Приключение в Зиму

ПРОЛОГ

Моя история начинается с того, что я решила в одиночку отправиться в туристический поход по Пермскому краю. Ведомая желанием посетить природные достояния, я взяла двухнедельный отпуск на нелюбимой, но, к вялому счастью, высокооплачиваемой работы. Погрузила все необходимые принадлежности в отечественную иномарку серебристого цвета. И, преисполненная энтузиазмом, стартанула навстречу к лесным и горным приключениям.

Я и предположить не могла, что, засмотревшись на стаю мимо пролетающих птиц, запнусь о какую-то торчащую из-под земли корягу, покрытую мхом, и свалюсь прямо в глубокую расселину.

Говорят, что перед смертью вся жизнь пролетает перед глазами. У меня же случился этот миг иначе: возникло ощущение, как будто я села на аттракцион «Емеля». И когда он набрал нужную высоту, неожиданно исчезли все поручни, и я резко полетела вниз.

Это неописуемо кошмарное чувство, когда ты не можешь контролировать ситуацию. Когда исход от тебя не зависит. Когда понимаешь, что умрёшь, но всё равно пытаешься хоть за что-то зацепиться руками. А внутренности выворачивает от животного ужаса.

Но в какой-то момент, когда я почти достигла острого каменного пика, который целился мне прямо в череп, меня резко подхватило воздушным потоком, а следом швырнуло в тело.

Нужно ли упоминать, что в этот момент я поверила в душу и божественное вмешательство? Думаю, и так всё понятно.

Очнулась я, к своему настороженному удивлению, посреди какой-то заснеженной глуши. Причём, я только что гуляла по летнему лесу и «ловила» бабочек и птиц своим старым фотоаппаратом.

Это что-то невозможное. Нереальное. То, во что отказывается верить мой рассудок, от которого ещё не отцепилась паника.

Лютая вьюга, с кровожадным удовольствием обгладывающая неприкрытые участки моей кожи, настолько застелила обзор, что невозможно определить направление. Поэтому, обмотав голову и лицо обледенелой в некоторых местах шалью, коей у меня отродясь не было, я, проваливаясь по колено в сугроб, побрела куда глаза глядят.

Хорошо, что адреналин разогрел кровь, и я могу хоть как-то шевелиться. Хотя время от времени силы начинают покидать меня, и я ложусь на снег и перекатываюсь. Да, в какой-то мере этот метод облегчает мне путь. Но снег забивается мне за шиворот старой и потасканной шубы, которая тоже в некоторых местах покрылась ледяной коркой. И в затвердевшие от сильной стужи сапоги.

Мало того, что вся эта одежда, предназначенная скорее для Снежной Королевы, а не теплокровной особы, как я, стесняет мои движения. Так ещё приходится тратить время на то, чтобы дрожащими и почти не сгибающимися от промозглого холода руками вытряхнуть снег.

И наконец, когда я почти превратилась в ледяную статую, сопливым платочком помахав надежде, увидела вдалеке жёлтый свет.

Кое-как ускорив ход, я, превозмогая боль во всём теле, устремилась к своему спасению.

Подходя всё ближе, смогла различить, что этот свет льётся из старого и подгнивающего домика.

Время на то, чтобы обдумать, кому этот «сарай» может принадлежать, у меня совсем не осталось. Поэтому я подошла к двери и, с усилием взяв одну руку под локоть другой, начала колотить ею в дверь. А когда та самая преграда отворилась, явив мне недовольного бородатого мужчину, я потеряла сознание.

Дальнейшие события помню очень смутно: меня одолела болезненная лихорадка и жуткие реалистичные видения, в которых меня раз за разом силой берут какие-то мужланы в кожаных доспехах и длинных плащах. Они с восторженными выкриками и радостным смехом насилуют моё тело. Наносят увесистые удары, когда я сопротивляюсь. Вырывают волосы и сдавливают челюсть, когда я слишком громко кричу. А когда они достигают своей извращённой кульминации, залив моё лицо и бёдра омерзительным семенем, вышвыривают меня из кареты в снег и оставляют одну.

