евгения Валерьевна и отключилась.

Наверное, чтобы я не возражал. Ладно, пусть ассистирует. Лучше уж она, чем молоденькая дурочка Костина, которая постоянно строит мне глазки.

Я бросил взгляд на нетронутый виски, вспомнил слова Евгении о том, что Ивашко уже пьян. На мгновение мелькнула мысль: нужно было тоже выпит, пока был в ресторане, тогда бы не пришлось никуда ехать. Я усмехнулся, покачав головой. Ты не Ивашко, Салман. Ты и живешь-то, только когда оперируешь или заполняешь отчеты и медицинские карты в своем кабинете.

— Выключи свет и музыку, — крикнул я умной колонке, захлопывая дверь.

Лишь в машине вспомнил, что музыку я уже лет сто не включал. Интересно, робот сообразит или его заклинит?

До больницы я доехал за десять минут — благо, жил всего в двух кварталах от нее, а пробок в этот поздний час уже не было.

В вестибюле царил хаос: шум, крики, плач. Словно мы были не частной клиникой, а обычной районной больницей.

Кивнув Кате, администратору, я прошел за дверь с надписью «Только для медицинского персонала», поднялся на лифте и заспешил к операционной. Здесь меня догнала Евгения Валерьевна и еще раз описала ситуацию. Она явно нервничала, ведь давно не оперировала сама. И сегодня не придется — просто побудет ассистентом.

Глава 2

Рената

Все случилось внезапно. Мы спокойно ехали по городу, возвращаясь после насыщенного, полного впечатлений дня. Несмотря на поздний час, дети были активны и горели желанием поделиться эмоциями. Они наперебой рассказывали друг другу о том, что видели сегодня, что им понравилось, что хотят посмотреть завтра…

А потом, буквально за секунду, мир перевернулся. Визг тормозов, дикий крик водителя, оглушающие вопли детей, удар и резко наступившая тишина.

Только позже, когда мне сунули под нос нашатырь сотрудники скорой помощи, я поняла, что тишина вовсе не наступала — просто я отключилась, потеряв сознание. Мир же наоборот взорвался шумом, кровью, переломанными костями, потерянными жизнями…

— Где моя дочка? — озираясь, спросила я и вскочила, пошатываясь.

— Подождите, — сказала медсестра, — я должна вас осмотреть.

— Где моя дочка? Белла? — закричала я. — Белла?

Кто-то успокаивал меня. Я и сама пыталась взять себя в руки, но, видя, что творилось вокруг, это было практически невозможно. Как успокоиться, если я не могла найти свою дочку в этом хаосе?

Покореженный автобус лежал на боку, рядом валялся грузовик с сжатой всмятку кабиной. Кругом крики, плач, стоны…

Красную курточку дочки я заметила как раз в тот момент, когда ее на каталке задвигали в машину скорой помощи.

— Это моя дочь! Моя Белла! — ринулась я туда, расталкивая всех вокруг.

— Вам сюда нельзя, — сказал врач, закрывающий дверь машины.

— Это моя дочь. Что с ней?

Врач отвел глаза, и я поняла, что с Беллой… что с Беллой…

— Что с ней?

— Мы везем ее в клинику, здесь рядом, в двух кварталах, приходите туда, там все врачи подробно расскажут, — сухо бросил он и полез в машину.

— Но она жива? Жива? — завопила я.

— Пока жива, — небрежно ответил он.

Скорая помощь тут же включила сирену и умчалась прочь.

Все, что было в следующие полчаса, я не помнила. Я даже не понимала, что произошло, почему увезли Беллу, почему здесь столько машин скорой помощи. Кто все эти люди вокруг? Почему вон там на земле что-то накрыто белым, а на этом белом расплываются темно-бордовые пятна?

Я не плакала, но меня колотило от шока. Стояла на обочине и пыталась понять, что мне делать дальше, как найти мою Беллу?

Рядом остановилось такси, и я на автопилоте сказала:

— Мне нужно в клинику, здесь неподалеку есть больница. Туда мою дочь увезли.

— Конечно, здесь рядом, — сказал водитель.

Я забралась на заднее сидение. Он включил какую-то задорную музыку и подпевал. Закрыв глаза, я считала про себя до ста, чтобы прийти в себя. Ногтями одной руки впивалась в ладонь другой, чтобы выйти из апатичного состояния, в котором я не понимала того, что творилось вокруг. Ничего не помогало. В голове пульсировала только одна мысль. Только одна мысль, на которой я могла сосредоточиться: надо попасть в больницу, найти Беллу, узнать у врачей, что с ней. Надо… надо…

— Приехали, — сказал водитель, останавливая такси.

Я открыла сумочку.

— Сколько?

— Две тысячи, — сказал он и посмотрел на меня с усмешкой.

Покопавшись в сумке, я нашла пятитысячную купюру, протянула ему.

— У меня сдачи нет, — хмыкнул он. — Если хочешь, по телефону переведи, да?

У меня не было времени ни на перевод, ни на поиск телефона в сумочке, ни на ожидание сдачи.

Я выбежала из машины и влетела в больничный вестибюль. Тут тоже уже царила суета: туда-сюда сновали медсестры и врачи, кто-то где-то плакал.

Я подошла к стойке администратора и спросила:

— Где моя дочь?

Девушка подняла на меня перепуганные глаза.

— Вы из автобуса, что попал в аварию, да?

Я кивнула.

— Где Белла? Что с ней? Девочка в красной курточке? Что с ней? — заваливала я ее вопросами.

— Ой… — Девушка приложила ладошку к губам и посмотрела на меня с жалостью.

— Что с ней? — закричала я.

Кажется, мне стало плохо, потому что каким-то образом я оказалась на стуле в какой-то комнате, а молодая женщина, явно врач, отпаивала меня успокоительным.

— Все будет хорошо с вашей девочкой, вот увидите, — уверяла она. — Сейчас приедет Салман Асланович, это наш лучший нейрохирург, он гений своего дела. Он прооперирует вашу дочку, и обязательно все будет хорошо! Салман Асланович он, знаете, какой? Лучше его врачей нет! Вам повезло, что вы в нашу клинику попали, если, конечно, тут уместно говорить о везении… — без конца говорила она.

Удивительно, но именно ее болтовня привела меня в чувство. Доктор Костина Вероника Игоревна, так ее звали, отругала медсестру, которая напугала меня в вестибюле, а потом без конца утешала всех, кто нуждался в утешении. От нее я узнала, что в наш автобус врезался грузовик, водитель которого погиб на месте. Были жертвы и среди тех, кто ехал в автобусе. Погибла моя коллега Анна Семеновна, учительница истории. Погибли близняшки Дарина и Лейла, мои лучшие ученицы… Погиб Артем, мальчик из класса Анны Семеновны. Многие дети получили тяжелые травмы, как и моя Белла…

Глава 3

Салман

Сидя перед выключенным монитором рабочего компьютера, я бездумно смотрел в черный экран. Свет я не включал, но за окном горел фонарь, и его скудного освещения хватало, чтобы я видел свое отражение. Контур собственной фигуры. Оболочку… Оболочка… Это все, что от меня осталось.

Я схватился за голову, сжал виски и зарычал от безысходности. Тут же перед глазами встало ее лицо. Испуганное, растерянное, полное переживаний за девочку…

— Доктор, скажите, что с моей дочкой? Как прошла операция? — спросила она нетерпеливо.

А я, не веря своим глазам, пробормотал:

— Наташа?

Она тут же свела брови, и они чуть приподнялись домиком, что выражало растерянность. Господи! Да я знал каждую черточку на этом лице, каждое его выражение, каждый взгляд…

— Вы Салман Асланович? — спросила она. — Мне сказали, что вы оперировали мою дочь, Беллу…

— Дочь?

Наташа смотрела на меня, но одновременно сквозь меня. Она что… Она не узнает меня?

— Да, девочку шести лет… Мне сказали…

— У тебя есть дочь? — сорвалось с моих губ.

— Господи, да скажите уже, как прошла операция? — в отчаянии выдохнула она.

— Операция прошла успешно, но девочка в тяжелом состоянии. Ближайшие сутки будут решающими, — ответил я то, что должен был сказать ей как врач.

Внутри же меня все кричало. Я хотел схватить ее, встряхнуть, заставить посмотреть на меня, а не мимо, потребовать объяснить, почему она тогда исчезла, а теперь… теперь у нее дочь?

— А мне… Мне можно к ней?

— Сейчас нет. Она в реанимации под наблюдением врача. Дежурная медсестра у стойки скажет вам, когда можно будет пройти в палату.

Каждое слово давалось мне с трудом. Она делала вид, что не знает меня, а мне приходилось реагировать так, как должен реагировать врач. Но как же сложно было держать себя в руках!

— Спасибо, — пробормотала она.

Я не выдержал.

— Наташ, я понимаю, сейчас не время, но… — начал я.

— Меня зовут Рената, а не Наташа, — ответила она. — Вы, наверное, меня с кем-то перепутали?

— Я Салман! — зло сказал я. — Ты что, не узнаешь меня?

— Извините… — Она нахмурилась. — Я впервые вас вижу.

Наташа была явно озадачена и даже напугана.

— Я… Я пойду в вестибюль, — пробормотала она, вцепившись обеими руками в сумку. — Еще раз спасибо вам, доктор.

Она заспешила по коридору в сторону холла, а я, ничего не понимая, смотрел ей вслед.

