Принц из-за моря

глава 1

Конец августа 613 года. Турнакум (совр. Турне) Нейстрия.

Турнакум был древним римским фортом на крайнем севере Галлии, захваченным еще дедом Хлодвига, легендарным Меровеем, в честь которого и называли свой род длинноволосые короли. Он стал первым городом, который отвоевали франки, а потому тут не осталось почти ничего от старого римского наследия. Германцы побогаче построили привычные длинные дома с кровлями, крытыми тесом и соломой. А беднота слепила лачуги, которые прижались друг к другу, словно пчелиные соты. Город был деревянным, точно таким же, как селения фризов, саксов и данов, только намного больше. Тут не осталось терм и базилик, и даже местную церковь построили из дерева, а потому она нещадно продувалась всеми ветрами.

Одетый, как римлянин, доместик из Бургундии коротко поклонился королю Хлотарю. На нем было длинное цветное платье почти до пят и плащ-палудаментум, что как бы подчеркивало торжественность ситуации. Этот плащ надевали нечасто, ведь он длиной до земли, и в обычной жизни знать предпочитала более короткий сагум. Он был куда удобней.

Хлотарь принял его по-простому, сидя на коновязи старого дворца своей матери. Король оказался зрелым мужчиной двадцати девяти лет, но выглядел он существенно моложе из-за того, что прямо сейчас с азартным хрустом грыз спелое яблоко. Крепкие белоснежные зубы крошили тугую плоть дара местной земли, а доместик чувствовал себя униженным. Те вести, что он привез, были достойны куда большего, чем прием на дворе, где между кучек конских яблок бегали куры и свиньи. Доместик гадливо оглядывался, опасаясь испачкать нарядную одежду. Его опасения оказались не напрасны, и зацепить краем длинного плаща жидкую грязь он все-таки умудрился. Десяток лейдов(1) с лицами отпетых душегубов стояли рядом со своим повелителем и с детской непосредственностью оценивали богатый наряд вельможи. В этих местах такой красивой одежды даже у короля не было. Доместик вспотел, глядя в оловянные глаза этих людей. Им же человека убить, что курицу зарезать. Стоило Хлотарю только мигнуть… Слуги у королей франков были под стать им самим.

- Эй, Дагоберт! – крикнул Хлотарь. – Посмотри, какой нарядный дяденька к нам приехал.

Пятилетний принц, единственный сын короля, побежал к отцу, бросив мучить поросенка, которого только что с упоением таскал за хвост. Наложниц у Хлотаря не было. Он был большой чудак и безумно любил свою жену Бертетруду, а люди поговаривали, что и она любила его. Свою будущую вторую жену Сихильду король приметит только через пару лет. Вот такое неслыханное дело творилось в этом глухом углу, где малолетний король выглядел хуже, чем сын зажиточного горожанина где-нибудь в Орлеане. Впрочем, длинные волосенки, лежащие ниже лопаток, настраивали на серьезный лад. Перед доместиком стоял не юный горожанин, а настоящий король франков, на чумазой рожице которого было написано нескрываемое любопытство. Он еще не видел дяденьку, не носившего штанов, так как рос в окружении отцовских лейдов. А они как раз штаны носили. Тут, на берегу Шельды, без штанов было бы весьма холодно зимой, и Дагоберт это понимал. Он рос очень неглупым мальчиком.

- Мой король шлет привет и наилучшие пожелания своему брату, - начал торжественную речь доместик. – Он посылал тебе весть, чтобы ты забрал свое имущество и людей из герцогства Дентелен, потому что считает эту землю принадлежащей ему по праву.

- А если не уберу, то что? – насмешливо спросил Хлотарь, бросая наземь огрызок яблока и вытирая губы нечистым рукавом. – Раз уж мой племянник решил нарушить клятву, то что будет дальше?

- В противном случае мой король наводнит твою землю своими воинами! – торжественно заявил доместик. – Он приведет сюда армии двух королевств.

- Смотри, Дагоберт, на этого дядю, - сказал Хлотарь. – Такой красивый, и такой смешной.

- Не понимаю, что смешного я сейчас сказал? – побагровел доместик. – Король с армией уже стоит в Орлеане. Вас всех ждет война.

- Да ни черта меня не ждет, - равнодушно махнул рукой Хлотарь. – Ты откуда ко мне приехал?

- Из Орлеана и приехал, - ответил растерянный придворный.

- И долго ты меня искал? – насмешливо спросил его король.

- Почти месяц, - смущенно ответил тот. – Я сначала в Руан поехал, но мне сказали, что вы здесь.

- Вот видишь, сынок, - показал король пальцем на доместика. – А этот красивый дядя ничего не знает.

- Чего я не знаю? – спросил чиновник, который почувствовал, как земля уходит из-под ног.

- Умер твой король, - сплюнул Хлотарь, - гонец ко мне из Орлеана прискакал, а за ним герцоги и графы. Договариваться хотят. А ты со мной договариваться хочешь?

