Право на надежду

Глава 1

Я не помнила, в какой момент все-таки пересилила истерику и села за руль. Как выехала из моего проклятого города. Мне казалось, что ноги сами жали на педаль, руки держались за руль, а я была просто телом, пустой оболочкой, внутри которой не осталось ни одного живого места.

Метель усиливалась. Снежные хлопья били по стеклу так яростно, будто небо хотело стереть меня с земли. Машина виляла, буксовала. Дворники выли в унисон с голосом, звучащим у меня в голове — голосом страха, отчаяния, злости.

Каждый километр отвоевывался с боем. Каждую минуту я ждала, что вот сейчас двигатель заглохнет, что дорогу окончательно заметет, что я просто засну от усталости.

Я не помнила, сколько времени провела за рулём. До Петербурга, вроде бы, не больше часа, но точно не сегодня. Не в этом ледяном аду.

В салоне было холодно, но я даже не чувствовала этого. Только сдавленную боль в груди и какую-то тупую тяжесть под рёбрами.

Я старалась не думать. Не проваливаться в себя. Потому что если я позволю себе хоть на секунду подумать о том, что Ник остался там… Если позволю себе почувствовать хотя бы часть страха, боли, вины, хоть каплю того, что накопилось за последние сутки… Меня просто не станет.

Бездна была совсем рядом. Я ощущала её дыхание, холодное, как снег за стеклом. Мне хотелось выйти из машины, лечь на снег — и уснуть. Было бы так просто — стать снегом. Раствориться. Исчезнуть. Это бы решило разом все мои проблемы.

И если я позволю себе слабость хотя бы на секунду — эта бездна поднимется внутри и поглотит.

Но я ехала дальше.

Вспышки фар от пролетающих мимо грузовиков слепили меня и с ревом исчезали.

Иногда — в самые тёмные минуты — я ловила себя на мыслях: «А что, если один из них вдруг вылетит на мою полосу?»

Что траектория собьётся — чуть-чуть, на полметра — и для меня всё закончится. Быстро. И, хотелось бы верить, что безболезненно.

Где-то глубоко внутри теплилась запретная, стыдная надежда, что кто-то другой, случайный, прекратит мои мучения. Оборвёт всё.

Но грузовики проносились мимо.

Судьба, словно издеваясь, продолжала вести меня вперёд — туда, где неизвестность была не менее пугающей, чем всё, что осталось позади.

Когда вдалеке появились первые жёлтые огоньки большого города — как будто Петербург протянул мне руку сквозь снежный шторм — я даже не почувствовала облегчения.

Он встретил меня холодом, пустотой и тишиной. Ни людей, ни машин на улицах. Только редкие фонари, словно маяки в этой снежной пустыне.

Я также не помнила, каким образом все-таки вырулила в нужный мне двор. Мы с Ником были здесь летом, а я приехала в разгар зимы. Все вокруг было завалено снегом, который делал дворы неузнаваемыми. Но интуиция — или что-то еще потустороннее — привела меня прямо под окна с мягким розоватым светом.

Кое-как припарковавшись, я откинулась в кресле, и только сейчас поняла, что всё тело мелко дрожит. Меня трясло. Не просто от холода — от всего, что было. От всего, что осталось позади. От крови на моих руках. От Ника, который исчез в ночи. От собственного страха. От осознания, что теперь я совершенно одна.

Какое-то время я просто сидела так, тупо уставившись во мрак за лобовым стеклом. Руки по-прежнему держали руль, но хватка постепенно ослабевала. Мне долго казалось, что, если я отпущу руль — мою точку опоры — больше никогда не смогу собраться.

Я выбралась из машины и пошла — на автопилоте, как будто кто-то другой передвигал мои ноги.

Облезлый подъезд пах точно также, как и полгода назад — пивом и плесенью. Я поднялась на нужный этаж. Нажала на кнопку звонка. Никто не ответил. Ещё раз. Пусто.

Я уже развернулась, чтобы уйти — и тут дверь открылась.

Он был именно таким, каким я его помнила: невысокий, лысеющий мужчина с влажными глазками и омерзительно масляной улыбкой. Этот липкий взгляд, скользящий по мне слишком долго… Он снова внимательно осмотрел меня с головы до ног.

Но мне было плевать. Мне нужно было где-то упасть и закрыть глаза. Если не пустит в квартиру, то я лягу прямо в подъезде.

