Правила обманутой жены

1 глава. Правило первое: не показывай вида, что знаешь

Надя

Зима вот-вот закончится, а я так и не съездила ни к кому в шубе на голое тело. Какая это по счету зима, когда так и не случилось то, чего всегда так хотелось?

До замужества было неловко. Дима у меня строгий. Такой правильный пацан из 90-х. До сих пор любит сериалы «Бригада» и «Бандитский Петербург». Он мог подумать, что я слишком легкого поведения и замуж точно бы не взял. Откуда у порядочной девственницы из провинциального городка такие грешные мысли о шубе?

В первые годы, пока не родился сын Сереженька, всё думала удивить мужа, чтобы страсть вспыхнула, как в первый раз. Чтобы Дима подхватил меня на руки, зацеловал до смерти и залюбил до изнеможения. Не решилась. Дура! Может быть, если бы решилась тогда, то не сидела бы сейчас за чужой машиной, наблюдая через стеклянную витрину пафосного ресторана на Патриках, как мой муж кокетничает со своей любовницей.

Колени затекли от долгого сидения на корточках. Я приподнялась, разминая ноги, но не вставая в полный рост, чтобы Дима меня не заметил. Боковое зеркало машины безжалостно отразило мои растрепанные волосы, затравленный взгляд и запорошенную снегом куртку. А глаза-то на лбу, как у камбалы! И разводы туши под глазами от слез и снега. Жуть, как выгляжу. Впрочем, всё равно. Никто на меня и не посмотрит. Слезы снова потекли по щекам. Жалей себя, жалей, клуша. Больше ведь некому пожалеть.

Дуры мы, бабы. Всё пытаемся успеть. Читаем рядом с плитой, пока котлеты на сковородке томятся. Ну потому что муж есть хочет. А мы же железные леди. Одной рукой котлеты жарим, второй ребенка качаем. Левой ногой в стиралку белье забрасываем, пока пирог в духовке поднимается. А потом ещё фоткаем его и в инет выкладываем. Чтобы другие женщины опыт переняли и тоже стали образцовыми женами. И заголовки рецептов поярче придумываем: «Муж зацелует вас за эту вкуснятину! За уши его не оттащите! Всего три ингредиента салата, но муж будет вас просить приготовить его каждый день!»

А зря. Мужья всё равно нам изменяют. Они всегда изменяют. Наши Пети, Вовы и даже Авангарды Ромуальдовичи. На картинке в интернете все легко. А начнёшь готовить – так нужно взять отпуск на два дня и ипотеку, чтобы такой салат соорудить. Так и с семейной жизнью: кажется, что просто, а не у всех получается.

Не счесть, сколько я этих рецептов переготовила. И даже выкладывала в интернет. А потом в парикмахерскую бежала на укладку. И вечером книжки читала развивающие. Чтобы мужу со мной скучно не было. А Дима все равно нашел молодую и красивую любовницу. Чтоб ей сдохнуть!

Блогеры, родненькие, выложите, наконец, рецепт верности. Простой, понятный и, главное, работающий. Верность – она в голове и не зависит от обстоятельств. Верность – это не умение противостоять соблазнам. Это нежелание замечать эти самые соблазны.

Верность –это отвращение к чужим прикосновениям. Зачем? Если есть свое, родное, к которому бежишь домой с одним только желанием: покрепче прижаться, раствориться в дорогих сердцу объятиях и никуда не уходить.

Верность –это полнота ощущений и твердое решение, что вот оно рядом, твое самое желанное, и больше ничего не нужно. Поэтому верными могут быть только абсолютно счастливые и очень сильно любимые.

Дима и его любовница сидели за столиком рядом с витриной. Он протянул руку, погладил ее длинные светлые волосы. Намотал на палец прядь и поцеловал.

Я закусила руку в перчатке и закрыла глаза. Не выдержу! Не смогу! Сейчас встану и ворвусь туда. Дыши, Надя, дыши!

Первое правило обманутой жены: не показывай вида, что знаешь о любовнице. Черт его знает, что будет дальше. Может, любовница быстро пошлет твоего благоверного. А может, ему самому надоест, и тогда мне удастся сохранить свой брак и отца для Сереженьки. Я и так виновата перед своим сыночком. Всю жизнь ему переломала. Из-за меня он болен. Еще и без отца его оставить? Терпи, Надя, терпи! Подушку в клочья искусай, головой о стену бейся, но терпи.

