Принц на белом коне

1. Новая Аттика

Ничто так не развивает ум, как путешествие.

Эмиль Золя

Я бежала так быстро, как только хватало сил, но блеющие голоса приближались. Такая удобная мягкая тропинка вдоль речки оказалась протоптана копытами вовсе не коз, а козлоногих, и сейчас они загоняли меня, как дичь.

Не торопясь, понимая, что не убегу и можно продлить удовольствие. Серьга Адамса, болтавшаяся в левом ухе, переводила даже примитивные языки, поэтому блеяние и хрюканье имели смысл. Впрочем, прав был Адамс, при создании девайса с горечью заметивший, что понимание между народами мира не добавит. В данном случае понимание добавляло прыти, но козлоногие не отставали, блея:

— Чужа-а-ачка! Не-е-ежный жиро-о-ок! Земля-я-я пре-е-е-едков!

***

Новую Аттику открыли в две тысячи сто девяносто пятом году. Если в самой Аттике сатиры, кентавры, сирены и прочая нечисть обитали только в мифах, то здесь человечество встретилось ними вживую. Ксенобиологи и этнографы, понятное дело, возмущались, что ксеносов крайне некорректно воспринимать мифическими существами. Но людям до того мало было дела, и свежеоткрытая планета стала Новой Аттикой, а инопланетяне получили названия из греческой мифологии. По крайней мере те, что соответствовали, и было таких достаточно.

С точки зрения историков, первобытно-общинный строй на планете сменялся ранним феодализмом со всеми своими прелестями, и Земле, самой не так давно достигшей единения и хоть какой-то социальности, не терпелось нести свет социализма всем, кто не успевал убежать.

Во всяком случае, некоторые государства сочли вполне годными для контакта и начали оный контакт развивать. В горах, где никто не жил из разумных, был создан научный центр, а потом и курорт на побережье, полностью отрезанном горами от мира — прозрачное море сказочной красоты, вечное лето и увлекательные экскурсии в мир непуганых мифических существ.

Не то чтобы я мечтала сюда слетать, но экскурсии на Новую Аттику были популярны, а мне на тот момент было всё равно. Глупейшая, в сущности, история: муж поставил меня в известность, что устал и выгорел, и поэтому ему очень нужно съездить на курорт. Одному: у нас не хватит средств на двоих, это во-первых, а во-вторых, я не люблю путешествовать. Да и с работы меня отпускают неохотно — незаменимый сотрудник, работать некому. Всё было правдой. Относительной, как относительна любая правда. Я к тридцати двум годам выслужилась в управляющего станцией по производству биомассы (в основном улиток). Быстро, обычно на таких должностях в сети сидели люди посолиднее, лет пятидесяти-пятидесяти пяти. Я, с одной стороны, немножко гордилась, а с другой стороны, понимала, что дело не в моей исключительности. Просто так обстоятельства сложились. Настоящие учёные, увлечённые изысканиями, административной работы сторонились, как чёрт ладана; женщины вроде меня, не имеющие научных интересов (а были и такие), имели зато детей и от работы хотели только зарплату, карьеры чурались. Меня наука не очень интересовала, несмотря на профильное образование, а детей не получалось. Решив по результатам совместной работы, что я вменяема и мешать не буду, те и другие стакнулись и выпихнули меня на должность. Я бодро поволокла административку: отчёты, совещания, ответственность и прочее. С точки зрения вышестоящего начальства, успешно, поэтому вскоре коллеги огорчённо провожали меня на другое место работы, где требовалось наладить процессы. Всё получилось, и меня кинули открывать новую станцию.

Так оно и пошло. Мной начали затыкать дыры, в которых всё по каким-то причинам было плохо, и требовалось решить проблемы и навести порядок. Муж восторгался этим, как мне казалось, чрезмерно, называл в шутку «человеком, который решает проблемы» — апеллируя к известному старому фильму про мафию. Я ж понимала, что, скорее, достаточно глупа для такой нервной и местами расстрельной должности. И сил много, и нет других интересов. Потому что если бы эта должность была нужна умному человеку повзрослее, он бы её занял. Но умные повзрослее предпочитали места потише. Я моталась по стране, выходные брала редко, и в свободный день предпочитала поспать. Вообще, спать стало моим хобби. Платили не то чтобы много, но я не очень понимаю ценность денег. Нет прямой корреляции с работой. Да и занимался деньгами муж. В смысле, забирал зарплату на семейные нужды, и я ничего против не имела — нести ответственность ещё и за семейный бюджет желания большого не было. Кроме того, муж нещадно пресекал мечтательные разговоры о покупках ненужностей вроде гоночного флайера для меня. Потому что у нас есть флайер, а второй, да ещё гоночный — постыдное излишество. Ещё хотелось шубу из генномодифицированного меха. В моде был шёлковый наурус с Сурьи, и биостанции выращивали всё: курточки, шубы, одеяла… мне хотелось. Но было дорого, и муж на такую глупость копить отказался. Я сочла это разумным и продолжила ездить на муниципальном либо рабочем транспорте и ходить в полимерной куртейке.

