Предатель. Оклеветанная жена 3

1

Это заключительная часть трилогии Предатель. Оклеветанная жена.

Первый том читайте здесь: https://litnet.com/shrt/cQFv

Лейла

Сознание возвращается медленно, послойно, словно рассветный туман отступает перед солнцем. Сначала проникают запахи — густая сладость лаванды переплетается с медовым ароматом пчелиного воска.

Затем долетают звуки — где-то за окном заливается малиновка, её трель звенит хрустальными переливами. Больше нет воя ветра, рвущегося сквозь каменные расщелины, нет скрежета песка о голые скалы.

Наконец приходит свет — золотистый, тёплый, он танцует на закрытых веках, обещая безопасность.

Не открываю глаза, цепляюсь за эту хрупкую иллюзию покоя. Если это сон — пусть длится ещё мгновение. Если это предсмертное видение — я готова принять его как последний дар судьбы.

Вдыхаю глубоко, до головокружения, позволяя незнакомым ароматам заполнить лёгкие. В них нет привкуса серы, нет металлического осадка крови на языке. Медленно, словно боясь разрушить хрупкое равновесие, открываю глаза.

Солнечный свет хлещет через высокие распахнутые окна, заставляя прищуриться и заслониться рукой. В золотых лучах кружатся пылинки — обычная, безобидная пыль, а не ядовитый пепел.

Я умерла?

За окном стремительная тень птицы чертит дугу, и ветка яблони качается под её весом. Живые тени листвы скользят по выбеленным стенам.

Провожу ладонью по постели, всё ещё не веря в реальность происходящего. Простыни — настоящий батист, а не грубая мешковина — источают аромат розовой воды. Под пальцами ткань шелковистая, прохладная. Слишком чисто. Слишком мягко.

Осторожно сажусь на кровати. Осознаю тяжесть на лице — что-то стягивает кожу, мешает дышать. Пальцы находят знакомые ремешки, застёжки... Сердце пропускает удар. Дрожащими руками расстёгиваю крепления. Тяжелая маска падает на колени с глухим стуком.

Маска Сайруса. Резная кость мракоплава, потемневшая от времени. Внутри — три тирса, их свет почти угас, едва теплится красноватым отблеском. На внутренней поверхности — засохшие темные пятна… Его кровь..

Память обрушивается лавиной, сметая защитную пелену забвения. Портал, ревущий древней яростью. Гарт, превращённый скверной в чудовище. Сайрус, пронзённый насквозь когтистой лапой, но продолжающий сражаться. Его последние слова, захлебнувшиеся кровью. Его улыбка…

Он умер, спасая меня...

Машинально нащупываю потайной отсек в маске, извлекаю Коготь Ночи — родовой артефакт семьи Ноктиан, тёмный металл, хранящий память поколений. Сжимаю реликвию так крепко, что острые грани впиваются в ладонь. Слёзы жгут глаза, но я не позволяю им пролиться. Ещё нет. Ещё не время оплакивать мёртвых.

И не только Сайруса...

Рука инстинктивно тянется к шее, к груди, ища знакомые линии. Пустота. Оглушающая, абсолютная пустота там, где раньше пульсировал Змей. Кожа гладкая, без единого следа розовых узоров, что опоясывали моё тело. Нет его древнего голоса в глубине сознания. Нет обжигающего присутствия чужой, нечеловеческой воли.

Я даже не пытаюсь позвать его — знаю, что это бессмысленно. Перед внутренним взором вспыхивает последний миг перед закрытием портала: Змей, воплощённый в чистый розовый свет, обвивает искажённое скверной тело Гарта. Две силы — древняя и извращённая — схлестнулись в смертельном поединке. Он остался там, в умирающей Пустоши, чтобы не дать скверне прорваться следом за нами.

Рольф... Где Рольф?

Помню его лицо, белое от боли — рёбра сломаны, каждый вдох — пытка. Но он нёс меня, повинуясь приказу Змея, выжженному розовой меткой на его груди. Нёс через схлопывающийся портал, пока его собственная кровь заливала глаза. Жив ли он? Смог ли пережить переход?

Не могу, не смею поверить, что потеряла и его тоже.

Если он жив, если он где-то здесь — я должна найти его.

Заставляю себя осмотреться, увидеть больше, чем просто роскошь, контрастирующую с недавним адом. Комната... это настоящее искусство. Потолочные балки из морёного дуба покрыты резьбой — виноградные лозы переплетаются с летящими птицами, каждое перо, каждый листок проработаны с любовью.

Мебель тяжёлая, основательная, из того же тёмного дерева. На стенах — гобелены искусной работы: олени замерли в прыжке, охотники натягивают луки, гончие рвутся с привязи.

Чей это дом? Как я здесь оказалась?

На кресле у изголовья кровати лежит одежда, сложенная с почти ритуальной аккуратностью. Встаю — колени подгибаются, мышцы дрожат от слабости, но удерживаюсь на ногах.

Только сейчас осознаю: меня обмыли, пока я была без сознания. Недели въевшейся в поры грязи, крови, пота — всё смыто. Кожа пахнет ромашкой и мятой. Волосы чистые, расчёсанные, заплетённые в свободную косу.

Подхожу к креслу, поднимаю верхнюю вещь. Платье. Не грубая роба старателя, не лохмотья выжившей — настоящее женское платье. Ткань струится между пальцами как прохладная вода. Тёмно-синий лён, плотный и мягкий одновременно, окрашенный индиго до глубины ночного неба. По подолу и манжетам — вышивка серебряными нитями:

Под платьем — белоснежная батистовая сорочка, настолько тонкая, что сквозь неё просвечивают пальцы. Чулки из мягчайшей овечьей шерсти, окрашенной в жемчужно-серый. Туфли из замши цвета слоновой кости, с низким каблуком и шёлковыми лентами-завязками.

Одеваюсь медленно, почти торжественно, словно облачаюсь в доспехи перед битвой. Батист сорочки холодит разгорячённую кожу. Платье... оно сидит идеально, словно портной снимал мерки с моего тела. Облегает талию, не стесняя дыхания, мягко расширяется к подолу, позволяя свободно двигаться. Длина точная — до щиколоток.

Как будто кто-то знал. Знал не только мой размер, но и предпочтения, которые я сама почти забыла.

Застёгивая последнюю из двух дюжин перламутровых пуговиц на спине — мелких, как рисовые зёрна, требующих терпения и ловкости — понимаю: больше нельзя прятаться в этой комнате-убежище. Нужно выйти, встретиться лицом к лицу с неизвестностью. Узнать, где я. Найти Рольфа, если он... Нет. Он жив. Должен быть жив. Я не приму иного ответа от судьбы.

2

Аника

Оцепенение сковывает меня, превращает в безмолвную статую. Крик рождается где-то в солнечном сплетении, поднимается к горлу обжигающим комом — и застревает.

Руки тянутся к Валериану, но браслеты на запястьях вспыхивают ледяным огнём, парализуя каждое движение. Остаётся только смотреть, как Дарий несёт моего племянника к чёрному алтарю.

Обсидиановая поверхность жадно поглощает свет факелов. Дарий кладёт младенца на холодный камень с такой бережностью, что на миг мне кажется — в его движениях проскальзывает сомнение. Но вот из складок мантии появляется стилет. Лезвие тоньше волоса, острее бритвы.

Металлическая руна на алтаре начинает пульсировать всё ярче по мере приближения младенца. Багровые всполохи пробегают по древним символам, словно руна узнаёт родную кровь.

Но Валериан... Он не плачет, не кричит. Его пронзительно-голубые глаза — глаза Лейлы — завороженно следят за танцем света на металле. Крошечная ручка тянется к руне, пальчики почти касаются раскалённой поверхности.

В этом жесте — узнавание, словно младенец на каком-то глубинном, инстинктивном уровне чувствует: это часть его матери, словно это последний осколок ее души.

Стилет опускается с хирургической точностью. Тончайший надрез — скорее царапина, чем рана — прочерчивает линию на нежной коже.

Рубиновая капля выступает, дрожит на острие лезвия, собирая в себе весь свет зала. Она не просто красная — она светится изнутри, пульсирует в такт с руной, словно между ними уже установилась невидимая связь.

Валериан не издаёт ни звука. Ни писка, ни всхлипа. Только смотрит — на отца, на руну, на собственную кровь — взглядом слишком осознанным для души, которой от роду несколько дней.

— Наконец-то, — выдыхает Амонтис где-то за моей спиной. В его голосе восторженная дрожь.

Дарий поднимает стилет над руной и в этот момент капля срывается.

Когда идеальная сфера касается металла раздается шипение. Дым. Запах озона и чего-то древнего, первобытного.

Дарий прикрывает глаза — единственный признак напряжения — и проводит ладонью над ручкой Валериана. Царапина исчезает, словно её никогда не было. Младенец издаёт тихий, вопросительный писк, переводя взгляд с отца на руну и обратно.

А потом руна взрывается светом.

Не вспыхивает, а взрывается, выплёскивая каскады ослепительного сияния. Все в зале — Амонтис, Кассия, толстяк Шардин вскидывают руки, защищая глаза. Все, кроме двоих: Дарий стоит неподвижно, позволяя свету омывать его лицо, а Валериан... Валериан смеётся. Тихо, по-младенчески, но смеётся, тянет ручки к сиянию, словно хочет поймать эти лучи.

Свет гаснет так же внезапно, как вспыхнул, оставляя пляшущие пятна перед глазами.

Но руна...

Она поднимается в воздух сама собой, медленно вращаясь вокруг невидимой оси. С каждым оборотом металл меняется, течёт, как ртуть, как живое серебро.

Металлическая поверхность начинает расслаиваться. Один лист отделяется от основы, истончается до прозрачности. За ним второй, третий...

Воздух вокруг парящей руны дрожит, искажается, словно реальность не выдерживает происходящей метаморфозы.

Прямо из воздуха, из ничего материализуется переплёт. Кожа цвета запекшейся крови обвивает собирающиеся в единое целое страницы. Серебряные застёжки вырастают подобно ледяным кристаллам на зимнем стекле, опоясывая книгу тройным кольцом.

Валериан следит за превращением не мигая. Отблески магического огня пляшут в его невозможно ярких глазах, и в них я вижу что-то пугающее — понимание. Как может младенец понимать, что происходит? Но он понимает. Я чувствую это через нашу связь — не мыслями, младенцы не мыслят словами, — а на уровне чистых ощущений.

— Книга рода Валенс, — благоговейно выдыхает Кассия....

На обложке проступают символы. Они не вырезаны, не нарисованы — они прожигаются изнутри, словно сама книга клеймит себя древними рунами.

Я не знаю этого языка, но каким-то образом понимаю смысл: Дети Рассвета»

Книга медленно, величественно опускается на алтарь. В тот же миг Дарий прижимает Валериана к груди и делает шаг назад. Движение резкое, почти судорожное — первое за всё время проявление настоящей эмоции. Младенец утыкается личиком ему в плечо, и через нашу связь ко мне приходит волна облегчения.

Не моего — его, детского, но такого ясного: отец обнял его, отец защитит.

Одновременно с этим браслеты на моих запястьях ослабевают. Совсем чуть-чуть — магию я по-прежнему не чувствую, — но достаточно, чтобы связь с Валерианом из тонкой нити превратилась в прочный канат. Теперь я чувствую не только его эмоции, но и физическое состояние: учащённое сердцебиение, тепло отцовских рук, запах Дария — табак, сандал и что-то горькое, алхимическое.

А ещё я чувствую его страх. Не панический ужас, нет — Валериан слишком мал для такого. Это глубинная, почти животная тревога добычи, почуявшей хищника.

— Я здесь, мой хороший, — мысленно шепчу я, посылая по связи всё тепло, на которое способна. — Тётя Ника с тобой. Не бойся».

В зале воцаряется звенящая тишина. Даже вечно гудящие в стенах Чёрной башни потоки силы, кажется, затихают, давая место священнодействию. Амонтис движется к алтарю медленно, церемониально.

Каждый его шаг отдаётся эхом, хотя он ступает бесшумно. Это аура власти заставляет само пространство резонировать в такт его движениям.

Он протягивает руку к книге, и я вижу — она дрожит. Рука всемогущего главы Совета магов дрожит, Кончики пальцев касаются тёмной кожи переплёта.

4

Лейла

Да. ЭТо и правда судья.

Но он как будто совершенно другой.

Где черная мантия с серебряными застежками, тяжелый судейский парик? Передо мной — обычный пожилой человек в простой льняной рубахе цвета слоновой кости, с закатанными рукавами. Домашние брюки из мягкой шерсти заправлены в стоптанные садовые ботинки. Седые волосы коротко острижены, открывая высокий лоб с глубокими морщинами. В руках — садовые ножницы, которыми он методично срезает засохшие ветки.

— Думаю, вы беспокоитесь о своем спутнике, Лейла, — говорит он, не оборачиваясь. Голос тот же — низкий, размеренный, но без металлического холода власти. — Могу вас успокоить, молодой человек жив. Рядом с ним неустанно дежурит лекарь.

— Рольф? — выдыхаю я.

Рольф жив. Напряжение, которое стягивало грудь железным обручем, отпускает. Колени подгибаются от облегчения.

— Сколько... сколько я была без сознания? — спрашиваю я, словно во сне. Все еще не понимая, как я могла оказаться здесь.

Ноктиан аккуратно откладывает ножницы и медленно поворачивается. Без судейского грима его лицо кажется одновременно старше и человечнее. Глубокие складки у рта, сеть морщин вокруг серых глаз, седая щетина.

— Неделю, мисс Валенс. Семь дней вы балансировали между жизнью и смертью.

Неделя.

Должно быть, страх отразился на моем лице, потому что Ноктиан поднимает руку в успокаивающем жесте:

— И не волнуйтесь, я никому не сообщу о том, что вы здесь. Вы в полной безопасности. Позвольте объяснить. — Он указывает на белую беседку в глубине сада. — Позавтракаете со мной?

Я, словно завороженная, иду за ним по усыпанной лепестками дорожке, все еще напряженная, готовая бежать при первой опасности. В беседке — стол из плетеного ротанга с льняной скатертью. На столе — завтрак: свежий хлеб, масло, варенье, творог, яйца... Обычные вещи из обычной жизни…

Ноктиан спокойно наливает чай из фарфорового чайника.

— Прошу, садитесь. — Гостеприимный жест такой непринужденный, такой человечный, а голос столь теплый, что напряжение внутри немного ослабевает.

Опускаюсь на край кресла, готовая вскочить в любую минуту.

Он это замечает. Тяжело вздыхает.

— Мисс Валенс, если бы я хотел выдать вас Совету, я сделал бы это неделю назад, пока вы были без сознания. Вместо этого я прятал вас, лечил, приставил лучшего целителя. — Он отламывает кусок хлеба, мажет маслом, протягивает мне.

Беру теплый хлеб, но не ем, жду, что судья скажет дальше.

— Совет считает вас мертвой. По их данным, вас казнили в пепельной пустоши. Даже ваш муж… Не знает, что вы живы. Никто не ищет мертвых, мисс Валенс. А ваше чудесное появление здесь... — он качает головой с изумлением. — Неделю назад мой садовник услышал стук в ворота на рассвете. Молодой человек, весь в крови, нес вас на руках. Как он вообще стоял с такими ранами — загадка.

— Все эти дни я снова и снова задаю себе один и тот же вопрос. Как это могло произойти, как вы оказались здесь? Если бы я не видел вас сейчас перед собой, я бы сказал, что это невозможно. И маска, что была на вашем лице, это нечто невероятное, невиданное…

Моя рука инстинктивно поднимается к щеке.

— Удивительное изделие. Кость, судя по всему, органического происхождения, но обработанная так искусно... И эти камни внутри. Мы пытались снять ее в первый день, но вы начали угасать. Пульс падал, дыхание слабело. Пришлось вернуть на место. Камни каким-то образом питали вас чистой энергией. Я никогда не видел ничего подобного. — Он наклоняется вперед, в его глазах горит любопытство ученого. — Откуда она? Кто создал такое?

Молчу, обдумывая, что можно открыть ему.

Можно ли сказать про Сайруса?..

Решаюсь зайти издалека.

— Перед тем, как отправить меня через портал, — начинаю осторожно, — вы сказали мне найти Сайруса. Почему?

Выражение его лица меняется. На место любопытства приходит отчетливая маска застарелой боли.

— Мой сын. Сайрус — мой сын. Он шумно прочищает горло. Кажется, что каждое следующее слово дается ему тяжелее, чем предыдущее.

— Десять лет назад я отправил его в Пустошь. Публичный суд, приговор за попытку кражи артефакта... — голос срывается. — Я сам вынес тот приговор. Обрек моего мальчика на смерть. Не знаю почему сказал вам… Я надеялся, что вы встретите его там…

Он встает, подходит к краю беседки, смотрит на сад.

— Годами я пытался поддерживать его там. Подкупал людей, чтобы ему создали особые условия. Рисковал, становясь должным очень влиятельным людям. Когда появились вы — последняя из рода Валенс, беременная, невиновная — я увидел возможность для вас. Призрачный шанс…

Выходит, я действительно не ошиблась и он понял тогда, что я не виновата в том, в чем меня обвиняют.

Судья Ноктиан Поворачивается ко мне, и в горящих глазах — отчаянная надежда.

— Скажите, Лейла. Вы встретили его? Вы видели моего сына?

Сердце сжимается. Как ответить? Сказать правду — что Сайрус мертв, что он погиб, спасая меня? Или дать отцу ложную надежду?

— Я встретила его, — говорю осторожно.

