Приоритет выдержки

Глава 1

Пролог

Мирон

Мне шесть, и я недоумеваю, зачем в дом принесли черноволосую девчонку. Первый день с ней забавно играть, но на второй она начинает меня раздражать.

Папа говорит, что это Айя, что за имя? И мне нужно быть с ней хорошим.

Ровно в этот момент я решаю, что буду с ней настолько плохим, насколько захочу.

Она капризная, она громкая, она вечно перетягивает внимание моего отца.

Я смотрю, как девчонка копается в коробке с моей железной дорогой, и испытываю злость, ревность, искреннее негодование.

Она меня бесит!

Я строю башню и слежу за тем, как папа играет с Айей в мои поезда. Смеются, обсуждают что-то.

И я обещаю себе, что спокойной жизни у этой черноволосой не будет.

Ни-ког-да.

Глава 1

Айя

Сидя на шезлонге, я делаю вид, что не смотрю. Абсолютно точно не смотрю на проклятого Мирона Андропова, который вылезает из бассейна, подтягиваясь на руках. Откинув голову в сторону, он сбрасывает с длинных волос лишнюю влагу. Дебильный греческий бог.

Я покрепче вцепляюсь в книгу, которую держу на своих коленях. Не спалиться. Главное: просто не спалиться, Айя!

Прячу свой взгляд между страниц, пока слышу, как Мирный ныряет, снова заставляя воду в бассейне волноваться почти так же сильно, как мое сердце.

Крепче вцепляюсь в «Унесенных ветром» и уговариваю себя дышать ровнее.

Против воли мои глаза игнорируют текст книги, а вот рельефные мышцы Андропова фиксируют с раздражающей точностью.

Увитые венами руки, мощные плечи, мускулистая спина. Две ямочки над поясом плавок заставляют мой рот наполнится слюной, когда Мирон снова выбирается на бортик уже с другой стороны, чтобы в очередной раз тут же нырнуть.

Я поспешно отворачиваюсь. Не нужно было ехать. Каждый раз себе это говорю!

Снова стараясь отвлечься на Скарлетт О’Хара, я утыкаюсь в книгу и боковым зрением замечаю официантку в белом поло и черных шортиках. Вижу, как подходит к бассейну, присаживается около Мирона. Он упирается локтями в бортик, широко ей улыбается. Ну все, режим флирт-машины активирован. Я все эти взгляды и улыбки с детства знаю, не видела еще ни одной девушки, которая не подкинулась бы на эту фигню.

Вот и эта. Откидывает волосы за плечо, смеется звонко. Принимая у Андропова заказ, удаляется, покачивая бедрами. И он, разумеется, провожает их внимательным взглядом, на радость им обоим.

Не сдержавшись, закатываю глаза. Каждый раз одно и то же, просто тошнит.

- Айя! – окликает он, и мое сердце сбивается с ритма. Черт, наверное, заметил мою гримасу.

- Ну?

- Подай полотенце и телефон.

- Сам возьмешь, - фыркаю с нарочитым презрением.

- Тебе сложно?

Буркаю:

- Невероятно.

- Не девчонка, а задница! – цедит сквозь зубы Мирон, вылезая из бассейна.

Я тут же подскакиваю на ноги, прижимая к груди книгу. Возмущение накрывает с головой, а за ребрами закручивается воронка урагана. Вот бы он не только меня мучал, но и Андропова прихватил, чтобы переломать ему кости!

Так всегда! Другим девушкам достается обаятельный парень с белозубой улыбкой, а мне – пренебрежительное «подай». Как будто я виновата в том, что жизнь нас вместе свела.

- Ты не в себе?! – повышаю голос.

- Это ты не в себе! Сложно, нахрен, полотенце подать?!

Я подлетаю к его шезлонгу, хватаю мягкую синюю ткань и швыряю в воду.

Вздернув подбородок, говорю:

- Ой. Немного промахнулась.

Пару секунд Мирон пялится на меня с каким-то агрессивным молчанием. Я в ответ смотрю затравленно. Мы с детства ссоримся, но каждый раз я не знаю, чего от него ожидать. Кажется, чем старше становится Андропов, тем сильнее растет его раздражение ко мне, и тает выдержка. Друзья, может, и зовут его Мирный, но мне досталась совсем другая сторона этой медали.

Слежу, как с его потемневших от воды волос срывается капля и, скользнув по накачанным грудным мышцам, отправляется ниже. Дальнейшая траектория остается для меня загадкой, потому что Мирон начинает двигаться. В несколько широких шагов он преодолевает расстояние между нами, выдирает у меня из рук книгу и отправляет ее вслед за полотенцем.

Говорит:

- Ой. Придется тебе искупаться, Даянова.

Я толкаю Мирона в грудь изо всех сил. От злости и обиды хочется разрыдаться, но я себе не позволяю.

Говорю:

- Какой же ты придурок! Ненавижу тебя.

И, прихватив свои вещи, иду прямо по газону в сторону загородного отеля. Этот идиот прекрасно знает, что в бассейн я не полезу, и сделал это специально.

- Это взаимно! – бросает Андропов вдогонку.

Мне жалко книгу, но еще большую жалость я испытываю сейчас к себе. Как вернуться во времени и объяснить себе четырехлетней, что светленький мальчик – вовсе не ангелок, и влюбляться в него – самое тупое решение эвер?

Глава 2

Слишком поздно сообразив, что оставила свои сандалии около шезлонга, я босиком упрямо следую своей дороге. Пофиг. Сочная зеленая трава очень приятно холодит ступни. Даже если обувь потом не найдется, мне тоже будет все равно. Лучше потеряю босоножки, чем чувство собственного достоинства.

На ходу я влезаю в шорты, а майку закидываю на плечо. Чтобы пройти к моему номеру, нужно миновать ресепшен, и там, прилипая голыми ногами к начищенной глянцевой плитке, я изо всех сил делаю вид, что все в порядке. В конце концов, лето! Здесь все в купальниках!

Девушка за стойкой в идеально выглаженной форме поднимает на меня глаза и улыбается. Хмуро глянув на нее из-под насупленных бровей, отворачиваюсь. С этой при заселении Мирон так флиртовал, что бедняжка чуть из трусов не выскочила. Я видела, как она вложила ему в паспорт свой номер телефона, так что пусть будет благодарна за то, что я не сообщила руководству, что у них гостей встречает мадам, слишком падкая на молоденьких накачанных блондинов.

Едва открыв дверь номера, я швыряю футболку на постель и сразу же набираю отцу. Приложив телефон к уху, едва дожидаюсь, когда услышу родной низкий голос:

- Да, Айюшка?

- Пап! – выдыхаю в трубку.

- Как дела?

Я молчу, сражаясь со слезами, которые теперь, в тишине и уединении, подступают к глазам и стремятся вырваться наружу.

- Хорошо, - выдавливаю тихо.

- Ну что такое? Поругались с Мироном?

Я шмыгаю носом и вытираю глаза кулаком. Папа говорит таким тоном, который я уже знаю. Он всегда меня поддерживает, но наша ругань с Андроповым для него до сих пор – детские споры из-за игрушек.

- Он опять, пап! – выдаю обиженно и чувствую, как слезы все-таки текут по щекам.

- Ну расскажи мне, родная.

И я снова замолкаю. Что рассказать? Как я не подала полотенце, а потом кинула его в бассейн? Или как я приревновала и обиделась на пренебрежительный тон? Оба варианта – провал по всем фронтам.

- Да ничего, - давлю всхлипы и перевожу дыхание, - как себя чувствуешь?

- Хорошо, - отвечает он бодро, - расскажи лучше, как отдыхаешь. Загораешь? Черная уже?

Соглашаюсь упавшим голосом:

- Загораю. Ко мне прилипает, ты же знаешь.

- Когда домой?

- Завтра после обеда выезжаем.

- Насчет моря подумала?

- Пап, - перебиваю с досадой, - не подумала. Мне скоро восемнадцать, Андроповым необязательно со мной возиться.

Папа вздыхает. Молчит. Я знаю, что свободной рукой сейчас перебирает четки. Потом говорит:

- Айя, это не социальная выплата, она после восемнадцати не прекращается.

- А стоило бы.

- Они тебя любят.

Настает мой черед молчать. Не знаю, чего тут больше, чувства вины или любви. Мне кажется, и то и другое бьет раздражение Мирона ко мне. И, кажется, это джокер, который является последним аргументом в споре.

- Ладно, пап, я пойду собираться. Скоро ужин.

- Нарядись, мое солнышко.

- Обязательно.

Я скидываю звонок и падаю на широкую постель спиной, раскинув руки. Я знаю, что папа желает для меня лучшего, но мне иногда хочется просто вернуться в нашу с ним маленькую квартиру и никогда оттуда не выходить. Кажется, жизнь от этого стала бы только проще.

Может, так мне и стоит сделать завтра. Выселиться из этого отеля, доехать в дорогой тачке до дома, помахать маме Мирона рукой, и на этом прекратить наше общение. Папа расстроится, дядя Стас и тетя Алина расстроятся, но я скорее всего только выиграю. Вернусь в мир, который мне по средствам, и больше никогда не буду бесить Мирона. Чтоб его черти в ад утащили.