— Алиса? — голос у него был сиплым, прокуренным. От него сильно пахнуло крепким алкоголем. — А где Ник?

— Он не приедет, — тихо произнесла я, едва шевеля губами. — Вернее, он будет позже… У него осталось в городе одно дело.

— Значит… Ты совсем одна, да? — пробормотал он. — Ну ладно. Ник мне все объяснил. Можешь пожить здесь пока. Проходи.

Я кивнула и прошла за ним в погруженную в полумрак квартиру.

Несколько девушек сидели на кухне на старом кожаном диване. Тусклая лампочка под потолком выхватывала из темноты их смазанные очертания.

Их было трое, может, четверо — я не разглядывала. Полураздетые, с потухшими лицами. Когда я вошла, они смолкли, перевели на меня взгляды — в них читалось любопытство, насмешка, подозрение.

Я двинулась дальше по коридору.

Павел Петрович, как он сам назвал себя, открыл дверь в комнату в самом конце коридора.

— Пока побудешь здесь, — бросил он. — Успокоишься — поговорим.

Я зашла в крошечную комнату с высоким потолком. Она была такая узкая, что напоминала пенал.

Дверь за моей спиной захлопнулась с глухим щелчком.

И ощущение, что я не спаслась, а просто добралась до другой ловушки, опустилась на меня липким облаком.

Я упала на кровать, свернулась на ней калачиком и уставилась в стену.

Где ты, Ник?

Ты должен был быть сейчас здесь, со мной. Взять меня за руку, чтобы сказать: «Теперь всё кончено. Я всегда буду рядом»

Но ты бросил меня, потому что...

Захотел за меня отомстить? Не смог сдержать ярости, когда услышал о том, что со мной делали?

Но всё это уже неважно. Важно лишь то, что сейчас я одна. Одна в чужом городе, в чужом доме, в этой страшной квартире.

Я не хотела мести. Я хотела защиты.

Я бы прижалась к тебе. Легла на твои колени, а ты звал бы меня «мышка» и гладил по волосам. Ты бы закрыл меня своим телом от всего этого ужасного мира, и мне не нужно было бы думать ни о прошлом, ни о будущем. Я была бы почти счастлива.

Глава 2

Мы приехали на вокзал, взяли билеты на ближайший поезд и к ночи уже были в Москве.

За всю дорогу ни сказали друг другу ни слова: то дремали, то просто молчали, уставившись в разные окна. По началу Маша еще пыталась завести со мной светскую беседу, но потом до нее дошло, что я, мягко говоря, не в восторге от нашего соседства. Я даже не пыталась делать вид, что рада ей.

Потому что именно в поезде я поняла, что потеряла свой телефон. Последний подарок Ника, та самая тоненькая ниточка, которая хоть как-то связывала меня с ним. Скорее всего, он выпал у меня из кармана куртки, пока мы с Машей дрались, катаясь на снегу.

Чтобы восстановить сим-карту, нужен паспорт, а мой остался вместе с другими вещами в комнате на втором этаже ночного клуба «Зажигалка». Когда мы с Ником бежали оттуда, я была не в том состоянии, чтобы думать о документах. Кроме того, для сим-карты нужен хотя бы какой-то телефон, а у меня нет денег даже на кнопочный.

Теперь Ник точно никогда мне не позвонит. Даже если он жив. Даже если захочет вернуться.

Эта мысль убивала, лишала мое дальнейшее существование хоть какого-то смысла. Всю дорогу я отчаянно боролась с желанием придушить ту, которая стала причиной моей потери.

Значит, мне и правда придётся забыть о нем. Выбора больше не было.

Москва была другой. Огромной. Резкой. С равнодушными глазами.

Прямо там, на вокзале, мы начали искать себе пристанище. Листали на разбитом Машином телефоне объявления о съеме квартир. Большинство из них были нам не по карману. Те, которые кое-как вписывались в бюджет, вызывали отвращение — они выглядели даже хуже петербургского притона. Мне, большому счету, было всё равно. Главное — крыша над головой и отсутствие сутенеров, желающих меня завалить. И хотя бы пара дней тишины.