Ноктиан делает шаг ко мне, глаза загораются.

— Он жив? Где он? Почему не пришел с вами? Расскажите мне. Ведь это не случайность, что вы оказались здесь, возле нашего поместья. Расскажите мне все, умоляю вас.

Судья бросает вопросы, словно камни в воду и с каждым новым вопросом огонь в его глазах разгорается все ярче, все больше надежды появляется в них.

— Он... вам стоило бы гордиться сыном.

Он хватает меня за руку, пальцы сжимаются, причиняя мне боль. Но он тут же спохватывается, отпускает и снова садится напротив.

Нет.

Не могу. Не могу сказать. Не сейчас.

— Что было там? Как вы выбрались из пепельной пустоши?

— Это сложно... Сайрус нашел древний портал, о нем никто не знает. Этот портал, мы прошли через него, он был нестабильным. Мы разделились... — голос дрожит от полуправды. Речь моя звучит сбивчиво, пока я вовсе не замолкаю, чувствуя, что не могу больше лгать.

3

Вспышка. По обложке прокатываются световые прожилки.

Книга признаёт его право прикоснуться, но не более. Это видно по тому, как световые линии обвивают его пальцы, но не поднимаются выше запястья. Ты можешь читать, говорят они, но ты не хозяин.

— Невероятно, — шепчет Амонтис. В его голосе я слышу искреннее, неподдельное благоговение.

Он открывает книгу с бесконечной осторожностью. Корешок хрустит — звук ломающихся костей, звук нарушаемых печатей.

Первая страница девственно чиста, но стоит Амонтису провести над ней ладонью, как проступает текст. Буквы не чёрные — они кроваво-красные, и я понимаю почему.

Откуда-то яз наю, что это кровь всех Валенсов, когда-либо владевших книгой.

Кровь Лейлы тоже там, смешанная с кровью наших предков.

Амонтис читает жадно, лихорадочно. Его глаза бегают по строчкам с невероятной скоростью. Иногда он бормочет вслух, и до меня долетают обрывки:

— ...первородная связь света и тьмы... да, да, это объясняет... — ...кровь Валенс как ключ к барьерам... конечно, они же Хранители... — ...усиление в тысячу крат…

Страница за страницей. Его возбуждение растёт с каждой прочитанной строкой. Кассия и Шардин подступают ближе, заглядывая через плечо, но когда толстяк тянет руку к странице, Амонтис рычит — именно рычит как зверь:

— Не сметь прикасаться!

Потом спохватывается, выпрямляется, возвращая лицу привычное выражение холодного превосходства:

— Книга реагирует только на того, кто первым открыл её после трансформации. Ваше прикосновение может нарушить связь.

Ложь, я чувствую это.

Дарий подходит ко мне. Наши взгляды встречаются и в его глазах я вижу бесконечную усталость.

Он протягивает мне Валериана, и я инстинктивно прижимаю младенца к груди. Малыш мгновенно расслабляется, его крошечные пальчики цепляются за ткань моего платья с силой, удивительной для такого крохи.

— Всё позади, мой хороший, — шепчу я, целуя макушку, покрытую нежным пушком. — Страшное закончилось...

Но даже произнося эти слова, я знаю — лгу. Через нашу связь я чувствую исходящую от Дария тяжёлую, свинцовую усталость. И что-то ещё. Решимость? Обречённость? Он смотрит на сына так, словно видит в последний раз.

Амонтис между тем добирается до середины фолианта. И замирает. Его лицо медленно расплывается в улыбке — нет, в оскале триумфатора.

— Ха! — Смех вырывается из него фонтаном, эхом отражаясь от каменных сводов. — ХА-ХА-ХА! Это великолепно! Это превосходит все мои ожидания!

Он читает вслух, смакуя каждое слово:

— «Фокус Очищения — артефакт высшего порядка, созданный Первыми для концентрации и направления первородного света. Структура: тройная спираль из лунного серебра, семьдесят семь опорных рун, расположенных в форме восходящей звезды. Центральная камера предназначена для Сердца Рассвета — чистейшего из камней света, из когда-либо существовавших...»

Палец скользит по невероятно сложной схеме, занимающей целый разворот. Даже с моего места я вижу — это не просто чертёж. Это произведение искусства. Переплетение линий создаёт фрактальные узоры, руны втекают друг в друга, образуя большие руны, которые в свою очередь...

— «Проводящие каналы, — продолжает Амонтис, — должны быть выгравированы в последовательности Элиана — три, семь, двенадцать, двадцать один... Каждый следующий является суммой двух предыдущих плюс единица души мастера...»

Он переворачивает страницу, его дыхание становится частым, прерывистым:

— «Активация требует крови последнего из рода-хранителя. Кровь, пропущенная через центральную камеру, создаёт резонанс с Сердцем Рассвета. Но истинная сила Фокуса раскрывается через невинную душу — дитя рода, ещё не познавшее ни истинного света, ни кромешной тьмы. Такая душа становится идеальным проводником, способным пропустить через себя поток силы, который испепелил бы любого взрослого мага...»

Он захлопывает книгу и разражается хохотом. Но это уже не смех человека — это ликование демона, дорвавшегося до святыни.

— Древние идиоты! — он вытирает выступившие от смеха слёзы. — Наивные, благородные дураки! Они думали, что прячут знание, а на самом деле вручили мне идеальную инструкцию! Каждая деталь, каждая закорючка — всё здесь!

— Не понимаю, — Кассия хмурится. — Фокус Очищения нам не нужен. И Сердце Рассвета утеряно столетия назад...

— Ты всё ещё не понимаешь? — Амонтис смотрит на неё с превосходством учителя, объясняющего очевидное тупому ученику. — Мы построим артефакт по этим чертежам. В точности по ним. Но инвертируем каждую руну!

Он снова открывает книгу на схеме, водит пальцем по линиям:

— Смотрите — эти каналы созданы для проведения чистого света от Сердца Рассвета через всю структуру, очищая и усиливая его. Но что будет, если мы построим зеркальную версию? Вместо восходящей звезды — нисходящая. Вместо спирали, раскручивающейся вовне, — спираль, затягивающая внутрь. Вместо Сердца Рассвета в центральной камере — концентрированная квинтэссенция скверны!

Понимание озаряет лицо Кассии:

— Фокус станет усилителем тьмы... Вы были правы все это время…

Она склоняет голову в подобострастном поклоне. В ее голосе звучит неподдельное восхищение.

— Не просто усилителем! — Амонтис почти кричит от возбуждения. — Преобразователем! Любая магия, пропущенная через него, будет не просто усилена — она будет трансмутирована в чистую скверну! А младенец Валенс послужит проводником…

Он поворачивается к Валериану в моих руках. В его взгляде — голод.

— С невинной душой последнего из рода Хранителей мы сможем…

Он осекается…

Валериан ёжится в моих объятиях. Я чувствую, как учащается его дыхание, как напрягаются крошечные мышцы. Он боится.

Прижимаю его к себе, пытаюсь использовать силу, чтобы защитить его, но силы во мне только чтобы не упасть прямо здесь.

Я ошиблась. Они не оставят его в покое.

Самое ужасное только начинается…

Амонтис поворачивается к Дарию. На лице старика — безумная, экстатическая улыбка человека, стоящего на пороге осуществления мечты всей жизни. Он произносит торжественным голосом, который прокатывается по огромному залу:

5

Лейла

Коготь Ночи лежит между нами на белоснежной льняной скатерти — тёмный металл едва заметно пульсирует, по концентрическим узорам амулета пробегают мимолётные всполохи глубокого синего света.

— Если он у вас, — голос срывается, обращаясь в сиплый шёпот на последнем слове. — Это значит…

Молчание становится невыносимым, густым, как смола. Я вижу, как в его глазах гаснет последняя искра надежды — медленно, мучительно, подобно тому, как угасает пламя свечи, лишённой воздуха.

Пора сказать то, что я должна.

— Он погиб, спасая меня. — Слова вырываются из горла раскалённым комом, царапают гортань, словно осколки битого стекла. — Спасая всех нас. Если бы не его жертва, скверна прорвалась бы через портал и затопила этот мир. Ваш сын умер героем, судья Ноктиан. Истинным героем.

Тишина обрушивается на сад с тяжестью надгробной плиты. Такая абсолютная, что я слышу, как падают с яблонь лепестки — каждый с едва уловимым вздохом касается земли. Ноктиан застывает, превращается в изваяние скорби, устремив невидящий взгляд на родовую реликвию. Секунда. Две. Десять. А потом его плечи начинают мелко подрагивать — сначала едва заметно, затем всё сильнее, пока всё его тело не сотрясает беззвучная судорога горя.

Он закрывает лицо ладонями, но я всё равно вижу: между сведёнными пальцами просачиваются слёзы. Тяжёлые, горячие капли стекают по запястьям, падают на белую скатерть, расплываются тёмными пятнами.

— Я во всем виноват… — едва слышно шепчет он. — Десять лет. Десять проклятых, бесконечных лет я жил одной только надеждой на искупление. Надеялся вытащить его. Унижался, подкупал стражников, залезал в долги к людям, от которых лучше держаться подальше. Но в действительно не сделал ничего… Боялся потерять место…

Судья Ноктиан медленно опускает руки. Лицо его опухло и покраснело, но в глазах — странная, пронзительная смесь невыносимой боли и яростной гордости.

Проходит несколько долгих минут молчания. Пока судья не заговаривает снова.

— Но скажите, ведь мой сын… он не сломался. — Каждое слово он чеканит отдельно, словно клятву. — Не озверел, не продал душу за лишний день жизни. Остался Сайрусом — упрямым, благородным, невозможным мальчишкой — до самого конца?

Он поднимает на меня глаза, ища подтверждения, и я киваю так, что он понимает — это чистая правда.

Дрожащими пальцами он поднимает Коготь Ночи, подносит к губам, целует холодный металл с такой нежностью, с какой целуют лоб спящего ребёнка.

— Спасибо, — шепчет он, глядя мне в глаза. — За правду, какой бы горькой она ни была. За то, что вернули его домой… пусть только так.

Резко встав, он отворачивается и снова отходит к резным перилам беседки. Я вижу, как напрягаются мышцы его спины под тонкой льняной рубахой, как он борется за каждый вдох, словно воздух превратился в вязкую патоку. Костяшки пальцев белеют — он сжимает перила так, будто это единственное, что удерживает его от падения в бездну.

— Простите меня, — голос сдавленный, едва слышный. — Мне нужно… собраться.

Я опускаю взгляд на свои руки, сложенные на коленях. Правая ладонь всё ещё хранит призрачное ощущение маски Сайруса — шершавость кости, прохладу угасающих камней. В памяти с мучительной ясностью всплывает его лицо в последние мгновения. Не было в нём страха — только абсолютная, кристальная решимость человека, сделавшего окончательный выбор. Он знал, на что идёт. Знал цену. И заплатил её без колебаний.

Проходит минута. Другая. Пять. Наконец Ноктиан делает глубокий, рваный вдох и выпрямляется, расправляя плечи с усилием человека, взваливающего на себя непосильную ношу. Когда он поворачивается ко мне, его лицо — отполированная маска судейского бесстрастия, но глаза… в глазах всё ещё бушует буря невыплаканного горя.

— Простите меня за... — он запинается, ищет слова. — Мне тяжело говорить об этом сейчас.

— Я понимаю. — И я действительно понимаю. Моя собственная потеря ещё слишком свежа.

Молчание повисает между нами, но теперь оно не давящее — скорее объединяющее. Два человека, потерявшие Сайруса, сидят в тишине сада, где когда-то, наверное, играл маленький мальчик с серьёзными серыми глазами.

— Судья, — наконец решаюсь я. — Человек, который был со мной... Рольф. Я бы хотела увидеть его сейчас, если позволите. Он был рядом, когда... — голос обрывается.

Ноктиан резко встаёт, словно благодарен за возможность действовать, а не тонуть в горе:

— Разумеется. Простите, я должен был сразу... Он в восточном крыле. Наш лекарь делает всё возможное... — он качает головой. — Идёмте. Я отведу вас к нему.

6

Аника

То, что обратно в дом мы не поедем, я понимаю почти сразу.

Вместо этого нас с малышом запирают в одной из комнат в черной башне, в комнате лишенной окна, а к вечеру привозят Тею с вещами.

Первая ночь и весь следующий день проходят беспокойно.

Нас никто не навещает, и в какой-то момент мне уже начинает казаться, что о нас вовсе забыли. Тея молчалива и практически не разговаривает со мной, лишь выполняет свои обязанности кормилицы. Какой бы бесстрастной она ни была, я чувствую ее страх, вижу, как тяжело она вздыхает, когда думает, что я на нее не смотрю.

Подходя то и дело к массивной двери, я вглядываюсь сквозь железную решётку в огромный зал черной башни.

С тревогой наблюдаю, как над резервуаром возводят какую-то конструкцию. Для чего она предназначена, я стараюсь даже не думать.

По крайней мере, нас с малышом не разлучили. Это уже хороший знак. И то, что прислали Тею кормить младенца, означает, что не всё так плохо. Что бы они ни задумали дальше, Валериан нужен им живым, а значит нужна им и я.

Верно ведь?

Или я лишь хочу в это верить?

Но чем дольше смотрю на чудовищный резервуар с чёрной субстанцией, тем больше понимаю — ждать хорошего точно не стоит.

Металлические дуги, смыкающиеся над резервуаром, растут час за часом. Безмолвные артефакторы трудятся без устали всю ночь и весь следующий день. Время от времени появляется Кассия и командует ими жестами, порой ударяя тростью того, кто ошибся. Я наблюдаю за ними достаточно долго, чтобы сообразить — они все лишены языков. Вот почему они молчат...

Еще ужаснее это все выглядит от того, что по периметру зала стоят сотни безмолвных людей, незрячими глазами наблюдающих за резервуаром, словно сторожат его.

Меня передергивает.

Конструкция, что они возводят, напоминает паука. Или рёбра какого-то чудовища, смыкающиеся над резервуаром. В центре формируется углубление.

Небольшое углубление. Размером...

Нет. Я не хочу думать, какого оно размера. И не хочу думать, что будет, когда они достроят это..

ПРижимаю к себе Валериана, стараясь выбросить из головы дурные предчувствия.

Валериан ворочается у меня на руках. Открывает глаза — эти странные, слишком взрослые глаза — и смотрит на меня. Будто понимает куда больше, чем я.

— Всё будет хорошо, — шепчу я ему. — Я защищу тебя.

Ложь.

Переглядываюсь с кормилицей. Даже на её лице, обычно бесстрастном, сейчас в полумраке нашей темницы читается тревога.

Страх, застывший в её глазах, красноречивее слов говорит — она понимает, что это ложь. Но что ещё я могу сказать младенцу?

К вечеру следующего дня, артефакторы, кажется, заканчивают работу. Я понимаю это по непривычной тишине, до нашей комнаты не доносится ни звука.

— Ваша светлость, она готова, — слышится пронзительный голос Кассии через решётку.

Я подхожу к двери чтобы увидеть, что они соорудили, и к горлу подкатывает ком.

Магистр Амонтис, Кассия и Дарий смотрят, как один из безмолвных мастеров подносит последнюю деталь — металлическую чашу с мягкой обивкой внутри. Устанавливает в центральное углубление.

Я смотрю не отрываясь. Амонтис восторженно разглядывает сооружение и хлопает в ладоши.

— Превосходно! Если колыбель готова, Дарий может приступить к возведению фокуса скверны немедленно.

Колыбель. Дыхание перехватывает, внутри всё сжимается от ужаса.

Мир вокруг рушится. Ноги подкашиваются, я прижимаюсь спиной к стене, медленно сползаю на пол.

Колыбель. Они построили колыбель. Над резервуаром со скверной.

— Милая, что с вами? — Тея подходит, опускается рядом. Её рука ложится мне на плечо, но я чувствую — она дрожит.

— Это колыбель, — мой голос срывается. — Колыбель, Тея. Для младенца. Для Валериана. Над этой... этой мерзостью.

— Всё будет хорошо, — Тея пытается говорить уверенно, но я слышу, как дрожит её голос. — Магистр Амонтис сказал, что младенец важен. Значит, они не причинят ему вреда.

— Вы сами-то в это верите? — я почти кричу, и Валериан вздрагивает у меня на руках. — Колыбель над скверной! Они хотят... Боже, они хотят сделать с ним что-то чудовищное!

Тея молчит. Долго молчит. Потом тихо произносит:

— Я видела многое за свою жизнь, дитя. Видела, как люди творят ужасные вещи во имя великих целей. — Она переводит взгляд на резервуар. — У них есть план. Мы не знаем какой. Может быть...

— Может быть что? — перебиваю я. — Что хорошего может быть в том, чтобы подвесить невинное дитя над этой гадостью? Что?!

Валериан хватает меня за палец. Такая крошечная ручка. Такая тёплая. Живая. Я смотрю в его глаза и у меня возникает странное ощущение, что он пытается меня успокоить...

— Я не отдам его, — шепчу я, но это звучит скорее как молитва. — Что бы они ни задумали, я не отдам. Слышишь меня, Валериан? Я не отдам тебя этим монстрам. Я лучше умру.

Дверь распахивается со скрежетом ржавых петель.

Кассия входит первой — резкие движения, каменное лицо. За ней Амонтис, на губах отеческая улыбка. Дарий последний, и он смотрит куда угодно, только не на меня.

— Время пришло. Дайте сюда ребёнка, — голос Кассии режет воздух как лезвие. Она протягивает руки и требовательно дёргает пальцами.