И когда я оборачиваюсь вслед уходящей толпе, отчётливо запоминаю одно — как на их красных плащах развивается эмблема золотого дракона.

Вот так, с пережитого в двойном размере ужаса и началась моя новая жизнь в незнакомом и негостеприимном для меня мире.

Я такого даже заклятому врагу не пожелаю. А может, и пожелаю. Время расставить всё по своим местам.

ГЛАВА 1: ЛИДА

— Проснулась, наконец, — донёсся до меня грубый мужской голос, полный раскатистого звучания, как только я пришла в себя и завозилась в постели.

Голова нещадно трещит, отдавая жгуче-режущей болью на глаза. Поэтому мне удаётся открыть их, наверное, только с пятой попытки. Открыть и… зажмурить что есть мочи, потому что мой персональный кошмар продолжается: я по-прежнему нахожусь чёрт-те где.

И я бы могла утешиться тем, что меня подобрал сострадательный лесник и унёс в свою сторожку, если бы мой взгляд первым делом не упал на маленькое окно, за которым… порывистый ветер гоняет снег.

А ещё одна преграда к моему освобождению от этих реалистичных галлюцинаций является то, что сидящий около моей постели мужчина заговорил со мной на совершенно незнакомом мне языке, отдалённо напоминающим… немецкий, норвежский или финский? Не могу сообразить.

Да и, по правде говоря, я всегда плохо разбиралась в языках: что в школе, что в университете кое-как сдала иностранные языки на четвёрку. И то в вузе её пришлось практически вымаливать, чтобы не лишиться стипендии. Зато я неплохо ориентируюсь в праве, экономике и искусстве. А особенно в фотографии: мои пейзажные и портретные снимки часто мелькают в модных журналах и на выставках.

Но то, что ещё никак не укладывается в моей голове — почему я понимаю этого высокого и широкоплечего мужчину с выраженными арабскими чертами лица. И говорю на том же языке, что и он. С трудом, но чётко «прокаркиваю» каждую букву:

— Где я? К-кто вы? — хватаюсь перебинтованными ладонями за саднящее горло. И только сейчас, когда захожусь в сильном приступе кашля, чувствую, как мои мышцы и кости истошно вопят от боли.

Такое ощущение, что меня хорошенько так избили. Толпой.

Это Лесник так постарался?

Хотя, зачем ему это делать?

Бессмыслица какая!

Если бы он меня избил, то наверняка не стал бы укладывать на единственную кровать в своей крохотной холостяцкой избушке. И уж тем более не счёл нужным тратить время и силы на меня.

Или… Череп в очередной раз пронзает острой вспышкой боли, а перед глазами раздражающим хороводом мелькают картины того, как меня насилуют. Раз за разом. Раз за разом… До тех пор, пока моя молитва к незримым богам не превращается в отчаянное желание собственной смерти.

Я дёргаюсь, когда Лесник подаёт мне глиняную кружку. Смотрю на него с ужасом, словно мой кошмар, который только что сплясал дьявольскую чечётку на моих нервах, ожил.

Но мужчина не отстраняется. Не задаёт вопросов. Просто ждёт, когда я оклемаюсь и приму отвар.

И его тактика срабатывает: я относительно успокаиваюсь и отпиваю мелкими глотками горькую жидкость. Судя по всему, лекарственную.

Или это отрава?

Ну нет же! Откуда во мне столько подозрительности? Если бы Лесник вздумал отправить меня к предкам, то не пустил бы даже на порог, оставив на съедение волкам или лютому морозу.

«Или он маньяк-убийца, — подвизгивает трусливая мысль, — и это его изощрённые методы: вылечить, втереться в доверие, а затем вновь сломать конечности. И так по кругу, пока вконец не помру».