- Что? – чиновник напоминал рыбу, выброшенную на берег. Но он собрался с силами и мужественно проблеял: - Но королева Брунгильда… Но юный король Сигиберт… И отчего умер мой король? Ведь ему двадцать шесть лет всего!.. Было…

- Рассказываю по порядку, - терпеливо сказал Хлотарь. – Король твой помер в Орлеане от кровавого поноса, который римляне дизентерией называют. А на юного короля Сигиберта и на совсем не юную королеву Брунгильду мне плевать. Им конец, доместик. Особенно старухе, я ее на куски порежу. Ты думаешь, я не помню, кто приказал моего отца убить? Ну что, присягу мне давать будешь? Нет? Ну, как хочешь! Мне ждать некогда, а дураки не требуются, даже такие нарядные. И отпустить тебя я не могу, ты же болтать станешь. – И он дал команду лейдам: - Зарубить его!

глава 2

Февраль 627 года. Новгород. Словения.

Новгород встретил Самослава умиротворяющей тишиной. Звенящий мороз, который царил по всей Европе, загнал людей в дома, где они и сидели, глядя на жаркий огонь, пляшущий в очаге. У германцев, которые обитали на запад от Новгорода, свою лепту в обогрев жилища вносили лошади и свиньи, делившие кров со своими хозяевами. К духу «длинного дома» князю было не привыкать. Дым, запах еды, скотины и навоза – вот верный знак того, что ты в гостях у сакса, франка, бавара или алемана. Эти люди платили дань новгородскому князю, а потому тот останавливался на постой у них не чинясь. Родовичи уже вовсю играли в шахматы, шашки и в подкидного дурака, а потому зимовка теперь шла куда веселей, чем раньше.

Новгород тоже сковал ледяной плен, и недостроенные стены заснули до наступления тепла. Класть раствор в такой мороз решительно невозможно. Еще года полтора-два, и каменный пояс будет готов, но за эти два года сюда не должны прийти франки, а это стало весьма непростой задачей. Хлотарь отнюдь не был дураком и держал свою страну крепко, несмотря на своеволие знати. Все города на побережье превратились в военные лагеря. Подняли стены, укрепили ворота и даже очистили рвы, которые давным-давно затянуло илом от лени и спокойной жизни. Всех торговцев-данов стали резать на месте, не без основания подозревая в них лазутчиков. Небольшие отряды всадников патрулировали берега, а наказание за уклонение от призыва стало таким, что взвыли все. Так запад королевства избежал участи Руана, ведь франки все еще были очень сильны, а даны, напротив, только-только входили в силу. Они регулярно набегали мелкими шайками, грабя предместья городов и отдаленные монастыри, но повторить успех ярла Эйнара не получилось больше ни у кого.

Глупый пьяный разговор заронил в душу князя робкую надежду. Он читал про мятеж Гундовальда, епископ Григорий Турский подробнейше описал его в своей «Истории франков». Это была какая-то невообразимая, дурно пахнущая смесь из предательства, грабежей, убийств, лжи и богохульства, впрочем, как и все, что было связано с Меровингами. Несчастный мальчишка, которого мать привела к порогу короля, был уверен, что дед Хлотаря II, носивший то же имя, и есть его родной отец. Старый король ни за что на свете не вспомнил бы бабу, с которой спал больше недели назад, но в припадке доброты гнать его не стал и оставил юного Гундовальда при дворе, приказав остричь ему волосы. Ублюдком больше, ублюдком меньше, ему было все равно, Хлотарь I забыл о нем в тот же момент. Много позже парень потребовал свою часть наследства, но получил ожидаемый отказ. Его снова остригли и выслали из страны, приказав не попадаться больше на глаза. И вновь непонятная доброта наследников Хлотаря спасла его. Это было тем более удивительно, что никакой добротой дети старого живодера не отличались. Наоборот, все четверо его сыновей были под стать ему и выросли отъявленными лжецами, убийцами и разбойниками, выделяясь гнусностью своих деяний даже в то нелегкое время. Разграбить казну после смерти отца – пожалуйста! Задушить надоевшую жену – нет проблем! Послать убийц к родному брату – запросто! И все это умножалось на неописуемую жадность, пьянство и совершенно дремучее суеверие. По крайней мере, их самые лютые враги годами могли жить на территории какой-нибудь церкви, открыто насмехаясь над королями. Те просто боялись мести бога, которого считали кем-то вроде германского Водана, но куда более могущественного. Поначалу сыновей у старого короля было пятеро, но старшего сына он приказал задушить и сжечь за измену вместе с женой и дочерьми, к вящей радости остальных братьев, разделивших его наследство. Впрочем, невестку и внучек душить не стали, и они погибли в пламени. Вот такой вот была семейка, в ряды которой так рвался попасть несчастный юноша.

Изгнанный Гундовальд каким-то немыслимым чудом, в лютый мороз, смог перевалить через Альпы, попав в Италию, а потом уплыл в Константинополь, где был обласкан тамошней разведкой. В столице частенько собиралась беглая варварская знать, живущая на подачки императоров, или проедавшая честно уворованное с Родины. Там они и жили годами, а их держали про запас, словно нож в рукаве убийцы.