Я поднимаюсь с постели и иду в душ, где обстоятельно моюсь. Брею ноги, придирчиво изучая кожу на предмет лишних волосков. Если я решу больше никогда не встречаться с Андроповым, он должен запомнить меня идеальной. Может, когда-нибудь в его тупую голову закрадется мысль о том, что он был не прав и упустил свое счастье. Но будет уже, конечно, поздно. Я встречу его на открытии собственной выставки фотографий, в красивом вечернем платье, а за руку меня будет держать муж. Выше и шире Мирона, чтобы он чувствовал себя маленьким и несчастным.

После я закутываюсь в белый пушистый халат и выхожу на балкон. Он у меня на первом этаже, и я перегибаюсь через бортик, чтобы потрогать листья дерева, которое скрывает меня от посторонних глаз. Вешаю на сушилку купальник и усаживаюсь на плетеный стул сложив ноги на низкий столик, чтобы на лодыжки попадало солнце. Хоть закатное и мягкое, оно все равно рисует загар на моей коже. Откинув голову, дышу вечерним воздухом. Чувствую в нем цветы, нагретую за день землю и обещание. Не знаю, почему именно летом, но у меня каждый раз возникает ощущение, что эти три месяца могут изменить мою жизнь к лучшему.

Звонок телефона из номера застает меня врасплох. Я вздрагиваю и выныриваю из приятной неги. Тороплюсь снять трубку и отвечаю поначалу вежливо:

- Да?

- На ужин идешь? – интересуется Мирон своим низким хрипловатым голосом.

Наблюдая за тем, как мурашки покрывают кожу на моих ногах, я спрашиваю:

- Мама велела спросить?

- Идешь или нет?!

- Мирный делает все-е-е, что мама скажет, - тяну издевательски.

Выматерившись в сторону, он цедит в трубку:

- Я зайду за тобой через двадцать минут, и попробуй только задержись!

- Я иду ужинать не с тобой, понятно?! – выкрикиваю в трубку, разозлившись на него, на себя, и на предательскую реакцию собственного организма. – Ты убийца книг и моего настроения!

- Посади меня в тюрьму, бешеная!

- Скотина!

Я швыряю трубку на место, но, конечно, промахиваюсь, и жму на кнопку сброса пальцами.

Господи, ну за что мне это?! Я была плохой дочерью? Ну нет же! Закончила школу с медалью, поступила в универ, помогаю отцу, не гуляю с парнями и вообще, если уж честно, почти ни с кем! Разве это не должно награждаться какой-то милостью? А не Андроповым, который доводит меня до исступления!

Глава 3

Я иду в ванную и сушу волосы. Они едва заметно вьются на кончиках, и я собираю пряди у лица в «мальвинку». Наклонившись к зеркалу, изучаю свое лицо. Я сегодня хорошо загорела, и веснушки, усыпавшие лицо, стали ярче. Мне это нравится.

Слегка подкрашиваю ресницы и укладываю брови гелем, они у меня темные, и обычно мне даже не нужен карандаш.

Верчусь перед зеркалом, с удовлетворением отмечая то, как красиво контрастирует темная кожа и светлое нижнее белье. Жалко, видно полоски от купальника.

Надену белое платье, оно тоже должно красиво подчеркнуть загар. Черт, а обувь? Сандалии я принесла в жертву своей гордости.

Я выхожу из ванной и взвизгиваю, потому что на балконе кто-то есть. Руки взлетают ко рту в неосознанном стремлении накрыть губы, но останавливаются на полпути.

Потому что я понимаю, кто, перемахнув через ограждение, замирает у стеклянных дверей. Это Мирон. В одной руке у него моя книга, распухшая от воды, а в другой – босоножки.

Так и стоим. Я в белье в небольшой прихожей гостиничного номера, и он, разумеется, полностью одетый, на моем балконе.

Расстояние большое, стекло бликует, но я вижу, как Мирон смотрит. Нет-нет, без шуток, он смотрит. С некоторой заторможенностью отмечаю, как его взгляд опускается к моей груди и задерживается там на целую вечность.

Мне жарко. Как будто температура подскочила, и вся кожа становится горячей и чувствительной. Сердце бьется с такой скоростью, что удары сливаются в одну непрерывную вибрацию, и мне вдруг становится страшно, что это можно заметить даже издалека.

То ли секунда проходит, то ли несколько долгих часов, прежде чем я соображаю опустить руки и прикрыть хотя бы бюстгальтер.

В этот момент и Андропов отмирает. Резко отворачивается и, крутанувшись вокруг себя, становится спиной ко мне.

- Извини, - говорит хрипло и тихо.

Раздвижные двери открыты на четверть, и я прекрасно его слышу. Мирный редко просит у меня прощения, поэтому еще какое-то время мне требуется на то, чтобы обработать это необычное слово.

Наконец скинув с себя оцепенение, я торопливо подхожу к постели, чтобы накинуть на себя халат. Дрожащими пальцами я завязываю пояс и интересуюсь:

- Забыл о существовании двери?

- Хотел вещи отдать.

- Книга так разбухла, что в дверной проем не пролезет? – я сильно нервничаю и от того иронизирую.

Подхожу к балкону и пару мгновений позволяю себе полюбоваться на широкие плечи Андропова. На нем ярко-розовая футболка, но под ней все равно хорошо угадываются мышцы. Может быть, ткань тонкая, а может быть, я просто слишком хорошо знаю, как выглядит его тело.

- Хотел оставить на балконе и подождать в холле. Не подумал.

Ну да, конечно. Теперь понятно. Так торопился к девушке на ресепшен, что мозги отшибло.

- Я оделась, можешь поворачиваться.

Мирный немного медлит. Я и сама опасаюсь того, что может быть написано на его лице. Он часто видит меня в купальнике, но это белье…оно и правда выглядит иначе. Розовое кружево нанесено поверх тонкой бежевой сетки. Ничего не просвечивает, но создается эффект голого тела, едва прикрытого нежными узорами. Почему-то мысль о том, что это мама Андропова подарила мне комплект заставляет меня покраснеть еще сильнее. Вряд ли это было сделано для того, чтобы ее сын оценил.

Когда он поворачивается, я не смею посмотреть выше его шеи. Разглядываю забавное ожерелье из разноцветных бусин. Крепкая шея с выступающим кадыком от этой дурашливости украшения смотрится еще более мужественно. Не стерпев, я вскидываю взгляд к глазами Мирона. В них так красиво переплетаются зеленый и карий, а цвет радужки всегда меняется в зависимости от освещения. Сейчас они кажутся чуть потемневшими.

Я забираю вещи и говорю:

- Можешь подождать здесь, мне только платье надеть, - и, спохватившись, добавляю, - разумеется, если блонди на ресепе сможет прожить без твоего флирта.

Андропов прищуривается, и я внутренне сжимаюсь, ожидая, что он сейчас выдаст очередную грубость, но вместо этого он приземляется в плетеное кресло и заявляет:

- Без моего флирта никто не может прожить.

- Кроме меня, - фыркаю.

- Ты просто еще не поняла, что не живешь, а существуешь.

- И оживить меня может только вот это? – интересуюсь с сарказмом.

И принимаюсь передразнивать Мирона, изображая его широкую улыбку, как он откидывает длинные волосы от лица, обрисовываю оценивающим взглядом его фигуру, как он обычно делает это с девушками, а потом подмигиваю.

Андропов смеется и упирается своими белыми кроссами в столик. Разводит руками:

- Тебе бы над техникой поработать.

Я кидаю книгу на постель и иду к шкафу, чтобы достать белый сарафан. Говорю:

- Хочешь продать мне свой курс? Как быть альфачом?

Он цокает языком:

- Почему-то мне кажется, что ты необучаемая.

Скривившись в притворной ухмылке, я с достоинством удаляюсь в ванную. И только там, захлопнув дверь, позволяю себе склониться над раковиной и, зажмурившись, продышаться.

Мы знакомы уже сколько? Лет четырнадцать? Часто отдыхаем вместе, я много времени провожу в доме у Андроповых, но в такой неловкой ситуации мы с Мироном оказались впервые. И главный вопрос, конечно, в том…понравилось ли ему то, что он увидел?

Листайте ->

Глава 4

Подняв голову, смотрю на себя в зеркало. Румянец смущения пробивается даже через загар и россыпь веснушек.

Развязав пояс, снимаю халат и вешаю на крючок. Снова возвращаюсь к своему отражению, но воспринимаю теперь иначе. Пытаюсь представить, как меня видел Мирный.

И в этот момент он стучит кулаком в дверь ванной.

Глухо сообщает:

- Айя, я жрать хочу! Платье так долго надевается?!

Вместе с этим ударом стремительно развеивается призрачная надежда на то, что Андропов мог впервые в жизни испытать ко мне что-то, кроме раздражения.

Я огрызаюсь:

- Да! Тебе не понять!

- Снимаются они гораздо проще. Это я знаю, - сообщает он по ту сторону.

Я закатываю глаза. Не хочу даже думать о том, сколько платьев он снял. Судя по тому, что я видела все эти годы – много. Очень много.

Поэтому молча надеваю белый хлопковый сарафан и бросаю контрольный взгляд в зеркало. Короткий рукав, глубокий, но узкий v-образный вырез, поясок на талии. Даже не знаю…Это мило? Симпатично? Может, хоть немного сексуально?