Осторожно повернувшись на корточках, я прижалась спиной к колесу чужой машины и села на попу прямо в снег. Февральская метель накрыла белой шалью Патриаршие пруды. Мозг так кипел, что тело даже не почувствовало холода. Я глубоко вздохнула, пытаясь не завыть во весь голос. И вдруг рядом со мной появился высокий мужик в светло-бежевом кашемировом пальто.

Согнувшись в три погибели, гусиным шагом и на корточках он приблизился ко мне и затаился рядом, неотрывно глядя на витрину ресторана. Меня он не замечал. Словно я пустое место.

–Вообще-то здесь уже занято, – прошипела я.

–Вообще-то это общая парковка и вы ее не купили, – огрызнулся он, даже не глядя в мою сторону, но при этом прилепился вплотную ко мне.

–Это что такой новый метод подката? Так знайте, что у вас ничего не получится, – я приподняла подол длинной куртки, чтобы мужик на нее не наступил.

Наглец обмерял меня взглядом с головы до ног и прошептал:

–Знаете, девушка, вы, конечно, очень привлекательная, не спорю. Но это точно не мой случай. Я здесь за женой слежу. Поэтому не фантазируйте, пожалуйста. И простите за прямоту.

–Какое совпадение! А я здесь слежу за мужем. Поэтому ищите себе другой наблюдательный пункт. Мне с этого ракурса все хорошо видно.

Мужик еще раз внимательно посмотрел на меня и пробормотал:

– Вообще-то мне тоже.

2 глава. Держи меня, не отпускай!

Надя

На цыпочках, едва дыша, я зашла в комнату сына. Сережа спал, крепко зажав в руках планшет. Я осторожно поцеловала теплую щеку и взяла планшет. Положила его на тумбочку. Сыночек что-то пробормотал во сне и повернулся лицом к стене, на которой было изображено звездное небо. Спирали галактик и яркие хвосты комет светились в темноте. Звезды успокаивали его. Сережа часами рассматривал россыпь ярких точек на темно-синем фоне. Наверное, он мечтал оказаться где-то там, далеко, где нет проклятой гравитации, которая тянет к земле. И каждый раз напоминает сыночку, что он не такой, как все.

Я так и не научилась выговаривать слово «калека». Ненавижу его! Мерзкое, грязное, жестокое слово. Здоровые люди не задумываются и никогда не считают, сколько есть мерзких слов, обидных до слез, которые бросают людям, что отличаются от других.

«Хромоножка», «инвалид», «калека», «убогий». Они так легко это произносят! А каково больным людям и их близким? Твой сын – калека! Разве может мать спокойно слышать эти слова? Я бы и сама улетела с тобой, сыночек, на Марс, Луну или в другую Вселенную. Туда, где нет боли и слез. И жестоких людей.

Мой родной комочек, всё для тебя сделаю! Если бы не ты, сейчас бы собрала сумку и ушла, куда глаза глядят. Громкий всхлип сам собой вырвался из моего горла. Вот дура! Разбужу ведь Сереженьку. Зажав рот рукой, я выскользнула в коридор и прислонилась к стене.

Нельзя при сыне плакать. Если бог забирает здоровье, то взамен дает острый ум. Сереженьке всего одиннадцать лет. Но развит не по годам. Всё понимает. Просто чаще всего молчит. У него травма позвоночника. И из-за этого он хромает на одну ногу. Спина и нога всё время болят. Маленьким он часто плакал. А теперь скрывает боль даже от меня. Не любит, когда его жалеют. К людям относится подозрительно. К себе никого не подпускает. Зато с компьютерами на «ты». И очень хорошо рисует. Особенно любимых персонажей компьютерных игр.

Диму это раздражает. Он не понимает, почему наш сын все время живет в виртуальном мире. Дима не догадывается, что там Серёжа здоров и силен. Там он побеждает всех чудовищ. Там нет боли и слез, а если и есть, то строго дозированно, в рамках игры. Для прокачки персонажа. Но я-то всегда чувствую боль своего ребенка. И мне в два раза тяжелее и страшнее, чем ему.