Прошло несколько лет, и Гундовальд, договорившись с одним из герцогов франков, торжественно прибыл в Марсель, везя с собой на расходы пятьдесят тысяч солидов. Константинопольские евнухи очень хотели склонить франков к столконовению с лангобардами, и в Галлии закрутилась кровавая карусель гражданской войны. Впрочем, наивного бедолагу сначала ограбили, потом предали, а потом зверски убили. Но за пару лет, что Гундовальд правил в своем куске Галлии, Константинополь изрядно потрепал тогдашнего бургундского короля Гунтрамна, а на небосклоне ярко взошла звезда королевы Брунгильды. В то время она еще не была злобной властолюбивой старухой, а напротив, пленяла окружающих зрелой красотой и недюжинным умом. Именно она, а точнее, ее безвольный сын, и пошли в поход на лангобардов, оттянув их силы от имперских владений. Вот такие вот долгоиграющие интриги длиной в десятилетия способны были проворачивать лишенные плотских радостей чиновники из столицы мира. И это внушало немалое уважение!

- Ну а мы чем хуже? – говорил себе под нос князь Самослав, покусывая длинный ус, превратившийся в ледяную сосульку. И сам себе ответил: – Ничем мы не хуже, и даже гениталии имеем в комплекте. Такие многоходовочки разыграем, что небу станет жарко! И толковый паренек, по характеру подходящий, у нас имеется. И волосы у него, что надо, до самой задницы скоро дорастут. Он, правда, помоложе короля Хильдеберта будет, но да ладно, как-нибудь переживем! Он на редкость здоровый малый, а свидетельства о рождении тут еще не придумали.

- Боярина Звонимира вызовите ко мне! – скомандовал князь, бросив поводья стражнику.

глава 3

Ноябрь 627 года. Провинция Армения первая. Империя.

Патрикий Александр читал донесение из столицы. Евнухи из его ведомства, умирающие от зависти к успехам доместика Стефана, нарыли кое-что интересное. Первый же купеческий караван, который пришел через Фракию, принес новости, которые переполошили всю его канцелярию. Оказывается, пропавший наследник короля Теодориха Бургундского жив и здоров. Он вначале прятался со своим слугой в землях мораван, а потом, когда слуга умер, его за немалую мзду, под видом сына от наложницы спрятал у себя один из мелких аварских ханов. Этот самый хан, напившись допьяна, похвалился об этом купцам из Санса. Те своими глазами того парня видели, и золото из королевской казны видели тоже. Тот юноша на короля Теодориха оказался весьма похож. В этом поклялся уважаемый купец из Бургундии, который того короля хорошо помнил. Парень этот, хоть и вырос в дикой глуши, на латыни и на языке франков говорит свободно. И это оказалось последней каплей, которая убедила патрикия в правдивости этого рассказа. И впрямь, откуда мальчишка из аварского кочевья мог знать эти языки? Он мог их знать только в одном случае, если разговаривал на них со своим слугой. А ведь протоасикрит прекрасно помнил ту историю. Это было довольно давно, но беглых королей ищут нечасто. Тот как сквозь землю провалился, высадившись с корабля в Равенне, и постепенно о нем позабыли. Видимо, верный слуга провел его через всю Италию, раздираемую войнами и грабежами, перевалил через Альпы, а потом прошел через глухие леса в Моравию, где и жил в полной неизвестности, пока не умер.

Патрикий глубоко задумался. История просто невероятная, достойная мифов дотла разоренной склавинами Греции. Но, чем черт не шутит? С Гундовальдом ведь все неплохо получилось! Так почему бы не повторить? Надо напомнить о себе государю, как только представится удобный случай. Ведь его собственная звезда стала тускнеть на фоне побед ничтожного выскочки, обласканного Августой. Того засыпали наградами с головы до ног, и даже сам патрикий был вынужден публично объявить ему свое благоволение. У него не осталось выхода, ведь операцию с архонтом Самославом доместик провел просто блестяще. Сам император хохотал до слез, когда читал донесение брата. Надо же! Поставить на кон пятьдесят тысяч солидов и выиграть! На редкость отчаянный парень этот Стефан. А Благочестивая Августа, чтоб ее черти драли в аду раскаленными крючьями, ходит теперь довольная, как кошка, укравшая еду с хозяйского стола.

А может быть, все это просто запредельное, отчаянное вранье? Вдруг это какой-то хитрый ход, смысла которого никто пока не может понять? Чутье патрикия Александра било тревогу, но сделать он ничего не мог. Доместик Стефан вышел из этой игры победителем, а значит, он пока неприкасаем.

Протоасикрит склонился над листом папируса. Пусть этого Хильдеберта вытащат в Константинополь. Ему уже должно быть чуть больше двадцати лет. Его точный возраст в архивах не сохранился. По законам франков он совершеннолетний, и имеет право на трон. Пусть обещают ему всё что угодно, но он должен быть в столице, чтобы превратиться в верного слугу Империи. А вдруг удастся посадить его на престол, и он доведет до конца то, что не смог сделать неудачник Гундовальд: вернет Италию, захваченную лангобардами пятьдесят лет назад. Тогда имя патрикия Александра останется в веках, как имена Велизария и Нарсеса.

Господи, помоги! А вдруг все получится? Протоасикрит даже зажмурился от сладостных грез. Императорские евнухи были мастера стравливать варварские народы. Они это делали блестяще и уже не первое столетие. Так почему бы не попробовать снова?

***

Начало декабря 627 года. Недалеко от развалин Ниневии (совр. Мосул, Ирак).