Я прижимаю Валериана крепче. Он смотрит на вошедших своими невозможными глазами. И в них нет страха. Почему в них нет страха?

— Нет.

— Не усложняйте, девочка, — Кассия делает шаг вперёд. — Младенец нужен для великой цели.

— Какой цели? — мой голос срывается на крик. — Что вы хотите с ним сделать? Что?!

Амонтис улыбается шире. Эта отеческая, тёплая улыбка страшнее любых угроз.

— Дитя моё, ну что вы кричите? Не волнуйтесь так.

Амонтис подходит ближе и гладит меня по голове, словно ребёнка. Я отшатываюсь, но идти некуда, за мной стена.

— Я не знаю, что вы себе надумали. Но мы просто используем его уникальный дар. Ему ничто не угрожает, поверьте.

7

Холод металла под щекой — первое, что я чувствую. Потом запах — ржавчина, гниль и что-то еще... что-то неправильное, от чего желудок сжимается в комок.

Открываю глаза. Прутья решетки в сантиметрах от лица. Не комната. Не та комната, где мы были с Теей.

Я в клетке, словно животное.

Поднимаюсь на локтях, и боль прошивает запястья — следы вчерашней попытки сломать браслеты. Кожа под металлом саднит, покрыта волдырями. Но это ничто по сравнению с болью в груди, когда я вижу...

Валериан.

Он висит в своей чудовищной колыбели над черным резервуаром. Метр, может полтора над поверхностью. Черные испарения поднимаются к нему медленными, почти ласковыми щупальцами. Касаются. Отскакивают. Снова тянутся.

— Валериан, —пытаюсь сказать я, но изо рта вырывается лишь шепот. Голос, я, похоже, сорвала и теперь могу только шептать.

И он моего шепота не слышит. Бедный малыш…

Как же помочь?..

Изо всех сил сосредотачиваюсь, пытаясь своими крошечными остатками силы дотянуться до Валериана, как-то поддержать его. Связь между нами все еще есть, я ее ощущаю, но как ни стараюсь, не могу достучаться, он не отзывается, просто лежит зажмурив глазки, его крошечные пальчики едва заметно подрагивают.

Собираю весь внутренний свет в невероятно плотную каплю силы и направляю ее на малыша через нашу связь. И в этот момент мне кажется, словно веки его подрагивают и он издает какой-то звук. Тонкий писк. Это было действительно, или правда показалось?

Нужно накопить еще света и попробовать снова… Пробовать до тех пор, пока не получится.

Знакомый запах скверны пробирает до самых костей. Даже я едва могу выносить его здесь, в нескольких метрах от резервуара, а каково же младенцу? От близости черной субстанции к горлу подступает тошнота и голову словно сдавливает тисками.

Сотни неподвижных фигур все так же стоят по периметру огромного зала.

Кажется, словно мы здесь одни. Я, Валериан и эти безмолвные люди, которые словно бы ждут чего-то.

Но затем мой взгляд скользит дальше, в глубину зала, и я понимаю, что мы здесь совсем не одни.

Там, вдали, зал живет своей собственной, лихорадочной жизнью. Десятки столов завалены чертежами и странными металлическими деталями. Безмолвные артефакторы снуют туда-сюда, их серые робы мелькают между всполохами сварочной магии и тусклым свечением тестовых артефактов. Воздух гудит от низкого, постоянного гула — звука работающего механизма или концентрированной силы.

И в центре всей этой суеты — Дарий. Он стоит, склонившись над огромным чертежом, расстеленным на столе. Его плечи напряжены. Он указывает пальцем на какую-то руну, отдает короткое, беззвучное приказание одному из артефакторов, и тот немедленно уносится прочь. Они полностью поглощены своей работой.

Для них словно не существует ни сотен странных людей, застывших по стенам, ни младенца, висящего над скверной, ни меня, запертой в клетке. Словно мы — просто часть незначительных декораций .

Я смотрю на Дария, не отрываясь, пытаюсь поймать его взгляд, закричать ему мысленно, но он ни разу не поворачивает головы.

Подхожу к замку, удерживающему решетчатую дверь. Просовываю руки между прутьями, пытаюсь дернуть замок — бесполезно, разумеется. Дергаю дверь и металл лязгает с отвратительным скрежетом.

Была бы у меня сила камней, я бы могла разогнуть эти прутья. Я могла бы расплавить металл… Но они забрали все. Дарий выкачивает каждую крупинку силы, чтобы я не смогла ничего сделать. Остается лишь ничтожная капля...

От бессилия и злости внутри все вскипает. Возмущение и ярость поднимаются к горлу, заставляя меня стиснуть зубы.

Снова вглядываюсь в армию безмолвных наблюдателей. Разглядываю лица, чтобы хоть как-то отвлечься.

И тут, приглядевшись, я замечаю необычное. Они дышат как-то странно. Все разом. Вдох — когда черные испарения поднимаются к Валериану. Выдох — когда они отскакивают и падают обратно.

Ими словно управляет чья-то единая злая воля.

Я неотрывно смотрю на Валериана, снова пытаясь дотянуться до него своей силой. Но тщетно.

— Что же они с тобой делают? — шепчу я в пустоту и сглатываю ком в горле.

Сворачиваюсь в углу клетки, прижавшись спиной к холодным прутьям, обхватываю колени руками и закрываю глаза, пытаясь сосредоточить в себе больше красного огня, который черпаю из самого воздуха. Если прислушаться, сосредоточиться, силой пронизано все пространство, даже в этом скверном месте…

— Очень интересно, не правда ли?

Я вздрагиваю от неожиданности. Голос тонкий, неприятный. Открываю глаза.

Магистр Шардин.

Он стоит у клетки, заложив пухлые руки за спину. На его лице — улыбка, от которой кровь стынет в жилах. Оказывается, пока я сосредоточенно впитывала крохи силы, он подошел так тихо, что я и не слышала.

— Что вам нужно? — мой голос едва слышен.

— Я просто наблюдаю, — он подходит ближе, и я чувствую запах пота и сладких духов.

— Любите смотреть, как страдают люди? — спрашиваю я.

Он ухмыляется.

— Знаете, что происходит с вашим... подопечным? Весьма интересная вещь.

Он смакует каждое слово. Я молчу, сжимая кулаки.

8

— Чистая невинная кровь Валенс, дар Первых, не может принять скверну. Она отторгает ее. А отторгнутая скверна, видите ли, не может просто исчезнуть. Она уплотняется, кристаллизуется. Падает на дно. Слой за слоем.

Он приседает на корточки, его лицо оказывается на одном уровне с моим, нас разделяют только холодные прутья решетки.

— Десять дней. По нашим прикидкам именно столько понадобится, чтобы создать идеальный кристалл скверны. Конечно, младенец может не выдержать... Процесс довольно... изматывающий. — Его глаза бегают по моему лицу, по шее, по рукам.

Я дергаюсь вперед так резко, что Шардин едва успевает отпрянуть, я почти успеваю вцепиться ногтями в его отвратительное жирное лицо.

— Полегче, полегче, — Шардин улыбается, глядя на меня. как на зверя в клетке, с легкой улыбкой и интересом.

— Знаете зачем вы здесь? — спрашивает он, глядя мне в глаза. — Вы — его живая батарейка. Если бы вас не было, скверна давно бы поглотила это крошечное существо. Какой бы ни была чистая кровь, она ничто, если ее носитель такая кроха. Так что вы, дорогая моя, поддерживаете в нем жизнь, пока он создает для нас оружие невиданной мощи. Забавная ирония, не так ли?

Я хочу плюнуть ему в лицо. Хочу закричать. Но могу только смотреть на него с ненавистью.

— Вы все будете прокляты, — говорю я, вкладывая в эти слова всю свою ненависть. — У вас не получится то, что вы затеяли.

— Мы все давно уже прокляты, — говорит он задумчиво. — Но насчет второго, боюсь, это не вам решать.

Шардин отворачивается от меня. Он щелкает пальцами, и один из безмолвных артефакторов подтаскивает к резервуару небольшой темный ящик с серебряными рунами на стенках. Шардин открывает ящик. Внутри, среди вороха соломы, лежат темные, угольно-черные камни.

— Я, видите ли, только что прибыл, — Шардин удовлетворенно кивает, разглядывая содержимое ящика. — и привез камни скверны, собранные в самом сердце пепельной пустоши. Вы когда-нибудь видели подобное?

Он надевает плотную кожаную перчатку и берет один камень, покручивает в пальцах. Я вижу, как на его лице появляется странное, сосредоточенное выражение.

— За одно прикосновение к такому камню, вашу сестру отправили на смерть. Я присутствовал на суде. Она так рыдала, так просила Дария помочь… Но он не помог. Напротив, он сделал все, чтобы это свершилось…

Голос его задумчив, и кажется, он наслаждается звуком своего голоса.

Он достает еще один камень и крутит оба в руках.

— Не знаю как у вас, а у меня в животе все сжимается в тугой узел, когда я смотрю на них. — Он поворачивается. — Может быть, хотите потрогать?

Наши глаза встречаются и губы его расплываются в широкой улыбке, когда он видит мой страх.

— Дело ваше…

Он делает пару шагов и бросает камень в резервуар. Скверна внизу вздымается, словно от прикосновения ожившей тени, и снова оседает. Еще один камень. И еще. Шардин бросает их методично, как корм в аквариум.

В дальнем углу зала раздается оглушительный удар металла о металл. Такой громкий, что безмолвные наблюдатели все одновременно вздрагивают. Я смотрю туда. Дарий стоит в окружении горстки безмолвных артефакторов, молот в его руке замирает после удара. Он смотрит прямо на Шардина.

Я никогда не видела столько ненависти в глазах человека. Не холодного презрения, как у Кассии. Не безумного восторга, как у Амонтиса. А чистой, незамутненной ярости. Такой, что воздух между ними, кажется, начинает потрескивать.

— Как думаете, что чувствует наш молодой Ранвейр, глядя на то, как его единственный отпрыск находится на грани жизни и смерти? Есть ли в его черной душе хотя бы намек на сострадание?

Шардин поджимает губы.

— Я вот думаю, что нет. Знаете, когда он отправлял свою жену на смерть, даже мне стало не по себе. А у в нем ничто не дрогнуло. Он специально попросил заменить смертную казнь на высылку в пустошь, чтобы она сильнее страдала. А это, на редкость паршивое место. До сих пор в носу этот отвратительный запах гари и пепла, который, кажется, въелся в кожу…

БАМ!

Еще один удар молотом о металл такой силы, что искры взлетают фонтаном.

Воздух между Дарием и Шардином, несмотря на внушительное расстояние разделяющее их, словно трескается от напряжения.

— И чего Ранвейр так меня невзлюбил…

Шардин пожимает пухлыми плечами и закрывает опустевший ящик.

Я ничего не отвечаю. Меня лишь удивляет, что Шардин вдруг стал таким словоохотливым, и я чувствую, что это неспроста. Он явно что-то задумал.

И мне даже страшно подумать, что именно, а еще страшнее от того, что это как-то связано со мной, уж слишком пристально его маленькие поросячьи глазки смотрят на меня, словно раздевают…

— Я скоро навещу вас снова, — говорит он с масляной улыбочкой и облизывает губы, отчего меня передергивает. — Мы с вами, надеюсь, поговорим в более интимной обстановке.

9

Лейла

Мы проходим по широким коридорам старинного особняка — стены увешаны фамильными портретами в тяжёлых золочёных рамах, под ногами скрипят дубовые половицы.

На одном из портретов мой взгляд цепляется за изображение молодой женщины с мягкой, почти застенчивой улыбкой. Рядом с ней — мальчик лет десяти с серьёзными серыми глазами и упрямо выпяченным подбородком. Узнаю в ребёнке Сайруса, и сердце снова сжимается.

Комната Рольфа встречает нас тяжёлым запахом — густая смесь запахов крови, гниющих повязок, камфары и каких-то горьких травяных настоев.

Рольф лежит на широкой кровати абсолютно неподвижно, и в первое мгновение мне кажется, что мы опоздали.

У изголовья, склонившись над больным, сидит пожилой человек с аккуратно подстриженной седой бородой. При нашем появлении поднимается, кланяется — движение усталое, механическое.

— Мартин служит моей семье уже тридцать лет, — поясняет Ноктиан, положив руку на плечо старика. — Он был личным лекарем моей покойной жены, принимал роды, когда появился на свет Сайрус. Я доверяю ему больше, чем самому себе. Этот человек никогда, ни при каких обстоятельствах не предаст тех, кого считает своими. Не так ли, старый друг?

Мартин криво усмехается, обнажая неровные, пожелтевшие от возраста зубы:

— После всего, что мы с вами пережили за эти годы, ваша честь? После той ночи, когда госпожа... — Он осекается, качает головой. — Скорее небо рухнет на землю, чем я нарушу данную вам клятву.

Поворачивается ко мне, и тень улыбки исчезает с его лица, сменяясь профессиональным сочувствием:

— Рад видеть вас в добром здравии, — склоняется он и пожимает мне руку. — Хотел бы я сказать, что поспособствовал вашему выздоровлению, но, похоже, большую часть работы сделало то странное устройство, что было надето на вас.

Я подхожу ближе к Рольфу. Повязки на голове и груди пропитаны бурой, почти чёрной кровью. Дыхание... есть ли оно вообще? Присматриваюсь — да, грудь едва заметно приподнимается и опускается, но так слабо, так редко...

— Что касается вашего спутника… Я сделал всё, что в человеческих силах — вправил рёбра, насколько это было возможно без хирургического вмешательства, зашил рваную рану на виске, влил в него достаточно укрепляющих отваров, чтобы поднять мёртвого. Но он потерял слишком много крови. Необходимо отвезти его в столицу, здесь нужен мощный маг, владеющий целительной силой, превосходящей мою…

Вблизи Рольф выглядит ещё хуже — не человек, а скелет, обтянутый пергаментной кожей. Щёки настолько впали, что явственно проступают очертания черепа. Губы синевато-серые, потрескавшиеся. Под закрытыми веками — чёрные провалы, словно сама смерть уже поставила на нём свою печать.

Нет.

Отчаянно стискиваю зубы. Проклятая пустошь не заберет у меня еще и рольфа. Не бывать этому!

Осторожно отодвигаю край повязки на груди. Там, под слоями бинтов, проступает едва различимое розовое свечение — метка, оставленная змеем, она не исчезла.

— У вас есть красные камни? — спрашиваю, не отрывая взгляда от умирающего друга.

— Разумеется, но... — Старый лекарь с сомнением достаёт из потёртой кожаной сумки несколько тирсов, раскладывает на ладони. — Видите сами — они почти мертвы. Еле тлеют, как угли в остывшей печи. Все камни в последнее время такие, словно из них высасывают жизнь. Я пытался использовать их для усиления целебных настоев, но эффект минимальный.

Беру один из камней двумя пальцами. Холодный, почти ледяной на ощупь. Свет внутри едва пульсирует — слабый, умирающий отблеск некогда мощной силы.

Сосредотачиваю на нем все свои силы. Смогу ли я распутать камень настолько тусклый, и когда рядом нет змея? Раньше мне доводилось распутывать только яркие камни, только что вынутые из породы…

— Что она делает? — шепотом спрашивает Мартин.

— Тихо! — рявкает Ноктиан с такой силой, что старик вздрагивает. — Ни звука!

Вся моя сущность сосредоточена на камне. Начинаю работать — осторожно, с бесконечным терпением. Беру первый спутанный слой и медленно, бережно распутываю его. Он сопротивляется, цепляется за другие, норовит снова завязаться узлом.

Но я настойчива.

Змей не зря учил меня. Я должна… Ради Рольфа.

Вспоминаю шепот змея.

« Находи изначальную гармонию, скрытую под слоями искажений и времени. Возвращай их к первозданному состоянию, к которому они стремятся.»

Камень в моей ладони начинает теплеть. Сначала едва заметно — призрачное повышение температуры, которое можно принять за тепло собственной руки. Но с каждой распутанной нитью, с каждым восстановленным узором тепло нарастает. Из глубины кристалла пробивается свет — сначала тусклый, неуверенный, затем всё ярче, всё чище.

— Что … это… — выдыхает Мартин, и в его голосе благоговейный ужас. — Это же... это невозможно! За сорок лет врачевания я такого не видывал!

Открываю глаза. Камень в моей руке пылает как маленькое солнце — не тусклым, умирающим светом полумёртвого тирса, а ярким, ликующим сиянием камня, только что извлечённого из недр земли.

Работает! Змея нет со мной, но силы мои остались и даже более того…

Нет, в десятки раз ярче.

Ликование охватывает меня и я не могу сдержать улыбку.

Значит я могу! Могу делать это сама!

Без колебаний впитываю весь истинный свет из камня, оставляя его душу нетронутой. Чувствую, как свободно и быстро забирает его мой источник.

Здесь, где пустошь не подавляет мои силы, все совершенно иначе. Дух захватывает.

Я делаю глубокий вдох.

— Вы хотели знать, что такое истинный свет, судья. Вот он.

Я быстро прикладываю руки к изувеченной груди моего умирающего друга.

Стоит мне начать вливать свет в тело Рольфа, края раны начинают стягиваться, словно невидимная рука сшивает их изнутри. Мёртвая, почерневшая ткань отпадает хлопьями, под ней проступает розовая, здоровая кожа. Новая плоть нарастает прямо на глазах — не за дни и недели, как положено природой, а за минуты.

10

Не отвлекаюсь на его потрясение. Беру еще один камень и распутываю его быстрее, чем получилось с первым.

