Приказано исполнить. Часть 2

Глава 1. Злосчастная шкатулка

– Прогуляемся по улице, дорогой? – спросила меня бывшая начальница, направляясь в прихожую.

– Почему бы и нет?! – помог я ей надеть пальто, прикрыв глаза от вкусного запаха цветочного парфюма, исходящего от её одежды.

Майор взмахнула кольцами волос, высвобождая их из–под кашемирового воротника, и они рассыпались по её спине роскошными золотыми волнами.

– По–моему, я всё–таки в Вас влюблён! – очарованный ею в который раз, открылся я.

– Боже, лейтенант, какое признание! – заулыбалась начальница, а в серых игривых глазах зажегся огонёк услады от этих слов.

Выйдя во двор, я учтиво предложил ей руку, взяв меня под которую, она двинулась вперёд, задавая направление нашей прогулке.

– Вы не мёрзните? – спросил я майора, задумчиво шагающую по заснеженному тротуару в зимних сапожках на невысоком каблуке и зажимающую борта пальто свободной рукой.

– Нет, милый, на улице не холодно, да и ты меня греешь лучше любого костра! Я просто задумалась о том, что было дальше.

– И что же было дальше?

Я сидела на скамье подсудимых в зале суда и рассматривала стены, столы, паркетный пол. Всё было коричневого цвета, даже та скамья, на которой я сидела. И только лишь кресло судьи было темно–серым. «Как иронично и жизненно одновременно! – подумала я про себя. – Коричневый – цвет отходов, – это именно то, через что мы здесь проходим и как себя ощущаем. А серый – цвет тоски. Должно быть скучно вести все эти разбирательства, когда ты ментально отстранён и не чувствуешь ничего ни к пострадавшему, ни к обвиняемому. Цвет тоски и безразличия судьи».

А вот следователь, ведший дело, так остервенело ненавидел наркоманов и наркоторговцев, что ему было не до скуки! Он нервозно брюзжал слюной, приписывая мне обвинения во всех смертных грехах перед судьёй и Богом:

– Я взял подсудимую с поличным прямо у выхода из дома, в который она со своими дружками проникла со взломом. В кармане её пальто мной был обнаружен коробок с 6 граммами кокаина. А это статья: хранение наркотиков в крупном размере! Вопрос лишь в том, держала ли она его для собственного употребления или на сбыт. Как бы то ни было, всех преступников причастных к наркотикам, которые убивают себя и растлевают молодое поколение, следует сурово и жёстко наказывать! Ей светит от 3–х до 10–ти лет лишения свободы в колонии строгого режима с исправительными работами! Там этой дряни и место! Это я ещё не учёл незаконный вход на чужую собственность! Наркоманка чёртова! Как только земля таких носит?!

– Следите за выражениями! Вы находитесь в зале суда! – постучала молотком о подставку судья.

– Прошу прощения, Ваша честь, но моя толерантность заканчивается там, где начинается дорожка из кокаина! – высказался следователь, приложивший немалые усилия, чтобы суд надо мной и остальными ребятами, что присутствовали на той вечеринке, не затягивался и состоялся в течение месяца от задержания. Уж очень не терпелось ему спасти от нас общество!

Слева от меня восседал защитник, нанятый капитаном. Сам капитан расположился позади в последнем ряду, вместе с подполковником, который давал показания о том, что в тот вечер, перед тем, как меня взяли с наркотиками у взломанного дома, я была с ним в ресторане, и не строила коварных планов по незаконному проникновению или сбыту порошка. Он также упомянул, что не замечал за мной неадекватного поведения под воздействием дурманящих средств.

– Молодой человек, – обратился подполковник к обвинителю, – посмотрите на эту прекрасную молодую особу. Разве она похожа на преступницу или наркоманку? Любому дураку понятно, что запрещённое вещество ей подбросили товарищи!

– Выходит, её друзья – наркоманы? – переиграл обвинитель.

– С кругом общения этой милой дамы я не знаком, но раз она была приглашена в особняк с целью отдохнуть, то предположу, что люди, присутствовавшие там, были ей знакомы. И кто–то из них, заприметив полицию, второпях сбросил препарат в карман её верхней одежды. Вы прекрасно знаете, что я уважаемый старший офицер и не стал бы лицемерить перед законом, но за девушкой не было замечено преступных наклонностей.

Следующим на допрос вышел капитан, заверявший суд в том, что никогда не видел меня принимавшей или передававшей кому–либо наркотические вещества, и тем более – не участвовал в этом лично. Его явление перед обвинителем было сложным. Руководитель отдела по борьбе с наркотиками, капитан был вынужден выступать в защиту жены, обвиняемой в их хранение и сбыте. Он то зеленел, то краснел как помидор. Его голос был резким и грубым – самозащита от позора, который он понёс из–за меня. Даже не глядя в мою сторону и ни разу не навестив меня в камере предварительного заключения, он делал всё, чтобы вытащить меня. И в зале суда держал речь достойную мужа и мужчины.

– Верно ли утверждение о том, что Вас самого допрашивали и проверяли на предмет хранения наркотиков? – начал обвинитель с самого больного.

– Абсолютно верно! Беспричинно и беспардонно! За что я подал в суд на следователя, оскорбившего меня беспочвенными подозрениями. Весь свой карьерный путь я боролся с преступлениями, связанными с наркотиками, и женился я на женщине достойной восхищения, а не поругания. Она служила в армии, а до момента задержания была успешной студенткой академии МВД и трудилась помощницей инструктора–кинолога в таможенной службе. Всем прекрасно известно, что её верхняя одежда висела на вешалке в прихожей, а коробок, который был найден в кармане, принадлежал этому наркоману, влюблённому в неё, некогда служившему в пехоте, так называемому, Пехотинцу. Испугавшись полиции и желая отомстить за то, что она вышла замуж, он сунул наркотики в карман её пальто.

Глава 2. Отречение милого

По окончанию судебного разбирательства, конвой отвёл меня в широкую камеру, где мне надлежало дожидаться отправки в исправительное заведение. Тюремная комната не имела окон и была мрачной, серой, с железной дверью, столом посередине и койкой почти у самого туалета.

Я чувствовала тяжесть на душе, тьму в самом сердце и глубокое огорчение и злость на ту несправедливость, что наблюдала в зале суда. Мне бы хотелось выплакать весь этот негатив, да только ком рыданий застрял где–то в районе живота, и не желал подняться выше.

«К тебе защитник!», – оповестила грубая конвоирша и уселась в угол камеры, чтобы оттуда надзирать за ходом встречи.

Железная дверь отворилась, и в комнату зашёл мой адвокат. Мы сели за стол и, положив ладонь поверх моей руки, он опечаленно поджал и без того еле заметные губы: «Мне очень жаль! Я сделал всё, что мог!».

Я не ответила ни слова, ведь у меня их просто больше не нашлось.

– Мы подадим на апелляцию! – продолжил адвокат.

– А смысл?

– Мне кажется немного странным, что судья осталась глуха к тому факту, что шкатулка была расписана матерью Пехотинца. Отвёртка дала показания о том, что видела улику в его руках, и абсолютно никто из свидетелей не смог опровергнуть принадлежности шкатулки этому парню. К тому же он признался, что сидит на наркоте. А вот его заявление о том, что это Вы поставляли их ему, осталось также неподтверждённым. Я считаю, что Вас осудили несправедливо! – искренне возмущаясь решению судьи и желая помочь, сжал он мне крепче руку.

– На то Вы и мой адвокат, чтоб быть на моей стороне, даже если суд считает иначе. Спасибо за поддержку! – холодно ответила я, ничего не чувствуя.

– Да нет же! Я подозреваю, что судья подкуплена! – наклонился он ко мне и прошептал свои подозрения на ухо.

– Так разберитесь с этим, да поскорее!

– Конечно! – вскочил защитник из–за стола и покинул камеру.

Следующей посетительницей, желавшей попрощаться со мной, была Отвёртка.

– Подруга! – бросилась она ко мне с объятьями и разрыдалась. – Прости меня за такую подставу! Я ж и правда не знала!

– Я сама не должна была приходить на ту вечеринку, – всё также отстранённая от внешнего мира, бездушно ответила я.

– Как ты можешь оставаться такой спокойной? Тебя ж несправедливо осудили! Это чистой воды предвзятость судьи!

«Не переживай, домушница, и тебя ещё посадят!», – вмешалась в разговор нахальная конвоирша.

– А эта стерва права! – обратилась ко мне подруга. – Это я должна была сидеть за грехи прошлого, а не ты, честная славная девочка!

– Уже как есть! – грустно опустила я глаза. – Постарайся больше не попадать в передряги и не общаться с теми, кто связан с криминалом!

– Я не такая, как ты, Искра! Ты умная, красивая! Ты поступила, работала, вышла замуж! А я – беспородная дворняга, которая только и может, что общаться с себе подобными.

– Так изменись! Всё в этом мире меняется! Посмотри, где я оказалась со своим умом и красотой! А у тебя есть шанс улучшить свою жизнь! Обещай мне, что не упустишь возможности выбиться в люди! – крепко прижала я к себе родного человека и чуток оттаяла от мерзлоты потрясения от решения суда.

– Обещаю! – промолвила она, ответив взаимными объятьями.

Уставшая морально от всего произошедшего, я прилегла на твёрдую железную койку и, свернувшись калачиком задремала. Мне приснилось поле, то самое, где счастливая я собирала цветы для нашей с фермером кухни. Тогда, я ещё не знала, что жду от него ребёнка, но ощущала безграничную радость внутри себя. Аромат фруктовых деревьев, лёгкий летний ветерок, лучи солнца, греющие тело – всё было восхитительно, пока я не увидела, что он привёл в наш дом бессовестную сучку.

«Вставай! – толкала меня в бок конвоирша. – Посетители у тебя!»

Я открыла глаза и увидела в другом конце комнаты капитана вместе с подполковником. Надзирательница вновь ушла в свой угол наблюдения, а я, вялая спросонья, села на край койки и взглянула на своих посетителей. Я так долго ждала, что супруг навестит меня, что не верила своим глазам, вот только смотреть на него мне было очень нелегко и жутко стыдно.

«Подойди сюда, сейчас же!» – рявкнул на меня капитан.