Армия императора шла уже целый месяц, сбивая ноги в кровь на крутых горных тропах. Позади них оставались разоренные земли, где невозможно теперь найти ни зернышка. Огромная армия хотела есть каждый день. С Ираклием остались лишь армяне, даны и наемники с Кавказа, иберы и абасги(1). Из сорока тысяч хазар не осталось никого. Конники не любят горные кручи, особенно те, где в тебя летят подлые стрелы и камни. Воины устали до предела, подгоняемые персидской армией, что шла за ними по пятам, и лишь только император дал команду, все повалились на каменистую землю без сил.

- Государь, воинам отдых надо дать, - стратилат(2) Ваган почтительно склонил голову перед императором. – Да и место для битвы тут просто отличное.

- Ты прав,- император задумчиво повел взглядом по сторонам. – Дальше не пойдем. Мы дадим бой тут, прямо у Львиного логова.

- Да, тут львов хватает, – согласился стратилат. – В этих местах хорошая охота.

- Нет, Ваган, - покачал головой Ираклий. – Помнишь, в книге Бытия написано: «Из сей земли вышел Ассур и построил Ниневию, Реховофир, Калах и Ресен между Ниневиею и между Калахом; это город великий»?

- Э-э…, - многозначительно промычал Ваган. Он не помнил. Он был воином из знатнейшего армянского рода, а не священником. Стратилат на всякий случай уточнил. – Эти развалины - великий город, что ли? Да тут от силы человек сто живет.

- Этот город давно разрушен, - пояснил Ираклий. – Царь Синаххериб из Библии жил тут когда-то.

- Надо же! – Ваган изобразил на лице почтительный интерес. – Я, государь, пойду прослежу, как лагерь обустраивают. Не приведи господь, персы нападут, пока наши воины, как лягушки на песке, разлеглись.

Ираклий качнул головой, отпуская его, и Ваган, легко вскочив на коня, поскакал делать то, что умел делать лучше всего – готовиться к битве. Тысячи людей со стоном и кряхтением поднялись на ноги, и уже через четверть часа они копали рвы, рубили деревья и ставили палатки. Август даст отдых своему войску.

глава 4

Март 628 года. Константинополь.

Добрята шел по коридору Большого Дворца, вызывая удивление встречных непривычным, диковатым видом. Тут, в столице мира, беглая варварская знать изо всех сил пыталась стать еще большими ромеями, чем сами ромеи, вызывая усмешки у понимающих людей. Они стригли волосы в скобку, а их жены делали укладки из кос. Они надевали на себя далматики и талары, носить которые не умели. Их грубые манеры обсуждались патрикиями и сенаторами, да и простые служащие могли за спиной отпустить колкость-другую, чтобы поднять себе самооценку. Добрята не стал следовать традициям, и его волосы, густой гривой упавшие на спину, стали вызовом местному болоту. Он не стал надевать одежду знатных ромеев, потому что выглядел в ней на редкость нелепо, и носил, по обычаю франков, штаны, подвязанные веревками к поясу, чулки, перевитые лентами, и зеленый плащ с красной полосой. Дополнял картину нож в роскошных ножнах, длиной в локоть, без которого свободный муж не мог даже выйти из дому. Лишение оружия – немыслимый позор для воина. В общем, Добрята стал эталонным франком. Захочешь найти лучшего и не сыщешь. На улицах на него смотрели с презрением, как на варвара, но, подойдя поближе, умолкали, невольно сглатывая набежавшую слюну. Крепкий парень, щеки которого едва начали обрастать нежным пухом молодой бородки, буквально придавливал прохожего свинцовым взглядом пожившего человека. Человека, который не раз видел смерть, и который сам не раз дарил ее другим. Несостоявшийся насмешник, который хотел было пошутить на его счет, быстро вспоминал, что у него есть дела поважнее, и ретировался.

Молодой король стал событием месяца в определенных кругах, смутив множество знатных дам, которые просто обмирали при виде этого сгустка животной силы, чувствуя неотчетливое, но весьма приятное томление где-то внизу. Как это обычно и бывает, за показной скромностью уважаемой матроны порой таился такой вулкан страстей, что Добрята только диву давался. Жизнь в целомудренном на вид Константинополе била ключом, нужно было знать лишь, где и когда. А тут объявилось очень много желающих, готовых показать ему изнанку великого города.

Добрята принял новую судьбу, не раздумывая, ведь сам князь тогда сказал ему:

- За то, что ты сделал, парень, белый плащ твой. Можешь остаться в Новгороде, мы тебя всему научим. Лет через десять станешь жупаном или трибуном тагмы. Можешь остаться в степи, заменишь Онура после его смерти. В любом случае ты будешь знатен и богат, а любая невеста из лучшего рода будет твоей, только покажи пальцем.

- Но у тебя есть предложение, княже, - посмотрел Добрята ему прямо в глаза. – Я ведь не ошибся?

- Есть, - серьезно кивнул князь. – И если у тебя получится, то награда будет небывалой. А если не получится, то все, что я тебе перечислил, уже твое. Выбирай!

- Я, пожалуй, рискну, - кивнул парень.

Терять ему было все равно нечего. Безродный сирота, который жил чужой жизнью, не хотел лишаться того, к чему уже привык. Власть, золото и страх людей пьянили его больше, чем самое крепкое вино, и он не хотел отказываться от этого чувства. Тут, в новгородских землях, все ходили в хомуте, словно волы. Рука князя была тяжела, а большого боярина Горана еще никто не смог подкупить, запугать или разжалобить. Пёс государя не знал сомнений и страха, зато люди вокруг тряслись от мысли, что попадут когда-нибудь в застенок Тайного Приказа. И вроде бы порядок был вокруг, и жизнь была неплоха, да только скучно тут было Добряте. Не хватало того самого чувства, от которого в жилах кровь кипит, словно жидкий огонь. Ощутив его единожды, Добрята понял, что именно это и есть то единственное, ради чего стоит жить. И он согласился не раздумывая.