После того, как впитываю истинный свет, прикладываю руки к груди Рольфа, туда, где под повязками скрываются сломанные рёбра.

Раздаётся отчётливый хруст — не ломающихся, а срастающихся костей. Рёбра встают на место с серией мягких щелчков, как части головоломки, наконец нашедшие своё истинное положение. Впалая грудь Рольфа расправляется, он делает первый глубокий, полноценный вдох.

А розовая метка на его груди — след змея, — вспыхивает ярче в ответ на истинный свет, словно узнаёт родственную силу.

— Ещё камней! — требую, не отрывая взгляда от преображающегося лица Рольфа. — Все, что есть!

Мартин трясущимися руками вытряхивает на покрывало всё содержимое своей сумки — два десятка тусклых, полумёртвых камней раскатываются по ткани. Хватаю их один за другим. Распутываю. Освобождаю. Возвращаю к жизни.

С каждым восстановленным камнем процесс идёт быстрее. Что требовало минуты для первого, занимает секунды для десятого. Узоры становятся видны яснее, искажения — очевиднее. Руки двигаются сами, ведомые знанием, которое старше меня, старше самой Зантии.

Комната наполняется светом.

— Истинный свет, — шепчет Ноктиан, и в его голосе звучит благоговение учёного, столкнувшегося с чудом. — Искусство Первых, утерянное три тысячи лет назад вместе с падением их цивилизации. Способность видеть истинную природу магической энергии и возвращать ей изначальную гармонию. Считалось мифом, красивой сказкой древних хронистов...

Рольф открывает глаза. Моргает несколько раз, пытаясь сфокусировать взгляд. Находит моё лицо.

— Лейла? — Голос хриплый от долгого молчания, но живой, наполненный силой. — Это ты?

— Да, — не могу сдержать слёз облегчения, они струятся по щекам, капают на сияющие камни.

Он пытается сесть, морщится — исцеление убрало раны, срастило кости, но боль, память о боли, всё ещё жива в нервах.

— Тихо, тихо, не торопись. Ты неделю был на краю смерти.

—Прости, там, змей приказал мне.. .Я не мог ослушаться…

— Я знаю, — мягко прерываю его, сжимая его руку. — Знаю. Ты сделал все правильно. Отдыхай сейчас. Мы всё обсудим позже, когда ты окрепнешь.

Внутри, на сердце разливается облегчение. Не сдерживаю улыбку. Вытираю слезы ладонями и касаюсь Рольфа, не для того, чтобы влить свет, а чтобы почувствовать, что он и правда живой, что все это не кажется мне.

Ноктиан подходит ближе, смотрит на меня так, словно я внезапно превратилась в одно из тех мифических существ, о которых он читал в древних фолиантах.

— Вы... вы понимаете, что только что сделали? — Его голос дрожит от возбуждения. — Если вы можете вернуть камням их истинную силу, если это не единичный случай, а постоянная способность... Боги милосердные, это меняет абсолютно всё!

Он хватает меня за плечи, пальцы впиваются почти до боли:

— Сколько погасших, списанных, выброшенных камней можно найти в одной только столице? Тысячи! Десятки тысяч! Они валяются на свалках, пылятся в кладовых, используются как простые украшения! Если мы соберём их, если вы сможете восстановить хотя бы часть...

— Я попробую, — отвечаю, чувствуя, как усталость накатывает волной. — Но это... изматывает. Истощает. Не знаю, сколько смогу за раз в таком состоянии. Может, десяток. Может, больше. — Конечно, конечно. Отдыхайте, сколько нужно. Но это может изменить все, — с дрожью в голосе говорит Ноктиан. — Мартин, слушай внимательно. Собери все погасшие камни в поместье. Абсолютно все — из ламп, из старых артефактов, из шкатулок покойной госпожи.

— Нескольких десятков хватит. Должно хватить. — Он сжимает кулаки. — Я покажу императору чудо. Докажу, что империю можно спасти.

Ноктиан подходит к окну, смотрит на далёкие шпили дворца. Долгое молчание, потом он говорит, не оборачиваясь:

— Верховный магистр Амонтис тоже будет на собрании. Он обещал представить своё решение кризиса. Но если показать ему эти камни, если он увидит, что угасшие тирсы можно восстановить... Он же разумный человек, он поймёт значение этого открытия.

Поворачивается ко мне:

— Лейла, ваш дар меняет всё. Думаю, стоит представить вас магистру Амонтису. Да, я знаю, был тот несчастный суд, но если объяснить, что вы владеете утерянным искусством Первых, он наверняка...

— Судья. — Прерываю его, стараясь говорить ровно. — Кто, по-вашему, стоял за моим осуждением?

Он моргает, не понимая:

— Что вы имеете в виду?

— Мой муж, Дарий Ранвейр. Правая рука верховного магистра. Человек, которому Амонтис доверяет больше, чем кому-либо. — Делаю паузу. — Вы действительно думаете, что Амонтис не знал? Что всё это произошло без его ведома? Он знал… И более того. Из пепельной пустоши камни доставляют ему. Это я узнала от капитана рудников Брайса, перед тем… Перед тем, как он погиб, обезумев под воздействием этих ужасных камней.

Ноктиан медленно бледнеет. Несколько раз открывает рот, словно хочет возразить, но слова не приходят. Наконец, тихо:

— Боги... Но зачем? Зачем ему понадобилось...

Он замолкает, потом решительно выпрямляется:

— Я вам верю ,Лейла. Но знаете что? В этом случае остается лишь один вариант, показать ваши чудесные тирсы на собрании. Минуя Совет. Император Алериан молод, упрям, и с ним чертовски непросто совладать. Но другого выбора у нас нет.

11

Судья Ноктиан

Я стою у колонны в императорском зале, и пальцы инстинктивно находят Коготь Ночи во внутреннем кармане. Холодный металл родовой реликвии странно греет через ткань — последняя память о Сайрусе, последний привет от сына, которого я не смог спасти. В другом кармане — кожаный мешочек с парой десятков восстановленных камней. Их сдержанная мощь ощущается даже через два слоя материи. Лейла восстановила их сегодня утром, превратив мёртвые, погасшие тирсы в сияющие солнца одним лишь прикосновением.

— Камни умирают.

Голос Амонтиса прокатывается по императорскому залу аудиенций подобно погребальному звону. В его интонации — не просто горечь, но едва сдерживаемое отчаяние человека, который годами бьётся о стену непонимания.

Члены Широкого совета — два десятка самых влиятельных людей империи — застыли в напряжённом внимании. Старый канцлер Мортимер сплёл пальцы в замок так крепко, что костяшки побелели. Военный министр Крайс, ветеран пяти кампаний, невольно положил руку на эфес церемониального меча — жест, выдающий его тревогу. Даже невозмутимая обычно казначейша леди Эстер нервно теребит жемчужное ожерелье.

А вот императору, похоже, нет никакого дела до слов главы Совета магов.

Алериан III, семнадцатилетний правитель величайшей империи континента, увлечённо расставляет золотые фигурки на миниатюрном поле битвы — точной копии долины Трёх Корон, где его прадед разбил орды кочевников. Каждый солдатик размером с палец выполнен с ювелирной точностью: на конных рыцарях различимы фамильные гербы, у лучников натянуты тетивы из настоящего конского волоса, а крошечные катапульты действительно способны стрелять миниатюрными каменными ядрами. Это подарок гильдии ювелиров к его недавней коронации — игрушка стоимостью в годовой доход небольшой провинции.

— Через поколение, — продолжает Амонтис, и в его голосе звучит сталь, — у нас не останется источников силы, способных обеспечивать наши нужды. Нужды, которые с каждым днём растут в геометрической прогрессии. Без магии рухнет всё: система порталов, связывающая империю воедино; защитные барьеры городов; очистные артефакты, без которых эпидемии выкосят половину населения; даже простое освещение...

Алериан III нехотя отрывает взгляд от своего поля битвы. В его карих глазах — скука пополам с раздражением ребёнка, которого отвлекли от любимой игры.

— Вы говорите так каждый год, магистр, — он подавляет зевок, даже не пытаясь скрыть своё пренебрежение. — И до сих пор ничего страшного не случилось. Камни всё так же светятся, конца света не произошло, мы все прекрасно себя чувствуем. Может, хватит пугать нас?

Юная свита императора — дюжина отпрысков знатнейших семей, каждому не больше семнадцати — разражается нервным хихиканьем. Особенно старается молодой граф Ривейн, известный острослов с лицом хорька и манерами шута. Он театрально хватается за сердце и изображает падение в обморок от ужаса. Леди Мирабелла, кузина императора, прячет улыбку за веером из перьев.

Но сейчас меня волнует только одно. Что-то изменилось в самом магистре. Я смотрю на Амонтиса и силюсь понять, что именно не так. Его кожа приобрела нездоровый, землистый оттенок, словно он месяцами не видел солнца. Пальцы, лежащие на столе, кажутся тоньше и длиннее, чем я помню. Еще месяц назад я видел его другим. Усталым, но… обычным. Сейчас в его облике сквозит нечто чуждое, и самое пугающее — этого, кажется, не замечает никто, кроме меня.

— Это не шутки, Ваше Величество, — голос Амонтиса дрожит от едва сдерживаемых эмоций. — Сейчас на то же количество камней приходится на двадцать процентов меньше света, чем три года назад. Через три года будет вполовину меньше. А дальше... дальше начнётся коллапс...

— Мы все умрём! — прыскает император, откидываясь на спинку трона. — Амонтис, вы становитесь утомительны. Говорят, от недостатка солнечного света люди начинают видеть всё в чёрном цвете.

Свита заливается смехом.

УДАР!

Кулак Амонтиса обрушивается на мраморный стол с такой чудовищной силой, что по всей его поверхности расползается паутина глубоких трещин. Все светильники в зале мгновенно тускнеют. Император вжимается в трон, его лицо из румяного становится восковым. Золотой кавалерист выпадает из его дрожащей руки.

В зале воцаряется мёртвая, звенящая тишина. Стражники у стен застывают, их руки ложатся на рукояти мечей, взгляды устремлены на министра Крайса в ожидании приказа.

— Неслыханно! — всегда спокойный голос канцлера Мортимера, срывается на старческий крик. Он вскакивает со своего места, указывая на Амонтиса. — Это зал Совета, магистр, а не ваша лаборатория! Вы проявили неуважение к Его Величеству и всем собравшимся! Это государственное преступление!

Амонтис даже не смотрит на него. Его внимание приковано к трону.

— Послушайте. Меня. Внимательно. Ваше Величество, — он произносит каждое слово отдельно, медленно приближаясь к трону. Его голос, усиленный магией, давит на барабанные перепонки, заставляя канцлера осесть обратно в кресло. — Зантия в смертельной опасности, и мне нужно ваше решение. Сейчас.

Император облизывает пересохшие губы.

— Моё решение... Моё решение — собирайте больше камней. Увеличьте квоты... Если надо, используйте армию...

Члены совета едва сдерживают стоны разочарования. Канцлер Мортимер закрывает лицо морщинистой ладонью. Я понимаю, что должен говорить сейчас, другого удобного момента не будет.

Делаю шаг вперед, пока все в замешательстве.

— Позвольте мне сказать! Ваше Величество, как старший судья империи, я должен сообщить о важном открытии...

— Судья Ноктиан, — голос Амонтиса режет как бритва. Он даже не поворачивается ко мне. — Не припомню вашего имени в списке докладчиков. Это мой доклад для Его Величества. Будьте добры не встревать…

— Но магистр, у меня есть решение проблемы угасающих камней! — говорю я, чувствуя, как пот струится по спине.

Теперь Амонтис поворачивается. Медленно, словно большая рептилия. И на мгновение я вижу, как его глаза теряют глубину, превращаясь в два колодца абсолютной тьмы.

12

— Это особые тирсы, — объясняет Амонтис, вынимая камень. — Созданные по технологии, которую мы восстановили из древних текстов... Процесс их создания требует особых условий, которые можно воссоздать только в Чёрной башне.

— Так вот зачем вы превратили мою любимую академию в это мрачное нечто! — морщится император.

— Временные неудобства, Ваше Величество, — Амонтис подходит к Сфере Морганы. — Но результат превзойдёт все ваши ожидания.

Он вставляет тёмно-красный камень в центральное гнездо.

А потом, негромким шепотом он произносит активирующее заклинание.

Взрыв света и цвета! В воздухе материализуется дракон, и это не призрачная иллюзия. Это существо, которое кажется более реальным, чем сам зал. Чешуя отливает всеми оттенками золота, из ноздрей вырывается пар — настоящий пар, я чувствую его тепло на лице! Глаза горят внутренним огнём. Когти оставляют глубокие борозды на мраморном полу. Дракон взмывает к потолку, и все в зале ахают в едином порыве.

— Невероятно! — император вскакивает с трона. — Он же… как настоящий! Нет, лучше настоящего!

— Но магистр Амонтис, природа этих камней... Мы не знаем, какую цену придётся заплатить за такую силу, — пытается вмешаться старый Мортимер.

— Ваше Величество! — снова пытаюсь вмешаться я. — Прошу выслушать! Есть другой способ, безопасный способ!

— Этот старик мешает смотреть! — капризно перебивает император. — Я хочу видеть морскую битву! Уберите его!

— Конечно, Ваше Величество. — Амонтис кланяется, затем кивает Дарию. — Проводи судью Ноктиана.

Мой взгляд падает на того, кому отдан приказ, и я вижу и в нем как будто какую-то перемену.

Дарий Ранвейр, молодой могущественный маг, правая рука Амонтиса, которого уже боится половина двора. Всего месяц назад, на суде, где он свидетельствовал против жены, он был холоден, жесток, но полон энергии. Сейчас передо мной стоял человек почти истощенный. Кожа обтягивает скулы, под глазами залегли темные тени. И самое необычное — в его темных волосах у виска появилась широкая, абсолютно белая прядь седины. Месяц назад ее не было, я помню совершенно точно. Словно за эти несколько недель он потерял годы жизни.

Дарий подходит ко мне размеренным шагом. Берёт под локоть — жест вежливый, но хватка железная. Пока он ведёт меня, Амонтис приближается с другой стороны. Наклоняется к моему уху, и его дыхание холодное, пахнет пылью и затхлостью.

— Не путайтесь под ногами, Ноктиан, — шипит он так тихо, что слышу только я. Его глаза снова на мгновение меняются, становясь бездонными и чужими. — Иначе вам придется пожалеть…

Он отходит от меня и встает рядом с императором, склонившись в позе покорности и готовности слушать и отвечать.

Император, полностью захваченный и очарованный представлением морганы, спрашивает, не поворачиваясь:

— Что вам нужно, магистр?

Легкая улыбка трогает губы Амонтиса.

— Совсем немного, Ваше Величество — Имперская печать и полный контроль над артефакторикой империи.

Зал взрывается возмущёнными голосами. Канцлер Мортимер кричит о нарушении древних законов. Военный министр — об угрозе национальной безопасности. Казначей — о недопустимой концентрации власти. Но на лице Амонтиса — лишь тень торжествующей улыбки, которая не затрагивает его странных глаз. Он знает, что уже победил.

— Молчать! — хлопает в ладоши император. — Магистр Амонтис получает всё, что запросит!

Дарий выводит меня в коридор. В полутьме он отпускает мою руку, но я останавливаю его, схватив за предплечье.

— Как вы можете приветствовать это? — тихо спрашиваю я, глядя в его уставшие глаза. — Вы ведь видите, что он делает. Он соблазняет мальчишку игрушкой, чтобы получить абсолютную власть.

— У каждого свой долг, судья, — глухо отвечает Дарий, и отводит глядя от меня.

— Долг? — ядовито усмехаюсь я. — Не пытайтесь меня одурачить, Ранвейр. Вы оба. Я знаю, что это за камни. Можете покрывать их любой оболочкой, называть «особыми тирсами», но суть их не меняется. Это чёрные камни. Это скверна! Я сразу это понял. Остальные тоже скоро поймут...

В следующее мгновение я чувствую, как меня с чудовищной силой впечатывают в холодный мрамор стены. Дарий пригвоздил меня к ней одной рукой, его лицо в нескольких дюймах от моего. Маска безразличия слетела, и я вижу в его глазах ярость, боль и… страх.

— Держите язык за зубами, судья, — шипит он. Его голос — почти звериный рык, пробирающий до костей, полный угрозы. — Вы ничего не знаете. Ничего не понимаете. Если вам дорога ваша жизнь и жизнь ваших близких, вы выбросите все эти мысли из головы. Вы станете тенью. Ясно вам?

— Как... вы... можете... служить этому? — спрашиваю я, с трудом выдавливая слова, потому что его хватка на моем горле мешает дышать.

Дарий смотрит на меня долго, несколько секунд, которые кажутся вечностью. И я вижу, как ярость в его глазах сменяется бездонной усталостью. Он отпускает меня так же внезапно, как и схватил. Я сползаю по стене, хватая ртом воздух.

-- Глупый старик... -- бормочет он.

Он помогает мне встать, отряхивает мою мантию.

Отступает на шаг, проводит рукой по волосам, и его пальцы задерживаются на белой пряди, словно на свежей ране. На его губах появляется кривая, горькая усмешка.

— Не у всех есть такая роскошь,, — тихо говорит он, и в его голосе больше нет угрозы, только бесконечная тоска. — Не у всех есть выбор, кому служить.

— Выбор есть всегда.

