Правила пересадки

Пролог

Тишина вставала в пустой квартире густым, почти осязаемым туманом. Она была не просто отсутствием звуков – она была самостоятельной субстанцией, тяжелой и звонкой, наполненной эхом несостоявшихся слов, невысказанных упреков, несбывшихся обещаний. Эта тишина давила на барабанные перепонки, заставляя сердце биться неровно и гулко, словно в гигантском колоколе, в который уже никогда не ударят.

Алёна стояла посреди гостиной, ставшей проходным двором между «было» и «будет». Под ногами хрустела упаковочная скотч-лента, намотанная на себя призрачными, липкими медианами. Повсюду, словно каменные глыбы неведомого строения, грудились коробки. Одни – аккуратные, с четкими надписями «Кухня», «Книги» – хранили в себе остова прошлой жизни, тщательно упакованные и обезвреженные. Другие – рваные, набитые чем попало, – были свалкой эмоций, скомканных, как бумага, и брошенных в спешке.

Она медленно, как лунатик, обвела взглядом комнату. Взгляд споткнулся о светлое пятно на обоях – там совсем недавно висела их с Артёмом большая фотография, сделанная в Карловых Варах. Они смеялись, и капли местного ликера блестели у нее на подбородке. Теперь там был лишь прямоугольник чуть более ярких, не выцветших на солнце обоев – призрак счастья, его негатив.

Ее руки сами потянулись к маленькой, изящной коробочке, лежавшей на подоконнике. Она была обернута в грубую крафтовую бумагу – Артём любил этот эстетский шик, эту показную простоту. Внутри, на бархатной подушечке, лежал Букет.

Не цветы, нет. Именно Букет, с большой буквы. Засохшие, хрупкие, будто сделанные из тончайшего пергамента, бутоны роз цвета слоновой кости. Лепестки обрели коричневатый оттенок по краям, некоторые осыпались при малейшем прикосновении, превращаясь в прах. Это был ее главный трофей. Или главное поражение. Букет невесты, который она так и не бросила в толпу подружек. Он так и застыл в ее руках в тот роковой день, когда за пятнадцать минут до церемонии Артём, бледный, с трясущимися руками, сказал ей в раздевалке: «Аля, я не могу. Это ошибка. Прости».

Она не плакала тогда. Не кричала. Она просто стояла, сжимая в пальцах стебли, обмотанные шелковой лентой, и смотрела, как из щели под дверью тянутся тени от ног гостей в зале. Потом медленно, очень медленно положила его в эту самую коробочку. И захлопнула крышку, как гроб.

С тех пор прошло три месяца. Сорок пять дней ушло на то, чтобы перестать слышать его голос в шуме водопровода. Еще тридцать – чтобы перестать накрывать на стол на двоих. Сегодня был день, когда должна была закончиться и эта, последняя материальная часть агонии – переезд. Она снимала новую квартиру, однушку на окраине, подальше от центра, от их общих маршрутов, от этого проклятого места.

В тишине, словно раскаленный гвоздь, прозвенел телефон. Алёна вздрогнула, сердце на секунду сорвалось в привычный, пьянящий ритм надежды. Может, он? Может, одумался? Может, это был кошмар?

На экране горело имя: «Артём». Она поднесла трубку к уху, не говоря ни слова.

– Алёна? – его голос был ровным, деловым, таким знакомым и до боли чужим. Таким, каким он разговаривал с клиентами или курьерами. – Заберу свои вещи на неделе. В среду, наверное. Ты сложила мой сертификат дайвера? Он мне нужен.

Она молчала. В горле стоял ком, такой огромный, что, казалось, перекрывал доступ кислороду. Она слышала, как он на том конце провода нетерпеливо вздыхает.

– Алёна, ты меня слышишь? Сертификат. Синий, в пластиковой обложке. Не забудь.

– Хорошо, – выдавила она, и собственный голос показался ей сиплым и старым.

Пауза. Потом – отстраненно: – Как ты?

