Предал. Продал. Отомщу

1

Астра

Я стою ни жива ни мертва. Боюсь вдохнуть и пошевелиться. Пыль залезла в нос, там свербит невыносимо. Ещё и поэтому – почти без воздуха. Чихать нельзя. Если меня обнаружат – мне конец.

– Я собрался жениться, – слышу я голос мужа.

– Правда? Ты же вроде женат? – в интонациях гостя сквозят ноты насмешки и праздного любопытства.

– Разведусь и возьму в дом чистую кровь, что родит мне сына. Резеда беременная. А от этой полукровки – только дочь и нет больше никакого толка.

– А что с этой женой делать будешь?

– Да отправлю с глаз долой подальше. Или брату верну.

– Продай её мне. Я хорошие деньги дам.

Пауза. Сердце как не выскочит. По спине течёт пот. От ужаса. От страха. От возмущения. От бессилия. Я будто бессловесная овца. Бесправная. Униженная. Растоптанная всего несколькими словами.

– Сколько?

– Хм, – снова та же усмешка.

И опять пауза. Видимо, рисует цифры на бумаге. Слышу, как размашисто скрипит ручка. Я стою очень близко от стола в кабинете мужа. И все эти звуки – как приговор. Как выстрел в лоб.

И если до этого я чувствовала себя оскорблённой, что меня собираются поменять на более элитную племенную корову, то сейчас ощущаю гнев и ярость.

Предал. Нашёл другую. Заделал ей ребёнка. А теперь продаёт меня, как какую-то шлюху в борделе. Продаёт этому мерзкому Мехедову, который постоянно раздевал меня глазами и бесконечно бродил тенью, подглядывал, пускал слюни, но трогать не смел, зная, что это не сойдёт ему с рук.

– По рукам! – видимо, сумма Талгата вполне устраивает.

– Заберу её к себе, – небрежно, по-барски, вальяжно. Мехедов уже чувствует себя моим хозяином. – Жениться не обещаю, сам понимаешь. А для развлечения вполне сойдёт. А дальше будет видно.

– Деньги вперёд. А потом можешь делать с ней, что хочешь.

– Так подъезжай завтра. Скрепим договор. Надеюсь, ты человек слова и не пойдёшь на попятную. Всё ж таки наливное яблочко. Жалко небось от сердца отрывать?

– Я поступлю так, как лучше для меня. Мне нужен наследник. Астра его дать не может. Я бы мог оставить её второй женой, но условия семьи Резеды таковы: их дочь должна быть единственной. А раз так – значит так. Мне с Ахматжановыми нет смысла ссориться. Во всех отношениях выгодный союз, тем более, сейчас, когда я потерял так много активов.

– Да уж, положение у тебя – не позавидуешь, – цокает языком Мехедов, а я буквально в обморок проваливаюсь от удушья. Держусь из последних сил и боюсь не упасть, не рухнуть им под ноги.

Может, только понимание, что если такое случится, то у меня не будет ни единого шанса избежать позорной и незавидной участи, удерживает меня на грани сознания.

Наверное, я всё же счастливая немножко. А может, небеса пожалели, посочувствовали мне.

Они ещё буквально перекидываются парой фраз и уходят, покидают кабинет. И как только за ними закрывается дверь, я сползаю на пол. На миг закрываю глаза.

Я бы, наверное, умерла сейчас, если бы у меня была такая возможность. Избавление от всего. Уйти за грань, где мне будет всё равно, что творится в этом доме.

Но у меня есть ради кого жить. И я не хочу, чтобы моя дочь при живой матери жила с мачехой. Именно поэтому я, пошатываясь, поднимаюсь, выхожу из-за плотной бархатной шторы, куда зашла, чтобы протереть от пыли подоконник, и ухожу прочь. Подальше от места, где только что стала предметом торга.

2

Я скольжу тенью вдоль стены, почти бегу. Мне надо укрыться в своей комнате и хоть немного прийти в себя. Благо, моя комната на том же этаже, что и кабинет мужа. Всё ещё задыхаясь, срываю с себя одежду и захожу в душ.

Мне сейчас не только пот с себя надо смыть, а и горечь унижения, осознание, что буквально несколько минут назад перестала быть человеком для двух мужчин, что ударили по рукам, заключая сделку.

Нужно прийти в себя и не проколоться. Не показать, что я всё слышала и знаю. Прохладный душ как раз то, что мне сейчас нужно.

Чистая одежда. Взгляд в зеркало. Щёки горят, но это даже неплохо. Хуже было бы, если б я выглядела бледной, как привидение. Быстро заплетаю косу.

Эти двое, наверное, пьют дорогое крепкое пойло в библиотеке. Талгату нравится пускать пыль в глаза, показывая всем, как высоко он поднялся и как многого достиг.

На самом деле, он сказал Мехедову правду: дела у него пошатнулись. Может, поэтому он с такой лёгкостью согласился на его предложение. А может, тот слишком много предложил. Но, как бы там ни было, всё свершилось за моей спиной. Видимо, он и церемониться особо не станет: поставит перед фактом – и до свидания.

Сейчас нужно пережить этот день. Не паниковать. Не выдать себя ничем. Изображать спокойствие и кротость – то, что я делала всегда, изо дня в день все годы своего замужества. Долгих почти шесть лет.

И не сказать, что жилось мне плохо – нет. Но вот это я выучила почти сразу: не показывать характер, не сопротивляться, не выступать, слушаться во всём мужа.

Так мне вбивали в голову. Да и что другое я могла делать, когда замуж меня выдали сразу, как только-только исполнилось восемнадцать?

– Пора, созрела, – сказал Нияз, старший брат. Он мне вместо отца и матери был последние годы. Строгий, неулыбчивый, жёсткий.

Он брат по отцу. Матери у нас разные. Моя – русская. Поэтому я полукровка. Отец был намного старше мамы, ушёл из жизни рано. А мы вдвоём остались. И неплохо нам жилось какое-то время вместе. Но судьба нас разлучила: мама умерла молодой. Болезнь не щадит никого. И тогда в моей жизни появился Нияз – самый старший из Бакировых.

Забрал к себе. Ломал под себя. Учил, воспитывал, нудил.

Нет, не могу сказать, что он плохой. По большому счёту, не обижал и даже по-своему любил меня. Но всё равно я постоянно чувствовала себя чужой, нахлебницей, которую ему пришлось взять к себе поневоле.

У Бакировых не принято отдавать детей из семьи в детский дом. А я всё же была законной дочерью его отца.

Вот только щедрости души у Нияза хватило ровно до моего восемнадцатилетия. А после… ко мне посватался Талгат Ибрагимов – и меня выдали замуж. Не насильно, но не особо спрашивая.

Впрочем, Талгат мне нравился. Как может нравиться красивый мужчина девушке, что никогда не знала ни любви, ни отношений между мужчиной и женщиной. Даже дружеских, потому что дружить с парнями мне запрещали.

Из своей комнаты я прихожу в детскую.

– Мама! – улыбается моё самое главное сокровище, моё самое сладкое солнышко.

– Привет, Евушка, – целую я её в пухлую щёчку и прижимаю к сердцу.

Никто и никогда не отнимет у меня дочь. И чтобы этого не случилось, я должна быть сильной и смелой. Обязана сделать то, чего от меня не ждут.

3

Талгат приходит ночью в нашу спальню. Исполнить супружеский долг.

Я не сопротивляюсь и не устраиваю скандал – покоряюсь его воле, как всегда, как принято, как научили. Я примерная и послушная жена. И совсем не обязательно ему знать, что я не всегда такая. И что в душе моей творится – тоже.

Тело всего лишь тело. Выдержит. Телу даже иногда приятно бывало в супружеской постели. Талгат у меня страстный. Ему нужно много и часто. Но сегодня я даже изображать ничего не хочу – просто принимаю его и думаю: когда же он собирается мне сказать, что я ему больше не нужна?

Завтра он уедет за деньгами, что пообещал ему Мехедов за меня. А это значит, что уже завтра я могу сменить «хозяина».

Сегодня Талгат трудится гораздо дольше, чем обычно. Может, посиделки с Мехедовым и напитками тому виной, а может, потому что я не стараюсь ему ничем помочь.

– Что-то ты какая-то сегодня вялая, – недовольно пробурчал Талгат, когда всё наконец-то закончилось.

Заметил всё же.

– Голова болит, – кротко сказала я ему и улыбнулась, стараясь изобразить смущение и вину. – Прости, пожалуйста.

Мне сейчас не нужно, чтобы он что-то заподозрил. У Талгата была некая особенность: он умел каким-то шестым чувством предугадывать иногда. Читать меня, как открытую книгу.

Может, виной тому его вечная подозрительность. А может, потому что он старше и опытнее. Как ни крути, мне с ним не тягаться. Но именно это я и собиралась сделать, а поэтому обязана обмануть, переключить его на другое.

Я прижалась к нему всем телом. Ему это нравилось. Укрыла распущенными волосами. Преданно заглянула в глаза и поцеловала.

Нет, я не хотела этого делать. Но не видела другого способа усыпить его бдительность и слишком пристальный взгляд.

Чуть расслабились черты его лица. Чуть дёрнулся кадык. Мышцы расслабились. Всё же женщины – коварные существа. Мне удалось его отвлечь.

Единственное, чего не хотелось, так это того, чтобы он пошёл на второй раунд постельных утех, потому что если первый раз было долго, то второй раз обещал превратиться в пытку на час, а то и больше.

Но тут уж я ничего не решала: тело его уже отреагировало на моё «коварство», и он снова подмял меня под себя. А раз так случилось, я старалась вовсю.

Он так и уснул – расслабленный и удовлетворённый, а я долго ещё смотрела в потолок – без сил, без эмоций, без мыслей в голове.

Я уже всё решила. Не видела другого выхода. А поэтому – опустошение, безразличие, горечь на губах.

Почти шесть лет я прожила с человеком, которого, по сути, не знала. Я была ему хорошей женой, матерью его ребёнка. Я ни разу ни словом, ни делом ему не возразила. И что в результате?

Неверность, безразличие, отношение как к вещи.

В самом начале, по наивности, я была им очарована. Мне восемнадцать. Я не знала мужчин. Ни разу в жизни не целовалась, ни с кем не держалась за руку, не общалась, не влюблялась.

А тут он – высокий, красивый, взрослый. Взгляд пристальный. От него что-то сладко ёкало внутри.

И вообще я считала, что мне повезло: могли выдать замуж за какого-нибудь старикана с пузом и сальными глазами. Этого я боялась больше всего на свете, но мои желания и хотения никогда не брались в расчёт.

Такая простая незамысловатая жизнь, когда за тебя всё решают.

4

В детстве – я помню – всё было не так. И отец меня любил и баловал, и мать запомнилась нежной, улыбчивой. Я до сих пор слышу её смех.

– Моя голосистая птичка, – называл её отец.

Необычное имя мне тоже дала мать.

– Астра – это звезда, а не цветок, – смеялась она. – Потому что ты моя звёздочка ясная.

Птичка. Звёздочка. В моём детстве было много вот этого – радостного, уменьшительно-ласкательного.

Мама с папой мечтали, что когда я вырасту, то смогу по душе выбрать профессию.

– У тебя будет всё, свет очей моих, – обещал папа, и я ему верила.

А потом его не стало. Мне тогда только-только одиннадцать исполнилось. Помню, была какая-то грандиозная грызня из-за наследства. И нам с мамой почти ничего не досталось.

– Не страшно, – всё ещё улыбалась мама, но уже грустно-грустно. – У меня есть ты, у тебя есть я. Остальное решится по ходу жизни.

Она у меня пробыла ещё два года. И последний из них болела. Денег на лечение не было. Помогать нам никто не спешил.

После её смерти наступила не моя жизнь. Не то, о чём мечталось. Школу я, правда, закончила – и на том спасибо. Но учиться дальше уже мне было не суждено. Так и осталась я с аттестатом о среднем образовании.

Сразу – замуж. Потом – рождение Евы.

Однажды я попыталась поговорить с мужем, что хотела бы получить образование.

– Зачем тебе? – удивился он. – Чего-то не хватает? Так ты скажи, я решу. Твоя задача – следить за домом, заниматься детьми, радовать мужа. А глупостями этими лучше голову не забивай. Я знаю очень хороший способ, как выбить из тебя подобную чушь.

И да. Он знал. Ему пришлось не по нраву, что я родила дочь.

Ребёнку я радовалась. Беременность проходила относительно легко, зато роды были очень тяжёлыми. Не удивительно, что детей я пока больше не хотела.

Зато их хотел Талгат. У него пунктик был: родить сына. Наследника. Продолжателя рода.

Над его воспроизведением он трудился денно и нощно. Естественно и закономерно, что вскоре я опять оказалась беременной.

Ребёнка я не доносила – выкидыш случился на пятом месяце беременности. Это снова была девочка.

Муж снова был не доволен. И тем, что не доносила, и тем, что опять не сын. Буквально какая-то одержимая ярость им овладела.

– Да что с тобой не так, женщина? – почти сплюнул он, когда случилась эта маленькая трагедия.

Ни поддержки, ни сочувствия, ни скорби о потерянном ребёнке я в нём не увидела. И тогда во мне умерло даже то маленькое очарование, которое родилось, когда я выходила за него замуж.

– Ваша жена слишком молодая, организм не справился. Двое родов подряд – это всё же стресс. Она ещё не отошла после рождения первого ребёнка, когда забеременела вторым. Я бы вам настоятельно рекомендовал повременить с деторождением, дать жене оправиться.

Но кто бы его слушал – этого доктора. Выписанные им контрацептивы муж отправил в мусорную корзину.

– Чушь и бред, – заявил он мне тогда. – Испокон веков бабы рожали, а сейчас, видишь ли, стали чересчур избалованными и нежными. Организм не справился, – передразнил он доктора.

Отказывать ему в плотской любви я не могла, но всеми доступными средствами пыталась всё же предотвратить следующую беременность. Естественно, все мои ухищрения были обречены на провал. Но несколько месяцев я всё же у судьбы выиграла.

Третья беременность была тяжёлой буквально с самого начала. Меня постоянно тошнило, еда в организме не задерживалась, врач снова сурово качал головой.