Первой моей мыслью было: она в шоке из-за переживаний за ребенка, поэтому ничего не соображает. Вторая мысль — она притворилась, но ее я тут же отбросил. Я видел по глазам, что она и правда не узнает меня. Наташа… По крайней мере та Наташа, которую я помнил, не умела притворяться. Если бы она играла, я бы наверняка заметил ложь в ее повадках, взгляде, манере говорить. Та Наташа, которую я помнил, только что стояла передо мной, спрашивала о дочери и называла себя Ренатой… Может, я обознался? Может, это не она? Столько лет прошло…

Я рассмеялся. Обознался, как же. Я не мог спутать свою любимую ни с кем. Ни с кем, черт возьми!

Чтобы подтвердить свои мысли, я включил лампу, стоявшую на моем рабочем столе, и открыл нижний ящик. Достал фотографию в обычной деревянной рамке и уставился на девушку, запечатленную на ней. Наташа… Моя Наташа. И только что там, в коридоре, была она. Но почему она называла себя Ренатой? Почему не узнала меня? Может быть, это двойник Наташи? Ведь говорят у каждого человека на земле есть его двойник. Но могут ли быть два человека настолько похожи, если они не близнецы. У Наташи — я это знал наверняка — не было сестры-близняшки. Тогда кто эта женщина? Кто эта Рената?

В дверь постучали, и я дернулся, тут же засунул фоторамку в ящик, словно боялся, что меня застукают на преступлении, и сказал:

— Войдите.

Сердце глухо отбивало свой ритм где-то в горле. Ладони вспотели, а руки тряслись, словно я неделю не просыхал. Я боялся и в то же время надеялся, что это Наташа пришла, чтобы поговорить или спросить про дочь.

Но это была Костина.

— Салман Асланович, — улыбнулась она, — как вы?

— Как я? — уставился я на нее.

— Хотите чаю вам принесу, — ее улыбка стала еще шире. — Все-таки ночная и такая долгая операция. Вы, должно быть, без сил.

— Я и правда без сил, Вероника Игоревна, — сухо отозвался я.

— Такой ужас с этой аварией, правда? Там мать этой девочки, которую вы оперировали, чуть с ума не сошла. Я даже ей успокоительного дала, но она вся на нервах…

— Надо думать.

Я встал, давая понять, что собираюсь уходить.

— А вы документы заполните?

— Я все сделаю завтра, а сейчас мне нужно поспать…

Я не успел договорить, так как дверь распахнулась, и в кабинет заглянула главврач.

Глава 4

Рената

Я стояла у окна и смотрела, как небо окрашивается в оранжевый — занимался рассвет.

После того, как я потеряла сознание, врачи заставили меня пройти обследование.

— Я уверен, что все нормально, но завтра вам сделают компьютерную томографию, — сказал доктор, когда закончил осмотр.

Он смотрел на меня внимательно и с таким глубоким разочарованием, что не понять выражения его взгляда было невозможно. Салман Асланович Чинхоев. Тот самый, который делал операцию Белле. Чем он разочарован? Мной? Тем, что я сама не пострадала, а дочку не уберегла?

Потом я вспомнила, как там, в коридоре, он назвал меня чужим именем… Наверное, я похожа на какую-то его давнюю знакомую, с которой он меня спутал. Может, разочарован тем, что ошибся… А может, просто устал. Разве шутка проводить сложную многочасовую операцию посреди ночи?

Отчего-то взгляд этого врача вызвал во мне тревогу, но я не стала на ней зацикливаться, потому что в голове набатом била другая мысль: Белла в критическом состоянии.

— Я хочу к своей дочке, — прошептала я, когда осталась вдвоем с медсестрой.

— Сейчас вас к ней не пустят. У нас хоть и частная клиника, но правила строгие, — сказала она. — Пойдемте, я провожу вас в палату, где вы сможете отдохнуть…

— Но я не хочу отдыхать, — перебила я ее. — Мне нужно к Белле.

— Я провожу вас в палату, где вы поспите и куда переведут вашу дочь, как только ее жизнь будет вне опасности, — настойчиво сказала медсестра.

Сопротивляться или рваться в реанимацию не имело смысла, поэтому я послушна направилась за медсестрой. Только сейчас смысл ее слов дошел до меня.

— Вы сказали, это частная клиника? — спросила я.

— Да, одна из лучших в России.

— Значит… Значит, операция моей дочери… Мне нужно будет заплатить?

— Нет, — ответила она. — Мы приняли всех пострадавших после аварии, потому что были ближайшей больницей к месту происшествия. Никто не заставит вас платить за экстренную медицинскую помощь. А что касается дальнейшего лечения вашей дочерь, вам нужно будет завтра поговорить с заведующим.

— Хорошо, — кивнула я.

Я понимала, что завтра мне нужно будет ехать в какую-то государственную больницу и договариваться, чтобы Беллу перевели туда, когда это будет возможно в ее состоянии. Я прекрасно понимала, сколько может обойтись лечение в таком заведении. Денег у меня не было… Как и знакомых в Москве. Мы с Беллой всю жизнь прожили в Казани и впервые приехали в столицу два дня назад. Школа, где я преподавала русский язык, организовала тур. Меня как классного руководителя обязали поехать, и я, конечно же, взяла с собой дочку, хоть Белла еще не была школьницей. Мы так ждали этого маленького путешествия, запланированного на зимние каникулы. Так мечтали о нем!

Господи! Хоть бы с дочкой все обошлось. Я прижалась лбом к холодному стеклу, потом отошла от окна и легла на кровать, уставившись в потолок. Тут же вспомнилось, как я вот так же очнулась, лежа на больничной кровати. Это было пять лет назад. Тогда тоже произошла авария. Еще одна авария в нашей с Беллой жизни. Годовалая дочка тогда не пострадала, а вот я получила сильную черепно-мозговую травму, из-за которой потеряла память. Боже! Я тогда проснулась и вообще ничего не понимала: кто я, где я, как оказалась в больнице. Не помнила я ни своего имени, ни того, что у меня была дочь. И мужа не помнила, который погиб в той аварии… Мне принесли документы: паспорт, какие-то бумаги, которые нашли в моей сумке, семейное фото, на котором была я, незнакомый мужчина и крошечная девочка на его руках.

Когда ко мне принесли Беллу, я не узнала ее. Я ничего не почувствовала. Не понимала, что я — это я, а Белла — моя дочь. Девочка тянула ко мне ручки, называла мамой, а я в ужасе смотрела на нее, абсолютно не узнавая. Впрочем, я и себя не узнавала, когда смотрела в зеркало. С интересом разглядывала свое красивое лицо, казавшееся мне совершенно чужим, потом опускала глаза и вглядывалась в обручальное кольцо на пальце, смотрела на фотографию мужа, которого не помнила.

В больнице меня продержали несколько недель, а потом объяснили, что у меня диссоциативная фуга: мол, из-за стресса я «решила» забыть свою личность, сменила место жительства и решила начать новую жизнь в новом месте, поэтому все вокруг мне казалось незнакомым. В совокупности с черепно-мозговой травмой, полученной при аварии, моя амнезия лишь ухудшилась. Врачи говорили, что через пару недель или месяцев моя память вернется сама собой, особенно если я поеду туда, где жила до аварии — домой. Проблема была в том, что я не помнила, где был мой дом. Судя по дате регистрации в паспорте, я вместе с семьей приехала в Казань всего две недели назад…

С тех пор прошло пять с небольшим лет. Память ко мне не вернулась, но я научилась жить по-новому. Узнавала себя и свой характер, знакомилась с дочкой и безоговорочно влюбилась в мое маленькое сокровище. Только благодаря Белле я выжила и не сошла с ума от понимания, что вместо прошлого у меня огромная черная дыра. Только благодаря моему ангелочку!

А теперь… Теперь ее жизнь висела на волоске. Моя девочка могла умереть.

Закрыв глаза, я сжалась в комок и расплакалась. И плакала до тех пор, пока силы меня не покинули, и я наконец-то забылась сном.

Глава 5

Салман

Пошевелившись, я попытался лечь поудобнее, но тут же скривился от боли в шее. Все тело затекло и ныло, будто меня без конца били всю ночь напролет. Открыв глаза, я понял, что уже утро. За дверью раздавались суетливые шаги, приглушенные разговоры и все те звуки, что сопровождали больничную жизнь.

Спустив ноги с дивана, я сел, уперев взгляд в пол. Потер рукой шею, пытаясь размять одеревеневшие мышцы. Сколько раз зарекался не спать на диване собственного кабинета! Но ночью я был не в состоянии возвращаться домой.

Вспышкой в голове замигала тревожная мысль — Наташа! С мыслями о ней я просыпался каждое утро, не было ни дня, чтобы я не думал о ней. Не всегда осознанно, но она, моя любимая женщина, жила в моей голове, даже когда я не думал о ней. Но сегодня… Сегодня все было по-другому, ведь она была здесь, за всеми этими коридорами и стенами. И пусть она меня не помнила, главное — она здесь!

Я провел руками по лицу, ощущая жесткость щетины, потер виски, пытаясь прогнать остатки сна и ту давящую тяжесть, что поселилась в теле после трудной ночи. Поднявшись, я потянулся и прошел в ванную комнату, что имелась в моем кабинете. Здесь был полноценный душ и шкаф с запасной одеждой. Еще бы кровать сюда, и можно жить на работе!

Я долго стоял под струями едва теплой воды, которой хотел взбодриться. Переключал лейку душа на более мощный напор струи, чтобы она била и колола, заставляя меня прийти наконец-то в себя. Внутри меня разгорался пожар. Тот самый, который был так свойственен всем Чинхоевым. Какими разными мы бы ни были, но кое-что нас все же объединяло: все мы были нетерпеливы, горячи, эмоциональны до одури. И пусть я или Заур умели прятать эмоции за маской профессионализма, но внутри все полыхало.