Ключ в замке входной двери повернулся, и я метнулась в спальню. Быстро скинула одежду и нырнула в постель, укрывшись одеялом. Не хочу сейчас встречаться с мужем. Не могу его видеть! Не сдержусь.

Дима зашел в спальню, сбросил одежду и пошёл в душ. Я быстро откинула одеяло, взяла его рубашку и прижала к лицу. Пахло шоколадом и свободой. Вода в ванной стихла. Я поспешно вернулась под одеяло. Зря старалась. Дима и не взглянул на меня. Отправился на кухню и загремел крышкой сковородки.

У меня сжалось сердце. Я закусила кулак, чтобы не зарыдать во весь голос. Любовница, наверняка, кормила его разными деликатесами в своем пафосном ресторане. А Дима мужик простой. Ему котлеты на ужин подавай. Да чтобы с жареной картошкой.

Сколько я этих котлет пережарила в своей жизни – не счесть! Значит, секс сегодня тоже был. Дима после секса голодный, как волк. Наверное, жевал в ресторане, давясь, ее изысканные блюда, а сам пришел домой – и сразу к моим котлетам. У него как: если на ужин нет котлет и картошки, значит, это не еда. И всё с хлебом. Возьмёт буханку, к груди прижмет и толстые ломти нарезает. Так и не приучила его на доске хлеб резать. А на хлеб еще майонез толстым слоем мажет обычно.

Как-то хотела ему здоровое питание организовать. Он вообще-то у меня мужик крепкий, здоровый, к полноте не склонный. До сих пор пресс, как у мальчика. Под рубашкой мышца играет. Но у здоровья тоже есть предел. Тридцать семь лет – не восемнадцать. Овощи на пару ему приготовила, куриную грудку, запеченную в фольге в духовке. Так он эту тарелку с овощами и грудкой в раковину швырнул, кулаком по столу грохнул и яростно сузив глаза заявил:

– Я те чё гондурас траву с куриными грудями жрать? Котлеты давай и картошку. Жареную. И побольше. Я правильный пацан. Ем только правильную мужскую еду, а ты мне эту хрень на пару! Совсем в Москве своей берега попутала? Алё, гараж! Ты мне еще рубашку розовую купи! К траве гарниром, ёпта!

Вот так у него всегда. Рубашки тоже только правильных цветов: белый, черный, серый. А если оранжевый, розовый или, не дай бог, лиловый, значит, гондурас.

Еда тоже правильная, пацанская: мясо, желательно крупными кусками, картошки, макарон и майонеза побольше, борщ да пирожки с мясом. Не понимаю только одного: как его на такую фифу потянуло? А ее на него? Может, у Димы кризис среднего возраста начался? Так вроде рановато как-то.

Муж ел на кухне, а я рыдала в постели под одеялом. Вот она, любовь. Вот она, верность. Получай сполна, Надюша, семейное свое счастье!

А ведь я это счастье по кусочкам собирала, как мозаику. Кусочек к кусочку, чтобы не хуже, чем у других. Чтобы муж сытый, сын всегда аккуратненький и дом чистый. Чтобы пирогами в доме пахло и салфетки красивые. И довольствовалась малым. Улыбнётся Сереженька – уже хорошо. Цветы за окном красивые расцветут – радость, маленькая, но все же. Погода весенняя – праздник. А надо было не это всё, а шубу на голое тело. И под шубой чулки с кружевными резинками. Как в итальянском кино.

Как-то мы с подругой решили пассануть контрольную по геометрии, сбежали из школы и пошли в кино. Билеты купили, даже не зная, о чем фильм. Холодно было очень. Метель была лютая. А в киношке тепло и утром нет никого. Можно развалиться в кресле и подремать.

3 глава. Правило номер два: держи удар и форму

Я бросилась к сыну.

– Сейчас, мой дорогой! Сейчас!

Крем от ожогов всегда был в холодильнике. Я рванула дверь с такой силой, что банки на боковой полке звякнули одна о другую.

– Давай, ломай! Ты же на этот холодильник не заработала, – ухмыльнулся Дима. – Не твое – не жалко.