Как обычно, растерявшаяся от его внезапного приказа, я поспешила исполнить мужнину волю, а подойдя достаточно близко, получила такую оплеуху, что едва удержалась на ногах. Не давая мне и секунды на то, чтобы прийти в себя, капитан схватил меня выше локтя и, наклонив вперёд, нанёс удары ладонью по шее:

«Я тебе сколько раз говорил, держаться подальше от домушницы!» – яростно приговаривал он, отвешивая мне шлепки.

«Прошу, отпустите девочку! – вмешался подполковник, стараясь высвободить меня из хватки капитана. – Она итак достаточно наказана!», – ослабил он руки моего обидчика.

Глава 3. Солнце во мраке

По прибытию в исправительное учреждение я была провожена местными контролёрами в карантинное отделение, где подверглась полному телесному обыску, а те немногие вещи, что я имела при себе, были изъяты на хранение, на время срока. В течение нескольких дней я проходила комплексное медицинское обследование, результаты которого чётко фиксировались в моей амбулаторной карте. Свидания и разговоры по телефону на время карантина были запрещены. Наверное, так даже было лучше, ведь одиночество, печаль и чувство страха не отпускавшие меня всё это время, лечились надеждой на то, что там, за бесконечными решётками и железными дверьми, ко мне рвётся и ожидает кто–то родной.

За сутки до перевода в обычную камеру меня повторно препроводили в кабинет психолога, которая днём ранее составила мой психологический портрет и исключила суицидальные наклонности, агрессию и психические отклонения. Рядом с ней сидела молодая врач мне неизвестная. Обе смотрели на меня внимательным, оценивающим взглядом.

– При поступлении сюда, санитар зафиксировала у тебя синяк и лёгкий порез на правой скуле. Откуда они взялись? – спросила зрелая психолог.

– Я уже говорила, что споткнулась и ударилась лицом о край стола в судебном изоляторе, – выгородила я капитана, простив за побои, которые не оправдывала, но понимала их истоки.

– Знаешь, в женской тюрьме всё не так как в армии или в мужском исправительном заведении. Тут никого не гнобят за сотрудничество с администрацией, медперсоналом и начальством. Напротив, здесь такая связь поощряется сокамерницами. Можешь сделать первый шаг к налаживанию отношений с нами, сказав сейчас правду.

– Я правду и говорю!

– А у меня есть версия от конвоирши, присутствовавшей в суде, что это муж тебя обидел.

– Какое это имеет отношение к медицинскому осмотру и моему нахождению здесь?

– Мы вносим любые отклонения в твою медицинскую карту. Её копия вместе с остальными важными сведениями о тебе будет передана твоему супругу. Но не стоит его бояться! Если он бьёт тебя, то этим займётся полиция.

– Вы уже внесли травму при падении. К чему снова этот вопрос?

– Ты беременна, – с ошеломляющим известием вступила в беседу молодая докторша. – Я гинеколог, изучавшая твои анализы и результаты осмотра, что проводила моя коллега. Если муж регулярно бьёт тебя, то ты обязана подать на него заявление, потому что от этого тоже зависит, где будет содержаться дитя после рождения: с отцом или в доме ребёнка.

– Что Вы сказали? Я беременна?

– У тебя срок около пяти недель. Разве ты сама не заметила задержку?

– Да, но я винила в этом стресс. Наверное, в анализах какая–то ошибка! Понимаете, мой муж… не способен зачать, а кроме него у меня не было мужчин.

– Значит, ты «залетела» от святого духа! – неприятно сморщилась психолог.

– Я прошу разрешения пройти повторный осмотр, – обратилась я к гинекологу. – У супруга варикоцеле, его сперма плохого качества и не в состоянии оплодотворить яйцеклетку.

– Плохое качество сперматозоидов не исключает возможности зачать ребёнка. Тут скорее случай играет роль или Бог, кто в него верит, – объяснила она мне, улыбаясь. – На повторный осмотр мне понадобится разрешение, а пока что ответь на вопрос: «Муж проявляет насилие в доме?».

– Нет, – отчётливо ответила я, внутри расцветая, как первый подснежник, пробившийся к свету из–под талого льда. Мне сложно было поверить в услышанное, но по моим щекам текли невидимые слёзы счастья и надежды, что я вновь обрела.

Вернувшись в карантинную камеру, я прислонила свои ладони к животу, и взглянула на них, слегка трясшихся от восторженного волнения. Я закрыла глаза и позволила себе зарыдать. Наконец–то ком горечи и боли, застопоренный в горле, поднялся вверх и вылился слезами из глаз. Я плакала о своей судьбе, о несправедливости осуждения, о капитане, о плоде в моём чреве, которого совсем не ждала, но безумно желала. «Как же так? – говорила я с небесами. – Внутри меня малыш, а я внутри железной клетки! Куда мне его принести? В дом ребёнка при тюрьме? Отдать мужу, не любящему детей, или его неприятной мамаше? Как он будет расти без меня? Нет, нет, надо выбираться! – сделала я глубокий вдох и открыла глаза. – Чего бы мне это ни стоило, я должна выйти отсюда раньше назначенного срока!».

Тем же вечером юная гинеколог, сумевшая получить разрешение на повторное обследование, подтвердила мою беременность.

– Через девять недель, если получится провести ультразвуковое обследование, то ты сможешь услышать, как бьётся его сердце.

– Сердце моего малыша! – засияла я.

– Да, только я здесь работаю совсем недавно, взамен той, что осматривала тебя, – врач наклонилась ко мне и прошептала. – Опыта работы в тюрьме у меня немного, но я уже успела заметить, что беременным здесь несладко. Мы обязаны следовать протоколам, которые порой бесчеловечны. Для тебя это может означать дефицит медицинской помощи, поэтому постарайся иметь деньги на личном счёту или заведи знакомства в администрации. Только так ты сможешь обеспечить себе спокойные роды.

Глава 4. Правде в глаза

Шагая по серому коридору в сопровождении грубой надсмотрщицы, то и дело кричавшей мне: «вперёд!», я понимала, что, на самом деле, ступала назад – обратно в казённое место, как в армию, из которой однажды так успешно сбежала к капитану. Только это заведение было куда страшнее и серьёзнее. Запястья стягивали наручники, а душу – оковы тяжелее. Я понимала, что в этом месте меня ждёт борьба за себя и своего дитя, день ото дня, до тех пор, пока мы не выберемся на волю, и я была готова защищать нас любой ценой. Знаешь, лейтенант, это одновременно естественно и удивительно, но когда женщина ждёт ребёнка, все её планы, мечты, страхи и опасения становятся связанными с ним, а собственные – отходят на задний план. Так было и со мной: после известия о малыше я отбросила самосожаление, и единственное, что занимало моё голову и сердце – намерение выбраться оттуда во имя здоровья и свободы сына, приснившегося мне. Боязнь тюремного заключения, что я испытала после суда, сменилась на страх за плод в моём чреве. Я должна была выносить ребёнка и никому не позволить навредить ему. Это было всё, что я ощущала в том коридоре!

Многочисленные двери темно–зелёного цвета, останавливали нас весь долгий путь. Издалека раздавались непонятные гулы и странный скрежет. На секунду я остановилась и прислушалась.

«Это подружки твои новоиспеченные тебя приветствуют!», – расхохоталась надсмотрщица, ещё раз напомнив мне в какую неприятность я попала. Мне вспомнился Пехотинец, судья и юрист. Я ненавидела их всех и теперь в моём списке на отмщение их имена были добавлены к фермеру. «Каждый заплатит мне сполна!», – мечтала я о расплате, ещё не успев отсидеть, но уже став кровожаднее к людям.

Конвоирша остановила меня у одной из камер, а открыв в неё дверь, впихнула внутрь, вручив комплект постельного белья.

Я ступила в большую зелёно–серую комнату, рассчитанную на шестерых заключённых. Как и в казарме, вдоль всей её площади располагались двуярусные койки. В конце камеры стоял обычный стол со стульями, и находилась дверь в душевую. Я прижала к себе бельё и, отыскав глазами свободную койку, двинулась к ней. Это был нижний ярус кровати, ближе всего расположенной к двери. Я тут же смекнула, что новенькие, пока не проявившие себя никак, ложились крайними, почти как в армии.

Положив одеяло с подушкой на тумбочку у койки, я начала заправлять матрац. В комнате со мной находились три сокамерницы. Две наблюдали за всем происходящим с верхнего яруса, а вот соседка снизу подошла ко мне вплотную:

«Ишь, волосы какие красивые! – взяла она в руку прядь моих волос. – Да это только пока не поседела, срок мотая!», – захохотала она полу–беззубым ртом.

Я посмотрела на сокамерницу, худую и похожую на крысу, и, не промолвив и слова, выдернула свой локон из её пальцев.

«Недотрога что ли?», – возмутилась она, а я вновь промолчала, вспоминая армейский опыт общения с сожителями.

– Слышь, курва, я с тобой разговариваю! – схватила она меня за плечо.

– Чего тебе надо? – ответила я, провернув ей запястье и оттолкнув назад.

– Ух, какая! А я подумала молчунья! – вновь захихикала она и села на край своей койки.

Я продолжила устилать постель, стараясь не нервничать и держать себя в руках, хотя признаюсь честно, лейтенант, мне было жутко от пристальных взглядов прожженных зечек.

– Тебя же Искра в армии прозвали, верно? – спросила круглолицая сокамерница сверху.

– Откуда знаешь? – удивилась я.

– От верблюда! – захохотала она.

– Девка – первоходка – впервые в тюрьме! Отстаньте от неё! – снисходительно улыбаясь, отдала приказ третья сокамерница, в которой, к своему ужасу, я узнала ту самую, мужиковатую бруталку из КПЗ, где я сидела после ареста. – Помнишь меня? – спрыгнула она с верхнего яруса.

– Помню, – ответила я.

– Как видишь, я верно определила, что ты наркоша и домушница.

– Я не то и не другое! Меня подставили, поэтому я здесь!

– А кого это волнует? Ты ж по этим статьям проходила! И теперь ты зечка, такая же как все тут. И ты, – провела она указательным пальцем по периметру камеры, – либо с нами, либо против нас!

– Я сама за себя!

– Таких понятий для новеньких здесь нет, дорогуша! Ну, если только ты не «опущенная», а, между прочим, наркоманок тут опускают, брезгуют и не любят! Ты хочешь быть изгоем – подстилкой для ног заключённых?

– Нет!