Я переоделся во все чистое, швырнул вчерашнюю одежду в пакет — заберу, когда поеду домой. Вышел из кабинета и направился к кофейному автомату в конце коридора. Каждый мой шаг отзывался в голове эхом: Наташа. Наташа. Наташа.

Не Рената. Как бы она себя ни называла теперь, она все равно Наташа. Моя Наташа. И плевать, что она меня не помнила и не узнавала, плевать, что у нее дочь и наверняка есть муж. Плевать, даже если она меня никогда не любила. Я-то любил. Любил тогда и никогда не переставал, а значит, она моя Наташа.

Пока я торопливыми глотками пил эспрессо, вспоминал ее смех и то, как она говорила: «Я могла бы сказать простое «я тебя люблю», но это не выразит всего того, что я чувствую. Я тобой дышу, Салман».

— Черт, — прорычал я, сминая стаканчик.

Не надо думать о прошлом. Не надо. Не надо. Не надо!

— Доброе утро, Салман Асланович, — поприветствовал меня коллега, доктор Кторов.

— Доброе, — кивнул я.

— Уже приехали?

— Не уезжал, ночью проводил операцию.

Мы вместе двинулись в сторону отделения интенсивной терапии.

— Да, слышал про аварию и что мы приютили всех нуждающихся, — хмыкнул он.

— Мы приняли больных, а не приютили нуждающихся, — скривился я от его слов. — Увидимся.

Разговаривать с ним дальше мне не хотелось. Кторов в чем-то был прав — наша клиника не занималась благотворительностью, но мы ведь врачи и обязаны помогать всем. Впрочем, Кторов явно будет не единственным, кто считает, что мы зря приняли столько пациентов.

Белла, дочка Наташи, была в палате интенсивной терапии, куда ее перевели из реанимации. Состояние девочки стабилизировалось к этому часу, но она по-прежнему не могла самостоятельно дышать и находилась под действием сильнодействующих препаратов.

Я прошел в палату, переговорил с дежурившей здесь медсестрой, проверил показатели аппаратов, а потом долго стоял возле девочки, всматриваясь в ее лицо. Ей, кажется, лет шесть, а Наташа исчезла из моей жизни почти семь лет назад…

От пришедшей в голову мысли меня прошиб холодный пот. Надо посмотреть карту девочки, узнать точную дату ее рождения, ведь она могла бы быть и моей… Господи, я ни черта не понимал! Что происходит сейчас? Что произошло тогда?

Выйдя из палаты, я собирался направиться в другую, в ту, что выделили Наташе, но увидел, что она стоит возле стекла и смотрит на дочь.

— Белле лучше, — сказал я, подходя ближе. Голос был спокоен, профессионально ровен, но внутри все дрожало. — Она в стабильном состоянии. Но еще несколько дней она останется под медикаментозным сном. Это нужно, чтобы она быстрее восстановилась.

— С ней все будет в порядке? — Наташа даже не повернула ко мне головы, не одарила взглядом, и меня скрутило от охватывающего мое нутро отчаяния.

— Да, все будет хорошо.

Она кивнула, не отрывая взгляда от дочери. Губы чуть дрожали.

— Спасибо, — прошептала она. — Спасибо, что вы ее спасли.

Наташа смотрела на дочь, а я смотрел на нее. Пытался найти в ее фигуре, в ее профиле что-то чуждое, пытался доказать самому себе, что ошибся и что это не она, но знал: я обманываю себя. Это моя Наташа, и она меня не помнит. Твою мать! Не помнит! Мне хотелось развернуть ее к себе, схватить за плечи и встряхнуть. Хотелось крикнуть: «Почему ты не помнишь меня? Кто заставил тебя забыть, что я существую? Почему ты бросила меня тогда?» Одновременно с этим хотел тихо взять ее за руку, прижать ее ладонь к своей щеке, хотел обнять так, чтобы она услышала биение моего сердца, которое умерло без нее семь лет назад, но теперь, кажется, снова ожило.

Глава 6

Салман

Солнечный луч переместился с подоконника прямо на экран моего компьютера, в который я вот уже несколько минут пялился, не моргая. Потерев переносицу, я приподнялся на стуле и опустил жалюзи. Вернулся на прежнее место и, сложив пальцы обеих рук в замок, уперся в них подбородком. Еще раз пробежался глазами по данным на мониторе. Две медицинские карты. Две жизни. Рената Ахметовна Касимова. Дата рождения, имя, отчество, фамилия — все это здесь было. И все это было похоже на правду, кроме того факта, что лицо Ренаты Касимовой было лицом моей Наташи. А вот здесь данные моей шестилетней пациентки. Белла Зуфаровна Касимова. Дата рождения…

Я закрыл глаза, слыша оглушительное биение собственного сердца. Оно все колотилось и колотилось, и мне стало нестерпимо больно.

Когда я наливал себе воды из кулера, стоявшего в углу моего кабинета, руки дрожали так, словно я был запойным алкоголиком, который никак не мог прийти в себя.

Бросив бумажный стаканчик в урну, я выдвинул ящик стола и вытащил оттуда записную книжку. Она сама открылась на последней записи. Сначала я вынул маленький белый листок. Последние слова Наташи ко мне: «Ты мне никогда не был нужен. Не ищи меня». Я нашел ее через неделю после того, как…

Я бросил взгляд на надпись в блокноте. Двадцать восьмое апреля две тысячи семнадцатого года. Дата нашей с Наташей несостоявшейся свадьбы. А ниже была другая — двадцать второе апреля того же года. День, когда она исчезла из моей жизни. Я знал эти даты наизусть. Они кровавым отпечатком были выгравированы на моем сердце. Записную книжку я открыл лишь для того, чтобы убедиться, что память меня не подводит… Перевел взгляд на монитор. День рождения Беллы — седьмого января две тысячи восемнадцатого года. Так у нее вчера был день рождения. Девочка ведь и правда вчера родилась во второй раз: сложная операция, остановка сердца, первый вдох новой жизни… Да я костьми лягу, чтобы она встала на ноги! Ведь выходит, что она моя дочь. Моя дочь, черт возьми! Потому что если отмотать от дня ее рождения назад на девять месяцев… Мы еще были с Наташей вместе, счастливые, готовились к свадьбе. Ты никогда не был мне нужен. Не ищи меня… А может, Белла и есть причина исчезновения моей любимой? Может быть, у Наташи был любовник, от которого она и забеременела? Поверить в это было сложно, практически невозможно, но как еще я мог объяснить себе ее исчезновение? И как объяснить то, что теперь она снова появилась в моей жизни с ребенком на руках, который по всем подсчетам мог быть моим ребенком.

— Ну это уж я смогу выяснить, — пробормотал я. — Обязательно выясню.

Еще и эта чертова амнезия. Можно, конечно, было притвориться. Если бы Наташа не хотела признаваться передо мной, что она — это она, то вполне могла бы сделать вид, что она меня не помнит. Но это притворство было бы раскрыто, как только я бы увидел ее документы. Вот они передо мной. Здесь и ее новое имя, и дата рождения, и номер паспорта, и город Казань в качестве места жительства. Абсолютно другой человек. Другая личность… Она говорила, что попала в аварию, в которой получила травму головы. Амнезия… Да не бывает таких амнезий, когда человек становится совершенно другим. Тем более это было много лет назад. За прошедшие после аварии годы Наташа обязательно вспомнила бы хоть что-то.

В голове вдруг всплыл голос отца, и я даже вздрогнул — настолько реальным он казался, словно это не воспоминания, а как будто он здесь, со мной, сидит в кресле напротив, как сидел тогда, и говорит…

— Я не против, чтобы ты занимался медициной, — сказал отец, постукивая пальцами по колену. — Но зачем тебе возиться в чужих мозгах в буквальном смысле? Почему бы не пойти дальше?

Я тогда только начал интернатуру. Был полон идеализма, верил, что могу спасти весь мир одной операцией.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, не отрываясь от своего телефона, где Наташа писала, что едет в гости к своей подруге.

Отец усмехнулся и пристально посмотрел на меня.

— Стань ученым. Я знаю одно место, где бы ты очень пригодился. Есть ряд выдающихся ученых… они занимаются разработкой специальных препаратов. Препаратов, которые влияют на человека так, как нужно им.

Я рассмеялся, подумав, что отец издевается надо мной.

— Какие еще препараты? Роботов, что ли, делают?

— Ты только представь, — сказал отец. — Вот, допустим, преступник или какой-нибудь отщепенец. Зачем сажать его в тюрьму и кормить за государственный счет, если можно дать ему пилюлю, после которой он забудет себя прежнего, а врачи внушат ему совсем другую личность, сделают из него другого человека.

Нахмурившись, я удивленно уставился на отца.

— Ты ведь знаешь, что таких препаратов нет.

— Пока нет, но над этим трудятся ученые. И ты мог бы внести свою лепту. Ты ведь нейрохирург. Ты знаешь, где находится память, понимаешь, как работает мозг. Почему бы не использовать эти знания… по-настоящему?

Я посмотрел на него, как на сумасшедшего.

— Ерунда, — сказал я. — Мне не интересно изучать гипотетические возможности влияния каких-то там несуществующих препаратов. Я лучше буду помогать людям здесь и сейчас. Оперировать. Спасать. А не играть в Бога.

Отец презрительно поморщился.

Глава 7

Салман

Я шел по коридору, и с каждым шагом внутри меня нарастала уверенность. Я уже знал, как я буду действовать и что делать. Будучи врачом, я умел раскладывать все по полочкам, выделять симптомы и их причины, находить правильные методы лечения. Моя жизнь в последние годы превратилась в комок спутанных ниток, и пришла пора их распутать. Я понимал, с чего начну и чем продолжу. Осталось лишь преодолеть несколько препятствий.