— Советую вам превратиться в тень, сказаться больным, взять длительный отпуск — тихо говорит Дарий. — Иначе, наша следующая встреча может закончиться трагедией

-- Вы угрожаете мне? -- спрашиваю я, чувствуя, как меня охватывает дрожь. Нет, я не испытываю страха, лишь злость, непонимание и досаду.

-- Я вас предупреждаю, судья, -- говорит он устало.

Ранвейр уходит, не оборачиваясь, не отвечая. Я остаюсь один в коридоре, сжимая Коготь Ночи в одном кармане, восстановленные камни — в другом. Из зала доносятся восторженные крики императора.

13

Аника

— ...Процесс замедлился ещё сильнее, — голос Кассии холоден как лёд. — Младенец сопротивляется активнее, чем в последние дни. Этого не должно быть.

— Невозможно, — хмурится Амонтис. — Откуда может взяться сопротивление? Он же просто дитя...

Кассия переводит взгляд на Дария, который стоит рядом с верховным магистром, скрестив руки на груди. Я вижу у него глубокие морщины, которых раньше не было, и появившуюся прядь седых волос.

— Кровь, — перебивает Кассия. — Кровь Ранвейра. Он неосознанно поддерживает ребёнка через девчонку. Они связаны — тётка и племянник, но в них течёт ещё и кровь отца.

Сердце пропускает удар. Они говорят обо мне как о вещи, инструменте. Но самое интересное в том, что они правы. Я чувствую эту связь, тонкую нить между мной и Дарием через Валериана.

Дарий молчит. Смотрит на Кассию. Лицо его непроницаемо. Но я чувствую, что он едва сдерживается.

— Она говорит правду? — негромко спрашивает Амонтис.

Дарий потирает виски и морщится.

— Простите, магистр, но я не могу комментировать эти беспочвенные домыслы. Если магистр Кассия считает, что я виноват в том, что кристалл образуется медленнее, чем она прогнозировала, кто я такой, чтобы спорить? Но я лишь хочу обратить ваше внимание, что есть не нулевая вероятность того, что дело не во мне... Все мои силы сейчас уходят на создание фокуса, я не сплю уже четыре дня, и мне не хотелось бы, чтобы мои усилия обесценивали только потому, что прогноз оказался неверным.

Четыре дня. Я смотрю на его мощные руки — они дрожат от усталости, когда он потирает виски. На костяшках пальцев засохшая кровь — от работы с металлом. Внезапно понимаю, что он выглядит так, словно смерть дышит ему в затылок, так, словно он уже смирился с этим.

— Ваш вклад никто не обесценивает, мальчик мой, — с теплотой в голосе говорит Амонтис.

— Тогда я бы хотел вернуться к работе, если позволите, и я бы предпочёл, чтобы меня не беспокоили по пустякам.

— Предлагаю передать контроль над девушкой мне, — гнёт свою линию Кассия, словно Дария вовсе здесь нет. — Я смогу регулировать поток силы точнее.

Амонтис хмурится.

— Совершенно согласен в сути проблемы. Но позвольте не согласиться с предложенным решением, — вмешивается Шардин своим елейным голосом. — Мысль магистра Кассии верная, но на мой скромный взгляд, нет человека более подходящего, чтобы справиться с этой деликатной задачей, чем я.

Нет. Только не он. Инстинктивно отползаю в дальний угол клетки, хотя они на меня даже не смотрят. От одной мысли, что этот отвратительный человек будет контролировать мою силу, касаться её своей волей через браслеты... Меня начинает тошнить.

И кто знает, что ему взбредёт в голову, когда он получит полную власть надо мной?

В память сами собой врываются непрошеные воспоминания о Чёрном. Стискиваю зубы, с ненавистью глядя на пухлое лицо Шардина.

И тут его взгляд встречается с моим. Его глаза скользят по мне, как слизняки по коже. Я чувствую, как он мысленно уже планирует, что сделает, когда получит власть. В животе всё сжимается в ледяной комок. Хочу закричать, умолять их не делать этого, но голоса нет — только хрип.

Вспоминаю его обещание познакомиться со мной поближе, и внутри всё холодеет от ужаса.

— Вы? — в голосе Кассии презрение. — Что вы понимаете в тонкостях магических связей?

— Достаточно знаю, чтобы не позволить эмоциям влиять на процесс, — Шардин делает паузу. — В отличие от некоторых. В конце концов, именно я наладил бесперебойные поставки чёрных камней. Моя эффективность доказана. От вас же мы пока слышим одни лишь разговоры и неточные прогнозы. Кристалл почти не растет, хоть и прошло уже четыре дня…

— Магистр Амонтис, — Дарий наконец подаёт голос. — Позвольте заметить, что девушка нестабильна. Шардин может не справиться... Она куда сильнее, чем может показаться...

Шардин брезгливо улыбается и смотрит на Дария так, словно тот назойливое насекомое. Потом переводит вопросительный взгляд на Амонтиса.

— Может не справиться? — Амонтис поворачивается к нему. — Интересно, Ранвейр. Вы сомневаетесь в силе второго магистра тайного совета?

Тишина.

— Послушайте, я куда лучше... — снова встревает Кассия.

— Ваше дело — следить за формированием кристалла, — отрезает Амонтис.

— Но магистр! — возмущенно восклицает она.

— Шардин получит контроль над девочкой. — Он объявляет это своим окончательным решением. — Вопрос закрыт. Дарий, будь добр, разорви связь.

Дарий бросает на Шардина взгляд, полный такой едкой ненависти, что я вздрагиваю.

Что-то шепчет, прикрывает глаза.

Браслеты нагреваются, и на секунду я чувствую Дария так отчётливо, словно он совсем рядом. Чувствую его тяжелейшую усталость. Отчаяние. И... предупреждение? «Будь осторожна», — словно шепчет он через связь.

Затем — обрыв. Словно дверь захлопывается.

— Готово, — глухо говорит Дарий, опуская голову. — Простите, магистр, мне нужно вернуться к работе. Фокус не терпит отлагательств.

Он разворачивается и уходит, не глядя ни на кого. Плечи ссутулены, походка тяжёлая. Словно он несёт на себе весь мир.

И тут же чужое присутствие вламывается в мою силу. Грубое, жадное, липкое. Шардин не просто контролирует браслеты — он трогает мою магию изнутри, пробует на вкус, взвешивает. Меня выворачивает наизнанку от отвращения.

Валериан в колыбели внезапно заметно дёргается. Похоже, он тоже чувствует изменение.

— Это возмутительно! — шипит Кассия. — Вы совершаете ошибку, магистр. Шардин не понимает тонкостей...

— Достаточно разговоров, — обрывает её Амонтис. — Решение принято. Займитесь своими обязанностями.

Кассия стискивает кулаки так, что костяшки белеют. Бросает на Шардина взгляд чистой ненависти и, раздражённо стуча каблуками по чёрному мраморному полу, покидает зал. Даже по её походке видно, что она в ярости, но не осмеливается перечить Амонтису.

14

Аника

Браслеты вспыхивают болью. Не сильной, но достаточной, чтобы мышцы свело судорогой. Я застываю на месте, стиснув прутья клетки руками, не в силах шевельнуться.

Шардин просовывает пухлую руку между прутьями. Его влажная ладонь касается моей щеки. Я хочу отдёрнуться, укусить, ударить, но тело не слушается.

— Сегодня вечером, — шепчет он, и от его дыхания пахнет гнилью. — Очень скоро мы познакомимся поближе. Будь готова.

Шардин уходит, и я остаюсь одна, прижавшись спиной к холодным прутьям. Сердце всё ещё колотится от страха, но постепенно в голове начинает проясняться.

Я силой воли заставляю себя успокоиться. Расслабиться, сосредоточиться на том, что сейчас важно.

Где-то на краю сознания, прорываясь через страх и боль, назойливо бьётся какое-то подозрение. Что-то не так.

Мысль возникает сама собой, и я сначала отгоняю её как фантазию. Но она возвращается, настойчивая. Когда Дарий управлял браслетами, я чувствовала его присутствие как шёлковую нить — тонкую, но прочную. А Шардин... он словно бьёт кувалдой там, где нужен скальпель, не может удерживать контроль там, где это необходимо.

Может быть...

Нет. Глупости. Он же магистр Совета.

Но мысль не отпускает. Я вспоминаю презрение в голосе Кассии: «Что вы понимаете в тонкостях?» А если она права? Если Шардин действительно не так силён, как хочет казаться?

Тлеющая искорка надежды разгорается в груди. Опасная надежда.

Я оглядываюсь по сторонам. Артефакторы работают со своими инструментами, в каждом мерцает красный свет. Дарий склонился над чертежами, рядом с ним — россыпь светящихся тирсов. Повсюду красные камни, как звёзды в чёрной мгле.

А что, если попробовать? Осторожно.

Сердце начинает биться чаще. Это же безумие — красть силу прямо под носом у магистров. Но... а что, если получится?

Я закрываю глаза, притворяясь спящей, и осторожно, как мышь мимо кота, тянусь к ближайшему красному огоньку. К тусклому камню в фонаре у стены, где сейчас никого нет, метрах в двадцати от клетки.

Только прикоснуться. Самую малость...

Тонкая струйка силы касается края моего сознания. Тёплая. Живая. Настоящая!

Глаза распахиваются сами собой. Получилось! Шардин ничего не почувствовал, браслеты молчат. Его контроль действительно неидеален!

Радость захлёстывает с головой. Хочется смеяться, плакать, кричать от облегчения. Я могу! Я не беспомощна!

Но следующая попытка оказывается жаднее. Гораздо жаднее. Теперь, когда я знаю, что это возможно, алчность душит разум. Я тянусь сразу к трём камням — одному у Дария, двум у артефакторов.

Сила вливается мощным потоком. Так хорошо, так...

Один из артефакторов хмурится. Камень в его руке мерцает и почти гаснет. Он с недоумением смотрит на стремительно тускнеющий тирс.

Ледяной ужас прошивает меня насквозь. Сейчас они заметят. Я впитала слишком много! Слишком заметно!

Мгновенно обрываю связь, сжимаюсь в углу клетки, притворяясь спящей. Жду. Считаю удары сердца. Сто. Двести. Триста.

Никто не идёт.

Выдыхаю медленно, заставляя себя успокоиться. Нужно быть умнее. Осторожнее.

...Следующие полчаса я изучаю зал, как полководец — поле боя. Считаю камни, оцениваю расстояния, запоминаю передвижения. Артефакторы работают по кругу, у каждого свой участок.

В центре зала возвышается чудовищная конструкция — фокус, над которым Дарий трудится без отдыха. Металлический остов уже достиг трёх метров в высоту, напоминая искажённый скелет какого-то древнего существа. Чёрный металл переплетается с серебряными нитями, образуя сложнейшую трёхмерную паутину. Тысячи рун покрывают каждую поверхность — некоторые вырезаны так мелко, что сливаются в сплошной узор, другие размером с ладонь пульсируют тусклым багровым светом.

Артефакторы постоянно подносят новые детали — изогнутые пластины с инкрустацией из обсидиана, тончайшие проволоки из неизвестного мне сплава, кристаллические линзы, которые преломляют свет под невозможными углами. Каждый элемент встраивается в общую структуру с ювелирной точностью.

В самом сердце конструкции зияет углубление размером с кулак — гнездо для ключевого камня. Вокруг него спиралью расходятся канавки, заполненные ртутеподобной субстанцией, которая медленно пульсирует, словно кровь в венах. Даже отсюда, из клетки, я чувствую исходящую от фокуса вибрацию — едва уловимую, но проникающую в самые кости.

Дарий перемещается вокруг своего творения, проверяя соединения, корректируя углы, перенастраивая руны. Его движения отточены до автоматизма — руки сами знают, что делать, пока разум, похоже, находится где-то далеко. Иногда он замирает, глядя на чертежи, и что-то шепчет, водя пальцем по схемам. В эти моменты я замечаю, как едва заметно меняется узор на одной из граней фокуса — словно он вносит микроскопические изменения, невидимые остальным.

Внезапно Дарий роняет один из инструментов. Звон металла о камень разносится по залу, вырывая меня из транса.

Я понимаю, что слишком долго наблюдала, загипнотизированная сложностью происходящего. Время утекает…

Дарий наклоняется за инструментом, и я замечаю, как несколько красных камней на его рабочем столе остаются без присмотра. Артефакторы тоже отвлеклись — один отошёл к печи, другой углубился в расчёты.

Это мой шанс.

Глубокий вдох. Выдох. Пора действовать.

Когда я снова начинаю собирать силу, это уже не азартная жадность, а холодный расчёт.

По одной крошечной искре. Из разных камней. С интервалами. Сначала со стола, пока Дарий не видит, потом от дальнего фонаря — артефактор ушёл к печи. Ещё крупицу из инструмента у соседнего стола.

Каждый раз жду. Наблюдаю. Убеждаюсь, что изменения незаметны.

Время тянется мучительно медленно. Но сила накапливается — искра за искрой.

15

Лейла

Я вижу младенца, зависшего над бурлящей чернотой. Отчетливо чувствую исходящее от неё зло — густое, маслянистое. Это скверна. Она пытается добраться до него, поднимается чёрными щупальцами, словно живая, но, едва дойдя до его нежной кожи, отступает, шипя, словно обжегшись о невидимый барьер.

С ужасающей ясностью я осознаю — это мой ребёнок.

Впереди толпа людей в белых балахонах. Они обступили резервуар со скверной, над которым подвешен малыш. Стоят неподвижно, как статуи.

Пытаюсь пробиться сквозь толпу, добраться до малыша. Расталкиваю безмолвных людей — их тела холодные, восковые. Они расступаются, но тут же их ряды смыкаются за моей спиной, отрезая путь назад. Стараюсь не смотреть им в глаза — знаю, что увижу там бездонную черноту скверны, пустоту вместо души.

Кто-то цепляет меня сзади, тянет за волосы. Десятки рук. Скрюченные пальцы с сочащейся чернотой под ногтями скребут по коже, царапают и рвут. Чёрная слизь проникает в царапины, жжёт как кислота.

На поверхности резервуара проступают черты лица. Оно яростно открывает рот в немом крике, который слышу только я — он резонирует в костях, заставляет кровь стыть.

Я узнаю это лицо. Дарий.

И тут я слышу пронзительный крик малыша, пронзающий меня, как раскалённое лезвие.

Пытаюсь вырваться, тянусь к ребёнку. В груди застывает ужасный крик, из глаз льются слёзы. Сотни безжалостных рук тянут меня вниз, к каменному полу, начинают раздирать на части. Я чувствую, как трещат кости, как рвётся плоть...

А потом меня выдёргивает из сна.

С колотящимся сердцем я сажусь на постели. По лицу струится холодный пот, простыни мокрые. Дышу, как загнанный зверь. Непонимающе оглядываюсь, не сразу узнавая реальность.

Где я?

Понимание приходит постепенно. Высокое стрельчатое окно, тёплая уютная комната с запахом лаванды и воска. Я в доме судьи Ноктиана. В безопасности. Вдали от Пепельной пустоши, вдали от скверны.

Трогаю лицо дрожащими пальцами — на коже будто ещё ощущаются липкие следы скверны. Почти ожидаю увидеть сгустки чёрной пыли. Но ничего нет. Кожа чистая, влажная от пота.

Это просто сон. Всего лишь кошмар.

Встаю на подгибающихся ногах. Босые ступни касаются тёплых досок — простая, земная деталь. Подхожу к окну, придерживаясь за стену.

Распахиваю окно. Свежий утренний воздух врывается, принося аромат цветущих яблонь. Жадно впитываю сочные краски сада, чтобы успокоиться: лепестки, изумрудная трава с росой, золотые лучи.

Тянусь к истинному свету, кипящему во мне. Напряжение отступает, дыхание выравнивается.

Это сон. Не по-настоящему.

Но чувства были так реалистичны.

И ребёнок... Я видела его крошечные пальчики, слышала его крик. Он был таким настоящим.

За что подсознание играет со мной такие злые шутки? Я знаю, что мой малыш мёртв.

Подавляю готовые пролиться слёзы и замечаю вдалеке тонкую чёрную нить, извивающуюся в небе, словно дым от невидимого пожара.

Я знаю, что там — Чёрная башня Зантии. Её не видно, но видно то, что поднимается из её шпиля. Чёрная завеса, похожая на щупальце из моего сна.

Вздрагиваю, отвожу глаза. Всё сжимается от дурного предчувствия. Мой кошмар связан с тем, что происходит в башне. Это ощущение въедается под кожу, как заноза.

Пока я сижу здесь, в безопасном убежище, там, в Чёрной башне, происходит что-то страшное, неотвратимое. И оно не исчезнет...

Отворачиваюсь от окна.

Целый ящик тусклых, израсходованных тирсов ждёт на столе. Раньше такие камни считались мусором, теперь я могу дать им новую жизнь, благодаря тому, чему научил меня Мерцающий Змей.

Беру горсть камней. Холодные, почти безжизненные, но я чувствую в них спящую искру. Сжимаю их в кулаке и методично принимаюсь распутывать их внутреннюю структуру.

Закрываю глаза. Вижу спутанные, искажённые слои. Аккуратно разделяю их, выстраиваю в гармоничный узор. Свет струится через пальцы, камни ярко вспыхивают. Это уже почти обыденность, но каждый раз я чувствую трепет от этого маленького чуда.

Я не просто так получила эту силу. Я могу что-то сделать.

Нет, я должна. Что бы ни задумал Амонтис, какие бы эксперименты они ни проводили, нужно попытаться остановить их.

Распутываю камни, пока хватает сил. Но беспокойство, как жужжание осы, не исчезает.

Нужно действовать.

