Признание в любви с петлёй на шее 2.

Глава Первая «Горечь».

«Да будут святы Ваши имена!
Люблю и верую и преклоняюсь!
И говорить об этом не стесняюсь.
А Вам не холодно живётся без меня?» (с)

Георгий Сушко «Друзьям».

«Она была красивой, одинокой, странной, и я обожал её.
Но я не был готов к браку, и ей было не очень комфортно быть Лори,
она не была довольна собой…» (с)

Арт Гарфанкел об актрисе Лори Бёрд,
которая покончила с собой в 1970-ом году.

«Для заготовки коры спиливают молодые побеги, с которых потом снимают гладкую кожу. Их можно хранить пять лет. Травы срезают на уровне нижних листьев, оголённые стебли не трогают. У растений с жёсткими стеблями отдельно собирают листья и цветущие верхушки…»

– Чабрец так замечательно пахнет. Сразу детство вспоминается. Мы с бабушкой его каждое лето собирали. Алён, ты чего там пишешь? Ну, Алёна!
– Что? – девушка нехотя закрыла тетрадь и повернулась к надувшейся товарке. – Я записываю полезные свойства трав. На всякий случай, вдруг ненароком забуду. И да, верное название чабреца – тимьян ползучий.
– Опять ты умничаешь! Чабрец – тоже правильно. В простонародье его вообще называют богородской травой.
– Оля, не отвлекай меня.
– Да боже мой, давай поговорим! Я тебя сто лет не видела. То в огороде пропадаешь, то в тетрадь утыкаешься…
– У меня и сегодня времени нет. Сейчас допишу и пойду картошку выкапывать. Этим давно нужно было заняться, – девушка потянулась, пошевелила затёкшими пальцами и устремила недовольный взор на небо. – Облака свинцовые плывут. Наверное, дождь хлынет.
Кузнецова Алёна Игоревна была симпатичной четырнадцатилетней девушкой с голубыми глазами, мягкими чертями лица и стройным станом, который каждое лето был затянут в простенький сарафан. Улыбчивые губы, едва заметные ямочки на щеках и торчащие ушки выдавали её лёгкий характер. Сейчас её длинные светло-русые волосы украшал наскоро сплетённый венок.
«Девонька, которая о других говорит только хорошее», – так её однажды охарактеризовали соседки.
– Смотри, что я сделала, – её собеседница – тринадцатилетняя дочка господ, которым Алёна прислуживала уже около года, пухленькая, юркая и очень милая, протянула вперёд ладонь, на которой красовался браслет из декоративных камушков. – Я хочу подарить его тебе. У меня такой же. Это будут символы нашей дружбы.
– Ничего себе! Спасибо огромное, мне приятно.
Откровенно говоря, такая привязанность девочки к ней пугала Алёну. Жизнь который год мотала её из одной семьи в другую, и если история повторится, Оля тяжело переживёт её отъезд. А Алёна не любила, когда из-за неё кто-то расстраивался.
– Ладно, стрекоза. Пойду я.
– А вечером посидишь со мной?
– Возможно.
В последнее время на Алёну взваливали слишком много работы. Хозяин дома, казалось, в упор не замечал, что она уставала. Лишь частенько после своих поручений добавлял: «Попозже отдохнёшь». Но за уборкой дома и двора следовали стирка и шитьё белья, а потом – поливка и прополка огорода. Хорошо ещё, что сейчас не зима. Иначе пришлось бы за дровами в лес ехать.
– Перед сном нужно записать ещё что-нибудь о травах.
Алёна поднялась на ноги, вздохнула полной грудью и направилась к усадьбе. На дворе стояла осень. Будто невидимый художник взял кисти и разрисовал всё вокруг! Пёстрые листья кружились и оседали на протоптанную дорожку, как маленькие танцовщицы. Рябина играла багрянцем. Солнце робко показывало свои лучи из-под начинающих сгущаться туч. Воробьи перескакивали с места на место.
– Я буду ждать вечера! – донеслось от Оли.

***
– Травница Алёнушка всегда добивается того, чего хочет, – однажды сказали об этой девушке.
Наверное, в какой-то степени всё так и было. Ведь только тяга к прекрасному и каким-никаким знаниям подстегнула Алёну научиться читать и писать. Очень уж ей хотелось вести дневник и записывать туда интересные факты о жизнях животных и растений.
Хотя сама Алёна не считала себя травницей. Это слово вызывало у неё ассоциации со сморщенными старухами в тёмных балахонах. И она – юная, застенчивая и светлая – не имела к оным отношения. Просто ей была нужна отдушина.
Родители Алёны пропали семь лет назад. Были проданы в другую семью и дальше их следы потерялись. Девочка осталась в доме прежних господ, но ненадолго. Она запомнила только мозолистые руки отца, который и лес валил, и горшки из глины делал, и разметавшиеся по подушкам русые волосы матери, которая любила подремать после обеда, если предоставлялась такая возможность.
В девять лет Алёна получила травму головы во время игры в мяч. Она никому ничего не сказала, не получила помощи, и впоследствии долго мучилась от приступов мигрени.
По истечению года, когда головные боли отступили, девочка открыла в себе способность фантазировать. Она придумывала целые миры, в которых были и домовые, и единороги, и совершенно новые сказочные существа. Наверное, поэтому дети так тянулись к ней.
Своим главным недостатком Алёна считала беспочвенную паранойю. Если господа отправлялись в другой город, она целый день сидела как на иголках. А если они не возвращались к назначенному времени, была готова рвать на себе волосы. С ними точно что-то случилось! Ограбили! Убили! Разбойники существовали всегда, просто в последнее время люди расслабились и стали менее осмотрительны.
С наступлением ночи девушка наглухо зашторивала окна и вскакивала от каждого шороха. Она верила в приметы, боялась числа тринадцать и была твёрдо уверена, что существуют «дни, когда всё идёт наперекосяк». Эта особенность забавляла господ, у которых ей доводилось оставаться дольше пары месяцев. Иногда они нарочно подшучивали над своей прислужницей.
Сейчас же, стоило Алёне зайти в усадьбу, хозяйка – степенная, плечистая дама лет сорока – обратила на неё взор сузившихся карих глаз.
– Как тебе спалось? – спросила она с претензией.
– Спасибо, хорошо, – заученно ответила Алёна.
– Я так и поняла. Ведь ты даже не притронулась к полотенцам, которые должна была заштопать ночью.
– Простите, – только и могла пролепетать девушка. Вчерашним вечером она так вымоталась, что на полотенца не осталось сил.
– Довольно, не продолжай! Я давно поняла, что из тебя ничего толкового не выйдет. Уже через месяц тебе исполнится пятнадцать…
– Мне лестно, что Вы об этом помните, – пискнула крестьянка, надеясь задобрить свою покровительницу.
– И мы с мужем делаем тебе большой подарок. Ты отправляешься в Петербург, к знатному господину по имени Константин Оболенский.
Алёна не успела ничего осмыслить. В её голове пронеслось лишь: «Ну вот, опять!»
– А можно узнать, почему? – спросила она как можно спокойнее, хотя в усталой душе уже закипели слёзы. – Я обязательно заштопаю полотенца…
– Дело не в этом. Во-первых, ты не такая добросовестная, как нам хотелось бы. Сегодняшняя ситуация – не единственный тому пример. Неделю назад ты с опозданием достала пирог из печи, а ранее не развесила постиранное бельё.
Алёна слушала женщину одним ухом. Всё это казалось ей такими мелочами, что возникали противные мысли: уж не искала ли хозяйка повод, чтобы её прогнать?
– Во-вторых, нам с мужем не нравится, что ты сдружилась с нашей дочерью. Нас можно понять. Ты – тёмная, необразованная, без роду и племени. А Ольга должна всестороннее развиваться и выбирать достойных подруг.
– Хорошо, я поняла. Но я не хотела ничего плохого…
– Я знаю, Алёна, – неожиданно смягчилась женщина. – Ты – добрая девочка и многим нравишься. Но Ольге ни к чему наблюдать, как ты высаживаешь помидоры или доишь корову. Это мало поможет ей в жизни.
– Когда я уезжаю? Сразу после дня рождения?
– Да. Зачем тянуть? Не переживай, Константин Борисович – очень приличный, обеспеченный человек. Все его люди сыты и одеты с иголочки. Ты нам ещё спасибо скажешь.
– Я не переживаю. Не в первый раз.