— Лучше стало? — забирает кружку из моих подрагивающих рук и неспешно встаёт с табурета. Он как будто специально не совершает никаких резких движений, чтобы не напугать меня ещё сильнее.

Знает, что со мной произошло? Хотя это очевидно: на мне нет ни той шубы, подъеденной временем и молью, ни тех «одеревенелых» от холода сапог, а лишь тонкая сорочка. И когда ёрзаю на кровати, чтобы поудобнее сесть, чувствую на бедре и животе тугие повязки.

Однако, как случилось так, что я знаю об изнасиловании и тело отчётливо помнит о нём, но в то же время точно знаю, что это было не со мной?

Чертовщина какая-то…

И вообще, как при всей той чудовищной боли, которую испытываю, я смогла дойти до дома Лесника?

Похоже, всё дело в лёгком обморожении, пережитом ужасе и адреналине. Поэтому ничего не почувствовала. Но от этого всё равно не становится легче: такая мешанина в голове, что она сейчас попросту не выдержит и лопнет, как перекаченный воздухом шарик.

— Немного, — хриплю и морщусь от того, насколько незнакомо звучит мой голос. — Дай зеркало, — прошу, медленно напитываясь очередной паникой.

— Поверь, — как-то печально произносит Лесник, — тебе лучше этого не видеть.

— Дай. Мне. Зеркало. — Чеканю каждое слово и для убедительности всплёскиваю рукой, которую тут же кладу обратно на покрывало, потому что её пронзает болью.

— Как скажешь, упрямая, — хмыкает и, достав маленькое зеркальце из старого серванта, протягивает его мне.

То, что я вижу в потускневшем отражении, приводит меня в дичайший ступор. Оказывается, при всей той агонии, что оголодавшим зверем потрошит моё тело, даже не почувствовала, что один из моих глаз заплыл, а второй еле-еле «выглядывает» из-под прищура на собственное покалеченное отражение.

— Господи! — провожу по гладкой поверхности рукой в надежде, что оно сейчас пойдёт рябью и вместо тёмно-фиолетовых синяков, разбухшего до размера картофелины носа, раздутой и треснутой верхней губой покажет мне совершенно иную картину. Далёкую от этих неузнаваемых мне реалий.

ГЛАВА 2: ЛИДА

Моё изувеченное кровоподтёками, порезами и переломами тело «оживает» к концу третьей недели. И то только благодаря отменным навыкам врачевания Лесника, или как он представился передо мной на следующее утро, А́рмон. Просто Армон: без титулов и других добавочных имён, вроде «из Гнезда Вороньего». К слову, он действительно мне напоминает ворона. Ну или падшего ангела: у этого серьёзного и весьма молчаливого мужчины коричневато-чёрные волосы, кустистые брови вразлёт, прямой длинный нос с едва заметной горбинкой и острым кончиком. Тёмные глаза, в которых порой отражается мрачная бездна. И густая борода, из-под которой выглядывают небольшие губы.

С первого взгляда мой спаситель выглядит высоким и стройным, что, собственно, и вызывает у меня определённые ассоциации. И внешность у него соответствующая: в нём есть что-то от сирийских и итальянских корней. По крайней мере, в моём представлении, которое ещё не до конца перестроилось на «дивный» новый мир.

Да, новый мир. Мне понадобилось полторы недели, чтобы уложить это в своей голове.

Всё началось с неизвестного для меня языка, который впоследствии оказался левра́тским. После я «познакомилась» со своим телом, которое на самом деле принадлежит наследнице короны. Затем в мои руки попала книга о мироустройстве, которую дал мне Армон, чтобы пробудить мою память.

Всё же я решила утаить, что я на самом деле попаданка, которая совершенно невообразимым способом переместилась с планеты Земля на… Зиму. Да, этот мир носит такое странное, но в то же время вполне логичное для меня название. Возможно, если бы я разговаривала на другом языке, а не на русском, для меня оно было бы диковинным. А так, Зима она и здесь зима: все её семь огромных материков и два больших острова покрыты снегом и льдами.