Дверь кабинета директора клиники Семенова была приоткрыта. Я небрежно стукнул по ней и сразу же вошел. Здесь уже был сам директор, сидевший во главе большого стола. Также присутствовала главврач Светина и еще несколько врачей из разных отделений.

— А, Салман Асланович, — бросил Семенов. — Проходите и начнем.

— Без Кондратенко? — спросил я.

Кондратенко был собственником нашей клиники и всегда присутствовал на всех важных совещаниях.

— Нет, — ответил Семенов, — он не приедет, но я уже ввел его в курс наших дел и буду говорить от его лица.

Я закрыл дверь и сел на крайний к выходу стул. Сжал пальцы в замок, положив руки перед собой.

— Евгения Валерьевна, — кивнул Семенов главврачу, призывая начать.

— Почти всех пациентов после аварии перевели в государственные учреждения, — отчиталась она. — Никаких проблем не возникло. У нас осталось два ребенка, — она заглянула в бумаги, а я поморщился: Светина будто нарочно не хотела запоминать имена пациентов, которые здесь, как она была уверена, всего лишь на пару дней. — Итак, у нас остались Белла Касимова и Саша Верещагина. Обе девочки в тяжелом состоянии, но Касимова более стабильна. Думаю, завтра-послезавтра мы сможем ее отправить в Склиф. С Верещагиной пока рано о чем-то говорить, но, как только состояние стабилизируется, тоже будем переводить…

— Я предлагаю перевести обеих девочек сегодня, — перебил ее Семенов.

Я молчал до сих пор, но здесь не выдержал.

— Вы предлагаете транспортировать детей в нестабильном состоянии?

— Клиника и так понесла серьезные финансовые затраты. Мы, вернее вы, Салман Асланович, провели для Касимовой дорогостоящую операцию, за которую ее мать заплатить не сможет. Вы сами знаете, сколько стоит день пребывания в нашем стационаре, а родители этих детей не способны заплатить, поэтому…

— Так мы что, не можем позволить себе вылечить двух детей здесь? — Голос был ровным, но с металлическим оттенком, который так был свойственен отцу.

— Это не вопрос возможности, — холодно ответил Семенов. — Это вопрос политики. Мы частная клиника, а не благотворительный фонд. Мы уже сделали больше, чем должны были.

— По-вашему, мы должны были не принимать их? — Я не повышал голос, но он звенел возмущением. — Наша больница была ближайшей к месту аварии. Было бы странно, если бы скорые повезли детей на другой конец Москвы.

— Салман Асланович прав, — поддержал меня заведующий терапевтическим отделением, — мы могли бы…

— Мы приняли экстренных пациентов, — перебил его Семенов. — Это наш долг. Но лечить бесплатно — это уже благотворительность. А она не входит в бизнес-модель нашего учреждения. Как я уже сказал ранее, я выступаю не только от своего лица, но и от лица нашего учредителя. Вы не согласны с решением руководства, Салман Асланович?

— Не согласен, — твердо сказал я. — Чтобы перевести этих двух детей в тот же Склиф, придется заказывать спецтранспорт, это тоже влетит в копеечку.

— Уж лучше оплатить расходы на спецтранспорт, чем оплачивать из бюджета клиники недели пребывания этих детей здесь, — возразила Светина. — Вы же это должны понимать, как никак ваша семья владеет огромным бизнесом, Салман Асланович. Вы разве не знаете, как вести дела?

— Я врач, а не бизнесмен. — Я смерил ее взглядом, в которым она наверняка прочитала презрение, но мне было плевать, что это ее обидит или оскорбит.

— Тогда предоставьте заниматься финансовыми вопросами тем, кто в этом понимает, — сказал директор. — Евгения Валерьевна, попрошу вас связаться с администрацией НИИ скорой помощи и организовать перевозку детей к ним…

— Хорошо, — кивнула она.

— Нет, — сказал я.

— Что «нет»? — нахмурился Семенов.

— По крайней мере Касимову мы оставим здесь. — Я посмотрел ему прямо в глаза и увидел, что директор клиники еле сдерживается, чтобы не заорать и не поставить меня на место. Но Светина права — я из семьи Чинхоевых, и поставить нас на место — миссия неподвластная каким-то крючкотворам.

Боковым зрением я видел, что все остальные уставились на меня в ожидании, чем же закончится мой выпад.

— За чей счет она останется здесь? — спросил Семенов.

Я пожал плечами.

— Если наша клиника столь бедна, то я сам оплачу лечение Беллы Касимовой здесь.

На лице Семенова расплылось удивление и непонимание.

— Вы?

— Да, я.

— Но почему вы хотите это сделать?

— У Салмана Аслановича личный интерес к матери девочки, — усмехнулась Светина.

Глава 8

Рената

В палата интенсивной терапии, куда перевели Беллу, было тихо, как будто весь мир за ее стеклянными стенами замер, боясь нарушить хрупкое равновесие, которое колебалась на чашах весов: на одной — жизнь, на другой — смерть. Только размеренное, но такое тревожное пиканье аппаратов напоминало о том, что время движется, давая моей девочке новую секунду, минуту, час жизни… Каждый вздох Беллы, пусть и не самостоятельный, — это маленькая победа над безликой бездной, в которую мы обе чуть не провалились.

Я сидела на жестком белом стуле у кровати, прижав ладони к коленям, чтобы они не дрожали, и смотрела на дочку, как будто одним только взглядом могла вернуть ее к жизни, вернуть ей здоровье, словно любовь была сильнее и чудодейственнее всех сильнодействующих препаратов вместе взятых.

Белла выглядела такой маленькой под белым одеялом, такой бледной, такой беззащитной, что у меня сжималось сердце от безысходности и невозможности хоть как-то помочь. Воздух в палате был пропитан запахом антисептика и каких-то других лекарств.

Меня потряхивало то ли от холода, то ли от эмоций, а может, от всего сразу. Это чувство мне было хорошо знакомо: страх перед больницами и врачами, который я до сих пор испытывала еще с того раза, как впервые очнулась после аварии и поняла, что не знаю, кто я. Тогда меня охватила паника и до сих пор охватывала каждый раз, когда ко мне кто-то приближался со шприцом или пилюлями. Я научилась с этим страхом бороться и держать его внутри, но иногда не могла совладать с ним, как произошло сегодня утром, когда меня повели делать КТ. Сначала все было нормально, а потом меня начало колотить так, словно положили в ванну, наполненную льдом. Медсестра, правда, оказалась опытной и отвлекла меня от пожирающих панических мыслей.

— Вы боитесь больниц и врачей? — спросила она.

Я кивнула.

— Сама не знаю почему, — призналась я.

— Бывает, — улыбнулась она ободряюще и начала рассказывать какую-то историю.

Когда меня выписали из больницы тогда, много лет назад, я испытала настоящее облегчение. Хоть врачи не смогли мне помочь или дать утешительных прогнозов насчет того, вернется ли ко мне память, мне было все равно. Они говорили, что мне нужно проходить обследования, нужно поработать с психологом и психиатром, это поспособствовало бы лечению амнезии, но я так и не смогла заставить себя проходить одно обследование за другим. Переступать порог больницы, сдавать кровь, проходить разного рода лечебные терапии для меня казалось невыносимым.

И вот через пять лет я снова здесь. Только теперь мне нельзя просто отправиться домой и сделать вид, что все хорошо, потому что дело касалось Беллы. А ради дочки, ради ее выздоровления я сделаю все…

Когда мне принесли годовалую Беллу после аварии, я посмотрела на нее озадаченно и удивленно. Я не чувствовала ничего. Ни боли, ни страха, ни любви. Я смотрела на нее, как на любого другого постороннего человека. Мне просто сказали: «Это ваша дочь, Рената». И я приняла это как данность. Моя дочь Белла, а я Рената. А муж… он погиб, так мне сказали. Но я ничего не помнила: ни аварии, ни как носила под сердцем, а потом рожала дочку, ни каким был ее отец. Я и себя не помнила. Мне пришлось долго привыкать к новой жизни. К жизни, где все, что было до аварии, осталось огромным белым пятном. Пришлось учиться принимать себя, откликаться на имя, которого я не знала, заботиться и полюбить Беллу.

А теперь… Теперь все было по-другому. Я знала каждую черточку ее лица. Знала все ее улыбки, взгляды, ужимки и детские словечки. Знала выражение ее лица, когда она злилась или когда была счастлива.

— Моя девочка, — прошептала я, осторожно коснувшись ее руки. — Мама рядом и отдаст всю себя, лишь бы ты поправилась.

Где-то за пределами палаты раздавался шум и голоса. Сквозь стеклянную дверь я видела пробежавших мимо докторов и медсестер. Они спешили в реанимацию.

Я вскочила, прильнула к стеклу, пытаясь понять, что происходит. Медсестры закрыли жалюзи другой палаты, и все стихло, оставив меня одну с моим страхом.

Я вернулась к дочке и снова опустилась на стул. Знала, что еще чуть-чуть, и меня попросят уйти. В интенсивной терапии не положено постоянно оставаться с больным…

Через несколько минут дверь открылась. Я обернулась и увидела Салмана Аслановича. Он выглядел уставшим, волосы были растрепаны, рубашка — помята. В глубине его глаз затаилась тревога и что-то еще, чего я уловить никак не могла.

— Что-то случилось? — спросила я, и голос предательски дрогнул.

Он посмотрел на меня с сожалением, в котором, однако, читалось облегчение.