– Тогда мотай на ус! Мы все живём небольшими «семьями». Семья – это общак из нескольких баб. В этой камере мы втроём, а с тобой и вчетвером – семья. Каждая приносит в неё свой вклад и выполняет определённые задачи, взамен получая поддержку остальных. В нашей семье я – главная, потому как помощница «старшей». Ей я отдаю процент от всего, что приносится в общак, остальное делю между вами так, как посчитаю нужным. Это понятно?

– Кто такая «старшая»?

– Многоходка с авторитетом, которая в прочной связи с администрацией. Она в отдельной камере сидит, хоть жрёт и работает со всеми. Такая баба должна уметь улаживать конфликты, поддерживать порядок, быть тонким психологом. Другими словами делать за надсмотрщиц их работу! Ты интересовалась, откуда нам известно твоё служебное прозвище – от неё. Перед тем как новеньких распределить по камерам, камандирши советуются со «старшей», рассказывая ей историю новоприбывшей, включая детали дела. От неё зависит, в какой компании окажется новенькая, чтоб не было стычек и безобразий, но чтобы и по иерархии была не выше остальных.

Глава 5. Защищающая пешка

Слова Считалки, открывшие мне глаза на собственную глупость и чрезмерную доверчивость, хлестанули кнутом по спине. Я поняла, что прожив всё это время с капитаном, я стала настолько податливой и послушной, что потеряла бдительность и потребность мыслить своей головой. Всё, чтобы муж ни говорил мне, я принимала за чистую монету, не считая нужным перепроверить или подвергнуть сказанное конструктивной критике.

Мне всё же было сложно поверить, что милый был замешан в плане юриста засадить меня за решётку, и вместе с нею подкупил судью. Однако он, взрослый и знающий мужчина, не раз наблюдавший судебные процессы в силу своей рабочий деятельности, не мог не заметить таких простых нарушений моих прав. И это был факт! Кроме того, он позабросил и позабыл меня. «Но зачем ему меня подставлять и от меня избавляться?», – размышляла я наступившим днём, пока строчила бесконечные метры жёсткой ткани, истерзавшие мне нежные пальцы.

Время шло, а я всё думала, что же ему сказать при встрече. Мне представлялась речь, что я говорила супругу, полная огорчения, боли, упрёка. В своей фантазии я смотрела ему в глаза и выговаривала всё, что думала о его предательстве. Злость поглощала меня настолько, что стежки на машинке были глубже и грубей. С другой стороны, я боялась осудить невинного человека, точно так же, как осудили меня. В конце же я решила поступить хитро! Не сказать ничего, а вывести самого на разговор. Я пожелала услышать его признание и увидеть угрызения совести в глазах, если она и правда была не чиста! А ещё, я захотела быть такой очаровательной, чтобы он пожалел о каждой минуте, которую провёл без меня.

Вернувшись в камеру после смены, я бросилась к тумбочке за косметикой и предметами гигиены. Не обнаружив шампуня, замотанного в полотенце, я стала поспешно искать его повсюду у своей койки, пытаясь вспомнить, не перекладывала ли куда личные вещи.

– Головомойку ищешь? – спросила беззубая соседка по койке, держа в руках мой флакон шампуня.

– Кто тебе позволил прикасаться к моим вещам?

– Мы семья – у нас всё общее!

– Верни! – рванула я бутылку, оказавшуюся пустой, из её рук. – Ты что, вылила его?

– Искупалась им! – нахально улыбалась она.

– Я его для свидания купила!

– С паклями пойдёшь! А то красивая слишком! К тебе вон мужик придёт, а мне без ухажёра ещё сидеть и сидеть!

– Ты, дрянь, – схватила я её за предплечье, – я тебе не «терпила»! За шампунь мне заплатишь!

– Да пошла ты! – плюнула она мне в лицо, за что получила пощёчину в ответ.

Разъярённая крыса набросилась на меня, схватив за волосы и рыча из зависти и злости. Я отбивалась, брюзжа слюной и выплёскивая в этой драке всё то, что накипело внутри и не могло найти выхода.

«В чём дело? Что тут происходит?», – растащила нас, приведённая в камеру с рабочей смены, Помощница.

– Смотрю у тебя разборки в хате! – заметила ей конвоирша, недовольно подняв одну бровь.

– Нет никаких разборок! Иди себе с миром! Адью! – помахала она ладонью надсмотрщице, покачавшей головой и заперевшей дверь.

«Вы чего, офонарели обе? – «раздала» она нам по губам неожиданным, резким движением кулака. – Тут я за порядком слежу, а вы мне репутацию подрываете, курвы!».

Я сплюнула кровь с разбитой губы, ненавидящая это место и всех его обитателей и желавшая мести тем, кто определил меня сюда. «Почему я должна была терпеть побои зечки? Почему мой ребёнок должен был подвергаться стрессу, испытываемому моим телом?», – кипела я про себя.

– Я просто красивой быть хотела и заняла у неё головомойку! – жалостливым тоном созналась скрюченная беззубая.

– Попросить надо было! – оскалилась я.

– Обсужу ваше поведение со Старшей и придумаем наказание обеим, – запрыгнула Помощница на верхнюю койку, окончив на этом разбирательство. – Я вас научу уважать мои порядки!

Помыв волосы кусочком мыла, я попыталась уложить их как можно аккуратнее. Непослушные, они разбегались волнами по плечам и ужасно злили меня. «Ладно!», – отчаянно промолвила я и накрасила губы, пытаясь замалевать образовавшуюся от удара трещинку.

«А тебе идут платья! Фигурка такая аппетитная! Странно, что кавалер твой от интимной комнаты отказался!», – сделала комплимент конвоирша, ведя меня в наручниках в камеру свиданий.

Меня же переполняли разные эмоции: обида и огорчение, волнение от предстоящей встречи, желание обнять капитана, а может быть ударить, внезапные сомнения и страх перед правдой. Я была беременна, и это был его ребёнок, но вопрос о том, как он воспринял это, не покидал головы.

«Стой! Руки за спину!», – освободила меня от «кандалов» конвоирша, и я смогла войти в камеру к гостю.

К моему удивлению за столом свиданий сидел вовсе не капитан, а его товарищ – старший лейтенант, который был свидетелем на нашей свадьбе.

– Здравствуйте! – вскочил он, учтиво заведя руку за спину и слегка поклонившись.

– Добрый вечер! – присела я на стул, удивлённая и оттого растерянная.

– Вы, наверное, ждали капитана? – чуть смущаясь и не зная, с чего начать диалог, спросил тридцатилетний парень.

Я опустила голову, не умеючи скрыть расстройства, потому что и правда ждала мужа.

Глава 6. Власть решать

– Лейтенант, а ты бы смог переспать с женщиной против её воли?

– Я не насильник, – коротко ответил я майору.

– А будь ты охранником в тюрьме, а она заключённой, вроде бы говорящей «да», потому что отказать тебе не может?

– Это то же насилие.

– Дорогой, а разве твоё самолюбие не будоражила бы мысль о власти над бесправной женщиной, что тебе была бы дана?

– Скорее, моё самолюбие страдало бы от осознания того, что женщина близка со мной не из желания, а из–за шантажа.

– То есть секс из власти тебя не заводит?

– Тот, что Вы описываете, нет, – твёрдо стоял я на своём.

– А я, как начальница, заставляла тебя, секретаря, быть со мной, или ты делал это добровольно?

– Вы брали меня не властью, а обольстительной женской хитростью!

– А что, если я скажу тебе, что использовала тебя, как пешку в шахматном раскладе, пользуясь своей доминантной позицией и твоей незащищённостью перед моим обаянием? Это тебя очень разозлит? Ты почувствуешь себя жертвой властной женщины?

– Я почувствую себя польщённым вниманием дамы, сыгравшую такую элегантную партию!

Майор самодовольно улыбнулась и, вглядевшись в зимнюю даль серыми, как льдинки, глазами, продолжила путь, чуть крепче уцепившись пальцами за рукав моего пальто.

Время шло, а с места ничего не сдвигалось. Защитник, так искренне обещавший мне восстановить справедливость после предвзятого суда, не отвечал на частые звонки, а старший лейтенант просто не появился в договорённый срок. От одиночества и череды измен меня частенько сковывала паника, но ещё чаще – ощущение отчаянья и безысходности.

– Значит так, шмары, подъём! – подняла меня и двух соседок Помощница, как–то раз вернувшаяся в камеру с поздней смены. – Я говорила со Старшей по поводу инцидента с шампунем, произошедшем в камере недавно, и мы приняли решение о наказаниях.

– Слышь «решалка», а меня–то ты чего подняла? Я в разборке не участвовала! – возмутилась Валютная с верхней полки.

– Так решение и тебя коснётся!

– Чего это?

– Того! Спускайся и слушай, – приказала Помощница. – Ты, Липучка, не имела права шампунь воровать – за то, будешь две смены пахать за кого скажут! А ты, Искра, вместо Валютной на дело пойдёшь!

– Что за дело? – напряжённо спросила я, понимая, что наказание не может быть чем–то приятным.

– Время от времени к нам в камеру стучит ночной охранник, чтоб отвести Валютную в свою коморку и утолить мужскую жажду. За сексуальные услуги он расплачивается настоящими деньгами. Надсмотрщица углядела, как вы, две курицы, клювами сцепились, и теперь хочет бабла за молчание перед начальством! Мы вместе со Старшей порешили, что ты нам их и достанешь, раз виновата в непредвиденных расходах.

– Я не проститутка! – взбунтовалась моя натура.

– Ты курва, из–за которой наша семья может попасть на красную дорожку в кабинет начальства, если конвоирша не ухватит свой кусок и разболтает ему всё. Поверь, лучше расставить ноги юному охраннику, чем быть нагнутой извращенцем.

– Но я беременна, – тихо ответила я, опустив глаза и наивно полагаясь на женское сочувствие.

– И что? Ребёнок мешает принять в себя член? И Старшей угодишь, и наказание своё стерпишь!

– Я ни в чём не виновата, чтобы быть наказанной! – осмелилась я воспротивиться. – Если бы Липучка не присвоила себе мой шампунь, никакой драки бы и не было!