Собственно, это я всё к чему: с курорта муж благополучно вернулся, посвежевшим и отдохнувшим. Я порадовалась, на том и всё. Но спустя несколько месяцев, так получилось, случайно открыла запароленный файл с голографиями отпускными. Без большого интереса полистала: море, пальмы, закаты… я их и раньше видела. А потом начались не виденные фотки, где муж в обнимку с дамой. И я, в общем, поняла, что ездил он туда не один. Стало понятно, что анекдотичные случаи, вроде вытаявшего имени «Оленька» на лобовом стекле флайера, написанного чьим-то пальцем («А, это я жену друга подвозил, она пошутила»), задержки на работе и тому подобное — это всё кусочки одного пазла. Я не замечала; просто близорука в некоторых отношениях. Да и что там, человек, он ведь не вещь, если ему хочется чего-то — как я могу осуждать… Но был нюанс: мне-то неоднократно говорилось, что муж человек порядочный, и все его друзья порядочные, и все их жёны порядочные. И того же ждут от меня. Это норма. И я, стало быть, с этой нормой жила и её соблюдала, а муж нет.

2. Шийян Эурон ту Альорра

если бы была ты

чуточку умней

отличать могла бы

принцев от коней

© сияющий

Они всё медлили. Когда чуть прошла дрожь в ногах от беготни, торопясь и доламывая ногти, перетаскала кучку камней поближе. Засела, приготовившись — ничего. Причём даже выглядывать не нужно было: хрюкотание, хоть и неразборчиво, доносилось. Они как будто друг с другом ругались.

Вспомнив приключенческие голофильмы, в которых герои ну очень удачно убегали от агрессивных инопланетян в священные места, бывшие для преследователей табу, огляделась: никаких храмов не увидела, скала и скала. Может, если повыше забраться… но сейчас было, конечно, не до того. Самое время подать сигнал бедствия. Взглянула на голокомп наручный и с ужасом поняла, что он треснул. Экран был тёмным, и паническое перетряхивание ничего не дало. Только несколько капель грязной воды из корпуса вытекло. Что ж, оно, конечно, вещь ударопрочная и водонепроницаемая, но, видно, не всё сразу. Укатали сивку крутые горки. А сейчас и меня укатают, потому что без помощи, без воды (до страданий по еде, полагаю, дойти не успеет), на солнце без укрытия — долго ли я здесь протяну? Но ведь искать-то полетят? Спустя какое время? И я остро пожалела о своём легкомыслии. Надо было инструкцию не наискось читать. Потерпеть до зелёной зоны. Не заходить глубоко в лес. И вообще в отеле сидеть, как умные люди делают. А если так уж хотелось с жизнью расстаться (не отрицаю, я подумывала), то можно было способ полегче поискать. Похмыкала — возможно, именно некая суицидальность заставила действовать спонтанно и удивительно глупо, а я эти неосознанные мотивы сразу не поймала.

Умная мысля приходит опосля, и дельности в ней ровно никакой. Всё-таки я, несмотря на случившийся приступ глупости, работала кризисным управляющим и по работе чего только не организовывала. Поэтому, оценив обстановку, сделала, что могла: перетаскала поближе ещё три кучи камней. Думала, не подняться ли к вершине, но не смогла — чем выше, тем неприступнее была скала.

Присела, отдыхая и печально думая, как легко человека угробить. Такого, как я, по крайней мере. Побегала, поплавала в одежде, камни потаскала — и от человека полчеловека осталось. Трясёт, причём дрожь от холода и мокрой одежды одна. На неё наслаивается другая, помельче — от перегретости на солнце. И третья, от усталости.

Хорошо бы сейчас в санчасть и в постель, да… или хотя бы раздеться, а голову как раз от солнца мокрой одеждой прикрыть. Но снимать с себя что-то, когда внизу блеют козлоногие — нет! Даже в тень отойти не могла, смотрела, боясь, что они всё-таки решатся и побегут наверх.

И поэтому увидела, как один из бегающих подкинут был чем-то. Его как воздух ударил. Взвизгнул коротко, совершенно по-поросячьи, мешком упал и более не двигался. И ударил его не воздух. В спине торчала стрела.

Боже, как они заорали, как забегали! Некоторые сталкивались — выглядело бы комично, кабы не то обстоятельство, что раз в секунду, наверное, один из них подпрыгивал и падал. Иногда неживым, а иногда корчась, недостреленный. У козлоногих луков не было, только дубинки, и невидимый лучник, наверное, половину их расстрелял прежде, чем они разбежались и скрылись в кустах.