Здесь есть только один сезон года — зима. И сутки делятся на вечер и ночь. Точнее, они не делятся. Это я уже похозяйничала и дала некоторым явлениям привычные для меня названия. Местные же просто называют время, например, час саблезубого тигра, мамонта, чёрного волка. Правда, я ещё сама не до конца разобралась с этим, но знаю, что есть сорок четыре обозначения каждому часу.

Кроме того, у них нет наименования дней. Зато есть название для каждой недели, которая длится не семь, а двенадцать дней. И каждого месяца, коих у них пятнадцать.

А год у них обозначается практически так же, как и у нас. К примеру, сейчас четыре тысячи пятисотый год, вторая эпоха господства Гнезда Серебряных Драконов.

Так что, я не абы кто, а представительница правящего клана.

Я с превеликим удовольствием похвасталась бы ещё тем, что во мне течёт драконья кровь. Но, увы и ах. Этой «уникальной» особенностью наделён каждый. За исключением птиц, млекопитающих, пресмыкающихся и рыб. Хотя, если посмотреть с биологической точки зрения, то драконы, коими себя гордо кличет народ, тоже отчасти пресмыкающиеся. Правда, от драконов у них одно название.

Конечно, они обладают гораздо большими способностями, чем обычный человек. Но всё же не способны оборачиваться в настоящих крылатых драконов, о чём я когда-то читала в своих любимых фэнтези-романах. Ну, как неспособны… Скорее утратили это умение, когда начали смешиваться между собой: золотые с серебряными, серебряные со стальными, железными, бронзовыми, медными. И так по кругу. В разной комбинации.

Вокруг этого ходит множество слухов, но так никто и не пришёл к единому мнению. Кто-то говорит, что это божья кара за непрекращающуюся делёжку территорий и власти. Кто-то — опять же наказание богов за кровосмешение. А кто-то — проклятием, которое наложили Верховные Боги, или как написано в книге по мироустройству, Боги Первого Мира, чтобы не допустить создание новых видов. Так сказать, чтобы над высшими существами не появились другие высшие.

Однако это мало объясняет не только неспособность обращения, но и само вырождение магии: в этом мире магическим даром обладают лишь единицы. И все они чистокровные представители своего вида. Остальные же (их называют «смески») не имеют таланта к магии.

По сути, здешний народ — это те же люди, только со сверхспособностями.

— Нашла что-то? — первое, что озвучивает Армон, как только заходит в хижину.

— Нет, — отвечаю с грустью в голосе и откладываю книгу на тумбу. Мне даже не приходится разыгрывать печаль, потому что сейчас только она у меня и есть. Я скучаю по своим привычным реалиям: по современной медицине, фотоаппарату, какао и машине, на которую откладывала десять лет. А ещё мне очень не хватает телефона, музыки и сладостей. Особенно турецких. Стоит только представить халву, пишмание или пахлаву — слюни в три ручья текут.

Видимо, организм так просит восполнить потерянную кровь. Ну, или нервы.

— Кисло, — комментирует Лесник то, что моя память так и не вернулась ко мне.

Наблюдаю за тем, как он стряхивает с себя снег. Ставит ведро с весьма неплохим уловом около небольшой печки, расположенной в дальнем углу комнаты. И вешает одежду на крючок у двери. Там же оставляет сапоги и надевает вместо них тёплые валенки.

Несмотря на то, что он несколько часов назад топил печь, в помещении стало уже довольно прохладно. Да так, что даже меня под четырьмя одеялами, шерстяной кофте и в носках пронимает.

Может, конечно, всё дело в том, что я та ещё мерзлячка. Прямо как Белла из «Сумерек»: не люблю холод, сырость и всё такое. А может быть, я забываюсь: тело-то не моё. По крайней мере, пока я к нему не привыкну в полной мере. Хотя… смогу ли я вообще к нему привыкнуть? А к миру?