Когда последний камень в ящике загорается, я быстро одеваюсь — льняное платье, сапоги — и выскальзываю из комнаты.

Едва выйдя в коридор, я застываю.

У стены, прислонившись к косяку, стоит Рольф. Он всё ещё бледен, под глазами тёмные круги, но стоит твёрдо. Его рука покоится на эфесе простой золоченой рукояти меча, пальцы побелели от напряжения.

— Рольф? — я подхожу, чувствуя смесь благодарности и тревоги. — Ты должен лежать! Мы едва вернули тебя с того света.

— Я в порядке, Лейла, — хрипло отвечает он. Голос слабый, но в нём несгибаемое упрямство. — Моё место здесь. — Он кивает на дверь моей комнаты. — Охранять тебя.

Он касается груди, где под рубашкой скрыта розовая метка — след, оставленный Змеем. Я знаю, эта метка связывает нас глубже, чем простая клятва.

Его упрямство трогает меня, но я вижу, как он слаб. Мелкая дрожь пробегает по его рукам.

Кладу ладонь ему на плечо — оно твёрдое, но я чувствую дрожь слабости. Ощущаю его боль — рёбра ноют, голова кружится.

Почти неосознанно делюсь с ним светом, вливая в него столько, сколько позволяет источник, незаметно для него.

— Спасибо, Рольф. Но лекарь сказал, тебе нужен покой.

— Единственное, что мне нужно — это хорошее оружие, — говорит он с лёгкой улыбкой, и я узнаю прежнего Рольфа. Он вытаскивает клинок. Лезвие тонкое, с гравировкой. — Это мусор. Церемониальное барахло. Я снял его со стены в коридоре.

Я невольно улыбаюсь.

Он косится по сторонам, понижая голос до шёпота:

— Не знаю, как ты, но я не доверяю этим людям. — Он обводит взглядом коридор. — Слишком много глаз, слишком много языков. Судья на твоей стороне, но кто знает... Что, если кто-то уже докладывает о двух беглецах из Пепельной пустоши? И за нами уже идут?

17

Ариана

Я не иду по коридору — я парю, невидимые крылья несут меня над холодным мрамором. Внутри всё поёт, трепещет, переливается новым, незнакомым светом.

Любовь. Она снова поселилась в груди горячей птицей и вытеснила липкий страх и неуверенность, вытеснила даже злость, которая в последние недели была моей постоянной спутницей.

Остановившись у окна, я смотрю на башню и тянущуюся из неё в небо чёрную нить, но не чувствую утреннего холода. Не ощущаю былой тревоги. Только тихую, прожигающую до костей решимость. Всё, кроме Дария, теперь лишено смысла. Важно только то, что я должна сделать.

В ладони пульсирует подменный кристалл, что доверил мне любимый.

Тепло камня растекается по венам. И как я могла сомневаться в нём? Как могла быть такой дурой, что едва не потеряла всё?

По спине пробегает холодок. А ведь я чуть всё не испортила из-за своего нетерпения…

Дарий не предал. Он всегда был рядом. Эта мысль бьётся в висках, синхронно с пульсом, и я знаю: ничто теперь не разрушит это знание. Это тепло. Эту уверенность.

Окрылённая, я влетаю в дом. Дорога от каменной короны прошла как в тумане — только что я видела любимого, и вот я уже здесь. Я так всецело была охвачена впечатлениями, что даже не заметила, как тихонько проскользнула через чёрный ход.

Никто не заметил моего отсутствия.

Это хорошо. Удача на моей стороне, значит я делаю все правильно.

Прокрадываюсь к себе в комнату и прижимаюсь спиной к двери. Сердце стучит. Но теперь не от боли, не от страха, а от предвкушения.

Скоро, совсем скоро он заберёт меня, и мы будем вместе… Как же я буду счастлива! В голове пролетают картины нашего будущего счастья, и со сладостной болью в груди прикрываю глаза, вдыхаю воздух полной грудью.

Но сейчас нужно подумать о деле.

Неохотно запрещаю себе мечтать раньше времени.

И тут же мысли, как мотыльки о стекло, начинают биться об один-единственный вопрос, который теперь занимает всё моё сознание: как? Как незаметно подменить кристалл?

Нужно успокоиться. Взять себя в руки.

Быстро переодеваюсь в домашнее. И только сейчас вижу на что стало похоже платье, которое я только что сняла. Оно надорвано в нескольких местах, покрыто пыльными пятнами, а я даже не заметила — так и шла всю дорогу, как оборванка. Да и плевать. Никто меня не видел, никто не обратил внимания. А платье я просто сожгу. Никто и не узнает.

Комкаю его и без сожаления бросаю в камин, к едва тлеющим углям. Оно тут же вспыхивает, обдавая меня жаром. И с ним сгорает вся моя прошлая жизнь, весь мой страх, вся неуверенность и все страдания.

Улыбаюсь, наслаждаясь ярким пламенем.

Теперь всё будет легко. Раскрываю ладонь и внимательно вглядываюсь в кристалл, что дал мне Дарий. Всполохи огня оживляют его — что-то внутри как будто отзывается и отвечает, пульсирует.

Когда дорогой шелк платья превращается в горстку золы, я спокойно выхожу из комнаты.

Теперь я — шпионка в собственном доме. Ловлю каждую деталь. Размеренные шаги слуг. Тихий шёпот за дверями. Знаю — они всё докладывают отцу. Каждый взгляд, каждое мое движение.

Сейчас мне нужно выгадать момент. Безупречный момент. Ошибки быть не должно.

Теперь я лишь идеально точная исполнительница воли моего любимого.

Моё будущее — нет, нечто большее: счастье, сама жизнь — всё сейчас зависит от одного лишь дела.

Жду полдня, когда отец обычно уходит по делам. Подкрадываюсь к двери кабинета. Терпеливо, как хищник, выжидаю, прислушиваясь к скрипу половиц, к отдалённому смеху на кухне. Рука сжимает кристалл так, что острые грани впиваются в кожу — боль заземляет, не даёт разуму утонуть в панике.

Кладу руку на ручку двери.

Заперто.

Конечно же, заперто. Я должна была это предвидеть. Отец всегда запирает кабинет, когда уходит. Как я могла надеяться, что он забудет?

Но ведь удача, она теперь на моей стороне. А значит надо ждать, надо пробовать, и мне обязательно снова повезет.

Пробую ещё раз вечером, когда отец ужинает в большой зале с гостями. Прислушиваюсь — внизу слышны голоса, смех. У меня есть время. Крадусь по коридору, словно воровка.

Но дверь снова не поддаётся. Массивный замок словно насмехается надо мной своей неприступностью.

Проклятье. Проклятье!

Возвращаюсь в комнату, сжимая кулаки до боли. В голове крутится одна мысль: что скажет Дарий? Что он подумает, если я не выполню обещанного?

Ложусь спать с тяжестью в груди. Кристалл прячу под подушкой. Всю ночь ворочаюсь, то проваливаясь в тревожный сон, то просыпаясь от кошмаров, где Дарий смотрит на меня с разочарованием и отворачивается уже навсегда...

На второй день просыпаюсь ещё до рассвета. Паника подкатывает к горлу — что если Дарий подумает, что я его предала? Что если он решит, что я бесполезна? Что если отец отправит меня, куда собирался, уже сегодня и я не успею…

Нет… Гнать эти мысли!

Он поймёт. Он должен понять, что я делаю все возможное.

Одеваюсь в темноте, стараясь не шуметь. Весь дом ещё спит, только где-то далеко на кухне слышна возня — кухарка начинает готовить завтрак.

Весь день кружу возле кабинета как голодный зверь вокруг добычи. Жду момента. После завтрака отец уходит — я считаю его шаги по лестнице, жду, пока хлопнет входная дверь. Бросаюсь к кабинету.

Заперто.

После обеда пытаюсь снова.

Каждый раз, когда отец покидает кабинет, я стараюсь опять и опять. И каждый раз надежда разбивается об эту проклятую запертую дверь.

К вечеру я уже на грани отчаяния.

Я до того измучила себя, до того извела страхом, что в безрассудно решаю сделать попытку вскрыть замок силой красного света из моего источника. Это рискованно, отец может заметить след на замке, если что-то заподозрит...

Плевать. Когда он что-то заподозрит, я буду уже далеко отсюда.

Надо рискнуть, ради Дария. Он бы рискнул ради меня. Я подменю кристалл и убегу этой же ночью, одна, найду любимого и мы будем вместе. А отец ничего не узнает.

16

Лейла

— Мы не вооружаем бродяг, — равнодушно говорит капитан, едва удостоив нас взглядом. Он стоит, расставив ноги на ширине плеч, руки сцеплены за спиной — классическая военная стойка. Глубокие шрамы пересекают его левую щеку. — Мы здесь для обеспечения безопасности поместья судьи. Лишнего оружия у нас нет.

Он окидывает Рольфа оценивающим, презрительным взглядом.

— К тому же, я вижу у вашего... спутника уже есть красивая безделушка. Полагаю, она ему больше подходит, чем настоящие клинки.

Двое солдат неподалеку — молодой рыжий парень с веснушками и седой ветеран с обрубком вместо левой кисти — переглядываются и ухмыляются. Они тащат тяжелый ящик, из которого доносится металлический звон.

— Капитан, куда это ставить? — спрашивает рыжий, пыхтя.

— К восточной стене, Томас. И следи, чтобы руны не повредили при установке, — Геральд даже не поворачивается. — Брент, помоги ему, одному не справится.

Чувствую, как Рольф рядом напрягается. Его рука сжимает рукоять церемониального меча так, что костяшки белеют. Вижу, как пульсирует жилка на его виске. Ещё секунда — и он взорвется, скажет что-то, о чем придется пожалеть.

Я мягко кладу ладонь на его предплечье — жест предупреждения. Его мышцы под моей рукой тверды как камень.

— Вы ждёте нападения, — говорю я, делая шаг вперед. — Эти баррикады, дополнительные посты...

Капитан резко поворачивается ко мне. В его серых глазах вспыхивает раздражение.

— Это не твое дело, девочка. — Его тон покровительственно-грубый. — Возвращайся к своим обязанностям... И забери этого громилу с собой.

Что-то во мне словно щелкает. Может, это остатки кошмарного сна. Накопившаяся усталость. Но я больше не могу молчать.

Игнорирую его приказ и подхожу к темно-серому обелиску, который солдаты устанавливают. Провожу пальцами по знакомым рунам — они холодные, почти ледяные.

— Поглощающий Пилон. Модель «Цитадель-Три», — говорю я ровным, академическим тоном. — Радиус блокировки порталов — одна лига.

Вспоминаю, как изучали их в Академии. Профессор Кренвиль заставлял нас чертить схемы по памяти, и мы думали, что нам, стихийным владеющим, эта информация никогда не пригодится…

Тишина. Томас замирает. Брент присвистывает. Геральд застывает, его взгляд становится острым как лезвие.

— Откуда служанке знать о боевых артефактах…

— А с чего вы взяли, что я служанка, капитан? — в моем голосе звучит вызов.

Подхожу к старой каменной ограде. Под пальцами чувствую вибрацию, но мое новое зрение — дар Змея — видит глубже. Внутри камня пульсируют точки чистейшего света.

— Старые руны защиты теперь питаются камнями истинного света, — говорю тихо, так что слышит только капитан. — Двадцать три камня в восточной стене, восемнадцать в западной.

— Откуда ты знаешь… — шепчет он.

Я поворачиваюсь к капитану и вижу, как меняется его лицо. Презрение сменяется недоумением, потом — пониманием и смущением.

— Так это вы? — его голос срывается. — Вы та самая, о которой говорил судья? Та, кто может...

Он не договаривает. Делает шаг назад, словно я внезапно превратилась во что-то опасное.

— Боги милосердные... — Геральд выпрямляется, принимая стойку "смирно". Трансформация поразительная. — Простите, госпожа. Я не знал. Судья сказал только, что мы охраняем важную персону.

Он замолкает, потом поворачивается к Рольфу. Теперь в его взгляде нет и намека на былое презрение.

— Вы её телохранитель? Вы тот, кто прибыл с ней?

— Я её друг, — хрипло отвечает Рольф, и в его голосе звучит предупреждение. — И если потребуется, я умру, защищая её.

Что-то в его тоне заставляет капитана кивнуть с уважением.

— Понимаю. — Геральд принимает решение мгновенно. — Томас! Веди господина...

— Рольфа, — подсказываю я.

— Веди господина Рольфа в оружейную. Пусть выберет всё, что пожелает. Мечи на восточной стойке — работа мастера Крейвена. Броня в дальнем углу — снимите с манекена парадный доспех, он зачарован против ржавчины.

Томас вскакивает:

— Так точно, капитан! Господин Рольф, прошу за мной!

Рольф недоверчиво смотрит на капитана, потом на меня. Я едва заметно киваю. Он медлит, затем неохотно следует за рыжим солдатом, но я вижу, как его рука так и не покидает рукояти бесполезного меча.

Когда они скрываются, капитан поворачивается ко мне. На его лице искренняя тревога.

— Госпожа Валенс, я должен знать... Судья прав? Нам действительно грозит опасность от самого Совета?

— Вы знаете моё имя? — я не могу скрыть удивления.

— Судья доверяет мне, госпожа. Полностью. Я знаю, кто вы и... что с вами сделали.

Звук колес по гравию прерывает наш разговор. Тяжелые ворота распахиваются с протяжным скрипом.

Черная карета с гербом судейской коллегии влетает во двор. Кони — вороные красавцы — покрыты пеной, их бока вздымаются.

Судья Ноктиан выходит из кареты. Мне еще не доводилось видеть его таким.

Мантия помята и покрыта пылью. Седые волосы растрепаны. Но самое страшное — его глаза. В них бездонная усталость и... поражение?

Он замечает меня, и на мгновение его лицо озаряется теплой, отеческой улыбкой.

— Лейла. — Его голос чуть дрожит. — Хорошо, что вы уже на ногах. Я беспокоился... Вижу, вы уже познакомились с капитаном Геральдом. — Судья кладет руку на плечо капитана, и в этом жесте столько доверия. — Геральд — самый надежный человек из всех, кого я знаю. Я доверил бы ему свою жизнь. И доверяю вашу. Простите, но я позволил себе рассказать ему все, как есть.

Последние слова он произносит, глядя мне в глаза.

— Геральд, нам нужно поговорить.

Они отходят к старому дубу. Мое восприятие, обостренное Змеем, улавливает обрывки:

— ...удвоить посты... восточная сторона уязвима... подготовить подвал... если придется... быть наготове круглосуточно.

Капитан что-то тихо спрашивает. Судья качает головой. Вижу, как Геральд бледнеет, сжимает кулаки, затем резко отдает честь. Почти бегом направляется к казармам, выкрикивая приказы.

18

Ариана

Мысль обжигает своей реальностью. Я всерьёз думаю об убийстве отца. Человека, который растил меня?

Сейчас, когда я смотрю на него, на его суровое холодное лицо, я не могу узнать его. В данную минуту это не мой отец. Чужой человек. Враг.

Да что со мной такое? Любовь делает меня способной на убийство? Или я всегда была такой, просто не знала?

Конечно… Если я убила один раз, значит я могу сделать это снова. И сделаю…

— Просто плохо сплю, — голос звучит тише, чем хотелось. Рука непроизвольно дёргается к запястью, где спрятан нож, но я заставляю её замереть. — Снятся не очень хорошие сны, отец. Ничего страшного. Но я хотела поговорить с тобой…

Ложь слетает с губ так легко, что я внутренне ликую. Ни один мускул на моём лице не дрогнет.

Желание выхватить нож тает, словно наваждение и то, что мгновение назад казалось возможным, теперь воспринимается как порыв чистого безумия.

Как бы ни обошелся он со мной, Чего бы не задумал. Это все же мой отец, моя кровь.

— Что ж. Если ты уверена, что всё в порядке… — его тон смягчается, но в глазах остаётся настороженность. Он всё ещё изучает меня, словно пытается прочесть мысли. — Кстати, завтра вечером будет важный ужин. Приедут магистры. Я бы хотел, чтобы ты присутствовала. После ужина нам нужно поговорить. Есть кое-что важное... касающееся твоего будущего.

Я уже знаю, какое будущее ты мне приготовил, отец.

Едва не кричу ему это в лицо. Но сдерживаюсь. Отвечаю так спокойно, как могу:

— Конечно, отец. Я буду очень рада.

Он кивает и уходит, но перед тем как свернуть за угол, оборачивается и бросает на меня ещё один долгий, изучающий взгляд.

Отец что-то подозревает. Он видел красный свет вырывающийся из моих пальцев? Нет, если бы видел — не отпустил бы так просто.

Я остаюсь в коридоре, сжимая кулаки до боли. На ладони остаются глубокие следы от ногтей. Кристалл в другой руке оставил отпечаток своих граней на коже.

Этой ночью снова не могу заснуть. В голове крутится одна мысль: время уходит. С каждым часом Дарий всё дальше, а я всё ещё не выполнила то, что обещала. Встаю, подхожу к окну, смотрю на башню в лунном свете.

Что, если завтра он будет на ужине? В последние дни он не появляется у нас, как это всегда было раньше. Может быть это из за меня? Может быть потому, что я не сделала то, что он просил?

Прости меня, любимый. Я пытаюсь. Клянусь, я пытаюсь.

Шепчу это сжимая подменный камень в кулаке.

Утро встречает меня головной болью и дурным предчувствием.

Что если на самом деле отец уже всё знает? Что если догадался?