Плевать. Психованный Андропов все равно не даст мне переодеться.

Я рывком открываю дверь и говорю:

- Развалишься, если подождешь?!

Он смотрит на меня, изогнув бровь. Не так, как тогда на балконе. Просто использует глаза по назначению, в этом действии больше нет смысла.

Мирон произносит отрывисто:

- Я и так жду. Голодный.

Я сажусь на пол и надеваю босоножки, путаясь в тонких ремешках, от чего раздражаюсь еще больше. В сердцах сообщаю:

- Господи, ну почему надо быть таким придурком!

- Да че я сделал?!

- Торопил! – рявкаю, вскинув на него болезненный взгляд.

И так всегда! Каждый раз он нападает, вынуждая меня защищаться! И с четырех лет я знаю, если сдамся, Андропов не остановится, а просто съест меня без зазрения совести.

Он дышит тяжело, стоя надо мной, у меня тоже ноздри раздуваются от возмущения, только я на полу сижу. А даже если бы и встала, все равно была бы ниже.

Тут Мирный делает особенно тяжелый вздох и протягивает мне руку. Я пялюсь на его ладонь с опаской. Нет, мы не всегда ссоримся. Только в девяноста процентах случаев. Иногда мы можем взаимодействовать нормально, знаете, как будто во время войны объявили временное перемирие, и армии могут обменяться сигаретами, сух пайками или даже посидеть у костра под гитару. А на следующее утро все снова вооружаются.

Проблема в том, что именно Мирон задает тон нашему общению, а я только подстраиваюсь.

Поджав губы, все же вкладываю свою руку в его, и Андропов помогает мне подняться. Его ладонь теплая, и это ощущение очень быстро распространяется по всему моему телу. Заметив, как мурашки рисуют на моей коже очевидные признаки симпатии, я тут же обхватываю себя руками.

Говорю:

- Кондей выключу. Холодно.

Мирон вдруг преграждает мне путь, упираясь ладонью в стену. Произносит тихо:

- Оставь. А то, когда вернешься, будет слишком жарко.

Нерешительно поднимаю на него взгляд. Стоит слишком близко, фонит своей тяжелой мужской энергетикой, аж дышать тяжело.

Едва заметно кивнув, я разворачиваюсь и, прихватив ключ-карту, выхожу из номера. Андропов идет за мной, я слышу, как он захлопывает дверь. Чуть притормозив, жду, когда поравняемся. У нас есть всего десяток метров до холла, где, я точно знаю, он найдет взглядом блондинку, и снова меня этим унизит.

Да, конечно, неосознанно. Знал бы Мирон, что именно это задевает меня сильнее всего, наверное, вовсе бросил бы наши словесные перепалки.

- Папа передавал привет, - вру внезапно.

Андропов дергается и смотрит на меня так, словно обвиняет в чем-то. Хотя в действительности предъявить ему нечего.

- Спасибо, ему тоже, - бубнит тихо, больше не мне, а куда-то в сторону.

Ненавидеть моего отца Мирон не решается так же очевидно, как меня. На это у него нет никакого морального права. Может, именно по этой причине я впитываю весь негатив, который только находится в этом улыбчивом парне. Его друзья и все эти десятки девушек должны быть мне благодарны.

Тем временем мы минуем холл и выходим через боковую дверь, чтобы зайти в ресторан сразу с террасы. Внутренне я ликую. Шалость удалась! Может, блонди сегодня и перепадет пару часов с Мироном, но нескольких улыбок я ее лишила. Вроде бы, неплохой результат.

- Айя! – восклицает тетя Алина, раскидывая руки в стороны. – Ну как тебе идет это платье!

- Спасибо, - бормочу смущенно.

- Ты так загорела, на белом особенно заметно!

Улыбка против воли растягивает мои губы.

Честно? Я ее обожаю. Для меня мама Мирона – это эталон женственности и внутренней силы. Она всегда внимательна и деликатна. От нее веет теплом и искренней любовью. В этот момент я понимаю, что никогда не смогу свалить из их семьи просто на пофиге.

Глава 5

Когда рассаживаемся с полными тарелками за столиком с видом на озеро, Алина Сергеевна спрашивает:

- Айя, тебе вино заказать?

Не успеваю открыть рот, как Мирон фыркает:

- Подсудное дело, мам. Тебя сейчас в бобик посадят и увезут.

- Да? – она прищуривается. – И кто же на меня заявит?

Андропов широко улыбается:

- Я, конечно.

- Мирон Морозов, - бормочу в тарелку тихо, но он слышит.

Указывает на меня вилкой и сообщает:

- Он, кстати, никого не сдавал, знала?

- Это имя нарицательное.

- Так, дети! – обрывает нас тетя Алина. – Хочу хоть тридцать минут без вашей ругани. Айя? Вино?

Я мотаю головой:

- Нет, спасибо.

Скосив взгляд в сторону Андропова, вижу, что он хмыкает, но молчит. Ест, параллельно читает что-то в телефоне, в наш разговор с его мамой даже не пытается вникать. Потом, откинувшись на спинку стула, скользит взглядом по людям в ресторане. По тому, как разворачивается корпусом в сторону, и улыбается, понимаю, что снова кого-то кадрит.

Я сникаю. Этот непрекращающийся аттракцион уже порядком меня утомил.

- А? – вскидываюсь запоздало, когда понимаю, что Алина Сергеевна спрашивает что-то уже не в первый раз.

- Ничего, родная, - улыбается она мне.

Потом поворачивается к сыну и, проследив за его взглядом, находит девушку, с которой он перемигивается. А затем вдруг протягивает руку и наманикюренными пальцами щелкает Мирона по лбу, судя по всему, достаточно ощутимо.

- Блин, мам!

- У тебя за столом две шикарные женщины. Будь добр, удели им внимание.

Потирая лоб, он смеется и уточняет:

- Мама и бешеная заноза? Ты про этих женщин?

Алина Сергеевна ахает от возмущения и снова тянется отвесить ему щелбан. Мирон, изображая каратиста, отбивается и принимает боевую стойку. Они в шутку борются, хохочут оба искренне, без оглядки на то, что ведут себя не так, как все остальные в этом дорогом ресторане. И я невольно улыбаюсь. Мне так нравится быть частью этой семьи! Примерно так же сильно, как я считаю, что мне среди них не место.

После ужина мы идем прогуляться к озеру. Тетя Алина кидает в него монетку и поясняет:

- Люблю это место. Хочу вернуться.

- Мам, тогда лезь и доставай обратно, - фыркает Мирон, - ценник за этот отель скоро в космос взлетит. Твой рубль пригодится.

Его мама отмахивается:

- Ой, как будто это твоя забота!

Я навешиваю на лицо дежурную улыбку. Каждый раз, когда начинаются разговоры о деньгах, чувствую себя отвратительно. Знаю, что они абсолютно точно не нуждаются, а на отдых и вовсе привыкли тратить огромные суммы, но я так и не научилась принимать то, что столько же Андроповы тратят и на меня.

Мы возвращаемся к отелю и садимся за столик в главный бар. Алина Сергеевна подает знак официанту, а я достаю из сумочки свою любимую «мыльницу». Осталось всего два кадра, и я испытываю какое-то особенное чувство трепета, когда поднимаю голову и оглядываюсь, раздумывая, на что могу их потратить.

- Каждый раз такая ностальгия, когда вижу в твоих руках подобные фотоаппараты, - улыбается мне тетя Алина.

Я киваю:

- Люблю этого японца. Под настроение, когда даже думать не нужно, а картинка все равно стабильная и насыщенная.

- Это необычно.

- Что именно? – спрашиваю рассеянно, залипая на том, как Мирон берет в руки телефон. Экран загорается, придавая его лицу дополнительный объем. Продольная впадина на щеке от подбородка к скуле, родинка около носа, уголок губ, стремящийся наверх. Это красиво.

Неосознанно поднимаю фотоаппарат к лицу и тороплюсь увидеть то же самое через маленькое окошко. Жму кнопку спуска затвора, пока Андропов не выключил телефон или не поменял позу.

Услышав характерный щелчок, он вскидывает на меня взгляд и морщится.

Говорит:

- Айя, ты опять?

С деланным равнодушием пожимаю плечами и отворачиваюсь к его маме.

Она произносит с улыбкой:

- То, что ты не пользуешься каким-то супер современным фотиком. Разве они не лучше?

- Я люблю пленку. Она живая. В ней как будто есть магия.

- Даже в такой допотопной мыльнице?

- Даже в ней, - подтверждаю со смешком.

Опускаю взгляд к цифре «один». Мирный ведет себя как говнюк, но мне почему-то никогда не было жалко на него кадров.

- Покажешь потом, что получилось из этой поездки? – спрашивает тетя Алина, принимая из рук официанта запотевший бокал вина.

- Конечно.

Я вру. Показывать будет нечего. Она и так знает, как выглядит ее сын. А мне всегда страшно, что на моих фотографиях слишком очевидна моя неуместная влюбленность.

Я отпиваю прохладный лимонад и откидываюсь на спинку стула. Обмахиваюсь ладонью и, стянув с запястья резинку, собираюсь волосы в пучок. Слишком жарко.