***
– Кузнецова Алёна, так? – улыбнулся Константин Борисович.
– Добрый день. Примите этот скромный подарок, – кивнула Алёна и опустила на стол кипу книг, которую до этого сжимала подмышкой, как сундук с сокровищами.
– Спасибо, – мужчина скользнул взглядом по твёрдым переплётам. – Как добралась? Не устала?
– Нет, что Вы! – Константин Борисович, в целом, производил впечатление доброжелательного человека. С плеч Алёны будто сняли две огромные скалы. – Я хорошо переношу дорогу.
– Что ж, будем знакомы. Меня зовут Константин Борисович. Хотя ты, наверное, уже знаешь. Я всегда рад гостям, но ещё больше – добросовестным работникам.
– Не волнуйтесь, я всё умею: прясть, шить, готовить, за садом ухаживать…
Девушка не договорила, потому что в этот момент на заснеженную террасу вышел молоденький высокий блондин худощавого телосложения. Судя по взъерошенным волосам и следу от подушки на щеке, он только что проснулся.
– Доброе утро, дедушка, – зевнул юноша. – О, у нас гости?
– Модест, познакомься, это Алёна, – вчера Константин забыл попросить своего воспитанника о том, чтобы тот не называл его дедушкой на людях. Ну и ничего страшного. – Она будет жить с нами. Алёна, это Альберт-Иоанн-Модест, мой внук.
– Вот так новости!
Модест задержал взор на незнакомке. Она была невысокой и худенькой. Шея и выглядывающие из-под старенькой шубки ключицы – покрыты мурашками. Две светло-русые пряди, высвободившиеся из тугой косы до пояса, струились вдоль хилых плеч. Бледно-голубые глаза можно было сравнить с небом в безоблачный день.
– Очень приятно, – поклонилась гостья.
– Вы так и хотите, чтобы мы тут на головах друг у друга сидели… – пробурчал Модест, подвинувшись к дедушке, но вдруг его осенило: – Ух ты! Это твои книги? Басни Тредиаковского?
– Да, это я в подарок привезла, – ещё сильнее потупилась Алёна. Своим румянцем она могла бы осветить весь город.
– В последнее время его редко читают, – юноша погладил обложку одной из книг с осторожностью, граничащей с благоговением. – А мне он нравится. В болванщиков сарай Лисица забежала, там много статуй зря, с веселия скакала. Меж прочими одну всех лучшею нашла, та женским видом вся сработана была…
– Я рада, что смогла угодить. Сама я в этом мало что понимаю. Необразованна…
– Вот видишь, – шикнул на внука Константин. – А ты сразу…
– Алёнушка, будь как дома! – отрапортовал Модест. – Но не забывай, что ты в гостях.
– Я тебя очень прошу! – взмолился дедушка. – Давай обойдёмся без шуточек! Модест, раз ты здесь, покажи Алёне её комнату. На третьем этаже, четвёртая.
Юноша соскочил с террасы и взвалил на плечо небольшой мешок, который до этого стоял у ног гостьи. Та отошла в сторону – видимо, не ожидала такой услужливости от аристократа. Но Модест разумно решил, что чем раньше они это закончат, тем быстрее он уйдёт завтракать.
– Чего стоишь-то? На улице не май месяц, – поёжился он, направившись ко входу в усадьбу.
Алёна молча двинулась за ним. А, оказавшись внутри, почему-то зажмурилась. Мраморный пол сверкал под светом бьющего в окно солнца. Огромные окна были украшены цветными витражами. А мебель… Да не неё не то, что садиться – дышать рядом страшно! Наверное, стоит дороже, чем жизнь любой простолюдинки!
– Что ты засмущалась? – послышался рядом смешок юноши. – Привыкнешь. Тебе здесь жить.
– Да я как-то… не ожидала, – девушку начало трясти. – Думала, отправят в усадьбу … Ну, начну работать. Чего переживать? А это же… дворец какой-то. А вдруг я что-нибудь разобью?
– Честно скажу: зимой здесь работы почти нет. Разве что камин растопить и посуду помыть. Но с этим без тебя справятся; у дедушки достаточно проверенных временем людей. А с наступлением весны тебя, скорее всего, отправят ухаживать за садом. Так что, выдохни. Чтобы что-нибудь разбить, тебе придётся очень постараться.
Алёна сняла обувь; и когда озябшие ступни встретились с гладким мрамором, почувствовала, что стала ближе к чему-то прекрасному.
– А Вы здесь с рождения живёте? – спросила она, желая заполнить затянувшуюся паузу.
– Куда там! Второй месяц.
– И как? Простите, если позволяю себе лишнего. Но мне пока больше не с кем поговорить.
– Нормально, – лаконично ответил аристократ. Они уже поднимались на третий этаж. – Дедушка замечательно относится ко мне и к моей невесте.
Алёна почувствовала себя неловко оттого, что, как оказалось, вела беседу с почти семейным человеком. Но с другой стороны – нужен же ей здесь хоть один хороший знакомый!
– Если бы не причина, по которой я здесь оказался, я бы чувствовал себя безразмерно счастливым, – Модест открыл дверь нужной комнаты. – Проходи. Мне кажется, тут немного тесно. Но для одного человека – пойдёт.
Алёна сразу почувствовала холод помещения, в которое давно никто не заходил; его ни с чем нельзя было спутать. Здесь было светло и вмещалось достаточно вещей: односпальная кровать, шкафчик для одежды, стол, стул и полка, на которой стояли милые безделушки: поделка из природных материалов, искусственный цветок и кукла в соломенной шляпке.
– Я тут такой уют наведу! – губы гостьи подёрнулись мечтательной улыбкой. – И шторы сошью, и постельное бельё…
– Располагайся. Если захочешь о чём-то спросить, найдёшь меня. Я почти всегда нахожусь на втором этаже.
– А можно узнать? – Алёна поняла, что Модест собирался уходить, и ей почему-то захотелось его задержать. – Вы говорили о причине, по которой здесь оказались…
– Моя мама умерла несколько лет назад, – ответил юный дворянин; очень быстро, чтобы не успеть вновь пропустить это через себя. – А папа не смог оправиться от потери. Скоро будет сорок дней, как его не стало. Мои сёстры остались в Москве, а я не захотел оставлять дедушку в одиночестве. Мой отец был его единственным ребёнком. Это для него огромная трагедия.
– Примите мои соболезнования. Мы, можно сказать, друзья по несчастью. Мои родители пропали семь лет назад. Вот меня с тех пор и мотает от одного имения к другому. Нигде не могу зацепиться. На этот раз отправили сюда.
– Тебе очень повезло, – Модест решил закончить разговор. Сейчас он всё равно не имел внутренних ресурсов на поддержку. – Ладно, я пойду.

***
Вера сидела за столом, уставившись на чистый лист бумаги. Он словно издевался, бросал ей вызов. Она понимала, что должна написать матери или хотя бы сестре, но не могла сдвинуться с места. Это утро, олицетворяющее собой небезызвестные «мороз и солнце», заколдовало её. В комнату влетали пушистые снежинки. За горизонтом была видна полусфера солнца. И небо было таким чистым, без единого облачка!
В просторной комнате дышалось так свежо и углублённо, что девушка была готова забыть о проблемах и любить весь мир. Она обмакнула коготок пера в чернила и что-то неразборчиво зашептала себе под нос. Спустя минуту слова начали рифмоваться:
– Ты, пожалуйста, рядом будь и цитируй мне Горчакова. Ничего больше, поверь, не прошу…
За спиной раздался скрип открывающихся дверей. Вера замерла и улыбнулась, когда на её плечи легли музыкальные руки, а в нос ударил запах знакомого одеколона.
– Модест, где ты был? Представляешь, у меня получились стихи!
– Доброе утро, – прошептал Модест, поцеловав невесту в макушку.
В такие моменты ему казалось, что он в самом деле влюблён в Веру. А все его неоднозначные мысли – лишь следствие страха и нерешительности. Её округлые плечи, пёрышко в тёмных волосах, глаза, будто два аллохроита – всё притягивало, вызывало волнение и желание оказаться с этой девушкой где-то на юге; чтобы вокруг шумело море, пели цикады, птицы устраивались на ночлег в ветвях деревьев, а кожу ласкал влажный воздух.
– Сон дурной приснился, – пробормотала Вера, когда жених взял её лицо в свои ладони. – Какие-то крики, слёзы. Моя бабушка говорила, что с четверга на пятницу сны вещие.
– Не придумывай. Всё это сказки. Хочешь, пойдём прогуляемся? К дедушке новая прислужница приехала. Твоя ровесница, Алёной зовут. Я показывал ей комнату, и она показалась мне приятной девушкой. Может, познакомишься с ней? А то сидишь в четырёх стенах. Кроме меня и дедушки, ни с кем не общаешься.
– Не хочу, – отмахнулась Абрамцева. Она с неприязнью относилась к любым девушкам, появляющимся на территории Константина Борисовича, но старалась этого не показывать. – Я ещё не оставляю надежд наладить общение с сестрой. Хотя, после всего, что я учинила… Модест, у нас ведь всё будет хорошо?
– Конечно, будет.
Модесту очень хотелось в это верить. Но больше, чем свалившиеся на голову обязательства, его пугало чувство вины. Он перевернул жизнь совсем юной девушки с ног на голову. В пух и прах рассорил её с семьёй. Опозорил её на всю Москву.
– Просто очень неожиданно всё получилось. Я ещё толком не поняла, что произошло, а уже сижу в чужом городе, в доме твоего дедушки, и жду от тебя ребёнка. Обычно отношения строятся совсем по-другому.
Вместо ответа Модест приблизился к Вере и заткнул ей рот горячим поцелуем. Девушка предоставила ему свободу действий, вмиг почувствовав себя арфой в руках музыканта-виртуоза, или кистью в руках художника. Когда красивые пальцы затрепетали на её шее, плечах и груди, она содрогнулась в предвкушении чего-то чувственного.

***
«Сегодня заря очень красная. Выглядит болезненно. Это вообще странный вечер – будто не отдельная часть суток, а какая-то проба. В коридорах ничего не происходит, все впали в зимнюю спячку. На ужин давали кашу с фруктами и молоком.
А ещё я очень скучаю по тебе. Могу назвать это состояние одним простым, пошлым словом – накрыло. Мне уже не хочется плакать. Но почему-то очень хочется слушать и кричать надрывные песни, во время которых нужно трясти головой, махать руками и притопывать ногами. Плохо, что Ева не поёт ничего подобного».

– Ну, как у нас дела? – осведомился доктор, напоминающий доброго волшебника: седобородый, в длинном халате и чистом колпаке.
– Нормально, – ответила пациентка, убрав в сторону тетрадь.
Изабелла. Белла. Белочка. Независимая художница. С каждым днём она сильнее ощущала, как похожи их судьбы с дедушкой, который «всех похоронил и один остался».
Хотя с последним Белла не была согласна. Уже больше месяца с дедушкой жили Модест, бывающий на светских приёмах чаще, чем на свежем воздухе, и Вера, талия и бёдра которой увеличивались в объёмах не по дням, а по часам.
– Как Вы спите? Не мучает бессонница? Или кошмары?
– Сегодня я спала десять часов.
Белла взглянула на простыню – от её стерильности слезились глаза и чесался нос. На таком белье сам бог велел страдать бессонницей и неврозами!
– А кушаете почему плохо? – доктор едва сдержался, чтобы не продолжить фразу язвительным «может, Вы к деликатесам привыкши, а от нашего нос воротите?» – Девочка из крайней палаты снова таскала Вам хлеб перед обедом?
– У меня просто нет аппетита.
Это было враньём. Вчера стриженная, полноватая Лизонька принесла Белле две булочки и бутылку морса, который так долго ждал своего часа, что успел забродить. Она умоляла приятельницу «поесть хоть чего-нибудь», а та лишь кивала головой.
– Нужно найти время и поговорить с Вами подольше, – произнёс мужчина таким тоном, словно пациентка была виновна в его занятости. – Рассказать Вам одну поучительную историю. Хотите печенье? – и достал из кармана суховатое угощение.
– Нет, спасибо.
– Ну хорошо. Я попозже зайду.