– Но драка была! – припёрла меня к стенке Помощница и жаром гнева задышала мне в лицо. – Ты, видимо, забыла, что я тебе сказала: в семье я – главная и я решаю, кто, чем занимается и какой вклад вносит в общак. Я тебя вообще не спрашиваю, пойдёшь ты бабки зарабатывать или нет! Я тебе наказание назначила. Не сделаешь – опустим тебя неблагодарную и потом не жалуйся, если дитя потеряешь.

– Вы что, решили меня на пенсию справить? – вступила в разговор Валютная, недовольная решением Старшей.

Помощница ослабила хватку и повернулась к ней:

– Ну, до пенсии тебе ещё срок мотать! Не всем передавала! Угомонись и расскажи новенькой о предпочтениях охранника.

– Да пошли вы все! Сама разберётся! – забралась круглолицая обратно на верхнюю койку.

– Ну, сама, так сама! – развела она руками, посмотрев на меня. – Главное бабки раздобудь, а там хоть на голове стой!

Я снова легла, но заснуть уже не получилось. Внутри меня терзало чувство чего–то неприятного, мерзкого, грязного, чего мне вовсе не хотелось! Да и как нормальной женщине могло быть славно на душе от осознания того, что вскоре ей предстояло продаться в стенах тюрьмы за сущие копейки, которых там, за колючей оградой, хватило бы только на хлеб. Я противилась неизбежному – близости с незнакомым и, как мне казалось, грязным мужчиной, что осквернил бы моё тело, ждущее дитя, своим проникновением. Злоба и ненависть к тому месту и ко всем причастным к тому, что я находилась там, были настолько яростными, что выражались дикой изжогой. Я проклинала даже капитана, бросившего меня одну на произвол судьбы. Меня и нашего сына.

Глава 7. Два офицера

– Как прошло? – контролирующе спросила меня, вернувшуюся от охранника, Помощница.

– Ты деньги получила? Значит, прошло! – легла я на койку.

Последующие дни ничем не отличались от предыдущих. Подъём, проверка, работа, воспитательные занятия, свободное время, перекличка, отбой и, между всем этим, перерывы на питание. Я стала серьёзно задумываться о государственном адвокате, который бы защищал мои интересы взамен оплачиваемого капитаном, ведь тот совсем «залёг на дно». Подав заявление на такую гос. услугу, я не могла дождаться её превращения в реальность. Денег на частного защитника у меня всё ещё не хватало, а наблюдать за тем, как дни проходят в неволи я больше не могла. Одновременно с этим я по–прежнему искала способ больше подзаработать.

– Столько лоскутов ненужной ткани выбрасывается после смены! – поделилась я со Считалкой во время шахматной игры.

– Тебе–то что, не из твоего же кармана! – подметила Считалка, затянув сигарету.

– Не из моего, но могло бы в общий!

– Это как?

– Из этих лоскутов наказанные или желающие зечки могли бы шить простые матерчатые игрушки для детей. Сбывать товар за небольшую сумму можно бы было на рынках в бедных районах страны. Вырученные деньги класть на общий сберегательный счёт, «чёрный» конечно, средства из которого шли бы на наших нуждающихся заключённых: беременных, больных, одиноких, брошенных, старых.

– Тюремная касса взаимопомощи?

– Да! Ты – зечка со статусом. Ни при одной семье не состоишь. Всех знаешь и всеми уважаема. Протолкни идею в нужное русло! Процент с доходов обещаю.

– Молодец, девочка! Смотрю к советам моим прислушиваешься! Так и до Старшей недалеко! Только дело, придуманное тобой, опасное. За шитьём надсмотрщицы могут застать, да и кто будет осуществлять обмен товара на деньги?

– Надсмотрщиц, только очень проверенных, можно подкупить, а забирать игрушки и приносить нам деньги будет моя ладья - ночной охранник. Беру его на себя! Но мне нужна твоя поддержка изнутри!

– Поговорю с кем надо!

«Искра, к тебе посетитель через час! Мужик заказал короткое свидание! Готовься!», – прокричала конвоирша.

Моим неожиданным вечерним гостем оказался старший лейтенант, которого я уже и не думала увидеть.

– Здравствуйте! – обрадованный встрече, встал он, чтобы поцеловать мне руку.

– Вас долго не было! Я думала, Вы позабыли обо мне!

– Нет, что Вы?! Просто Ваше задание… Мне нужно было больше времени и финансовых ресурсов, чтобы исполнить его! – торопливо от волнения заговорил он.

– Исполнили?

– Да! – искренне заулыбался офицер и взволнованно сжал в руках фуражку.

– И что же Вы узнали? – довольная села я за стол и жестом руки предложила ему присоединиться. Он метнулся к стулу на полусогнутых коленях, счастливый тем, что смог услужить, и начал рассказ:

– Что касается Вашего защитника, то он ничем не выдающийся адвокат со средней оплатой услуг. За его спиной есть и проигрыши, и выигрыши. С судьёй, ведшей Вашей дело, ранее не пересекался в «залах Фемиды», как, собственно, и с майором–юристом, преподававшей у Вас юриспруденцию. В общем, он ничем не примечательный защитник, нанятый капитаном. А вот судья с майором – партнёрши давние. Несколько успешных дел в их общем резюме. Сама судья оформляет выход на пенсию, но за последний год вела несколько спорных разбирательств, типа Вашего, где не всегда решения были справедливыми. Я выяснил, через знакомого в налоговой, что деньги, причём большие, чем зарплата, перечислялись ею на счёт дочери, болеющей раком. Предположу, что судья брала взятки на больницу. Из–за её высокого статуса в юриспруденции, никто не посмел открыто заявить о нарушении презумпции невиновности на слушание по Вашему делу: ни прокурор, ни защитник, ни свидетели, никто! Поймите, в судопроизводстве своя иерархия и мафия.

– Ну что же, всё встало на свои места! Судья, выходящая на пенсию, жертвует репутацией ради денег на лечение дочери. Ей уже всё равно обвинят её в предвзятости и коррупции или нет. Спасение дитя важнее тех жизней, что она несправедливо погубила! Мотивы же юриста, мне, как девушке, итак были понятны – избавление от соперницы, женская ревность и зависть, человеческая злоба. Остальных «мошек», не рискнувших встать на мою защиту, даже рассматривать не стоит – трусы с угрызениями совести, как в случае «искренне сочувствовавших» мне прокурора и адвоката. А доказательства Вы мне принесли?

– Простите, но Вы же понимаете, что я делал это через людей, которых совсем не хочу подставлять, тем более что в суде эти доказательства не будут иметь силы, так как были добыты нечестным путём.

– Понимаю.

– Я думал о Вас всё это время! Ради Вас я готов на всё! Вас и ребёнка!

– Попросите приоткрыть форточку! Тут душно! – расстегнула я пуговицу на кофте, слегка приоткрыв аппетитное декольте, хитро раздутое на пуш–апе, одолженном у Валютной.

– Конечно!

«Под мою ответственность!», – обратился старший лейтенант к надсмотрщице, и вернул смущённый, но неотвратимый взгляд к моим прелестям.

Глава 8. Беседа со Старшей

Знаешь, лейтенант, выходя замуж юной, закрываешь глаза на недостатки человека и считаешь, что сможешь изменить его, смягчить своей заботой и любящим сердцем. В глубине души я полагала, что нежелание мужа иметь детей – этакая маскировка неспособности их зачать, и всё это время надеялась, что, узнав о моей беременности, он поверит в своё отцовство и примет малыша. Я думала, что любовь, что он вроде бы испытывал ко мне, растопит чёрствое сердце и перельётся на сына. Увы, теперь я понимала, что дело было вовсе не в его сомнениях или обидах на меня, а попросту в том, что не я, не ребенок ему были не нужны в качестве семьи. Капитану нужно было одно – мои услуги домохозяйки и следование ему в достижение цели, а целью был исключительно кинологический центр. Испытай он ко мне хоть немного душевного тепла, не оставил бы безжалостно в тюрьме. Теперь же образ супруга стал прорисовываться отчетливее в моей голове: холодный, беспринципный карьерист. Вот кем он был! И любовь его ко мне была такой же мёрзлой и меркантильной. А ещё я не понимала его измены! Я не могла себе объяснить, как и для чего, недавно женившейся мужчина, мог завести любовницу. Вот так просто! Ведь не прошло и полугода с того момента, как я попала в колонию. Неужели он настолько не ценил и не любил меня, что сразу бросился искать утешения в объятьях другой. А ещё, ты вряд ли поймёшь, дорогой, но беременной женщине тяжело и в обычных условиях, а уж в тюремных и подавно. И, несмотря на сердечную рану, причинённую супругом, меня больше заботили мысли о здоровье малыша.

Я перешла на второй триместр, и живот стал более округлым. Сыночек рос внутри меня, и я цвела как роза в саду камней. На деньги, заработанные непосильным швейным трудом, я оплатила дополнительное обследование у акушерки, которое должно бы было быть бесплатным, вот только в колонии всё далеко не так, как должно быть по бумаге. Аппарат ультразвукового исследования в тюрьму все ещё не доставили, и меня осматривали по старинке. Тем не менее, я ничуть не пожалела, ведь я впервые убедилась в том, что сердце ребёночка нормально бьётся. Тех эмоций и слёз бесконечного счастья не передать словами! Я безумно любила своё дитя, и ради него была готова на всё!

«После рабочей смены к Старшей пойдёшь, вызывает!», – шепнула мне строчащей, проходящая мимо, Помощница. Я кивнула в ответ.

Этой встречи я ждала уже давно. Она не могла не состояться, ведь Старшая прекрасно понимала, что своей идеей о пошиве игрушек, я набираю статусные очки среди заключённых, а это, хоть минимально и очень отдалённо, угрожает её главенствующей позиции. Кроме того, не иметь свою долю с дохода она не могла.

– Со Старшей ты поосторожней! – наказала мне Считалка, трудящаяся за машинкой слева. –Она – матёрая зечка, в прошлом кредитная мошенница, давно сидит на своём троне в этой колонии, набирая статус и расширяя границы общения с администрацией. Ты же, молоденькая девка, попавшая сюда по злому року, и у тебя, кроме мужа–капитана и меня, статуса чуть больше нуля. Она, вряд ли, рассматривает тебя, как серьёзную соперницу, и это тебе на руку! Твоя задача подтвердить её правоту и доказать ей, что метишь только в «помощницы»! Не лезь на рожон и не раскрывай конечной цели! Будь готовой делиться и слушаться её!

– Я думаю, она всё равно догадывается, что я желаю копнуть под её пьедестал!