Этот вопрос, заданный из вежливости, из чувства долга, стал последней каплей. Он не ждал ответа. Ему было все равно.

– Я уезжаю, – сказала она и резко, с силой, которой сама от себя не ожидала, бросила телефон в открытый чемодан, на сложенные аккуратными стопками свитера. Экран погас, связь оборвалась. Но в ушах еще стоял этот холодный, равнодушный тон.

Она повернулась к подоконнику, к коробочке. Ее пальцы, холодные и влажные, сомкнулись вокруг нее. Она не просто взяла ее. Она вырвала. Это был акт насилия над самой собой. Вырвала последний якорь, державший ее в том прошлом. Букет был ей больше не нужен. Но и выбросить его она не могла. Это был не память о любви. Это был шрам. И она везла его с собой, как везут невыносимую, но свою боль.

Она сунула коробочку в картонную коробку с надписью «Разное», поверх старых журналов и зарядных устройств. Иллюзия «идеального плана Б», о котором она так долго и безуспешно пыталась думать, рассыпалась в прах, как эти засохшие лепестки. Плана Б не существовало. Была только дорога. Дорога прочь. Как можно дальше. Чтобы ничто не напоминало. Чтобы новый город, новые стены, новый воздух выжег из нее память. Она застегнула чемодан. Щелчок замка прозвучал как приговор.

***

В питерской «хрущевке» на проспекте Науки царил стерильный, почти хирургический порядок. Казалось, здесь не жили, а проводили эксперимент по моделированию жизни. Книги стояли ровно, по алфавиту. На кухне не было ни крошки, ни капли. Даже воздух был неподвижен и лишен запахов, словно его тоже пропылесосили и проветрили.

Максим сидел за столом из светлого дерева, положив ладони на столешницу. Он смотрел прямо перед собой, но не видел ни серой стены напротив, ни репродукции Шишкина в дешевой пластиковой раме. Его взгляд был обращен внутрь, в тот кромешный ад вины и молчания, который он носил в себе.

Глава 1. Ночной автобус

Воздух на автовокзале был густым и многокомпонентным коктейлем из запахов машинного масла, остывшего асфальта, сладковатой ваты, пыли и безжалостного аромата дешевого кофе из пластиковых стаканчиков, который витал над всем этим хаосом, словно мираж утешения. Этот кофе не согревал, он лишь обжигал губы и оставлял на языке горькое послевкусие тоски и безысходности. Сюда, под низкие, закопченные своды, стекались все, кто был в движении, в переходном состоянии – между городами, жизнями, решениями. Здесь не было дома, здесь была лишь временная приостановка, антракт между актами собственной драмы.

Алёна стояла у огромного расписания, где названия городов – Владимир, Суздаль, Кострома, Ярославль – мерцали жёлтыми лампочками, словно звезды в задымленной галактике. Она не видела их. Ее взгляд был пуст и направлен внутрь себя, в тот кромешный мрак, что остался позади, в пустой квартире с призраками на обоях. В ушах, поверх громогласных объявлений об отправлении и гудков маневровых тепловозов, все еще стоял ровный, холодный голос Артёма: «Сертификат. Синий, в пластиковой обложке. Не забудь».

Она сжала ручку своего чемодана так, что костяшки пальцев побелели. Это был не просто багаж. Это был саркофаг, в котором она похоронила свою прежнюю жизнь. Аккуратно уложенную, запаянную в вакуумные пакеты, лишенную воздуха. Свитера, которые он дарил ей на дни рождения. Книги, которые они читали вслух друг другу в постели. Фотографии в рамках, которые она не смогла выбросить, но и не могла больше видеть. И на самом дне, в коробке «Разное», та самая коробочка в крафтовой бумаге. Засохший букет. Ее Стендаль.

«Рейс 410, «Млечный Путь», отправление в 22:30. Промежуточные остановки: Владимир, Суздаль… Конечная: Великий Новгород. Посадка через третий выход».