Это было кстати. У меня появился отличный шанс. Свезло сказочно. Само собой, усугублять уже сделанные глупости новыми я не собиралась. Знакомиться с невольными спасителями не стоило, и оставалось надеяться, что козлоногов они поубивали по личным мотивам, а что они кого-то наверх загнали, стрелки не догадаются. Надо было спрятаться, пересидеть, пока лучник или лучники уйдут, и постараться добежать до флайера.

Забралась (наконец-то!) в тень и притихла, стараясь не шевелиться. Того, что происходило внизу, не видела. Только высокое небо, да шорох ветра в скалах, да верещание каких-то птичек, чёрными стрелами носящихся в синеве небесной. Красиво всё-таки. Жаль, что мне так икнулась красота этого места, и что мирный шорох ветра и крики птиц мешаются с визгом раненых сатиров. Но визжали они недолго: крики один за другим обрывались, и я поняла, что это значит. Их кто-то добивал.

Веры в господа во мне нет, но в тот момент закрыла глаза и помолилась Юрию, Первому и Лучшему, чтобы защитил во тьме и мраке космоса от адских его порождений.

И обречённо услышала, как по камням стучат копыта. Что-то поднималось наверх, ко мне. Метнулась к парапету, схватила камень и замерла. До последнего надеялась, что не заметят. Но нет, копыта стучали всё ближе.

— Эй, кто там? Не надо бояться, я разогнал свинорылых. Отзовись, тебе нужна помощь?

Это точно был местный. Смысл сказанного понятен, но, если отрешиться от транслируемого в мозг телепатически перевода, речь его звучала певуче, красиво — и чуждо. Что ж, кидать камнями, наверное, нет резона. У него лук. И помочь, как говорит, хочет.

Осторожно высунувшись из-за кучи камней, облегчённо вздохнула: человек. Он был совсем рядом, заглядывал через парапет. Видно его было по грудь, лошадка скрывалась за скалой, но переступание копыт я слышала, да не мог он быть такого роста. И да, это точно был не землянин. Они не бывают такими смазливыми. Невозможно, неприлично. Я такого ни в одном фильме не видела. Сияющие сине-зелёные глаза, чернющие ресницы на гладком, почти фарфоровом на вид лице — и волосы, белые, как лён. Он казался юным, располагал к себе.

— Свинорылы действительно пытались загнать человека, — красавец презрительно дёрнул губой, вздохнул каким-то своим мыслям. И обратился ко мне: — Ты из тех, что пришли со звёзд?

Выдохнула от облегчения: он знает. Может, даже из сотрудничающих с землянами аттов. Егерь какой-нибудь, объезжал угодья, и вот… свезло.

— Да, мне бы связаться с туристическим центром, у меня голо сломался, — и показала, потрясла запястьем.

3. Шашлычки

«Не нужно мне твоих шатров,

Ни скучных песен, ни пиров —

Не стану есть, не буду слушать,

Умру среди твоих садов!»

Подумала — и стала кушать.

А. С. Пушкин, Руслан и Людмила

Большим облегчением было не выбирать путь самой, а идти за кем-то, кто знает. А кентавр знал, судя по тому, как целенаправленно двинул в кусты самого неприятного вида. Продравшись сквозь липучую псевдоиву и перемесив заболоченный луг, мы вышли на дорогу, мощёную тёсаными камнями, и двигаться стало легче. Но зато адреналиновая бодрость пошла на спад. Мокрые кроссовки хлюпали, и вся я расклеивалась, потихоньку сбавляя темп.

— Ты в силах идти, свайгелин, или поднести тебя?

Затаила дыхание. С одной стороны — кто из людей на кентавре катался? Покосилась на лошадиную спину, укрытую багряной попонкой, на котомки, перекинутые через неё. Может, и правда подвезёт? Ему что два мешка, что три… Кентавр перехватил взгляд и сообщил:

— Не на спине, это оскорбление. На руках.

Хм. В былинах русских был кентавр Полкан. И якобы цыгане, видя его, впадали в ступор: сзади зашёл — ух, какой конь, надо красть; спереди забежал — человек, того гляди, сам наподдаёт. И я себя таким цыганом почувствовала. Лошадкина спина это одно, а согласиться, чтоб мужчина на руках тащил — я не чувствовала себя достаточно невинной или обессилевшей для такого. Покачала головой отрицательно и постаралась собраться.

***

Что пейзаж рядом со Стиксом был мрачноват, поняла, когда мы вышли из низины, в которой он тёк. Мир стал светлее, задышалось легче. Может, и было что-то в той воде. Кентавр подробно расспросил:

а.) правда ли я со звёзд;

б.) действительно ли мы живём на звёздах, или они отсюда кажутся маленькими, а на них всё, как здесь;

в.) сами ли мы строим воздушные повозки;

г.) могу ли такую повозку построить я.