– Господи, Дима, да что с тобой не так? – я возилась с тугой крышкой, пытаясь ее свинтить. – Чего ты завёлся с утра? Ребенок из-за тебя руку обжег, меня довел так, что пальцы дрожат. Даже крем открыть не могу. А тебе все мало!

– А потому что мне стыдно перед пацанами! –заорал Дима. – Мне уже намекают. Спрашивают: не гондурас ли мой Серега? – он вырвал крем из моих рук, открыл крышку и бросил на стол. – Сам намажет, не маленький.

Сережа послушно взял тюбик с кремом и немедленно выронил его на пол.

– А все твое воспитание! – Дима залился краской, на шее вздулась вена. – Он не девка, Надя, он пацан! Хватит трястись над ним! Ты, как курица, крылья раскинула и кудахчешь. Видеть это все не могу! – Дима поднял с пола крем, выдавил на руку сыну, смял тюбик и швырнул в раковину.

Тюбик врезался в чашку и разбил ее. И столько в этом движении было злости, что я медленно выпрямилась и всмотрелась в лицо мужа. Озарение пришло внезапно и было страшным. А он ведь совсем меня не любит!

Потому что когда любишь кого-то, то оберегаешь его душевный покой. Стараешься оградить от боли, страха и всего неприятного. Скрываешь плохие новости, врешь, что все хорошо, чтобы успокоить. Улыбаешься через силу, чтобы он не догадался, как тебе плохо. Чтобы не нервничал, не ворочался в постели ночами. Однако любящее сердце не обманешь. И если твой мужчина тебя любит, то все равно поймет, что с тобой не так. Скрыть от него ничего невозможно. Он услышит испуганный стук твоего сердца. В глазах прочитает усталость. Ведь он тебя чувствует. Мой Дима больше меня не чувствует. Более того, он не хочет ничего знать. Закрывается от меня стеной равнодушия.

Это так больно, словно без наркоза отрезают руку или ногу. Заживо сдирают кожу. Я даже дышать перестала от этой боли. А ему было все равно. Дима повернулся спиной ко мне, чтобы выйти из кухни. И тут у Сережи начался приступ. Сыночек побелел, губы его затряслись.

– Больно, мама! Очень больно! – захрипел он, скрючившись.

–Сейчас, милый. Мама тебе поможет! – я бросилась к шкафчику, схватила аптечку, высыпала ее содержимое на стол.

– Что ты стоишь, Дима? Налей воды! – закричала я.

– У него ничего не болит, – процедил Дима сквозь зубы. –Ты же помнишь, что врачи сказали: это не физическая боль.

– Какая разница? Это твой сын! Как ты так можешь?

– Если бы ты не устроила истерику, никакого приступа не было бы, – Дима взял стакан, налил воды и протянул Сереже.

Ребенок попытался взять стакан, но руки сковало судорогой. Я схватила стакан и поднесла его к губам сына.

– Вот, сыночек, прими успокоительное. Сейчас будет легче, милый.

Дима, как истукан, стоял рядом. И его губы сомкнулись в тонкую упрямую нить. У него тоже был приступ. Только не боли, а упрямства.

– Уйди, пожалуйста, – прошептала я. – Просто уйди, Дима.

– Да в кайф! Видеть не могу, когда он исполняет! – Дима вышел из кухни.

Я обняла Сережу, усадила на колени и начала тихонечко раскачиваться. Сыночек постепенно успокоился в моих руках. Никому мы не нужны, кроме друг друга. Никто нам не поможет. Я обвела взглядом уютную и обжитую кухню. Утром я зашла сюда замужней женщиной. А выйду одинокой. Дима еще со мной. Но его уже нет. Он где-то далеко, в чужой жизни, у чужой женщины.

– Давай, сыночек, отведу тебя в постель. Полежишь сегодня, отдохнешь, – я поцеловала теплый висок с тонкой кожей, под которой билась голубая жилочка.

– Не хочу, – покачал головой Сережа. –Сегодня контрольная. Потом придется одному писать. Мне уже лучше, мам, – он обнял меня за шею и прижался щекой к моему лицу.