Наконец нашлось что-то подходящее — в спальном районе, на последней станции серой ветки метро. Квартира была ожидаемо ниже среднего: скрипящий липкий линолеум, облупленные стены, диван с провалившейся серединой. Газ едва тянет, горячей воды нет, окна промёрзли изнутри. Но зато почти две комнаты — владелица гордо назвала это «евродвушкой». По крайней мере мы с Машей могли не делить кровать, а разойтись по своим углам. Я точно оценила эту приватность.

Хозяйка внимательно осмотрела нас — очевидно, что мы не внушали ей доверия, и это можно было понять. Мы обе выглядели паршиво, а на мне зимой даже куртки не было. Но в конце концов обмен все-таки состоялся — мы ей деньги, она нам — ключи.

— Всё, добрались до цивилизации, — хмыкнула Маша, падая на кровать. — Почти люкс.

Те деньги, что остались у нас после побега, растаяли как серый февральский снег — быстро и без следа. Большую часть сожрала аренда и залог, остальное — продукты и проезд. Мы изо всех сил старались не тратить, но в Москве это бесполезно.

Каждое утро начиналось одинаково: с пустого холодильника и тупого вопроса «что делать дальше». Самое очевидное, но далеко не самое простое — нужно найти работу.

Мы ходили по собеседованиям. Я пыталась зацепиться за любую более-менее приличную работу, лишь бы не возвращаться на сцену. Но каждое "приличное" место на поверку оказывалось не очень-то приличным, каждый разговор с руководством заканчивался одинаково — заигрыванием или грязными намеками. Или зарплата — как подачка, или условия — как в тюрьме.

Пару раз удавалось взять смену в кафе — убираться после закрытия. Несколько раз я вышла официанткой в забегаловке, но после первых прикосновений клиентов — чужие, липкие пальцы ниже талии — ушла. Я слишком хорошо помнила, что последним, кто меня касался был Ник, поэтому любые прикосновения воспринимала чересчур болезненно. Да, потом меня пытался лапать Павел Петрович-сутенер и после этого, приехав в Москву, я оттиралась жесткой мочалкой под кипятком, но прикосновения Ника невозможно было этим стереть. Они отпечатались в сердце. Каждую минуту я все еще чувствовала его.

Маша по ночам подрабатывала «на телефоне» — болтала с мужчинами за деньги. Я слышала, как она щебечет в трубку, а потом отбрасывает телефон и долго лежит, уставившись в стену пустыми глазами.

Я жила на автомате. День начинается и заканчивается одинаково. Сон — отрывками, еда — на бегу. Город больше не казался страшным. Он стал равнодушным.

Но это все было нормально, даже хорошо. Потому что заботы, беготня по собеседованиям и мысли о том, где бы достать денег на еду и сигареты отвлекали от неизвестности.

Где сейчас Ник? Жив ли он?

Днем мне удавалось не думать об этом, но ночью, когда за стенкой храпели соседи, а ветер завывал за окном, мысли все равно приходили, как бы я их не гнала.

Я прокручивала в голове наш последний разговор и мучила себя вопросом — неужели он и правда был последним? Он же обещал мне, что вернется, практически поклялся мне.

Так прошёл месяц.

Иногда я ловила себя на том, что вглядываюсь в прохожих. Слышу знакомый голос и вздрагиваю. Чувствую в метро, среди тысячи прохожих, его парфюм. Иногда — ищу его взгляд в толпе.

Головой понимаю, что он не может быть здесь, но страдающее сердце ловило каждый глупый, безнадежный шанс.

Иногда я говорила себе: "он умер", думая, что лучше смирение, чем беспросветная неизвестность. Надеялась, что так мне станет хоть немного легче, но легче никак не становилось.

Каждую ночь я дожидалась, когда Маша уснет, и брала ее телефон.

Это стало моей зависимостью, чем-то, без чего я не могла заснуть.

Новости. Паблики. Форумы. Криминальные сводки. Всё, что связано с моим городом, который я, вроде бы, оставила далеко позади. Я смотрела, как течет та жизнь, в которой меня больше не было.

Что я искала? Не знаю. Что-нибудь. Что угодно. Любую деталь, самую маленькую зацепку, крошечный намек, который бы помог мне понять, что случилось с Ником.

Но находила я в основном жалобы на снег, который не убирают, жалобы на пробки на выезде, на нового мэра, на стройку в парке, на неудачный детский утренник. Фотографии многочисленных ДТП, на которых я искала машины, похожие на те, что были у Ника. Потом уже листала, не вникая, просто водила пальцем. Именно поэтому едва не пролистала заголовок, который ничем особенно не выделялся на первый взгляд.