Не особо удовлетворившись моим киванием, качанием головой и пожиманием плечами, утешил, что говорить я начну со временем, а если и не начну, так ничего страшного, главное, что понимаю, а поговорить он и за двоих может. И загарцевал: то есть скорость не увеличилась, как шёл, так и шёл, но копытцами перебирал красиво, и, я бы сказала, кокетливо. На земле у лошадок это, кажется, называлось «пиаффе» и было аллюром искусственным, требующим сложного обучения. Ещё и хвост приподнял, как арабский жеребец. Видела как-то аукцион, на котором продавались немыслимо красивые эти лошади, и смеялась тому, как знатоки и ценители глаза закатывали, пальцы в щепоть складывали и языками цокали. А сейчас и сама восхищённо скосилась. Дивная божья тварь.

Божья тварь, кажется, заметила и спустилась со звёзд, решив поговорить о себе. Стало интересно, я даже хромать забыла.

Мой новый знакомец был принцем. Ну или княжичем. Во всяком случае, батюшка его царствовал, владел реками и озёрами, лесами и полями (тут шло уточнение, что поля обширны, и были подробно перечислены возделываемые культуры, из которых я ни одной не знала). Далее речь пошла о железных и самоцветных рудниках, золотых приисках, солеварнях, а также неисчислимых стадах и рабах. У меня глаза на лоб полезли, но рассказчик не заметил и продолжал разливаться. Батюшка его был знатный поединщик, и в весенних боях наотвоёвывал множество прекрасных кобылиц, но только одна из них произвела на свет белорождённого жеребца. Шийяна, то есть. На белорождённости я споткнулась и аж квакнула. Это он уловил, и я узнала, что белая масть нередка, но в неё перецветают с возрастом, а рождение жеребёнка с розовой кожей и жемчужным оттенком шёрстки, да чтоб ещё одно копыто белое — милость богов.

Я невольно скосилась на копыто. Левое заднее. Белорождённый княжич с явным удовольствием остановился и повыше его приподнял, чтобы я могла рассмотреть получше. Булыжник был хоть куда. От меня, похоже, ожидались восторги — и я правда пришла в восторг от такого простодушия. Сорт восторга принц благополучно не прочувствовал и вроде бы остался доволен. Во всяком случае, продолжил рассказ.

Ему, как наследному принцу, полагалось в определённом возрасте (я не совсем поняла идиому про соотношение прожитых вёсен и количества убитых врагов) отправиться в паломничество. Принести дары в священную рощу. И сегодня прекрасный день: даже не добравшись до храма, принц был удостоен всяческого божественного благоволения — встретил и спас деву со звёзд. Далее шли сравнения моих волос с золотом вечерней зари, глаз с какими-то весенними цветочками, щёк с вовсе не пойми чем («подобны едва опушившемуся динглю»). «Дингль» серьга не перевела, но принц, кажется, был поэт. Разобравшись с поэтическими сравнениями, он удовлетворённо сообщил, что заодно убил десяток врагов, и их уши добавятся к тем, что он везёт в жертву Небесному Коню. В этом месте он, повернувшись, с ангельской улыбкой похлопал по немаленькому мешку справа, а я начала икать.

— Хороший день, небо милостиво ко мне! — и тут же тучка набежала на прекрасное чело: — Свайгелин, это ты от холода? Ничего, мы почти пришли, я уже вижу рощу! Сейчас согреешься и отдохнёшь.

***

Тракт, видно, хорошо был хоженый и езженый — поляна в роще имела обжитой вид: кострище не заросшее, обложенное камнями; брёвна толстые, чтоб сидеть рядом с огнём.

Господи! Как хорошо было снять мокрые кроссовки!

Постонала, прикрыв глаза, щупая сморщившимися от влаги ступнями лесную подстилку. Сухие листья, веточки, пронизанная корешками почва… от икоты так и подбрасывало, но всё равно захорошело. Вот только штаны мокрые снимать казалось неудобным. Призадумалась, и тут на колени упало что-то белое и шелковистое:

— Мой плащ. Можешь надеть, — кентавр уже скинул мешок с ушами и копался во втором, откуда и извлёк, судя по всему, одёжку.

Не поднимая головы, сообщил:

4. Паломничество

Не спрашивай: какой там редут,

А иди куда ведут.

Козьма Прутков, Военные афоризмы

Просыпалась медленно, с ощущением странного телесного счастья. Думала вечером, что не усну на новом месте, на улице да на земле — но уснула без задних ног. Ещё и выспалась.

Лежала с прикрытыми глазами, прислушиваясь. Рядом переступала лошадь. Слышно было, как она траву срывает и пережёвывает. Звук был уютный, но что-то смущало. Шийян, конечно, лошадь, но чтобы траву, как лошадь, есть? Мы вчера на двоих съели килограммов пять шашлыка, причём я не больше десятой части. После чего меня развезло ужасно, и, поклевав носом на бревне, я под него сползла и плащом укрылась.