- Сиятельный! Вы слышите меня? – участливый голос одного из кастратов, которыми был просто наводнен императорский дворец, вывел Добряту из задумчивости. Он ненавидел эту мерзкую породу, их слащавые улыбки и лесть.

- А? – спросил он. - Слышу! Чего тебе надо?

- Патрикий Александр просит вас к себе, - с придыханием сказал евнух, вызывающий у Добряты глубочайшее отвращение одним своим видом. – Соблаговолите пройти за мной. Я провожу вас.

Добрята собрался с духом. Тот, кто позвал его на встречу, был очень опасен, но от него зависело многое. Собственно, именно этой встречи и ждал Добрята, ведя разгульную жизнь варвара, дорвавшегося до удовольствий огромного города. Именно этот человек прислал ему приглашение вместе с купеческим обозом, который шел обратно в Новгород, загруженный товарами из столицы.

Евнух вел его бесконечными коридорами, пересекая один зал за другим. Мозаики, слоновая кость, бесценные ковры и парча сменяли друг друга. Тут этого всего было столько, что у Добряты разбегались глаза. Рожденный в нищете, он и представить не мог себе подобного богатства. Теперь-то он понимал кагана, стремившегося разграбить этот город. Одно это обессмертило бы его имя. А ведь уже сейчас оно стало покрываться дымкой забвения. Каган и каган… И, глядя на это, Добрята решил, что у него тоже будет свой дворец. Может, не такой большой и красивый, но свой собственный. И ради этого он готов рискнуть всем, даже жизнью. Жизнь обычного человека не стоит ничего, так почему бы не рискнуть, когда ставка так высока?

- Нам сюда, сиятельный Хильдеберт, - скроил умильную физиономию евнух, подведя его к высоченной резной двери.- Патрикий Александр ждет вас.

Евнух царапнул дверь, не смея постучать и, не дождавшись ответа, с поклоном отворил ее. Огромная створка открылась без малейшего скрипа, и Добрята вошел в помещение, размерами напомнившее ему казарму в Сиротской сотне. Здоровая была комната и очень нарядная. Изукрашенные мозаиками стены притянули внимание парня, для которого это все еще было каким-то непонятным волшебством. Парчовые занавеси спадали мягкими складками, защищая собой сидевших здесь от промозглого холода улицы. На полу кабинета лежал толстый ковер, в котором сразу же утонули его ноги, обутые в мягкие кожаные туфли. Тяжелые драпировки, высоченные светильники из бронзы и резная мебель стоили дорого, очень дорого. Намного больше, чем видел обычный горожанин за всю свою жизнь. Напротив двери стоял резной стол, окруженный тлеющими жаровнями, от которых во все стороны шло приятное тепло.

глава 5

Июнь 628 года. Земли племени вислян (совр. южная Польша).

Чем дальше шел разговор, тем сильнее Само убеждался в том, что завоевательные войны надо временно прекратить. Пьянка с владыками словен, окопавшихся в верхнем течении Вислы, шла уже третий день, и это надо было заканчивать. Самое скверное, что толку от этого общения нет почти никакого. Места эти оказались редкостной глушью, где и народ жил исключительно простой и незамутненный. Висляне пребывали в каком-то своем мирке, не тревожимые почти никем. Авары до этих мест добирались так давно и ушли так быстро, что здешние ляхи даже испугаться толком не успели. За прошедшие годы страх окончательно притупился, и висляне стали считать себя непобедимыми воинами, как и все мелкие народцы, на которые никто не нападает ввиду полнейшей ненадобности. И впрямь, лезть в эти земли с войной стало бы неописуемой глупостью. Сотни мелких деревушек, усеявших берега Вислы и ее притоков, окружены густейшими лесами и непроходимыми болотами. Искать в этих дебрях людей, знавших родные места, как свои пять пальцев, делом было заведомо гиблым. Будешь вместо правильной войны ловить стрелы и дротики, которые перед этим заботливо воткнут в хорошо подгнивший труп. Можно, конечно, вернуться сюда зимой, конным рейдом пройдя по льду рек, и разорить мелкие селения, но зачем? Война – это деньги, и деньги очень большие. Потому-то впервые за все время в совещаниях военных принял участие глава Денежного Приказа боярин Збыслав. Его вердикт был однозначен. Поход регулярного войска в ляшские земли будет заведомо убыточен. Даже ожидаемый полон и будущая дань не покроет затрат. А про добычу и говорить нечего – нет ее там. И потом, после того похода, обозленные ляхи начнут убивать купцов и грабить грузы. Можно, конечно, повторить карательный рейд, но стоит ли оно того? Не стоит.

Самослав интуитивно и сам догадывался об этом, но для Деметрия и трибунов пехотных тагм, превратившихся в драгунские, это стало полнейшим откровением. Тут к войне относились иначе, почти как к священнодействию, где проявляется мужество, где зарабатывается авторитет и получается добыча. А тут щуплый парень разложил им по-простому, чего для казны это священнодействие будет стоить. Потому-то и поехал князь Самослав в гости, чтобы договориться, взяв с собой конную полусотню в тяжелой броне, на случай, если в головы вислян невзначай прокрадутся дурные мысли.