Гоню от себя все непрошенные мысли. Вот такие мысли и губят быстрее всего, вот от них-то и надо избавляться в первую очередь.

С усилием заставляю себя улыбнуться своему отражению в зеркале. Как бы я не чувствовала себя внутри, сколько бы ни было тревоги, я должна выглядеть как обычно. Никто не должен догадаться, какая буря у меня в душе.

Спускаюсь вниз раньше обычного. Дом уже полон суеты — слуги начинают готовиться к приёму. Полируют серебро, выбивают ковры, готовят парадные залы.

Я уже знаю, что отец в своём кабинете — слышу его голос через дверь. Подслушивающие нити, что я вшила в его мантию, позволяют мне слышать все его разговоры. Но я касаюсь их так легко, что едва могу разобрать голоса. Сейчас нельзя рисковать. Если отец заподозрит, что я могу его слышать…

Я только понимаю, что он с кем-то разговаривает, голос незнакомца, низкий, с каким-то странным акцентом.

Прижимаюсь к стене в нише у окна, откуда видна дверь кабинета. Жду.

Полчаса.

Час.

Ноги затекают от долгого стояния, спина ноет. Но я не двигаюсь. Это может быть мой последний шанс. Сегодня вечером будет слишком много народу. А завтра. Кто знает, что будет завтра?

Наконец дверь открывается. Отец выходит вместе с незнакомым мужчиной в тёмной мантии. На его груди блестит странный амулет — чёрный камень в серебряной оправе. Они о чём-то оживлённо спорят, идут быстро.

— ...должны быть готовы к любому повороту событий, — говорит незнакомец.

— Я знаю, — отвечает отец резко. — Но без кристалла мы не сможем... — он замолкает, заметив слугу в конце коридора.

Они уходят, их голоса затихают на лестнице.

И тут я вдруг замечаю.

Чудо, которого я ждала все эти дни — отец не запер дверь!

Он поторопился, увлечён ый разговором, был взволнован чем-то, и просто забыл повернуть ключ.

Сердце замирает. Кровь стучит в висках.

Это мой шанс. Единственный шанс.

Жду, пока их шаги не стихнут. Считаю до десяти. До двадцати. До тридцати — чтобы быть абсолютно уверенной.

Выскальзываю из ниши. Коридор пуст. Где-то далеко слышны голоса слуг, но здесь никого.

Подкрадываюсь к двери. Кладу дрожащую руку на ручку и вынимаю тонкий ключ из замочной скважины.

Только бы никто не вошёл. Только бы успеть.

Дверь поддаётся с тихим щелчком.

Полумрак кабинета встречает меня словно притаившийся страж.

Пахнет старой бумагой, пылью и чем-то нестерпимо душным, затхлым, похожим на тлен. Здесь всегда так пахло, или только теперь?

В углу — портрет матери, тот самый, о котором говорил Дарий. Тяжёлая рама. Глаза матери смотрят прямо мне в душу, и от этого взгляда по спине бегут мурашки. Кажется, она знает, зачем я здесь. Кажется, она одобряет.

Руки дрожат — три дня напряжения, три дня страха и ожидания дают о себе знать. Лицо обдаёт испариной. Капли пота стекают по спине, платье липнет к телу. Я боюсь дышать — вдруг кто-то услышит даже через закрытую дверь?

Сердце бьётся как кузнечный молот.

Вынимаю ложный кристалл из потайного кармана. Пальцы одеревенели от волнения, не слушаются. Я пытаюсь сосредоточиться на движениях — точных, выверенных, как учил Дарий.

И тут с ужасом слышу скрип двери.

Я замираю. Всё тело деревенеет.

Мартис — высокий, хмурый — входит, подозрительно оглядывая кабинет. Его седые брови нахмурены, глаза внимательно изучают каждый угол. Едва успеваю юркнуть в нишу за массивным канделябром, зажимаю рот ладонью, чтобы не издать ни звука.

19

Лейла

— Ты всё ещё думаешь, как благородная дама на чаепитии. В реальном бою ты уже была бы мертва. Трижды.

Тонкий деревянный посох упирается мне между лопаток, прижимая к земле. Я тяжело дышу, чувствуя, как пыль тренировочной площадки забивается в рот и нос. Внутри меня истинный свет бушует, подобно яростному пожару, но я ничего не могу сделать — даже повернуть голову сейчас едва посильная задача под давлением воли мастера.

Краем глаза вижу Рольфа. На его лице такая ярость, что, кажется, он сейчас взорвётся.. Сейчас он готов безрассудно защищать меня, и ему все равно, что то, что со мной делает старик - это часть тренировочного процесса. Одним взглядом приказываю Рольфу не двигаться.

— Теперь ты видишь, как ты слаба? — Старик Варнус склоняется надо мной, и я вижу его длинную серую бороду с застрявшими крошками, насмешливые выцветшие глаза. Шелестит тёмно-зелёная мантия, залатанная в дюжине мест.

Давление посоха ослабевает — похоже сейчас он вновь решил отвлечься на очередную лекцию. И это хорошо, хоть какая-то передышка.

— Конечно, магистр, — смиренно говорю я и в тот же миг переворачиваюсь на спину, возвращая себе хоть какой-то контроль над ситуацией.

Когда я просила судью найти мне боевого мага, который мог бы обучать меня, я думала, что представляю себе, что такое боевая магия.

Но три дня назад, на рассвете, когда Варнус впервые явился в поместье и грубо вытащил меня из постели, без всяких церемоний, я поняла, что знаю слишком мало. Когда несколько минут спустя я лежала лицом в грязи на тренировочной площадке, а старик стоял надо мной и потешался, я, наконец осознала, что не знаю вообще ничего.

— Академическая выучка, — фыркнул он тогда. — Красивая, изящная и абсолютно бесполезная против того, кто хочет тебя убить. То, чему вас учили в академии, подходит лишь для эффектных демонстраций.

А я самонадеянно пологала, что аккуратные шары света, которые я могла создавать и бросать в неприятеля. впечатлят Варнуса, я ведь была лучшей на курсе, и даже слегка гордилась собой когда-то, что сильно обгоняю других студентов в материализации силы.

Но он лишь посмеялся, без видимых усилий отражая мои жалкие снаряды. И это так сильно меня разозлило в тот день, что я поклялась себе освоить что-то получше так быстро, как это вообще возможно. Именно поэтому я последние две ночи практически не спала, сосредоточившись всецело лишь на одной задаче. Материализации чего-то гораздо более разрушительного, чем студенческие шары.

Я хорошо запомнила его слова:

— Эмоция — это топливо, — сказал он на второй день, после того как я промахнулась мимо него в двадцатый раз. "Но ты швыряешься сырой яростью, как обезьяна — экскрементами. Научись придавать ей смысл. Свет может бить, только если имеет подходящую форму.

Форма. Вот что мне нужно было. Подходящая форма. У судьи дома я нашла книгу для старших адептов боевого факультета. Тысячи страниц подробно описывали процесс формирования множества различных форм боевых снарядов, от усложненных шаров с шипами, которые должны были пробивать металлическую броню. до щитов, способных отражать любые атаки, в том числе и магические.

Дрожащими от нетерпения пальцами, я пролистала древнее пособие почти до конца, пока не нашла то, что мне нужно. Головокружительно сложное строение копья сразу привлекло мое внимание, и в эту же секунду я поклялась себе, что воспроизведу эту форму и утру нос старику…

И теперь пришло время демонстрации.

Сосредотачиваю свет в невероятно тонком лезвии, создавая точнейший мысленный образ. Острие из кристаллизованного света, спиральные канавки на древке, крошечные руны устойчивости — я вложила в эту форму всю свою ярость, всю злость, все отчаяние и всю решимость. Весь запас истинного света, что был в моем распоряжении.

И у меня получилось.

Из моей руки вырывается алый сгусток сконцентрированной и управляемой ярости, в который я вложила всю свою боль. Он мгновенно превращается в копьё, летящее прямо в грудь старика.

Я успеваю увидеть мелькнувшее удивление в его глазах. Впервые за всё время нашего знакомства. Конечно, он отражает атаку, но уже не так быстро. Моя стрела пробивает первый слой защиты и рассекает его мантию на рукаве, оставляя дымящуюся дыру.

Варнус не говорит ни слова. Просто медленно проводит пальцами по обугленным краям. Потом на его морщинистом лице расползается улыбка.

— Клянусь Сынами Света, это восхитительно! — рявкает он. — Ты наконец-то создала сложную боевую материю из эмоции! Знаешь, сколько магов не могут этого даже после трех лет обучения?

Я не могу сдержать гордой улыбки и с моих губ уже готовы сорваться слова о том, что у меня был хороший учитель…

Но вдруг слова похвалы обрываются, и Варнус мгновенно мрачнеет:

— ...но ты всё ещё медленная!

Прежде чем я успеваю вдохнуть, в его руке сгущается чистый красный свет. Это происходит так естественно, словно свет сам хочет ему подчиниться — не борется, не сопротивляется, просто течёт, формируя идеальную сферу.

Удар.

Я снова на земле, но теперь в десяти метрах от прежнего места. Боль пронзает плечо. Камни в Охранных Пилонах — трёх обсидиановых монолитах по периметру — трещат от напряжения, поглощая большую часть силы. Но даже остатка хватает, чтобы выбить из меня дух.

Едва зрение перестаёт плыть, я вижу, как Рольф срывается с места.

Варнус даже не смотрит. Делает шаг в сторону и бьёт навершием посоха в подколенное сухожилие. Рольф падает как подкошенный.

— В тебе тоже есть свет, молодой человек, — старик тычет посохом в грудь Рольфа. — Но ты бросился на Верховного боевого мага, имея только ярость. Я убивал таких сотнями во время Северных войн. Глупец.

Северные войны. Двадцать лет назад Варнус командовал огненными легионами императора. Потом отказался выполнить приказ о "зачистке" мятежной деревни. — Там были только женщины и дети. Варнус сложил полномочия и ушёл в изгнание.

20

Ариана

Стою перед зеркалом, пальцы дрожат на застёжке жемчужного ожерелья. Мамино — холодное, тяжёлое. Изумрудное платье струится шёлковой волной, но я чувствую лишь, как мёртвый кристалл отца прожигает кожу через тонкую ткань корсета. Я не решилась его спрятать или выбросить, поэтому ношу с собой, замирая от страха каждый раз, когда вижу на себе взгляд отца.

Но все это не важно. Главное, что сегодня на ужине будет Дарий.

Отец обмолвился за завтраком — между глотками чая. Но я видела, как его взгляд скользнул по моему лицу, цепкий, словно скальпель. Проверял мою реакцию?

Я постоянно задаю себе один и тот же вопрос. Работает ли подделка? Заметил ли отец хоть что-нибудь?

Спускаюсь вниз, каждая ступенька отдаётся эхом в груди. В прихожей голоса — первые гости.

Останавливаюсь. Глубокий вдох. Выдох. Улыбка. Маска идеальной дочери магистра встаёт на место с почти слышимым щелчком.

— Магистр Кассия, — делаю реверанс, корсет впивается в рёбра. — Как я рада видеть вас.

Седовласая женщина окидывает меня острым, колючим взглядом. Её серые глаза всегда казались мне слишком проницательными, словно она препарирует душу.

Нет… Заставляю себя отбросить эту иллюзию. Она ничего не знает...

Но почему же под этим взглядом так тревожно?

— Ариана. Ты чудесно выглядишь, дитя.

— Спасибо. — Легкая учтивая улыбка. Я знаю, что выгляжу прекрасно, несмотря на бессонные дни. Взаимность Дария даёт новые силы.

Следом за Кассией входят магистры Торн и Крейв — члены имперского комитета, почти равные отцу по могуществу. Раньше они у нас не бывали…

Вдруг мысли ударяются о стену, когда я, наконец, вижу его…

Мир замирает. Звуки приглушены.

Мой Дарий.

Вглядываюсь в любимые черты. Пытаюсь поймать его взгляд, но он словно нарочно не смотрит. Что-то изменилось. Скулы стали резче. Седая прядь у виска — или игра света? Под глазами тени — он не спал, как и я…

Но это всё ещё он, мощный, уверенный, опасный. В каждом движении скрытая сила мага, способного сровнять с землёй квартал. Сейчас эта сила приглушена.

Наши взгляды встречаются.

И я тону в омуте его голубых глаз. Вижу усталость, напряжение, и что-то ещё — тёплое, живое, только для меня. Любовь. Она всё ещё там, пульсирующая как тайный сигнал.

Губы растягиваются в улыбке, но я одергиваю себя.

— Мастер Ранвейр, — голос отца разбивает момент. — Рад, что вы смогли найти время.

— Магистр, — Дарий склоняет голову.

Проходим в столовую. Я слева от отца, Дарий в дальнем конце стола. Стараюсь не смотреть, но взгляд находит его: рассеянно теребит салфетку, плечи напряжены. Он тоже старается не смотреть.

— Ариана, дорогая, ты не пробовала новое вино? — голос Кассии звучит сквозь вату.

— Что? Простите... Да, превосходное.

Кассия приподнимает бровь с видом охотницы. Мой бокал нетронут.

Подают устрицы. Вкуса не чувствую. Всё внимание на Дарии — как он сжимает ножку бокала, как напряжена его челюсть.

Дверь открывается. Входит высокий мужчина в чёрной мантии, резкие черты, шрам через левую щёку.

— А, Корвин, — кивает отец. — Присоединяйтесь.

— Прошу прощения за опоздание, магистр Амонтис.

Он занимает место справа от отца. Место, где раньше сидел Дарий.

В этом человеке что-то неправильное. Ощущение опасности, как от змеи, готовой ударить. Взгляд оценивающий.

Почему отец приблизил его? Больше не доверяет Дарию?

— До меня дошли слухи, — продолжает Корвин, взгляд скользит по мне.

Не взгляд мужчины. Взгляд мясника, прикидывающего, как начать разделку. Я отворачиваюсь, подавляя дрожь, но чувствую — он всё ещё смотрит. Кожа покрывается мурашками.

— Будто бы Ноктиан виделся с императором. Тайно...

— Об этом не здесь, — обрывает отец.

Разговор сворачивает на нейтральные темы. Но я чувствую, как напряжение нарастает.

Дарий смотрит на меня глазами, которые ничего не выражают. Взгляд, где была любовь, теперь холоден, пробирает до костей.

Может я ошиблась? Неужели поддельный кристалл не работает? Неужели я всё испортила?

— ...печать почти готова, — пробивается голос Торна. — Теперь у нас есть ресурсы...

— Император будет доволен, — отвечает отец и встаёт. — Господа, прошу в мой кабинет. Дамы нас извинят.

Мужчины — Дарий, Корвин, остальные — уходят. Я остаюсь с Кассией. Она рассказывает о фолиантах для библиотеки. Я киваю, улыбаюсь, изображаю интерес, хотя все мысли не здесь.

Через минуту извиняюсь — голова разболелась, нужно за лекарством. Ложь льётся легко.

Выхожу из столовой, снимаю туфли. Босые ноги беззвучно касаются мрамора. Крадусь по коридору к кабинету отца, сливаясь с тенями. Слуги заняты ужином.

Подслушивающие нити, вшитые в мантию отца, всё ещё работают. Сосредотачиваюсь, настраиваюсь на их частоту, и...

— …Ноктиан зашёл слишком далеко. — Голос отца жёсток как удар кнута. — Он вооружается, собирает людей. Мои информаторы докладывают об активности в поместье.

— Предлагаю действовать немедленно. — Это Корвин. В голосе предвкушение. — Безмолвные готовы. Отличная возможность испытать их.

Безмолвные? Сердце пропускает удар.

— Стереть поместье с лица земли, — приказывает отец. — Вместе со всем содержимым.

— Магистр... — голос Дария напряжён, как струна. — Ноктиан стар и не опасен. Возможно, стоит оставить его? Его знания...

— Я не привык повторять приказы, мастер Ранвейр. — Каждое слово отца — капля яда. — Или вы не готовы сделать такой пустяк, после всего?

Пауза.

— Нет, магистр. Приказ будет выполнен.

— Отлично. Корвин пойдёт с вами. Возьмёте три десятка безмолвных. Выступаете через час.

Звук отодвигаемых стульев — они идут!

Бросаюсь прочь, на середине коридора замираю. Надеваю туфли. Делаю вид, что просто проходила мимо. Дверь распахивается, мужчины выходят.

— Ариана? — взгляд отца — два сверла, ввинчивающихся в череп. — Я думал, ты с гостями…

21

Аника

Скрестив ноги на холодном каменном полу, пытаюсь унять дрожь в руках. Накопленная за часы сила клубится в груди раскалённым узлом, рвётся наружу.

Достаточно. Я знаю — этого хватит, чтобы разорвать проклятые браслеты. Осталось лишь дождаться абсолютной тишины, когда Шардин погрузится в глубокий сон в своём особняке, когда никто не услышит треск ломающегося металла.

Закрываю глаза. Втягиваю воздух полной грудью.

Раз.

Мысленно прощупываю браслеты, исследую их структуру — сложное сплетение древних рун, вгрызшихся в металл, опутавших его невидимыми цепями, что связывают мою силу.

Два.

Там! В месте, где руны сходятся — микроскопическая трещина. Едва различимая, но достаточная для прорыва.

Три.

Внезапно воздух в зале густеет, становится вязким. Трудно дышать.

Ещё не успеваю направить накопленную мощь, как меня пронзает ощущение — словно невидимый кулак врезается под дых. Безмолвные вздрагивают. Все как один. Сотни окоченевших тел дёргаются в едином спазме, будто сквозь них пропустили разряд молнии.