Заинтересовавшись, открыла глаза и взвизгнула: спросонья показалось, что змея рядом. Толстая и коричневая, и она, как мне показалось, травку ела. Змея оказалась связанной с кентавром, шарахнувшимся от моего визга, и поволоклась следом за ним, да ещё и шустро втянулась внутрь его тела в районе паха.

Вернулась вчерашняя икота. Начала соображать, не было ли в рапайе наркотических веществ. Вот зачем было есть не пойми что? На местных, может, не действует, а я галлюцинирую. Почувствовав себя больной, вгляделась подозрительно: Шийян на другом конце поляны озабоченно пригарцовывал, тоже с подозрением глядя на меня:

— Свайгелин, доброе утро. Что случилось?

Ну как я ему скажу! Фигню какую-то видела. Да место-то ещё какое неприличное. Нет, я не буду позориться. И плечами пожала, улыбнулась поприветливее, сдерживая икоту — бедолага, смутила я его своим воплем.

— Сон плохой? Да, мне в рощах тоже скверно спится, эти деревья... ничего, дальше по степи пойдём, — принц заулыбался, и улыбка его была прекрасна, как утро рождества. — Всё хорошо?

Я покивала.

— Тогда собирайся, не торопись. А я пока доем

, — и из паха снова полезло это.

Сдержать себя не удалось. Шийян заметил, наверное, и паническое дыхание, и глаза большие, потому что безмятежно сказал:

— Ты раньше с нами дела не имела, да?

Змеюка свисала уже до копыт и в мою сторону потянулась, а он спокойно пояснял:

— Это едало. Верхним ртом прокормиться можно, но трудно. Много есть приходится, зубы снашиваются... а там они всю жизнь растут, им полезно стираться.

Пока говорил, поближе подошёл и едало это чуть не в руку мне ткнулось. Я давила себя, как могла, да и не было ничего страшного. Инопланетянин же. Стало неудобно за свою дикость и необразованность. Потрогала немножко — плотная кожа, перевитая венами, покрытая пушочком. Толщиной едало с две моих руки, и рот на конце. На лошадиный не похож, скорее, как у кальмара какого: зевло, усеянное костяными выростами. Тупыми, чтобы траву перетирать. Впечатлилась очень, но постаралась не показывать, и начала собираться. А кентавр едалом травку ел, а сам, верхней, так сказать, частью не спеша копьё чистил.

И я начала собираться. Кроссовки мои, сушащиеся на палочках над костром, прокоптились немного, но высохли. И одежда начала дымком пахнуть, но была чистая и сухая. Из плохого — гребешок пластиковый сломался, когда спутавшиеся после вчерашнего мытья волосы чесать начала. Нормальную-то расчёску я с собой не взяла — экскурсия на пару часов, зачем! А этот я во флайере нашла, обрыв его перед тем, как уйти. Ничего полезного больше не обнаружила, но и тому рада была. Однако недолго он протянул. С досадой рассматривала обломки, выбирая, каким воспользоваться, и тут Шийян, как выяснилось, закончивший с копьём и с любопытством засматривавший сзади, что я делаю, сказал:

— Возьми мой.

Оказалось, что у него их аж два: для головы, поменьше, и для хвоста, побольше. Солидные инструменты, из оранжевого полированного дерева, с резными узорами и инкрустацией золотом. С благодарностью вцепившись в тот, что поменьше, причесалась. Убрать волосы нечем было, так и оставила распущенными. Повернулась и только тут заметила, что Шийян не отходил, и, стоя рядом, переминался смущённо. Задрала голову, посмотрела вопросительно. Он, похоже, ждал хоть какой-то реакции, потому что с облегчением заговорил:

— Знаешь, во время паломничества надо соблюдать аскезу. Поэтому паломник отправляется один, без товарищей и слуг. Нужно идти неспешно, глядя на красоту мира и проникаясь ей. Это обязательно. Нельзя проскакать галопом, грех.

Зачарованно уставилась на него: какие обычаи красивые! Но принц, как выяснилось, издалека заныривал — слуг брать нельзя было, но я-то спутница, посланная небесами! И благодаря мне он сможет волочься еле-еле, благочестиво проникаясь великолепием сущего. А я почешу ему хвост! Если захочу, конечно. Сам он не дотягивается. К концу паломничества у любого кентавра весь хвост в колючках и мусоре. Так я почешу? И опять запереминался взволнованно, как будто можно было отказаться погладить лошадку и расчесать ей хвостик!

И я, конечно, понимала, что это одно существо, но задняя лошадиная часть смущала гораздо меньше, чем передняя человеческая. Было приятно чесать роскошный белый хвост и гладить тёплый лошадиный бок. Шийян притих, даже переминаться перестал. Только вздыхал, а я рассеянно думала, только человеческими лёгкими он дышит, или, может, едалом ещё… человеческих ему вряд ли хватило бы. Забавная, должно быть, анатомия у этих человекоконей. Но энергетика потрясающая. Лучше даже, чем у котов. Стало хорошо, сердце забилось мощнее и ровнее… а лечебные, скорее всего, лошадки-то.