Когда кавер-группа начинает играть медленную песню, Мирон тут же поднимается на ноги. Я поднимаю на него глаза и всего на секунду позволяю себе представить, что он может протянуть мне ладонь. Но он, не говоря ни слова, уходит и, ловко обходя чужие столики, останавливается около симпатичной брюнетки. Видимо, приглашает ее. Смотрю, как девушка улыбается и вкладывает свою руку в его.

Черная ревность вспыхивает быстро и остро, опалив все нутро. Я это ощущение знаю, его нужно просто переждать. Это больно, но недолго.

Поднимаю к лицу фотоаппарат и ловлю эту танцующую парочку в видоискатель. Отдаю им последний кадр.

Фотография не получится, я знаю, но мне почему-то хочется запомнить этот момент. Может, хоть так до меня наконец дойдет, что Мирон никогда не посмотрит на меня как девушку. Да хотя бы просто без раздражения.

Алина Сергеевна присаживается за столик, и я только в этот момент понимаю, что она отходила. Ставит передо мной бокал и говорит:

- Розе. Очень вкусное, будет здесь на всякий случай.

Кивнув, подношу к губам бокал и делаю глоток в надежде, что розовое вино потушит мою ревность.

Глава 6

Мирон

Закинув мамин чемодан в багажник, я направляюсь к переднему пассажирскому.

- Ты куда? – слышу за своей спиной.

Разворачиваюсь с тяжелым вздохом. Упираюсь ладонью тачке в бочину и чуть откидываю голову.

Заявляю:

- Я не поведу.

Мама смеется и закидывает руку Айе на плечо. Она у меня маленькая, едва ли выше Даяновой, они выглядят как две подружки.

Заноза ловит настроение и тоже смотрит на меня с вызовом.

- Еще как поведешь.

- Ну ма-а-ам! – ною, как подросток.

Хочется еще и ногой топнуть для полноты картины. Я спал два часа, садиться за руль – это последнее, чего бы мне сейчас хотелось.

Предпринимаю попытку отбрехаться:

- Я почти не спал.

- Мирон, - она машет в воздухе рукой, - твои похождения – это твои проблемы. Не жди, что я воспылаю к тебе сочувствием за то, что ты полночи таскался по чужим номерам.

Прикладываю ладонь к груди и восклицаю патетично:

- И эта женщина меня родила!

- Вот именно. На этом мои полномочия – все. Лови! – и мама кидает мне ключи.

Перехватываю их в воздухе, но решаю сопротивляться до последнего:

- А если нас полицаи тормознут?

- И что будут проверять? – влезает Айя, - Количество оставшихся презервативов?

Мама хохочет над шуткой громко и со вкусом. Я, честно говоря, и сам ржу. Они обе знают, что я вчера не пил. Отношения у нас доверительные, мне даже не стыдно перед матерью за такую формулировку. Черненькая в своем репертуаре.

Так что мне остается просто развести руками и обойти машину, чтобы упасть на водительское сидение. Раздраженно отодвигаю кресло и ворчу себе под нос:

- Понятно теперь, зачем меня взяли. А сколько разговоров вечно о семейном тимбилдинге! А ты чего здесь? – смотрю на Даянову удивленно.

Она поджимает губы и замирает, оставив одну ногу на улице. Нерешительно оборачивается назад, видимо, в поисках поддержки.

Там мама укладывается на заднем сидении и приподнимается на локте, чтобы сообщить:

- Я собираюсь спать.

- Забери ее к себе, - прошу на полном серьезе.

Если мне предстоит несколько часов в дороге, не хочу, чтобы Айя сидела рядом, это не то что минус вайб, это просто конец моей нервной системе. Не говоря уже о том, что, возможно, все Даяновы прокляты, и им суждено до скончания веков мучать нашу семью, просто усаживаясь рядом в тачку.

Мама смотрит на меня строго. Все лицо приобретает необычную жесткость, когда она произносит тихо:

- Ее зовут Айя. Она здесь, она тебя слышит, и она поедет там, куда села. Конец дискуссии.

- Просто пендос, - трясу головой, усаживаясь ровно.

- Тебе двадцать лет, а ведешь себя как ребенок.

- Скажи спасибо Айе.

Даянова, прижимая к груди сумку, поворачивается и смотрит на меня с негодованием. Черные глаза горят привычной обидой, но я, скривившись, отворачиваюсь. Пусть благодарит, если доедет до дома целая, может, я в отца хреновый водитель.

- Пристегнись, - бросаю ей сквозь зубы.

- Без тебя разберусь.

Кинув взгляд в зеркало заднего вида, замечаю, что мама воткнула наушники и опустила на глаза маску для сна. Поэтому позволяю себе с сарказмом сообщить:

- Но нет же? Тебе показать, где ремень?

- Ты можешь меня не трогать?

- Поверь, под страхом смертной казни к тебе не прикоснусь.

Щелкая замком, черненькая отворачивается к окну всем корпусом. И это хорошо, может, ее возмущения на всю дорогу хватит.

Я подключаю телефон и врубаю музыку. Выезжаю с парковки и опускаю солнцезащитные очки со лба на глаза. Вздыхаю. Это будет до-о-олгая дорога.

Но примерно через полчаса мне становится скучно. Моя злость схлынула, потому что повода, конечно, к ней и не было, а сорвался я, как обычно, на Даянову.

Бросив взгляд в ее сторону, замечаю, что сидит неподвижно, все так же отвернутая к окну всем телом. Неужели так сильно обидел? Наверное, просто ждет извинений.

Не отвлекаясь от дороги, зажимаю кнопку на руле и говорю:

- Позвонить Антон Подрезов.

Голосовой помощник в этот раз понимает меня сразу, и через пару гудков я слышу ленивый голос друга:

- Да?

- Че делаешь?

- Лежу.

- Дружок, ты, как всегда, щедр на слова. Один или с Илоной?

- Привет, Мирный! – раздается из динамиков звонкий голос его девушки.

- Понятно, - тяну разочарованно.

- Что-то случилось?

Я смеюсь:

- К твоему сожалению, нет. Я за рулем, мне скучно.

- Вы домой едете? Девочки спят? – уточняет Антон.

Чуть нахмурившись от его привычного «девочки», я снова бросаю короткий взгляд на Даянову. Она остается неподвижной, и я сообщаю:

- Мама спит, Айя, по ходу, обиделась.

- Я не удивлен.

- Мирный, - влезает Илона, сообщая строго, - не веди себя как придурок.

- Не слышу, заезжаем в тоннель! Пш-ш-ш, какие-то помехи!

Жму на сброс и упираюсь затылком в подголовник. Развлекся, блин.

Пытаюсь сосредоточиться на музыке и, двигая плечами в такт, подпеваю:

- Твои поцелуи как лапки кошачьи в щечку, думаю о тебе каждой ночью, я тебя люблю, ты меня – не очень…подождем, подождем.

*Лютик – лапки

Нет, такая долгая дорога в одного – это просто смертельно скучно! Стискиваю оплетку руля пальцами и прищуриваюсь, глядя на убегающее вперед шоссе. Так себе я персонаж для роуд муви, у меня под жопой как будто раскаленная сковородка. Радует только то, что вчерашняя девчонка была гибкой и отзывчивой, и от воспоминания о ней у меня по телу разливается приятное тепло. Телефон я, конечно, взял, но звонить не планирую, живет слишком далеко. Зато приятных эмоций – минимум на два дня.

Скинув скорость, ищу на карте заправку где-то по дороге, и радуюсь, что сообразил сделать это сейчас. Если бы проскочил, потом до следующей еле дотянул.

Сворачиваю, и, остановившись у колонки, с наслаждением разминаю ноги на улице.

Глава 7

Упираясь локтями в стойку хостес, широко улыбаюсь. Читаю имя на бейджике и тяну:

- Олесечка-а-а.

Девица слегка розовеет. Слежу за тем, как облизывает губы, тут же изгибая их в улыбке, которая совсем не похожа на официальную.

- Добрый вечер. Вас ожидают?

- Да. Вы, - подмигиваю ей.

- М-м-м…Вы бронировали?

Подпираю подбородок ладонью и собираюсь сказать, что забронировал ее сегодняшний вечер, но кто-то хлопает меня по спине ладонью.

- Здарова.

Я оборачиваюсь и вижу друга. К симпатичной хостес сразу теряю интерес, она все равно здесь работает, никуда не денется.

- Резкий, - демонстративно заглядываю ему за плечо, - неужели один?

- Ты ж плакал, как хотел со мной вечер провести. Тет-а-тет, - он хмыкает и переводит взгляд на девушку, - это я бронировал. На девять.

Она провожает нас к столику, и я машинально оцениваю фигуру, потому что из-за стойки было видно только грудь и кукольное личико.

Антон сжимает пальцы на моем плече, и я морщусь:

- Эй!

- Учти, если ты собрался вести себя как проститутка весь вечер, я свалю.

- С каких пор ты такой нежный?

- Серьезно, - вздыхает он и садится на диванчик, развалившись, - меня ждал охренительный вечер с лучшей девушкой в мире.

- И зачем ты обламываешь мой вечер с лучшими девушками?

Подрезов, убирая черные пряди от лица, скупо улыбается на одну сторону. Смотрит на меня так, словно насквозь видит, и меня передергивает от этого ощущения. Как будто кто-то копается в моих внутренностях. Я правда позвал его поговорить, но передумал, пока ехал, и Антон, видимо, это понимает. Впервые мне становится неуютно от того, что друг так хорошо меня знает.