Встречу назначили у священного дуба, где все владыки принесли жертвы. Самослав подарил каждому по хорошему шлему и по ножу с клеймом Лотара, и теперь те сидели, разглядывая переливы металла, словно завороженные. Жизнь тут была небогатая, железо все еще считалось ценностью необыкновенной, а кузнецы считались местными колдунами, окруженные страхом и почетом.

Также князь взял с собой бочонок настойки, на которую возлагал немалые надежды. Куда большие, чем на подарки и серьезные разговоры. Впрочем, настойка не помогла, и разговор не задался.

- Не надобно нам тут чужаков, - уставился пьяным взором один из местных вождей. – Мы про тебя, владыка Самослав, слышали. Силен ты, говорят, но и мы тут не пальцем деланные. Любому отпор дадим!

- Да! Да! – закивали лохматыми головами остальные. – Не надобно нам тут факториев твоих. Сами у себя разберемся. Купцы пусть приходят, а селиться в наших землях не позволим никому!

- А если нападет на вас кто? – бросил пробный шар князь, уже заведомо зная ответ. – Я помог бы, по-соседски.

- Да нас тут… Да мы их … О-го-го! – понеслась со всех сторон пьяная похвальба.

На этом они и расстались, а князь повернул назад. Он допускал, что эти переговоры ни к чему не приведут, а потому в землях голеншичей готовили здоровенные лодки, которые потом волоком перетащат к мелким притокам Вислы, благо было до них миль десять, не больше. За эти лодки казна заплатит чистым серебром, а на него потом будет куплен товар, произведенный на княжеских же мануфактурах. Экономика молодого государства работала, как часы, перекачивая потоки серебра туда и обратно с немалой прибылью. Впрочем, тоненькие ручейки его текли мимо, оседая в кошелях пронырливых торговцев, добирающихся и до этой глухомани, или иноземных купцов, посещающих Новгород.

Князь ехал домой, жалея потраченного времени и нескольких ведер настойки. Путь на север был ему нужен, как воздух, ведь ворота Константинополя теперь открыты для купцов из Новгорода. Но ввязываться ради этого в бессмысленную дорогостоящую войну! Увольте!

- Я, княже, вот что думаю, - Збыслав повернул к государю опухшее от длительных переговоров лицо. – Может, Вышату к поморянам послать? У него неплохо получается с тамошними владыками договариваться.

- Хорошая мысль! – протянул Само. – Они же на побережье живут. Пусть тогда они сами янтарь добывают и нам продают.

- А если напрямую захотят продавать? – задумался Збыслав.

- Не пропустим, - уверенно сказал князь. – Будут нам по твердой цене его сдавать. А умничать станут – конфискуем. Нужен нам тот камень, Збыслав. Марк из Константинополя в каждом письме про него спрашивает. Так что это дело мы до конца доведем. Сам понимаешь, взялся за гуж…

- Не говори, что не дюж! – с готовностью продолжил Збых, который присказки государя выучил наизусть.

- Не угадал, - покачал головой Самослав и познакомил его с новой мудростью. – Взялся за гуж, обосрался и стой. А на ляхов мы аварскую молодежь пустим. Она все равно нам бесплатно обходится. Пусть слегка поучат их жизни, а то расслабились в глухомани своей. Не люблю я дерзких дураков. Дурак – он тихим должен быть и почтительным. На то он и дурак.

глава 6

Солнышко ушло за горизонт, а великий Дунай был спокоен, словно стоячий пруд. Видно, он тоже устал, а воды его текли медленно и лениво, едва заметной рябью напоминая, что это все же могучая река, а не озеро. Изредка тишину нарушал юркий голавль, который лакомился жуком, упавшим с ветки, или беспечной мошкой, подлетевшей слишком близко к безмятежной коварной глади. Лагерь крепко спал, а две стряпухи все еще болтали о своем, о женском, благо накопилось у них в душе за долгие годы столько, что и не вымолвить. Но только лишь теплый летний вечер уступил место ночи, разговор принял совсем другой оборот.

Милица очнулась от того, что ей на голову лилась вода. Голова болела, а руки были стянуты крепко-накрепко. Затылок саднил, видно, туда пришелся удар. Она хотела закричать, но смогла издать только придушенное мычание. В рот ее крепко забили кляп, вытолкнуть который она не смогла, он был перевязан тряпкой. Неизвестный душегуб постарался на совесть. Милица ничего не могла понять. Она вроде бы болтала за жизнь с подругой Станой, с которой сдружилась недавно. Судьбы у них оказались схожи: они обе потеряли и детей, и мужей… Да что же это? Милица со стоном открыла глаза, в которые свет луны плеснул новую порцию боли. Стана? Почему она воду льет? Почему не развяжет?

- Очнулась? – подруга произнесла это таким тоном, что сомнений никаких не осталось. Это именно она ее ударила, и она связала. И голос ее был какой-то другой, жесткий, скрипучий, сочащийся ненавистью.

- М-м-м, - промычала Милица, с испугом глядя на подругу, словно не узнавая ее.

- А ведь я сразу поняла, что это ты, - как-то устало сказала Стана. – Как только староста имя твое назвал. Я нескольких Милиц встречала за эти годы, и все мимо. Боги дадут мне месть свершить перед смертью. Что смотришь, дура? Не понимаешь ничего? А я тебе сейчас всё расскажу. Не Стана я, а Чеслава. Тот воин, что скакал на коне, сын твой, Самослав. Ты у собственного сына рабыня. Откуда знаю? Так муженек мой непутевый девку от приблудной бабенки нагулял, и та у нас в семье прислугой жила. Муж мой владыкой был, не родович простой. Самослав твой сговорился на дочери его от наложницы жениться, а моими лапушками побрезговал, ту девку за себя взял. Польстился на морду смазливую, сволочь. Так что зятек он мой, подруга. Все я знаю о тебе. Мужа твоего Бериславом звали, сыновья - Само, Ратко и Никша. Сын твой моим дочерям жизнь изломал, посмешищем сделал. Муж мой не стерпел обиды и войной на него пошел. Да только побил его твой сын, и мужа моего, Буривоя, на кол посадил. Я же тебе рассказывала про него, да только кто это сделал, не говорила. С тех пор словно кто проклял семью мою. Одну дочь в могилу к знатному обрину сунули, чтобы она ему после смерти служила. Ей на моих глазах шею свернули. Вторая дочь в родах померла. Понесла незнамо от кого. Наверное, от всадника какого-то. Много их было… Третья дочь прошлой зимой в худой одеже кизяк собирала, обморозилась и сгорела у меня на руках. Второго зятя обры в поход угнали для всяких надобностей, он там и пропал без следа. Одна я теперь осталась. Не берут меня к себе боги, а я и не знала почему. Жить-то мне незачем больше. Не знала, пока тебя не встретила. Так-то вот…

Чеслава сидела, опустив плечи. Взгляд пожилой, на редкость некрасивой женщины потух, как будто путь ее пришел к концу. Она рассеянно смотрела на воду, озаряемую светом луны, и больше ничего не говорила, видно, ушла в себя, вспоминая что-то. Милица лежала, пытаясь крикнуть что-то через кляп. Ее сын жив, да еще и князем стал? Она слышала, что князя Самославом зовут, да мало ли их на свете? В ее глазах появилась мольба, а по щекам потекли слезы. Она порывалась что-то сказать, но кляп не давал, прочно закрывая путь множеству вопросов, что накопились в ней.

- Про остальных детей ничего не знаю, - ответила Чеслава, которую привлек стон подруги. – Может, живы, а может, сгинули, как кровиночки мои. Ненавижу тебя, сука поганая! Ненавижу за то, что выродка этого на свет произвела. Жили до него так, как предки наши жили. Пусть небогато, пусть голодно иногда, зато по старым обычаям. А Само твой все с ног на голову поставил. Покарают нас боги за дела его!

- М-м-м! – Милица стала извиваться, пытаясь вытолкнуть кляп. Ей так много нужно было спросить! И даже то, что она была связана по рукам и ногам, беспокоило ее сейчас в последнюю очередь.

- Что? Узнать что-то хочешь? – издевательски спросила ее Чеслава. – Обойдешься! Я и так тебе это все рассказала, чтобы ты помучилась перед смертью. Вот оно вроде бы счастье, подруга! Рукой достать можно! Ан, нет! Не про тебя оно!

И Чеслава со всего размаху опустила большой камень на голову Милицы, которая приняла свою судьбу и крепко зажмурила глаза.

***

- Тут такое дело, владыка! – сотенный староста мял шапку перед жупаном Любушем, не зная, как и рассказать о дикой истории. – Тут две стряпухи поссорились, и одна другой камнем голову разбила. Кровищи – страсть! Хорошо, что мужик из их сотни мимо шел и спугнул ее.

- С чего бы это, Мирко? – поднял бровь Любуш. – Они ссорились раньше?

- Нет! – пожал плечами староста. – Стана с Милицей той не разлей вода были. В одной хижине жили даже.

- Как ты сказал, их зовут? – впился в него взглядом жупан.

- Милица и Стана, владыка, – немного растерянно ответил староста.

- Кто еще знает? – пробарабанил пальцами по столу Любуш, а лицо его приняло крайне задумчивое выражение.

- Да мужичок один, из моей сотни, - пояснил староста. – Пошел по нужде, а там это… Милица с разбитой головой лежит, и Стана в лес убегает. Я велел тому мужику молчать, как бы не вышло чего. Несчастная баба едва дышит!

глава 7

Двумя месяцами позже. Сентябрь 628 года. Солеград. Словения.

Муравейник, в который превратился Новгород, напомнил Само давно забытую родину. Местная жизнь не отличалась динамизмом. Скорее наоборот, она была тягучей, как мед, а изменения в ней проходили десятками, а то и сотнями лет. Даже одежда менялась так медленно, что плащ, доставшийся от прабабки, был вполне актуален, если доживал до столь почтенного возраста. Мода существовала лишь в Константинополе, да и то в среде богатых бездельников, выходивших на прогулку в неописуемо пестрых одеждах, которые вызывали неизменный интерес плебса. Нечасто увидишь на ком-нибудь половину Священного Писания, вытканного золотом.