— У Саши Верещагиной была остановка сердца, — сказал он тихо.

Я замерла.

— И как… она? — прошептала я, но по его глазам все поняла.

— Ее не удалось спасти, — раздался его отстраненный голос.

Я отвернулась и закрыла глаза. Слезы сами потекли по щекам. Я их отерла и посмотрела на Беллу. Мне было жаль Сашу, представить не могла, что чувствуют ее родители сейчас, но в душе звенела только одна мысль: «Это не Белла. Белла жива…»

— С ней всё будет в порядке, — сказал доктор, словно прочитав мои мысли. — Я вам обещаю.

Глава 9

Салман

Наташа шла вслед за мной по длинному коридору, и каждый ее шаг отдавался тупой болью в сердце. Черт бы все побрал! Даже несмотря на столько лет, что прошли после ее исчезновения, я узнаю звук ее шагов. Звук шагов! Рената Касимова? Так ее теперь зовут? Черта с два! Это моя Наташа! Моя любимая женщина!

В кабинете я кивнул на стул, приглашая ее сесть, а сам поднял жалюзи, впуская в помещение серый свет зимнего московского дня.

— Кофе? — предложил я.

— Нет-нет, спасибо, — отказалась она.

Я видел, как она села на краешек стула, как ровно выпрямила спину, не скрывая напряжения и неловкости. Отчего она испытывает эту неловкость? Ее пальцы перебирали край кофты, словно это ощущение ткани под пальцами давало ей сил. Тем не менее во всех ее жестах сквозило напряжение, словно Наташа готова была в любой миг сорваться и убежать. Прочь от меня. Прочь от меня!

Я сел за стол, отложил в сторону какие-то папки, потом снова положил их прямо перед собой, как бы создавая барьер между ней и собой. Врач за рабочим местом — эта роль была моим спасением, единственным способом не натворить глупостей. Не вскочить, не подойти к ней, нарушив личное пространство, не схватить ее за плечи и не закричать: «Наташа, очнись! Это же я!»

— Вы о чем-то хотели со мной поговорить? — осторожно начала она, нарушая гнетущую тишину, которая, видимо, заставляла ее нервничать сильнее, чем меня, хоть и я тоже был на пределе.

— Да. Вы знаете, я нейрохирург, — начал я, заставляя свой голос звучать ровно и холодно. — Но помимо практики, я провожу ряд исследований по изучению работы человеческого мозга. Механизмы памяти — одна из самых загадочных и волнующих для меня тем.

Она смотрела на меня, не моргая. Между бровей пролегла морщинка, что означало недоумение. Наташа молчала, но выражение ее лица кричало: «Зачем вы мне это рассказываете».

— Наверное, вы не понимаете, зачем я говорю вам об этом, но… — Я помедлил и, выдохнув, продолжил: — Вы ведь сказали, что у вас амнезия?

— Да, — кивнула она, нахмурившись еще сильнее.

— Для меня такой случай представляет огромный научный интерес, ведь, как я понял, авария, в следствии которой вы заработали амнезию, произошла примерно пять лет назад? — Я посмотрел на нее вопросительно.

— Да, это произошло пять лет назад, — подтвердила она.

— Обычно ретроградная амнезия не длится так долго. Нельзя, как в кино, ударится головой и забыть все напрочь. На какой-то период — вполне, но со временем воспоминания возвращаются, а ваши, судя по всему, нет?

Она помотала головой.

— Нет, но что вы от меня хотите? — спросила она, хмурясь еще сильнее.

— Хочу, чтобы мы помогли друг другу.

— Помогли друг другу? — Она произнесла это с таким удивлением, что у меня сжалось сердце. — Но как?

Я видел, как она внутренне сжалась, как взгляд стал отстраненным и недоверчивым. Она ждала подвоха. И ждала его совершенно обоснованно, ведь я прикрывался наукой, как щитом от собственной боли.

— Я хочу досконально изучить ваш случай, — продолжил я, складывая пальцы в замок. — Провести ряд углубленных обследований. Понять структуру вашей амнезии. И, возможно, найти способ вас от нее избавить.

— Я не хочу никаких обследований, — испуганно произнесла она.

В ее глазах я увидел неприкрытый ужас и догадался: Наташа панически боится врачей. Раньше за ней такого не водилось.

— Наша клиника предлагает вылечить вашу дочь за наш счет. Белле в тяжелом состоянии, была проведена очень сложная операция, и мы пока не знаем, какие последствия она принесет. Белле понадобится долгая реабилитация и дорогостоящее лечение. Мы все это можем вам предоставить. И поверьте, ни в одном госучреждении вам такого не предложат, — настойчиво, скороговоркой проговорил я. — Но за это мы просим лишь малость.

— Малость? — Ее голос дрогнул, выдавая испуг. — Я должна буду стать вашим подопытным кроликом?

— Зачем вы так, На… Рената? Я просто проведу исследования, изучу ваш случай, сделаю выводы и посмотрю, как вам можно помочь. Неужели вы не хотите вспомнить прошлое? То, какой вы были до той аварии? — Я хотел крикнуть «вспомнить меня и нашу любовь», но вместо этого сказал: — Вспомнить мужа, отца Беллы?

— Моя дочь между жизнью и смертью! — резко сказала Наташа, в голосе зазвенела отчаянная, горькая нота. — Вы думаете, мне сейчас до себя есть дело? О какой моей памяти может идти речь, когда я не знаю, выживет ли моя малышка?!

— Я понимаю, — кивнул я и добавил более мягко: — Я и правда понимаю, что не может быть ничего важнее жизни и здоровья ребенка. Поэтому мое предложение таково. Сначала мы помогаем Белле. Полностью вылечиваем ее. И только потом, когда ее жизни уже ничего не будет угрожать, мы займемся вашей амнезией и моими исследованиями.

Закончив, я пристально посмотрел на нее. Наташа молчала, кусая губы.

— Вы согласны?

Наташа на минуту закрыла глаза. Длинные ресницы отбрасывали тени на бледные щеки. Она была на грани. Война между материнским долгом и глубинным страхом читалась в каждом ее напряженном мускуле. Почему ты, черт возьми, так боишься обследования? В голове снова мелькнула мысль: может, она все же притворяется? Научилась быть идеальной актрисой?

Глава 10

Рената

Тишина в больничном коридоре к вечеру стала иной — не тревожной, а звенящей и пустой. Дневная суета улеглась, сменившись затишьем, нарушаемым лишь редкими шагами дежурной медсестры. Я сидела на стуле неподалеку от отделения интенсивной терапии. К Белле меня пустили во второй половине дня, но снова не позволили остаться надолго. Вот я и сидела тут, смотрела на дверь отделения и ждала, ждала, ждала…

— Рената, больница закрывается для посетителей. Вам нужно идти.

Ко мне подошла та самая добрая медсестра, что утром водила меня на КТ. Ее голос был мягким, но непреклонным.

— Но моя дочь… — начала я, и голос прозвучал хрипло и беспомощно.

— За ней присмотрят, не волнуйтесь. Вы ведь ничем ей сейчас не можете помочь. — Она вежливо улыбнулась. — Лучше вы сами отдохните, наберитесь сил, а завтра с утра сможете прийти.

— Но…

— Не спорьте. — В ее голосе слышались непреклонные нотки. — Мы хоть и частная клиника, но у нас тоже есть правила. Вам нельзя оставаться здесь на ночь.

Медленно, я поднялась и поплелась к выходу. Ноги были ватными, в голове все заволокло, словно туманом. Мысли цеплялись только за одно: «Белла. Белла. Белла». Все остальное перестало существовать.

В вестибюле было пусто. Видимо, все посетители давно ушли, а меня не трогали до тех пор, пока не вышли все сроки.

Я уже собиралась было распахнуть дверь на улицу, как на стекло на уровне моей головы легла мужская рука, помогая мне толкнуть ее.

Подняв глаза, я увидела Салмана Аслановича. Он был в легкой темной куртке, слишком тонкой для зимы. Но меня удивило не это, а то, что он был без врачебного халата, вдруг представ передо мной не врачом, а молодым красивым мужчиной. Эта мысль вызвала во мне тревогу, и я пробормотала:

— Спасибо, доктор.

— Я думал, вы давно уехали домой, — сказал он.

Горькая усмешка сама сорвалась с моих губ.

— Домой? — повторила я. — Мне некуда ехать. Мы ведь не из Москвы. Вчера… вчера вечером мы как раз закончили последнюю экскурсию по столице и должны были вернуться в Казань. У нас ведь и вещи уже были при себе…

— И куда же вы теперь? — нахмурившись и почему-то взволнованно спросил он.

Я растерянно провела ладонью по лицу.

— Не знаю. Наверное, можно снять номер в гостинице, — пробормотала я больше для себя.

Мы жили в гостинице два дня, что длилась наша поездка в Москву. Я прекрасно могла представить себе, сколько будет стоить продолжительное пребывание в этом городе. Словно поняв, в каком направлении побежали мои мысли, Салман сказал:

— Гостиница не выход. — Он посмотрел на меня внимательно и продолжил: — Белле предстоит долгое и тяжелое лечение, реабилитация может занять месяцы. Вы разоритесь на гостиницах.

От его слов меня бросило в жар. Он был прав. Денег, отложенных на эту поездку, хватило бы от силы на несколько дней. А что потом? Просить милостыню у входа в больницу?

Он помолчал, изучая мое растерянное лицо, а затем произнес то, чего я никак не ожидала:

— Переночуйте у меня.

Я отшатнулась, будто он предложил мне что-то неприличное.

— У вас?

— У меня большая квартира… Слишком большая для меня одного. Там много свободных комнат. — Он испытующе посмотрел на меня, а я молчала, не зная, как быть. — Это в двух шагах отсюда. Пешком можно дойти. Утром вы снова будете рядом с дочкой. Это… практично.

В его голосе не было ни намека на что-то, кроме деловой целесообразности. И в этом был смысл. Страшный, унизительный, но единственно верный.

— Я не могу пользоваться вашей добротой, — пробормотала я.

— Давайте поговорим об этом завтра, — сухо ответил он. — Не на улице же вам ночевать.

— Хорошо, — прошептала я, опустив взгляд. — Спасибо.

На машине мы добрались до его квартиры в считаные минуты. По дороге Салман сказал, что раньше жил в центре, но потом купил жилье поближе к клинике, чтобы не терять время в пути. В его словах мне слышалась горечь и беспредельная тоска. Отчего-то подумалось, что у этого человека, у доктора, который спас моей дочке жизнь, в жизни все очень плохо. Мне стало его жаль, но я не решилась спросить или как-то выказать сочувствие.

Его квартира оказалась просторной, стильной, современной и абсолютно бездушной. Все здесь было идеально, стерильно и холодно, как в музее модерна. Ни одной лишней вещи, ни одной случайной детали.

— Вот ваша комната. — Салман распахнул дверь, показывая на безупречно чистую, но такую же безликую комнату в серо-белых тонах. — Здесь отдельная ванная. В шкафу есть полотенце и банный халат, а также все необходимые вещи: шампуни, мыло, зубная щетка…

— Спасибо, — пробормотала я.

— Если вы голодны, то… — Он почесал затылок, взъерошивая волосы, и отчего-то я словила дежавю, словно уже где-то видела, как он это делает. — Если вы голодны, я могу заказать еду из ресторана. У меня в холодильнике пусто.

Глава 11

Салман

Дверь в комнату, куда я проводил Наташу, была закрыта. «Не Наташу, а Ренату, — напомнил я сам себе. — Ренату». Пора привыкнуть к мысли, что у нее теперь другое имя. Конечно, можно было бы сказать ей: у вас амнезия, вы меня не помните, а я вас помню, никогда не забывал… Вы никакая не Рената, а Наташа Короткова. Нет, говорить ей такое сейчас опрометчиво. Она и так в шоке после аварии. Ее дочка в тяжелом состоянии. А тут я со своим «я тебя помню» и «почему ты сбежала». Ей сейчас точно не до выяснения отношений. Как она сказала, не до восстановления памяти ей, пока дочь в таком состоянии.

Я принял душ и вернулся в гостиную, лелея надежду, что и она выйдет, но из комнаты Наташи не доносилось ни звука. Наверное, спать легла.

Мне нужно было куда-то деться, сделать что-то обычное, механическое, что не требовало бы усилий и особой мозговой деятельности. Накинув куртку, я отправился в продуктовый гипермаркет, который работал допоздна.

Несмотря на поздний час, народу здесь было много. Видимо, такие же полуночники, как и я, которым не спится. А может, работают до победного.

Я толкал тележку по залу, на автомате складывая в нее еду. Йогурты, сыр, хлеб, фрукты, кофе. Мясо, спагетти… Все то, чего не было в моем холодильнике годами. Я покупал еду для Наташи. В голове не укладывалось. Моя Наташи, но вроде как и не моя.

Рената. Надо думать о ней, как о Ренате. Может, тогда станет проще.

Сначала, когда я предложил ей переночевать у меня, я хотел отвезти ее туда. В ту самую квартиру в центре, где мы были счастливы перед тем, как она исчезла. Где до сих пор пахло ее духами и лежали ее вещи. Где все застыло в ожидании, которое так и не закончилось. В ожидании, что она вернется и наладит быт по своему усмотрению, как она умела это делать.

Но эта идея, промелькнувшая было в моем мозгу, быстро испарилась. Это было бы жестоко — везти ее туда. И для нее, и для меня. Там ведь были фотографии, и увидь их Наташа, сразу бы поняла, что мы не только были знакомы раньше, а были в близких отношениях. А для меня стало бы пыткой смотреть на нее и ждать, надеяться, вспомнит ли она хоть что-то. Нет, сначала нужно спасти ребенка. Вытащить Беллу. А потом… потом я разберусь с этим хаосом. Нужно найти хоть что-то позитивное, и это позитивное я найти мог. Во-первых, Наташа жива и снова рядом. Во-вторых, у нее не было мужчины или мужа… Сейчас не было. А значит, у меня практически развязаны руки.

Вернувшись домой, я тихо разложил продукты в холодильник и на полки.

Уснул я сразу и проспал как убитый, несмотря на гул тревожных мыслей, что одолевали меня. В голове все крутилось и крутилось одно и то же. Белла. Дочь. Моя ли? Где была Наташа и что с ней происходило в течение тех двух лет, что прошли между ее исчезновением из моей жизни и пробуждением в больнице после аварии? Это она не помнила вообще ничего, но я помнил за нее. Знал о ней все, кроме вот тех двух исчезнувших лет…

Проснувшись, я быстро принял холодный душ и отправился готовить завтрак — омлет, тосты и кофе.

Вскоре я услышал за спиной легкие шаги. Такие знакомые шаги…

— Доброе утро, — сказал я и повернулся к ней. — Я приготовил завтрак, и не говорите, что не голодны.

Наташа появилась на пороге кухни бледная, с темными кругами под глазами, но все такая же невыносимо прекрасная, как и прежде. На ней был тот же свитер и джинсы, что и вчера.

— Вам не во что переодеться? — спросил я, отводя взгляд и разливая кофе по чашкам.

Она пожала плечами и села на барный стул возле кухонного острова.

— Все мои вещи, что я брала в поездку в Москву, к сожалению, остались в автобусе. И Беллины тоже. Не знаю, что с ними стало.

В ее голосе прозвучала такая безнадежность, что мне захотелось подойти и обнять ее. Но я лишь кивнул.

— Я попробую узнать, удалось ли что-то спасти из багажа, но думаю, вряд ли. Говорят, в автобусе начался пожар уже после того, как оттуда всех вытащили.

Наташа провела обеими руками по волосам, убирая их назад.

— Если честно, я в полном раздрае, — призналась она. — Белла в тяжелом состоянии. Мы в чужом городе, где у нас нет ни родственников, ни знакомых. Мне не то что остановиться негде, мне даже переодеться не во что, и нет… — Она замолчала.

— Нет денег, — понимающе закончил за нее я. — Сейчас самое главное — стабилизировать Беллу и вылечить ее. Все остальное — проблемы, которые легко решить.

— Легко? — Она изогнула бровь.

— Да. Сегодня вы подпишете с клиникой соглашение, о котором мы вчера говорили. Они предоставят вам жилье.

— Но как такое возможно?

— Это вполне нормальная практика для иногородних пациентов или участников исследования. — Здесь я не врал, но врал в другом: никаких глобальных исследований я уже давно не проводил.

Я поставил перед Наташей тарелку с омлетом и чашку эспрессо. Она благодарно кивнула и принялась за еду. Я сел напротив, но чуть в стороне, чтобы не быть слишком близко к ней.

— И много у вас подопытных? — спросила она после непродолжительной паузы.

— Подопытных? — улыбнулся я.

Глава 12

Салман

Лицо Беллы в окружении проводов и трубок казалось восковым. Она была словно фарфоровая куколка: бледное лицо, длинные черные ресницы и такие же черные волосы. Такая маленькая, такая красивая, такая хрупкая…

Я проверял показания мониторов, сверял графики введения препаратов. Девочка дышала ровно, подчиняясь ритму аппарата. Ее мать стояла в сторонке — я позволил Ренате присутствовать во время осмотра. А ее отец… Кем же был ее отец? Я ли это? Или Белла — плод измены? Ответов не было ни у кого: я не знал, а Наташа, то есть Рената не помнила. Но по крайней мере тест на родительство может многое расставить по своим местам.

— Состояние стабильное, — сказал я, обращаясь больше к Ренате, чем к дежурной медсестре. — Если сегодня не будет ухудшений, с завтрашнего дня начнем снижать дозу седативных. Будем пробовать переводить ее на самостоятельное дыхание.

— Это… это хороший знак? — тихо спросила Рената.

— Очень хороший, — я позволил себе короткую, ободряющую улыбку. — Это значит, ее организм справляется.

Рената, не отрываясь, смотрела на дочь. Она стояла, обняв себя за плечи, и пыталась сдержать дрожь. Представить себе не мог, что творилось у нее внутри. Глядя на ее растерянность и такую детскую беспомощность, я хотел подойти к ней и прижать к себе, пообещать, что защищу ее от всего мира… Но мог ли я? И должен ли?

— Вы можете посидеть с дочерью, — сказал я. — Увидимся позже.

Я кивнул медсестре, молодой девушке по имени Ирина, которая с первого дня проявляла к Белле особое участие.

Покинув интенсивную терапию, я направился в лабораторию. Здесь я, как и надеялся, застал Веру, болтушку-медсестру, которая, как я надеялся, поможет мне без каких-либо проблем.

— Салман Асланович, — радостно улыбнулась она мне и кокетливо взмахнула ресничками.

— Вера, как дела? — подсел я к ней. — Много работы?

— Хватает.

— А у вас как?

— А я пришел подкинуть тебе еще работы.

— Какой?

— У нас в клинике лежит девочка по имени Белла, мне нужно, чтобы ты взяла у нее соскоб на тест ДНК, а также у ее матери, Ренаты Касимовой.

— Это еще зачем?

Я улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой. Ни черта не умел флиртовать с женщинами. Сюда бы брата Халида, этот любую на что угодно мог раскрутить.

— Верочка, мне очень нужно. Стандартная процедура. Потом я тебе принесу еще пару мазков.

— И их нужно будет все сравнить? — кокетливо спросила она.

Кажется, моя улыбка дала нужный эффект.

— Да, нужно будет определить, кто кому кем приходится.

— Мамы, папы, внуки? — засмеялась Вера.

— Ну да, — кивнул я. — Сможешь?

— Смогу, только это как-то странно… Зачем вам это?

— Да я тут исследование провожу, а для него тест на родство — стандартная процедура, — соврал я, глядя ей прямо в глаза и надевая маску уверенности, к которой привыкли все мои коллеги. — Чтобы исключить любые генетические факторы, которые могут повлиять на ход работы. Понимаешь? — Я сделал паузу и посмотрел Вере прямо в глаза.

— Понимаю, — кивнула она. — А эти тесты за счет клиники провести?

— Давай за мой. Не хочу заполнять лишние бумаги и бегать собирать подписи, — сказал я. — Договорились?

— Без проблем.

— Ты такая умница, Вера, — широко улыбнулся я и встал.

У двери я обернулся.

— Я загляну во второй половине дня с другими генетическими экземплярами.

— Буду ждать, — проворковала Вера и покраснела.

Я положил ладонь на ручку двери и, помедлив, добавил:

— И вот что еще, Верочка, сделай так, чтобы об этом никто не узнал. Особенно, Светина.

— Никому ничего не скажу, можете на меня положиться, Салман Асланович.

— Спасибо.

Я был уверен, что Вера меня не подведет. У нее с главврачом был давний конфликт. Евгения Валерьевна отчего-то на дух не переносила большинство медсестер. Впрочем, и молодых врачей, таких, как, например, Костина, она тоже не жаловала. Может, все дело в обычной женской ревности, а может, она просто не умела уважать коллег.

На сегодня у меня не было запланировано никаких операций или встреч, поэтому я, сказав на стойке в холле, что вернусь после обеда, покинул клинику, сел в машину и поехал по старому, заученному маршруту. В центр города. Туда, куда старался не ездить без надобности. Но сегодня такая нужда была.

И вот передо мной до боли знакомый район, тот самый подъезд, та самая квартира.

Дверь открылась с тихим щелчком. Воздух внутри был спертым. Пахло пылью, затхлостью давно не проветривавшегося помещения и все еще едва уловимым ароматом ее духов.

Я замер у входной двери, прислонившись к ней спиной. Стоял, не в силах сделать шаг. Каждая вещь здесь кричала о нас… о ней. Ее любимый плед на диване, ее книги на полке. Ее чашка на кухонном столе, там, где Наташа всегда ее оставляла. В квартире было не убрано. Вещи валялись не пойми как. Это я, когда она ушла, пытался найти хоть какие-то намеки, куда она пропала. В исчезновении Наташи было много странностей. Она просто вышла в эту дверь и больше никогда не вошла в нее снова. Все ее вещи остались здесь. И если бы не та проклятая записка, которую я нашел в своих бумагах некоторое время спустя, то полиция до сих пор думала бы, да и я тоже, что Наташу похитили. Записка… Записка, которая изменила все, но ровным счетом не объяснила ничего.

Глава 13

Рената

Кабинет брата остался таким, каким был еще при отце: холодным и стерильным, где каждая вещь лежала на строго отведенном ей месте; с панорамными окнами, за которыми кипела жизнь огромного города. Здесь все дышало деньгами и властью — двумя идолами, которым мой отец поклонялся всю жизнь.

Заур сидел за массивным дубовым столом и как раз подписывал какие-то документы, которые ему принесла помощница.

Когда я вошел, брат молча кивнул мне на кресло, веля подождать, пока он разберется с делами. Я опустился в кожаное кресло, чувствуя, как холод просачивается сквозь ткань пиджака.

Я позвонил Зауру сразу после того, как отдал все образцы с ДНК в лабораторию. Он хотел все решить по телефону, но я настоял на личной встрече. Хоть наши отношения и потеплели после того, что случилось с ним несколько месяцев назад, но их все еще нельзя было назвать братскими. Слишком разными мы были, слишком много яда втравил в наши души отец, без конца сталкивая лбами, требуя подчинения и унижая.

Вскоре помощница вышла, и Заур посмотрел на меня с усмешкой.

— Что случилось? Обычно ты обходишь это место за километр, а тут сам напросился, — сказал он.

— Мне нужна твоя помощь, Заур.

— Помощь? — изогнул он бровь.

— Да, мне нужна информация… о делах отца.

Заур рассмеялся.

— Всем нужна информация о делах отца.

— Я серьезно! — вскипел я, выказывая нетерпение.

Брат изогнул бровь, не ожидания от меня такой эмоциональности и спросил:

— Что именно ты хочешь знать?

— Скажи, ты в курсе, занимался ли отец спонсированием каких-нибудь частных медицинских центров? Или, может, финансировал научные исследования? Особенно в области нейробиологии.

Заур откинулся на спинку кресла, сложив пальцы домиком. Он долго и внимательно смотрел на меня, будто пытаясь проникнуть в мой разум и выяснить, что я задумал.

— О таком не слышал, — наконец ответил он.

— Ты ведь сказал бы мне, если бы знал? — Я тоже пристально смотрел ему в глаза, давая понять, что не боюсь ни его, ни отца, ни прошлого. Что меня действительно страшило, так это настоящее. Настоящее, в котором Наташа уже и не Наташа вовсе.

— Я бы тебе сказал, — отозвался Заур. — Но почему ты спрашиваешь? — В его глазах мелькнул знакомый, насмешливый огонек. — Вдруг решил обидеться на отца за то, что он не купил тебе собственную клинику? Решил, что он вкладывал деньги куда угодно, только не в твои проекты?

— Меня таким не проймешь, брат, — хмыкнул я, покачав головой. — Я, может, и амбициозен в профессии, но никогда не был меркантилен. В отличие от некоторых.

— Да-да, ты же у нас праведник, — усмехнулся Заур. — Даже от наследства хочешь отказаться.

— Не хочу, а отказался.

— Смотри, может, стоит передумать? До конца двухлетнего срока еще есть время.

— Во-первых, его почти не осталось, — парировал я. — А во-вторых, даже если бы осталось — мне все равно. Мне хватает того, что я зарабатываю сам.

— Но ведь ты мог бы иметь гораздо больше! — Заур развел руками, показывая, каким огромным мог бы быть мой мир, если бы я выполнил условия завещания отца.

Я устало вздохнул. Эти словесные баталии с братом выматывали еще со школы. Он всегда любил съязвить и выставить нас всех глупее себя самого.

— Ладно, — кивнул Заур. — Так что за исследования тебя вдруг заинтересовали? Почему ты решил, что отец занимался медицинскими центрами или чем-то таким?

Я помолчал, подбирая слова. Стоило ли ему все рассказывать? Но другого выхода не было. Заур знал обо всех скелетах в семейном шкафу. Даже о таких, о каких не подозревала в свое время мама.

— Давным-давно, лет семь-восемь назад, отец пытался мне намекнуть, что хочет, чтобы я перестал работать «в поле» и ковыряться в чужих мозгах. Он говорил, что есть более «перспективные проекты». Он говорил об исследованиях в области человеческого мозга и психики. Говорил, что есть ученые, которые разрабатывают специальные препараты. И эти препараты якобы могут влиять на память, на личность. Стирать ее и перезаписывать. Он говорил, что это будущее, и что я, как нейрохирург, мог бы там пригодиться.

В кабинете повисла тяжелая тишина, которую нарушил стук в дверь. Это помощница принесла кофе. Мы дождались, пока она расставит чашки и снова выйдет.

— И что ты тогда ответил отцу? — спросил Заур.

— Я тогда отмахнулся от него, как от сумасшедшего, — продолжил я. — Считал, что он издевается надо мной, ведь он ни черта не понимал в медицине или науке. Но сейчас… Сейчас я не уверен.

Я взял чашку и сделал большой глоток. Темная жидкость обожгла нёбо и горечью растеклась на языке.

— Что случилось, Салман? — спросил брат тихо, перехватывая мой взгляд. — Почему спустя столько лет ты вспомнил эту историю? Ведь не просто же так?

— Не просто, — выдохнул я.

И рассказал. Все. Об аварии, о девочке Белле, о ее матери, о женщине по имени Рената Касимова, которая является живым портретом Наташи. О ее амнезии, о том, что она не узнает меня.

Глава 14

Рената

Больничный коридор стал моим вторым домом. Я то сидела на том же стуле, в той же позе, ожидая, пока мне позволят войти к дочери, то ходила взад-вперед, то стояла у стеклянной стены палаты интенсивной терапии. И все ждала, ждала, ждала… Врачи говорили, что стабильность — это хорошо. Но для меня эта стабильность была похожа на хрупкую нить, натянутую над бездной. Одно неверное движение, один сбой в работе аппарата — и все рухнет.

Я пыталась не поддаваться панике, не думать о плохом, о том, что со мной будет, если с Беллой что-то случится. Внушала себе и мысленно передавала ей избитую фразу «все будет хорошо». Я повторяла ее, как мантру, надеясь, что если скажу достаточное количество раз, то кто-нибудь там, в небесах, кто властен над нашими жизнями, эту жизнь у моей доченьки не отнимет.

Проведя рядом с Беллой очередной час, когда мне разрешили посидеть рядом с ее кроватью и подержать за руку, я вышла из палаты и направилась к аппарату с кофе.

В этой больнице, дышащей чистотой и современностью, не осталось никого, кто был с нами в том автобусе. Мне не с кем было поговорить и разделить печаль. Всех давно перевели в государственные клиники, и лишь меня с дочкой оставили здесь. Потому что Салман… Салман Асланович хотел исследовать мою амнезию. Что ж, пусть исследует, лишь бы Белле помог. В больничных коридорах я успела наслушаться про то, что он был гениальным врачом, который проводил наисложнейшие операции на мозге. Моей малышке повезло, что ее оперировал именно он. И если она поправится… если встанет на ноги благодаря Салману, пусть проводит надо мной какие угодно эксперименты, пусть хоть опыты ставит, хоть выкачивает кровь литрами…

От мысли об опытах, неприятно засосало под ложечкой. Меня снова окатило волной панического страха, который я испытывала всякий раз, когда мне нужно было пойти в больницу, чтобы взять больничный из-за гриппа или сдать анализ крови. Как же я это ненавидела! Ненавидела и не понимала почему.

Сделав глубокий вдох, я медленно выдохнула и, выпив горький кофе, достала телефон.

Нужно было позвонить в школу и сказать, что я возьму долгосрочный больничный по уходу за ребенком.

— Рената Ахметовна? — Голос директрисы прозвучал сухо и настороженно.

— Гульнара Керимовна, здравствуйте. Вы же наверняка слышали про аварию?

— Конечно, как я могла не слышать. Столько детей погибло и пострадало, — произнесла она тоном, в котором мне послышалось недовольство.

— Моя дочь… Белла получила серьезные травмы. Она в тяжелом состоянии. Я вынуждена взять больничный, — сказала я.

В трубке повисло молчание, такое густое, что его можно было потрогать. Гульнара Керимовна была из тех руководителей, каждая встреча с которым напоминала маленькую войну. Она всегда была вежлива, но никогда не улыбалась и не проявляла эмоций. Даже когда она хвалила, казалось, что она тебя в чем-то обвиняет.

— Значит, вы не выйдете на работу? — переспросила она.

— Я должна быть с дочерью, пока она не поправится… Вы же понимаете…

— Я вам очень сочувствую, — совершенно безэмоционально, словно робот, произнесла она заученную фразу и добавила: — И на сколько это может затянуться? — голос директрисы стал ледяным.

— Я не знаю, — честно призналась я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — Пока не станет ясно, какое лечение и реабилитация ей потребуются. Пока Белла под препаратами после тяжелой операции… Мы будем лечиться в Москве.

— В Москве? — В ее голосе прозвучало презрение. — Слушайте, Рената Ахметовна. Вы, конечно, можете взять больничный. На месяц, на два. Закон это позволяет. Но я бы вам не советовала потом возвращаться в нашу школу.

От ее слов у меня перехватило дыхание.

— Простите? Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что мы вас и брали-то только потому, что деваться было некуда.

— Деваться было некуда? — Я не поверила своим ушам. — Я всегда добросовестно выполняла свою работу! У меня прекрасные отношения с детьми!

— Дети — дети, а бумаги — бумаги, — отрезала она. — И с вашими-то психическими проблемами…

— У меня нет психических проблем! — вырвалось у меня, и голос дрогнул от возмущения и обиды.

— Милочка, вы ничего о себе не помните, — ее голос стал ядовито-сладким. — Это разве не проблема? Скажите спасибо, что тогда, пять лет назад, за вас попросили, и нам пришлось вас взять. Рекомендую вам вылечить дочку, а потом… искать другую работу. В нашей школе вам больше не рады. Удачи.

Гульнара Керимовна положила трубку. Я стояла ошарашенная, прислонившись лбом к холодной стене, и не могла пошевелиться. Ее слова звенели в ушах, раскаленными иглами вонзаясь в сознание. «Вас брали, потому что деваться было некуда». «С вашими психическими проблемами». «Вам больше не рады». «За вас попросили». Попросили? Но кто? И почему я об этом ничего не знаю?

Я понимала, что уволить меня не имеют права. Но Гульнара Керимовна свое слово сдержит. Она позволит мне остаться на больничном столько, сколько потребует выздоровление Беллы. Но потом, если я не уволюсь по собственному желанию, она меня со свету сживет. Я тут же вспомнила все косые взгляды и шепотки за спиной, которые преследовали меня первый год работы в школе. Сейчас все изменилось. По крайней мере, я так думала, но, видимо, ошиблась. Гульнара Керимовна по-прежнему относилась ко мне как к женщине «с психическими нарушениями».

Глава 15

Салман

Вера из лаборатории задержалась с тестами, но обещала все сделать к завтрашнему утру. Не находя себе места от все нарастающего напряжения, я не знал, куда себя деть. Находиться под о бок с Наташей и не знать, что ей сказать и что предпринять, было выше моих сил.

Сегодня Белле сократили дозу седативных и перевели ее с ИВЛ. Теперь девочка дышала самостоятельно и даже пришла в себя на несколько минут. Я заверил переволновавшуюся Наташу, что, судя по реакциям малышки, операция прошла очень удачно. Теперь день ото дня мы будем уменьшать количество вводимых ей лекарств, и Белла будет все больше бодрствовать. Ей сделали КТ, чтобы убедиться, что гематома ушла и отек мозга спал. Беллу перевели из интенсивной в обычную палату нейрохирургического отделения. Наташе теперь позволят оставаться с ней на ночь. По крайней мере, сегодня.

А я… Не мог же я остаться с ними?

Сначала я думал было отправиться в клуб к младшему брату Халиду, но отбросил эту идею. Завтра ведь мне все равно нужно приехать в больницу, даже несмотря на то, что это мой выходной. Ни одной операции назначено на завтра не было, но я не мог не проведать Беллу, да и получить результаты лабораторных исследований мне не терпелось.

Не желая оставаться дома, я поехал к Ильясу.

Дверь открыла его жена Лала с маленьким Адамом на руках. Мальчик, увидев меня, протянул ручонки и заулыбался. Удивительно общительный ребенок! Он ведь меня и не знал толком.

— Салман! Какой сюрприз! — Лицо Лалы озарилось искренней радостью, которая сменилась тревогой, когда она разглядела мое лицо. — Что случилось?

Я не смог ничего сказать, лишь молча пожал плечами. По выражению ее глаз я понял, что Лала в курсе ситуации с Наташей. Видимо, Заур и Ильяс разговаривали об этом. Удивительно, но эти двое еще несколько месяцев назад готовы были друг другу горло перегрызть, а теперь если не дружили, то хотя бы больше не враждовали.

— Ильяс, Салман приехал! — крикнула Лала и улыбнулась мне: — Проходи. Ильяс как раз испек пирог к чаю.

— Ильяс испек пирог? — не поверил я своим ушам, а Лала звонко рассмеялась.

Брат показался в гостиной.

— Не поверишь, брат, но из меня домохозяйку сделали.

— Папа! — радостно запищал Адам.

Лала спустила малыша с рук, и тот засеменил к отцу. Ильяс подхватил сына и подмигнул жене:

— А ну-ка, милая, сообрази нам с Салманом чаю. Или чего покрепче?

— Кофе меня бы устроил, — кивнул я, усаживаясь напротив брата.

— Вай! Как раскомандовался! — прицокнула Лала языком, но пошла в кухню.

Она быстро накрыла на стол, водрузив в середину пирог со слегка подгоревшей корочкой, поставила сладости, сахар и мед, подала мне большую чашку кофе со сливками.

Я сам не заметил, как рассказал им все, что накипело на душе. Говорил срывающимся голосом, путаясь и теряя нить, но Ильяс слушал, не перебивая. Лала сидела рядом, и ее глаза были полны сочувствия. Маленький Адам лакомился пирогом.

— Черт, — наконец выдохнул Ильяс, когда я умолк. — Не представляю, что творится у тебя в душе.

— Неужели она и правда совсем-совсем ничего не помнит? — пробормотала Лала.

— Ничегошеньки, — помотал я головой. — Как я понял из ее слов, ей поставили диссоциативную фугу на фоне черепно-мозговой травмы. Это коварное сочетание. Но мне во всей этой истории не дает покоя другое.

— Что?

— Женщина с фугой попадает в аварию, и ее амнезия становится бессрочной… Слишком неправдоподобно.

Ильяс подался вперед и уперся локтями в колени.

— Ты думаешь…

— Я думаю, что в этой истории все нечисто. У меня миллион вопросов, и с каждым часом они лишь множатся.

— Ты должен попробовать узнать о ней как можно больше, Салман, — твердо сказал Ильяс.

— Да, но как? Мне даже начать не с чего.

— Обратись к Тамерлану. Помнишь, он помогал нам с Зауром узнать все о Дауде? Он лучший в своем деле.

Я кивнул.

— Я разговаривал с Зауром. Он ничего не знает… Про отца и его участие в истории Наташи.

— Так ты думаешь, что отец к этому руку приложил? — нахмурился брат.

— Я был бы дураком, если бы не предположил этого.

— Если Заур не в курсе, то надо найти того, кто знает хоть что-то. Отец слишком много темных дел наворотил, и у него были в этом помощники.

— Где бы только их найти. — Я закрыл глаза и потер виски.

— Слушай, а может, наш пятый братец в курсе? — вдруг спросил Ильяс.

Я уставился на него.

— Дауд?

— Да. Отец, судя по всему, держал его для самых темных дел. Правда, Дауд исчез. После покушения на Заура он словно растворился.

— Я попрошу Заура помочь мне найти Дауда, — сказал я.

— Правильно, — поддержал Ильяс. — А Тамерлану дай задание. Пусть разузнает все, что можно, о Ренате Касимовой. Об этой аварии под Казанью. О Зуфаре Касимове. Все.