Мы с первого класса вместе: Резкий и Мирный, Пьеро и долбанутый Буратино на позитиве. И иногда за это приходится расплачиваться.

Заказываем выпить и ненадолго замолкаем. Антон дает мне возможность начать разговор, а я не знаю, что именно хочу обсудить. В какой-то момент показалось невероятно важным обговорить мою внезапную шизу, но теперь мне хочется наоборот все это закопать.

Когда приходит официантка, с которой я флиртую как-то автоматически, больше по привычке, Подрезов откладывает телефон и смотрит на меня прямо.

Опрокидываю в себя стопку текилы и закусываю лаймом. Раздавливаю дольку зубами и морщусь от того, как агрессивно кислый сок атакует рецепторы.

Говорю:

- Забей, Резкий, все в порядке. Просто было плохое настроение.

- Почему?

- Не заморачивайся, давай просто потусим. Давно не выбирались вдвоем.

- Мирон, - начинает Антон серьезно, но я его перебиваю.

Откидываю голову назад так, будто он выстрелил мне в голову. Раскидываю руки в стороны и кричу:

- Нет! Только не это! Он собирается читать мне мораль, спасайся, кто может!

- Уродец, - смеется друг.

- Какая приятная характеристика, - киваю максимально вежливо и приподнимаю вторую рюмку, - звучит прямо-таки как тост.

Антон смотрит, прищурившись. Затем чокается со мной и делает вид, что оставил попытки вытащить из меня откровения.

Чую, что просто выжидает, когда напьюсь. А я, может быть, и сам не против.

Поэтому текила летит с поразительной легкостью, Подрезов охотно рассказывает про свои отношения. Сначала я его стебал на этот счет, но потом перестал. Мне кажется странным, что можно сойти с ума по одной девушке, когда вокруг так много разных, но это его дело.

Поэтому, опьянев, пропускаю момент, когда друг пересаживается на мой диванчик и начинает задавать вопросы.

Мой зык бесконтрольно болтает, и я сам не замечаю, как выдаю:

- Я видел ее в белье.

- Айю?

Скривившись, киваю.

- И как?

- Красиво, - отвечаю неохотно, но тут же добавляю, - горячо. Наверное. Я в моменте просто залип, сиськи зачетные. И кружево такое нежно-розовое…Да блин, Резкий!

Антон смеется и бьет ладонью по столу. Восклицает:

- Я знал! Я, твою мать, всю жизнь это знал!

- Нет, - мотаю головой, - неа-а, не-не-не. Не придумывай. Просто грудь. Первичные половые признаки, понял?

- О да.

- Серьезно. Ничего особенного, но меня немного выбило. Мне не понравилось.

Кладу в рот дольку лайма и жую, надеясь, что ощущения меня немного отрезвят. Друг тем временем меня не щадит и спрашивает:

- Встал?

- Было, - соглашаюсь легко, - только не сразу. Потом уже…когда вспоминал. Антох, ты если еще раз заржешь, я тебя выкину в окно!

Подрезов накрывает глаза рукой и трясется от беззвучного хохота. Друг, блин. Лучший! Надо было позвать кого-то другого.

- Придурок, - резюмирую угрюмо.

- Это ты придурок. Пригласи ее куда-нибудь.

- Ты гонишь? – переспрашиваю оторопело.

- А что такого? Она тебе нравится?

Я тут же отрезаю грубо:

- Нет. Она меня бесит. И то, что я не могу выкинуть из головы идиотское кружевное белье, раздражает еще больше. Сбивает с толка.

- Мирон, зачем сопротивляешься?

- Чему? Это просто реакция на женское тело.

Подрезов улыбается снисходительно. Хлопает меня по плечу и заверяет:

- Ладно. Ты прав.

- Думаешь? – спрашиваю с надеждой.

- Правда хочешь знать, что я думаю? – уточняет иронично и тут же продолжает, - Я думаю, что ты, пока своей головой все углы не обобьешь, будешь вести себя как полный засранец. И все-таки добавлю, что тупо игнорировать симпатию.

- У меня нет симпатии.

- Да, только дебилизм головного мозга.

- Да отвали ты… - отмахиваюсь, наливая себе текилу.

Резкий кивает самодовольно:

- Угу. Только твой дружок сообразил раньше тебя.

- У-у-у-ужасно звучит. Я никогда так его не зову.

- А как? Бравый солдат?

- Генерал.

- В отставке?

- Больной, - бью друга в плечо.

И он вдруг становится серьезным. Прищуривается, произносит тихо:

- Айя красивая. Все это знают, кроме тебя. А ты всю жизнь ее хейтишь, сам не устал?

Глава 8

Айя

- Айюшка! – кричит папа с кухни. – Телефон!

Наскоро промакиваю лицо полотенцем и иду к нему.

- Кто там?

- Мама, - подает мне смартфон и возвращается к чтению книги.

- Алло?

Забираю со стола папину тарелку и ставлю в раковину, показываю ему капсулу с кофе, на что он отрицательно мотает головой.

- Как дела, доча?

- Все хорошо, - зажимаю трубку между плечом и ухом, чтобы сполоснуть любимую кружку, - вот завтракаем. Как вы? Андрюха в сад пошел?

- Да, выписали, слава Богу. Я видела твои фотки у бассейна, куда ездила? Как прошло?

Я заливаю кипятком пакетик чая и бодро отчитываюсь:

- Андроповы возили к озеру, был классный отель, я загорела.

Услышав, что папа поднимается, убираю телефон от лица и уточняю тихо, указывая на протез:

- Заряжен?

Он закатывает глаза и кривляется, передразнивая меня, от чего я смеюсь.

- Извини, мам, что?

- Я говорю, пришли еще фотографий, хоть так на тебя посмотреть.

- Ну что за «хоть так»? – ощетиниваюсь сразу.

- Все-все, молчу! Подумай все-таки, вдруг получится приехать в гости.

- Ага, - кидаю легко, - обязательно.

Складывается ощущение, что все женщины этого мира просят меня подумать о каких-то поездках. Только соглашаться на это предложение мне хочется еще меньше, чем на отпуск на Кипре. Мы нормально общаемся, но в маминой новой семье я чувствую себя еще более чужеродной, чем в доме Мирона. Поэтому жить в разных городах и иногда болтать по телефону меня вполне устраивает.

Мы разговариваем еще немного, обмениваясь новостями, и я кладу трубку. Задумчиво изучаю содержимое холодильника и кричу:

- Па, где сыр?

- Положи на хлеб одну из своих пленок, - сообщает он, появляясь на пороге.

Я, по обыкновению, затягиваю занудно:

- Она должна храниться при температуре не выше пятнадцати градусов, не говоря уже о стабильно…

- Низкой влажности, - подхватывает папа лекцию, - вот сыр. Для фотографа ты иногда крайне рассеяна.

- Я не фотограф.

Он смеется:

- Но при этом твои пленки выселяют из нашего холодильника продукты, - наклонившись, целует меня в лоб, - я в зал. Какие планы?

- Хочу прогуляться. Ты не ответил, протез заряжен?

- Спроси меня еще раз!

- Пап!

- За-ря-жен, - произносит по слогам, видимо, для большей убедительности.

Я провожаю отца и возвращаюсь на кухню. Забравшись на стул с ногами, жую бутерброд и бессмысленным взглядом блуждаю по кухне. Думаю о том, что остаться тут после развода было лучшим решением. Я всегда была папиной дочкой, и для меня по большому счету даже не стоял вопрос, с кем жить.

А для мамы решающим аргументом было то, что Андроповы живут здесь. Наверное, это была идеальная сделка с совестью. Она уезжала в новую жизнь с другим мужчиной, а меня оставила здесь, но только потому, что мне в этом городе были обещаны прекрасные перспективы. В итоге все счастливы.

Я заканчиваю завтрак, мою посуду и, надев любимые джинсовые шорты и футболку, с благоговением достаю из шкафа старый «Зенит».

Глажу пальцами потертый чехол из толстой кожи. Боже, перед ним я робею почти так же сильно, как перед Мироном. И хамит мне этот фотоаппарат периодически похожим образом. Но верю, что однажды смогу окончательно с ним подружиться.

В столице сегодня жара, и светит яркое солнце, так что я полна решимости отщелкать всю пленку, которую вставила еще на озере, ее светочувствительность подходит идеально. На половине кадров будет Андропов, который ведет машину, но вторую половину я собираюсь отдать городу и случайным прохожим.

Влезаю в убитые красные кеды и хватаю с полки панаму с изображениями множества котов Матроскиных. Бросив короткий взгляд в зеркало, фыркаю. Чисто городская сумасшедшая. Ну, значит и спрос с меня невелик.

Выхожу из дома, пересекаю двор-колодец и, нырнув в арку, выхожу на улицу. Дом у нас старый, но я его обожаю. Он потрясающе атмосферный и дышит временем. И, скажите мне, сколько в нашем городе таких дворов? Пока вы не начали считать, отвечу: критически мало. А один из них – наш!

Эта квартира нам досталась от дедушки, как и этот «Зенит». Мне жаль, что я не помню деда, он умер, когда я была совсем маленькой. Еще даже до аварии.