ГЛАВА 3: ЛИДА

Минуло ещё несколько недель после того, как Армон разрешил мне остаться в его хижине.

За это время успели зажить все мои раны, явив в зеркале довольно симпатичную девушку с изящной комплекцией, которую выгодно подчёркивают длинные серебристо-белые волосы, большие глаза цвета отполированной стали, прямой нос со слегка округленным кончиком и аккуратные губы.

Конечно, далеко не все «мои» шрамы исчезли бесследно: чуть выше пупка, на правом боку и левом бедре красуются длинные зарубцевавшиеся порезы. Ещё несколько есть на предплечьях обоих рук и над верхней губой, но они практически незаметны по сравнению с остальным безобразием. Но даже несмотря на все эти «неприятные мелочи», я благодарна всевышним за то, что это тело не умерло после того зверского, грязного и крайне отвратительного надругательства.

Вдобавок я благодарна удаче за то, что у меня появился ещё один шанс на жизнь. Да, те условия и место, в которое попала — далеко не предел мечтаний. Но я всё равно признательна, что не канула в небытие из-за такой нелепой случайности.

Теперь, когда у меня есть возможность прожить ещё одну жизнь, я буду стараться изо всех сил. Даже если Армон пытается прикончить меня, нагружая различной тяжёлой работой.

— Закончила? — скорее констатирует, нежели спрашивает меня этот строгий и хмурый надзиратель.

Тяжело дышу, смотря на него исподлобья, и втыкаю деревянную лопату в сугроб.

— Да, — поправляю мокрые выбившиеся пряди из-под меховой шапки и краем глаза оцениваю, какие идеально ровные дорожки расчистила на сей раз.

— Теперь освежуй кроликов, — всучивает мне мёртвые тушки. — Потом наколи дров.

«Я тебе что, прислуга?» — хочется выкрикнуть от негодования, но вовремя прикусываю язык. Всё же он проявил ко мне благодушие и не выпер тогда в неизвестность. Да, мне приходится вкалывать по восемнадцать часов, как заключённой на сибирской каторге, набивая себе новые синяки и стирая руки до кровавых мозолей. Но так или иначе, я в долгу перед Лесником. Поэтому не мне злиться или жаловаться, что при такой высокой ежедневной нагрузке у меня может случиться выгорание. Мне бы в первую очередь выжить в этом безжалостном мире. А потом уже думать про психическое здоровье.

На днях, когда мы с Армоном ходили за хворостом, случайно наткнулись на лагерь кочевников, которых всех до одного задрал какой-то зверь. Всех! Двадцать пять драконов! Включая восемь женщин и двух детей, одному из которых было приблизительно пять, а другому — около года.

Он разорвал их на куски (в прямом смысле) не ради пропитания или того, что защищал своё потомство. Как сказал Лесник: «Тогда бы на снегу отпечатались следы и мелких особей». Но их там не было. А потому, что утолял жажду крови. Вот так… в одно мгновение жизни опытных кочевников, среди которых были и закалённые в боях воины, оборвалась алчным до чужих страданий зверем.

Мне приходится прилагать усилия, чтобы уснуть и не вспомнить те разодранные тела, лежащие в лужах застывшей крови и собственных кишках. Умаляет мою впечатлительность лишь то, что кровь у местных жителей не алого цвета, как у людей, а соответствующая их видовой принадлежности. То есть у золотых — золотая, серебряных — серебряная, у стальных и железных — светло-серо-синяя, у медных и бронзовых — коричневато-соломенно-серая, а у смесков она грязно-серо-чёрная.

Но даже несмотря на то, что их цвет крови для меня не совсем воспринимался как кровь. Изуродованные тела, оторванные головы с застывшим ужасом в стеклянных глазах и конечности, которые мне приходилось собирать по заснеженному полю, превозмогая себя и свой собственный ужас, до сих пор вспыхивают в моей памяти. Причём так ярко, что периодически возникает ощущение, словно я до сих пор собираю растерзанные останки в кучу, чтобы затем придать их огню.

«Ты же не хочешь, чтобы на запах разлагающейся плоти сюда приманилось и другое зверьё?» — приглушённым эхом раздаётся голос Армона в моих воспоминаниях, который как раз таки и заставил меня расчищать устланную трупами местность.

«Не хочу», — сказала тогда я, дрожа от страха, отвращения и какого-то чувства неотвратимости.

После того как я вбежала в хижину, в моей памяти как будто образовался пробел, потому что не помню, сколько раз я помыла руки, рыгая в приступе жуткой тошноты. Но помню одно: меня так и не вырвало. И я не проронила ни одной слезинки. Мне кажется, что я до сих пор не отошла от шока. А возможно, моя психика гораздо устойчивее, чем я думаю.

На следующий день, как только я сползаю с кровати, пересилив боль в мышцах от кучи наколотых дров и рассчищенных дорожек, Лесник всучивает мне нечто похожее на индюшку.

— Кто это? — спрашиваю, наблюдая за тем, как встревоженная птица вертит головой из стороны в сторону. Видимо, для того чтобы получше разглядеть пространство на предмет опасности.

— Типка, — отвечает равнодушно. — Нравится?

— Она милая и забавная, — пожимаю плечами, вглядываюсь в любопытные глаза-бусинки. — И густые перья у неё переливаются так необычно и красиво: красно-фиолетовым отливом.

— Отруби ей голову, — произносит совершенно хладнокровно, вытирая руки вафельным полотенцем.

— Что? — глупо хлопаю ресницами, прямо как эта типка, что стоит передо мной.

До этого момента я только разделывала тушки. Но чтобы собственными руками отнять жизнь у беззащитного существа… Это не вписывается в мои нормы морали.

БОНУС: ЛИДА

ГЛАВА 4: ЛИДА

И делаю это зря: от глупой птицы осталась лишь разодранная тушка, которую жадно пожирает хищник, похожий на белую рысь с выступающими острыми клыками и крючковатыми когтями. Не сомневаюсь, что пернатая даже не успела ничего понять, как ей уже перекусили вытянутую шею.

Я осторожно отступаю, не горя желанием столкнуться с ночным зверем. Но у проклятого снега, что протяжно скрипит под моими валенками, на меня совсем другие планы.

Хищник резко вскидывает окровавленную морду и, устремив на меня свирепый взгляд жутких голубых глаз, тут же бросается в мою сторону.

Крик застревает где-то в горле.

Страх обдаёт жаром от макушки до пят. И, как дурной советчик, подталкивает меня к неверным решениям: вместо того, что позвать Армона на помощь, я разворачиваюсь, чего делать категорически нельзя при встрече с опасным животным, и начинаю бежать от него.

Само собой, он догоняет меня в два прыжка.

Не насытившийся мелкой дичью хищник запрыгивает мне на спину и принимается с неистовством драть толстый ворот моей шубы, чтобы вцепиться мне уже в шею.

Машинально я пытаюсь его скинуть с себя. Но этим только усугубляю своё положение: рысь раздирает мне руки в кровь своими когтищами-лезвиями.

Внутренности скручивает от ужаса и страха за собственную жизнь.

«Я не могу умереть! Я не могу умереть! Я не могу умереть!» — надрывно кричит внутренний голос.

Меня заносит в сторону, и я, собрав всё мужество, на которое только способна, со всей силы прикладываюсь спиной о тонкую деревянную балку террасы.

Рысь яростно рычит и усиливает свой напор: обхватывает мою голову своими мощными лапами, когти которых до невозможного больно вонзаются мне прямо в лоб, и пытается зубами стянуть шапку.