Через три месяца я снова потеряла ребёнка. У меня открылось кровотечение, и я чуть было не погибла.

– Что вы творите! – уже сердито отчитывал мужа мой врач. Хоть я ему ничего и не рассказывала, он догадался, что не по своей вине я не придерживалась его рекомендаций. – В ближайшие года два даже думать не смейте о том, чтобы снова сделать жену беременной! Она в живых осталась только чудом! Следующая скорая беременность станет для неё фатальной!

К моему счастью, на этот раз Талгат доктора послушался.

5

Потом было долгое лечение, восстановление… От страха я принимала двойную дозу контрацептивов, потому что хотела жить и воспитывать дочь, а не гнить в могиле. Я слишком молода для этого.

Но уже через год Талгат решил, что прошло достаточно много времени и пора мне снова рожать.

В тот день, когда он мне это объявил, я сломалась. Плакала и валялась у него в ногах. Но его этим трудно прошибить. Не нашла я в нём ни капли сочувствия или сострадания. Полное равнодушие. Он муж. Он знает лучше.

– Перестань катать истерики, Астра, – сказал он мне. – Ты молодая, здоровая и должна родить сына. Ты же понимаешь, как это важно? Мне нужен наследник. А у тебя какие-то тараканы в голове. Всё будет хорошо. Обещаю.

И тогда я поняла: всё бесполезно. Ничто не убережёт меня, если он что-то для себя решил. Ни мои желания, ни мои мольбы не имели никакого значения.

Я всего лишь женщина. Сосуд для его детей. И вряд ли в нём жили хоть какие-то чувства ко мне. А я ведь надеялась… верила… Глупо и наивно.

Но всё получилось не так, как хотел он: его ружьё теперь стреляло вхолостую. Оказалось, я больше не могла забеременеть.

Через несколько месяцев, после бесплодных попыток зачать, он снова потащил меня в клинику.

– Так бывает, – развёл руками врач. – Тяжёлые роды, ослабленный организм. Что вы хотели? Ваша жена не крольчиха, чтобы бесконечно рожать. По показателям она вполне здорова, но природа иногда выдаёт подобные шутки. Мы вашу жену, конечно же, тщательно обследуем, но, как я и говорил, вы спешите. Ещё даже не истёк срок, назначенный мною для предохранения.

– Ваше дело лечить, а не указывать, – отрезал муж. – Я вам плачу бешеные деньги, так отрабатывайте их, будьте любезны!

– Я врач, а не коновал, – посмел возразить доктор и нажил в лице Талгата врага.

Он обратился в другую клинику. Там с ним разговаривали по-другому.

Я прошла миллион обследований, что-то даже нашли, поставили диагноз, и начались мои мучения. Но лечение эффекта не имело, а формулировка диагноза снова преобразовалась в «бесплодие».

Талгат рвал и метал. А чуть позже успокоился.

Он по-прежнему приходил в нашу спальню и добросовестно исполнял супружеский долг. И даже в некотором роде наши отношения выровнялись, и я немного выдохнула.

Но, видимо, зря. Талгат по-своему решил вопрос с долгожданным сыном и наследником: он не смирился и не стал ждать. Нашёл женщину, которая охотно под него легла и забеременела. И, наверное, по чистой случайности (сарказм), ею оказалась завидная невеста – дочь очень влиятельного человека.

В то, что Талгат сделал это без всякого расчёта, я не верила.

Особенно сейчас, когда он хладнокровно продал меня.

Ночь грозилась перетечь в утро, а я так и не смогла уснуть. Лежала и гоняла горькие мысли и воспоминания.

Я достигла эмоционального дна, когда всё становится безразлично. Нет ни слёз, ни желания что-то высказать или доказать. Я ведь знала, что всё это бесполезно.

Будь я одна, наверное, шагнула бы за край или впала в полное безразличие и стала бы рабыней Мехедова. Но мне было ради кого жить и ради кого бороться.

Я не могла допустить, чтобы однажды мою дочь точно так же выдали замуж без любви и уважения, точно так же продавали, издевались, топтались по душе грязными ногами и не считали человеком, возводили в ранг тупого скота.

Моя дочь заслуживала лучшей судьбы. И ради её счастья, свободы я выбрала другой путь – путь неповиновения.

6

Понимала ли я, что это сложно? Да.

Понимала ли я, что это опасно? Безусловно.

Понимала ли я, что, в случае провала моего плана, меня ждёт наказание и, может, гораздо худшее, чем сейчас? Естественно.

Но тот, кто ничего не делает, никогда не узнает, смог бы, получилось бы у него или нет.

Я решила рискнуть. Тем более, что мне нечего было терять, а приобрести могла вполне.

Под утро я наконец уснула. Может, потому что всё же нашла в душе за что зацепиться. Ни уверенности, ни особой надежды не испытывала. Только понимание: должна попробовать.

Казалось, только сомкнула глаза, как пришло пробуждение. Это Талгат встал. Он не будил меня, нет. В доме есть прислуга и кухарка. Муж не требовал, чтобы я провожала его.

Наверное, я должна была радоваться этому. Я наблюдала сквозь ресницы, как он одевается, и сердце сжималось в тугой комок.

Если мне повезёт, он не хватится нас с Евой до вечера. А то и до ночи. Всё будет зависеть оттого, как у него сложится день. Как пройдёт сделка, по которой я стану рабыней Мехедова.

Я не обольщалась, а поэтому тянуть не собиралась.

Ещё вчера я сложила вещи и спрятала сумки. Брала только самое необходимое. Для себя – меньше, для дочери – больше.

У меня были деньги. У меня была машина. Нет, я не сидела печальной птицей в клетке. И каждый мой шаг не контролировали. Талгату, наверное, и в голову прийти не могло, что однажды я пойду против его воли – сбегу из дома.

Осень нынче тёплая, золотая. Пахнет листьями яблоками и нагретым воздухом. Небо синее, сентябрь щедрый.

Мы любили выбираться с Евой в город. Я водила её на танцы и рисование, часто мы гуляли в парках и заходили в любимое кафе.

Такие мгновения я считала самыми счастливыми в своей жизни, когда могла ходить, где вздумается, делать, что хочется, ни на кого не оглядываться.

В городе у Талгата есть квартира. Туда мы возвращались под зиму. Так ему проще добираться на работу. А я, кажется, любила именно эти ненастные месяцы, потому что жила не на отшибе, а в большом мегаполисе, где много людей и возможностей.

Как жаль, что муж не разрешил мне учиться. Но именно сейчас я думала: если всё у меня получится, то я смогу реализоваться. Поступить в университет, приобрести профессию. Стать кем-то, а не просто женой и мамой.

Наверное, во мне жила незрелая наивная девочка, которая толком не знала жизни. В тот миг я не понимала, что придётся столкнуться с миром, где до тебя никому нет дела. Где люди порой куда равнодушнее, чем муж, а жестокость толпы зашкаливает.

Но всё это придёт потом, позже.

А в тот день я дождалась, когда Талгат уедет. Мы с Евой хорошо позавтракали, и я смогла взять кое-какие продукты, пока наша кухарка отсутствовала.

Было время, я готовила сама. Не безрукая, как говорится, и не беспомощная. Растили меня не тепличным цветочком – готовили основательно к взрослой жизни: быть хорошей хозяйкой, женой и матерью. На большее рассчитывать я не могла. Но дела у Талгата шли до недавнего времени хорошо, и поэтому он решил, что ему нужен и этот дом, и люди, которые делали по дому всю работу. А моё дело дочерью заниматься.

Все вещи я осторожно, несколькими ходками, снесла в машину, понимая, что с ней придётся расстаться. Хорошо хоть документы при мне. Правда, я понимала, что и ими здорово светить нельзя.

Но, может, мне всё же повезёт? Может, никто очень настойчиво искать меня не станет? Талгат всё равно собирался разводиться. А дочь ему, по сути, и не нужна, раз у него будет новая жена и другой ребёнок. Может, эта девушка родит ему наконец-то сына, и будет ему счастье.

Еве я говорить тоже ничего не стала. Ей пять. Очень смышлёная, живая, умная. Вот уедем отсюда – расскажу, как смогу. Надеюсь, она меня поймёт и не осудит.

Мы сели в машину и поехали. Назад я не оглядывалась. Ни о чём не сожалела.

Тёплый ветер ворвался в салон автомобиля в приоткрытое окно. Воздух пах свободой. И я позволила себе немножко надеяться.

У меня получится. Я смогу.

Это были робкие ростки уверенности, которую я не ощущала, но взращивала, тогда ещё не зная, что всё выйдет совсем не так, как я себе представляла.

7

У меня был очень простой и примитивный план. Крохотные пунктики в голове, которым я собиралась следовать.

Я хотела затеряться в огромном городе, где ты, по сути, никому не нужен, где до тебя нет никому дела. Переждать. Стать невидимкой. А позже, возможно, уехать куда-нибудь подальше, где нас никто не найдёт.

Сейчас – я понимала это очень хорошо – мне не вырваться. Талгат не из тех, кто махнёт рукой и позволит мне жить так, как я захочу. Хотя это было бы честнее.

Раз уж надумал, пусть бы разводился и женился. Я бы не спорила. Лишь бы дочь мне оставили. Но так, как хочу я, мирным путём не выйдет.

А поэтому… Простые и понятные мне пункты.

Снять квартиру, где нам с дочерью будет хорошо и уютно.

Никогда не появляться в тех местах, где нас помнили или могли опознать.

Найти какую-нибудь работу. Что-нибудь попроще.

Работы я не боялась, но понимала: на что-то хорошо оплачиваемое надеяться не стоит. Но мне двадцать три, я молодая и неглупая (наверное), смогу со временем определиться и найти дело по душе. Может, какие-нибудь курсы закончу хотя бы. Главное – начать.

Не сказать, что я лучилась оптимизмом, но подбадривала себя, как могла. Сомневалась и страшилась – не без этого, потому что, по сути, не знала жизни.

Но ведь тысячи молодых женщин живут как-то? Растят детей без мужей, реализовываются. И с нуля начинают. Если смогли они, получится и у меня. Пусть не сразу.

Я понимала: в моём плане слишком много прорех и дыр. Например, я пока не знала, куда девать дочь, пока буду работать. Но я решила начать, а там уж как-то да образуется.

Первым делом я выбросила телефон и купила новый – простенький и подешевле. Приобрела новую сим-карту.

Вчера я поискала объявления о квартирах, что сдаются внаём. Выбирала тщательно те, что находились подальше, в спальных районах, где ни Талгат, ни его друзья или знакомые точно не бывают.

Там и цены приемлемые. Пусть квартира будет скромной – уж это я как-нибудь переживу. С нового телефона я делаю первые звонки. Договариваюсь о встречах, чтобы посмотреть жильё.

Ева нетерпеливо ёрзает в детском кресле.

– Мы не поедем сегодня рисовать? – спрашивает она.

– Нет, моё солнце. Мы сегодня будем с тобой кататься по городу и смотреть место, где теперь будем жить вдвоём. Ты и я.

– Почему? – дует она губки. У неё это забавно получается. Я так её люблю, что запросто может остановиться сердце, если вдруг кто-то отберёт её у меня. – Мы не вернёмся домой?

Я думала, как объяснить ей всё. Но сейчас растеряла слова. Не знала, как это сделать попроще.

– Нет. Мы не вернёмся больше домой.

– А как же папа? Он же будет переживать? Искать нас?

Лучше бы он, конечно, этого не делал.

– Послушай, Евушка… Так получилось, что папе я больше не нужна. Он встретил другую женщину и скоро приведёт её в свой дом. Так бывает иногда.

– Это как у Милы? – наклоняет дочь голову. Волосы волной падают ей на плечо. – У неё родители развелись. Теперь у папы своя семья, а у мамы – своя.

С Милой они вместе ходят на танцы. Вот уж не подумала бы, что дети такое обсуждают.

– Ну, что-то вроде того.

– Я не хочу жить с чужой тётей. Я хочу быть с тобой, – кидается Ева ко мне, и я сжимаю её в объятиях.

– Вот поэтому мы и уехали. Я тоже не хочу с тобой расставаться, солнышко.

– Это у нас приключения? – делает она круглые глаза и разводит руками. Ладошки у неё ещё детские-детские, чуть припухлые, с ямочками.

– И приключения, и тайны. Нам надо очень-очень хорошо спрятаться, чтобы нас не нашли. Я буду звать тебя Лина – ведь это тоже часть твоего имени. И если вдруг кто-то спросит, как тебя зовут…

– Я скажу, что Лина, – кивает Евушка головой и улыбается. На щеках у неё тоже ямочки. – Здорово как! – хлопает она в ладоши. – Как в кино!

Для неё это почти игра. А для меня… квест на выживание. Получится ли? Смогу ли? Эти вопросы снова и снова грызут изнутри и не дают покоя.

8

А потом мы осматриваем квартиры. Одну, вторую, третью… Все они кажутся мне дрянными, необжитыми, да что там – мерзкими. А те, что получше, мне не по карману.

Впору опустить руки. Сдаться.

Никчёмная, бесполезная, неприспособленная. Но мне нужно до вечера найти жильё. Иначе нас с Евушкой вычислят и вернут назад. Точнее, Еву. А меня отдадут в лапы Мехедову.

Возможно, именно эти нерадостные перспективы заставляют меня упорствовать. Я снова ищу другие варианты.

– Приезжайте, – это ещё одна попытка хоть как-то устроиться.

Мы едем с Евой на другой конец города, и я даю себе слово, что если там более-менее сносно, то остановлюсь. В конце концов, всегда можно вымыть, вычистить квартиру, купить какие-нибудь дешёвые обои, сделать небольшой ремонт.

Кто говорил, что будет просто?

Район мне понравился. Не совсем окраина, от центра далековато. И дворик довольно милый, тихий. Здесь нет высоток – обычные, обшарпанные временем пятиэтажки. В очень похожей мы жили с мамой, когда не стало отца.

Дверь нам открывает женщина.

– Я по объявлению, – проговариваю быстро. – Хочу снять квартиру.

– Ну, заходите, коль не шутите, – качает она головой в приглашающем жесте, и мы с Евой переступаем порог.