Я бреду по улицам, предпочитая те, что потише. Мне нравится, что мы живем в центре, и так же нравится его избегать, вы бы удивились, насколько это просто, нужно только выбрать правильное направление.

Глазею по сторонам, залипаю на красивой двери рядом с какой-то кафешкой. Из массивного дерева, она так сильно вытерта временем, что краска по низу облетает хлопьями, а кованый козырек сверху весь перекосило. Но выглядит это, без шуток, потрясающе.

Изо всех сил напрягая мозг, я старательно выставляю выдержку и значение диафрагмы.

Держу в голове кадр, который хочу получить, но стараюсь не обнадеживать себя. Этот «Зенит» часто преподносит мне сюрпризы.

Затем делаю еще одну фотографию, чтобы зацепить еще и увитое цветами крыльцо современного ресторана. Мне нравятся такие контрасты. То, что не совместимо, и даже чисто визуально спорит друг с другом…все равно остается рядом. И со временем как будто примиряется.

Еще пару часов я брожу по городу и, взмокшая и уставшая, захожу в маленькую кофейню, чтобы взять айс латте. Умираю, как хочу кофе, и просто погибаю, как хочу забраться в ванну со льдом, но несколько кусочков в стакане я тоже расцениваю как благость.

Пока жду свой напиток, оглядываю помещение и замечаю парня с ноутбуком в углу. У его ног лежит огромный золотистый ретривер. Я видела много таких собак, но эта больше походит на медведя.

Как будто прочитав мои мысли, пес поднимает голову и смотрит мне в глаза. Я ему подмигиваю, чем, кажется, смущаю, потому что он тут же утыкается мордой в колени хозяина. Тот машинально опускает руку, не отвлекаясь от работы, и гладит собаку.

Глава 9

Мирон

Три недели Айя не приходит к нам домой, не приезжает на семейные выходы в рестики, не пишет и даже не мелькает своими фотками в интернете.

Больше всех беспокоится мама, но ей Даянова хотя бы отвечает. Я попробовал написать ей один раз, просто «привет», подумал, что придумаю какой-нибудь повод, но этого не потребовалось. Судя по всему, я в черном списке.

Мне от самого себя гадко. Хотел оттолкнуть, смутить, но вышло что – обидел. Не знаю, может быть, у черненькой слишком тонкая душевная организация или она просто пугливая девственница…Насчет последнего – надеюсь, что так, ей же всего семнадцать. Да и парней я рядом с ней никогда не видел.

Со стоном переворачиваюсь на другой бок и подгребаю поближе вторую подушку, прижимая ее к себе в надежде, что станет теплее. Холод ненавижу, а простудный озноб – самое мерзкое, что вообще может быть. Голова болит так, что, кажется, уже трещинами давно пошла. Где-то у меня тут в одеяле был обезбол. Шарю рукой по складкам постельного белья, нахожу нужную таблетку и запиваю водой из бутылки, которая валяется тут же, в моей норе.

Короче говоря, с Айей вышло откровенно паршиво. Хотел из своей головы ее вытрясти, думал, что с козырей зашел, но не ожидал, что она свалит из нашей жизни так резко. Как будто ластиком потерли. Не считая того, конечно, что в этой квартире у нее есть своя спальня, и за три недели она в пространстве не растворилась. Я туда заходил вчера.

Светло, чисто, покрывало на кровати розовое, как будто Даяновой, блин, до сих пор четыре.

Я подошел к столу, принялся разглядывать фотографии, которые развешаны на какой-то сетке на стене с помощью маленьких прищепок. Все – наши семейные. Папа, мама и я, втроем. Айя была вместе с нами только на одной.

Затем по какой-то причине открыл высокий белый шкаф, почти пустой. Одна рубашка, две футболки и спортивные штаны. Зачем-то поднял руку и ощупал верхнюю полку. Под пальцами заскользила тонкая ткань пижамного комплекта. Помедлив, достал короткие белые шортики с кружевными вставками и топ на тонких бретелях. Ощущая себя конченным фетишистом, поднес одежду к носу. Ощутил только стиральный порошок, Даяновой не пахло.

Помню, как садануло разочарованием. Аккуратно сложил и вернул на место. Наверное, если бы она узнала, что я тут делаю, орала на ультразвуке. Или этим обычно я занимаюсь?

Сотрясаясь от очередной волны конвульсивной дрожи, я шарю вокруг, чтобы найти градусник, но он в этом бардаке как будто исчез.

- Мирон! – кричит из коридора мама.

Уткнувшись лицом в подушку, я выдаю туда еще один мучительный стон. Потом откидываю одеяло и, усевшись, ладонями приглаживаю длинные спутанные волосы. Голову ведет немного, но я собираю волю в кулак и поднимаюсь. Выхожу из комнаты, бреду мимо декоративного столика, который теперь стоит в одиночестве. Лампа разбилась, когда Айя дала по газам и свалила из нашей квартиры в тот день. Матери я сказал, что сам уронил. Не то чтобы мы дети, которых ругать будут за испорченную вещь, но…я уж точно вел себя как ссыкливый подросток. Проще объявить, что долбанул лампу, чем признаться, что трахал одну девушку в то время, как другая была в квартире и все слышала. О последнем я отдельно позаботился. Морщусь на ходу. Просто план-капкан.

Сворачивая за угол, широко улыбаюсь и расправляю плечи.

Мать с отцом стоят на пороге с двумя чемоданами. Первая смотрит на меня с беспокойством, второй – с хмурым недовольством. Оба знают, что я как-то связан с пропажей Даяновой, но вор в этот раз оказался непойманным.

- Как себя чувствуешь, родной?

- Лучше всех, - развожу руки в стороны, пытаясь продемонстрировать это наглядно.

Мама же поджимает губы и хмурится:

- Температуру мерил?

- Да, небольшая, - вру беспечно, - ты же знаешь, я из тех, кто умирает, когда на градуснике тридцать шесть и девять.

Папа смотрит на часы и торопит:

- Алин, поехали. Большой мальчик уже, не пропадет.

Она бросает на него осуждающий взгляд и отпускает ручку чемодана, хочет подойти и обнять меня. Но я выставляю вперед ладонь и поспешно делаю шаг назад. Говорю со смехом:

- Не-не, давай без этого. Вам еще лететь, вдруг заражу.

Мама кусает губы, смотрит на меня с сомнением, и я стараюсь улыбнуться еще бодрее. Машу в их сторону рукой, выгоняя, говорю:

- Идите, пока до вас мои бациллы не добрались.

- Я позвоню, как долетим.

- Окей. Через неделю увидимся уже, готовьте мне приветственную текилу.

Папа цокает языком и все же скупо улыбается:

- Киприоток тебе не приготовить?

- Само собой! Мам, кастинг на тебе.

- Господи, ну каков дурак, - бормочет она, открывая дверь.

- Сама такого родила, - поддразнивает отец.

- Еще скажи, что ты не участвовал!

Я смеюсь над их ласковой пикировкой и, махнув еще раз на прощание рукой, наконец закрываюсь. Улыбка слетает с моего лица, и я снова чувствую, как меня колотит дрожь.

Разворачиваюсь и уныло плетусь к себе в комнату. Вылет через семь дней, этого же достаточно, чтобы выздороветь? Цепляю плечом откос стены, с большим облегчением добираюсь до кровати. Залезаю под одеяло и принимаюсь трястись там от того, как стремительно летит вверх температура.

Может, это моя карма? С другой стороны, за что? Я глупо поступил, но вроде не настолько ужасно, чтобы так разобидеться и пропасть с радаров.

Хотел вытряхнуть Айю из своей головы, а на деле вышло так, что только усугубил. Проклятое кружевное белье на загорелой коже мне снилось уже дважды, и просыпался я в полной боевой готовности. Не, утренний стояк – дело привычное, но не тогда, когда во сне я вижу Даянову. Это меня просто изнутри ломает.

Мне всегда казалось, что она как блоха на моей шерсти, которую как ни старайся скинуть, все равно сидит и кусает.

По факту пропажа черненькой ощущается непривычно и немного даже тревожно. Если бы она еще сама свалила, вроде как по собственному желанию, но знаю ведь, что из-за меня.

Глава 10

Айя

- Давай, Манчестер! Так их! – подначивает Ваня.

Я захожусь громким хохотом. Пес бегает вдоль кромки пруда и лает на уток, которые, честно говоря, плевать на него хотели. Это центр города, они и не такое видели.

- Если он сейчас прыгнет, что будешь делать? – спрашиваю, отсмеявшись.

Парень отмахивается:

- Он умеет плавать.

- Ага, - толкаю его плечом в шутку, - видел эту воду? Вырастет у Манчестера второй хвост, будешь знать.

Ваня бросает на меня взгляд из-под длинных ресниц, и я, смутившись, отворачиваюсь. Мы встречаемся уже четвертый раз, и кажется, я ему нравлюсь. Жалко, что он мне – нет. То есть Ваня безусловно мне импонирует! Он симпатичный, веселый и интересный в общении, по-хорошему напористый. Но я совсем не чувствую банальных бабочек в животе, когда мы проводим время вместе. Сердце стучит в привычном ритме, пальчики не покалывает, кровь движется равномерно, игнорируя те стратегически важные места, куда должна устремляться, когда тебя касается симпатичный парень. Как будто брат трогает. Вот бы поменять их с Мироном местами.