Вот он, мой любимый мужчина. За одно такое прикосновение можно все отдать. Ничего, мы справимся. Мы сильные. Словно читая мои мысли, Серёжа прошептал:

– Мы с тобой супергерои. Я нарисую комикс о нас. Продадим за миллион и уедем, куда захотим.

– Только не рисуй меня в синих трико, ладно, сынок? Пожалуйста!

– Хорошо, – улыбнулся он. – У тебя будут белые трико.

– Боже упаси! Белый маркий и полнит!

– Мам, ну ты же идеальная супер-женщина! Тебе все идет. И потом кровь врагов сама стечет с трико, потому что они из такого супергеройского материала, который не нужно стирать. Он сам не пачкается.

– Ну ладно, если стирать не нужно, тогда можно и белые.

Я отвезла Сережу в школу и поехала в ателье. Не дай бог, если бы дизайнер Ульяна Сериенко, которой оно принадлежало, узнала бы, что мы между собой называем ателье ее супер-фэшн-бутик-студию дизайна. Она бы инфаркт получила. А я за годы работы в этом ателье так и не научилась выговаривать его полное название.

Моя бывшая начальница, Виолетта Соломоновна, встретила меня, как родную.

4 глава. Картошка в мундире

Экран телефона вспыхнул ледяным голубым светом. На экране телефона высветилось сообщение от Мамикона:

«Я жду, и времени мало».

Темноту кафе разрезало на три осколка: лед голубого экрана, желтое пламя свечи и золотой профиль Нади. Этот контраст ударил по глазам. В висках Платона застучал пульс. Адреналин мощным потоком хлынул в кровь. Платон словно проснулся от долгого сна. Всё стало ненужным и неважным. Всё, кроме одного: образа Нади.

Как долго он ничего не чувствовал! Словно спал. Развод, бизнес, проблемы, деньги – с утра до ночи крутился, как белка в колесе. Но во сне. На автомате. Робот – именно так он сам себя видел со стороны. А Муза спала. Как бабочка в коконе. Плотном, в чём-то уютном и скучном, но хорошо знакомом. Психологи называют это прокрастинацией. Искусствоведы – ступором. А писатели и художники говорят просто: неписун.

Вначале Платон страдал. А потом привык. Не всем же летать, кому-то нужно и на земле двумя ногами стоять – так он сам себя успокаивал. Муза, отчаявшись ждать, пока он проснется, обернулась тёплым одеялом покоя и окуклилась в мягком сонном коконе.

И вдруг три осколка цвета: льдисто-голубой, жёлтый и золотой вспороли кокон покоя, и бабочка выпорхнула на волю. Голодная, дрожащая, она раскрыла крылья, посмотрела на себя в зеркало требовательным женским взглядом, вздохнула и превратилась в прекрасную Музу.

– С тебя причитается, Аверин! – шепнула она на ухо Платону. – Начни писать. Иначе сожгу!

Она не врала. Платон чувствовал, как внутри него загорается огонек нетерпения. И желание похитить натурщицу, утащить в мастерскую, закрыться с ней там навсегда и писать без продыху сутками напролет. Только вот натурщица Надя о его планах ничего не знала.

– Спасибо за кофе, пойду, – она отодвинула чашку и встала.

Остановить ее. Немедленно! Не дать уйти! Платон встал, подал ей куртку. На экране телефона снова высветилось сообщение от Мамикона: «Поторопись! У дяди Мамикона терпелка маленький».

План действий сложился в голове моментально. Словно кто-то нашептал его на ухо.

– Подождите! – Платон схватил Надю за руку.

Она вздрогнула и жалобно попросила:

– Отпустите, пожалуйста!

– Извините! – он торопливо отдернул руку. – Надя, вам нужна работа?

– Работа? – удивилась она. – Какая?

– Хорошо оплачиваемая.

– И что нужно делать?

– Позировать. Будете моей натурщицей.

– Голой позировать? – уточнила она.

– Не уверен, – улыбнулся Платон. – Но не исключено.

Она вспыхнула и задохнулась от возмущения:

– Да вы… да как… вы смеете? Неужели я похожа на… – она не договорила, схватила сумку и побежала к выходу.

