Прекрасный вечер

Город Цзясюэ стоял у подножия зелёных гор, окружённый рисовыми полями.

В этом красивом и спокойном месте жил чиновник Чжан Юн со своей женой, госпожой Лян. Она была известна не красотой, но кротким нравом: всегда опрятна, приветлива с соседями и отличалась умением игры на цине. По вечерам тихая мелодия наполняла двор. Соседи, проходя мимо, останавливались послушать и кивали:
— Вот гармония в доме, вот добродетельная жена!

Но со временем спокойствие стало ему в тягость. Пиры, вино и песни влекли его всё чаще. После службы Чжан Юн шёл не домой, а в квартал удовольствий у северных ворот. Там улицы были освещены фонарями, пахло благовониями, а девушки в ярких одеждах звонко смеялись и танцевали. Особенно полюбилась ему певица по имени Жухуа из Павильона Магнолии. В её обществе Чжан забывал о своей тихой жене, глядя на алые губы красавицы.

— Господин Чжан, — Жухуа сидела рядом с Чжан Юном и в очередной раз подлила ему вина, — когда вы со мной, улыбка не покидает моего лица. Но стоит вам уйти, и сердце моё тяжелеет.

Чжан Юн вздохнул и обвёл пальцем край чаши:

— Жухуа… ты знаешь, как я к тебе привязан. Но у меня есть жена.

Жухуа тихо засмеялась. Она приблизилась, и её влажные губы почти коснулись его уха:

— Если платье испорчено, его можно заменить на новое. В ваших руках власть, господин Чжан.

Чжан Юн нахмурился, но промолчал.

— Кто станет спрашивать, если госпожа Лян вдруг заболеет?

— Ты говоришь об опасных вещах, Жухуа. Но сердце моё уже давно не принадлежит жене…

Жухуа мягко коснулась его руки кончиками пальцев и улыбнулась:

— Тогда пусть цинь замолчит, и в твоём дворе зазвучат новые песни!

В последующие дни Чжан Юн становился всё более задумчив. Госпожа Лян каждый вечер подносила ему чай и тихо спрашивала о делах на службе. Он отвечал, что сейчас много работы, он пишет важный доклад.

Как-то вечером Чжан Юн вернулся домой и был необычайно ласков. На губах его блуждала лёгкая улыбка, а голос звучал мягче, чем обычно. Он позвал жену в сад, где ещё стояли поздние хризантемы.

— Твоя музыка прекрасна, но ты так утомляешь себя игрой на цине. Поэтому я решил приготовить для тебя лекарственный отвар для укрепления здоровья.

Госпожа Лян посмотрела на него, в её взгляде мелькнуло смятение, но тут же сменилось улыбкой:
— Никогда прежде ты так не заботился обо мне. Но если это сделает тебя счастливее, я выпью его.

— Сыграй для меня, пока я грею воду, — сказал Чжан Юн, отводя взгляд.

Госпожа Лян достала свой цинь и положила его на каменный столик в саду, установленный там специально для неё. Она села прямо, слегка склонив голову. Её тонкие пальцы осторожно легли на струны, и мгновение она сидела неподвижно.

Чжан Юн присел к жаровне, где вода уже начинала подрагивать мелкими пузырьками, и вынул из рукава маленький свёрток. В нос ударил аромат лекарственных трав. Его рука дрогнула именно в ту секунду, когда зазвучали первые звуки циня.

То были прозрачные, хрустальные фань-инь, словно вечерний ветер погладил листву бамбука у ограды. Музыка потекла плавно и спокойно, и постепенно звуки стали более низкими и насыщенными. В какой-то миг мелодия изменилась: лёгкие переливы повторились, будто на цветущий сад внезапно пролился мелкий летний дождь. Затем вновь вернулось умиротворение: протянулось мягкое глиссандо, перешедшее в аккорд, который продолжал звенеть в воздухе даже тогда, когда госпожа Лян убрала руки со струн.

И тогда госпожа Лян, не отрывая взгляда от инструмента, тихо произнесла:

— Прекрасный вечер хорош именно тем, что он не вечен.

Чжан Юн поднёс ей чашу с горячим отваром.

— Вот, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Чтобы ты оставалась здорова.

Она взяла чашу. Фарфор дрогнул, звякнув о длинный ноготь.

Чжан Юн отвернулся, чтобы поправить жаровню. Он боялся смотреть на жену. Боялся, что его сердце предаст.

Госпожа Лян сделала глоток.

— Вкус странный, — сказала она спокойно. — Но так и должно быть с лекарством.

Выпив всё до капли, она снова провела пальцем по струнам.

— Послушай, — шепнула она, не поднимая глаз. — Этот вечер уже не вернётся. Но он прекрасен именно поэтому.

***

Прошёл месяц. В доме чиновника Чжан Юна всё изменилось.

Слуги шёпотом говорили: госпожа Лян скончалась от внезапной болезни. А вскоре в ворота дома вошла новая хозяйка. Это была Жухуа из Павильона Магнолии — теперь она шла подле Чжан Юна, одетая в алое платье, будто в насмешку над трауром.

Соседи дивились поспешности. Ещё не увяли хризантемы на могиле прежней жены, а в доме уже зазвучали новые песни.

Но странное происходило с цинем, принадлежавшим госпоже Лян. Его струн никто не касался, и всё же по ночам слуги говорили, что из опустевшей залы доносится тихая мелодия — как будто сама покойная хозяйка всё ещё продолжала играть.

Жухуа ходила по комнатам поместья, как уже полноправная хозяйка дома. Как-то раз взгляд её упал на лакированный столик, где лежал цинь госпожи Лян. Чжан Юн так и не убрал его, и даже время от времени протирал с него пыль. Он строго запретил кому-либо ещё прикасаться к инструменту.

Но сейчас Чжан Юна дома не было, и любопытство пересилило осторожность. Жухуа села за столик и провела пальцами по струнам. Звук вышел сначала грубым — инструмент словно протестовал. Она нахмурилась и попробовала снова. Она не играла так искусно, как прежняя хозяйка, но ведь сама была певицей и кое-что знала о музыке. Мелодия складывалась простая, но приятная на слух.

Жухуа улыбнулась, вообразив себя хозяйкой и этого инструмента тоже.
— Хм… — прошептала она. — Что ж, если в доме теперь я госпожа, то и твой голос будет принадлежать мне.

Но стоило ей произнести эти слова, как струны отозвались вовсе не тем аккордом, который она хотела сыграть.

Жухуа вздрогнула и резко поднялась, но инструмент продолжал звучать, хотя её руки уже не касались струн.