– Конечно! В колонии – законы волчьи, и таких, как ты, желавших встать на её место, было немало. Или ты думаешь, ты первая, кто придумал гениальный план по нелегальному сбыту товара и по свержению Старшей за счёт поддержки зечек? Нет. Но она может разглядеть в тебе талантливую помощницу, которая пригодится в её делах.

– А что стало с теми, кто пытался сместить Старшую до меня?

– Опустили. И тебя опустят, а ещё и срока прибавят за нарушение порядка, и в карцере от души поколотят.

Я испуганно взглянула на Считалку.

– А ты думала? Сбыт игрушек означает, что ты используешь казённую ткань, из которой самовольно производишь товар на сбыт, а наличные деньги пускаешь по кругу среди зечек. Это статья, а то и несколько! Я же сказала, что дело твоё – рисковое! Если боишься – не делай, а делаешь – не бойся! Реши сейчас, пока не стало поздно.

Я горько сглотнула, и сердце облило холодным мрачным страхом. Конечно, я опасалась негативных последствий, но сама не подумала о том, что они могут быть так плачевны.

– А в чём мои предшественницы оступились? – решила я получше оценить все риски.

– Старшей становится та баба, которая решает проблемы обычных заключённых, уважает статусных зечек и ведёт обширное и крепкое сотрудничество с администрацией колонии. У тех, кто пытался пробиться вверх, был либо слабый план, либо недостаточно связей с начальством, либо амбиции нажиться на чём–то, не дав на лапу тем, кто может больно укусить. А самая большая их ошибка заключалась в том, что они вели открытую борьбу со Старшей, наплевав на иерархию, по которой сначала стоит «помощница». В тюрьме свои законы. Если старшая воспримет тебя, как помощницу, – будешь защищена. А воспримет как соперницу, – будешь уничтожена.

– То есть, мне нужна крепкая сеть для ведения бизнеса и показное стремление стать «помощницей»?

– Совершенно верно. А ещё в этой сети должны быть только те, кто умеет держать рот на замке, а ключ, запирающий замок – доля, которую ты грамотно должна распределить! А со Старшей – поиграй в доминанта и подчинённую, в Старшую и Помощницу.

– А как же та Помощница, что сейчас у власти?

Глава 9. Рисковое дело

Лишь будучи втянутой в задуманное дело, я поняла, как работает тюремная иерархия. Старшая сделала первый взнос из собственного кармана, оплатив услуги двух надсмотрщиц, под зорким взглядом одной из которых мы должны были шить одежду из дуплексированной ткани в ночную смену. Другая же обязалась оставлять ключи от того цеха, где намечалась работа и, собственно, предоставлять сам материал. Помимо этого были оплачены услуги завхоза, ведь именно он и должен был каким–то фокусом выделить нам рулон ткани на дело. Остальные задачи Старшая передавала через Помощницу. Лекала, по которым должна была шиться форма, были надёжно спрятаны в цеху, а список с покупателями – неким сообществом рыбаков–охотников, я должна была запомнить наизусть, а бумажку уничтожить.

Мне же предстояло выбрать женщин для работы в цеху. Хотя «выбрать» не совсем подходящее слово, скорее принять, так как Помощница с Валютной уже указали мне на тех, кого можно было считать надёжными. Это были зечки со статусом, вроде Считалки, и главы семей. Всего двенадцать женщин, которые не стали бы болтать. Я по–прежнему намеревалась создать кассу взаимопомощи из тех процентов, что оставались после всех раздач, и главы семей поддержали меня, отказавшись от процента за работу в пользу общака.

Заключительным нюансом в подготовке к делу был разговор с ночным охранником, которого мне было нужно заарканить. Это было ключевым моментом, так как по плану он был основным исполнителем, на долю которого выпадало вынести товар из здания тюрьмы, реализовать его и принести обратно деньги. Самым горьким было то, что, несмотря на основную роль в деле, никто не собирался платить ему достойных денег. Простыми словами, лейтенант, мне предстояло воспользоваться его доверчивостью и юным неокрепшим умом, чтобы достичь собственной цели.

– Тебе повезло! – начал он диалог, вызвав меня к себе очередной ночью.

– И в чём же?

– Мой командир одобрил тему дипломной, иначе не спасла бы она тебя от моего могучего члена!

– Не льсти себе и не путай! Ты меня не трахнул только потому, что отец ребёнка – капитан МВД, который оторвёт тебе всё могущество, если навредишь его потомству! С дипломом же я предложила помогать тебе за плату! Принёс первый взнос, как обещался?

– Принёс! – монетами насыпал он мне в ладонь неважные копейки.

– Что это?

– Деньги! Те же, что я платил Помощнице за сексуальные услуги Валютной!

– По–твоему, секс с проституткой и скандальный дипломный проект стоят одинаково? – возмутилась я.

– Ты бы губу закатала!

– Что ж, твой командир будет огорчен, узнав, что диплома не состоится, а ведь он, наверняка, надеялся и сам попочивать на лаврах славы за работу его самого успешного ученика! – вызвала я «слюну» соблазна на губах «зелёного» студента.

– И сколько ты хочешь?

– Среднестатистическую месячную зарплату, такую, как принято платить на воле.

– Да я сам получаю копеечную стипендию и минимальную почасовую оплату за те редкие ночи, что работаю здесь. Откуда у меня столько денег–то?

– Если ты читал моё дело, то знаешь, что в нём фигурируют очень известные личности, особенно судья с высокой репутацией и сотнями дел за плечами. Свою историю я могу отлично продать СМИ! А могу написать с тобой, сделав тебя её автором. Ты же, после сдачи дипломной, сможешь сам затолкать её в телек и газеты, и получить гонорар! И слава, и деньги, и дипломная!

– А чего сейчас им не продашь? Вот и выручила бы деньги!

– Потому что всему своё время. Начну афишировать дело сама, без адвоката и доказательств, так меня и заткнуть могут, те же самые люди, что судье проплатили моё нахождение здесь. Или следы подтереть, а то и журналюг подкупить! Я же желаю мести каждому, кто виновен в том, что я оказалась за решёткой!

– Говоришь, доказательств нет! А на чём тогда основывать дипломную работу? Лишь на твоих догадках?

– Твою работу мы начнём писать уже сейчас, пока я прибываю в этой колонии. Потом состоится суд, где тайное станет явным, и ты получишь свои доказательства прямо из «печки», в официальном виде! С ними делай, что пожелаешь! Иди сразу к СМИ или жди сдачи диплома. Дело твоё!

– Ладно, но у меня, и правда, нет таких денег!

– Пожалеть тебя что ли и сделать ещё одно предложение?

– Какое?

– Будешь кое–что делать для меня вместо месячной зарплаты!

– И что?

– Выносить отсюда партию одежды, сшитую нами, продавать определённым лицам и приносить обратно денюжку, из которой буду платить тебе два процента. Ты же ещё и в плюсе будешь!

– Ты что, очумела? – поперхнулся он. – Ты, малявка в исправительной колонии, хочешь незаконным делом заняться? Да если нас на этом поймают, обоим светит уголовная статья, а мне ещё и крест на будущей карьере!

– Да, это рискованно, но у меня уже всё схвачено и надсмотрщицы точно не станут поднимать шумиху. Они ж не дуры! За свой процент готовы рисковать! Зарплата в тюрьмах маленькая и лишний доход никому ещё не помешал. А я через пару сделок стану Старшей, и твоя работа пополнится красивой историей о тюремной Золушке, превратившейся в Принцессу.

Глава 10. Меньшее из зол

Меня бросили в маленькую конуру с откидной койкой, прикреплённой к бетонной стене. Потолок и пол тоже были из бетона, как и стол со скамьёй. В конце комнаты был санузел и маленькое окно, похожее на форточку за решёткой.

– Ты брюхатая, поэтому тебе даны поблажки: полагается постельное белье, и разрешаются прогулки по часу. Режим питания остаётся неизменен, а работать будешь в отдельном помещении для провинившихся. В отличие от остальных, тебе позволен дневной отдых на койке, – огласил мне правила штрафного отделения один из надзирателей.

– Вы вообще не имеете права помещать беременную женщину в карцер!

– Ты не в карцере, а в одиночной камере строгого режима. По сути это одно и то же, но беременных в штрафной изолятор определять нельзя, а вот сюда – можно. Так что на всё мы имеем право с официальным постановлением начальства, – ехидно ухмыльнулся он и запер за собой железную дверь.

Остаток ночи я провела в нервотрёпке и страхе. Вся соль наказания в той камере заключалась в холоде, исходящем от бетона. Я укуталась в постельное белье с головой и, жутко дрожа от мерзлоты и испуга, еле дождалась утра и подачи еды. Жаль, что слегка тёплая каша без соли и сахара едва согрела замёрзшее тело, но тогда я решила согреться зарядкой. Вскоре дверь камеры открылась и меня повели на работу. Только вместо швейного цеха, это оказалась кухня, где мне вместе с другими оштрафованными бабами пришлось перемывать огромные тяжёлые кастрюли, ползать по полу, протирая тряпкой каждый его сантиметр, и укладывать нескончаемую посуду по шкафам. После смены, недоспавшая и вымотанная за последние несколько суток, я вернулась в адскую камеру пыток.

– Дайте мне ещё одеяло для согрева. Я замерзаю, – попросила я надсмотрщика, сменившего предыдущего.

– Не положено, – буркнул он и втолкнул меня внутрь.

– А если бы я была твоей сестрой, ждущей ребёнка?

– Моя сестра сюда бы не попала, – безжалостно ответил надзиратель, закрывая дверь.

Однако через час он вернулся ко мне с дополнительным пледом и чашкой горячего чая:

«Ни слова об этом!», – прошептал он и покинул камеру.

Я с жадностью набросилась на чай, согревая о кружку холодные руки. Забравшись с напитком на койку и завернувшись во всё, что было под рукой, я размышляла о том, что происходило внутри меня. Злость, раздражение, почти иссякшее терпение – вот то, что, точно изжога, сжигало мне грудь, подступая к самому горлу. Хотелось кричать, тарабанить по стенам, рыдать, но я не тратила силы, стараясь направить их на согрев малыша в моём чреве. В обычном отделении колонии, я хоть как–то могла утолить капризы беременности: голод – компенсировать покупкой продуктов с личного счёта, смену настроения – сбалансировать беседой со Считалкой за партией в шахматы, а снять телесную усталость – лежа на, хотя бы тёплой, койке. Здесь я имела право только мёрзнуть. Отчаянье, волнение, расстройство, слёзы, обида за себя, все эти чувства притуплялись час за часом. А вместо них меня всё чаще жгла та самая изжога из злости и раздражения.