Силы стремительно утекают из меня. Но я стискиваю челюсть, неимоверно злясь на собственную трусость и накатывающее бессилие. И продолжаю биться о балку снова и снова, в надежде знатно стрясти мозги этому ночному хищнику или даже убить.

Дыхание перехватывает от жгучего мороза.

Ноги мелко дрожат от отхлынувшего адреналина и начинают скользить по расчищенной дорожке, которое так отрешённо сверкает под серебристо-белыми лучами местного светила.

Снег, что до этого мирно лежал на крыше, начинает обильно сыпаться на нас. Он попадает мне за шиворот, остужая раненную клыками кожу, и на глаза, ещё больше подкармливая мою панику.

«Так не пойдёт! Так не пойдёт! Так не пойдёт!» — лихорадочно подвизгивает внутренний голос.

Если я сейчас не возьму себя в руки, то хищник меня точно прикончит.

Я вскидываю саднящие руки и, получив ещё несколько болезненных укусов, попадаю большим пальцем прямо рыси в глаз. С остервенением давлю на него, отчего ночной зверь издаёт истошный рёв и, оттолкнув меня своими мощными лохматыми лапами, выпрыгивает из-за спины в сугроб.

Пока рысь мотает головой, пытаясь совладать с болью и потерей, я бросаюсь к двери, где Армон «любезно» оставил мне топор, и хватаюсь за него обеими руками.

Мне становится плевать на собственную боль, слабость и то, как моё тело дико трясёт от промозглого холода и гремучего коктейля из ужаса, потерянности и желания выжить любой ценой.

Я выставляю топор перед собой и медленной поступью иду на ночного скалящегося хищника.

В нашей схватке нет места для промедлений: либо он загрызёт меня, либо я порублю его. И мне больше всего импонирует второй вариант.

Отныне я не дичь, которая до этого смиренно терпела разного рода унижения. Не кукла для бытья или дырка для сексуальных утех. Я — хищница, которая перегрызёт глотку любому, кто только сунется ко мне. Хищница, которая будет драться за себя до последнего вздоха. Хищница, от руки правосудия которой никто не скроется: я найду тех отвратительных мужланов, что изнасиловали и бросили умирать бывшую хозяйку тела, и порежу их на кожаные лоскуты.

Пусть отсчитывают свои последние деньки и молятся всем богам, чтобы я смягчила им наказание и не мучала их так же мучительно долго, смакуя каждую минуту, как они в моих кошмарах!

Тем временем рысь, грозно рыча, принимается ходить вокруг меня, выискивая удобный момент для новой атаки. Уже точно смертельной. И я не отстаю от разъярённого зверя, зорко следя за каждым его движением и стараясь больше не подставлять спину.

Порывистый ветер бросает мне в лицо колючие снежинки.

Тёмно-серые тучи перекрывают ночное светило, из-за чего резко темнеет.

И ночной голодный хищник, слегка пригнувшись, стремительно бросается в мою сторону.

Я невольно прикрываю глаза. Бью наотмашь. И, кажется, попадаю точно в летящую на меня цель.

Зверь издаёт жалобный рёв и с глухим звуком падает на снег.

Распахиваю веки и вижу, как он снова порывается встать.

На его белом пятнистом брюхе медленно проступает кровь. И я не дожидаюсь, когда он снова атакует: подбегаю к нему, замахиваюсь и вонзаю в него топор.

Снова и снова. Снова и Снова. Снова и снова.

До тех пор, пока меня не оттаскивают от изувеченного трупа животного чьи-то сильные руки.

ГЛАВА 5: АРМОН

— Твой первый трофей, — протягиваю Наследнице шубу из шкуры недавно убитого ею животного.

Она, наконец, отрывается от стены, поворачивается ко мне с каменным лицом и равнодушно оглядывает весьма симпатичное изделие, которое скорняк изготовил для неё всего лишь за два дня.

— Убери это с глаз долой! — отмахивается и вновь утыкается в стену, вырисовывая на тонком покрывале с изображением оленей понятные только ей символы.