– Есть один нюанс, – огорошивает меня хозяйка. – Квартира сдаётся вместе со мной, – издаёт она смешок.

Я на миг замешкиваюсь. Как-то не представляла я, что буду жить ещё с кем-то.

– Я могу сдать комнату. Любую. Здесь у меня две свободные. Смотреть будете?

– Да, – киваю через силу.

Надо хотя бы пройтись по квартире. Уезжать сразу вроде бы как невежливо, раз уж зашла.

И самое обидное – мне здесь нравится. Просто, но уютно. И вроде бы всё, как мне хотелось.

– У меня пятилетняя дочь, – кошусь я на Еву.

– А у меня – кот, – фыркает женщина, – и целый букет болячек. Уколы делать умеете?

– Только в ягодицу, – развожу я руками.

Наверное, редкая мать не умеет делать уколы, когда подрастает ребёнок и болеет всякими разными простудными.

Женщина мне тоже почему-то нравится. Она уже в возрасте. Бабушка, которой у меня никогда не было. Седые, коротко стриженые волосы лежат серебристой густой шапкой. На губах – яркая вызывающая помада, что въелась в морщинки.

– Мне подходит, – смотрит она мне в глаза прямо. – А вам?

– Мам, – дёргает меня за руку Ева, – давай останемся. Я устала и кушать хочу. Ой, какая киса-а-а, – стонет она, когда к нам важно-вальяжно выходит из кухни огромный рыжий кот и, подёргивая кисточками на ушах, принюхивается к нам, а затем бодает Еву в ногу. Евушка визжит на радостях и обнимает кота, лепеча всякие нежные глупости. Талгат запрещал животных. Они ему не нравятся. А Еве всегда хотелось четвероногого друга.

– Нам тоже, – вздыхаю я с облегчением.

– Тогда выбирайте комнату, в которой будете жить.

Я останавливаю взгляд на той, что поменьше. Большая комната нам ни к чему. Мебель старенькая, но в комнатах чисто, и после того, что я видела в других квартирах, на душе становится ещё легче.

Я переношу вещи из машины, а Ева остаётся с Верой Фёдоровной – так зовут нашу хозяйку и по совместительству – соседкой по квартире.

Ева без зазрения совести уплетает хозяйскую кашу с котлетой. Вера Фёдоровна даже спрашивать не стала, а у меня очень близко подступили слёзы.

Кажется, это именно тот случай, когда мне повезло. И место хорошее, и старушка милая, и жильё подходящее.

Пока я обустраивалась, Ева уснула, обнимая Тимофея – так звали огромного рыжего мейн-куна.

– Он вообще-то насторожено к чужим относится, – заметила Вера Фёдоровна, – а тут даже спит рядом. Значит, не ошиблась я – свои.

– Мне нужно отъехать, – поглядываю я на Еву и разрываюсь на части. Её или будить, или рискнуть и оставить в чужом доме с чужим всё же человеком.

– Ну, так и поезжай, деточка. Я пригляжу. Мне даже в радость. А так они, глядишь, до твоего возвращения и продрыхнут без задних ног. Тима умеет присыплять и сны хорошие навеивать.

И я, скрепя сердце, ухожу. Мне надо подальше отогнать машину. Так далеко, чтобы никто и не догадался, что мы здесь были.

А тут неподалёку – метро. Возвращаться придётся общественным транспортом. Но это меня совершенно не пугает. Радует, что я сделала первые шаги к своей свободе. И очень надеюсь, что и дальше всё сложится хорошо.

9

Я спешила и нервничала. Практически никогда я не оставляла дочь с чужими людьми.

Несколько раз за Евой приглядывала приходящая няня, когда Талгат вдруг решал, что нам нужно появиться в «свете». Он почти обходился без этого, но иногда это требовалось для его имиджа.

Он наряжал меня, как куклу. Я улыбалась приклеенной улыбкой и молчала – так он мне велел. Ловила пристальные взгляды.

Свежая. Юная. Красивая. Так говорили обо мне мужчины, что общались с мужем. И все эти слова словно не обо мне. Я всегда ощущала себя длинноногим нескладным жеребёнком – пугливым и робким. Мне не хватало лоска и умения себя вести расковано, как делали это другие светские дамы на тех же приёмах.

Я любовалась ими и завидовала. Пыталась немного подражать, и всё равно не знала, как правильно поставить ноги, чтобы не споткнуться. Силы уходили именно на это: не упасть, не сломать высокие каблуки, которые так и не научилась носить. А ещё я старалась меньше смотреть по сторонам, чтобы не разозлить Талгата.

Однажды он меня ударил после такого вот приёма, потому что посчитал, что я пялилась на одного из мужчин.

Не побил, нет. Всего лишь одна хлёсткая, но очень обидная пощёчина. И мораль в километр, как должна вести себя примерная жена.

Но сейчас я оставила ребёнка с женщиной, которую знала от силы час, и поэтому на душе было неспокойно.

Я бросила машину в центре, там, где обычно, когда приезжала в город.

Это был ещё один символический мост, который я сожгла.

Теперь точно ни шагу назад. Теперь – другая жизнь.

В тот момент, когда я спускалась в тёмное чрево метро, я чувствовала слабость и головокружение, смесь страха и некоей эйфории. У меня подгибались и мелко дрожали колени. Я не сомневалась в том, что сделала. Я просто пока не знала, куда двигаться дальше, но уже немножко верила, что если всё удалось сейчас, то получится и остальное, задуманное мной.

Я зашла в супермаркет и купила продукты. Не рассчитала, что придётся всё тащить в руках – всё же отвыкла я от такого. Изнежилась, избаловалась, привыкла к машине.

И, может, именно эта злость на себя, помогала мне двигаться дальше.

Я вернулась в тихий дворик, где шелестели уже немного побуревшие листья тополей, где мужчины играли в козла за столиком – азартно, с криками; где на лавочках сидели бабушки, зорко следя за внуками, что играли в песочнице.

В моём понимании – почти идиллия. А я словно в шапке-невидимке, и нет тяжёлого взгляда Талгата надо мной. Где-то там остался Мехедов с сальными глазами. А мне невероятно легко. Так спокойно на душе, что даже не верится.

– Спит ещё, – встретила меня Вера Фёдоровна, – умаялась. А ты справилась со своими очень важными делами, Роза?

Я даже вздрогнула, когда она назвала меня чужим именем. Но именно так я представилась при знакомстве. Ничего лучшего в голову не пришло.

– Да, – потащила я в кухню продукты, – мне надо было отдать машину. Не моя она.

– Ты бы поела, в чём душа только держится, – покачала головой моя хозяйка.

– Я поем. Ужин приготовлю, можно?

Часть продуктов – в холодильник, а кое-что – для ужина, на стол.

– Роза, – снова Вера Фёдоровна окликает меня, и я опять невольно вздрагиваю, – это, конечно, не моё дело… но, возможно, мне что-то стоит знать? Из того, что ты скрываешь?

10

Талгат всегда говорил, что у меня всё на лице написано. Но он был моим мужем долгие годы и немножко зверем, у которого слишком хорошо развито чутьё. Но неужели я для всех – открытая книга? Мы ведь с Верой Фёдоровной почти и не разговаривали. А теперь она задаёт неудобные вопросы, на которые я не хочу давать ответы.

– Я слишком старая стреляная воробьиха, – вздыхает она и качает головой. – Не бойся, дитя, я тебя не обижу. А может, даже и помогу. Такие молоденькие девочки, очень хорошо одетые, с нежной кожей на руках, которые не знали или давно не знают тяжёлого труда, ездят на достаточно шикарной машине, не снимают квартиры в таких районах да ещё со старыми бабками в придачу. Такие девочки от чего-то или от кого-то бегут. И не вздрагивают каждый раз, когда их называют по имени. Разве что их зовут не Роза.

Сердце клокочет где-то в горле. Булькает и захлёбывается. Кажется, я близка к обмороку. В ушах шумит, в глазах плывёт.

Я не думала, что всё так очевидно. И что чужой внимательный взгляд видит меня насквозь, может снять кожу и обнажить все мои тайны.

Будь у меня силы, я бы, наверное, бежала. Схватила бы Еву в охапку и мчалась бы хоть куда-нибудь, пока хватало сил.

Но меня не слушались ни руки, ни ноги. Я в один миг стала словно очень тяжёлый куль – не сдвинуться с места.

– Присядь-ка, – схватила Вера Фёдоровна меня за ледяные пальцы и усадила на табурет. – Что ж ты, как птичка, пугливая такая…

Птичка… Она назвала меня так, как папа когда-то звал маму. И, может, из-за стресса, а может, потому что это слово так живо мне напомнило о том, что я потеряла, я расплакалась. Заскулила тихо, как кутёнок, вытирая слёзы кулаками с щёк.

– Ну-ну, успокойся, – обняла меня и похлопывала по спине чужая женщина, что стала на миг ближе и понятнее.

Точно так я успокаивала Еву, когда та чего-то боялась, болела или капризничала, или когда Талгат повышал на неё голос.

– Я тебя не выгоню. Куда ты пойдёшь с ребёнком? Я ведь и комнату решила сдать не потому что в чём-то нуждаюсь. Точнее, не так. Как раз нужда есть. Хоть в какой-то компании. Бабка с одиночеством в довесок, – хрипло рассмеялась она. – Вот знаешь как? Вроде бы всё у меня есть и было: хороший муж, – журчала она, как тихий лесной ручей, заросший лопухами и мхом, – дети. Двое. Сын и дочь. Внуки есть. У меня старший повзрослее тебя будет. Но все разлетелись из гнезда, осталась только старая кукушка, что сидит и отсчитывает годы. Я тебя как увидела, сразу поняла: моя. Мне не надо много, чтобы человека увидеть. Я ведь у тебя даже паспорт не попросила, а ты и не предложила. В других местах так бы не обошлось. И твоя маленькая ложь вышла бы наружу очень быстро.

– А если бы я была воровкой какой-нибудь? – всхлипнула я, почти уже успокоившись.

Вера Фёдоровна только хрипло рассмеялась в ответ. Тело её колыхалось – мягкое, уютное, такое домашнее… И я на миг позволила себе подумать, что она и есть моя родная бабушка – та, которой я никогда не знала и не видела.

– Ну что ты, дитя. Наверное, бывают аферисты с ясными глазами детей. Иначе им бы не удавалось людей облапошивать. Но они очаровывают и ведут себя уверенно, а ты слишком робкая. В глазах у тебя не то. Дитя… тебе бы самой ещё в куклы играть, а у тебя дочь почти школьница.

– Мне двадцать три, – пробормотала я.

– Я ж и говорю: дитя совсем. Он тебя бил? – спросила она неожиданно, и я невольно отрицательно покачала головой, выдав себя этим жестом полностью.

11

– Значит, всё-таки мужчина, – кивает Вера Фёдоровна, словно соглашаясь сама с собой, а я готова саму себя искусать за то, что меня так ловко провели, а я повелась на очень простую уловку. – Можешь ничего не рассказывать, если не хочешь. Или поделиться, вдруг надумаешь. И не трясись: в этом доме тебя никто не обидит. А за стенами – как знать. Нежная ты очень, выделяешься.

– Чем? – шмыгнула я носом, успокаиваясь.

– Одеть тебя и Лину надо попроще. У кого глаз намётанный сразу смекнут, что ты не отсюда. А если искать тебя вдруг станут, то кто-то обязательно запомнит и наведёт.

Я об этом даже как-то и не подумала. Оглядела себя растерянно.

Вещи мне покупал муж. Возил в какие-то магазины, сам выбирал. Он не разрешал без себя шагу ступить. Контролировал, подбирал вещи на свой вкус. Не всегда сам – у него для этого консультант был, который ориентировался в моде, знал все ведущие бренды.

Одежду в магазине выбирать самостоятельно мне не приходилось. Да я как-то и не стремилась отстаивать собственное мнение.

Видимо, все эти годы была послушным манекеном, собственным брендом Талгата Ибрагимова. Не возражала. Не возмущалась. Не требовала. Удобная и безвольная.

Я только для Евы отстояла кое-какие поблажки. Например, занятия танцами и рисованием – это моя инициатива. Талгат тогда только плечами пожал и добавил, что ребёнок должен учить иностранный язык.

– Может, пригодится, а может, и нет, но лучше пусть будет, чем не хватит, когда придёт время.

Вполне возможно, он имел в виду не хорошее образование, как я, а нечто другое. Например, цену на рынке невест. Это я только сейчас поняла. До того дня, как меня продали, я над этим не задумывалась.

Я сама была предметом мебели в интерьере. Не знала жизни под колпаком. И сейчас мне придётся многому научиться самостоятельно. И принимать решения – в том числе. Больше не на кого оглядываться, ожидая одобрения или хмурых бровей. Не под кого подстраиваться и незачем угождать.

– Я всё же приготовлю ужин, – сказала, поднимаясь с табурета, куда меня усадила Вера Фёдоровна. – Спасибо за советы. Завтра я схожу в магазин и куплю другие вещи. И если я вдруг сделаю что-то не то или не так, буду благодарна за советы. Что касается всего остального… Я бы не хотела это обсуждать. Простите.

Она смотрела на меня с интересом, наша хозяйка. А ещё – с теплотой. Не обиделась, не нахмурилась, только кивнула в ответ. Помогать не стала с ужином – наблюдала, как я готовлю.

Зато заняла разговорами Еву, что проснулась и щебетала весь вечер без умолку. Тимофей сидел рядом и сверкал глазами. То умывался, тщательно проводя лапой по морде, то занял место на том табурете, где до этого сидела я.

Мне было уютно. И спокойно. Странно сказать, но чувствовала себя дома. В неэлитной квартире. С очень проницательной старушкой.

И спалось мне в чужой кровати тоже очень хорошо. Без задних ног, как в детстве, когда набегаешься, падаешь и словно проваливаешься в мягкую добрую темноту, что несёт в себя благодатный сон, позволяющий восстанавливать силы.

На следующий день мы с Евой отправились в магазин одежды, и я впервые купила что-то сама, без подсказок, то, что понравилось мне и дочери. Практичное и удобное.

Я чувствовала удовлетворение. А ещё – робкое счастье. От сияющей мордашки Евы. От того, что не так уж я беспомощна.