В штрафном отделение было запрещено звонить, писать письма, встречаться с кем бы то ни было. Связь с внешним миром была напрочь отрезана, да и внутри него никто со мной особо не общался. Я даже не знала, что случилось с остальными, кто помогал мне с левым пошивом. А ещё я хотела знать свои права, да только откуда, если из всей литературы мне разрешалась только Библия.

– Ты сможешь достать мне уголовно–исполнительный кодекс? – спросила я надсмотрщика, что был добр ко мне.

– Постараюсь принести в следующую смену, но и заберу с собой наутро, так что, если будешь читать, то ночью и при свете луны, ибо свет включать не позволено.

– Поняла.

Вечером того дня, он, действительно, принёс мне книжку с правами и обязанностями в исправительных учреждениях. Из неё я вычитала основы основ о том, что заключённый имеет право на безопасность и охрану здоровья, а ещё на уважительное обращение к себе. Вот только все эти красивые моменты были лишь буквами, впечатанными в бумагу. Подать жалобу, зечки тоже имели право, только жалобы эти шли через администрацию тюрьмы, и именно там, наверху, и решалось, какие из них дойдут до суда, а за какие зечка получит по зубам. Я понимала, что были у меня и обязанности, и что я нарушила внутренний устав, за что мне полагался штраф, однако моя беременность должна была быть учтена при его наложении.

Пытка холодом и тяжкой работой продлилась пять дней, а на шестые сутки меня повели к начальнику колонии, что и назначил наказание, нарушив мои права человека и женщины.

«А вот и наша зачинщица!», – гласно встретил он меня, сопровождённую в его просторный кабинет. Во всю длину комнаты на коленях и с наручниками за спиной стояли все двенадцать женщин, участвовавших в швейном преступлении. Растрёпанные и помятые, с синяками и царапинами, они, явно, провели последние несколько суток в штрафном изоляторе – тюремном карцере. Меня, точно так же, как и всех их, поставили на колени в ряд шеренги. Я взглянула на Считалку, что находилась от меня через трёх заключенных. Синюшная, с огромными мешками под глазами, она качалась неисправным маятником из одной стороны в другую.

– У женщины тяжёлое заболевание! Посмотрите на её состояние! Ей надо к врачу! – обратилась я к начальнику по поводу Считалки. – Вы закон нарушаете, держа её в изоляторе вместо лечебницы!

Глава 11. Из грязи в князи

И вот, после смерти сына, а вместе с ней и моей собственной, я всё же возродилась, как Феникс из пепла. Возродилась не сразу, и не совсем я, скорее новое подобие меня: отречённая, равнодушная, холодная, как та камера, в которой я его и потеряла. Обычные эмоции, словно упали из сердца в живот и бурлили там, создавая дискомфорт в моём теле, но более не волновали душу. На замену им пришло что–то ужасно мрачное, демоническое, чёрное. Несколько суток назад, я бы сама себя испугалась, но сейчас, это был тот мотор, который заставлял меня дышать и жить дальше.

Отлежавшая неделю в лечебнице, я была вновь сопровождена в кабинет начальника.

– Ну, что ж, теперь ты видишь, что бывает, когда не слушаются старших! А напиши ты заявление, как надо, и была бы возвращена в обычную камеру, – начал он сухой не эмпатичный диалог.

– Что нужно?

– Ух ты, а тон–то какой неприветливый стал. Я не виновен в том, что ты ребёнка потеряла. А нужно мне, как прежде, твоё заявление.

– Я уже написала Вам его.

– Не то, что я хотел. Ты берёшь на себя всю вину, а зечки тебя по–любому опустят, когда вернёшься в камеру. Ты ж их подвела – дело провалила!

– Я никого не подводила. Кому, как ни Вам, быть в курсе предательства, что стояло за сделкой. А разборка с сокамерницами – мои проблемы.

– Нет, это проблемы с дисциплиной в моём исправительном заведении.

– Я больше ничего не буду Вам писать, – ответила я холодным голосом.

Развернувшись, начальник ударил меня в лицо кулаком, и я упала на пол. Подойдя ближе, он нанёс мне несколько ударов ботинком по бёдрам и ногам.

– Ты ничтожная тварь и тут ничего не решаешь! Делай, что я говорю! Ты больше не брюхатая и я заставлю тебя исполнять все приказы, – сквозь зубы проговорил он мне. – Беспрекословно! Ты поняла?

Я просто лежала, ничего ему не отвечая и ничего не чувствуя. Даже боль от ударов была отдалённой и неважной.

– Сука, отвечай! – продолжил он избиения, пока я не закашлялась от удара в живот, перекрывшего дыхание. – В карцер её! В штрафной изолятор! – злобно выкрикнул он надзирателю.

Меня поместили в камеру, ещё тесней, чем была предыдущая. Бетонные стены были покрашены известью, и прислоняться к ним было запрещено. Койкой в течение дня нельзя было пользоваться, а стола со стульями не было вовсе. Это была ещё одна камера пыток, где было холодно, и нечем заняться в дневное время, кроме как ходить взад и вперёд. Счастливой, конечно же, в больших кавычках, меня делали восемь часов ежедневной занятости в изолированном швейном цеху, хоть начальник, сдержав обещание, поставил мне дневную планку в 14 униформ. Естественно, что такой объём пошива, я не могла охватить за смену, за что и получала дубинкой по телу. Вся в синяках и побоях, я по–прежнему стояла на своём и отказывалась писать ему объяснительную, закладывая остальных заключённых. Эта была принципиальная позиция из лютой ненависти к нему и из тюремной солидарности к сокамерницам. Я никогда не была стукачкой, и не собиралась становиться ей. Физическая боль, которую он причинял мне, была не так страшна, как быть опущенной, презренной остальными. Больше всего я боялась сломаться психологически, и страшнее всего было то, что я не знала, как себе помочь. Ни ручки, ни бумаги, ни доступа к коммуникациям с другими людьми у меня по-прежнему не имелось. Я очень хотела поведать миру обо всей несправедливости, что творилась в этих стенах, и мечтала наказать начальство за всё зло, причиняемое заключённым.

На третьи сутки карцера мне начало казаться, что я схожу с ума от холода, изоляции и боли, но тут за мной пришла конвоирша и, как ни странно, повела не в цех и не к начальству, а обратно в жилую зону.

– Меня возвращают?

– Ну, да, – удивилась конвоирша моему вопросу. – А, ты ж не в курсе! Тут такой скандал поднялся, – заулыбалась она.

– Какой?

– Главы семей, что вернулись из карцера неделю назад, собрали совет со статусными зечками, и всеми единогласно было решено Старшую снять. Ждут тебя, чтоб опустить её. Теперь она толчки драить будет и сама в толчок превратится.

– А что так? – не скрывая удовольствия от услышанного, ухмыльнулась я.

– А то, что она всех начальству заложила, включая тебя. А ты дитя из-за неё потеряла, но ни одно из имён не назвала, ни своих, ни наших, административных. Вот и получилось, что заключенные бабы её за детоубийство осудили, а мы мешать не стали в благодарность за твоё молчание и силу воли.

– Я думала администрация в курсе подставы была.

– Частично была, да всё равно никто не ожидал, что ты и наших не выдашь.

Я никак не среагировала на её слова. Особой радости я не ощутила, ведь всех их я бы разом променяла на ребёнка, что погиб из–за молчания, держать которое я была вынуждена, чтобы самой не стать опущенной зечками и избитой конвоиршами. Однако сладость от мести Старшей, тёкшей мёдом с молоком по моей сожжённой от злости гортани, я испытала с лихвой.

– Но начальник вряд ли выпустил меня из карцера лишь потому, что зечки сняли Старшую!

– Так, конечно, не поэтому! Считалка, увидев, что начальник тебя беременную бьёт и в камере строгача держит, перекопалась в твоих вещах и нашла номер майора, который поднял тут такую шумиху, что начальник теперь находится под следствием по статье о превышение должностных полномочий, за что, от нас, администрации, вам отдельное спасибо.

Глава 12. Эндшпиль

В свободные вечерние часы ко мне, валявшейся на койке, подошла Помощница.

«Время!», – сказала она и протянула бритву, похожую на складной ножик. Я сразу поняла, что надо делать. Встав на ноги, я вышла из камеры, а за мной по мрачному, темно–серому коридору двинулись и другие главы семей со статусными зечками. Подойдя к камере Старшей, я встретилась взглядом с конвоиршей, спокойно ожидавшей меня у её двери. «Я заперла стерву внутри!», – открыла она замок и пропустила нас внутрь.

Старшая сидела на койке, оперев локти о свои колени, и смотрела в стену напротив.

– Ну что, опускать меня пришли? – холодно спросила она, не переводя на нас глаз.

– Я же сказала, что ничто не вечно в этом мире, – ответила я таким же равнодушным тоном.

– Тебе повезло, что муженёк объявился и ребёнок сдох. Иначе ты бы не стояла здесь с бритвой в руках, пустая «зелёная» девка без опыта за тощими плечами! – попыталась она задеть меня и вывести из равновесия, дабы продемонстрировать другим, что я руководствуюсь эмоциями, а не разумом.

Я сделала несколько шагов вперёд и наклонилась к Старшей так бесцеремонно, что её взгляд отлип от серой стены и уставился в мои, не менее серые глаза:

«Что ж, благодарю тебя за подаренный опыт!», – громко сказала я мрази, почувствовав, как ненависть заполнила мне сердце и залила глаза. Схватив её за волосы, я махом срезала бритвой густой пучок и втёрла его в пол ногой. Рассвирепев, она вцепилась в меня пальцами и повалила на койку. Я же приставила ей к горлу острие.

– Давай! Пырни меня!– сжимала она мою руку, державшую бритву. – Кишка тонка!