Голос диктора, безразличный и металлический, вырвал ее из оцепенения. «Млечный Путь». Ироничное название для автобуса, который увозил ее прочь от того, что она когда-то считала своей галактикой, своим центром вселенной. Теперь эта вселенная представлялась ей черной дырой, затягивающей все светлое.

Она механически направилась к указанному выходу. Ноги были ватными, каждое движение давалось с усилием, будто она шла по густому, вязкому меду. Мимо нее проносились люди – смеющаяся парочка студентов с гитарой, пожилая женщина в цветастом платке, что-то бурчавшая себе под нос, деловитый мужчина в дорогом пальто, говорящий по телефону. Они все куда-то спешили, у них были цели, маршруты, встречи. У нее же осталось только одно желание – исчезнуть. Раствориться в темноте за окном, в череде чужих городов, в которых ее никто не знал и где ничто не могло бы напомнить ей о провале, имя которому – ее несложившаяся жизнь.

Автобус, длинный и темно-синий, с наклейкой «Млечный Путь» и стилизованными звездочками на боку, стоял, сонно выпуская клубы пара в прохладный ночной воздух. Дверь была открыта, и из нее вырывалась полоса желтого, неестественного света, в котором кружились пылинки, словно мошки.

Водитель, крупный мужчина с усталым, обветренным лицом и в кепке с эмблемой автопарка, не глядя, брал билеты и что-то неразборчиво бормотал. «Свой багаж с собой, ценные вещи не оставлять, туалет в конце, не пользоваться на остановках». Его слова были отработаны до автоматизма, лишены какого-либо смысла, просто звуковой фон.

Алёна подала ему свой билет. Он был в один конец. Москва -> Суздаль. Суздаль. Город-музей, город-открытка. Она выбрала его наугад, ткнув пальцем в карту. Подальше от Москвы, но и не слишком экзотично. Место, где можно было затеряться, стать тенью, блуждающей среди древних монастырей и торговых рядов.

– Пятый ряд, место у окна, – бросил водитель, возвращая ей отрывной талон.

Она кивнула и шагнула внутрь.

Воздух в салоне был еще тяжелее, чем на вокзале. Он был насыщен запахом пластика, старой обивки, чьей-то колбасы, дезинфицирующего средства для полов и легким, едва уловимым оттенком человеческой усталости. Кондиционер гудел, пытаясь бороться с этой смесью, но безуспешно.

Салон был полупуст. В первых рядах дремал, откинув сиденье, знакомый мужчина в дорогом пальто. Чуть дальше – пожилая женщина, уже устроившаяся у окна и с интересом разглядывавшая вновь прибывших. В самом конце, растянувшись на двух сиденьях, спал какой-то парень в капюшоне, с наушниками на шее.

Алёна медленно прошла по проходу, ее чемодан глухо стучал по пластиковым настилам. Ее взгляд выхватывал детали. Потертые сиденья с сине-серой обивкой, на некоторых – затертые до дыр рисунки. Сеточки на спинках, набитые чужими жизнями – журналами, бутылками с водой, пакетами с яблоками. Маленькие шторки, собранные по бокам окон, за которыми уже сгущалась ночь.

Пятый ряд. Она остановилась. Место у окна было свободно. Рядом, у прохода, никого. Идеально. Она хотела, чтобы ее не существовало. Чтобы ее не видели, не слышали, не трогали.

Она с усилием засунула чемодан на верхнюю полку, чувствуя, как напрягаются мышцы спины. Потом опустилась на свое место. Сиденье было жестким, прохладным, несмотря на гуляющий в салоне теплый воздух. Она прижалась лбом к холодному стеклу. Оно было ее щитом, ее границей между внутренним адом и внешним миром, который медленно погружался во тьму.

Она закрыла глаза, но тут же открыла. В темноте под веками образы были еще ярче. Артём, улыбающийся, протягивающий ей тот самый букет на первой их фотосессии. Артём, хмурый, за компьютером, отмахивающийся от нее. Артём, бледный, в день свадьбы, говорящий: «Это ошибка».