Я дала себе время на адаптацию и на то, чтобы немного обжиться.

Бегала по магазинам. Готовила еду. Робко ещё выходила на прогулки с ребёнком. А по вечерам начиналось всё самое удивительное.

В доме Веры Фёдоровны было много книг, и я словно проваливалась в другой мир – читала запоем. Не могла надышаться. Словно из душной темницы вырвалась на волю и ошалевшей птицей вставала на крыло – неверное, подламывающееся, но дающее мне, пусть хаотичное, но чувство полёта.

12

* * *

Талгат Ибрагимов не просто злился. Его буквально разрывало от ярости и злости. Перед глазами плыло красное марево, где плескались, сменяя друг друга, казни, которые он на ходу придумывал для своей своевольной пока ещё жены.

День не задался с утра. Во-первых, задержали партию товара на таможне. Не первый раз – всякое случалось в его рискованном бизнесе. Но то, как это произошло, подсказывало: неспроста, не случайно. Где-то в его окружении завелась мерзкая и жирная крыса.

Случись это чуть раньше, он бы нашёл способы извернуться. Но время было не то: несколько больших сделок сорвались, кое-какие нужные люди отвернулись. Ещё немного – и он снова мог бы стать никем.

Идти на поклон к будущему тестю мешала гордость и осторожность. Кому нужен зять неудачник? Даже если «товар» испорчен? Такие, как Батыр Аланбеков всегда могут найти для своей принцессы мужа, который закроет глаза и на отсутствие невинности, и на растущего в её животе ребёнка. Его, Талгата, долгожданного сына. По крайней мере, он на это очень надеялся.

Нравы нынче не те. Как и времена, впрочем. Резеда, естественно, не скромная и тихая Астра. Но и огня в ней куда больше, чем в жене. Темпераментная, яркая, взрывная.

Талгату не нравились вспышки её характера, но он умел и любил обуздывать таких строптивых лошадок.

С Мехедовым тоже вышло не всё гладко. Он решил поторговаться.

– Слушай, я тут подумал… – щурил этот пройдоха хитрые свиные глазки, – Я как кота в мешке беру. Мало ли? Вдруг мне не понравится? Погорячился я вчера.

– Нет – значит нет, – сжал до хруста челюсти Талгат и сделал вид, что уходит.

– Э-э-э, ну что ты так сразу, друг? – показывал мелкие стёртые зубы Мехедов. – Это ж, понимаешь, не рыбу на рынке купить. С рыбой всё понятно: выпотрошил, пожарил, съел. А с женщинами всё намного сложнее. А как она заартачится?

– Значит найди способ, как расположить её к себе. Мне тебя учить, что делает всех женщин покладистыми?

Талгат был почти уверен: Астра не сможет сопротивляться по-настоящему. Может, будет сопли лить, но вряд ли даст настоящий отпор. В крайнем случае, можно и пригрозить, и наказать. И ремнём отходить в целях профилактики. Или лучше завалить подарками, проявить щедрость, умаслить. Смирится – стерпит. Ну, разве что будет бревно бревном. Она умеет.

Но это уже, как говорится, не его проблемы. Жаль, если сделка сорвётся. Отправит её, как и надумал, назад к брату.

Он бы да, оставил её. Иногда Астра умела будить тёмную волну своей покладистостью, шёлковой кожей, робкими ласками. Но зачем ему пустышка? Ему хватит и страстной Резеды в семейной постели. А нет – всегда есть доступные женщины, услугами которых Талгат время от времени пользовался.

Мехедов кряхтел, нудил, ныл, торговался. Но, в конце концов, выдал сумму, о которой они договаривались.

Эти деньги не были лишними. Эти деньги позволяли Талгату выкрутиться.

– Когда я смогу забрать? – сверкал жадными глазами и почти трясся от вожделения этот жирный боров.

– Да хоть завтра, – не дрогнул Талгат.

Жене о её незавидной участи он говорить не собирался. Вот как Мехедов приедет – поставит перед фактом.

То, что Астра сбежала и забрала с собой дочь, Талгат обнаружил уже поздно вечером, почти ночью.

Вот тебе и тихоня. Робкая. Слабая. Беспомощная. Та, что лишний раз боялась слово сказать и глаза поднять.

– Найду – убью, – поклялся он страшно, забыв напрочь, что уже она не его. Но какое это имело значение? У него долг чести. А долги надо отдавать.

13

Отследить передвижение Астры до города оказалось несложно. А затем начались трудности. От телефона она избавилась, машину бросила на стоянке и словно в воду канула.

С вокзалов не уезжала, карточкой не пользовалась, в гостиницы не заселялась, у брата не появлялась – Талгат очень осторожно и там прощупал.

Немногочисленных знакомых он тоже проверил. Подруг у Астры не было – Талгат за этим следил, не допуская в семью посторонних.

Его беспомощная тихоня умудрилась скрыться. Да ещё и не сама, а с дочерью. Это означало только одно: она как-то узнала о его планах, о сделке с Мехедовым. Вряд ли что-то другое сподвигло бы её на такой открытый бунт.

И по тому, что исчезли некоторые вещи, она, пусть и спешно, но готовилась к побегу.

В огромном мегаполисе ищи ветра в поле, иголку в стоге сена. Если, конечно, не села кому-то в машину и не выехала за пределы города. А там ещё сложнее найти птичку, выпорхнувшую из клетки.

Правда, она не учитывала только одного: упорства Талгата, который если ставил цель, то шёл к ней всеми доступными средствами.

Она всё ещё его жена. И горе ей, что так не вовремя решила показать наличие характера, которого в ней отродясь не водилось. Или всё же был, а он проглядел?..

Ничего, когда она найдётся, Талгат найдёт способы её усмирить. Ему уж точно хватит сил справиться с одной немощной девчонкой, которая посмела пойти против него.

Мехедов явился к вечеру – так они договорились. По тому, насколько он был пунктуален, Ибрагимов понимал: не терпится.

– Вот что, – сказал он ему, – уехала жена с дочерью к родне в деревню. Просила очень слёзно дать ей возможность немного побыть с ребёнком. Всё же она моя жена, а я не зверь какой. Дай девочке привыкнуть к мысли, что её жизнь изменится.

– Ты сказал, что я могу забрать её сегодня! – высказал недовольство Мехедов. Его аж трясло от негодования. Колыхало, как желе.

– Не ты ли хотел получить её шёлковой? – прищурился Талгат высокомерно и посмотрел на взбешённого Мехедова свысока. – Это ж бабы. Тонкие существа. Нахрапом не возьмёшь. Потерпишь недельки две.

– Мы так не договаривались! – талдычил тот своё, не желая смириться, что не получит именно эту игрушку сегодня. Узколобый ограниченный баран. – Верни деньги!

Ибрагимов ничего отдавать не собирался. Да и нечего уже – ушли, как в сухой песок. А ему ещё и беглецов искать. Слишком дорого обходилась ему вся эта неприятная ситуация.

– Поезжай домой, – мягко, но с угрозой посоветовал он и слегка кивнул. Тут же материализовались его охранники, готовые выпроводить гостя восвояси. – Я тебе позвоню, когда она вернётся.

Мехедов понял, что нахрапом не взять.

– Смотри, Талгат, – потряс он кулаком, – на любую силу найдётся большая, если обманул.

– Давай, давай, друг, всё будет. Ибрагимов своим словом направо-налево не разбрасывается. Уж кто-кто, а ты бы мог это давно понять и уяснить.

В конце концов, тот уехал, недовольно хлопнув дверцей машины. И взбешенный взгляд его поросячьих глазок сулил угрозу.

– Это ты зря, друг, – бормотал Талгат ему вслед. – Очень даже зря.

Как бы там ни было, а он выиграл время. Выторговал у судьбы, чтобы найти ту, что посмела пойти против него. Она тоже зря это сделала.

Однако, он не нашёл её ни через неделю, ни через десять дней. И даже через две недели ничего не изменилось.

За это время он подал документы на развод. Ублажал будущего тестя, как мог, но шила в мешке не утаишь. В один прекрасный день Аланбеков пригласил его для разговора.

14

– Слышал я, что от тебя жена сбежала, – смотрел он на него холодными глазами.

В будущем тесте не было хитрости. В нём жил только лёд человека, который не знает жалости и способен ногами давить неугодных. Единственная его слабость – дочь, которую он безбожно баловал и слишком многое позволял. Может, поэтому в ней не так крепко держались традиции, а цвело пышным цветом своеволие и горячий нрав.

А может, потому что последняя и желанная. От первой жены у Аланбекова три сына, а Резеда – единственная дочь от второй молодой жены.

Вот уж кто преуспел во всех отношениях: и на ногах крепко стоит – не свалишь, и сыновей родил, и дом построил, и целую рощу посадил.

– Да и дела у тебя идут не так хорошо, как прежде, – добил всего одной фразой.

– Ничего критического, – держал лицо Талгат. Уж что-что, а это он умел: не меняться в лице, держать удар, не подавать виду, даже если взбешён и готов убивать. – Временные трудности. У кого их не было?

– Верно говоришь, – чуть наклонил голову Батыр, – трудности бывают у всех. Но кто-то выплывает, а кто-то тонет. И я бы предпочёл подождать, но уж очень дочь моя за тебя замуж хочет – не угомонить никак. Да и положение её как бы намекает. И то, что ты не сдержался, взрослый мужчина, не делает тебе чести. Соблазнить и показать небо в алмазах неискушённой невинной девочке – не велика заслуга.

Точно так же Аланбеков распекал бы отца девушки, которой бы его собственный сын сделал бы ребёнка. Только градус разговора был бы иной. Там бы он оправдывал сына и учил бы, как следует воспитывать девушек, чтобы они не расставляли ноги.

Ему это было позволительно. Но Талгату, естественно, не нравился ни этот разговор, ни то, что его, как щенка, тыкали носом в лужу.

– Я навёл кое-какие справки. Не удивительно, что от тебя жена сбежала. Сразу скажу: до неё мне дела нет. И до дочери, которую она родила – тоже. И до того, как ты с ней поступить хотел – тем более. Это ваши с ней отношения. Но вести себя так с собственной дочерью я тебе не позволю, – вёл Батыр почти монолог, не сильно интересуясь мнением и ответами Талгата. – Естественно, уж коль так случилось, она родит мне внука или внучку. Но дочь моя не овца, и рожать каждый год ты её не заставишь, как ту, что у тебя была. И уж тем более я не позволю, чтобы ты довёл её до состояния, которое пережила твоя жена и чуть не отправилась к праотцам. Родит Резеда тебе сына – хорошо. Родит дочь – тоже неплохо. Смирись. Не всем дано сыновей рожать.

Ему хорошо говорить. У него три сына. Талгат до звёзд в глазах сжал челюсти и промолчал.

Как ни крути, спорить сейчас и бесполезно и опасно. Пусть пока поговорит. Тут главное, чтобы не сорвалось всё то, что он наметил.

Но главная задача сейчас – всё же найти беглянку. Слухи распространяются быстро. У Талгата и так репутация пошатнулась. Не хватало ещё, чтобы каждый шакал на каждом углу зубоскалил, что его слабая девчонка вокруг пальца обвела. Да ещё этот долг чести перед Мехедовым…

Если б не это, найти бы – и проучить. А потом прикопать, чтоб никому больше не повадно было выставлять его в таком нелицеприятном свете.

15

Астра

С дня моего побега прошёл почти месяц. И прожила я его хорошо, хоть и словно в тумане.

Но с каждым днём легче дышалось. Всё увереннее я выходила на улицу, не пряталась, как в самом начале, в тени домов, не шикала на Еву, что в силу своего общительного характера громко разговаривала и смеялась, легко заводила друзей во дворе.

Я всё же опасалась, не могла вести себя очень спокойно и уравновешенно. Напрягалась, вглядывалась в лица людей исподтишка, нередко боялась услышать торопливые шаги за спиной, но никто за мной не гнался, не хватал за руку, не провожал пристальным взглядом. И это хоть немного, но успокаивало.

Мелкие заботы, хлопоты скучать не давали. У женщин дома всегда много работы. Особенно когда есть маленький ребёнок. И поесть приготовить, и постирать, и убрать в квартире.

Как-то так получилось, что большую часть домашней работы я взяла на себя. Вере Фёдоровне самой было уже тяжело, а мне несложно. Руки помнили. Руки справлялись со всем, чему их учили.

По вечерам мы собирались в комнате хозяйки и читали. Как-то так получилось само собой, и эти посиделки нравились всем.

Вера Фёдоровна садилась в кресло-качалку – было у неё такое: добротное, сплетённое из лозы умелым мастером, накидывала плед на колени и мерно покачивалась, вслушиваясь в мой голос. Рядом сидели Тимофей и Ева.

– Голос у тебя красивый, – как-то сказала Вера Фёдоровна, – и дикция чёткая, и выразительность на высоте. Тебе бы в театральный или книги озвучивать.

– Что вы, – махала я руками, – я не актриса ни разу. Мне бы что-нибудь попроще, – вздыхала я, не осмеливаясь выказать свою главную мечту – учиться.

Но время шло, деньги таяли, и мне нужно было устроиться хоть где-то работать.

Еву в детский сад я оформить боялась, хоть, наверное, и надо было: оставлять активного ребёнка на Веру Фёдоровну совесть не позволяла. У неё были проблемы со здоровьем, и одно дело посидеть час-два, пока я, к примеру, ходила в магазины, другое – оставить на целый день.

Но Вера Фёдоровна и так мне помогала: занималась с Евушкой.

– У меня диплом учителя русского языка и литературы, – призналась она однажды, – учителем я недолго работала, больше корректором в издательстве, но, думаю, на кое-что и я сгожусь. К тому же, у меня и дети были маленькими, я с ними много занималась. Да и с внуками тоже. Так что есть и опыт, и знания.

Так что Еве было не скучно. Единственное, чего ей очень не хватало – это общения со сверстниками. Не так уж много она общалась и тогда, когда мы жили с Талгатом: он не разрешал заводить друзей, привозить их в дом, но в то время мы посещали кружки и студию, где Ева встречалась с такими же детьми, как и она. А сейчас, кроме прогулок во дворе, где гуляли дети разных возрастов, у нас ничего не осталось.

Разговор о моей прошлой жизни мы больше не заводили, но Вера Фёдоровна, мне казалось, умела многое замечать. И от неё не укрылось, что я всё же прячусь и стараюсь поменьше светиться. Не езжу никуда, не покидаю пределы района, где мы жили, а на её замечание, кинутое вскользь, что Еву, наверное, можно было бы устроить в детский сад, я отреагировала испуганно. Больше она об этом не заговаривала и взяла на себя обязанности по обучению.

Наша размеренная жизнь мне нравилась. Я понимала: так долго продолжаться не может, но позволяла себе потянуть ещё немного, пока есть возможность. И понимала, что однажды придётся делать следующий шаг. Но судьба немного меня опередила. А может, подтолкнула в спину, чтобы я немного ускорилась.

Всё началось ранним утром, когда я услышала, как во входной двери провернулся ключ, и я испуганно замерла, не зная, куда себя девать, куда бежать или прятаться.

16

– Привет, ба! – крикнул вошедший по инерции, уже краем глаза зацепившись за меня. – Оу, – выдохнули его губы.

Мы так и стояли, как в нелепой детской игре – застывшие кто в какой позе. Глазели друг на друга. И ни один из нас глаз не отводил. Я от испуга, а он, наверное, от неожиданности и любопытства.

Высокий, худой, но жилистый. Одет небрежно, но дорого. Белые кроссовки, джинсы, куртка. Светлые волосы вьются, чёлка падает на глаза – прозрачно-зелёные, как виноградины. Губы пухлые, словно у ребёнка.

Он далеко не мальчик, хоть издалека, наверное, можно так подумать, что милый мажористый юноша. Но широкие плечи, тёмная щетина на щеках и подбородке говорят, что ему отнюдь не восемнадцать, как я сразу подумала.

– Кто вы, прекрасная незнакомка? – сразу превращается он в мурчащего кота – большого, гибкого, опасного.

Я невольно пячусь.

– Денис! Шалопай ты эдакий! – слышу я голос Веры Фёдоровны за спиной, и меня немного отпускает. – Не мог позвонить, что ли?

– А зачем? – потряс он связкой ключей торжественно, как школьным звонком. – Я ж вроде как внук и наследник твоих миллиардов, могу приезжать навестить любимую бабушку, когда хочу. Вот, мне захотелось. Думал, ты тут страдаешь в одиночестве, а у тебя тут прекрасная роза цветёт.

Вера Фёдоровна рассмеялась. Хихикнула Ева, что выглядывала из-за её спины.

– Две розы, – пробормотал парень, всё ещё разглядывая меня без всякого стеснения.

– Знакомься, Роза, это мой старший внук Денис, – представила его наша хозяйка.

– Так и зовут? – чуть шевельнулись насмешливо его тёмные брови. Я чуть заметно кивнула. – Так я провидец? Ай, да я! – склонился он в дурашливом поклоне и, неожиданно схватив меня за руку, поцеловал ладонь.

Меня будто током ударило. Руку я вырвала. Сразу почему-то подумала: если б это случилось при Талгате, уже б не миновать морали и оплеухи.

Это как фантомные боли: мужа уже месяц нет рядом, а всё ещё шарахаюсь и боюсь каждой тени, что напоминает мне о нём.

Зато Ева – маленькая кокетка. Непосредственная и открытая. И я тихо порадовалась, что у моей дочери всё по-другому.

Ей Денис тоже поцеловал ручку, и Евушка хихикала, немного смущаясь, но по блестящим глазам я видела: ей нравится, очень нравится этот парень и его знаки внимания.

– Как тебя зовут, маленькая принцесса?

– Лина, – потупила она глазки, а затем рассмеялась.

– Вы с Розой сёстры? – решил он, видимо, добыть информацию от ребёнка, который охотнее пошёл на контакт.

– Нет же! – звонко заявила Ева. – Это моя мама!

И я снова поймала заинтересованный взгляд.

– Пойдёмте на кухню, чай пить, – вздохнула Вера Фёдоровна и покачала головой.

– Точно! – щёлкнул её внук пальцами. – Чай! Я же, бабуль, тут целый склад принёс гостинцев. Всё, как ты любишь!

– У меня всё есть теперь, – проворчала она. – А от тебя гостинцев пока дождёшься, так и с голоду помереть можно.

– Ну, не ворчи. Каюсь. Грешен. Исправлюсь. Я, кстати, к тебе пожить приехал. Помочь там в чём-нибудь, где нужна грубая мужская сила.

Денис скинул куртку и напряг мускулы.

Да. Ему точно не восемнадцать. Там было на что посмотреть, но я опустила глаза вниз, приученная, что на чужих мужчин пялиться нельзя.

– Идём уже, грубая мужская сила, – ворчала Фёдоровна, – ты ж даже кран не в состоянии сам поменять.

– Зато я знаю, как нажимать на волшебные кнопки и как вызывать волшебника! – смеялся он белозубо и освещал комнату своим смехом, улыбкой, лёгкостью, что шли от него волнами и заставляли невольно покрываться мурашками и улыбаться в ответ.

17

Денис занёс пакеты в кухню, но и пальцем не пошевелил, чтобы их разобрать, зато с радостью накинулся на оладьи, что я напекла к завтраку.

– М-м-м! – закатывал он глаза. – С ума сойти! Я точно знаю, кто их готовил, – мазал он оладьи сметаной, а потом поливал мёдом.

– Это он намекает, что у меня они часто резиновые, – ничуть не обиделась Фёдоровна.

У неё и впрямь всё мучное получалось не очень. И вообще как-то постепенно все кухонные обязанности плавно перешли ко мне. Вера Фёдоровна больше заведовала чаем – заваривала его вкусно и по особому фирменному рецепту.

– А эти во рту тают! – подмигивал мне Денис, а я старалась не пялиться на него – опускала глаза.

Он меня смущал. И где-то внутри я чувствовала неправильность всей этой встречи. Может, потому что воспитали так и вбивали долгие годы в голову, что мужчин нужно сторониться. У женщины должен быть лишь один бог – это её муж.

– Ну, рассказывайте, как вам тут жилось без меня? Откуда ты таких классных девчонок подцепила, ба?

У него рот не закрывался. Слишком активный. Шебутной даже. От Талгата в быту, бывало, слова не дождёшься, а этот парень сыпал и сыпал словами. И как-то это не надоедало и не раздражало.

Буквально за полчаса он выудил из Фёдоровны и Лины почти все события, что произошли за месяц.

– Ну, я поживу у тебя недельку-другую? – щурил Денис глаза и улыбался.

– Ты опять что-то натворил? – хмурила брови хозяйка.

– Нет, конечно, – смотрел он на неё очень честными глазами, но, кажется, она знала и видела его лучше, чем я.

Мне мало приходилось сталкиваться с людьми. Я не умела, как Вера Фёдоровна, улавливать какие-то нюансы в поведении, в разговоре, в жестах. Может, поэтому так легко обманывалась и не могла отличить ложь от правды, лукавство от искренности.

– Ох, Денис! Допрыгаешься однажды! – качала Фёдоровна головой. – Как только у тебя хвост дымится, так ты и прибегаешь ко мне. Стоит наладиться – тебя и след простыл. Оставайся, конечно. Ещё одна комната свободна, можешь её занять.

Я не представляла как это: жить в одной квартире с посторонним мужчиной. Но не в моём положении диктовать условия. Придётся приспосабливаться.

Денис тем временем перетащил какие-то свои вещи в свободную комнату, обосновался там и чувствовал себя, как дома. Вот уж кто ни капли не задумывался о дискомфорте. Ему всё нравилось, всё устраивало.

Он смело принял душ и, смеясь, тряс мокрыми волосами, как пёс, на кухне, где я готовила обед. Совал нос в каждую кастрюлю, радовался, принюхиваясь к запахам.

– Вот уж не думал, что вытяну джек-пот! Думал, будет скучно и грустно, бабуля любит ворчать и воспитывать. Кормит кашами – вкусно, но без фантазии. А ты, смотрю, молодец! Чую, будет что-то ну очень интересное!

Он подходил ко мне слишком близко. Стоял в одной футболке и домашних штанах, переступая с ноги на ногу. Тапочек у него не было, а поэтому я с ужасом поглядывала на его босые ступни.

Немыслимо как-то… Чересчур смело. Не для него, конечно. Для меня.

– А чем ты занимаешься, Роза? – сел он наконец-то на стул, и я хоть немного расслабилась.

– Пока ничем, – пожала я плечами.

– Хм, интересно, – протянул он задумчиво. – А на какие шиши живёшь?

– На свои. Бабушек не граблю, – пробормотала под нос, но Денис, естественно, услышал и расхохотался.

– Слушай, а ты забавная!

Миг – и он снова за моей спиной. Я чувствую, как от его тела исходит жар. Я слышу, как он жадно втягивает в себя воздух, будто… нюхает меня, а потом его руки ложатся мне на плечи, а губы касаются шеи.

18

Это как ожог. Как пламя, что вырывается наружу, когда его не сдерживают.

– Ай! – хватается он за лоб, в который я зарядила ложкой.

– Извини, пожалуйста, – бормочу я, пятясь к подоконнику, – но больше так не делай.

Я с тоской думаю, что нашей идиллии пришёл конец. Вряд ли Вере Фёдоровне понравится, что я её внука ложками бью. А ещё больше не понравится, что её внук ко мне пристаёт.

Талгат свято считал, что во всём виновата женщина. Это она провоцирует мужчин. Уж не знаю, чем я спровоцировала Дениса, но он хозяйке внук, а я – всего лишь квартирантка. А поэтому… как бы нам с Евой не пришлось в срочном порядке искать новое жильё.

И я с тоской подумала о новых сложностях. Нам здесь было хорошо.

И пока я судорожно думала о последствиях, вдруг поняла, что Денис смеётся.

– Ай да Роза! С шипами! – потирал он лоб и хохотал. – Не злись, я всего лишь не удержался.

Какой там «злись», я стояла в панике и ужасе.

– Недотрога, да? – сверкал он весёлыми глазами из-под светлого чуба.

– Я замужем, – выдавила из себя.

– Ой, а кому это когда-нибудь мешало? – закатил он глаза и поднял руки: – Но я понял, понял. Не обижайся. Так мне даже больше нравится.

В этот момент в кухню вошла Вера Фёдоровна и окинула внука тяжёлым подозрительным взглядом.

– Денис! – громыхнула она строго. – Ты опять за своё? Роза, – перевела смягчившийся взгляд на меня, – если что, сразу говори мне. Он не вредный, но шалопай. У него всё шуточки, прибауточки. Но, гляжу, ты и без меня справилась. Ты мне смотри, – снова сурово внуку, – девочек я обижать не дам!

– Пф! – фыркнул Денис и почесал красную отметину на лбу. – А кто защитит бедного несчастного внука, если вдруг девочки обидят его?

– А ты не зарабатывай! – торжествовала Вера Фёдоровна и отвесила ему ласковый подзатыльник.

– Что за жизнь настала! Женщины объединяются и дерутся! Это бои без правил, между прочим.

– Будешь умничать, оставим без обеда и ужина.

– Сдаюсь! – снова поднял он руки. – Без еды я жить не согласен. Уж лучше буду вами любоваться и любить издалека.

Он покинул кухню. Фёдоровна проводила его долгим взглядом.

– Он у меня хороший, – вздохнула. – И добрый, и ласковый, и характер покладистый. Только егозливый внук у меня какой-то. На месте не усидит, вечно что-то придумывает, какие-то проекты открывает-закрывает. И не женю его никак. Все девки у его ног, избалованный слегка он женским вниманием. Не встретил ещё любовь всей своей жизни. И встретит ли – не понятно. Потому что другие ценности у молодых нынче. Ты не в счёт. У тебя что-то своё, Роза. Наоборот, ушедшее очень в глубину и строгость. А эти… перекати-поле, вертопрахи. Вон, Деньке двадцать семь, а в голове ветер. И не всегда попутный. И деньжищ куча, а поэтому всё есть, ничего не надо.

Я вернулась к плите. Еда себя сама не приготовит.

– Я к чему всё это… Денька девкам голову кружить мастак. А ты ему приглянулась – я сразу увидела. Глаз у него горит. И я бы даже не против, – снова вздохнула она. – Очень ты по душе мне, Роза. Но, боюсь, разобьёт он тебе сердце и дальше поскачет, козлик мой любимый.

– Не переживайте, – тряхнула я головой. – У меня хорошая прививка от мужчин. Качественная.

– Сломал он тебя. Тот, о котором ты не говоришь, – чуть слышно произнесла Вера Фёдоровна. – Но это ничего, ничего, оттаешь однажды, – погладила она меня по плечу и ушла.

Я на миг прикрыла глаза. Очень прозорливая моя хозяйка. Но Талгат меня не сломал, нет. Я упругая ветка, что гнётся к земле, а уж если распрямится, то хлестнёт больно. Вот если б я осталась и сидела, сложив руки, то да. Не он, так его друг-покупатель живых душ растоптал ногами. А так… просто прививка от мужчин, потому что я знаю, на что они могут быть способны.

19

Жизнь наша потекла по-другому. Чуть ярче и немного быстрее. Зря я волновалась, что появление Дениса нарушит наш уклад. Может, первые несколько дней я напрягалась, ожидая каких-то поползновений с его стороны или вмешательства в привычный круговорот нашего бытия, но он будто принял правила и старался их не нарушать.

Большую часть дня он сидел в своей комнате. Чем занимался, что делал – неизвестно. Ни я, ни хозяйка его не беспокоили. С Евушкой было чуть сложнее. Живая и любопытная, она однажды сунула к нему нос, но отпора не получила. Можно сказать, наоборот: Денис её очаровал и без всяких церемоний впустил к себе, и мне порой приходилось забирать её оттуда, чтобы позаниматься или сходить погулять.

С Денисом мы встречались на нейтральной территории. Он неизменно появлялся к завтракам, обедам и ужинам, ни разу не пропускал, еду в комнату к себе не таскал, а предпочитал проводить это время с нами, болтая, сыпля шуточками и не забывая хвалить мою стряпню.