– Постойте! – Платон бросился за ней, сшибая по дороге стулья. – У вас какие-то странные представления о работе натурщицы. Вы, наверное, не разбираетесь в искусстве?

– Не делайте из меня дурочку! – разозлилась она. – Я не вчера родилась. Не нужно было зашивать вам это чертово пальто и отдавать телефон, – она попыталась застегнуть куртку, но руки так дрожали, что застёжка-«молния» никак не поддавалась. – Не обеднели бы! – отчаявшись справиться с «молнией», она в распахнутой куртке выскочила на улицу и скрылась за стеной метели.

Платон улыбнулся. Никуда ты не денешься. Слишком легко тебя найти.

Он позвонил Мамикону и сказал:

– У меня есть гениальная схема. Сейчас приеду.

Мамикон ждал его в своем офисе. Со стороны он казался невозмутимым и даже расслабленным. Ноги он удобно забросил на роскошный стол из черного дерева. А руки беспрестанно двигались. Мамикон давил орехи в ладонях и забрасывал ядра в рот. Скорлупки небрежно бросал в золотую пепельницу. Платон слишком хорошо его знал. Мамикон нервничал. Видимо, отстирать деньги нужно было очень срочно. Иначе он так бы не давил на него.

– Ну? – нетерпеливо спросил Мамикон.

Платон налил стакан воды из графина и выпил до половины. Больше не успел. Мамикон выхватил стакан из его рук и швырнул в корзину для мусора.

– Давай делай мне белька, как у Пушкина, – он набрал полную пригоршню орехов и высыпал их в пепельницу. – Чтобы скорлупка золотые, ядра чистый навар. Ну?

Платон кратко изложил ему план. Мамикон удивленно поднял бровь и с уважением сказал:

– А ты не зря свой хлеб кушаешь, – он швырнул горсть орехов на стол, достал из кармана черный шелковый платок с золотой монограммой и вытер руки. – Даже хорошо, что из тебя не получился художник. Иначе гениальным бизнесменом ты бы не стал. Но тут вот какой засада: нужна та самая натурщица. И где ты ее возьмёшь?

Платон улыбнулся и достал из кармана телефон.

– У меня есть кое-кто на примете. Сейчас ей позвоню. А ты веди себя тихо, иначе спугнем. Девушка нежная и робкая.

– Нэжный цветок и чистый родник? Это я люблю, – осклабился Мамикон. – Порядочные женщины стоят дорого. Гораздо дороже, чем честные давалки. Зато так интереснее.

5 глава. Правило номер три: готовь запасной аэродром

Соломонова ответила кратко:

– Сейчас буду. Жди с цветами, но без оркестра.

Я накинула куртку и пошла вниз. Хотелось вдохнуть морозный воздух и подумать. Минут через двадцать во двор въехало такси и остановилось между двумя машинами, поближе к подъезду.

Я бросилась к машине и открыла дверь.

– Подожди-ка, шкильда, меня тут обижают, – Соломоновна грозно посмотрела на водителя. – Мущина, вы что антисемит?

– Я? Зачем так говорите? Что я сделал? – обиделся таксист.

– Вы впендюрили свой драндулет так, что красивая женщина вроде меня никак не может из него выйти! Вы что не понимаете, что большому кораблю – большое плавание?

– Я же как лучше хотел, – принялся оправдываться водитель. – Чтобы к подъезду поближе. Снег вон валит. Холодно.

– А вышло, как всегда! – не унималась Соломоновна. – Мущина, дайте в зад!

– Что? – у водителя сел голос от ужаса и он неожиданно пискнул.

– Она имеет в виду, что вы должны дать задний ход, – пришлось прийти на помощь таксисту, который уже начал терять сознание от ужаса.

Он послушно завел двигатель и отъехал на несколько метров назад.

– Держи! – Соломоновна, которая просто не умела ходить в гости с пустыми руками, сунула мне в руки большой пакет.

– Что это?

– Финики, фаршированные орехами. Дочка из Израиля передала. Тебе нужнее. Я и так красивая. Посылками она от матери откупается вместо того, чтобы приехать. Всё, мать же уже не нужна. Мать, как собака, валяется в кустах. Надо было иметь не ребенка, а камни в почках. Поверь: с ними меньше проблем, – она поставила ногу на асфальт, покрытый снегом, оперлась двумя руками о дверцу машины и попыталась выйти.