***
– Мне кажется, Вы неправы! – глубокомысленно заявил парень лет двадцати пяти, раскуривая уже пятую самокрутку за вечер. – «Если что-то делаешь, делай это хорошо?» Почему? Можно слабо писать, петь, не попадая в ноты, плохо готовить. Ведь главное, чтобы процесс приносил тебе удовольствие.
– Только если ты собираешься делать это дома, в одиночестве, не действуя никому на нервы, – дверь гримёрной отворилась, и на пороге возникла Ева.
Цвет её кожи чудесно сочетался с макияжем в тёплых оттенках, а локоны цвета расплавленной меди падали на плечи. Молодому человеку показалось, что незнакомка сошла со страниц романа – так привлекательна она была.
– А если всё-таки хочешь, чтобы это кто-то увидел? Или попробовал? – спросил он.
– В таком случае, будь готов к ушату помоев в свой адрес; что, в общем-то, справедливо. Ребята, никто не видел корзину с фруктами? Я оставляла её на столе.
– Кто Вы, милая девушка?
– Я та, у кого есть талант; и кому набили оскомину всякие бездари. Вылезаете на сцену за счёт связей и денег, идёте напролом, задвигая на задний план по-настоящему достойных… Застала я вчера твою репетицию. Так вот, не могу не заметить, что твой уровень – петь у мамы над ухом.
Среди остальных собравшихся послышались смешки. Кто-то даже восторженно взвизгнул. А начинающий вокалист покраснел до корней волос. Он впервые столкнулся со столь дерзкой молодой женщиной.
– А Вы грубиянка!
– Да ничуть. Я просто привыкла рубить с плеча, не давая ложных надежд. Да, у тебя нет ни таланта, ни харизмы. Если тебя кто-то и будет слушать, то лишь твои друзья. И, знаешь, что? Это – вовсе не трагедия, хотя бы потому, что ты в любой момент сможешь заняться чем-то другим. Трагедия – это остаться без средств к существованию, потерять кого-то очень близкого, получить серьёзные увечья, полностью разочароваться в себе. Поэтому порадуйся, что тебя ничего из этого не настигло, и дай дорогу кому-нибудь более способному. Ребята, я ещё раз спрашиваю, где моя корзина с фруктами? Если вы её разворошили, я просто не знаю, что с вами сделаю!
– Что ты разоралась? – спросила брюнетка в блестящем платье; её имени Ева не помнила, а может, и не знала никогда. В последнее время ей частенько приходилось оказываться в новых коллективах. – Корзина в шкафчике.
– Так бы сразу и сказали! Там персики уже, наверное, перезрели. Их нужно или очень скоро съесть, или выбросить.
– А можно узнать, зачем тебе столько фруктов? – поинтересовалась собеседница. Едва Ева открыла шкафчик, как в гримёрную ворвался неповторимый аромат яблок, груш, персиков и винограда. Словно на ярмарке в жаркий летний день! – Ты их продаёшь?
– Не совсем, – уклончиво ответила певица.
– Я бы не удивилась. Современные реалии творческого человека! Скоро все по миру с протянутыми руками пойдём.
– Иришка, оставь человека в покое! – вдруг шикнул на брюнетку мужчина средних лет, который до этого сидел на диване, наблюдая за диалогом. – Это, наверное, гостинцы для её больной девочки.
– А ты-то откуда знаешь? – Ева развернулась к нему так резко, что чуть не свернула шею.
– Мы же в одной упряжке, – усмехнулся тот. – Может, сплетни подслушал. А может, ты сама по пьяни проболталась.
– Когда ты в последний раз видел меня пьяную?!
Руки Евы задрожали. Она ненавидела несправедливые обвинения в свой адрес. Ей захотелось вцепиться в лицо этому неотёсанному мужлану, но она сдержалась, схватила первую попавшуюся газету и стала заворачивать в неё яблоки.
Две недели назад Еве уже пришлось закатить скандал, едва не перешедший в драку. И напарники по сцене, и поклонники, зная о её проблемах, в один голос советовали ей «прекратить эти отягощающие отношения и найти темпераментную даму, которая любит шумиху и горячительные напитки. А ещё лучше – приличного мужчину с серьёзными намерениями». Ибо Изабелла «своё уже отпела». Её успехи в прошлом, и вообще, она больна истощением и нервными расстройствами. Зачем водиться с той, кому впору играть в театре смерть с косой без грима?
Ева и сама понимала, что так было бы проще. Её избранница всегда была немного не в себе, но после смерти отца окончательно подвинулась рассудком. Разговаривать с Беллой дольше пяти минут было невозможно: она выпадала из диалога и срывалась на крики и слёзы. Она отказывалась от еды, либо не спала несколько ночей кряду, либо проводила трое суток в полудрёме; о когда просыпалась, начинала размышлять, что реально, а что – нет. На улицу она выходила, закутавшись в платок и вставив затычки в уши. Яркий свет и громкие звуки извне могли спровоцировать у неё приступ паники.
Еве пришлось отказаться от выступлений. Надежда на то, что когда-нибудь она «будет поднимать стадионы» с каждой минутой становилась призрачнее. Она варила каши на молоке, подносила Белле отвары и примочки, натирала хрупкое тельце рыбьим жиром и понимала, что если бы лет пять назад она знала, что всё будет так – несколько раз подумала бы, прежде чем продолжать своё знакомство с юной дворянкой.
Но сейчас Ева не могла её оставить. Во-первых, из-за чувства долга: у Беллы ведь, кроме неё, никого не осталось. Во-вторых, из-за любви. Она опускала поднос с угощением на чужие дрожащие колени и трепетала от нахлынувшего сочувствия. Расчёсывала белокурые локоны и путалась в них губами, вдыхая нежный, как роса на нераскрывшемся бутоне розы, аромат.
– Ну вас, – бросила Ева, схватив корзину и накинув на плечи шубку. – Заболталась. Пойду, а то опоздаю.

***
– Как ты, золотце?
Стоило Еве поставить корзину на прикроватную тумбу, как полудрёма мигом слетела с мышки в чрезмерно длинном, пахнущем порошком халате. Тонкая рука с обгрызенными ногтями потянулась к яблоку. Ева поправила длинные волосы избранницы, что закрывали хрупкую спину, как пуховый платок.
– Я же обещала, что буду приходить к тебе каждый день.
– Угу, – кивнула Белочка.
Воспоминания. Обрывки слёз. Крутящиеся в голове с такой скоростью и болью, что казалось, они перегрузят сознание, из ушей заструится кровь, а глаза выпадут, как шарики.
– Очень хорошо, что Вы так заботитесь о своей подруге, – улыбнулась девушка-врач, похожая на бабочку-капустницу из-за преобладающего белого цвета в одежде. – Ей здесь, конечно, всего хватает. Но фрукты и сладости из дома всегда способствовали быстрому выздоровлению.
Ева хотела только одного – чтобы Снежинка хоть как-то отреагировала на происходящее; сказала, что ей здесь нравится, или наоборот. Но её милая девочка вела себя странно-безучастно: осматривалась вокруг, дежурно улыбалась, на все вопросы отвечала кивками. А ещё Еву раздражало, что она была вынуждена притворяться лучшей подругой пациентки, и не могла поцеловать своего любимого человека, которому так много отдала.
– Брат Изабеллы Владиславовны говорил, что она любит рисовать.
– Да, она творческий человек.
– В таком случае она здесь быстро найдёт друзей. У нас с июня лежит девушка, создающая чудесные фигурки из глины. А ещё есть парень, пишущий музыку.
– Можно я поговорю со своей подругой наедине? – спросила Нева, едва сдержав раздражение.
Она так и знала, что из этой затеи не выйдет ничего хорошего! Какие, чёрт возьми, друзья? У Белочки мир рухнул, она едва осознала, что происходило вокруг! При чём тут поделки из глины и музыка? Как у этой бабочки-капустницы (наверное, через постель работу получила) язык поворачивался говорить о подобных мелочах?!
– Конечно, – улыбнулась девушка и скрылась за дверью.
В ту же секунду Ева сжала возлюбленную в объятиях; да так крепко, что та лишь беспомощно пискнула.
– Моя девочка… Мой маленький смысл жизни.
У Беллы появилось ощущение, что она растворилась в знакомых руках. Ей оставалось лишь наблюдать, как черешневые губы целовали её лицо, шею и предплечья.
– Ты совсем не разговариваешь, – через пару минут Ева остановилась и прижалась к её плечу, позволив ослабленным рукам с синеватыми венами обвить свою талию.
Белла утёрла рот и подбородок рукавом халата, поднялась с кровати, ухватившись за руку возлюбленной, и подошла к окну.
Зима вступала в свои полноправные владения. Звенящее небо лохматыми кусками висело над редкими ёлочками, чья зелень немного разбавляла эту белоснежную картину, протоптанными тропинками и высоким забором (через такой-то точно не перелезешь). Вдалеке слышались трели птиц. Бедняжки! Зимой с кормом очень туго.
– Что там дома? – наконец спросила Изабелла.
– Я со всем справляюсь! – выпалила Ева. – Стала чаще готовить, слежу за чистотой в комнатах. Девочки по тебе очень скучают. Калерия первую неделю только и делала, что плакала в подушку. Но я убеждаю их, что с тобой всё хорошо, что скоро ты вернёшься, и у нас начнётся новая жизнь…
– Вот только я не уверена, что хочу возвращаться.
Дни в богоугодном заведении были похожи на застиранный платок. Белла маялась, глотала таблетки, а после погружалась в крепкий сон, а если хотела подольше постоять у окна или порисовать в тетради, выплёвывала их под подушку.
Когда она надолго замирала, уставившись в одну точку, или целый день отказывалась вставать с кровати, ей делали укол в вену на руке. Сознание тотчас погружалось в зыбкую пелену, и девушка словно уносилась куда-то далеко: во времена детства, где она учила стихи, ела конфеты, терпела капризы брата и дралась с отцом подушками.
Ева приходила почти каждый день. Приносила ей фрукты, шоколад, книги с картинками, рисунки Калерии и Анюты, реже – украшения и краски. Белла видела, что Ева её любила. Но так же замечала, как свободолюбивая, дерзкая и общительная молодая женщина уставала от постоянных забот. Наверное, в определённый момент она, Белочка, стала для неё сумкой без ручки, которую и нести тяжело, и выкинуть – жалко.
Но Изабелле было страшно от одной мысли о возвращении домой. Ей не хотелось никого видеть, отвечать на вопросы, проявлять эмоции, чем-то заниматься. Здесь, конечно, было «скучно и грустно», но зато она была в изоляции от внешнего мира.
Врачи за ней постоянно присматривали и не давали натворить глупостей. (Когда со смерти отца прошло девять дней, она пыталась ударить себя ножом чуть пониже сердца). Поблизости не было острых предметов, выпрыгнуть из окна тоже не предоставлялось возможным, медикаменты подавляли истерики. Никто не разъедал её душевные раны, и всё было настолько спокойно и размеренно, что казалось, она могла провести так всю оставшуюся жизнь.
– Как это? – опешила Нева.
– Не думаю, что ты меня поймёшь.
– Да ты что, девочка моя? Я тебя чем-то обидела?
– Нет. Просто… Моя жизнь сейчас похожа на выжатый лимон. На иссохший труп насекомого на подоконнике. На чайную заварку на дне чашки. Я не чувствую себя молодой, не верю, что у меня всё впереди. Начать всё заново? Зачем? Я – просто труп, который по ужасной иронии судьбы не лишился способности передвигаться.
– Белла, не говори так, – Ева попыталась вновь заключить возлюбленную в объятия, но та отстранилась. – Эти мысли – следствие пережитого потрясения. Ты очень любила отца. Конечно, с его уходом что-то в твоей жизни навсегда изменилось, но это – не конец.
Изабелла успела подумать о том, что если избранница скажет «ему – спать вечным сном, а живым – жить», она пошлёт её ко всем чертям.
– Если бы у меня была возможность исчезнуть как по мановению волшебной палочки, я бы ею воспользовалась. Но нет. Видимо, высшие силы посчитали, что это было бы слишком просто. А умереть у меня не получается.
– Пожалуйста, послушай…
– Я понимаю, что это звучит абсурдно, но я бы хотела провести остаток жизни в изоляции от внешнего мира. В богоугодном заведении я надолго остаться не смогу, поэтому подумываю уйти в монастырь.
– Чего?
Ева почувствовала, как на её лбу набухла жилка от кровяного давления, а в глазном яблоке начался нервный тик. В последнее время она очень уставала, взваливая на себя слишком много. Мало ела, спала промежутками. Металась между кухней, больницей и гримёрными. Но сейчас понимала, что всё это – бесконечный сизифов труд.
Белле не становится лучше, скорее наоборот. Девочки продолжали вести себя из рук вон плохо. Аня вообще не видела ничего дальше туфель, помад и заколок. В усадьбе был бардак. Особенно Еву раздражала пыль, которая лежала на комодах и полочках уже спустя сутки после влажной уборки, и мусорное ведро – сколько бы она Ева его ни выносила, каждый вечер оно было полным.
– Ты соображаешь, что говоришь? Какой монастырь? Знаешь, сколько там нужно работать? Да ты там и дня не протянешь! И почему ты думаешь только о себе?
– Не только, – пробормотала Белла.
– Да неужели? А как же Модест, Калерия, я? Мы все ждём, когда ты поправишься. Я вообще в порошок стёрлась! – последнюю фразу Нева выпалила грубее, чем собиралась. Сдерживаться становилось всё сложнее.
– Ты знаешь, что я тебя ни о чём не прошу.
– Давай начистоту, – Ева устремила на избранницу прожигающий насквозь взор. – Ты меня разлюбила? Я просто не могу представить себе ситуацию, в которой человек упорно хочет изолироваться от того, кого любит.
– Я не могу разобраться в своих чувствах. Моё сознание словно слепило огромный ком. У меня внутри пустота. Я ни отдать, ни принять не в состоянии. Единственное, в чём ты можешь быть уверена, – ты очень нужна мне.
– Если бы не последняя фраза, это можно было бы расценивать как посыл куда подальше. Нужна? А зачем? Чтобы носить фрукты?
Белочка не ответила, легла на кровать и отвернулась к стене.
– Так нужна, что ты готова оставить меня. Ради непонятно чего!
– Ева, хватит. Я не хотела тебя обидеть. Просто сейчас мне трудно общаться на серьёзные темы.
– Хорошо, – постановила певица. Ей стоило невероятных усилий сохранять спокойствие. Хотелось поймать мышку в капкан своих рук и просительно трясти за плечи, повторяя: «Ты не должна так поступать!» – Добрых снов. Я зайду завтра. Если ты, конечно, хочешь.
– Я уже сказала, что всегда рада тебе, – казалось, это пробурчал застиранный халат.
Ева хлопнула дверью. Полумрак больничного коридора хлынул на неё бурлящим потоком. Ей сразу стало холодно. На губах ещё теплились поцелуи, на одежде осел аромат белокурых волос.
– Простите, я бы хотел с Вами поговорить…
Девушка отшатнулась от неожиданности. К ней подошёл осанистый доктор в очках с круглой оправой.
– Да, конечно, – кивнула она, догадавшись, о чём будет разговор.
– Ваша подруга находится здесь уже длительное время…
– Я заплачу ещё раз, не беспокойтесь.
– Вы, наверное, думаете, что это дорого? Но здесь лучшие условия для больных. Да и время сейчас такое: доктора даже за простой совет меньше трёх рублей не берут.
– Я ничего не думаю, – отрезала Ева. – Деньги я обязательно принесу. У нас тоже непростой период. Если бы родители моей подопечной были живы, всё складывалось бы иначе.
– Да, я тоже человек. Имею снисхождение к сироткам…
Не дослушав, Ева устремилась вперёд по коридору. Очень скоро она открыла тяжёлую дверь, и каблучки её укороченных сапожек принялись дробить непрочный ледок.

***
– Аня, до каких пор в этой комнате будет бардак? Везде всё разбросано!
Ева посмотрела на раскинутые на кровати платья. Декоративные камни на них подсвечивались тёплым светом из полуоткрытой двери. Рядом валялась открытая косметичка. На белой простыне были заметны следы румян и подводки.
– Мне плохо! – буркнула Аня, наполовину высунувшись из-под кровати, где лежала уже час. – Я потом уберу!
– Я это уже слышала, – ответила молодая мама, ощущая как её раздражение сменяется тоской. – Честное слово, мне так всё надоело! Эти перебранки из-за ерунды, которая утром заняла бы у тебя не больше часа… Неужели трудно хоть раз пойти навстречу? Просто помочь маме? Я этого не заслуживаю?
– Да ладно, мам, – девочка подалась вперёд и вылезла из своего убежища. – Я и подумать не могла, что ты так расстроишься.
– Где Калерия? Ты уговорила её поесть?
– Немного. Сейчас она рисует, я дала ей новую тетрадь.
– А сама поела что-нибудь? Хватит мне тут по любому поводу голодовки устраивать.
– Как Белла? Что доктора говорят? – бестолковые разговоры о питании нервировали Аню, и она решила сменить тему.
– Ничего не изменилось, – обречённо поведала мама. – Снова нужно платить за лечение, а нечем. Где я возьму деньги, если почти забросила свою деятельность? Может, написать Модесту? Он бы у Константина Борисовича попросил. Хотя, ну их обоих к чертям! – она тотчас вспомнила свой разговор с дерзким юношей сразу после похорон хозяина дома. – Сама справлюсь.
– Не понимаю, почему ты с ней до сих пор носишься, – прошептала Аня.
Ещё месяц назад в усадьбе творилось что-то невообразимое. Казалось, безумие овладело не только Изабеллой, но и каждой вещью, к которой она прикасалась. Из шкафов и ящиков стола были вынуты плащи, аксессуары и рисунки Владислава Константиновича. Его первая и любимая дочь то взахлёб рыдала, поочерёдно прижимая к губам эти вещи, то хотела сжечь их, дабы ничего не напоминало ей об утрате.
Непосильная скорбь сковывала всё вокруг; ложилась на стены, мебель, мешала думать, передвигаться, говорить. Даже воздух стал каким-то вязким, а дыхание обитателей усадьбы – затруднённым, словно у каждого в лёгких зияла большая дыра.
В памяти у Анюты навсегда отпечатались моменты, когда Белла опускалась в кресло, рот её искривлялся, а по щекам, как по щелчку пальцев, начинали течь слёзы. Иногда она вся скукоживалась, прижималась к находившемуся поблизости предмету и закрывала голову руками – так ведут себя люди, с ужасом ожидающие обрушения потолка.
Ева вновь начала мёрзнуть, вне зависимости от температуры окружающей среды; просто тело было холодным, где ни потрогай. Она знала, что в таких случаях согреться реально только алкоголем. Но не спиваться же в столь непростое время! И по сей день чувствовала себя комнатным растением, которое заперли в чулане, без света и воды.
Когда Изабеллу забрали в больницу, все вздохнули с облегчением. Хоть этому и поспособствовал ожесточённый и длительный спор Евы с Модестом.
– Вот как с тобой разговаривать?! – вопрошал последний исполинским тоном. – Тебе мало того, что случилось с отцом? Я неустанно повторял, что его нужно было отправить в лечебницу! Оградить от пагубной зависимости, поправить нервы. Белла сразу на дыбы встала: «Хочешь родного человека в богоугодное заведение упрятать?» Не упрятал! Махнул рукой! И где он сейчас?! На кладбище!
Голова юноши грозилась разорваться на куски. Трудно было вообразить более бедственное положение. Родители оставили его слишком рано. Рядом – только сёстры, одна из которых совсем маленькая, а вторая – неадекватна. Дедушка, требующий от него взрослых шагов, на которые у него не было сил, и Вера, ждущая от него ребёнка. А какие ему дети, если он за себя-то отвечать не в состоянии? Парню очень хотелось, чтобы кто-нибудь погладил его по голове, спел ему колыбельную и предложил убежать навстречу новой светлой жизни.
– Ева, мне пора уезжать! Я хочу быть уверен, что с моими сёстрами всё будет в порядке! За Калерией ты в состоянии присмотреть, да. Но Белле требуется помощь другой направленности. Я знаю, что ты её любишь. Но ты – не доктор. И не бог, который может даровать ей выздоровление.
– Я себе этого не прощу! – упорствовала Нева, хотя в глубине души понимала, что юноша прав.
«Любовь и забота близких» помогают лишь при банальных жизненных неурядицах: когда человек, в целом, здоров; когда его что-то подкосило, но не сломило окончательно. Но когда дело доходит до неспособности внятно говорить и координировать движения, требуется медицинское вмешательство.
– Отец тоже закрывал глаза на расстройства мамы. Боялся, что её начнут лечить наркотическими средствами. Но сейчас медицина ушла вперёд! И никто не помешает тебе лично проверить условия, в которых будет лечиться Белла; пообщаться с врачами, узнать, какие препараты ей будут давать. Поверь, уже через месяц-полтора ей станет лучше.
– Хорошо! – певица навсегда запомнила, как резко она это сказала. Словно огласила приговор. – Но если она хоть на что-то пожалуется, я её заберу.
– Об этом ещё рано думать.
И вот теперь Ева прожигала пространственно-временное полотно замешкавшимся взором, а Анюте ничего не оставалось, кроме как корить себя за неубранную с утра одежду.
– Так хочется какой-нибудь внезапной радости, – протянула Нева.

****
– Ты чего кислый, как квашеная капуста? – Константин Борисович взглянул на внука. В его глазах таился тихий трепет. После смерти Влада он проникся к этому парнишке ещё большей любовью.
– А чему радоваться? Я понятия не имею, что происходит дома, – Модест так и не сказал дедушке, что Белла находилась в больнице. Это было бы чревато последствиями: дедушка бы настоял, чтобы внучка продолжила лечение в Петербурге. – И письма долго идут. Надо съездить туда. За Белку переживаю… Очень уж она отца любила. Я даже завидовал их отношениям.
– В ближайшее время ты никуда не сможешь вырваться. Нужно свадьбу играть. И поскорее, пока беременность невесты ещё возможно скрыть. Ей удалось связаться со своими родителями?
– Нет, – ответил юноша, которого данный факт только радовал. Ему было неловко и страшно от этих разговоров. Он плохо представлял, что ждало их с Верой после свадьбы, и терзался от мыслей, что впредь не сможет выходить в свет с разными барышнями, танцевать до утра и спускать деньги на костюмы и аксессуары. – Вряд ли нам дадут благословение. Давайте потом об этом поговорим.
– Вот всё у тебя в жизни «потом!» Кроме развлечений!
– Как Ваша новая подопечная? Осваивается? – выпалил Модест, прежде чем хозяин дома разразился новой воспитательной тирадой.
– Алёна? Боюсь, с ней будут проблемы. Она очень замкнутая. Трудно ей с моими охламонами уживаться. Её прошлые господа говорили, что она трудолюбива и хорошо разбирается в травах. Но мне неловко нагружать такую молоденькую девчушку работой. Я взял её к себе по доброте душевной. У меня к сиротам особое отношение.
– Возможно, они бы сдружились с Верой. Но моя любезная только и делает, что сидит в покоях, как крот в норе.
– Имей снисхождение к юной барышне, которой довелось пережить столько потрясений. Она пока не привыкла к новой обстановке.
Константин вдруг отвёл взгляд. Лицо его стало серьёзным и очень грустным. Кажется, только вчера такая же смущённая Дарья сидела в углу отведённой ей комнаты; заполняла дневник, закатывала глаза в ответ на просьбы «перекусить» и «примерить вот это платье», плакала, вспоминая мужа, которого до конца своих дней любила больше всех на свете. В отведённую ей тогда спальню до сих пор никто не заходил.
– Боже мой… – прошептал мужчина. – Где это всё сейчас? Куда ушло? Когда я успел постареть?
– Вы чего, дедушка? – мгновенно забеспокоился внук.
– И почему получилось так, что я здесь, а они, молодые и красивые, уже там? Как хорошо, что внуки есть! Так ведь и это – заслуга Влада…
– Дедушка, пожалуйста! – Модест почувствовал, как у него защипало в глазах и сжалось горло. – Стоит мне успокоиться, как Вы снова начинаете!
– Я понимаю, мой мальчик, – Константин отвернул голову и сделал глоток воды из стакана, протолкнув ком в горле. – Нам нужно быть сильными.
– Я пойду. Не хочу Веру надолго одну оставлять, – сказал Модест и встал из-за стола.
Хотя дело было не в невесте. Ему просто хотелось поплакать вдали ото всех.

***
За считанные дни комната Алёны сильно преобразилась. Казалось, здесь даже стало просторнее. Кровать была заправлена жёлтым одеялом, окна – занавешены милыми узорчатыми шторами, а стены – украшены декорациями из природных материалов.
– Бога ради, пошевеливайтесь! – раздался непомерно громкий голос Константина Борисовича. Сегодня он был не в духе.
Модест резко развернулся, едва не выронив коробочку с галстуками, и нос к носу столкнулся с Алёной, которая как раз несла таз с выстиранным бельём. От неожиданности руки девушки дрогнули, и в следующую секунду на полу оказалась груда простыней и наволочек.
– Простите, – пробормотала прислужница. – Рада Вас видеть.
– Ты не виновата. Это я подкрался слишком незаметно.
– Сегодня вечером намечается что-то грандиозное? – улыбнулась Алёна, опустившись на колени и потянув на себя край простыни. – Ваш дедушка выглядит очень взволнованным.
– Очередное мероприятие: кажется, юбилей его друга. И он хочет, чтобы я там тоже присутствовал. Я тебе помогу, – Модест осознавал, что аристократу не подобало ползать по полу, но ему совесть не позволяла стоять и жаловаться на жизнь хрупкой девушке, пока та устраняла последствия неприятности, произошедшей по его вине.
– Да что Вы, я сама, – запротестовала Алёна, но Альберт уже поднял одну из наволочек. – Значит, Вам сегодня нужно очень хорошо выглядеть! Я могу помочь Вам с выбором одежды.
– Зачем мне всё это? – буркнул дворянин, который в последние месяцы чувствовал себя как нерпа, корчащаяся на крючке китобоя. – Не могу не заметить, что ты здорово обустроила свою комнату, – он кивнул на полуоткрытую дверь скромной обители.
– Благодарю.
Ребята так увлеклись разговором, что не заметили, как их лбы оказались в опасной близости друг от друга.
– Я принёс галстуки. Если всё сложится, это будет мой первый выход в свет после похорон отца.
Молодых людей отрезвил звук, напоминающий хлопок, и обоюдная резкая боль.
– Ой! – вскрикнула Алёна, приложив руку ко лбу.
– Вот ведь! – прошипел Модест.
– Вы что здесь делаете? – прозвучало над многострадальными головами.
Константин Борисович появился как раз вовремя, чтобы застать эту нелепую картину.
– Дедушка? – глуповато спросил Модест. – А мы бельё собираем.
– Я думал, ты давно переоделся, а ты тут грязь на штаны собираешь! Когда ты перестанешь быть таким дураком? Алёна, и ты тоже…
– Ради бога, простите! – пискнула прислужница и в считанные секунды погрузила бельё обратно в таз. – Это досадное недоразумение.
Когда Модест поднялся на ноги, Константин наклонился к его уху:
– Если ты вздумал бегать за моими крестьянками, знай, что я этого не потерплю. Твоя невеста ждёт от тебя ребёнка! Имей совесть!
– Да никогда! Вы же меня знаете!
– Знаю. Поэтому и предупреждаю! Начинай собираться. У нас осталось мало времени.
– Я уже говорил, что не хочу никуда идти! Но Вы меня не слышите!
– Да, ты хочешь, чтобы я сидел там один на один с чванливыми дураками. Я не могу отказаться от приглашения, это невежливо, но так как я давно нигде не бывал, мне важна твоя поддержка. Только умоляю, давай обойдёмся без твоих шуточек и кривляний! Ты разговаривал с Верой? Она точно не хотела бы пойти с нами, развлечься?
– Она вообще ничего не хочет. А я по сто раз предлагать одно и то же не собираюсь. Алёна, подожди! – окликнул Модест девушку, стройный силуэт которой почти скрылся в коридоре.
– Охламон! – только и смог прошептать Константин.

***
– «Где найти деньги?» – этот вопрос настойчиво звучал в голове Евы, причиняя сильную боль.
Да и нужно ли было находить? Стоила ли игра свеч? Она стелилась перед девушкой, которая воспринимала её как свою личную сиделку!
– Белла погорячилась, – попыталась убедить себя Нева. – Намучилась в этой больнице, уже ум за разум зашёл!
– А ты чего тут сидишь? Все наши давно разбежались.
Дверь отворилась, и в прокуренную комнатку, которая ещё час назад была полна хохочущих людей, вошёл статный брюнет лет тридцати пяти. До сегодняшнего дня Ева встречала его дважды, в общей компании. Кто-то говорил, что он отлично играл на всём, что попадалось ему под руку, включая столовые приборы, но, к сожалению, увлекался наркотиками.
– Ничего, что я на «ты?» Кстати, лично мы так и не познакомились. Георгий Полонский. Когда-то меня называли Мыколаем Радомским, по имени музыканта пятнадцатого века, но теперь я стар для прозвищ.
– Ева Тайлова.
– Разве не Нева?
– Этот псевдоним я придумала много лет назад, когда был жив мой первый возлюбленный. После его смерти он стал забываться. Впрочем, можешь называть, как тебе удобно. Хоть горшком.
– Ты не в настроении? Не хочешь рассказать, что случилось?
– Да, для полного счастья мне не хватает только откровений с первыми встречными, – Ева одарила мужчину инквизиторской ухмылкой и поднялась с расшатанного стула.
– Первые встречные замечательно подходят на роль слушателей.
– Проблемы в личной жизни. И с деньгами. Такой ответ тебя устроит?
– Разве у такой красавицы могут быть проблемы в личной жизни?
– Прекрати мне льстить, терпеть это не могу, – бросила Нева и направилась к выходу.
– Погоди-погоди, – забеспокоился Георгий. – Я в конце месяца планирую устроить весёлую гулянку и буду очень рад, если ты придёшь.
– Да никуда я не пойду! Ничего не хочу! – вспылила певица, и ей в ту же секунду стало совестно. Взрослая женщина, а вела себя как истеричная гимназистка! – Идите вы все, куда хотите!
Не дожидаясь возражений, она вышла из комнаты.
Гулянка, как же! Наверное, Георгий – её новый воздыхатель, наслышанный о её бурной личной жизни. Недоброжелателям было плевать на то, что у неё уже несколько лет была постоянная девушка. Они просто разносили слухи о её «многочисленных интрижках» и радовались.
– Надоели, сил нет. Как всё муторно!
Один из знакомых Евы сказал, что она «зарастала мхом». Наверное, он был прав. Для творческого, порывистого человека заточение в четырёх стенах подобно казни! Ева с трудом осознавала саму себя. С каждым днём ощущала, как её голос становился беспомощнее, ум притуплялся, но главное – как лень и апатия сковывали её по рукам и ногам. Вот и сегодня: проспала восемь часов (в кои-то веки!), а всё равно двигалась, как полудохлая муха.
– «Может, впрямь куда-нибудь сходить? Хоть немного расшевелиться», – с такими мыслями молодая женщина дошла до усадьбы.
Путь занял час. Прогулки привносили в её жизнь хоть что-то приятное.
Дома, как ожидалось, стоял дым коромыслом. Чего стоила только Калерия, которая сидела посреди коридора и гладила неизвестно откуда взявшегося кота!
– Что это за зверь? – опустив приветствие, спросила Нева. – Откуда он здесь взялся?
– Анюта принесла, – пролепетала девочка.
– Откуда принесла? А где Тимофей? Почему он не следит за происходящим в доме?
– Тимофей плохо себя чувствует.
Немного подумав, Ева решила не тревожить мужика. Его сильно подкосили смерти господ. Он заболел не только душевно, но и физически: постоянно кашлял, кряхтел, хватался то за спину, то за сердце. Да и возраст ему не позволял следить за шумными детьми.
– Я попозже проверю, как он.
– А когда Белла вернётся?
– Я бы сама хотела это знать, моя хорошая, – Ева ощущала безразмерное сочувствие и почти материнскую любовь к этой кроткой девочке, которая рано осиротела, была разлучена с братом и сестрой, и теперь воспитывалась чёрт знает кем, пусть и временно.
Девушка прошла в столовую, села за стол и обратила взор на кружку, наполненную зелёной жидкостью с насыщенным ароматом марихуаны. К этому чаю, что «лечил ревматизм и другие заболевания», она пристрастилась после разлуки с возлюбленной. Да, проблем с суставами у неё не было. Зато были огромные беды с нервами.
– Нужно как-то справляться, пока удовольствий нет, – проговорила Нева, сделав щедрый глоток из кружки. Напиток имел мягкий вкус.
– Чёрт знает, что со мной делать. Просто выкиньте подальше и забудьте навсегда.
Неделю назад три кружки подряд этого чая вызвали психотропный эффект, который Ева могла бы сравнить с курением марихуаны. Но лучше было до такого не доводить.
В малых дозах напиток просто успокаивал и дарил ощущение лёгкости. Вот и сейчас: по волосам, плечам и лопаткам Евы словно прошлись невидимые руки, стало тепло, щекотно и очень уютно.
Девушка прикрыла глаза, и почти сразу из уголков сознания всплыл образ её музы.

Поначалу Изабелла не любила, когда Ева наблюдала, как она принимала ванну; так трогательно смущалась и краснела: «Ну что ты, Евочка, подожди, я закончу и сама к тебе приду». Но со временем раскрепостилась.
И у Евы появилась возможность натирать точёное тельце маслом с изумительным запахом, любоваться причудливыми разводами, следить за скольжением своих пальцев, которые то и дело проникали в самые потаённые места (главное, чтобы эти умелые ласки не привели к пику раньше времени), лить тёплую воду на неокрепшие плечи, изящную спинку и пышные волосы…

– Так этого не хватает, если бы кто знал… – прошептала девушка, сделав новый глоток из кружки.

***
Модест запихнул в рот уже третий кусок пирога и почувствовал себя объевшимся и располневшим. Даже выпрямил спину и разгладил рубашку. Так-то лучше. Белоснежный жилет давил ему подмышками, а от галстука чесалась обратная сторона шеи. Зато такой наряд считался признаком респектабельности, достатка и высокого положения в обществе.
– Ты собираешься просидеть за столом весь вечер? – укоризненно спросил подошедший дедушка.
– А почему нет? Закуски я уже попробовал, горячее – тоже. Теперь до десерта добрался. Глядишь, ещё что-нибудь принесут. Кстати, дедушка, передайте мне, пожалуйста, вон тот салатик…
– Там молодые люди собрались в кружок, что-то обсуждают. Присоединился бы к ним.
– Нет, я лучше поберегу силы для тостов. Вкусный салат, Вы зря не пробуете.
– Я тебе удивляюсь. Оставил невесту дома и ешь за двоих!
– Что Вы так за неё переживаете? Мы ей принесём остатки пирога. Передайте мне бутерброды.
– Доешь сначала салат!
Краем глаза Модест успевал рассматривать улыбающихся и благоухающих барышень. Все такие разные, красивые. Ещё год назад он бы предложил познакомиться каждой из них; необязательно для романтических отношений, хотя бы для дружбы. Но Вера и будущий ребёнок сковали его по рукам и ногам. И это вводило парня в непомерную тоску. Даже дедушка уже успел здесь поцеловать руку какой-то расфуфыренной гостье!
– Господа, прошу не толпиться и усаживаться за стол! – провозгласил хозяин вечера.
Теперь он, как обычно бывало на торжествах, будет следить, все ли пьют чай, не обделён ли кто приборами, и не попало ли варенье на скатерть. И всё это – зубодробительно скучно.
– Должна заметить, в наше время очень трудно учиться… – посетовала дородная брюнетка, едва не выбив Модесту глаз локтем.
– Ради бога, сядьте рядом со мной! – взмолился юный дворянин, взглянув на дедушку. – Мне так неловко!
– А раньше на мероприятиях ты был как рыба в воде, – прошептал Константин, но выполнил его просьбу.
– Я бы хотел пожелать Виктору Николаевичу крепкого здоровья, – завёл старую песню один из гостей. – И долгих лет жизни!
– «Долгих лет! – подумал Модест. – Лучше оставить след в истории и сгореть в самом расцвете сил, чем бесцельно коптить небо, пережив всех своих друзей и родных». – Дедушка, здесь есть что-нибудь покрепче этой кислятины? – буркнул он, посмотрев в свой фужер.
– Тише! – шикнул Константин. – Не позорь меня! Для праздничного настроения некрепкие напитки подходят идеально. Зато пьяных драк не будет. Хотя, между нами говоря, я не ожидал такого от именинника! Мог бы стол побогаче организовать!
– При его-то деньгах! – охотно кивнул внук.
– Зато новый клочок земли себе купил. Вот за каким чёртом он ему нужен? И сына своего, оболтуса, всё пытается в люди вывести!
– Ну, жёнушка, у него тоже, знаете ли, что-то с чем-то.
– Ох, я старею. Раньше подобные разговоры были для меня под запретом.
– А я бы хотел пожелать имениннику любви! Большой и чистой! Пусть их союз с супругой… – разнёсся по залу голос очередного гостя.
Модест не расслышал, что ещё он сказал. От словосочетания «большая любовь» его едва не вывернуло наизнанку.
– Что ты замер? – Константин поддел внука локтем. – Выпей, неприлично отказываться.
– Я за это пить не буду, – вдруг отчеканил Альберт. Во весь голос; так, что взгляды собравшихся, как по команде, устремились на него.
– Успокойся, – шестое чувство подсказало Константину Борисовичу, что дело запахло порохом.
– Запредельные чувства, лебединая верность… Знаете, где мои родители, которые до помутнения сознания любили друг друга? На кладбище! Третий участок, прямо, потом налево…
По залу прокатились вздохи сочувствия и скорби. Поначалу собиравшийся приструнить своего воспитанника Константин Борисович отвёл взгляд и вцепился в угол стола.
– Меня частенько спрашивают, что именно случилось с моим отцом. А я всегда отвечаю одинаково: «Он слишком сильно любил и страдал».
– Вы его, пожалуйста, простите… – собрался с мыслями Константин. – Сами понимаете… У юноши такое горе!
– Вы извиняетесь?! – голос парня задребезжал. – Да я бы на Вашем месте вообще молчал! Вас даже на похоронах сына не было! Думаете, отгрохали памятник, и этим откупитесь от совести?!
– Не думаю. Я знаю, что в случившемся с Владом есть огромная доля моей вины.
– А знаете, где моя старшая сестра, которая больше жизни любила папу? В богоугодном заведении!
– Что тебя так понесло! Остановись, пока не поздно!
– И я не знаю, сможет ли она когда-нибудь вернуться к нормальной жизни! Улыбаться, общаться с людьми, заниматься творчеством! А человек, которому она очень важна, – даже в таком состоянии Модесту хватило здравомыслия, чтобы не упомянуть имя Евы, – теперь расшибается в лепёшку! Носится вокруг неё с цветами, фруктами и таблетками! О нашей маленькой сестрёнке, оставшейся круглой сиротой, мне даже вспоминать больно! Вот она – ваша любовь! Во всём великолепии! Светлые сердечные чувства, да?!
– Так, всё, – Константин Борисович решительно встал из-за стола. – Пойдём домой, внук. Дорогие друзья, примите мои искренние извинения.
– Я не договорил! Пусть послушают правду! У меня есть невеста… Я не питаю к ней немыслимой привязанности, страсти, нежности… И слава богу! Я надеюсь, так будет всегда! Зато останусь в здравом уме и трезвой памяти!
Гости растерянно и испуганно переглядывались.
– Вся эта ваша любовь – такой кошмар, страх и стыдоба, что даже алкоголизм и наркомания на её фоне выглядят невинными шалостями! Болото, сточное канава, очаг гниения!
Выпалив последнее предложение, молодой дворянин почувствовал настолько резкий упадок сил, что с трудом устоял на ногах.
– Ничего, господин Оболенский, – обратился к Константину Борисовичу виновник торжества. – Мы тоже люди… Всё понимаем.
– Всё в порядке, – Константин положил свою сильную ладонь на спину внука. – Тебя никто не осуждает. Сейчас мы отправимся домой.

***
– Ну, как ты? – спросил Константин у внука ровно через час, когда они уже были дома.
Модест не успел переодеться и сидел на диване в том же неудобном жилете. Натягивал плед на плечи и стучал зубами о кружку с горячим чаем.
– Простите меня за тот спектакль. Я сам не свой в последний месяц. Постоянно пытаюсь предугадывать срывы, но бесполезно. Они приходят ровно тогда, когда их ждёшь меньше всего.
– Неудобно получилось, конечно. Но ничего страшного. Ты хорошо держишься.
– Сомнительная похвала.
– Ну, не передёргивай. Помнишь, неделю назад я предлагал пригласить в усадьбу доктора?
– Мне не нужна его помощь.
– Вот видишь, ты сразу сопротивляешься. Можно также поговорить со священнослужителем…
– Только этого мне не и хватает, – скорбно улыбнулся Модест.
– А вот я сразу после смерти Влада поставил свечку за упокой его души, и мне стало легче. Теперь думаю ещё раз сходить в церковь, за тебя помолиться; чтобы ты у меня здоровым был.
Парень не ответил. Его вдруг потянуло в сон. Он знал, что завтра вряд ли кто-то увидит печаль на его лице, ведь он снова будет поддерживать образ лёгкого в общении красавца. А воспалённые глаза и дрожащие руки – так, мелочи.
– Я пойду к себе, дедушка.
Константин кивнул, и юноша тяжело поволочил ноги из гостиной. Вера не вышла его встречать, и это настораживало. Через пять минут Модест вошёл в спальню. Там было тихо и темно.
– Верочка, ты где? Я вернулся.
– Я тут, – послышался робкий ответ.
– А чего в темноте сидишь? Хорошо, что ты с нами не пошла. Я так опозорился!
Альберт зажёг свечи. Вера сидела на полу, рядом с кроватью, обняв колени. На её округлых щеках высохли слёзы, руки сжимали измятый конверт.
– Вера, что случилось? – забеспокоился молодой человек. – Почему ты плакала?
– Я получила письмо от сестры. Она написала, что лично ей не всё равно, как сложится моя дальнейшая судьба, но родители и тётя обо мне слышать не желают. Неужели это конец?
– Как же не вовремя! – буркнул Модест себе под нос. Ему очень хотелось переодеться, умыться, упасть на хрустящие простыни и забыться сном младенца. – Ничего страшного. Прошло ещё не так много времени, родственники не успели смириться с твоим побегом. Вот увидишь, они изменят своё решение и сами выйдут с тобой на связь.
– Если бы ты знал, как мне тяжело! – всхлипнула девушка. – Я чувствую себя в ловушке. И это постоянное чувство вины! От него не спрячешься!
– Ну да, – горько хмыкнул жених. – Куда уж мне! Ведь я всего-навсего потерял родителей, покинул родной дом, оставил родных сестёр в другом городе, не могу завести друзей и вынужден каждодневно выслушивать нотации дедушки и твои капризы!
– Я не это имела в виду, – несмело возразила Вера.
– У меня всё прекрасно! Сам себе завидую! Сглазить боюсь! Тебе хотя бы есть, от кого ждать писем. Мой отец всегда говорил, что пока все живы – это не горе, а лишь неурядицы.
– Зато у тебя есть дом, двери которого всегда открыты для тебя. А я… Если мы повздорим, и ты меня выгонишь, куда я пойду? К кому?
– Да откуда у тебя такие мысли?! – почти взвыл от отчаяния Модест.
– А какие ещё у меня должны быть мысли, если ты не торопишься на мне жениться? Я здесь живу на птичьих правах, – Вера ещё раз прокрутила всё это в голове и почувствовала обиду, продиктованную своим крайне унизительным положением.
– Неужели дело только в свадьбе? Ты думаешь, она что-то в корне изменит? Я постоянно делаю тебе подарки, приношу тебе в постель чай, сладости и фрукты, терплю твои перепады настроения и пустые обвинения. Разве это ни о чём не говорит? Я не отказываюсь от свадьбы, я просто не хочу спешить. Посмотри на это с другой стороны. Вдруг твои родители успеют соскучиться…
– У тебя всё сводится к «вдруг» и «может быть». Ты предлагаешь мне идти в храм с округлившимся животом?
– Я предлагаю тебе не говорить обо мне такие вещи! Ты – мать моего будущего ребёнка. Я никуда тебя от себя не отпущу.
– Мне бы очень хотелось в это верить, – обречённо кивнула Вера. – Прости... Возможно, я неправа. А ещё я сегодня видела, как ты разговаривал с Алёной.
– И что? Это запрещено сводом законов?
– Я не хочу показаться дурочкой, но мне неприятно. Хотя мне и сказать-то тебе нечего, ведь ты всё ещё свободный, холостой человек…
– Да это всего лишь крестьянка! Прислужница дедушки! Знаешь, мне это надоело!
На мгновение в душе Модеста зажглась радостная искорка. Он уже ни первую неделю хотел провести ночь в одиночестве: есть печенье в кровати, читать, прохаживаться по спальне, разминая спину. Ночью почему-то всё было вкуснее, интереснее, лучше.
– Нравится тебе это или нет, но сегодня я переночую в соседней комнате.
– Как? Подожди, но…
– Мне нужно побыть одному. Да и ты наконец выспишься. Никто не будет под боком ворочаться.
– Модест! Прости, слышишь? Я не хотела! Не оставляй меня!
– Не драматизируй. Я ухожу не на войну, а всего лишь в другую спальню. И вернусь утром.
Вера вновь попыталась возразить, но Модест уже скрылся в коридоре.

***
Юноша расстелил постель и начал расстёгивать пуговицы жилета, как вдруг услышал стук в двери.
– Кто? – спросил он, ожидая, что сейчас услышит голос Веры.
– Сударь, к Вам можно? Это Алёна.
Модест удивлённо вздёрнул брови. На его красивом лице созрела полуулыбка.
– Сударь, надо же! – усмехнулся он, а затем возвысил голос: – Да, заходи.
Заскрипели половицы, хлопнули двери, слегка колыхнулись шторы, по комнате пронёсся сквозняк. Но всё равно казалось, что девушка всеми силами стремилась остаться незамеченной.
– Я принесла Вам липовый чай. Не знаю, любите ли Вы мёд, но на всякий случай принесла и его.
– Но я ведь не просил, – замешкался аристократ.
Быть может, Алёна ошиблась? Шла к дедушке, или ещё к кому-то, но свернула не туда?
– Вы сегодня выглядели очень расстроенным, и я подумала, что Вам не помешает успокоиться. К тому же, из-за меня Вы попали в неловкое положение. Чуть не навлекли на себя гнев Константина Борисовича.
– Да пустяки, – неожиданно Модест почувствовал обиду. Оказывается, всё это – не жест доброй воли, а лишь попытка искупить «вину». – Подожди, а как ты узнала, что я сплю здесь?
– Не подумайте ничего дурного. Я была в коридоре и совершенно случайно заметила, как Вы перебирались в эту спальню.
– Что-то частенько мы с тобой случайно сталкиваемся.
На губах юноши вновь появилась плутовская улыбка, и Алёна отвела взгляд; ни дать ни взять – змей-искуситель собственной персоной!
– Да, неловко получается. Пейте чай, он очень вкусный. Я Вас больше не потревожу.
– Нет, подожди! Раз уж ты здесь, давай побеседуем. Или ещё лучше, не могла бы ты помочь мне раздеться? Я намучился с этими пуговицами!
Алёна кивнула и подошла ближе. Хотя в просьбе Модеста и было что-то насмешливое. И зачем она вообще сюда пришла?!
– Чувствую, Вам впрямь пришлось непросто, – вздохнула крестьянка, ощутив, как плотно жилет прилегает к статному телу дворянина. – Знаете, у моих прежних господ была дочь, и мне приходилось каждый вечер расшнуровывать её корсеты. Это был настоящий ужас!
– Не поверишь, но я слышал, что один мужчина умер, пытаясь примерить женский корсет.
– Да, не поверю, – усмехнулась Алёна. – И галстук у Вас завязан неправильно, – она заметно осмелела, сама не зная, отчего. – Невесте выговор сделайте!
Удавка соскользнула с шеи Модеста, и он облегчённо выдохнул.
– Веру не очень-то интересует мой внешний вид.
– Может, она просто обижается на Вас? – рискнула предположить прислужница. – Например, сегодняшний вечер она провела в одиночестве.
– Я в этом не виноват. Она сама наотрез отказывается выходить в люди. А на сегодняшнем мероприятии я опозорился. Даже хорошо, что она этого не видела.
– Опозорились? – девушка вопросительно изогнула брови.
– Гости пили за любовь, а я вспомнил, чем закончилась история моих родителей, и меня понесло. Наговорил бог знает чего!
– И только? Что Вы, это пустяк! – крестьянку передёрнуло. Следующая на очереди – рубашка. Если она её снимет, Модест останется по пояс обнажённым. И это как-то… слишком.
– Хватит. Дальше я сам, – развеял её опасения аристократ.
– Я всегда считала, что человек не должен извиняться за то, что на него нахлынули чувства. Это всё равно, что просить прощения за своё плохое самочувствие! Тем более, Вы совсем недавно пережили огромную потерю.
– Моя мама когда-то сказала почти то же самое, – с немалым удивлением вспомнил Модест. Если от кого-то ещё он и ожидал услышать подобные мысли, то точно не от необразованной простолюдинки. – Спасибо, мне стало легче.
– Простите, если я позволяю себе лишнего, но… Может, расскажите о своих родителях? Какими они были?
– В другой раз, – уклончиво ответил молодой человек. – А сейчас я всё-таки лягу спать. Постарайся передвигаться по коридору потише. Я не хочу сплетен. Вера и так во мне сомневается.
– Да, да, конечно! – затараторила Алёна и почти в тот же миг оказалась у дверей. – Добрых Вам сновидений. Сердечно благодарю за разговор.
Даже в полутьме дворянин заметил, как запылали её щеки, но лишь отвернулся. Его мысли уже были заняты совсем другим.