– Роза, я на тебе женюсь, честное слово! – брякнул он с неделю спустя. – Это ж просто умереть не встать! Меня ж за уши от твоей стряпни не оттащишь! Избалуешь, что я потом буду без тебя делать? Плакать и рыдать, худеть и мрачнеть!

– Вот балабол! – качала головой Фёдоровна. – Куда только в тебя помещается. Ты ж жрёшь, как не в себя. А тощий, будто тебя не кормят.

– У меня отличный обмен веществ, бабуль. Отличные гены и генофонд, – подмигивал он мне из-под чёлки весёлым глазом.

Со временем я научилась не прятать глаза и не краснеть от его шуточек. Ну, почти. Ветер свободы такой… С Денисом я расслаблялась и училась лёгкости. Старалась не зажиматься, и быть естественной. И у меня получалось.

– Приглашаю прекрасных дам на прогулку! Культурная программа за мной! – потянул он меня с Евой на улицу дней десять спустя после своего появления в нашей совместной обители.

– Идите, – махнула рукой Фёдоровна. – Погода прекрасная. Я с вами не пойду, ноги уже не те. На лавочке с соседками посижу. А вы идите, идите.

И мы пошли. Октябрь уже по ночам дышал холодом, но дни стояли тёплые. Осеннее солнце золотило верхушки деревьев, пахло опавшими листьями и почему-то грибами. Может, потому что он нас потащил в парк, где Ева нашла компанию, а мы с Денисом уселись на лавочке, подставляя лица под тёплые лучи.

Он вытянул длинные ноги и прикрыл глаза. Руки на груди скрещены, поза расслабленная. Я могла наблюдать за ним безбоязненно. Наверное, я впервые видела его таким спокойным.

– Ты мне нравишься, Роза, – вдруг произнёс он тихо, но очень серьёзно, без вечных своих улыбок, подмигиваний, подначивания.

Это был какой-то совершенно другой Денис, которого я не знала.

– Я бы хотел знать, что у тебя случилось. Замужем и одна? Не верю. Таких, как ты, добровольно не отпускают. За такими, как ты, бегут вслед.

Он посмотрел на меня внимательно, будто что-то хотел прочитать на лице. Но, наверное, я немного окрепла за это время. Не покраснела, не стушевалась и не заплакала. Молчала лишь, наблюдая за Евушкой.

– Может, тебе помощь нужна, а, Роз?

– Да, – кивнула. – Мне бы на работу куда-нибудь устроиться. Неофициально, – последнее слово пробормотала.

Денис фыркнул, засунул руки в карманы куртки и расслабился ещё больше.

– Да легко, Роз. Да ещё так, что никуда ходить не надо будет. Я помогу. Может, поучиться придётся… А так – без проблем. Я думал, денег попросишь, – расползлась по его лицу ленивая улыбка. Ни дать ни взять – кот. – Хотя нет. Ты не попросишь. Это я зря.

– Мне только настоящую работу, – сложила я руки на коленях и погладила джинсы. – Не подачку и не фикцию, когда ты что-нибудь высосешь из пальца, чтобы мне платить. Я бы, наверное, предпочла где-нибудь посуду мыть или убирать.

– Да ты с ума сошла! – махнул он рукой. – С тобой же отряд телохранителей надо отправлять. И то не факт, что поможет.

– Шуточки у тебя, – покосилась я на него.

– Да какие шуточки, – вздохнул Денис и посмотрел на небо, – Ты как будто из другого века вынырнула. Волей-неволей хочется стать рыцарем, вскочить на коня, чтобы тебя защитить, прекрасная дама.

– Я не беспомощная, – сжала губы. – И быстро учусь.

– Это хорошо, – потянулся он, – но лучше не осовременивайся, не становись, как все. Иначе на кого я буду заглядываться? – снова светились улыбкой его глаза. – Оказывается, мне нравятся такие нежные персики. Выгодно отличаются от глянцевых, но пластилиновых нектаринов.

20

Я не стала принимать его слова близко к сердцу. Судя по всему, он из тех, кто нравится женщинам. Что-то в Денисе было такое. Харизма, наверное. Но он как солнце – так и тянет любоваться, погреться в его лучах. На него заглядывались. И он это прекрасно знал, но… Если в нём и был нарциссизм – то совсем немного. Больше дурашливый какой-то, под стать его характеру.

Хотя мне порой казалось, что за вот этим всем лёгким шутовством он прятался. Но заглядывать поглубже, посмотреть, что таилось за его полумаской, мне не хотелось. Тут бы с самой собой разобраться.

Смешно сказать: меня в нём тоже кое-что привлекало. Но это были не его прекрасные глаза, а то, чем он мог помочь. Я боялась, что обещания он раздаёт так же легко, как и улыбается.

На деле оказалось не так.

Тем же вечером, когда Евушка уснула, был созван совет.

– Какой ты молодец, – восхищается Фёдоровна, – я как раз подумывала поговорить с тобой об этом!

– Не, я не молодец, – показывает ослепительно белые зубы в улыбке Денис, – это Роза попросила. Я как-то и не догадался, – чешет он в затылке. – Ну, думал, она богатая наследница, жена падишаха в изгнании и в презренных дензнаках не нуждается.

Укусил-таки. Но я готова всё это мимо ушей пропустить. К его манере немного подразнивать можно и привыкнуть.

– Итак, что мы умеем? – перешёл Денис наконец-то к главному.

И мне становится стыдно.

– Я ничего не умею, у меня нет образования.

– Совсем? – поднял брови Денис.

Вот тут никакой поддёвки. Он и в самом деле удивился. Нормальные люди такое и представить не могут.

– Кроме школы, естественно, – пояснила ему со вздохом. – Я имела в виду, что больше нигде не училась, специальности у меня нет.

– Пф! А кому это когда-нибудь мешало? – снова закатил он глаза и повторил ту самую фразу, которую говорил мне о замужестве. – Но, догадываюсь, ты никогда и не работала нигде?

Я только отрицательно покачала головой. Хотелось поёжиться от его внимательно-пристального взгляда.

– У Розы прекрасный голос, отличная дикция и очень выразительное чтение, – вмешалась Вера Фёдоровна. – Ты как-то говорил, что книги озвучиваете с другом.

Денис поморщился, как от зубной боли.

– Аппаратура нужна, особые условия для записи. У нас тут ничего нет, условий тоже нет. Так, чтобы оборудовать какую-нибудь комнатку с отличной звукоизоляцией. Качество нужно, а не посторонние звуки из туалета или сигналы автомобилей за окном. А тянуть Розу к Марату я бы не хотел.

– Не надо к Марату, – сказала я, наверное, слишком поспешно.

И Вера Фёдоровна, и Денис уставились на меня, а я опустила глаза.

– Ну, это время. А мне Лину оставить не на кого.

– Детский сад? – спросил Денис.

– Не вариант, – сжала я пальцы, чтобы не выдать внутреннюю дрожь.

– А посуду мыть – вариант?

– Я могла бы работать по вечерам и ночью, – ещё крепче сжала я пальцы, понимая, что меня загнали в угол.

– У тебя документов нет? – вёл свой допрос Денис. Быстрый такой, молниеносный. Причём попадал точно в болевые точки.

– Есть, но… – вдохнула, выдохнула, понимая, что настал момент, когда нужно объясниться. – Я сбежала от мужа. И, наверное, он меня ищет. Именно поэтому мне не подходит официальная работа, детский сад и прочее. И да, вы можете выставить меня за дверь, потому что…

Но объяснить не смогла. Потому что я вне закона? Потому что меня продали? Потому что я не человек? Потому что это может быть опасно для них?

Хотя, если нас найдут, большее, что может быть, – испуг. Талгат не тронет людей. Только заберёт своё «имущество».

– Никто тебя никуда не выставит, Роза, – погладила меня по руке Вера Фёдоровна. – Я как-то так и думала примерно, – вздохнула она тяжело.

На Дениса я старалась не смотреть. Но глаза всё же подняла. Он сидел непривычно серьёзный. Брови нахмурены.

– А пишешь ты как? – спросил он меня. – Тексты писать сумеешь?

21

Наверное, и Фёдоровна, и Денис были посланы мне свыше. В то время, когда я так нуждалась в поддержке и приюте. Люди, которые дали мне и кров, и работу, и душевное тепло.

Вот уже месяц я работаю фрилансером – пишу тексты для разных интернет-проектов и зарабатываю деньги.

Оказалось, писать я умею.

– Какой хороший потенциал, просто врождённая грамотность, – бормотала Фёдоровна, когда Денис заставил меня поработать и объяснил азы копирайта и рерайта.

Он натаскивал меня, учил, помогал регистрироваться на сайтах. Мне пришлось рискнуть и засветить документы, чтобы оформить электронный кошелёк

– Собственно, этим много не заработать. Или заработать, но не сразу, но на жизнь, при условии прилежания, вполне будет хватать, – разглагольствовал он. – Я этим занимался, когда был голодным студентом. Эх, весёлые времена!

Если бы не он, я бы, наверное, может, и освоила сама все премудрости, но методом проб и ошибок, за гораздо меньшую плату. А так он помогал мне брать выгодные проекты, подсказывал, как лучше писать и где брать материалы.

Вот это были настоящие крылья и уверенная почва под ногами. Я буквально горела и летала, вдохновлённая, радостная, с новенькой картой в кармане и честно заработанными своим трудом деньгами.

Последний проект вообще я отхватила замечательный: писала сказки для детей на заказ.

– Какой стиль, как красиво! – восхищалась Фёдоровна. – Да у тебя талант, Роза! Сокровище буквально! А говорила, что ничего не умеешь. А в тебе такой потенциал сидит великолепный.

Я не уставала их благодарить. Если бы не Фёдоровна и не Денис, то вряд ли бы я открыла в себе таланты, о которых и не подозревала.

Мой старенький нетбук служил мне верой и правдой, и я не раз хвалила саму себя, что взяла его с собой, хоть и колебалась: нужно или нет, или, может, лучше было бы взять какие-то вещи вместо него. Как оказалось, всё не зря.

Уже прошло два месяца с того дня, как я сбежала от Талгата. Наверное, он успел развестись со мной. Ведь его свадьба не терпела отлагательств. Вряд ли его богатая беременная невеста захочет ждать. То, что он мог развод провернуть и без меня, я не сомневалась. У него везде связи. Но вряд ли всё это давало свободу мне и дочери. А главное – мне с дочерью.

Я пока не ломала голову, как выйти из всей этой ситуации. Рано или поздно, мне нужно либо где-то взять другие документы, либо уехать далеко-далеко, либо всё же столкнуться с Талгатом и выбороть право на самостоятельность.

Без детского сада обойтись можно. Без школы – нет. Но так далеко я пока не замахивалась. У меня было время, а поэтому я жила и радовалась здесь и сейчас и считала, что всё более менее утряслось. Но судьба видела мою стабильность несколько иначе.

В тот ноябрьский день мы выбрались с Евой на улицу – погулять, подышать воздухом. Вечерело. Зарядил небольшой нудный дождик, и мы поспешили домой, чтобы окончательно не промокнуть.

Его заметила Ева. Мальчика, что стоял под дождём.

– Мам, – дёрнула она меня за руку.

Не знаю, что она рассмотрела в быстро надвигающихся сумерках. Может, свет фар выхватил его чумазое, заплаканное лицо. Может, понурая голова без шапки её привлекла. А может, то, что он стоял, не шевелясь, а дождь усиливался. Он никуда не убегал, не прятался. Просто стоял – жалкий, рядом с увеличивающейся лужей.

Сердце сжалось в груди. И я не смогла пройти мимо, как делали это другие спешащие прохожие.

22

– Привет, – тронула я его за плечо. Мальчик вздрогнул, но с места не сдвинулся. – Уже поздно и пора домой. Где твои родители?

Мальчик молчал и только ещё ниже опустил голову.

– Ты потерялся?

Он то ли кивнул, то ли ещё раз вздрогнул, и я вдруг поняла, что не могу оставить его здесь, в приближающейся темноте, на улице, под дождём, одного.

– Мам, давай заберём мальчика с собой! – громко прошептала Ева.

– Пойдёшь с нами? – спросила я его и погладила по предплечью.

Он не сказал ни «да», ни «нет», стоял всё так же с опущенной головой, и тогда я взяла его за руку.

Очень холодная ладошка. Сколько он простоял здесь.

– Пойдём, детям на улице не место, – потянула я его за собой.

Ноги мальчишка переставлял еле-еле, двигался, как деревянный.

Наверное, он весь замёрз. И, может, простоял слишком долго. От жалости у меня сердце кровью захлебнулось.

Я знала, что поступаю неправильно. Мальчика надо бы в полицию. Но нам с Евушкой туда нельзя. И к Вере Фёдоровне с Денисом тоже вроде бы как неприлично приводить в дом чужого ребёнка, но я решила, что они поймут и не выгонят ребёнка в ночь. А завтра… мы что-нибудь обязательно придумаем. Они добрые, помогут.

Так мы и ввалились в квартиру втроём. Я и двое детей. Мокрые, уставшие. Дождь усилился и под конец перешёл в ливень.

– Ой! – всплеснула руками хозяйка. – А мы с Деней уже беспокоиться начали. У тебя телефон не отвечает, Роза.

– Разрядился. Я забыла зарядить его. Да и не собирались мы долго. Вот, на улице ребёнка нашли.

– Ты чей, мальчик? – спросила его Фёдоровна, но мальчишка всё так же и стоял – понурым осликом, безучастный и молчаливый.

– Не говорит он почему-то, – вздохнула я. – Кажется, замёрз и промок насквозь.

– И правда, что это я? – спохватилась наша хозяйка. – Раздеваем, отогреваем, кормим, а потом уж и выясним, кто он.

Я снимала с детей вещи, набирала ванную. Ева и мальчик где-то одного возраста. Но дочь моя живая и подвижная, а этот ребёнок как неживой. Или… болен? Что-то с психикой?

Он позволял себя раздевать, но был безучастен, не помогал.

– Непростое дитя, – покачала головой Фёдоровна и указала глазами на то, на что я сразу внимания не обратила.

На шее у ребёнка – золотой массивный медальон на золотой цепочке. И что-то такое необычное. Какие-то вензеля. Вряд ли такое продают в магазинах.