А вот в Новгородском княжестве последним писком моды стала шинель из плотного сукна, которое в прошлой жизни князя называлось сермягой. Ткань была грубой, тяжелой, но довольно ноской и теплой. Шить ее очень тяжело, а потому шинельную мануфактуру завалили заказами на год вперед. Впрочем, летом шинели убирали до зимы, и воины щеголяли в рубахах из холста. Вот и вся мода. Впрочем, князь подумывал о том, чтобы ввести погоны. Рядовой воин не должен выглядеть так же, как сотник. Люди тут были не только простыми, но и очень обидчивыми. Они оказались весьма падки на яркие погремушки, словно дети, а потому белый плащ стал недостижимой мечтой каждого мальчишки из словенской веси.

В Солеграде жизнь текла куда медленнее, чем в столице. Неприступная крепость понемногу превращалась в город, а жупана Горазда очень аккуратно, чтобы не обидеть, от военного командования отодвинули. Тут стояла сотня пехоты, которая менялась раз в год. На Горазде осталось руководство гражданской администрацией и соляные копи, которые и без военных дел забирали все его время без остатка. Старый друг оброс жирком, но могучей стати не растерял. Сытое пузо и оплывшие плечи делали его похожим на медведя, только медведя не по-звериному хитрого и безжалостного. Наличие соляных копей давно уже не было секретом для соседей, но по уговору с герцогом Фриульским местность на день пути оставалась безлюдной, а все, кто имел глупость пройти тут без пропуска, шли рубить соль в шахты. Поголовье короткомордых аланских собак росло, и их щенки разошлись по всем жупанствам парами, словно драгоценность. Тут, в Солеграде, они были особенно свирепы, натасканные на кровь и людей. Горазд оказался талантливым заводчиком, пытливым умом вчерашнего дикаря находя единственно верные решения. Собаки стали его истинной страстью, и он платил, не торгуясь, за особенно удачный экземпляр, привезенный ему купцами. Псы его селекции стали куда крупнее, чем те, которых захватили когда-то в разгромленных селениях германцев.

- Хороши! – от души похвалил князь, видя рослых кобелей, охраняющих шахты. Псы проводили его налитым кровью взглядом, но после того как князя дали обнюхать, успокоились и потеряли к нему всякий интерес. Свой, значит, свой.

- Лучшие алаунты на всем свете, государь! – гордо ответил жупан. – Так мне купцы сказывают. Я по твоему слову все делаю. Вяжу собак от разных родителей. А недавно мне отличного кобеля из Нейстрии привезли, здорового, как теленок. Свежую кровь пущу в породу.

- Добро! – кивнул князь. – Сыновья тебе кланяться велели, Горазд. Письмо вот написали. Они в Сиротской Сотне достойно службу несут.

- Письмо! – благоговейно прошептал жупан. – Неужто сыновья мои осилили эту науку? Вот старухе-то моей радость будет. Сыновья при князе. Дочери за хороших людей замуж вышли, в шелк и золото одеты. Жена до сих пор не верит, что это с нами наяву происходит.

- Стража как себя ведет? – неожиданно спросил Самослав. – Тут же золота горы лежат. Не болтают лишнего?

- Болтают, как не болтать, - хмыкнул Горазд.- Я таких сразу из города высылаю, соляные копи сторожить. Есть те, кто мечтает руку в княжье золото запустить. Не понимают, дурни, что с тем золотом они и недели не проживут. Некуда с ним пойти. К лангобардам? К франкам? К ромеям? Смешно! Если уж экзарх Равенны за деньги фриульского герцога зарезал(1), то простой стражник с мешком золота для него и вовсе законная дичь. Нет, княже! Из моих людей дураков нет, а за остальными я слежу.

Они зашли в корчму, что открыл какой-то ушлый десятник, списанный по ранению вчистую. Князь не оставлял увечных воинов, находя каждому работу по силам. Иногда им и ссуду давали на обзаведение. Два десятка столов были заняты, а князь и жупан незаметно сели в закутке, прикрытым от общего шума дощатой перегородкой. Настойка из столичных винокурен добралась и сюда. Ее в опечатанных бочках привозили в эти земли обозом. Князь решил не мучиться с акцизными сборами и объявил государственную монополию на спиртное. Как оказалось, это стало правильным шагом. Тонкий ручеек серебра от оптовой торговли спиртным грозил скоро превратиться в ревущий поток.

Еда здесь была незатейливой и сытной. На столе вмиг появилась тарелка с дымящейся кабанятиной и деревянные кубки. Настойка тут, конечно, далеко не та, что владыка делал, ну, так что ж теперь. Григорий - мастер с большой буквы, и его творения повторить пока еще никто не смог.

Хозяин - рослый мужик с изуродованным лицом и повязкой на месте выбитого палицей глаза, встал рядом, ударив кулаком в грудь.

- Десятник Негод, княже! Вторая сотня первой тагмы. Корчмарь я здешний. По ранению в отставку вышел.

- Помню тебя, Негод, - кивнул князь, который часто пользовался этим крайне незатейливым приемом. – Ты со мной на ляхов ходил и бился славно. Благодарю за службу, воин! Дай, обниму тебя!

Горазд понимающе сощурился и забросил в себя кусок мяса, сопроводив его кубком настойки. Это он сам князю про местного корчмаря и рассказал. На лице отставного воина расплылась детская улыбка, а в единственном глазу даже слезы показались.