– Я не убийца! – смогла я сбросить её с себя. – Но это тебе за ребёнка! – не особо отдавая отчёт своим действиям, полоснула я бритвой по левой стороне её грудины. Кровь выступила каплями на тюремной майке, а Старшая прикрыв ладонью неожиданный порез, взглянула с ужасом в мои глаза. Как ни странно я вовсе не испугалась содеянного и не пожалела об этом. Наоборот, мне было до жути приятно и радостно от этой мести: «Ты, виновная в смерти моего дитя, разделишь со мной шрам на сердце!», – плюнула я ей в лицо перед тем, как передать бритву Помощнице, ошарашенно глядевшей на ожесточённую меня. Зечки, ожидавшие и своей очереди обрить и оплевать опущенную, освободили мне путь из камеры.

«Теперь это твоя одиночка! – оповестила меня надзирательница, всё ещё ждавшая у входа. – Бери свои манатки и переселяйся!».

Я кивнула головой и пошла к себе, собирать вещи на переселение в камеру старшей.

Не найдя в шкафчике свой дневник, я вспомнила, что Считалка брала его для поиска телефонного номера моего супруга. Со скорбью и тяжестью в груди я подошла к её, теперь уже пустеющей, койке и заглянула в тумбочку, которую ещё не успели опустошить. Присев на край матраца, я вытащила с верхней полки шахматы и провела по ним ладонью. «Сколько раз мы играли в них, и как многому ты научила меня!», – заплакала я, не умеючи больше держать в себе боль.

Успокоившись, я продолжила поиск. Мой дневник оказался на нижней полке и, вытащив его из тумбы, я случайно зацепила письмо, лежавшее под ним. Отложив конверт в сторону, я пролистала дневник. На последней странице Считалка оставила мне записку, в которой желала счастья и удачных родов, а ещё описывала свой недуг, усугубившийся после нахождения в карцере. «Я умираю и последнее, что желаю сделать – позвонить твоему муженьку и пристыдить его за то, что бросил беременную женщину на погибель. Надеюсь, что он опомнится и вытащит тебя из мрака к свету. Шахматы возьми себе и продолжай играть. Мой эндшпиль подошёл, а твоя партия только начинается». Сглотнув ком горечи, я закрыла дневник. Мой взгляд упал на то письмо в конверте, что прилипло к дневнику. Я аккуратно открыла его и прочла известие от адвоката Считалки: «Наше ходатайство о досрочном освобождении вследствие тяжелого заболевания, препятствующего отбыванию наказания, удовлетворено судом. Поздравляю! Как только решение вступит в силу, Вы будете освобождены и направлены в лечебницу». Я смяла письмо у сердца и зарыдала ещё сильней, чем прежде.

– Если бы не я со своим рвением стать старшей, Считалка бы успела выйти и, возможно, вылечить рак. Понимаешь, лейтенант? – заплакала моя начальница, и капельки слёз на её щеках показались единственным проявлением тепла в морозном царствии природы, по которой мы гуляли.

– Вы защищали себя с ребёнком, а Считалка благородно вызвалась помочь. В том, что она скончалась нет Вашей вины, – утёр я её слезы и крепко–накрепко прижал к себе, стараясь утешить и согреть.

– Отведи меня домой, мне стало холодно! – просунула она замёрзшую руку мне под борт пальто.

– Пойдёмте! Согрею Вас горячим кофе! – не распуская объятий, направил я шаг в сторону квартиры.

При женской колонии была парикмахерская, куда я и направилась после всех потрясений. Малыш, что приснился мне в начале беременности, был светлым, как солнышко, как радость, как счастье материнства. Я потеряла его, своего русоволосого сына, но хотела сохранить частичку света, что он принёс, в себе. Я перекрасилась в блондинку. Кто–то решил, что этим цветом волос я полностью растоптала обритую Старшую, показала победу над ней, отныне драящую толчки в туалетах колонии и работающую в две смены за тех, кому неохота строчить. Я не опровергала слухов. Зачем? Но в глубине души я просто наслаждалась цветом солнца на волосах, которое, пусть и ненадолго, мне подарил мой сын.

Глава 13. Обратно на волю

Я снова сидела в зале суда, только более скромном, чем прежний. Стены, пол и потолок – всё было серого, унылого цвета, как и моё истерзанное нутро, которое зашпаклевали, да только отштукатурить и краской весёлой покрасить забыли. Кресло судьи было темно–зелёного цвета – цвета надежды, только очень угрюмой, такой, которая не сильно радует, но успокаивает нервы.

На заседании присутствовали юридические лица, а ещё мой супруг и, приглашённый мною журналист. Остальным я была не нужна. Даже Отвёртка, в которой я очень нуждалась, ведь она была моей единственной подругой на воле, не явилась в тот день, чтоб поддержать меня.

Было печально и иронично наблюдать за коротеньким слушанием, ведь доказать факт нарушения основы судопроизводства не составило особого труда. Всего лишь полчаса в этом зале завершили год моих мучений в колонии строгого режима. Полчаса, которых я ждала целую вечность.

«Судом постановлено, что в процессе предыдущего разбирательства по делу о хранение наркотиков на сбыт, судьёй была нарушена презумпция невиновности. За неимением новых доказательств вины подсудимая полностью оправдана. Решение суда вступает в силу незамедлительно!», – ударом молотка о подставку освободила меня судья.

Я ухмыльнулась, имитируя счастья, потому что быть по–настоящему счастливой я уже не могла.

«Поздравляю!» – протянул мне руку всё тот же защитник, что был изначально нанят моим мужем.

Я не подала руки в ответ, не считая ничтожество, артистично сыгравшее сочувствие перед фальшиво осуждённой женщиной и избегавшее её звонков впоследствии, заслуживающим рукопожатий.

– Предположу, что Вы захотите подать иск на судью, неверно вынесшую решение? – продолжил он ровном тоном, поняв мою неприязнь к себе.

– Конечно.

– Вы можете сделать это, но, к сожалению, ей поставили диагноз по разновидности деменции. Она не в состоянии ответить за свою оплошность. Вы потеряете время и деньги, выдвигая ей обвинение.

– Видите того мужчину? – указала я пальцем на улыбающегося мне журналиста. – Он предупредил меня, что Вы это скажете. Так что спасибо, я заодно проверила его компетентность, – сделала я шаг в сторону, намереваясь отойти.

– Так что с судьёй? – растерянно спросил адвокат.

– Я уничтожу её, как и всех, кто мурыжил меня в заключении больше года, включая Вас! – посмотрела я ему прямо в глаза. – А помощь Ваша мне больше не нужна!

Защитник напряжённо сглотнул.

«Вы сами сделали из меня зечку! Так что не надо так выпучивать глаза!», – похлопала я его по щеке и прошла к трибуне судьи, подписать документы об освобождении.

– Что ты сделала с причёской? – командным голосом спросил супруг.

– Волосы покрасила, – холодно ответила я.

– Зачем? Тебе и натуральный цвет к лицу был!

– Это мои волосы! Я делаю с ними то, что хочу.

– Но ты моя жена. Могла бы посоветоваться.

– А ты мой муж, но с членом своим тоже делаешь, что хочешь, не советуясь со мной, куда его совать.

– Я уже объяснял тебе, зачем мне была нужна любовница. Терять уважение ко мне, как к мужу, из–за неё, ты не смеешь.

– Ты бросил меня в беде, не защитил наше дитя, и изменил мне. О каком уважении может быть речь?

Супруг недовольно приподнял бровь, игнорируя мои слова, ведь они, будучи правдой, кололи ему глаза и неприятно горячили кровь.

– Что это за мужик, смотрящий на тебя и говорящий с прокурором?

– Судебный журналист, ведущий моё дело.

– Зачем ты привлекаешь репортёров? – недовольно насупился муж.

– Однажды по дороге к фермеру ты сам мне сказал: «Малышка, ты не знаешь могущество прессы! Правильно используя материал, они способны уничтожить человека, настроив общество против него! Людская ненависть – страшная сила!». Видишь, милый, как я внимательна к советам супруга!

– Ты ворошишь осиное гнездо, своей головой не понимая, какие последствия для нас обоих это может принести! Забудь о том, что было, и живи себе дальше!

– Про последствия для тебя охотно верю! Ведь ещё неизвестно как ты свой центр кинологии открыл: за какие коврижки, и на каких условиях. Может, это ты меня в тюрьму и засадил, потому что «так для нашего будущего было надо!».

Супруг болезненно схватил меня за плечо:

– Ты что, с ума сошла? Я такая же жертва, как и ты. Вот и говорю: «молчи, чтобы язык не вырвали!».

– Ты мне больно делаешь.

– Прости! – отпустил он мою руку. – Поехали домой! Там разберёмся!

– Меня обратно в тюрьму повезут. Бумаги об освобождении оформить и личные вещи обратно выдать.

– Я сам тебя повезу. Подожди тут. Договорюсь.

Я вышла на улицу, как обычный гражданский человек, и вдохнула волю полной грудью. В тот момент я поняла, что значит свобода. Это чувство, когда ты сам себе принадлежишь, и пахнет оно по особому: прохладой морского бриза и сладостью цветов, зимой и летом, утренним кофе и вечерним обедом, домом, работой, академией, друзьями, прохожими. Запах свободы – это запах жизни, каждого его дня, в котором ты сам решаешь, кем хочешь быть и чем заниматься.

Глава 14. Клеймо виновной

Мы вернулись в квартиру, и я помог начальнице снять пальто, а затем растёр ладонями её прохладные плечи.

– Чему вы улыбаетесь? – спросил я, наблюдая лукавый взгляд и приподнятые уголки её губ.

– Твоей заботе!

– И что в ней смешного?

– Нельзя быть таким внимательным по отношению к женщине, лейтенант, она ведь может и захотеть остаться, – игриво сказала майор, проходя на кухню.

Ничего не ответив, я сам себе ухмыльнулся, приятно тронутый её словами, и, покинув прихожую, отправился варить нам кофе.

Бугай пригласил меня в портовую пивнушку недалеко от места встречи. Беспросветная тьма табачного дыма, запах выпивки и деревянные столы с пробоинами от мужицких кулаков, – местечко было вроде тех, в которых напивался мой отец. Самой ужасной – была какофония, звучавшая в том заведение. Она возникала от звона стаканов, невнятной музыки и крика нетрезвых матросов.

– Что это за красотку ты привёл? – захихикал пьяный мужик, умиляясь мне, застревающий каблуками в щелях дощатого пола.

– Она со мной! – полу–смеясь и полу–угрожая, поднял мой кавалер кулак.