– Как его ещё не ограбили и не убили, – перекрестилась хозяйка.

Я поёжилась, но было не до этого. Он буквально заледенел. Холодные руки и ноги, кожа синяя, но нежная. Да, наверное, Фёдоровна права на счёт непростого дитя.

– Да ты мать Тереза, – пробормотал Денис, что вышел из своей комнаты от шума нашей возни.

– Простите, но я не могла его оставить на улице под дождём.

– Да всё правильно сделала, – кивнул он. – Не переживай. Ты ж знаешь: я болтун ещё тот и шуточки у меня своеобразные. Могла бы уже и привыкнуть.

Ещё в ванной малыш уснул. Слабенький совсем. Я растёрла его безвольное тельце полотенцем и уложила в свою кровать. Там, где мы спали с Евой. Она у нас одна на двоих, но большая, двуспальная.

– Не покормили, – хмурилась Фёдоровна.

– Ничего. Пусть поспит. Ему это сейчас важнее, наверное.

Что-то сил ни на что не было. Я вымоталась.

– Денис, поможешь? Надо, наверное, будет в полицию заявление написать. Кто-то, мне кажется, его должен искать.

– Да сделаю, конечно, – кивнул он.

Но никакое заявление мы так и не написали. Наш приёмыш заболел. Это выяснилось ещё под ночь – пылал весь и метался, вскрикивал и что-то шептал, но слов было не разобрать.

23

– На иностранном, что ли, лопочет, – всё так же качала головой Фёдоровна, прислушиваясь к бормотанию мальчика. – Вот что, Роза, следи за температурой. Если что, надо, наверное, «скорую» вызвать. Бедный ребёнок. Я, пожалуй, Лину к себе заберу, если ты не против. А то мало ли.

– Нельзя «скорую», – покачала я головой.

Я в бегах. У ребёнка нет никаких документов.

Отчаяние накатывало волнами, но я боролась. Перепробовала все доступные средства, чтобы сбить температуру.

Лекарств толком под рукой никаких. Да и я бы не рискнула что-то давать ребёнку без назначения врача.

– Вот что, – решительно заявил Денис, понаблюдав за моими метаниями, – сейчас всё организуем.

Я посмотрела на него устало. В глазах стояли слёзы. Я чувствовала себя такой никчёмной и беспомощной.

– У меня есть знакомый врач, который не будет задавать лишних вопросов, окажет помощь, назначит лечение. Не волнуйся, – сжал он мне руки. – Я всё сделаю сам, обо всём договорюсь. Всего лишь немножко доверия.

Я расплакалась. Он прижал меня к груди и успокаивающе погладил по спине.

– Ну, что ты, Роза, нежный мой цветочек. Всё будет хорошо. Обещаю.

Он взял телефон и кому-то позвонил, а я смотрела ему в спину и мучилась чувством вины.

Я обещала себе быть сильной. А в итоге свалила свои проблемы на чужие плечи. Слабачка. Но в этой ситуации я реально не знала, что делать и как поступить. И не умирать же из-за этого мальчику, которого я подобрала на улице?

Если уж совсем честно, неизвестно, что с ним было, если бы не мы с Евушкой. Об этом я вообще старалась не думать, но мозг рисовал мрачные картины одинокого ребёнка, лежащего возле какого-то дома. Утром его кто-то обнаружил бы, но была б она уже нужна, чья-то помощь, опоздавшая на целую ночь?

– Я договорился, врач скоро будет, – вынырнул из недр кухни Денис и ободряюще улыбнулся. – Мировой мужик, между прочим. Про таких говорят – от бога. Кто бы подумал, что и такие связи однажды понадобятся?

Кажется, с этим врачом было у него связано что-то забавное, потому что он невольно хохотнул.

Доктор приехал через час, глубокой ночью. Огромный, похожий на лохматого медведя.

– Ну, что тут у нас? – голос его – зычный, густой, громкий, разносился по всей квартире.

– Да вот, мальчишка заболел, – ответил на рукопожатие Денис и поморщился. Видимо, силы у доктора хватало с лихвой. Но это и не удивительно.

Его внешний вид никак не вязался с образом врача. На миг мне даже показалось, что Денис разыграл комедию, лишь бы меня успокоить. Но переживала я зря.

Ночной посетитель тщательно вымыл руки и только потом осмотрел ребёнка.

– Твой?

– Мой, – не моргнув, соврал Денис и сжал мою руку, чтобы чего лишнего не ляпнула. А я да, удивилась очень.

– Похож. Такой же светленький. И кудри вьются. Что ж ты, папаша, не следил?

– Да вот… дождь пошёл. Лужи. То, сё. Дети ж.

Большие лапы обращались с малышом аккуратно и даже нежно. И это окончательно меня успокоило.

– Переохлаждение, – метнул он задумчивый взгляд в Дениса, но тот даже в лице не изменился, – Простуда. Я выпишу. Уколы делать умеем?

– Да, – пискнула я и откашлялась.

– Ну, и отлично, – писал он что-то быстро в блокноте, а потом вручил листок нам. – Если что, звоните.

Лист с назначениями Денис забрал.

– Я провожу Антона Михайловича и выйду, куплю лекарства в круглосуточной аптеке. Скоро буду.

По тому, как они переговаривались в коридоре, я поняла, что Денис ему заплатил. Голова кружилась от усталости и беспокойства.

Денис вернулся быстро. Аптека тут на углу, к счастью.

– Вот, держи, – всунул он в руки мне пакет. – Там всё по списку.

– Сколько я должна? За лекарства и приём врача? – спросила глухо.

Денис только посмотрел на меня, как на сумасшедшую.

– Нисколько, Роза. Иди, лечи мальчишку и не забивай голову ерундой, договорились?

И я мышью шмыгнула назад в комнату. Всё равно неудобно. И надо будет как-то ещё раз поднять этот вопрос. Он не обязан.

А к утру мальчик открыл глаза. Синие-синие, пронзительные, как глубокие воды горного озера.

– Привет, – улыбнулась я, обрадовавшись.

– Мама, – сказал он шёпотом и прикоснулся ладонью к моей щеке.

24

Это как удар, но не по щеке, а по чувствам. По сердцу, что набирает ход и грохочет, выламывая грудную клетку. Я тронута этим коротким словом так, что еле сдерживаю слёзы. Но обманывать не хочу.

– Меня зовут Роза, – качаю я головой. – А тебя?

– Мама, – шепчет он и закрывает глаза.

Я пробую его лоб. Потный. Кажется, температуру удалось сбить. Несколько мгновений – и я понимаю, что он уже спит.

– Ну, как он? – заглядывает в комнату Денис.

Тоже не спал всю ночь.

– Температура упала. Не знаю, надолго ли.

– Ну, это уже хорошо. Что упала и не держится постоянно высокая. Ты бы легла, поспала немного. А мы за Линой присмотрим с бабулей. Накормим. Хочешь, погулять схожу с ней?

Я мотаю головой. Боюсь её отпускать с кем-то. Это глупо, наверное, но мне кажется, что если она со мной, то ничего не случится. А если с кем-то, то её обязательно найдёт Талгат и увезёт, отнимет у меня.

– Ложись, Роза. Никому лучше не станет, если ты свалишься. Я буду следить за мальчиком. Разбужу, если температура поднимется.

И я сдаюсь. Утро раннее. Ещё даже за окном только-только начало сереть. Ложусь рядом с найдёнышем и закрываю глаза. И, уже проваливаясь в сон, чувствую, как маленькие руки обнимают меня.

Я проспала недолго. Проснулась оттого, что в кровать нырнула Ева.

– Это моя мама, – сказала дочь. – Но мне не жалко. Ты заболел. Но мама – моя, ясно тебе?

Мальчик что-то бормочет в ответ, и я не слышу его слов.

Открываю глаза. Моя маленькая ревнивая мартышка вклинилась между мной и мальчиком, сопит.

Они оба уже не спят.

– Роза, – слышу я голос найдёныша. Улыбаюсь слабо. Он помнит. Щупаю его лоб. Наверное, температура есть, но не такая большая, как ночью.

– Я тут это, – входит в комнату Денис, – вещи мальцу купил. А то у него ничего нет. А он потеет. Да и вообще. Переодевать надо. А не во что.

Какой всё же молодец. Заботливый. Однажды он станет хорошим отцом – я уверена.

– Ну, боец, как же ты нас вчера напугал. Меня Денис зовут. Давай знакомиться? – садится он на кровать так естественно и непринуждённо, будто так и надо. – Имя у тебя есть?

– Ал, – шепчет мальчик.

– Ал? Александр? Альберт? Алёша? – это уже я подключилась, пытаясь хоть немного разговорить.

Мальчик неуверенно кивает на последнем имени. Так, будто точно не помнит, как его зовут.

Меня это немного тревожит. Его немногословность. Но, может, ему нужно адаптироваться. Мы всё же чужие люди, которых он видит впервые. Вряд ли он что-нибудь со вчерашнего помнит.

Ночной врач, Антон Михайлович, тщательно осмотрел Алёшу. Заверил, что никаких повреждений нет. Пара синяков, которые он мог посадить сам. А так целый. И голова, и руки-ноги.

– Это Лина, моя дочь, – знакомлю я детей. – Ей пять лет, а тебе сколько?

– Шесть, – проговаривает он одними губами, но я хорошо его слышу.

– Давай переоденемся, боец, – шелестит пакетом Денис. – А девочки выйдут. Приготовят тебе поесть. Ты ведь голоден?

– Да, – кивает Алёша, и мне становится ещё легче: он всё понимает и разговаривает. Видимо, стресс, болезнь, одиночество лишили его живости. Поэтому он немного заторможенный.

И тогда я встаю, тяну за собой Еву, даю возможность мальчикам переодеться. Мы идём на кухню, где Фёдоровна уже варит куриный бульон.

– Вот, решила, чтобы лёгкое что-то. Он, возможно, голодал.

Она тяжело вздыхает.

– Давайте я сама, – мягко оттесняю я её от плиты. – Присядьте лучше.

– Мне тоже бульона! – требует Ева, усаживаясь за стол.

– Будет и тебе, – успокаиваю я её. – Ты уж Алёшу не обижай. Ему нелегко пришлось. Никто меня у тебя не отберёт.

Она немного дует губы, а потом соглашается:

– Ну, пусть он будет вроде брата. Вот у Милы есть брат. Она его любит. А у меня не было. Теперь есть!

Молодец, Евушка. Посылаю ей взгляд, полный любви и благодарности. Всё же доброе сердце у моей дочери. И кто знает, что было бы с Алёшей, если б не она.

25

– А вот и мы! – входит в комнату Денис и ведёт за руку мальчика. – Гляньте, какой у нас красавчик, – смеётся он.

– А локоны, локоны, – умиляется Фёдоровна. – Совсем как у тебя в детстве.

Алёша замирает посреди комнаты, а потом находит глазами меня.

– Роза, – произносит он.

– Садись, Алёша, за стол. Сейчас будем обедать, – говорю я и наблюдаю, как мальчик устраивается напротив Евушки.

Когда я перед ним поставила тарелку с бульоном и кусочком мяса, а также поставила вазочку с подсушенными в духовке кусочками батона, у мальчишки по щекам поползли слёзы.

– Не плачь, Лёша, – тут же подскочила моя дочь, обняла его и заботливо вытерла слёзы.

Маленькая женщина, – подумала я.

– Бабушка Вера сварила суп, а мама сделала крутоны – это вкусно, ешь давай, – тыкала она Лёшке в руку сухарики.

– Спасибо, – прошелестел мальчишка и взялся за ложку.

Ел вначале словно нехотя или сдерживаясь, а потом накинулся на еду. Фёдоровна шмыгнула носом и отвернулась.

– Ты сколько не ел, ребёнок? – спросила она.

– Не знаю, – смотрел он на пустую тарелку. Ему явно было мало, и я бы добавки дала, но Фёдоровна на корню пресекла мою жалость.

– Тогда хватит. Лучше позже ещё поешь.

– Пойдём, я тебе тут всё покажу! – потянула его за руку Ева, – тут клёво, но интереснее всего у Дениса.

Мальчик покорно идёт за дочерью, мы провожаем их взглядом.

– Хорошая у тебя девочка, Роза. Правильная, как ты. Смелее только раз в сто, – снова вздыхает моя хозяйка. – Ты бы у мальчика расспросила, чей он и откуда. Не похож он на бомжика совершенно. Скорее всего, ищет его кто-то.

– Дорогие мои девочки! – не выдерживает Денис, – Меня в этом доме кормить будут? Я тоже, между прочим, голоден.

– В тебя как в пропасть. Ты вечно голодный, – ворчит Вера Фёдоровна. Бульона не дам, это детям!

– Эх, – складывает он бровки домиком, и пока они шутливо воюют, я тихонько пытаюсь выскользнуть из кухни.

– Роза, – хватает за руку меня Денис, – ну, хоть ты меня поддержи! Я ж хороший? И заслужил завтрак? – сверкает он наглыми глазами, где притаилась усмешка и что-то ещё, в чём я разбираться не хочу и не буду.

– Ты заслужил и, думаю, не останешься голодным. Прости, но я к детям, – осторожно забираю руку.

Если это был его способ купить моё внимание или что-то ещё, на что он надеется, то зря. И мне до сих пор не по себе за то, что он платил доктору и покупал лекарства и вещи малышу.

Я не думаю о Денисе плохо. Он хороший. Но то, что он чисто по-мужски пытается привлечь к себе внимание, я очень хорошо понимаю. Не маленькая.

Ева носится по комнате Дениса, как угорелая. Лёша сидит, как маленький старичок и, наверное, не всё слышит, о чём она тараторит.

– Пойдём в постель, – щупаю я ему лоб и с тревогой замечаю, что он опять горячий. – Надо лекарства принять.

Маленькая ладошка доверчиво ложится в мою руку.

– Роза, – произносит он так, будто ему нравится, как звучит моё фальшивое имя.

– Мама будет делать тебе укольчики! – прямолинейно заявляет дочь. Кажется, она опять немножко ревнует.

– Я не боюсь, – оборачивается на её голос этот златокудрый ангел и медленно идёт туда, куда я его веду.