Думала и чесала, и мысли почему-то с иппотерапии сбивались на другое, не совсем, наверное, приличное. С другой стороны, что может быть неприличного в размышлениях о ксеноанатомии? Судя по спокойному отношению кентавра, едало никак с системой размножения не связано. Обычно это всё-таки вещь сакральная, кому попало не показывают. Что ж, тогда, если предположить, что единственная прикрытая часть тела — место соединения с лошадиным туловищем, значит, в этом он скорее человек, чем конь. И тут как ошпарило: малиновая шёлковая кисть и два золотых кольца приобретали смысл. У нас тоже аристократия, бывало, добро своё скрывала тканью, но статус подчеркивала выпирающими вызолоченными гульфиками… мешочки ещё с песком подкладывали, да… жаль, никого из сородичей его нет, было бы любопытно сравнить.

5. Село и селяне

гляжу ты важная персона

готов поклясться что тебе

при каждой встрече жмут копыто

целуют краешек пальто

© jordana

Дождь становился всё сильнее, мешая разговаривать, а селение оказалось гораздо дальше, чем с пригорка виделось, и спустились мы к нему уже в серых дождливых сумерках. Я думала, что селяне по домам сидят, и что мы постучим и на ночлег попросимся. Это было бы очень кстати, я продрогла вся. Удивилась, увидев на краю селения толпу с факелами. Всё это были люди, мужчины, насколько я разглядела, и двигались быстро — явно к нам. Испугалась слегка. Поймала себя на том, что жмусь к задней ноге Шийяна, и отошла чуть: если и правда опасность, то лучше, наверное, его не сковывать. Но кентавр и не встрепенулся, шёл себе. Толпа с факелами, почему-то не гаснущими под дождём, поднималась, стали слышны вопли — радостные. Если это и были рабы Шийянова батюшки, то это были очень убеждённые рабы, счастливые в своём рабстве. Аж, прости господи, завидно стало. Уж не бога ли местного я встретила нечаянно?

Рысящий впереди мужичок с седой бородкой подтвердил мои подозрения, заголосив:

— Слава Небесному Коню! Счастлив наш день, сам белорождённый пожаловать изволили! Да позвольте, царевич, я копытце поцелую!

И он, натурально, грохнулся на четвереньки и к заднему копыту припал! Которое белое! И грязное!

Прочие селяне смотрели откровенно завистливо. Длинными палками с факелами потрясали и гомонили… экстатично, я бы сказала. Вил или чего-то подобного у них при себе не было, я посмотрела и окончательно успокоилась.

Шийяна такой приём ничуть не поразил. Вполне профессионально отставляя копыто для удобства целования (нашлись ещё желающие, выстроилась очередь), звучным голосом он задвинул речь про паломничество, про радость лицезреть и благословить рабов своих. В конце чуть укоряюще добавил, что спутница его (я, то есть) замёрзла и проголодалась, так нельзя ли… И на нас обрушилось гостеприимство.

Староста Евтихий, тот, что первым копыто целовал, когда мы к деревне спускались, частил виновато:

— Не углядели мы вас сразу. Да ведь погоды-то какие, батюшка ты наш! Хотели сегодня желтопух убирать, самое бы время — ан дождь пошёл! Для хлеба-то хорошо, да дня бы на три попозже, — и скосился как-то очень просительно, а потом продолжил: — Вот и не увидели. Кабы бабка Прокопиха во двор не выглянула… она уж всегда всё первая увидит. Девки венок доплетают, сейчас принесут, а так всё готово, батюшка: и каменка горячая, только протопили, и лепёшки свежие пекут, помню я, что ты любишь, и…

Он всё говорил, а я удивлялась соколиному зрению упомянутой достойной женщины. Я уже в двух шагах ничего не видела, и ручей, стекавший по дороге, был по щиколотку, того гляди, с ног собьёт и со свистом, как в аквапарке, вниз помчит, к низким квадратным домикам из серого необработанного камня.

На входе в деревню на кентавра накинулись девки, забросавшие его (мне тоже досталось) цветами из корзин. Дождь-то, конечно, дождь, но получить по носу крупным мокрым цветком всё равно было неприятно. Шийян ничего, улыбался благостно и нагнулся — и был увит цветами, как майское дерево. Селянки окружили его, гомоня гораздо громче, чем встретившие нас мужики.

Я оглянулась, не зная, что делать — и столкнулась нос к носу с подошедшей пожилой дамой:

— Пойдём, дева. Я вас первая увидела, мне и честь тебя принимать. Прокопиха я.

Я кое-как представилась, косясь на утопающего в цветах и девушках Шийяна.

— На царевича не смотри, его ещё в Мужской Дом поведут, тебе всё это не надо. Ты, подикась, устала? Вот и пойдём, — и Прокопиха уцепила меня за край плаща.

Что за Мужской Дом? Ошалело проводив взглядом торжественную процессию, я поддалась и пошла следом за Прокопихой по мощёной тем же гладким камнем, что и дорога, улице, и всё так же по щиколотку в воде. Спросить что-либо я не могла, но Прокопиха и сама не молчала, правда, говорила не то, что я хотела бы узнать:

— И ведь беленькая какая! Откуда ты? — я покачала головой, показала на рот и горестно пожала плечами, и сопровождающая моя сердобольно заохала: — Да ты, дитятко, никак немая? Несчастье какое! Ну пойдём, пойдём, нечего под дождём мокнуть, настрадалась ты, я вижу. Я тут рядом, с краю живу, — и потащила меня к еле видному, серому в цвет дождливых сумерек домику.

— Мужа моего, Прокопа, ещё лет двадцать тому по осени динглем прибило, да благословит его в облацех Небесный Конь. Живу вот одна, — Прокопиха напевно рассказывала, а сама проворно растапливала очаг. — Сейчас в каменку сходим, царевича-то не сразу туда поведут, как раз успеем. А за это время и клёлек дойдёт.

Она сыпала в горшок, стоявший на плоском камне у очага, какие-то зёрна и сухие кусочки, тёмные и золотистые вперемежку. Темнота расступилась, стало видно серые, бугрящиеся камнями стены, очаг посредине и длинную, тоже каменную лежанку вдоль одной из стен. Поёжилась, думая, что уж очень суровы нравы селянские, и что на камне спать будет грустно, но тут то, что я принимала за ещё один тёмный плоский камень, лежащий у очага, оказалось живым: змея приподняла треугольную голову с мой кулак размером и зевнула, показывая белёсую слизистую и клычищи. На мой короткий захлебнувшийся взвизг Прокопиха успокаивающе пробубнила:

— Да что ж так кричать-то? Ты не бойся, беленькая, — имя моё, она похоже, не поняла, — вот видно, что нездешняя ты. Это змей, он мышек ловит. Но мой старый уж, спит больше.

Змей немощным не выглядел, и, непонятно поблёскивая глазками в свете занимавшегося огня, рассматривал меня. Ядовитый ли он? Может, тут к такому спокойно относятся — укусил, померла, похоронили. Первобытные люди, вполне возможно, и не переживают сильно. Особенно, если животное священное. Вон, как на Шийяна накинулись. Гм… да. Интересно, как по-разному серьга говор передаёт, видно, хорошо уже изучили наши лингвисты язык, и князя по речи без проблем можно отличить от селянина. Прокопиха, стало быть, по имени мужа… Шийянову Шийянихой называть будут? Или называют, что тоже вариант. Или жён. Он говорил что-то про отвоёвывание кобыл. Интересно, как выглядят брачные поединки кентавров? А впечатляющее, должно быть, зрелище. Задумалась и про змея забыла. Он тоже мной не сказать, чтобы прям сильно заинтересовался: когда очнулась и посмотрела, только чёрный, уползающий из круга огня хвост увидела.

6. Танец Воды

В оставшиеся два дня в поле я не сгорела, и работала почти наравне с местными. Удачно законченная уборка веселила крестьянок, и они ощутимо подобрели.

— На вид прошмандовка дрыщавая, а работы не чурается. И работать может, по работе так справная девка, только что выглядит чуднó, — шепоток услышала случайно, бабоньки между собой разговаривали.

Смотреть и правда стали мягче, даже сердобольно отдохнуть предлагали: «Всё-таки чужанинка ты, отдохни в теньке-то, замаялась поди с непривычки».

Удивляться не приходилось: в архаическом сообществе ценились физически здоровые работящие люди. У них жизнь такая. Вон, тоже весьма подобревший Евтихий вечером, как с полей шли, сначала всё бегал взад-вперёд указания давал, а потом, как бы невзначай, поравнялся:

— Справная ты девка да ладная. Тоща только, да мы пооткормим, гладкая станешь, — я обомлела от такого вступления, а он степенно продолжал: — Главное, работать можешь, это для бабы первое дело. Вот моя покойница, — тут лицо его затуманилось нежностью, — золотая была работница!

И тут я даже злиться не могла. Это общество такое, тут иначе, должно быть и не проживёшь. А Евтихий разглагольствовал — про сына среднего неженатого:

— И ведь ты не думай, девка, враз окрутим! По-честному, не наложницей, как у некоторых, — тут он слегка запнулся, опасливо скосившись на Шийяна, но тот мирно трусил по обочине в отдалении, и, окружённый девушками, не обращал на нас внимания. Не увидев никакой реакции, староста приободрился: — Чего лучше, мужней-то женой быть! Почёт и уважение ото всех, а я и отдельно забалую, кусок послаще, спаньё помягче… и нарядов немало бабских в сундуках-то, одаривать буду! — он зарумянился, подмигнул.