Сев за свободный стол, я потёрла оглохшие уши. Бугай, беспечно хлопнув официантку по пятой точке, взял по стопке коньяка на нас двоих.

– Ты, как всегда, в своём репертуаре! – обратилась я к нему, глядящему вслед разносчице напитков.

– У неё формы аппетитные, и она позволяет их трогать! А за пару купюр их можно и поиметь! – пошло заулыбался Бугай.

– Мне это неинтересно, и я вовсе не об официантке, а о том, что в твоём окружении по–прежнему быдло и гопота!

– Солнце ты моё ясное, будь у меня в друзьях интеллигенты, ты бы навряд ли обратилась за помощью именно ко мне, – ворочая во рту коротенькую спичку, самоуверенно промолвил он.

– Тут ты прав, Бугай, – неподдельно согласилась я. – А ты возмужал! Стал ещё крепче, чем был.

– И ты похорошела! Тебе идёт быть блондинкой! Только вот тощей как была, так и осталась, хотя я люблю миниатюрные попки, и хорошо смотрелся бы сзади.

– Губу закатай! Я замужем за офицером, и он по–прежнему готов тебя прихлопнуть.

– Всё–таки вышла за него, крутого и с красивыми погонами на широких плечах! – саркастично промолвил Бугай. – Так чего муженька о помощи не попросишь? Или яйца у него оказались не такими стальными, какими он их выставлял перед армейским судом?

– Раз обратилась к тебе, значит, тебе и доверяю в этом вопросе! – чуть наклонившись к Бугаю, отчётливо сказала я.

– Ладно, отбросим шутки. Что надо?

– Помнишь о так называемом Пехотинце, упомянутом мною в письме.

– Влюблённый мудак, что подставил тебя?

– Он самый. На заседание суда этот трус признался, что употреблял наркотики, вот только при нём не нашли ни грамма, только в крови. За баловство в небольших размерах у нас не сажают, вот он и вышел чистым из воды. Сотрудничающий со мной журналист поведал, что Пехотинец лёг в клинику по собственной инициативе, а после успешно вернулся в академию МВД.

– И что, его приняли обратно после наркомании?

– Представь себе! Меня, бывшую зечку, тоже восстановили на курс, но за меня супруг слово замолвил. Будь я обычной студенткой, оправданной судом, директор академии вряд ли пошёл бы на уступки. Так вот я вспоминаю, что во время следствия по моему судебному вопросу, майор–юрист упомянула, что видела в моих руках шкатулку, в которой полицией были обнаружены наркотики. Своим заявлением она поставила под сомнение тот факт, что шкатулка принадлежала Пехотинцу, чем насолила мне и помогла ему. Я знаю, что она подкупила судью и думаю, что Пехотинец, как и я, вернулся в академию по блату через неё. Мне очень интересно знать, насколько они были заодно в том сговоре против меня.

– Думаешь, юрист приплатила ему за то, чтобы свалил на тебя вину? – затянул сигарету Бугай.

– Думаю, хуже. Она, прознав, о злости и сердечных муках Пехотинца, предложила ему коварный план о том, как наказать меня за боль, подсунув наркоту в удобный момент. Сама его порошком и снабдила, а потом или заставила молчать, или купила молчание у его матери. Будучи последнее время в состоянии вечного опьянения, Пехотинец согласился на сговор.

– И что ты хочешь от меня?

– Чтобы ты нажал на верные рычаги и выдавил из Пехотинца чистосердечное признание со всеми деталями и людьми, что помогли меня засадить. Только без тумаков и переломов! Действовать будем сообща, а давить – психологически. Скоро меня вернут на мой же курс, к моим же одноклассникам, и там я буду наслаждаться возможностью его терзать. А ты поможешь «задушить» его вне академических стен, да так, чтоб он признался письменно во всём и подтвердил свои слова впоследствии.

Бугай задумался на пару секунд, а после выпустил густой табачный дым:

– Как ты знаешь, моя мать была алкоголичкой. Торчков и алкоголиков я призираю, но знаю их слабые места. Лечившимся или нет, им всем не хватает дофамина – гормона счастья, а оттого они склонны к депрессии и беспричинной панике. Если Пехотинца запугать угрозами и замучить муками совести, он сорвётся и начнёт либо пить, либо нюхать. В этот момент я буду рядом и предложу ему дозу. А после всё будет по твоему сценарию: полиция – арест – наркотики в шкатулке и срок в тюрьме.

Глава 15. Центр кинологии

Ночью я всё размышляла о разговорах ушедшего дня, и пришла к выводу, что в моём положении крайне невыгодно «катить бочку» на мужа и на его ново–открывшийся бизнес, ведь инструктор–кинолог была права по поводу карьерного ограничения из–за судимости, и скорее всего кинологический центр был моим единственным шансом подняться по служебной лестнице. Я решила, что надо быть хитрее и сменить откровенный гнев на наигранную милость.

Утром я встала раньше мужа и приготовила нам завтрак, стараясь сделать его романтичным, как и подаренный мне букет. По шуму из коридора я поняла, что он встал, и вышла навстречу. К моему изумлению, супруг уже переоделся к выходу и был готов покинуть дом со своим дипломатом в руке.

– Куда ты голодным собрался? – удивлённо спросила я.

– В твой ненавистный центр кинологии! На свою работу, благодаря которой тебе есть, что завтракать.

– Я на двоих накрыла стол.

Супруг остановился и заглянул на кухню.

– Что случилось? Спесь сошла?

– Решила прислушаться к твоим словам и распрощаться с прошлым, – раскаянно склонила я голову перед мужем.

– Малыш, – вновь прижал он меня к себе, – я обычный человек со своими достоинствами и недостатками. Ещё я военный и, наверное, грубый, как сухарь, но я на самом деле стараюсь на наше общее благо. Прекрати злиться и научись слушаться меня! Тогда и проблем у нас с тобой не будет!

Со скрежетом в сердце, особенно после глагола «слушаться», я обняла его в ответ, заставив поверить в своё раскаянье и женскую покорность.

– Я хочу поехать с тобой и посмотреть наш центр кинологии, я, ведь, и сама там буду работать, правда?

– Конечно будешь, только не сразу. Доучись сначала, а потом займёшь достойное место в нашем бизнесе.

– Я надеялась уже начать там подрабатывать.

– Милая, тебе экзамены за прошлый год сдавать и программу за третий курс навёрстывать, а ещё приходить в себя после заключения. Деньги с работы в центре всё равно идут в наш общий бюджет, а тебе пока и стипендии хватит.

– Общий бюджет, который под твоим надзором!

– Я же сказал не вредничать и не перечить?! – поднял он меня за подбородок и посмотрел в глаза. – Всему своё время. Научись терпеливо ждать!

Позавтракав вместе, мы отправились в кинологический центр. Открылся он только недавно и во дворе ещё пахло облицовочной краской, а мастера размещали снаружи вольеры. Массивное двухэтажное здание стояло полупустым. На первом этаже была открыта кухня и двери пары кабинетов, откуда доносились негромкие голоса, а со второго этажа, перебивая остальные звуки, звучали молотки и дрели.

– Наверху кабинеты руководства, зал совещаний и приёмная, а внизу работают кинологи и прочий персонал, – пояснил мне муж.

– А кто входит в это руководство?

– Наш центр полу–государственный и полу–частный. Министр МВД назначил меня сюда генеральным директором или, проще говоря, начальником. Полковник, майор–юрист, моя бывшая жена и генерал МВД – крупные акционеры, которые сделали денежный вклад в открытие бизнеса и имеют право на слово и на дивиденды с прибыли. Поэтому все они входят в совет акционеров и могут контролировать мои полномочия. У них есть свой отдельный кабинет, в котором они, правда, редко бывают за ненадобностью. Майор–юрист является и адвокатом центра.

– То есть без одобрения акционеров ты сам ничего не решаешь?

– В таком положение я оказался исключительно по твоей милости, ведь мне пришлось соблюдать их условия, похожие больше на шантаж. Без их вложений центр бы не открылся, как и без связей генерала, которого пришлось «подмазывать» иначе.

– Конечно из–за меня, а не потому, что центр был твоей навязчивой мечтой, ради которой ты пошёл на всё и теперь вынужден всем подчиняться.

– Я смотрю, твоё утреннее раскаянье было не таким уж глубоким, раз язык до сих пор за зубами не держится.

– Да просто смешно звучит: твоя жёнушка – без звания и знаний в военной кинологии – акционер с правом на голос, к которому даже ты обязан прислушиваться.

– Папаша купил ей акции, чтобы жила самостоятельно на дивиденды, а может, чтобы прикрепляла к удочке, как лёгкую приманку для наивных женихов, охотных до достойного приданого. Как бы то ни было, приходится её терпеть, а с удовольствием погнал бы взашей!

– Значит, таинственная прошмандовка не она. О любовнице ты вряд ли бы так отзывался, скорее промолчал. Да и зачем ей ложиться под других, когда отец купить всех может!

– Угомонись ты с этой любовницей! Хочешь щенят посмотреть? – сменил он тему.

– Хочу! – обрадованно улыбнулась я хоть чему–то приятному в жизни.

Мы вышли в задний дворик, минуя медпункт и кухню для собак, а также комнату кинологов, из которой к нам навстречу вышел взрослый мужчина с густыми усами, похожими на щётку под носом.

«Это наш старший инспектор–кинолог!», – представил мне работника супруг, а тот, кивнув головой, провёл нас к вольеру с щенятами овчарки и лабрадора.

Я взяла на руки каждого щенка и каждого зацеловала. Они же добродушно виляли хвостами и слегка пищали в милое приветствие. Бесхитростные и открытые, а тем и уязвимые, собаки намного преданней и ласковей людей. Вот и те малыши так искренне обрадовались мне, что я вдруг ощутила присутствие души в моём измученном презрением и злобой теле. Я думала, она покинула меня: засохла, умерла, исчезла… Но нет, душа по–прежнему жила внутри, и, как и раньше, была тёплой, чувственной и доброй, просто забитой и затихшей. И вот, лейтенант, на меня сошло озарение! Я поняла, что в мире людской жестокости, моя отдушина скрывалась здесь, рядом с невинными питомцами кинологического центра. И я захотела влиться в бизнес мужа. Если недавно я замышляла разрушить его мечту, то сейчас решила заполучить её себе, и самой стать начальницей этого места.