Глава 3

Я смыла свой тяжелый, сценический макияж, через которое проступило мое настоящее — грустное и усталое лицо. Сняла накладные ресницы, попыталась оттереть блестки, которые уже въелись в кожу — бесполезно. Наконец стянула откровенный сценический костюм и нырнула в растянутый, серый свитер.

Снова стала собой.

Я не стала заезжать на квартиру. Сошла с яхты и направилась сразу на вокзал.

Купила билеты, потом долго смотрела на конверт. Пересчитала деньги снова. Сумма показалась мне нереальной. Мне никогда столько не платили за одну ночь. К тому же, я не заработала этих денег, я их не заслужила. Я просто просидела, забившись в угол, всю ночь вместо того, чтобы сиять, сверкать и улыбаться.

Но это не была случайность. Это было решение хозяина, и кто я такая, чтобы с ним спорить? Главное, чтобы он потом с меня не спросил. И я сейчас не про деньги.

Я заснула почти сразу, как поезд тронулся. Скрутила куртку, подложила ее под голову и закрыла глаза.

Чем ближе становился родной город, тем сильнее всё сжималось внутри. В какой-то момент я даже проснулась от этой странной, фантомной боли. Посмотрела в окно, но тут же отвернулась — я знала наизусть эти серые пейзажи. Никаких приятных, ностальгических чувств я не испытывала. Словно смотрела не на родные места, а на выцветшие фотографии, которые уже не вызывают тепла — только тревогу.

Но, когда я уже пересела с поезда на маршрутку и въехала в сам город, мне уже не хотелось отводить глаза. Напротив, я жадно вглядывалась в поисках изменений. Панельные дома, ржавые остановки, школа, в которой училась я, Даша, Ник, а теперь учится мой брат. Всё на месте. Ничего не изменилось.

Зато изменилась я.

Сначала я немного постояла под окнами своей квартиры, которые светились уютным, тёплым светом. За тонкой занавеской на первом этаже был хорошо виден силуэт. Мой брат. Сидит на полу, как всегда — по-турецки, с поджатыми ногами, перед светящимся экраном телевизора.

Мне хотелось окликнуть его, постучать по стеклу, кинуть туда камешек, чтобы он выглянул, увидел меня, узнал. Я представила себе, как загорелись бы его глаза, как его лицо осветила бы счастливая улыбка, но… Я осталась стоять под окнами безмолвным призраком, который не хочет, чтобы его присутствие обнаружили.

Потому что — ну что я ему могу сказать? Что я могу сейчас дать ему?

Я обещала его забрать. Поклялась, что самое позднее — весной.

И вот она — весна. Наступила. А забрать мне его некуда.

Ком подкатил к горлу. Не слёзы, не жалость к себе — а стыд. Глухой, плотный. Я ведь тогда была так уверена, что способна выполнить свою клятву. Всё мне казалось возможным, потому что рядом со мною был Ник. Я только начала оживать. У меня наконец-то появился кто-то, кто защищал меня, заботился обо мне, всегда был рядом.

А теперь у меня нет даже собственного угла. Даже дивана, на который можно было бы уложить брата.

И как ему это все объяснить? Как признаться в том, что я не справилась? Что тогда я не могла даже предположить, как все обернется на самом деле?

Я не стала надолго задерживаться — самое главное, что я убедилась в том, что брат в порядке. Пожар, если он действительно имел место быть в этом доме, точно его не задел.

Постояла ещё немного под окнами, глядя на его силуэт, мысленно обнимая и благословляя, и прошла к подъезду. К нему как раз направлялась женщина с сумками, которая открыла дверь, и я, не сказав ни слова, прошмыгнула следом.

Когда я поднялась по лестнице на первый этаж, сердце уже стучало где-то в горле.

Вот она, дверь прямо напротив моей — та самая. Квартира, где начинался мой личный ад. Когда-то я боялась даже смотреть в её сторону. Теперь же я, напротив, впилась в нее глазами.

Она была вся какая-то грязная, как закопчённая. На стене и потолке рядом — мутные, серые разводы. Следы копоти? Косяк обмотан скотчем, вместо замка — свежая металлическая петля. Стало ясно как день: пожар действительно был. Вот они, неопровержимые улики.

Я подошла ближе, прикоснулась рукой к этим черным языкам на стене, провела по ним пальцами. Копоть, такая же черная, как и мерзкая, грязная душонка насильника, осталась на моих руках. Постояла там еще немного и зачем-то заглянула в глазок. Внутри — темно. Ни света, ни движения, ни звука. Пустота.

Он точно сгорел здесь. Там, внутри. В этой черной, чужой, страшной темноте.

Я повернула голову. Моя квартира была нетронута пожаром. Хорошая работа, Ник. Если это действительно сделал ты — хорошая работа! Жаль, что я вживую не могу тебе всего этого сказать.

Или все-таки…?

Тупая надежда, как раненое животное, тяжело шевельнулась в моей душе. Я не могла просто уехать отсюда и даже не попытаться его найти.

Я вышла из подъезда и направилась к его дому. Шла, повторяя про себя: пусть он будет там. Пожалуйста. Я больше никогда и ни о чем не попрошу. Просто позволь мне его увидеть.

Пока поднималась на нужный этаж, в груди нарастало то странное, знакомое чувство, когда ты почти уверен, что не найдёшь того, кого ищешь, но всё равно продолжаешь идти — потому что, если не дойти до конца в этой игре, останется глупая надежда, которую уже невозможно будет вытравить.

Я остановилась у его двери, прислушалась. Никаких звуков. Ни шагов, ни голоса, ни даже скрипа пола. Эта квартира, всегда такая громкая и шумная, теперь онемела.

Я нажала на звонок. Один раз. Второй. Потом постучала. Сначала легко, потом громче. Еще громче.

Но только тишина была мне ответом.

Я прислонилась лбом к косяку и в последний раз изо всех сил стукнула кулаком в дверь — не из злости, а просто от бессилия.

Никогда не думала, что увижу эту квартиру и не услышу за ней ни шагов, ни шума, ни жизни.

Я сползла на пол, села, поджав ноги, уткнулась подбородком в колени. Подъезд тоже будто вымер — ни звука, ни движения, и всё это только подчеркивало: я здесь совсем одна.

Я не знала, что делать дальше.

Глава 4

Я пришла в клуб, как обычно, задолго до своей смены. Все-таки лучше лишний час побыть среди людей, чем в одиночестве в пустой квартире. И даже не обязательно разговаривать с кем-то – можно просто слушать чью-то пустую болтовню, которая всегда хорошо отвлекает от собственных грустных мыслей.

Девочки уже вовсю орудовали кисточками, нанося макияж. Натягивали чулки, перебирали корсеты. Кто-то уже крутился у зеркала, примеряя новый костюм.

Гримёрка была наполнена обычным вечерним гомоном — щёлканье помадных колпачков, хруст упаковок с ресницами, ворох голосов, переплетающихся между собой. Кто-то ругался на график, кто-то на клиентов, кто-то просто обсуждал новый фильм. Обычный вечер в гримерке столичного стриптиз-клуба.

Я стояла у зеркала, вырисовывая стрелки, когда где-то за моей спиной, в дальнем углу, раздался шёпот:

— …говорят, у него серьезные проблемы.

— У кого?

— Да у босса нашего. Ты не слышала? Его же давно не было. А сегодня приехал.

— Реально? Он здесь?

— Ну да. Я видела, как охрана заходила снаружи…

Пауза. Чей-то смех. Кто-то выругался. Кто-то захлопнул футляр с тенями.

— Да нет, у него давно уже всё не так гладко, — продолжали за спиной. — Говорят, что в городе появились какие-то новые, совершенно лютые типы… Питерские. Жестят по полной. Хотят организовать передел рынка, и наш первым попал под раздачу.

— Питерские? Ха, ну тогда удачи ему…

Я не стала включаться в разговор, хотя при упоминании Питера что-то внутри неприятно кольнуло.

Владельца клуба действительно уже давно не было видно. Месяца два, наверное, а может и больше. Поначалу я ловила себя на том, что по привычке ищу его в переполненном зале, но потом перестала. Или перестала замечать, что продолжаю искать.

— А ты вообще в курсе, кто он такой? — сказала вдруг девушка, которая подошла к первым двум.

— Кто?

— Ну Алекс. Наш босс.

— Ну, типа владелец?