Я, конечно, предвидел, что с иномирной душой будет туговато сладить. Но не представлял, что настолько: она уже третий день не встаёт с кровати, тратя своё и без того драгоценное время на такое бессмысленное занятие, как печаль. И мало того, что Заблудшая несколько недель пролежала овощем в моей кровати, которую предоставил ей по доброте душевной. Так она решила продолжить пользоваться моей добротой, причём забесплатно, и пребывать в своих бесконечных метаниях между «я убийца», «нет, я всего лишь спасала свою жизнь».

В нашем мире такие, как она, изнеженные цивилизацией, которые мне доводилось видеть только в чужих воспоминаниях, долго не живут. Они либо умирают от переохлаждения, поскольку наш мир отличается суровостью климата. Либо их загрызает дикий зверь, коих у нас водится немерено, и в схватке со многими из них не выстаивают даже сами драконы. Либо они погибают от рук местных, для которых закон — это лишь нудная формальность.

В нашем мире, обуянном снегами и льдами, выше закона стоит умение владеть холодным оружием. Ну и хладнокровность, когда ты то самое «холодное оружие» втыкаешь противнику в череп.

Таковы наши суровые реалии, где физическая сила превосходит всё то цивилизованное, к которому наши предки стремились веками.

Здесь, в обители самой Смерти, не существует таких понятий, как нравственность, воспитанность и милосердие. Даже друг, с которым у вас достаточно крепкие отношения, может запросто продать тебя за охапку сухих дров, волчью шкуру или горячую похлёбку.

Здесь нет места для слабостей и промедлений.

Здесь, где молчаливые Жнецы Костлявой вершат закон вместо судей, поскольку даже мир устаёт от подонков, необходимо выживать. И не исключено, что ценой жизней других.

И чем раньше иномирная душа это поймёт, тем будет лучше для неё.

Тем более она попала в тело самой наследницы короны. А чем ближе к власти, тем ожесточённее становятся игра. Потому что каждый, кто хоть более-менее владеет мечом, стремится завладеть короной и подчинить себе все континенты.

И мне совершенно нет смысла сюсюкаться с Заблудшей. Как нет смысла и в том, чтобы становиться её личным телохранителем. Во-первых, у меня самого забот хватает. А во-вторых, этим я только обреку её на смерть. Нескорую. Но мучительную.

Так что, иномирной душе придётся самой всему научиться. И раз я взялся за это, то доведу дело до конца. Тем более мне не помешает ещё одна подручная. К тому же из правящего Гнезда.

— Если хочешь сегодня поесть, то поднимай свою тощую задницу с кровати и пошли со мной.

Мне не приходится повторять ей дважды или за ноги вытаскивать её с кровати. Потому что она, несмотря на то что скрипит зубами от недовольства и строит кислое лицо, сама встаёт и одевается.

Пожалуй, это мне в ней и нравится: вопреки тому, что она долго усваивает происходящее, в конце концов, она всё равно собирается с силами и делает стремительный рывок.

И пусть она упряма, как снежный вол, имеет пристрастия к самобичеванию и пока ещё туго соображает. Думаю, из неё получится хорошая ученица.

— Какая она? — спрашивает Заблудшая, когда мы покидаем хижину. — Твоя… жена… М?

Мы принимаемся пробираться сквозь сугробы, поскольку за последние дни сильно намело. И последнее, на что бы я хотел тратить свои силы, так это на разговоры о своей «жене».

— Даже когда её ждут, она приходит только тогда, когда ей вздумается, — отделываюсь расплывчатой формулировкой и, зачерпнув в железные вёдра снег, передаю их Заблудшей. Чтобы больше работала над своей физической выносливостью и поменьше трепала языком.

— Ты так выразился, будто саму смерть имеешь в виду, — бурчит себе под нос, даже не подозревая, насколько она оказалась права.