Стоп.

Я торможу себя и мысленно визуализирую, как опускаю руку в собственную голову, вычерпываю оттуда мысли об Андропове и вышвыриваю в грязный пруд, стараясь попасть по уткам.

Манчестер, заскулив, снова выдает гневную тираду на своем собачьем и, оттопырив меховой зад, прижимается грудью к земле.

Ваня хмыкает:

- Охотничьи инстинкты, куда от них деться.

А потом пес, заметавшись в очередной раз по берегу, вдруг прыгает в воду, взметнув в воздух блестящие капли. Солнце красиво подсвечивает их, и я мысленно фотографирую момент. Даже если бы взяла с собой камеру, поймать кадр все равно бы не успела.

Утки, больше возмущенные, чем напуганные, разлетаются, громко хлопая крыльями. Описав ровный полукруг, садятся на воду у противоположного берега.

Я закрываю рот рукой и снова смеюсь, пока Ваня вскакивает на ноги и кричит:

- Манчестер! А ну ко мне! – заложив руки за голову, ругается, - Ну что за дурак! Мы не охотники с тобой, ты дома будешь есть корм, а я – вчерашний салат! Нам куда эти утки?! Ко мне!

Достаю телефон и все-таки делаю несколько фотографий. Это хороший день, и я хочу запомнить мокрого пса и его смешного хозяина, с которым очень бы хотела дружить.

Смартфон в моей руке начинает вибрировать, и имя абонента срывает улыбку с моих губ быстро и совсем не деликатно. Я почти готова ненавидеть Мирного за то, что звонки его мамы теперь вызывают у меня такие смешанные эмоции.

За последние три с лишним недели она писала мне десятки раз, приглашала в гости, в ресторан и просто узнавала, как дела. Тетя Алина предлагала встретиться только вдвоем, походить по магазинам, но я тоже отказалась. Потом, наверное, это пройдет, но сейчас я не готова. Боюсь, что разрыдаюсь и выложу ей все. Думаю, она бы меня поняла и пожалела, но это бы только усложнило наши отношения.

Отстраненно наблюдая за тем, как Ваня тащит ретривера за ошейник из воды, понимаю, что телефон все еще вибрирует. Они разве не должны быть на Кипре сейчас?

- Алло?

- Айя! – ее голос звучит взволнованно. – Слава богу. Я тебя не отвлекаю?

- Нет. Что-то случилось?

Слышу, что она нервно расхаживает по помещению, потому что шлепки звонко отбивают каждый ее шаг, а акустика усиливает звук. Задумываюсь о том, какая, должно быть, у них красивая вилла.

- Нет, родная, ничего такого, просто я страшно переживаю. Можно попросить тебя об одолжении?

В такой формулировке вопрос звучит как что-то, от чего нельзя отказаться, и я вздыхаю.

Говорю:

- Конечно.

- Когда мы уезжали, Мирон заболел, я думала, это небольшая простуда, но он уже второй день не отвечает на звонки.

Против воли ощущаю холодную волну, летящую по телу. Беспокойство Алины Сергеевны передается и мне. Я поднимаюсь на ноги и отряхиваю шорты от травы.

Тем временем слышу в трубке неразборчивый мужской голос, а затем тетя Алина повышает свой:

- Да, я лучше буду истеричкой, но с живым сыном! Ой, Стас, все! Никто не бьет тревогу! Прости, Айя. Я, наверное, и правда зря переживаю, просто хочу убедиться, что все в порядке. Ты могла бы заехать к нам домой?

Я молчу. Честно говоря, я совсем не хочу заезжать к ним домой.

Откашлявшись, предлагаю:

- Может, попросить Антона Подрезова?

- Ох, детка, я ему уже звонила, но он не в городе. Уехал куда-то с девушкой. Я была бы так благодарна, если бы ты могла просто доехать до квартиры и написать мне, что Мирон не схватил какой-то опасный вирус.

- Который выкосит весь наш город? – пытаюсь пошутить.

И тетя Алина выдает нервный смешок:

- Да, вдруг он нулевой пациент атаки зомби или вроде того.

- Тогда ехать к вам попросту опасно, - заявляю весело.

Но сама уже знаю, что соглашусь. Потому что чувствую, что Алина Сергеевна действительно искренне переживает. Потому что мы не чужие люди. Потому что их семья много для меня сделала. И потому что, разумеется, я до стыдного сильно соскучилась по Мирному.

Я заверяю тетю Алину, что проверю ее сына, она напоминает мне взять ключи от квартиры, и мы прощаемся. Сжимая телефон в руке, смотрю, как Ваня цепляет к ошейнику своего пса поводок. Они оба мокрые. Видимо, Манчестер так отряхнулся, когда вылез из пруда, что окатил хозяина. Жалею, что пропустила эту картину.

Снова тяжело вздыхаю. И иду к Ване, чтобы сказать, что мне нужно уехать. А ему – переодеться.

У входной двери Андроповых надолго замираю. Может быть, там вообще никого нет. А может быть, Мирон дома, и совсем не болеет. Просто так увлекся очередной девушкой, что забыл про телефон. Готова ли я? Зайти и услышать то же, что и в прошлый раз. А еще хуже – увидеть. Если увижу, точно умру. По крайней мере, так мне кажется.

Сжимаю ключи в мокрой от переживаний ладони, потом глубоко вдыхаю и шумно выдыхаю. И вдруг слышу, как во второй квартире на этаже начинает поворачиваться замок.

Глава 11

Я раскрываю Мирона, и он даже не просыпается.

Это кажется мне плохим звоночком, но паниковать сейчас нельзя, просто не могу себе позволить, лучше заняться делом. Сворачиваю два одеяла, в которые замотался Андропов, чтобы убрать их в сторону, нахожу полупустую упаковку парацетамола и, подумав, иду на кухню за аптечкой, чтобы найти ибупрофен.

Растормошив Мирного, вынуждаю его поднять голову, поддерживая сзади за шею. Вкладываю в рот таблетку и заставляю запить водой. Он глотает, кажется, машинально, вряд ли понимает, что это именно я рядом.

Затем засекаю время и приношу таз с прохладной водой и полотенце. Обтираю лицо Андропова, его грудь, руки. Снова сполоснув, веду влажной тканью по его животу. Когда мышцы не напряжены, а кубики только слабо угадываются под загорелой кожей, это место выглядит каким-то особенно уязвимым. Как у кота, который во сне случайно показывает всем мягкое брюшко.

Сглотнув, опускаю полотенце в таз. Потом, помедлив, аккуратно подцепляю пальцами пояс мягких спортивных штанов на бедрах Мирона. Ладно, я всего лишь медсестра. Просто сиделка.

И я решительно стягиваю серые спортивки по его ногам. Мощные бедра, икры, я все это знаю, я им столько лет любовалась.

Отжав мягкую ткань, я обтираю его от того места, где заканчиваются брендовые боксеры, до кончиков пальцев.

Через сорок минут я наконец замечаю, что Андропов уже не такой горячий. Аккуратно сую найденный в аптечке ртутный градусник ему подмышку, и с большим облегчением вижу подтверждение своим ощущениям. Еще какое-то время продолжаю свои манипуляции. На этот раз не чтобы охладить, а чтобы стереть пот, потому что температура падает так стремительно, что даже простынь под телом Мирона намокает. Но этим я займусь позже.

Затем выхожу на кухню, отчитываюсь тете Алине, немного, конечно, недоговаривая. Узнаю номер их семейного врача и звоню ему тоже.

Потом набираю папе.

- Айюшка, ну что там? – спрашивает он сразу.

Только от звука его голоса у меня слезы на глаза наворачиваются. Перенервничала. И только сейчас расслабляюсь, всхлипывая в трубку:

- Я так испугалась!

- Что случилось? Мне приехать?

- Нет, - трясу головой, хоть папа этого и не видит, - не нужно, вдруг заразишься.

- А ты?

- А я уже тут. Меня не спасти, - фыркаю, от чего слюни летят на идеально чистый обеденный стол, - просто у Мирона сильный жар, он так глубоко спал, что я даже сначала не поняла, живой или нет.

Отец цокает языком:

- Алина еще накрутила. Вы, девочки, впечатлительные. Температуру сбила?

- Да. И вызвала их врача.

- Останешься там на ночь?

Закусив губу, смотрю в окно на город, уставший от жары. Разве я для этого столько недель себя ломала? Стоило с корнями выдирать из собственной головы Мирона Андропова, чтобы потом примчаться по первому зову и играть в медсестричку?

- Да, останусь, - подтверждаю тихо.

- Это правильно, солнышко. Напиши мне потом, что скажет врач. И говори, если надо приехать, ладно?

Я смеюсь, вытирая выступившие слезы пальцами. Говорю:

- Это просто простуда, пап.

- Ну тогда нужно только подлечить пацана.

Сбросив звонок, я иду проверить Мирного. Касаясь пальцами его лба, понимаю, что температура еще сильнее снизилась, а сам он крепко спит. Не бредит, просто спит. Я достаю из шкафа легкую простынь и накрываю Андропова. Он ворочается и подгребает к себе подушку. Я улыбаюсь. Таким он мне нравится даже больше.