— Он не просто владелец клуба, девочки. Он по уши в этом во всём. Клуб — это просто фасад, отмывочная для грязных бабок. За ним, короче, такое стоит, вы просто не представляете.

— Ты откуда знаешь?

— А у меня уши есть. И свои люди.

— Ну и?

— Говорят, разборки у него будут. Типа кто-то ему дорогу перешёл.

— Ой, девочки, у меня от него мороз по коже, если честно, — к переговорам присоединилась четвертая. — Он какой-то жуткий. И глаза такие, будто… Если надо, он может одним взглядом человека убить.

— Слушай, ты сейчас реально стращать начинаешь… И мне тоже уже не по себе.

Я всё это слушала краем уха, продолжая краситься. Мозг автоматически цеплялся за звуки, чтобы не слышать себя внутри. Подобные разговоры частенько случались в гримерной. Кого еще обсуждать девушкам, если не владельца?

Про Алекса ходили слухи — разные, противоречивые, порой совсем дикие. Кто-то говорил, что он не так давно приехал в Москву из Европы, кто-то — что он сидел. Кто-то рассказывал, что у него была жена, которая умерла при странных обстоятельствах.

Пока танцовщицы продолжали делиться слухами и догадками, я накладывала на веки бронзовую тень и вспоминала. Владелец клуба, в котором я работала с Ником, тоже был втянут в какие-то разборки. И потом был убит.

История повторяется?

Или просто всё возвращается на круги своя, потому что я никогда по-настоящему не выбиралась из этой трясины? С этого дна жизни, где девушки зарабатывают телом, а мужчины убивают друг друга, пытаясь поделить лакомые куски?

Раньше такие воспоминания бросали меня в дрожь. Достаточно было, чтобы в разговоре мелькнуло что-то, что косвенно напоминало о прошлом — и меня начинало трясти. Я вспоминала Ника. Его глаза. Его голос. Его прикосновения.

Я ждала, что сейчас внутри меня снова что-то дрогнет, но ничего не было. Ни злости, ни тоски. Словно тело отказалось проживать хоть какие-то эмоции. Защитилось, укрылось бронёй, и под этой броней я разучилась чувствовать.

Но ничего не чувствовать это точно гораздо лучше, чем страдать.

Не потому, что боль ушла. А потому что однажды я позволила ей остаться. Дала ей место внутри себя. И она уснула. Как зверь, которого не выгнали, а впустили и накормили.

Я посмотрела на себя в зеркало. Макияж был почти готов. Уже скоро мне пора выходить на сцену.

Зазвучала моя музыка, и я вышла к зрителям из тьмы. С как всегда прямой спиной, пустым взглядом, и лицом, не выражающим ничего. Может быть, именно поэтому я так и не стала любимицей публики. Не была ни "кошечкой", ни "богиней огня", как другие девочки. Не играла ни одну из этих ролей. Просто делала то, что умею — механически отточенный танец.

Сладкий кальянный дым заполнял зал. Толстосумы в первых рядах шелестели купюрами, плотоядно облизываясь. Зеркала на стенах множили меня — в три, в пять, в двадцать отражений.

Я начала танцевать, но тут же шест выскользнул из ладони. Я едва не оступилась. Потому что в одном из зеркал, как вспышка, мелькнул взгляд.

Тот самый.

Сердце заколотилось в груди, на лице мелькнул испуг. Кто-то, может, и заметил, но я тут же продолжила, как будто ничего не произошло.

Потому что подобное случалось со мной не впервые.

Я уже видела его глаза — у прохожих, в окнах метро, в толпе, в спешащих мимо мужчинах. Узнавала. Замирала. Хотела броситься к нему. А потом накрывало горькое осознание — снова не он. Просто кто-то с похожим разрезом глаз, линией подбородка, изгибом бровей. Мозг дорисовывал недостающее сам, потому что мне очень хотелось когда-нибудь вот так случайно его встретить.

Я привыкла. Раньше каждый такой взгляд одним ударом вышибал из моих легких воздух. А теперь — ничего. Только лёгкий укол под рёбрами. И то — не факт, что это не просто от стягивающего белья.

Усилием воли я заставила себя перестать реагировать на этот подлый зрительный обман, выбивающий из-под моих ног землю.

Я крутилась у шеста, скользила по нему спиной, цеплялась ногами. Зал был погружен в полумрак, и видно было только первые два ряда. Всё остальное терялось в дымке.