Нога заскользила. Соломоновна плюхнулась обратно на сиденье.

– Так, мущина, что сидим? Придайте мне позу вставания. Иначе я сейчас оценю вашу работу в интернете как «полный поц».

– Там такого нет, – водитель поспешно выскочил из машины, расчистил ботинком снег и подал ей руку. – Там только звездочки.

– Я бы на вашем месте не спорила с женщиной на грани нервного срыва, – заявила Соломоновна и грузно опираясь на его руку, вышла из машины. – Не тошните мне на нервы, мущина! – воскликнула она, еще крепче вцепляясь в его рукав. – Осторожно и медленно ведем меня до парадного. Надя – девушка хрупкая, она меня не удержит, а я боюсь упасть.

Водитель покорно довел ее до подъезда и жалобным шёпотом спросил:

– А можно я уже поеду? Или до квартиры довести?

– Я попрошу без намеков! – возмутилась Соломоновна. – До квартиры вы еще не доросли. Свободны, юноша!

В прихожей Соломоновна сбросила шубку, внимательно оглядела меня и шёпотом спросила:

– Твой босяк дома?

– Нет, только Сережа.

– Это хорошо для твоего мужа и плохо для меня, – она села на стул в прихожей и тяжело дыша стащила сапоги. – Мне очень хотелось сделать ему два обрезания по цене одного. Ой, как мне что-то все тяжело! – она двумя руками взялась за огромную грудь и поддела ее вверх, поправляя лифчик. – Вот что значит давно без сексу. Гормоны шалят, дыхалка закончилась. Когда тебе полтос, шкильда, секс – это уже не удовольствие. Это лекарство. Так, чайник ты поставила? Чего стоишь?

Я бросилась на кухню ставить чайник. И вдруг услышала такой странный звук, похожий на лязг, и сразу ещё один – треск разрываемой ткани. Бросившись обратно в коридор, я открыла рот и замерла. Соломоновна с остервенением резала мою старую куртку и дорывала ее, наступив ногой.

– Молчи! – она наставила на меня указательный палец с ярко-красным лаком.

Тяжелые серьги возмущено качнулись вместе с огромной грудью, затянутой в красный свитер.

– Иначе я тебе сделаю вырванные годы из еле оставшихся дней, – она дорвала куртку и бросила мне под ноги. – Снимай джинсы.

– Виолочка, прошу…

– Снимай сама! – она пошла на меня, держа ножницы в руках.

Пришлось быстро стащить джинсы. Пока я натягивала брюки, Соломоновна кромсала старые джинсы.

– Это в мусорное ведро, – она бросила джинсы на обрезки куртки, решительно прошла в спальню и распахнула шкаф. – Ты себя наказываешь, шкильда-селедка, поэтому носишь старые шмотки, не делаешь маникюр и вообще выглядишь, как последняя засранка. Это чувство вины. Его не должно быть.

– Я виновата, Виолочка. Диме сложно очень. Если бы не моя роковая ошибка, он бы в Москву не переехал. И так бы не пахал. От усталости и нервов срывается. Нужно терпеть.

– Ты не виновата в измене мужа и в том, что случилось с Сережей. Дима вбивает тебе в голову это чувство вины, чтобы контролировать. И потом да, он пахал, не спорю. Но ты занималась реабилитацией после операций. Ты моталась с сыном по психологам, по разным центрам развития. Пять лет в бассейн возила почти каждый день. А бесконечные физиотерапии? А все эти гомеопаты, гуру-шмуру-йоги и прочие качатели бабок? Ты ж даже до шаманов дошла. В Сибирь с ребенком ездила. А как он рисовать начал? Это ты обратила внимание, что ему это нравится и взяла преподавателя по рисованию. Ты же не сидела без дела. Вспомни, как ты иногда моталась целый день. Туда-сюда ребёнка возила. А потом еще приготовить, убрать, рубашечки Диме нагладить. Себя в порядок привести, чтобы ему понравиться. Книжек сколько перечитала по разным лечебным методикам – профессором можно назначать.