Все тот же Мирон с родинкой на щеке и уголками губ, вечно изогнутыми наверх, да так ярко, что сомнений не остается: обаяния в этом парне столько, что он одной улыбкой может влюбить в себя.

Только теперь он молчаливый и беззащитный. Мой. В эту секунду только мой.

До боли закусив губу, я отворачиваюсь. Возвращаюсь на кухню и принимаюсь совершенно бесцеремонно обшаривать холодильник. Варю легкий куриный суп из того, что есть, слишком поздно сообразив, что можно было просто заказать доставку.

Встречаю врача, который тщательно осматривает Андропова, а потом резюмирует:

- Бронхит.

- А ему не нужен снимок? – уточняю обеспокоенно, но, заметив его взгляд, поспешно добавляю, - у моего отца был недавно бронхит. Я думала, что нужно исключить пневмонию.

Мужчина смотрит на меня внимательно, а потом улыбается мягко:

- Конечно. Я напишу вам все рекомендации, Айя. И мы обязательно сделаем снимок, но есть некоторые признаки, по которым я вижу, что пока это бронхит.

Я киваю, смутившись. А он щелкает ручкой и пишет что-то в блокноте, пристроив его на своем колене. Потом говорит:

- Вы умница. Благодарю вас за верные действия, а если мы и дальше сработаем как команда, он быстро пойдет на поправку. Договорились?

- Договорились…

Проводив врача, я и сама ухожу, но только затем, чтобы сбегать в аптеку.

А дальше ночь превращается в бесконечное сражение с ртутным градусником. Едва опустившись, температура сразу лезет наверх. Мирона то колотит, и я накрываю его обоими одеялами, то он горит и потеет, и я, раскрыв его, обтираю прохладным полотенцем.

Мои хрупкие ребра едва справляются с той мешаниной эмоций, которая мучает меня все эти часы. Я тревожусь, люблю, страдаю, боюсь, я умираю от нежности. От этой вседозволенности, короткой, но такой важной, я тоже погибаю. Я же могу трогать его везде, господи боже, как мне выжить?

Подбородок с отметинами оспин, потому что в детстве мы переболели ветрянкой вместе, это я принесла ее из сада. Гладкая грудь, руки, покрытые золотистыми волосками. Темная дорожка от пупка до широкой резинки боксеров. Крепкие ноги.

Мне хочется реветь от того, как я люблю каждый сантиметр его тела.

Потом, часов в пять, когда рассветает, я задергиваю тяжелые шторы и присаживаюсь на постель, чтобы еще раз тронуть лоб Андропова. Прохладный.

Вдруг понимаю, что мои собственные веки становятся тяжелыми. Зевнув, я думаю, что могу уйти в свою спальню и поспать пару часов. Судя по динамике, которую я записываю в заметки телефона, можно поспать часов до семи. Или даже до восьми.

Глава 12

Мирон

Этим утром я не просто просыпаюсь. Я как будто выныриваю из какой-то утомительной горячки, в которой варился несколько дней. А вот сколько конкретно – вопрос другой.

Открываю глаза и поначалу вижу только мутные пятна. Одно из них, расплывчатое черное, меня настораживает. Все тело ломит, как будто меня палками били, сознание плывет, но то, что в моей постели девушка – уж это я понимаю сразу. Кого я мог позвать?

Совсем, что ли, был не в себе?

Помню, как жалел себя почти до слез, как думал, что почти умираю, вот настолько было плохо, как разговаривал с мамой и страдал, что она сейчас далеко, и не может ухаживать за мной, как в детстве. А вот как звонил или писал кому-то с просьбой приехать – этого я совсем не помню.

Проморгавшись, я приподнимаю голову от подушки и пялюсь на черные волосы на своей наволочке. Я их знаю. Как знаю эту девичью спину. Белая майка борцовка ярко контрастирует с загорелой кожей и открывает веснушки на плечах. И знаю эту нежно-розовую лямку, которая торчит из-под подушки. Как во сне, я подцепляю ее пальцем и тяну на себя. Так и есть. Чччерт. Так и есть…

Это лифак, который заставил меня усомниться в собственном ментальном здоровье. Чашечки из мягкой сетки телесного цвета и ажурное розовое кружево. Растираю его пальцами и перевожу взгляд на загорелую спину.

Серьезно? Айя?..

Спит на боку, вытянув тонкие руки над головой. Приподняв простынь, которой мы накрыты, вижу, что черненькая в джинсовых шортах, а я в одних трусах. И то, что генерал, как бы ни шутил Резкий, сегодня совсем не в отставке.

Даянова шумно и сонно вздыхает, начинает возиться, и я поспешно накрываюсь, заталкивая ее нижнее белье обратно под подушку.

Когда наши взгляды встречаются (мой ошалевший, ее еще слегка мутный ото сна и какой-то ласковый), меня прошибает дрожью, которая мягкими волнами разбегается по телу и усиливает возбуждение.

Я, наверное, сильно болен. Возможно, у меня был такой сильный жар потому, что черти сварили меня в адском котле и вернули в какую-то искаженную реальность, где Айя очевидно меня заводит.

Мне хочется по щекам себя отхлестать. Это же черненькая, очнись! И что она вообще здесь делает?!

Последнее решаю уточнить вслух:

- Ты как здесь?

Даянова хмурится и прикладывает мне ко лбу прохладную ладонь. Я настолько обескуражен, что даже не дергаюсь.

Она спрашивает:

- Не помнишь?

Что? Что я должен помнить?!

Округлив глаза, осторожно отвечаю:

- Не совсем.

Айя вдруг смеется и накрывает губы ладонью. Говорит неразборчиво:

- Релакс, Мирный. Я тебя не насиловала, - снова срывается на задорный смех и добавляет, - только подработала сиделкой.

Потом, как-то ловко перевернувшись, садится на постели и, потянувшись к тумбочке, берет градусник, протягивает его мне.

Голос ее звучит почти требовательно:

- На, измерь.

- Сколько ему лет?

- Столько же, сколько тебе. Бери. Не укусит.

Я послушно сую градусник подмышку, а сам поворачиваюсь на бок и пытаюсь принять такую позу, чтобы Даянова не заметила, что я сошел с ума, а тело перестало меня слушаться.

Спрашиваю:

- Так как ты здесь оказалась?

- Твоя мама подумала, что ты умер. Ты не отвечал на звонки.

- Да?

- Когда я приехала, телефон был подключен к зарядке, но адаптер лежал рядом с розеткой. Ты, наверное, не заметил.

Я вдруг захожусь утробным кашлем, он идет откуда-то из груди и дерет горло на выходе. Айя подает мне стакан воды и помогает приподнять голову, чтобы сделать пару глотков.

Снова хмурится, потом деловито поясняет:

- У тебя бронхит, так ваш доктор сказал. Виктор Вячеславович, что ли? Никак не запомню. Нужно будет сделать снимок, хотя он уверен, что это не пневмония, это просто я…запереживала.

На последнем слове она сбивается и отводит глаза. Ставит стакан на тумбочку, неловко пытается встать с постели и, запутавшись в простыне, едва не падает.

Уперевшись кулачком одной руки в свою бедренную косточку, второй она трясет в воздухе и снова требует:

- Ну все, давай сюда градусник. Что тут у нас…Тридцать семь и два, просто замечательно!

- Замечательно?

- Конечно. Уже половина девятого, почти четыре часа без жара, это победа. Будешь суп?

Рискуя показаться дебилом, я снова переспрашиваю:

- Суп?

- Я вчера сварила. Или могу завтрак приготовить. Мне не удалось тебя вчера накормить, так что не знаю, сколько ты уже не ел.

И я правда чувствую, как рот наполняется слюной. Надеюсь, это из-за разговоров о еде. А не из-за того, что кружевной лифак лежит под моей подушкой, а на Айе белая майка. Я вижу все. До самой последней анатомической детали. И просто физически не могу отвести взгляд. У черненькой все…темненькое.

Она обхватывает плечи руками, перекрывая мне обзор. Смотрит в ответ растерянно. Медленно заливается краской, видимо, вспоминая, как сняла бюстгальтер перед сном.

Мне картина нравится, я помогать ей не собираюсь. У меня тридцать семь и два, я чувствую себя как вернувшийся с войны солдат, жадный до простых удовольствий. Еда и женщины.

В голове Айи, кажется, идет борьба. Наконец она выдавливает:

- Там я…э-э-э…кое-что…

- Да? – поторапливаю вежливо, приподняв брови.

- Кое-что оставила.

- Где? – почти искренне недоумеваю.

Приобретая пунцовый оттенок, она подлетает к постели и, наклонившись, запускает руку под подушку. Я смотрю на яркие веснушки на ее переносице и щеках, на черные дрожащие ресницы, на пряди волос, которые щекотят мне грудь и лицо.

И давлю затылком назад, чтобы прижать ее ладонь к кровати.

Даянова застывает. Глаза ее, до того блуждающие, встречаются с моими. Почти вижу, как в воздухе рассыпаются искры взаимного притяжения. Меня не обманет, она тоже что-то чувствует.

И я, совершенно внезапно для себя самого, говорю не какую-нибудь пошлость. А их, поверьте, в моей голове роится целое полчище. И не двусмысленную фразу, которых в запасе не меньше. Вместо этого я произношу тихо: