Право на счастье.

Глава 1

Анна

Телефон Игоря лежал экраном вниз.

Я замерла, глядя на тумбочку. Он никогда так не делал. Никогда. За четыре года брака его телефон всегда лежал экраном вверх — он даже шутил, что ему нечего скрывать.

Толчок в правый бок вернул меня в реальность. Я положила руку на округлившийся живот и выдохнула.

— Доброе утро, малышка, — прошептала я.

Ещё один толчок, словно в ответ. Губы растянулись в улыбку. Через три месяца мы встретимся. Маленькая принцесса, которая сделает нашу семью полной. Я уже представляла, как буду читать ей сказки на ночь, как буду гулять с коляской в парке, показывая ей мир. Как Игорь будет таять, глядя на неё.

Игорь спал, раскинув руку на моей подушке. Тёмные волосы растрепались, сильная линия подбородка расслабилась. Мой красавец. Каждое утро рядом с ним — подарок.

Хотя последние недели он спал тревожно. Просыпался от любого шороха, вздрагивал, иногда что-то бормотал во сне. Переживает из-за нового проекта, конечно. Работа отнимает столько сил. Я гладила себя по животу, представляя, как после рождения дочки всё наладится. Он поймёт, что семья — это главное.

Я отогнала мысли о телефоне. Просто так упал, когда ставил на зарядку. Глупости.

На кухне включила кофеварку и достала сковороду. Бекон зашипел, смешиваясь с ароматом кофе. Я нарезала помидоры, напевая что-то себе под нос. Солнце лилось в окно — обычная кухня превратилась в декорации счастливой жизни. Наша счастливая жизнь, которую я так старательно выстраивала.

— Папа скоро проснётся, — погладила я живот. — Позавтракаем все вместе.

Малышка толкнулась в ответ, и я улыбнулась. Скоро нас будет трое. Настоящая семья.

Шаги в коридоре. Игорь появился уже одетый, с портфелем в руке. Волосы аккуратно уложены, рубашка выглажена. И телефон — в руке, экраном к себе.

— Доброе утро, любимый. — Я подставила щеку для поцелуя.

Он чмокнул меня рассеянно, уткнувшись в экран. Губы холодные. Даже не посмотрел на меня.

— Утро. Пахнет хорошо.

— Садись завтракать. — Поставила перед ним тарелку с яичницей, именно так, как он любил — желток жидкий, бекон хрустящий. — Как спалось?

— Нормально. — Он откусил тост, не отрываясь от телефона. Пальцы летали по экрану. Лицо — непроницаемое. Кому он пишет в семь утра?

— Слушай, сегодня задержусь. Важные переговоры.

Что-то кольнуло в груди.

— Опять? — Я старалась, чтобы в голосе не звучало разочарование. — Может, хотя бы поужинаем вместе?

— Не знаю. Не жди меня.

Не просьба. Не извинение. Констатация факта.

Допил кофе и встал. Поцелуй на прощание скользнул мимо губ — формальный, холодный. Как будто целовал коллегу. Раньше он всегда обнимал меня на прощание, прижимал к себе, гладил живот. А сейчас даже не притронулся.

Дверь захлопнулась. Я стояла посреди кухни с улыбкой на лице. Внутри что-то сжалось.

Ничего. Просто стресс на работе. Новый проект, ответственность. Когда родится дочка, всё изменится. Он увидит её крохотные пальчики, услышит первый плач — и вспомнит, ради чего всё это.

Днём я собралась в детский магазин. Держала в руках крохотные носочки, пушистый розовый комбинезон. Каждая вещичка грела душу. Я представляла, как буду надевать всё это на нашу малышку. Как она будет сопеть, морща крохотный носик.

У кассы столкнулась с Ленкой, бывшей коллегой.

— Аня! — она обняла меня. — Какой животик! Как дела?

— Отлично! — я погладила живот. — Осталось три месяца.

— Слушай, а вчера твоего Игоря видела в "Сицилии". С яркой такой, рыжей. Деловая встреча, наверное?

Воздух стал гуще.

— Да, конечно. — Губы растянулись в улыбку сами собой. — У него важные переговоры. Новый клиент.

— Точно. — Ленка кивнула. — Просто они так увлечённо общались. Он даже смеялся — я не видела, чтобы Игорь так смеялся последний год.

Пакет с носочками вдруг стал тяжёлым. Когда он в последний раз смеялся со мной? Просто так, от души?

По дороге домой не могла отделаться от мыслей. Но это же чепуха! Игорь — менеджер по продажам, конечно, встречается с клиентами. Он всегда был обаятельным, умел располагать к себе. Это его работа. Ленка всегда была склонна к сплетням.

Дома я запекла его любимую рыбу с овощами, приготовила салат с рукколой и кедровыми орешками — тот самый, который он обожал. Поставила свечи на стол, включила тихую музыку. Достала хорошее вино для него, себе налила сок. Пусть расслабится после тяжёлого дня. Мы поговорим, посмеёмся, и все мои глупые страхи рассеются.

Я накрывала на стол, представляя, как он обрадуется. Как скажет: "Ань, ты — лучшая". Как мы будем ужинать при свечах, и он расскажет о работе, а я — про детский магазин и крохотные носочки.

Ждала к семи. Рыба остывала в духовке. К восьми. Разогрела снова. К девяти. Свечи оплыли наполовину.

Без четверти одиннадцать дверь наконец открылась.

Игорь появился на пороге — костюм помятый, волосы растрепаны. Первым делом прошёл в ванную. Вода зашумела в раковине. Он мыл руки. Долго. Тщательно. Я слышала, как он включал и выключал кран. Три раза.

Когда вышел, запах чужих духов всё равно витал в воздухе. Цветочный. Приторный. Незнакомый. Не мой.

— Привет. — Он повесил пиджак на спинку стула. — Что-то вкусно пахнет.

— Приготовила твою любимую рыбу. — Я разогрела ужин, стараясь не смотреть на воротник его рубашки. Там, у самого края, розоватый след. Может, соус? Может, помада? Нет, конечно соус. Просто соус. — Как переговоры?

— Тяжело. — Потёр виски. — Клиенты попались въедливые. Еле договорились.

Я села рядом. Он ел молча, рассеянно. Взгляд блуждал где-то далеко. Свечи догорали, отбрасывая печальные тени на нетронутый салат.

— Может, расскажешь, как прошёл день? — Я потянулась к его руке, но он отодвинул её, потянувшись за солонкой. — Или включим фильм?

— Ань, я не в настроении. — Допил чай и встал. — Давай просто разойдёмся. Мне нужно доделать презентацию.

Глава 2

Анна

Темнота. Потолок. Игорь дышал ровно, размеренно.

Раньше этот звук успокаивал — такой знакомый, родной. Сейчас каждый его вдох казался чужим.

"Ты был великолепен сегодня. Жду завтра."

Слова стучали в висках, не давая уснуть. С боку на бок. Живот мешал. Малышка беспокоилась, толкалась под рёбрами, словно чувствовала моё напряжение.

За окном едва брезжил рассвет. Фонарь отбрасывал желтоватый свет на стену, и тени от голых веток дрожали на обоях. Цифры на будильнике показывали четыре утра. В тишине слышалось тиканье часов на кухне — мерное, безжалостное.

Конечно, это деловая переписка. Вика — их новый партнёр. Она в восторге от сегодняшней презентации. "Ты был великолепен" — это про его профессиональные навыки. А "жду завтра" — очередная встреча по проекту.

Логично. Разумно. Безопасно.

Но чем больше я убеждала себя в этом, тем фальшивее звучали оправдания.

Последние месяцы. Когда всё началось?

Недели три назад. Именно тогда он стал задерживаться на работе. Раньше всегда предупреждал заранее, извинялся, обещал компенсировать. Приходил с цветами или пирожными, которые я люблю. А теперь просто констатировал факт: "Задержусь. Не жди."

И перестал рассказывать о работе. Раньше мог полчаса рассуждать о проблемном клиенте или удачно заключённой сделке. Приходил домой, садился рядом на диван, обнимал меня — и вываливал весь день. Я слушала, гладила его по волосам, смеялась его шуткам.

Теперь на мои вопросы отвечал односложно: "Нормально", "Ничего особенного", "Рутина".

Телефон стал лежать экраном вниз. Примерно тогда же. Раньше мог оставить его где угодно, даже просил меня ответить на звонок, если был занят. Теперь устройство словно приросло к его руке.

И поцелуи. Боже, какими формальными они стали. Быстрое чмоканье в щёку утром и вечером. Раньше он мог подойти сзади, когда я мыла посуду, обнять за талию, уткнуться носом в шею. Теперь даже живот мой не гладил. Будто боялся прикасаться.

Ресторан "Сицилия" с блондинкой. Опоздания. Этот приторный цветочный аромат на его одежде. Холодность. Как он долго мыл руки вчера — три раза включал кран.

Кусочки мозаики складывались в картину, на которую я не хотела смотреть.

Игорь спал, сдвинув брови. Даже во сне он выглядел напряжённым — губы плотно сжаты, рука сжата в кулак. Лицо, которое я знала наизусть, казалось чужим в неровном свете фонаря. Когда он в последний раз улыбался мне просто так? Когда в последний раз обнимал, не по моей инициативе?

А я всё равно готовила ему завтраки. Стирала его рубашки, от которых пахло чужими духами. Ждала его по вечерам, как верная собачка.

Малышка снова толкнулась, и я машинально погладила живот. Скоро нас будет двое против целого мира. Но сейчас я чувствовала себя до ужаса одинокой.

Встала. Паркет под ногами скрипнул — я замерла, боясь разбудить Игоря. Он пошевелился, пробормотал что-то неразборчивое, повернулся на другой бок. Дыхание снова выровнялось.

В кухне было тихо и прохладно. Уличный фонарь бросал длинные тени на стол, где ещё недавно догорали свечи. Воск застыл белыми потёками на подсвечниках. Я провела пальцем по холодной поверхности стола — гладкая, безжизненная.

Налила воды. Стакан тяжёлый, ледяной. Вода стекала по горлу, но не освежала. Не приносила облегчения. В горле всё равно стоял ком. Из крана капало — размеренно, гулко в ночной тишине.

Нет, это паранойя беременной женщины. Гормоны. Завтра утром я буду смеяться над своими глупыми страхами.

Но сон так и не приходил.

Вернулась в спальню. Легла. Игорь даже не пошевелился. На его подушке витал запах его одеколона — тот самый, который я когда-то обожала. Сейчас он казался приторным, удушающим.

Считала овечек. Думала о малышке. Представляла, как мы будем гулять в парке, как я буду читать ей сказки на ночь. Как повешу над её кроваткой мобиль с облачками, который купила на прошлой неделе.

Но мысли всё равно возвращались к телефону на тумбочке.

В половине пятого я сдалась.

Игорь спал глубоко — работа выматывала его, и утром его не разбудил бы даже взрыв. Раньше он спал чутко, просыпался от любого шороха. Теперь спал как убитый. Наверное, совесть не мучала.

Телефон лежал на тумбочке. Чёрный прямоугольник. Бомба с часовым механизмом.

Я могла просто вернуться в постель, накрыться одеялом и притвориться, что ничего не происходит. Продолжать жить в своём розовом мирке, где мой муж — верный и любящий, а все странности имеют невинные объяснения.

Но что-то внутри меня бунтовало. Инстинкт самосохранения. Материнский инстинкт. Он кричал: "Ты должна знать правду! Ради себя, ради ребёнка!"

Рука медленно потянулась к экрану. Сердце колотилось так, что казалось — Игорь услышит. А если там действительно ничего подозрительного? Если я просто схожу с ума от гормонов и одиночества?

Но если там что-то есть?

Пальцы коснулись гладкой поверхности. Тёплой от зарядки. Тяжелее, чем обычно. Или это мне показалось.

Игорь пошевелился во сне, пробормотал имя. Не моё. Я не разобрала — но точно не моё. Замерла. Но он только повернулся на другой бок, продолжая спать.

Взяла телефон.

Босые ноги беззвучно скользили по паркету. Каждый шаг отдавался в голове громким стуком. Прошла мимо детской комнаты, которую мы недавно обустроили.

Остановилась на пороге. В полумраке виднелась белая кроватка с балдахином. Комод с пелёнками, аккуратно сложенными стопками. На полке — плюшевый мишка, которого Игорь выбрал сам. Тогда, два месяца назад, он был таким счастливым. Гладил мой живот и шептал: "Привет, малышка. Папа тебя очень ждёт."

На стене — обои с луной и звёздами, которые мы клеили вместе. Он стоял на стремянке, я подавала рулон. Мы смеялись, когда он испачкался клеем. Я вытирала его лицо, он целовал меня в нос.

Воздух в детской пах новым — краской, деревом, надеждой.

Неужели всё это было игрой?

Глава 3

Анна

Утро было таким же, как вчера.

Солнце лилось в окна кухни — золотое, тёплое, равнодушное. Кофеварка булькала, отмеряя привычный ритм. На столе — его тарелка с остатками вчерашнего ужина. Я так и не убрала.

Всё то же самое. Но смысл изменился.

Я сидела за столом, сложив руки на животе. Малышка спала — наконец-то, после бессонной ночи. Пальцы дрожали, хотя я пыталась их контролировать. Спокойна. Я должна быть спокойна.

Странно, но слёз так и не было. Словно что-то внутри замёрзло. Выключилось. Перестало чувствовать боль.

Где-то около пяти утра, стоя у окна детской, я перестала думать о том, как больно. Начала думать практически. Что делать дальше. Как поступить. Какие слова сказать.

Телефон Игоря лежал между нами на столе. Чёрный. Открытый на той самой переписке. Граната без чеки.

Шаги в коридоре. Он появился на кухне — свежий, выбритый, в отглаженной рубашке. Привычно потянулся ко мне для утреннего поцелуя.

Я отстранилась.

Он удивлённо поднял бровь, но ничего не сказал. Сел за стол, привычно потянулся к телефону — и замер.

Экран светился. На нём красовалась фотография рыжей любовницы в кружевном белье.

Игорь медленно поднял на меня глаза. В них читались удивление, испуг, а потом — ярость.

— Какого чёрта ты лазишь в моём телефоне?! — взорвался он, вскакивая со стула.

Молчала. Просто смотрела и ждала.

— Анна, ты слышишь меня? Какого чёрта?!

— А какого чёрта ты трахаешь Вику в переговорной, пока твоя беременная жена дома детские вещи покупает?

Голос прозвучал ровно. Почти равнодушно. Но руки под столом сжались в кулаки так сильно, что ногти впились в ладони.

Он побледнел. Опустился обратно на стул, судорожно схватил телефон, начал что-то листать.

— Это... это не то, о чём ты думаешь, — пробормотал он.

— Да? — Откинулась на спинку стула. Малышка толкнулась, будто спрашивала, всё ли в порядке. Я положила руку на живот. — А о чём я думаю, Игорь?

— Я могу всё объяснить...

— Объясняй.

Он помолчал, явно лихорадочно соображая. Потом выпрямился, и в его голосе появились знакомые интонации — те самые, которыми он убеждал клиентов.

— Слушай, это просто секс. — Он протянул руку через стол. — Он ничего не значит!

Я отодвинулась. Пальцы сжали край стола — холодный, гладкий, твёрдый. Единственное, что не рушилось в этом мире.

— Между нами ничего серьёзного нет. Ты же главная женщина в моей жизни.

Запах кофе ударил в нос — тот самый, который я варила ему каждое утро четыре года. В горле пересохло.

— Продолжай.

— Ты же сама отстранилась от меня! — В его голосе зазвучали обиженные нотки. — С тех пор как забеременела, ты думаешь только о ребёнке. А мне тоже внимание нужно!

Малышка толкнулась снова — резко, больно. Будто возмущалась. Я погладила живот, пытаясь успокоить её. Успокоить себя.

— А ещё?

Он остановился, посмотрел с удивлением. Видимо, ожидал слёз, истерик, умоляний. А получал спокойные вопросы.

— Ещё что?

— Ещё какие у тебя оправдания? — Руки легли на живот. — Может, я плохо готовлю? Или мало зарабатываю? Или недостаточно красивая стала?

— Аня, ты издеваешься?

— Нет. — Встала. Ноги подкосились — схватилась за спинку стула. — Искренне интересуюсь. Хочу понять всю глубину своих недостатков.

Он нервно облизал губы, явно не понимая, как реагировать на такое спокойствие.

— Слушай, я знаю, что поступил неправильно. Но ведь можно же всё исправить! Я расстанусь с ней, мы начнём с чистого листа...

— С чистого листа. — Подошла к окну. Во дворе играли дети. Обычное утро. Для них. — И что, я буду каждый раз, когда ты задержишься, думать о том, с кем ты проводишь время? Каждый раз, когда почувствую чужой парфюм, вспоминать фотографии из твоего телефона?

— Ты забудешь! Время лечит...

— Время лечит. — Повернулась к нему. — А доверие? Его тоже время лечит?

Он молчал.

— Аня, люди ошибаются. Все ошибаются!

— Понятно. — Прошла мимо него к раковине. Налила воды. Стакан задребезжал о край мойки — руки дрожали сильнее. — Что ещё?

Моя ровность, видимо, бесила его больше криков и слёз. Он встал, начал ходить по кухне.

— Ты стала какой-то... другой. Постоянно говоришь про подгузники, коляски, пелёнки. А я хочу женщину рядом, а не инкубатор!

На секунду перехватило дыхание. Стакан чуть не выскользнул из пальцев.

— Женщину, которая стонет под тобой, а не от боли в спине? — процитировала я одно из его сообщений.

Он замер.

— Ты прочитала всё?

— Всё.

Игорь опустился на стул, уткнулся лицом в ладони.

— Аня, я не хотел, чтобы ты узнала вот так...

— А как хотел? — Села напротив. Между нами — его телефон. Маленькая чёрная бомба, которая разнесла мою жизнь. — Планировал сказать после родов? Или так и собирался тихонько съехать, оставив записку на холодильнике?

— Я не знаю! — Он резко поднял голову. — Я запутался, понимаешь? Я не планировал, это само получилось...

— Полтора месяца само получалось?

— Да потому что я устал! — вдруг заорал он.

Малышка вздрогнула внутри. Я обхватила живот руками, пытаясь защитить её от этого крика.

— Устал от твоего живота, от твоих разговоров про пелёнки! Устал притворяться, что мне это нравится! Я хочу нормальную женщину, которая стонет подо мной, а не от боли в спине! Я не готов к этому ребёнку, Аня! Я чувствую себя в ловушке!

Вот оно. Наконец-то правда.

Смотрела на него — красного, взъерошенного, почти плачущего. И чувствовала не боль, а странное облегчение. Словно гнойник наконец прорвался.

— Закончил?

— Что?

— Ты закончил изливать душу? — Встала. Руки больше не дрожали. Странно. — Или есть ещё что сказать?

Он уставился, словно видел впервые.

— Аня, ты меня слышала? Я сказал...

— Слышала. — Обошла стол, остановилась рядом. Он сидел, а я стояла. Впервые за долгое время чувствовала себя выше его. Во всех смыслах. — Ты устал от ребёнка, которого сам хотел. Устал от жены, которая носит твоего ребёнка. Ты хочешь женщину, которая будет стонать под тобой, а не создавать тебе проблемы своей беременностью.

Глава 4

Анна

Дверь захлопнулась за Игорем. Я стояла посреди кухни, слушая тишину.

Странно — ждала паники, слёз, хотя бы грусти. Но внутри только пустота и холодная ясность. Словно кто-то включил во мне режим автопилота.

Половина десятого утра. Последний поезд на Солнечногорск уходит в половине седьмого. Времени достаточно, чтобы собрать вещи и навсегда закрыть эту главу.

Не хотела проводить в этой квартире ни одной лишней минуты. Каждый предмет здесь теперь напоминал, какой дурой я была.

Собиралась методично. Не как женщина, которая временно уезжает к родителям, а как человек, зачищающий место преступления.

Спальня. Незаправленная кровать — Игорь был слишком взволнован, чтобы привести постель в порядок. На его подушке след от головы. Ещё вчера утром я целовала эти волосы, не зная, что он думает о Вике.

Из шкафа взяла только свою одежду. Блузки, которые он дарил, остались висеть. Платье с годовщины — тоже. Халат с Дня святого Валентина ("чтобы дома была красивой для любимого мужа") — на крючке.

Для любимого мужа. А Вика тоже для него красивая?

Наклонилась за коробкой — в пояснице кольнуло. Малышка толкнулась резко, будто недовольная. Распрямилась медленно, придерживая живот. Тело напоминало: ты не просто уходишь — ты уходишь за двоих.

В комоде лежали украшения. Открыла шкатулку.

Серьги с жемчугом — первая годовщина. Тогда мы снимали однушку, денег не хватало, но он накопил. Я плакала от счастья.

Браслет с подвесками — каждый символизировал важное событие. Сердечко — день знакомства. Домик — покупка квартиры. Кольцо — помолвка. И недавно добавил детскую коляску в честь беременности.

Наверное, теперь добавит что-то от Вики. Символ новой любви.

Взяла только простые украшения — те, что покупала себе сама. Остальные оставила в шкатулке. Пусть дарит следующей жертве.

Детская.

Замерла на пороге. Здесь каждая вещь куплена с любовью и надеждой. Крохотные распашонки. Носочки размером с большой палец. Мягкие игрушки.

Аккуратно сложила всё в коробки. Руки дрожали, когда доставала с полки плюшевого мишку — Игорь выбрал его сам два месяца назад. Тогда был таким счастливым. Гладил живот: "Привет, малышка. Папа тебя очень ждёт".

Он тогда уже изменял? Или это началось позже?

Сняла мобиль над кроваткой — классическая музыка, пастельные тона. Долго выбирала. Положила в коробку, стараясь не смотреть на пустую кроватку.

Встала слишком резко — голова закружилась. Схватилась за комод, ждала, пока пройдёт. Малышка снова толкнулась, словно спрашивала: "Мама, ты в порядке?"

— Всё хорошо, дочка, — прошептала я. — Просто мы уходим.

Телефон завибрировал. Игорь. Снова. Пятый звонок за час.

Не брала трубку. Что бы он ни говорил — извинения, угрозы, попытки вернуть — мне это больше не интересно.

Экран погас. Через минуту пришло сообщение.

"Аня, ты где? Нам нужно поговорить. Это все не так. Давай встретимся?"

Не так? Не так — это как? SMS с сердечком не так? Переписка про "беременную мышку" не так? Фотографии в кружевном белье не так?

Заблокировала номер.

В гостиной на полке стояли свадебные фотографии. Целая галерея лжи. Мы в загсе — торжественные, счастливые. Я в белом платье, которое шила на заказ. Он в костюме, одолженном у друга.

Взяла нашу любимую фотографию — мы на ступенях загса, смеёмся. На снимке мы выглядим искренне влюблёнными.

Какая же я была дура. Даже сама себе верила.

Не разбивала рамку. Просто перевернула лицом вниз и поставила на стол. Это было холоднее любого разрушения.

В ящике комода — колье с сапфирами, его подарок на прошлый день рождения. Дорогая вещь. Тогда была так растрогана.

А в той же коробке — чек из ювелирного магазина. Дата покупки: за день до моего дня рождения. Время: половина седьмого вечера.

В тот день он пришёл в десять, сославшись на срочную встречу с клиентом из Питера.

Клиент из Питера. Наверное, очень красивый. С рыжими волосами и длинными ногами.

Положила колье обратно рядом с чеком. Пусть видит, что я знаю правду.

Дверной звонок резко прорезал тишину.

Замерла. Игорь? Нет, у него ключи. Хотя после нашего разговора он мог оставить их где угодно.

Подошла к домофону. На экране — Тамара Викторовна, свекровь.

Чёрт. Он успел ей позвонить.

Открыла дверь. Тамара Викторовна ворвалась в квартиру, даже не поздоровавшись. Лицо красное, глаза горят праведным гневом.

— Анна, ты что творишь?! — голос звенел от возмущения. — Игорь мне всё рассказал! Ты выгнала его из собственного дома!

— Из моего дома, — поправила я спокойно. — Квартира оформлена на меня.

— Какая разница! Вы же семья! Он отец твоего ребёнка!

— Биологический отец, — уточнила я. — Но явно не тот человек, который собирался участвовать в воспитании.

Тамара Викторовна окинула взглядом чемоданы у двери, коробки с детскими вещами. Лицо побледнело.

— Ты... ты собираешься уехать?

— Да.

— Но как же... — она запнулась. — Аня, подумай о ребёнке! Отец нужен!

— Отец, который называет свою беременную жену "мышкой" в переписке с любовницей? — Голос оставался ровным, но малышка толкнулась резко, будто реагируя на напряжение. — Отец, который планирует "избавиться" от нас после родов?

Свекровь открыла рот, но слов не нашлось.

— Он же признался, что ошибся! — наконец выдавила она. — Мужчины... они все такие. Но семью нужно сохранять!

— Нет, Тамара Викторовна, — покачала головой. — Не нужно. Не за такую цену.

— Ты пожалеешь! — свекровь схватила сумку. — Одной с ребёнком тебе не справиться! Думаешь, легко будет?

— Нет. Не думаю, что легко. Но честно.

Тамара Викторовна посмотрела на меня долгим взглядом. В нём читались и злость, и растерянность, и что-то ещё — может, понимание?

— Ты упрямая дура, — наконец сказала она.

— Была дурой, — согласилась я. — Теперь просто упрямая.

Глава 5

Анна

Мама стояла в конце перрона. Заметила меня сразу — материнское сердце работает как радар.

Не побежала, не закричала. Просто пошла навстречу размеренным шагом — спокойная, надёжная, непоколебимая.

Когда мы поравнялись, ждала вопросов. Что случилось? Где Игорь? Почему одна?

Но мама только посмотрела мне в глаза и поняла всё без слов.

— Дочка моя, — тихо сказала она и раскрыла объятия.

И в этот момент вся моя ледяная броня треснула.

Упала к ней на грудь и заплакала. Не тихо, не красиво, как в кино. Рыдала навзрыд, как ребёнок, сотрясаясь в её объятиях. Из меня выходило всё — боль, унижение, ярость, отчаяние. Всё, что копила последние сутки, пытаясь быть сильной.

— Тише, тише, — мама гладила по голове, качала, как в детстве. — Всё хорошо. Мама рядом.

Плакала и не могла остановиться. Слёзы лились потоками, размазывая тушь. Сопли, слюни, некрасивые всхлипы — всё равно. Впервые за долгое время позволила себе быть настоящей.

— Мам, — всхлипывала я. — Мам, он меня...

— Знаю, дочка. Знаю. — Она продолжала качать. — Потом расскажешь. А сейчас просто поплачь.

Малышка толкнулась беспокойно, будто реагируя на мои рыдания. Положила руку на живот поверх маминой.

— И ты тоже здесь, — прошептала мама, гладя мой живот. — Обе мои девочки дома.

Не знаю, сколько мы так простояли. Может, пять минут, может, полчаса. Время остановилось. Весь мир сузился до маминых объятий, до её знакомого запаха — домашнего крема для рук и того особенного аромата, который есть только у матерей.

Когда слёзы начали иссякать, мама отстранила меня, посмотрела в лицо и вытерла щёки своим платком.

— Лицо помоешь дома, — сказала она практично. — А сейчас пошли. Виктор ждёт у машины.

Всхлипнула и рассмеялась одновременно. Вот она, моя мама. Никаких соплей, никакой жалости к себе. Поплакала — и хватит, теперь дело делай.

Отчим Виктор стоял у старенькой "Лады", деликатно отвернувшись. Когда подошли, молча начал загружать вещи в багажник. Ни слова укора, ни лишних вопросов.

— Тяжёлые коробки, — заметил он. — Что там?

— Детские вещи.

Кивнул и понёс коробки особенно аккуратно, словно в них был хрусталь.

В машине не могла открыть глаза — веки опухли, больно моргать. Голова раскалывалась, будто по вискам стучали молотком. В груди тяжесть — дышала с трудом. Малышка толкалась беспокойно, не успокаивалась. Гладила живот, шептала:

— Прости, дочка. Прости за стресс.

Мама протянула бутылку воды. Пила жадно, холодная вода обжигала горло.

Виктор посмотрел в зеркало заднего вида, встретился со мной взглядом. Кивнул коротко — по-мужски, без слов. Но в этом кивке читалось: "Держись. Мы с тобой". И почему-то от этого стало легче.

Положила руки на живот. Малышка шевелилась, но уже спокойнее.

— Тише, дочка. Мы дома. Теперь всё будет хорошо.

Мама изредка оборачивалась, проверяла, как я себя чувствую, но не донимала разговорами. Понимала, что нужно время собраться с мыслями.

За окном проплывал знакомый с детства город. Маленький, провинциальный. Ещё недавно казался тесным, скучным. После Москвы — деревней. А теперь каждый дом, каждая улочка выглядели как объятия.

Проехали мимо старой школы. Во дворе играли дети. Мимо магазина, где покупала первую косметику. Мимо парка, где целовалась с первым мальчиком.

Тогда казалось, что вся жизнь впереди, что меня ждут великие дела в большом городе.

Вот оно как получилось.

Виктор остановил машину у знакомого подъезда. Пятиэтажка хрущевских времён, облупившаяся краска. Выбиралась из машины с трудом — живот мешал, ноги затекли. Виктор молча подал руку, помог подняться. Потом взял чемоданы и потащил к подъезду.

Квартира встретила запахом пирога и чистоты. Мама готовилась к моему приезду — на столе стоял чайник, были нарезаны бутерброды, из духовки доносился аромат яблочной шарлотки.

— Садись, — сказала она, усаживая меня на кухне. — Сейчас чай заварю.

Опустилась на знакомый стул за маленьким кухонным столом. Всё как прежде — те же занавески в мелкий цветочек, те же магнитики на холодильнике, те же фотографии на стене. Моё детство, застывшее в интерьере.

Мама поставила передо мной чашку травяного чая — ромашка с мятой, мой любимый с детства. Села напротив, сложила руки на столе и посмотрела в глаза.

— Рассказывай.

И я рассказала. Всё. Без утайки.

Про подозрения, бессонную ночь, телефон с паролем «дата нашей свадьбы». Про переписку, где он называл меня «беременной мышкой». Про их планы на будущее без меня. Про фотографии, от которых вырвало на холодный пол ванной.

— А знаешь, что хуже всего? — Допила чай. — Не то, что изменил. А то презрение, с которым обо мне писал. Как будто я не человек, а... надоевшая вещь.

Мама не отвечала, но желваки ходили на её скулах. Плохой знак. Когда мама злилась по-настоящему, она не кричала. Становилась тихой и страшной.

Рассказала про утренний разговор. Про его жалкие оправдания и попытки переложить вину. Про то, как он закричал, что устал от моего живота, от разговоров про пелёнки. Что хочет нормальную женщину, которая стонет под ним, а не от боли в спине.

Мама впервые подала голос.

— Это он так сказал? — Ледяная ярость в каждом слове.

— Сказал. И тогда я поняла, что всё кончено. Он просто показал своё настоящее лицо.

— И ты его выгнала?

— Выгнала. Сказала собирать вещи и убираться. Он ещё пытался торговаться, спрашивал, куда ему идти. А мне было всё равно.

Мама встала, подошла к плите, налила себе чай. Движения резкие, контролируемые. Знала эти признаки — она в бешенстве, но держит себя в руках.

Наконец обернулась.

— Ну что ж, — сказала она спокойно. — Значит, поживёшь у меня. А этот мудак... — Она помолчала. — Бог ему судья. Хотя я бы ему сама судьей стала, честное слово.

Села обратно, взяла мои руки в свои.

Глава 6

Анна

Прошло почти три месяца с тех пор, как я вернулась домой, в течение которых мой живот рос, а прошлая жизнь становилась всё более призрачной. Москва, пентхаус, Игорь — всё это начинало казаться чужой историей, случившейся с кем-то другим.

Каждое утро солнце било в окно моей старой комнаты. Те же обои в цветочек, что и в детстве, деревянная кровать, скрипящая при каждом движении. Вставала медленно, осторожно — живот стал огромным, любое резкое движение отдавалось тупой болью в пояснице. Малышка активно шевелилась по утрам, словно радовалась новому дню вместе со мной.

— Доброе утро, дочка, — шептала каждый раз, поглаживая тугой, натянутый живот. — Как дела в твоём домике? Не тесно ещё?

Сильный толчок в ответ — прямо под рёбра. Характер уже проявлялся. Бойцовский.

— Да-да, понимаю. Скоро выпустим тебя на волю.

После завтрака шли с мамой в её цветочный магазинчик. Крошечное помещение в центре города, где она работала уже пятнадцать лет. Высокие стеллажи с вазами, холодильники с розами и хризантемами, пол в вечных лужицах от воды. Пахло землёй, свежестью и чем-то терпким — эвкалиптом, который мама добавляла в букеты.

Мой огромный живот едва помещался за узким прилавком. Приходилось разворачиваться боком, а вставать с табуретки стало настоящим испытанием. София протестовала против каждого неудобного положения, пиная меня изнутри.

— Анечка, ну ты растёшь не по дням, а по часам! — говорила тётя Валя, заходившая каждую неделю за хризантемами для могилы мужа. — Скоро уже?

— Через месяц, — отвечала, заворачивая жёлтые цветы в крафтовую бумагу.

— А как назовёте?

— София.

— Ох, красивое имя. Мудрое. — Тётя Валя кивала одобрительно. — Пусть растёт здоровенькой.

Мне нравились эти простые разговоры. Никто не спрашивал, где муж. В маленьком городе все уже знали: дочка Соколовой развелась с московским богачом и вернулась домой рожать. Но здесь не осуждали — просто принимали как данность.

Июль выдался жарким, я медленно ходила по аллеям, держась за поясницу. София затихала во время прогулок — видимо, ей нравилось покачивание.

— Видишь, дочка, — говорила вслух, не стесняясь прохожих. — Это наш город. Маленький, но уютный. Здесь безопасно. Здесь нас любят.

Телефон звонил регулярно. Незнакомые номера. Игорь. Или его мать. Или кто-то из родственников. Первые пару раз брала трубку из любопытства. Потом перестала.

За неделю до родов он позвонил с очередного нового номера. Ответила машинально, не глядя на экран.

— Аня, нам нужно поговорить. Про ребёнка.

Голос знакомый до боли. Но боли не было. Только усталость.

— Нет, — сказала спокойно.

— Слушай, я имею право... Это мой ребёнок тоже.

— Ты отказался от права, когда назвал меня "беременной мышкой". — Голос не дрожал. Удивительно, как легко давались эти слова. — И когда предложил мне "подумать об аборте". И когда не ответил на мои звонки два месяца. Так что больше не звони.

— Ты не можешь просто взять и...

Отключила телефон. Руки не дрожали. Сердце билось ровно. Малышка пнула под рёбрами, будто одобряя моё решение.

— Всё правильно, дочка, — прошептала, глядя на чёрный экран. — Мы ему больше не нужны. И он нам тоже.

Заблокировала номер. Потом все остальные незнакомые номера.

Игорь больше не был центром моей вселенной. Он стал просто ошибкой в прошлом.

Ночами плохо спала. Живот мешал лежать, София толкалась, когда пыталась устроиться поудобнее. Лежала в темноте, гладила живот и представляла роды. В интернете начиталась всяких ужасов: осложнения, кровотечения, разрывы. Что, если что-то пойдёт не так? Что, если не справлюсь? Что, если умру, и дочка останется без матери?

— Мам, а если я умру? — спросила однажды вечером за чаем.

Мама оторвалась от глажки крошечных пелёнок, которые сама сшила из старых простыней.

— Не умрёшь. — Голос был твёрдым, как сталь. — Я не позволю. Ты родишь здоровую девочку и будешь её растить. И точка.

Не было в её словах мягкости или успокоения. Только железная уверенность. Странно, но после этого стало легче. Если мама сказала "не позволю" — значит, так и будет.

Дома обустраивала детский уголок в своей комнате. Кроватку купили на рынке у мастера — простую, деревянную, но крепкую. Постельное бельё с мишками мама сшила сама. Пеленальный столик Виктор смастерил из старого комода — отшлифовал, покрасил в белый, прикрутил бортики.

— Чтоб детка не упала, — пояснил он, застенчиво улыбаясь.

Всё было не такое красивое, как в той московской детской, которую мысленно обустраивала когда-то. Там были бы дизайнерские обои, итальянская мебель, брендовые игрушки. Здесь же — самодельное, простое, бюджетное.

Но сделанное с любовью. И это было важнее всего.

Схватки начались в четыре утра.

Резкая боль внизу живота разбудила меня. Сначала подумала, что просто неудобно лежу. Перевернулась на другой бок — боль не прошла. Наоборот, усилилась, сжала низ живота тисками.

Началось.

Лежала в темноте, считая интервалы. Минута боли, пять минут перерыва. Пыталась дышать ровно, как учили на курсах. Ещё схватка — сильнее, длиннее. Перерыв — четыре минуты.

В груди ёкнуло. Страшно. Очень страшно.

Пора будить маму.

— Мам! — позвала негромко. Голос дрожал.

Тишина. Она не слышала.

— МАМ! — громче, настойчивее.

Топот босых ног по коридору. Дверь распахнулась, и на пороге возникла мама в застиранной ночной рубашке — растрёпанная, сонная, но мгновенно собранная. Взгляд ясный, цепкий.

— Началось? — без лишних слов.

— Да.

— Какие интервалы?

— Три-четыре минуты.

Мама даже не моргнула. Метнулась к шкафу, выдернула приготовленную заранее сумку с вещами.

— Быстро собираемся. — Тон командирский, армейский. — ВИКТОР! Вставай! Анька рожает!

Следующие полчаса пролетели как в тумане. Мама помогла одеться — пришлось останавливаться дважды, когда накатывали схватки. Виктор завёл машину — старенькую "Ладу", которая заводилась со второго раза, чихая и кашляя. Спускались по лестнице медленно, держалась за перила.

Глава 7

Анна

Три часа ночи — время, когда нормальные люди спят, ненормальные уже не спят, а здесь… просто идёт смена.

Комната тонет в темноте, и только ночник у пеленального столика оставляет на стене жёлтое пятно — как дежурный огонёк. Кровать, шкаф, край окна — всё будто вырезано ножом из одной чёрной бумаги.

Маршрут отработан до автоматизма: кроватка — окно — дверь — обратно. Половица у порога скрипит предательски, поэтому ступня каждый раз ложится на пол на сантиметр левее, как по разметке. Если наступить неправильно, София проснётся сильнее, чем проснулась. Да, это тоже возможно.

София на руках. Тёплая, тяжёленькая для своего крохотного возраста — и совершенно недовольная тем, что мир вообще существует.

Она не капризничает. Она работает. Плачет честно, всем телом: ножки поджаты, животик каменеет, личико морщится. Колики — слово почти милое. На деле это пытка, в которой участвуют двое: один кричит, второй держит.

— Тш-ш-ш… — выходит хрипло, шёпотом. — Софа… давай договоримся. Ты чуть-чуть поспишь — и я тоже.

София не ведётся на переговоры.

Она выгибается, как маленький упрямый мостик, и кажется, что внутри у неё натянута струна. Не «животик болит», а прямо мир не так устроен, и срочно нужно донести это до Вселенной, желательно в максимальной громкости.

Интернет в три часа ночи — отдельное зло. Там всегда найдётся женщина с идеальным маникюром и фразой: «Мой малыш спал у меня на груди, а я читала книги и пила чай». И хочется спросить: а ваш малыш точно настоящий? Или это рекламный макет для фотосессий?

В глянцевых журналах мамы с младенцами выглядят как ангелы на облаках. Интересно, у их ангелов тоже течёт молоко и под глазами мешки размером с Псков?

Смешно. И плакать тоже смешно — потому что если начать, то уже не остановиться, и получится прекрасный дуэт: София — по расписанию, я — по накопительному эффекту.

Грудь ноет. Молоко то приходит, то ведёт себя как стихийное бедствие: «А сейчас — прилив!» И стоишь посреди комнаты с ребёнком на руках, а из тебя течёт — тепло, мокро, липко. Пахнет молоком и чем-то очень домашним. Романтики ноль. В голове одна мысль: «Опять вся мокрая».

София дёргает головой, ищет грудь. Прикладывается — и злится ещё сильнее. То ли воздух не тот, то ли жизнь не такая, то ли мать недостаточно быстро раскрыла ей секреты вселенной.

— Ну что ты… — вырывается сквозь зубы, и тут же накрывает стыдом. Не на неё злость. На усталость. На это вечное «держись». На собственное тело, которое по идее должно быть «мудрым» и «материнским», а по факту просто болит, течёт, устает и мечтает лечь лицом в подушку.

В соседней комнате спит мама. Если сейчас открыть дверь и прошептать: «Мам, я больше не могу», — она встанет без вопросов. Возьмёт Софию уверенно, как берут привычное — и будет ходить с ней так же ровно, будто всю жизнь тренировалась именно к этим трём часам ночи.

Но стыдно. Не перед мамой — перед собой.

Потому что было обещание. Себе. Софии. «Справлюсь». «Будем счастливы». А счастье, оказывается, выглядит как круги по комнате и крохотный человек, который орёт в ухо так, что внутри звенит.

Край кровати. София прижата к груди. Её горячая щёчка у ключицы. Пахнет молоком, детским кремом и чем-то необъяснимым — чистым, тёплым, своим.

На секунду она затихает, будто прислушивается к сердцу. И в эту секунду всё внутри проваливается и одновременно держится на месте: любовь — такая, что страшно. До безумия. До того, что хочется руками раздвинуть ей воздух, если он вдруг станет тяжёлым. До того, что от одного её всхлипа всё сжимается.

И одновременно — да, одновременно — хочется выть от усталости.

София снова кричит, и секунда заканчивается.

— Ладно, — говорю ей строго, как будто она понимает. — План такой: ты орёшь — я хожу. Потом ты засыпаешь — я падаю. И всё. И никаких сюрпризов.

Сюрпризы — любимый жанр Софии.

На подоконнике стоит стакан воды, забытый ещё вечером. Вода комнатная, невкусная, но пьётся жадно. Горло сухое, губы потрескались. Еда — где-то на задворках реальности: кусками, на бегу, над раковиной. Вилка в одной руке, ребёнок — в другой. Иногда кажется, что если кто-то снимет это на видео, получится не «милота», а документалка «Выживание».

После родов казалось, что станет легче. Ну, в смысле… там же было «самое страшное», да? А оказалось, роды — как экзамен: думала, что финал, а это только зачёт к основному курсу.

София наконец стихает. Не потому что колики прошли — просто батарейка не бесконечная даже у младенца.

И вот главный фокус ночи.

Подойти к кроватке. Переложить. Не разбудить.

Руки дрожат — не от слабости, от напряжения. Наклон — спина отзывается тупой болью. В голове счёт: раз… два… три… аккуратно…

Пелёнка шуршит, и этот звук хочется запретить на законодательном уровне. Он как сигнал тревоги.

София морщится.

Тишина встаёт дыбом.

София… вздыхает. И продолжает спать.

Облегчение накрывает так, что хочется сесть прямо на пол. Вдох получается только со второго раза.

Кровать. Локти на коленях. Тишина. В тишине слышно, как тикают часы. И как внутри тоже что-то тикает — таймер до следующего плача.

Можно лечь. Можно попытаться поспать двадцать минут, которые вдруг подарила жизнь.

Но вместо сна — ноутбук.

Потому что есть ещё одна вещь, которая не даёт спать даже тогда, когда ребёнок внезапно решил дать шанс: деньги.

Крышка открывается, экран вспыхивает и режет глаза. Заставка — как издевательство: бодрая, светлая. На секунду хочется закрыть обратно и сделать вид, что ни банка, ни расходов не существует.

Онлайн-банк открывается быстро. Слишком быстро.

Цифры на экране — как диагноз. Декретные выплаты — это не «поддержка», это вежливое «держитесь там». Сбережения тают, и очень быстро становится ясно, куда они уходят: не на «красивую жизнь», а на маленькие белые упаковки с милыми зайчиками.