Мне почему-то чудится, что он пошёл бы за мной, куда угодно, без сомнений и колебаний. И эта безусловная доверчивость разрывает мне сердце.

26

– Кто ты? И почему оказался на улице? – спрашиваю я, когда он мужественно выдержал укол и безропотно выпил лекарство.

Мальчик упрямо сжимает губы и молчит, глядя куда-то поверх моей головы. По выражению лица вижу, что он замкнулся, закрылся на сто замков.

– Не хочешь говорить?

Он мотает головой. От активного движения кудри рассыпаются. Мягкое солнечное золото. Так и хочется прикоснуться пальцами к его волосам.

– Нет, – произносит Алёша чётко, чтобы я точно поняла, что он не собирается делиться тайнами.

– Я думаю, тебя кто-то ищет. Тот, кто беспокоится, любит и не находит себе места, потому что ты пропал.

– Нет! – сверкает он синими глазищами. – Нет-нет-нет! – кричит, закрывая уши ладошками.

И я отступаю. Глажу его по плечу.

– Тише, тише… – успокаиваю простыми прикосновениями, но он вырывается.

– Рисовать, – заявляет жёстко и непримиримо.

Я поднимаюсь с кровати и даю ему альбом. Евушка тоже часто рисует, я, как могу, поощряю её тягу к любым занятиям.

Протягиваю мальчику карандаши, фломастеры, маркеры, но он только отмахивается от них, задевает мою руку и принадлежности для рисования рассыпаются по полу.

– Ручку с чёрной пастой! – командует он так жёстко, что я невольно подчиняюсь этому маленькому демону с обликом ангела.

Ручку он буквально вырывает из моих рук и тут же начинает рисовать, полностью погрузившись в себя. Я только вижу, как уверенно движется его маленькая рука, как на бумаге появляются точки, круги, линии.

Лёша рисует странно – с центра листа, не останавливаясь, не задумываясь. Ручка движется, будто приклеенная – не отрываясь от бумаги, а я оторвать взгляд не могу от рисунка, что рождается под рукой ребёнка.

В какой-то момент Лёша отворачивается. Что он там рисует, я уже не вижу. Такое впечатление, что он забыл обо всём на свете. И я тихонько выхожу из комнаты.

Какое-то двоякое чувство гнездится в груди, но я ему пока не нахожу определения.

– Ну, что? – спрашивает меня Фёдоровна.

Я лишь качаю головой.

– Он ведёт себя странно. И рассказывать не захотел ничего. Раскричался. А сейчас рисует. Потребовал ручку и альбом.

– Да, малый со странностями, – кивает согласно Денис, – но такой милый. Антон завтра заедет – посмотрит его более тщательно. Я так понимаю, полиция пока откладывается?

Я знаю, что вот так сделать правильно: повести его за руку в ближайшее отделение, написать заявление. Но что-то во мне сопротивляется. Мне кажется, что там его обидят. Или что-то страшное случится.

Мне чудится, будто он такой же, как мы: сбежал из дома, потому что с ним плохо обращались. И мамы, судя по всему, у него нет, раз он меня так назвал. Может, в полубреду. Но я почему-то уверена: он помнит и знает. И Розой меня называет лишь потому, что я так сказала, а он не хочет спорить.

Когда я захожу в комнату, Лёша уже спит. Расслабленный, на щеках румянец, кудри разметаны по подушке. Альбом лежит на полу, а в пальцах он так и сжимает ручку.

– Сон – это хорошо, – шепчет Фёдоровна, что зашла за мною вслед. – Самое то, чтобы выздороветь.

Я заботливо укрываю мальчика одеялом.

– Ох, ни фига ж себе! – громким шёпотом тянет Денис.

Я машу на него руками. Не хочу, чтобы Лёша проснулся. Мы выходим из комнаты на цыпочках. Рядом крутится Ева.

Надо заняться обедом. И вся моя работа пошла прахом, потому что появление ребёнка выбило меня из колеи.

– Вы лучше на это посмотрите, – протягивает Денис альбом, который, оказывается, забрал из нашей с Евой комнаты.

– Ого-о-о! – тянет дочь, разглядывая рисунок.

Мне пока ничего не видно. Но по тому, как замерли Фёдоровна и Ева, я понимаю, что там что-то необычное.

– Посмотри, мам! Он же художник! – захлёбывается от восторга дочка. – Он тебя нарисовал!

А я не просто замираю. Застываю соляным столбом. Там, на альбомном листе, прекрасно всё. Но не это вводит меня в шок, а то, что по-взрослому жёстко нарисовал маленький мальчик, почти ровесник Евы.

Мужчина с холодными глазами на заднем плане. Беременная женщина в свободном платье. А крупно, впереди – я. Огромные глаза, переполненные отчаянием. Изломанный рот, будто я задыхаюсь от боли. Растрёпанные на ветру волосы, которые с одной стороны превращаются в лианы с шипами и розы, а на кончике одного локона дрожит звезда.

– Никогда ничего подобного не видел, – бормочет Денис. Ему точно шесть?

А я продолжаю, оцепенев, пялиться на рисунок. У мужчины размазаны черты, хорошо прорисован только взгляд. И у меня мороз по коже, потому что мне кажется, что это Талгат. Его взгляд. Его жёсткие жестокие глаза. У беременной женщины вовсе нет лица – его закрывают волосы.

Этот чужой мальчик с улицы будто что-то знает обо мне. И хочет то ли предупредить, то ли предостеречь, то ли пригрозить. И я не знаю, что со всем этим делать. Меня охватывает иррациональный страх. Слишком уж невероятно то, что происходит.

27

– К сожалению или к счастью, я не по этим делам, – задумчиво чешет бровь доктор Антон Михайлович, – это вам к другому врачу надо. Внешне мальчик здоров. Естественно, более точно о его физическом здоровье могут сказать полное обследование и анализы. Что касается всего остального… Он может быть неразговорчивым вследствие стресса. А может, у него имеются отклонения в психике. Я могу предположить, что у него аутический склад. Но, повторюсь, это только предположение.

К счастью, он не любопытен и не задаёт лишних неудобных вопросов. Но есть о чём подумать, потому что Лёша ведёт себя необычно. Он не нуждается в общении. Ему неинтересны ни Фёдоровна, ни Денис, ни Ева. Он может вежливо молчать. На вопросы отвечает не всегда, а когда ему хочется. Единственная, к кому он привязан (если можно так выразиться), то ко мне.

Ходит хвостом. Сидит рядом, обняв колени руками. Следит за мной часто глазами или просто способен превратиться в неподвижную тень, лишь бы находиться от меня неподалёку.

Надо бы что-то решать, но на «семейном» совете мы единогласно пришли к мнению, что пусть вначале выздоровеет, а потом уж подумаем.

И я всё ещё не теряю надежды его разговорить.

У нас появились трудности уже на третий день его пребывания вместе с нами. Выяснилось, что Лёша никуда не хочет меня отпускать.

– Я с тобой, – вцепился он мёртвой хваткой, когда я собралась выйти в магазин.

– Ты ещё не здоров, – пыталась я его образумить. – А дома и Лина, и Денис, и бабушка Вера остаются.

– Нет-нет-нет, – мотал он светлой головой и не разжимал рук.

– Я схожу в магазин, – вмешался Денис. – Ты список составь.

Пришлось пойти на такой компромисс.

Больше Лёша не рисовал, хоть я и предлагала ему ненавязчиво и альбом, и ручку. Смотрел равнодушно, будто не понимая, о чём я говорю, а потом лишь отрицательно качал головой.

Чуть больше интереса вызвали в нём занятия с Евушкой, но выборочно как-то. В его глазах то загорался интерес, то терялся, он смотрел куда-то рассеянным взглядом в стену и, казалось, не слушал, что объясняла Фёдоровна.

Ещё через два дня выяснилось, что ему неинтересно. Он так и заявил, когда я спросила. Оказалось, Лёша умеет читать и писать – то, что ещё не успела освоить Ева. Она только-только выучила алфавит и, пыхтя, складывала слоги из кубиков.

Зато ему полюбились наши посиделки и чтения. Слушал он, казалось, заворожённо, особенно, когда читала я.

– Можно? – попросил он книгу и протянул руку.

– Конечно, – дала я ему томик, который мы читали по вечерам.

И тогда он начал читать. Медленно, но без задержек, монотонно, без эмоций, но достаточно хорошо и гладко для шестилетнего мальчика.

– Слушайте, он, наверное, гений. А гении все немножко ку-ку, – сказал позже Денис, когда мы собрались взрослой компанией на кухне попить чаю. Дети в это время уже спали. – Вот я вам точно говорю. Всё у него нормально с психикой. Просто он на волне своих гениальных мозгов. Для шести лет он слишком развит. Ну, мне так кажется. И надо бы всё же искать его семью. Он в школу, наверное, ходит. Первый класс, всё такое, – наморщил Денис лоб. – Или нет… А спросишь – и не ответит. Не ребёнок, а какой-то ребус. Загадка мироздания.

Я кивнула, соглашаясь. Рано или поздно нам всё равно придётся с ним расстаться. Но пока я не готова была отдать его кому-то. И, наверное, так было суждено, потому что судьба решила всё за нас.

28

Егор

С тех пор, как пропал ребёнок, я не находил себе места. Точнее, с того дня, как узнал о пропаже. А случилось это ровно двое суток назад.

Я был в отъезде по делам бизнеса. Мне даже в страшном сне не могло присниться, что дома не порядок. Никто не сообщил. Не позвонил. Не отчитался.

Эта лживая тварь, нянька, заламывала руки и пускала сопли, размазывая слёзы по щекам.

– Мы с ним гуляли, как всегда, – выла она, захлёбываясь, – он попросил купить пирожок, мы зашли в кафе, пока я расплачивалась, ребёнок исчез! Я везде искала! Сбила все ноги!

По её словам, сын пропал как раз накануне моего приезда. Но что-то не сходилось в её сбивчивом рассказе. Точнее, вроде бы всё сходилось, кроме моих собственных ощущений. А своей интуиции я привык доверять.

– Почему вы сразу не обратились в полицию? – мягко спросил я её.

– Я испугалась и растерялась, – причитала эта безалаберная тварь, – и сразу же побежала домой, доложила Марианне Сергеевне, а уже она распорядилась.

– Дорогой, ну, что ты кипятишься? – попыталась успокоить меня Мари, но в тот момент меня все бесили, и её уловки прошли мимо. – Как только Ирэна сообщила мне, я тут же подала заявление в полицию, но мне сказали, что не прошло и суток, а поэтому неизвестно ещё, может, мальчик найдётся.

И это тоже звучало странно. Это же не взрослый пропал, а шестилетний ребёнок с гениальным складом ума. Тем более, не кто-то там, а мой сын. А я тоже не лишь бы кто, а Егор Лурье. К тому же, в доме имелся полк охраны, и у меня миллион вопросов без ответов. Ведь эту дуру-курицу должен был хоть кто-то, но сопровождать.

– Я в туалет отошёл, – смотрел мне честно в глаза Паша, охранник, что в тот день выгуливал няню с сыном. – Ну, прижало. Они в магазин зашли, я подумал, что быстро, там народу почти не было. Ну, пока справил нужду, Ирэна уже бегала. Я сразу ребят вызвал, мы прочесали весь парк и окрестности. Простите, Егор Ильич, – смотрел он на меня глазами томного телка, чем бесил ещё больше.

– Уволен! – рявкнул я. – Пошёл вон, засранец!

Паша постарался слиться со стеной и скрыться с глаз моих долой.

– Дорогой, я уверена: всё образуется, – гладит меня по плечам Мари, – хочешь, я сделаю тебе расслабляющий массаж?

Она очень старается, но мне сейчас не до неё. Я прекрасно понимаю, что она из кожи вон лезет, чтобы стать госпожой Лурье. И, собственно, я подумывал в этом направлении. Мари породиста, красива. Даже, можно сказать, идеальна. Но в этой идеальности мне именно сейчас кажется, что глазу зацепиться не за что. Скользит и проскальзывает. И сама Мари кажется мне лживой и скользкой.

Я понимаю: это настроение и беспомощность из-за того, что мой сын пропал. А я не привык к подобным чувствам. Они меня бесят, выводят из себя, душат. Именно поэтому я вижу всё в искажённом свете.

– Поди прочь, – взмахиваю я рукой, отсылая Мари куда подальше.

Она дует губы и обижается, нор мне точно сейчас не до её обид и капризов. Я жду, что мне расскажет мой безопасник.

Если бы Перельман был на месте, точно ничего бы не случилось. Ну, или почти сразу ребёнка нашли.

–Я пересмотрел записи с камер, – докладывает мне Арес. Родители у него с чувством юмора – назвали сына в честь бога войны. Но там, наверное, сам бог велел: все мужчины в его роду – военные, – вроде бы всё сходится по срокам и рассказам.

– Но существует «но», хочешь сказать?

– Не то чтобы «но»… – колеблется мой безопасник. Видимо, у него тоже чуйка срабатывает. – Как-то так получается, что везде мальчик спиной к камерам. Нигде не видно его лица.

– Хочешь сказать, это не мой сын? – щурю я недобро глаза и мысленно поджигаю юбку раззяве-няньке.

– Мне кажется, ты должен посмотреть сам, – уклоняется Арес от ответа. – Ты его отец и знаешь лучше всех. Чужой глаз увидит не то, что родительский. Уловит не все нюансы.

И я посмотрел. Но запись такая нечёткая, что толком и понять ничего невозможно. Вроде как сын. Те же кудри, знакомая одежда. Но да – ни разу лицом. Единственный момент, за который зацепился Перельман и который насторожил и меня.

– Как думаешь, а не про…воронила ли она его раньше? – постучал я пальцами по столу.

– А потом разыграла спектакль? – пожал плечами Арес. – Слишком сложная постановка для няни.

– Ну, может, у этого спектакля был совсем другой режиссёр.

– И потребуют выкуп? – настала очередь Перельмана щуриться да сжимать челюсти.

– Ещё одни сутки неизвестности я не вынесу! – прорычал в бессилии.

Но я выдержал и сутки и даже чуть больше. До той поры, пока не зазвонил мой телефон и голос сына не произнёс:

– Папа?..