Глаза распахиваются сами.

Они начинают двигаться. Медленно, неуверенно, словно вырываясь из кошмарного сна длиною в вечность. Головы дёргаются резкими, механическими рывками — как у сломанных марионеток. Следом разворачиваются плечи, затем торсы.

Ледяной ужас пронзает насквозь.

Они просыпаются. Боже, они действительно просыпаются.

Один из безмолвных делает шаг. Неловкий, спотыкающийся, будто заново учится ходить. Белый балахон колышется, сползает, обнажая ветвистые чёрные вены на бледной коже.

Лица их не выражают ничего. Глаза выглядят так, словно их залило чёрной плёнкой. Они незрячие, но, кажется, видят. И когда взгляд одного из них падает на меня, меня прошивает страшный холод.

Однако в следующее мгновение он отворачивается к массивным дверям, ведущим на улицу, воздевает руку вверх и следует к выходу, увлекая за собой несколько десятков таких же, как он.

От этой безмолвной слаженности всё внутри сжимается в тугой комок.

И тут я вижу в дверях Дария и ещё какого-то человека в бездонно чёрной мантии. Безмолвные подходят к ним и опускают головы в поклоне. Спустя мгновение человек в чёрной мантии словно отдаёт безмолвный приказ, и все снова вздрагивают, приходят в странное движение, дёрганое, но целенаправленное. Я успеваю поймать взгляд Дария, сперва он смотрит на младенца, его лицо вздрагивает, потом переводит взгляд на меня. Короткий, словно отчаянный взгляд. А в следующее мгновение он ускользает из виду, следует за безмолвными, которых увлекает вперёд человек в чёрной мантии. Двери захлопываются.

Медленно, остальные безмолвные, словно продираясь через густой кисель, начинают стягиваться к центру зала. К металлической колыбели. К резервуару, из которого поднимаются клубы удушливого чёрного тумана.

Сотни фигур в балахонах смыкаются вокруг младенца в плотное кольцо, сжимающееся с каждым мгновением.

Валериан лежит неподвижно. Красноватое свечение вокруг его крошечного тела как будто разгорается сильнее. Кажется, моя накопленная сила даёт ему защиту!

Я смотрю на толпу, постепенно окружающую Валериана, и вдруг понимаю, что это может быть моим шансом.

Сейчас, когда меня окружают сотни безмолвных, единственный шанс, и его надо использовать.

Сейчас.

Накопленная сила вырывается сама, без моего участия — как прорвавшаяся плотина, как извержение вулкана. Алый свет обрушивается на браслеты изнутри, бьёт с яростью загнанного зверя. Металл раскаляется добела, светится нестерпимым багровым пламенем. Руны вспыхивают одна за другой, трещат, осыпаются искрами.

Боль!

Такая боль, что крик едва не вырывается помимо воли.

Но в следующую минуту, сердце наполняется облегчением и сразу становится легко дышать. Браслеты трескаются. Глубокая трещина змеится по раскалённому металлу, ветвится, расползается паутиной. Ещё мгновение! Ещё самую малость!

Падаю на бок, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Браслеты изуродованы трещинами, почти разорваны — но всё ещё держат. Искорёженные обручи по-прежнему сковывают запястья.

Почти. Проклятье, почти получилось.

Безмолвные движутся, закрывая меня от глаз надсмотрщиков.

Действовать. Немедленно. Я сосредотачиваюсь на трещине, которую мне удалось проделать, и чудовищным усилием воли направляю в неё яростный сгусток красной силы. Трещина увеличивается, браслеты начинают искриться, причиняя мне боль при каждом движении. Наконец, я ещё раз бью в ту же точку, и один из браслетов перестаёт искриться, и я чувствую, что давление воли Шардина ослабевает ещё сильнее. Теперь я почти свободна.

Заставляю себя подняться. Ноги подгибаются. Хватаюсь за холодные прутья, подтягиваюсь.

Не обращая внимания на боль в руке. Собираю столько силы внутри себя, сколько могу. Это жалкие крохи. Направляю их в замок клетки. Старый механизм — обычное железо. Щёлкает. И поддаётся.

Дверца распахивается с протяжным стоном.

Неужели я сделала это?

Выхожу из клетки на дрожащих ногах. Ледяной камень обжигает босые ступни. Пятнадцать метров до колыбели. Между мной и Валерианом — живая стена безмолвных.

Начинаю пробираться сквозь них.

Вблизи они ещё чудовищнее. Запах бьёт в нос — приторно-сладкий аромат разложения, пропитанный чем-то химическим. От одного вдоха желудок выворачивает. Случайно задеваю одного плечом — холодная, восковая плоть, абсолютно лишённая тепла жизни. Под откинувшимся капюшоном — искажённая посмертная маска.

Протискиваюсь между фигурами, стараясь дышать реже. Одна внезапно дёргает головой. Пустые глазницы обращаются ко мне. В тёмной глубине ворочается нечто тёмное, чужеродное. Серые пальцы поднимаются к моему лицу, зависают в сантиметре. Из провала рта — хрип, нечеловеческий звук.

Замираю, не смея моргнуть.

Рука опускается. Существо отворачивается.

22

Лейла

Всю ночь я не сплю. После ухода Варнуса вчера вечером сижу над проклятой книгой для адептов, пытаюсь понять структуру щита. Страницы расплываются перед глазами, руны уже сливаются в бессмысленные узоры.

Однако я даже не думаю сдаваться, и к третьему часу ночи, когда луна уже клонится к горизонту, что-то вдруг щелкает в голове.

Щит — это не стена. Это сеть. Тонкая паутина из переплетенных нитей света, которая отклоняет удары, а не принимает их на себя.

Первая попытка — жалкое мерцание, которое гаснет через секунду. Вторая держится три. К рассвету могу удерживать тонкую пленку света целых десять секунд. Она дрожит, искрится, готовая рассыпаться от любого прикосновения, но она есть!

Рольф находит меня в саду на рассвете. Я сижу на траве, пытаюсь удержать щит хотя бы еще немного. Пот струится по спине, руки дрожат от напряжения.

— Что ты делаешь? — Его голос звучит беспокойно.

Щит, когда я отвлекаюсь на Рольфа, сразу гаснет. Откидываюсь на траву, хватаю ртом воздух.

— Учусь защищаться. Варнус велел освоить щиты. Ты разве не помнишь?

Он садится рядом, трогает розовую метку на груди через рубашку. Она пульсирует — я чувствую отголоски этой пульсации в собственной груди.

— А можешь показать мне еще раз, как ты это делаешь?

Собираю остатки сил, выстраиваю нити света. Щит вспыхивает — кривой, неровный, но настоящий.

— Красиво, — говорит он просто. — А у меня не получается ничего… Можешь мне помочь?

И тут я вспоминаю, что и Рольфа Варнус не оставил без задания. Я так увлеклась своей задачей, что лишь мельком объяснила ему, что надо делать, а сама погрузилась в книгу, позабыв обо всем.

Сажусь прямо, изучаю его внимательно. Чувствую кипящую в нем силу, которую он почерпнул от меня, в виде бушующей стихии, беспокойной и неконтролируемо ревущей внутри его тела.

— Не выпускай ее наружу, — говорю я, вспоминая слова Змея из давних времен в Пустоши. — Удерживай внутри. Сожми. Сконцентрируй в одной точке.

— Я пробовал, как ты говорила, но у меня ничего не выходит, — сжав зубы говорит он.

Он закрывает глаза, хмурится. Метка на его груди горит ярче, чем обычно.

Задумываюсь на минуту, глядя на мощные кулаки Рольфа, и мне в голову приходит идея, которая, возможно, в случае с Рольфом сработает лучше.

— Знаешь что? Не нужно концентрировать силу, как я говорила раньше. Возьми меч и попробуй перерубить этот ствол.

Он чуть хмурится.

— Но это невозможно.

— Попробуй.

Он быстро поднимается, вытаскивает свой меч из ножен и подходит к поваленному дереву.

Ударяет изо всех сил и прорубает ствол на четверть.

— Крепкая, я же говорил… — говорит он досадливо.

— Еще раз, — говорю я.

Он наносит еще один удар и меч снова входит на четверть, не больше.

Вижу, как на его лбу выступает пот от напряжения. Дерево толстое. Разумеется, невозможно перерубить такой ствол мечом, я это знаю и он это прекрасно знает.

— А теперь попробуй собрать всю силу, что ты накопил, и вложить ее в этот удар. Направь в кулак. Не выпускай — просто перемести. Как будто переливаешь воду из кувшина в чашу. Сила будет двигаться сама, главное не подталкивай ее, а предложи ей перейти туда, куда тебе надо, твердо, но без давления.

Рольф послушно закрывает глаза и несколько мгновений как будто сосредотачивается.

Вижу, как его руки начинают светиться едва заметным красным светом.

Он наносит удар, и я вижу, как этот удар перерубает толстый ствол пополам.

Рольф с изумлением смотрит на то, что сотворил, открыв рот. Потом смотрит на свои руки.

— Это… Это я сделал? — спрашивает он, кажется, не веря в то, что видит. Ты помогла мне?

Я мотаю головой.

— Ты, — улыбаюсь я, вставая с земли. — А теперь пойдем отдыхать. Завтра мы утрем нос нашему учителю.

Пока я объясняла Рольфу, что надо делать, я успела, кажется, понять кое-что важное и для себя.

Перед сном, уже лежа в кровати, я материализую безупречный щит, ярко сияющий во мраке комнаты. Он стабильный, и я вдруг осознаю, что могу держать его столько, сколько захочу — он будет гореть, пока внутри меня не выгорит весь истинный свет. И помогло мне именно то, как я видела со стороны, как Рольф перераспределяет свет внутри себя.

Засыпаю я с улыбкой на губах, предвкушая изумление Варнуса, когда он увидит наши с Рольфом успехи.

Но наутро он не приходит разбудить меня.

Весь день я жду его появления. Каждый шорох за воротами заставляет сердце биться чаще. Но старик так и не является. Ни утром, ни в полдень.

А к вечеру, когда судья уже возвращается домой, что-то начинает меняться в самом воздухе поместья.

Я пытаюсь поговорить с ним, но он заперся в своем кабинете и не выходил с тех пор, как вернулся. Приказал домашним его не беспокоить.

Первыми неладное чувствуют лошади. Они бьют копытами, ржут тревожно. Конюхи пытаются их успокоить, но безуспешно.

Я выхожу на улицу, с замиранием сердца ощущая странную тревогу разлитую вокруг.

Потом начинают гудеть защитные столбы. Три черных монолита по углам поместья вибрируют с такой силой, что земля дрожит под ногами. Руны на них пульсируют тревожным красным светом.

Солдаты выбегают из казарм, натягивают на ходу кольчуги, хватают оружие.

— Первый отряд — к северной стене! — рычит капитан. — Копейщики на позиции!

Я выхожу во двор. Хаос. Слуг спешно выводят через задние ворота — женщин, детей, всех, кто не может держать оружие. Остаются только солдаты и те, кто готов сражаться.

У главного входа в дом вдруг вижу Варнуса. Едва узнаю его. Он здесь! Но выглядит... иначе. Потрепанная мантия, в которой я привыкла его видеть, заменена темно-синей с серебряной вышивкой. Борода аккуратно подстрижена. Посох отполирован до блеска.

Почти торжественно. Церемониально. Как будто он готовится к последнему параду.

Рядом судья Ноктиан, бледный как полотно.

23

Фигуры выходят из тени деревьев. Одна. Две. Десять. Двадцать. Больше. Все в светлых балахонах с глубокими капюшонами, скрывающими лица. Движутся медленно, размеренно. Синхронно. Как один нераздельный организм.

От одного взгляда на них веет холодом. Не физическим — другим. Тем самым холодом, который я чувствовала от черных камней в Пустоши. Холодом скверны. Холодом смерти.

И тут я вспоминаю сон, который видела недавно… Именно эти существа были там, тянулись к моему ребенку…

Первый мучительно быстро достигает защитного барьера окружающего поместье. Золотые руны вспыхивают. Воздух искрит от напряжения.

— Он не сможет пройти, — шепчет Ноктиан. Ни одному живому существу это не под силу.

Но в следующее мгновение, словно насмехаясь над словами судьи, он проходит сквозь барьер.

Просто идет дальше, словно и не было никакой преграды.

— Боги... — выдыхает кто-то из солдат.

— Щиты не работают! — кричит другой.

Капитан не теряется:

— Стальная стена! Рубите по шеям! Головы долой! Кем бы ни были эти твари, мы их порубим на куски!

Лучники со стены безостановочно стреляют в идущих тварей, многие стрелы попадают в цель, но те словно не замечают этого, продолжая упрямо идти вперед.

Когда они подходят ближе, вдруг, с шага, твари переходят на бег и с нечеловеческой ловкостью начинают карабкаться на стены. Все происходит так быстро, что я едва успеваю сделать два судорожных вдоха.

Первый удар защитника стены — рука отлетает в сторону. Но тело продолжает карабкаться и уже попадает внутрь и сразу устремляется к генератору защитного поля поместья. Отрубленная конечность дергается на траве, пальцы скребут землю, подтягивая ее вперед.

Второй солдат рубит по шее еще одного.

Обезглавленное тело делает еще три шага. Падает. И поднимается снова. Без головы тянется руками вперед, словно ей приказывает чужая воля. Тварей все больше, они облепляют ревущий генератор своими телами и словно вгрызаются в него, пытаясь повредить. Темная кровь струится из них, покрывая руны, а в следующее мгновение ров генератора прекращается.

Все прибывающие и прибывающие твари наваливаются на первого солдата всей массой. Десятки рук хватают за доспехи, за горло, за лицо. Его крик — пронзительный, полный ужаса — обрывается влажным хрипом.

Должен быть способ. Должен!

Концентрирую свет в ладони. Формирую копье — острие из чистой сконцентрированной ярости. Метаю в голову ближайшего противника.

Вспышка. Запах паленой плоти.

Он падает… И уже не встает.

— Свет! — кричу изо всех сил. — Только свет их убивает! Бейте светом в головы!

Но у солдат нет моего дара. Они могут только рубить сталью.

Рольф уже рядом. В руках настоящий боевой меч. Розовая метка на груди пульсирует. Он замахивается — я вижу, как сила перетекает в его руки. Удар.

Голова безмолвного слетает с такой силой, что врезается в стену. На траве остается черная маслянистая лужа. Не кровь — скверна. Та самая скверна. Тело больше не пытается встать.

— Словно черные камни, — шепчу я. — Эти твари пропитаны скверной.

Метаю копье за копьем. Каждое попадание в голову — минус один враг. Но их слишком много. Они лезут через ограду, карабкаются по стенам, словно пауки.

Варнус тоже выстреливает один заряд за другим, но все происходит так быстро, что я понимаю, нам их не одолеть втроем. Что-то противопоставить может только Рольф, я и Варнус, остальные лишь только зря погибнут в этой битве. И их все больше и больше.

И тут вижу его.

На холме за оградой стоит человек в черной мантии. Капюшон откинут. Лицо жесткое, словно вырезанное из камня. Тонкие губы, острые скулы. А глаза...

Глаза — две черные дыры, в которых плещется живая тьма.

Он поднимает руку. Все безмолвные замирают. А потом начинают двигаться быстрее, целенаправленнее.

Варнус бледнеет так резко, словно из него выпустили всю кровь.

— Мастер Корвин, — шепчет он. — Первый боевой маг Совета. — Нам конец…

— В дом! — Варнус оборачивается ко мне, хватает за плечо. — Немедленно прячься! И забирай всех.

— Я могу помочь! Мой свет работает!

— УХОДИТЕ! — В его голосе звучит приказ, твердый и властный.

Но я упрямлюсь. Метаю еще одно копье. Еще один безмолвный падает.

Корвин на холме улыбается безобразной улыбкой. Медленно поднимает обе руки.

Между его ладонями сгущается тьма. Не просто тень — живая, пульсирующая чернота. Она растет, закручивается в спираль.

Он опускает руки, направляя на ворота.

Черный сгусток срывается вперед со свистом.

Удар.

Ворота просто исчезают, превращаются в пар. На их месте — дымящаяся воронка. Края оплавлены, земля почернела.

Варнус сбрасывает мантию. Под ней — легкая кольчуга, вся покрытая рунами. Он выходит вперед, поднимает посох.

— Амонтис прислал своего пса! — Голос старика разносится по окрестностям. — Что ж, получай!

Посох вспыхивает. Не учебным светом наших тренировок. Это огонь чистой, накопленной десятилетиями ярости. Огненные стрелы — сотни! — срываются с навершия. Воздух раскаляется. Земля под ногами Корвина плавится в стекло.

Черный маг поднимает руку. Щит из тьмы. Огонь бьется о черноту, шипит, искрит.

Варнус усиливает натиск. Пламя меняет цвет — красное, белое, синее. Жар такой, что моя одежда едва не загорается даже на расстоянии.

Корвин смеется, и словно исчезает.

Он появляется перед Варнусом так быстро, что глаз едва может заметить это перемещение. Удар ладонью между лопаток. Старик падает на колени, кашляет кровью.

— НЕТ!

Рвусь вперед, но сильные руки перехватывают меня поперек талии. Рольф. Он тащит меня к дому.

— Пусти! Варнус, я должна ему помочь… Но он словно не слышит.

— Все отходим! — рычит он. — Шевелите ногами, слышали что сказал Варнус?!

Оставшиеся в живых солдаты плетутся за нами, включая капитана, у которого разбито все лицо, рука застыла и болтается будто плеть.