Презренное Чувство

Презренное Чувство

I/IV

Шуббу стал величайшим из всех городов среди Чёрной Земли и Сплетения Рек. Исполинские стены из камня, по коим в вершине проехать могли сразу две колесницы, не сцепившись осями своих укреплённых по ободам бронзой колёс, точно панцирь речной черепахи хранили покой и богатство его горожан, серебро и каменья жрецов и владетелей Энки. Золочёные храмы, дворцы в самоцветах и мраморе стен, исполинские статуи, синяя в золоте краска ворот с звероглавым хранителем Шуббу, аш-ширрушем. Город славы, богатства и роскоши. Город силы, могущества, власти.

Утнапишти Аргон Сто Смертей, сын Экидду Сурового, стал тем первым, кто волей богов изъявил свой указ возвести иккурашт до небес, равным коему нет и не будет под солнцем. Срок правления был его долог, и сил и богатства в подвластных их граду уделах в избытке велось – и строительство началось.

Поначалу селяне и люд пастухов потекли как живая река на то место скорбей – проливать пот и кровь в возведении стен и столпов иккурашта. Но потом Аргон понял, что собственный дом подточает он этим вот действом – тем беря от сохи сыновей, занимая их тяжким трудом не в земле, уменьшая все подати в храмы – и свой взор обратил на полудень.

Говорят – есть глупцы, кто толкует, что сам человек неспособен возвесть эти тверди камней, что вздымаются ныне у Шуббу – что всё это деянья богов, кто спустились на землю из блеска своих колесниц, и всей силой небес извлекли из тех недр эти глыбы песчаника с лавой, что застыла в стекло в позабытые ве́ки времён. Ха-ха-ха! – посмеялся бы всякий из Шам, кто свидетелем был этих лет, этих многих десятков кругов дуновения Шхемти – когда три утнапишти подряд обращали свой взор к Танешшу́фт-н-Ишаффéн.

Город серых скорбей, город горя и слёз – таковым был в тот час ненасытный зверь Шуббу, кто как пиявка к ноге присосался к чужим берегам, запустив свои щупальца дальше иных – забирая всё больше. Кровью, потом и воплями многих людей необъятного Моря Песков были строены три величайших средь всех иккурашта владетелей Энки…

«Жалость – презренное чувство» – говорил ему с детства отец. Шиккумешт это твёрдо запомнил с тех пор, как родителя сверг в поединке отец Сабаан, ставший новым вождём дома Шам. Его собственный рок – тому лучший в той истине голос.

Шхем Двупрочная Кость был вождём рода Шам много лет – до того, как он принял тот вызов к двубою от Афу-узетта Безмолвного – от отца этой вот…

Говорили, что Шхем был дурным вожаком… Пусть сгниют без огня все их кости, проклятых злословцев – кто вот так толковал сподтишка. Разве мог быть иным у них вождь – когда годы уже, за десятки зим прежде того, чем и сам Шиккумешт увидал солнца свет, к ним с полуночи стал приходить горький рок, что обрушился некогда в Море Песков трижды хуже дыхания Шхемти, Миров Сотрясателя…

Повелители севера вместе с жрецами молились иным из богов – не таким, как на юге. Разве что устрашавшая всех ядовитая бездна Манат там и там почиталась едино, и пронзительным шёпотом тихо звучала в проклятиях тех и иных. Детям Моря Песков сроду не было дела до всех их божков – этих Тлаштли, Аштар, Этиманки и прочих – чьи слепые столпы изваяний торчали в стенах просмердевших смолой древа марра святилищ под бронзовой сеткой чешуй черепиц. Их богами была Мать Песков, сотворившая мир и людей, и всех тварей под солнцем – и неистовый Шхемти, Миров Сотрясатель, и дающий сок жизни Ашурис, с иным именем чтимый на севере в землях реки́ – и огромное сонмище прочих, кого не обчесть за два дня, пока солнце бежит над простором.

Но всегда надо помнить, что боги бывают порой голодны…

Ур-Каме́шш, Ла́ггуш, Ка́туш, Ашша́мти, Нимму́р… Города северян точно рой чёрных мух облепили когда-то все реки, своим глинобитным и каменным сме́рдивом стен затворив в себе люд, заточив в своих твердях из бронзы и дерева. Всё добро, все ремёсла, плоды всей земли истекали туда, в ненасытную пасть этих ро́ищ людей, поглощавших сие точно лев антилопу. Из себя же они исторгали лишь полчища воинов, чья голодная бронза мечей и серпов забирала опять и опять порождённые прочими блага.

Детям Моря Песков вовсе не было дел до их дрязг, пока много веков как владетели этих твердынь враждовали. Пусть сшибают свой лоб и ломают хребет прочим недругам их утнапи́шти в коронах из золота с мертвенным блеском камней из породы аббар и ушемти. Кой им прок до того, что творится в их смрадных обителях срама с гордынями, в этих каменных стойлах ослов, кто зовутся людьми и позорят людскую породу.

Городов было много. Но Шуббу стал главным из них, самым первым, сильнейшим, опаснейшим.

Год за годом воители Шуббу и прочих ему покорённых твердынь всё настойчивей шли в необъятное Море Песков. Год за годом всё больше племён исчезало в боях или в недрах обозов пришельцев с полуночи – вереницей закованных в древо колодок на бронзу гвоздей покорённых рабов непрерывно бредя в караванах на север. Там, где ждала их тенью громада растущего ввысь иккурашта – и лишь первого, жившего гибелью тысяч людей.

Это были суровые годы, как молвили деды их племени. Войны шли беспрерывно, везде – не осталось удела, куда не пришла бы нога чужаков, спустошавших их родину с севера, стаей шедших на юг за живой говорящей добычей волков. Караваны обозов с рабами шагали назад, орошая свой путь кровью ран их мужей и слезами их жён с дочерьми, уводимых в колодках к полуночи. Там их ждали ворота великого Шуббу, чьи широкие створы как глотка гиганта вторгали в себя чужаков, поглощая тех заживо в недрах растущих до неба твердынь иккураштов. Ибо даже по смерти от рабства труда их не ждал там покой – так как трупы скончавшихся слуги владетеля сразу ложили в раствор меж камней, черепами и рёбрами прочно скрепляя гранит и ракушечник твердей.