Помня вчерашний позор с указательным пальцем, который, поднятый, оказывается, что-то неприличное означал, я не торопилась воспринимать подмигивание заигрыванием. То, что переводилось мне, как архаическая, но близкая по менталитету селянская речь, было выкрутасами серьги Адамса. На самом деле Евтихий инопланетянин, не стоит воспринимать его крестьянским дедушкой из земных книжек. И невербальность… Может, они, подмигивая, сделки заключают? Но смотрелось, на человеческий взгляд, ужасно, я сразу вспомнила, что в архаических сообществах патриархального типа снохачество вещь нередкая. Иногда порицаемая, но не всегда. То есть, замуж выйдешь за сына этого среднего, а папенька его в нагрузку. А может, и братья. Разные обычаи бывают. Жаль, что я не этнограф и не знала, как правильно и с уважением фигу доброму дедушке показать. И я хорошо помнила, что кентавр старосте уже отказал и просил не возвращаться к разговору. Чего ему неймётся?

Молчала и думала, каким бы жестом дать понять, что мне не надо замуж, и при этом не попасть самой и старосту не поставить в неловкое положение. Золотой закат красил серую стерню, оставшуюся от желтопуха, в небе носились со свиристением черные маленькие птицы — я таких же видела, когда козлоноги меня на той скале осаждали. И, как и тогда, Шийян выручил:

— Свайгелин, почтенный Евтихий рассказывает тебе о видах на урожай? — он обернулся и смотрел на нас через цветник молодых селянок. — Такие разговоры подобают людям взрослым, пожившим, а мы молоды. Иди поближе, старостины внучки сейчас петь будут.

Я с облегчением и, наверное, не очень-то вежливо ускакала, так и не ответив ничего.

Как свернули на тропку к каменке, Шийян дипломатично, с ласковой улыбкой сообщил:

— Ты молодец, достойно держишься.

Посмотрел на мои задранные брови и счёл нужным изъясниться:

— Староста. Достойный господин не вступает в конфликты с рабами, а делает так, что они охотно, с радостью его слушаются.

Дальше я только кривилась, слушая пособие по менеджменту в архаическом мире, но, когда кентавр всё с той же улыбкой сообщил, что не хотел бы убивать Евтихия, я на него вылупилась, наверное, неприлично. Руки-ноги заледенели. Ну да, мир-то архаический. Вот и «Вы наши отцы, мы ваши дети». Шийян вдруг внимательно рассмотрел меня, потом с усмешкой отвёл глаза и затрусил рядом по траве, уступая тропку:

— У моего отца две человеческих наложницы, — голос его был странно холоден. — Ты не знаешь нашего мира, свайгелин, я расскажу… Так вот, каждую весну у нас гон. Поединки за кобылиц, иногда и насмерть — голову сносит. Эти две недели — потом и вспомнить-то почти ничего не можешь. За исключением времени гона, кобылице жеребец не нужен, а принуждать не принято. Человеческие женщины устроены иначе, и так повелось, что у нас нет брака… про который тебе Евтихий говорил. Может быть сколько угодно кобылиц — на две гонных недели, потом это, если случилось зачать, мать твоего жеребёнка. И могут быть наложницы. У отца две: одна дочь селянина из ближней деревни… — тут он слегка запнулся, сказав что-то, оставшееся непереведённым, а я с неудовольствием подумала, что мне досталась серьга с цензурой, не профессиональная этнографическая.

Шийян же недовольно взрыл копытом землю:

— Проклятые сурчата, весна, а они уже нор нарыли. Прости. А вторую он отобрал у князя соседнего удела. Нет больше того удела.

Ух, дикари! Принц взглянул в лицо и быстро, горячо заговорил:

— Не подумай, свайгелин! Он предлагал ему поединок или выкуп, честь по чести! Жалкий человечишка отказался! Поэтому последнее человеческое княжество исчезло, все люди живут в Крийяне, которым правит отец. Он правит достойно, и я, как наследник, должен вести себя подобающе, не убивая подданных. Пока они оставляют мне такую возможность, — он снова излучал благость, прям сиял.

Хе. У них тут была Троянская война. Из-за бабы папенька моего провожатого раскатал соседнее княжество. И таки кентавры точно спят с женщинами. Чёрт, когда я вернусь, наверняка смогу рассказать много интересного исследователям про этих ухорезов, надо всё запоминать хорошенечко.

***

— Косточки на тотемном столбе, которому поклоняется селение — это кости моих предков. После смерти князя его тело сжигается, пепел развеивается над полями, а кости полируются и с почётом вешаются на тотемные столбы. Традиция! — Шийян улыбался так, как будто собственноручно созданную картину музейного качества презентовал.