***
«Ева не одобряет моего стремления уйти в монастырь. Я знала, что так будет. Но мне, правда, слишком грустно, тошно и одиноко здесь. Я хочу оказаться подальше ото всей этой суматохи. Хочу постоянного покоя, тишины, отрешённости. Хочу заполнить свою душевную пустоту чем-то вечным, недосягаемым. И очень хочу быть ближе к тебе и маме.
Я готова забрать назад все свои гнусные слова о религии, вставать до рассвета и выполнять тяжёлую работу. Но главное – я буду подолгу молиться, чтобы вам там, наверху, было хорошо. Когда-нибудь мы снова встретимся.
Я помню, что обещала ухаживать за могилами и продвигать твоё творчество. Этим я буду заниматься в течение нескольких месяцев после выписки. Ведь так быстро в монастырь никого не берут. Да и мне бы хотелось поговорить с настоятельницами, понаблюдать за течением жизни.
Я сделаю всё, чтобы добиться проведения хотя бы трёх выставок твоих картин, пап…»

Белла потёрла глаза с такой силой, что перед ними замелькали разноцветные пятна. В палате становилось всё темнее. Сон приближался к ней тихими шагами. С улицы доносился вой ветра. И вновь тоска! Кто кого победит?

«Этого будет достаточно, чтобы у тебя появились поклонники. Только бездарям нужно чуть ли ни ежедневно напоминать о себе. Настоящие таланты берут качеством, а не количеством. А дальше… Прости, но я не потяну. Я переоценила свои возможности, когда посчитала, что смогу вернуться к нормальной жизни: посещать светские приёмы, ездить к дедушке, вдохновлять Еву на новые концерты. Я знаю, что ты меня поймёшь. Ты чувствовал то же самое после смерти мамы…»

– Что Вы прямо напролом идёте?! – послышалось из коридора.
Дверь отворилась. Изабелла встрепенулась и отложила чернильное перо. Ей не нужно было поднимать взгляд, чтобы уловить будоражащий кровь аромат сладковатых духов.
– Здравствуй, Снежинка, – поздоровалась вошедшая Ева, поставив на пол сумку.
– Евочка, – смутно улыбнулась барышня. – Рада тебя видеть.
Она сразу обмякла, поправила волосы, пригладила подол халата и слегка приоткрыла губы, ожидая поцелуя. Но его не последовало.
– Я принесла тебе много вкусного. Хотя и не знаю, есть ли в этом смысл. Доктор говорит, что у тебя очень плохо с аппетитом, – Ева не села на кровать, как обычно, а остановилась у подоконника. – А ещё я узнала, что у тебя здесь появилась сердобольная подружка, которая таскает для тебя булочки с кухни. Знаешь, это очень мило!
– Это было всего пару раз, – пояснила Белочка. – Но люди здесь вправду другие: очень добрые, всем стремятся помочь.
– Они просто юродивые, – отрезала Нева. – Тебе не кажется, что ты достойна лучшего окружения?
– Пожалуйста, не употребляй такие слова в моём присутствии. Что на тебя нашло?
– Ничего! У меня всё замечательно!
– За то время, пока я здесь, ты изменилась. Слова невпопад, резкие движения и… взгляд. Ты очень редко смотришь мне в глаза! Вряд ли я могу надеяться на правду, но всё-таки… Ты пристрастилась к алкоголю? Или к чему-то потяжелее?
– Что за глупости ты болтаешь? – это не прозвучало как вопрос; скорее как укор нерадивому чаду, за которым нужен глаз да глаз.
– Я не хочу тебя обидеть. Но мне очень страшно наблюдать такое.
– А мне страшно осознавать, что ты всё дальше уходишь от меня! – Ева достала папиросы. – Я даже не знаю, как проходят твои дни! Чем ты занимаешься, о чём думаешь… Почему тебе так часто делают уколы?! – она в один миг оказалась рядом с возлюбленной и дёрнула её за запястье, отчего Белла ойкнула. – Знаешь, что? Собирайся, я заберу тебя домой.
– Как? Ты не можешь! Я не долечилась. Да и потом, я не хочу уезжать! Ева, дело в деньгах? Пришло время ещё раз заплатить докторам? Это не проблема, продай что-нибудь из дома, – Белла мгновенно поняла, что погорячилась. Да, в усадьбе было достаточно книг, статуэток и ковров, которые никому особо не требовались, но после смерти отца всё это стало для неё почти священным.
– Я не собираюсь ничего продавать.
– Ты здесь курить будешь?
– Ты осуждаешь меня за то, что я не смотрю тебе в глаза? – Ева не обратила внимания на лепет избранницы. – Просто для меня это слишком тяжело. Каждый раз, когда я смотрю на тебя, ты забираешь себе частичку моей души.
– Я не осуждаю тебя, – наивно заморгало прелестное создание.
– Я уже пожалела, что поддалась на уговоры Модеста. Вчера полночи думала, вспоминала… Многие из моих прежних знакомых плохо закончили в больницах.
Ева выдернула из закоулков памяти историю одной из своих первых любовниц – начинающей актрисы с большими запросами и маленьким талантом. Родители оной, узнав о связи своей дочери с женщиной, решили, что не потерпят такого позора, и отправили её в другой город. Там она быстро стала подругой какого-то наркомана, попала в психиатрическую лечебницу и через несколько дней повесилась на дверной ручке.
– Я хочу, чтобы ты была со мной, понимаешь? – спросила Нева, погладила чужие беломраморные плечи и, поняв, что их тела разделают друг от друга всего-то два сантиметра, сглотнула вязкую слюну. Никогда в жизни она не хотела кого-то так сильно, как сейчас! До какого-то грёбаного паморока! – А не с докторами и подозрительными пациентками.
– Ты ревнуешь, что ли? Глупость! – Изабелла неожиданно отстранила избранницу от себя. – Как мне это знакомо! Я хочу – и хоть мир пополам тресни. «Хочу, чтобы ты не ходила в кабаки», «хочу, чтобы ты не общалась с теми ребятами», «хочу, чтобы ты не надевала это платье», «хочу, чтобы ты вернулась домой…» «Мне не нравятся твои капризы. Я старше и умнее, поэтому ты должна меня слушать! Как я сказала, так и будет».
На миг Нева застыдилась. Иногда она впрямь перегибала палку со своей заботой. Но раньше Изабелле это даже нравилось.
– Я понимаю, что ты меня очень любишь. И это взаимно, – продолжила барышня. – Но сейчас ты ведёшь себя эгоистично. Мне нужно подлечиться и привести себя в порядок.
– Да ты уже становишься другим человеком! У тебя сознание меняется! После твоего заявления о желании уйти в монастырь, я вообще не знаю, чего от тебя впредь ожидать!
– Со мной всё в порядке. Я контролирую ситуацию. А вот с тобой… – голос Белочки заскрипел, как несмазанная дверца. Она схватила пахнущие табаком кисти рук и приблизила к своему лицу. – Мне страшно за тебя, Евочка. Я надеюсь, что мне в скором времени станет лучше, и мы поговорим в спокойной обстановке. Но я тебя очень прошу, не делай глупостей.
– Хорошо, – кивнула певица. Ей стало невмоготу продолжать этот диалог и сидеть рядом с миниатюрной прелестью, пытаясь погасить внутри неуместное возбуждение. – Но в монастырь я тебя не отпущу. Если дело только в твоём желании отгородиться от внешнего мира, можешь хоть целыми днями сидеть в комнате и писать картины! Этим ты исполнишь моё давнее безумное желание. Когда-то я очень хотела спрятать тебя ото всех в шкафу. А по ночам доставать оттуда и целовать до рассвета.
– Это мы ещё посмотрим. Пока рано что-либо говорить.

***
– Пятьсот плюс четыреста поделить на восемь… Что-то не сходится, – Константин Борисович зевнул и посмотрел на часы. – Не жалею я себя, уже давно пора ложиться. А что это за звуки? Опять мой оболтус в столовую пошёл? Я ему устрою! Русским языком сказал: «Эти пироги на завтра». Нет же… О, Вера, – её Константин меньше всех ожидал увидеть. Ещё в такое время. – Ты почему не спишь?
– Неважно себя чувствую. Голова болит, – ответила девушка. Затем её взгляд упал на разложенные на журнальном столике бумаги. – Я пойду на террасу, подышу свежим воздухом. Не буду Вас отвлекать.
– А я думал, Модест опять на ночь глядя паломничество в столовую устроил! А почему у тебя голова болит? Наверное, потому что постоянно в четырёх стенах находишься. Садись, не стой в дверях.
Константину, в целом, нравилась Вера. Хотя в глубине души он считал, что яркий, обаятельный и импульсивный Модест мог бы найти себе кого-то поинтереснее. Вера – просто милая и домашняя, так сказать, для семьи. Но если она будет мудрее, терпеливее и научится усмирять крутой нрав своего будущего мужа, они смогут построить крепкий союз.
– Нет, – Абрамцева опустилась в кресло напротив. – Думаю, голова болит от того, что я сильно волнуюсь.
– По какому поводу? – уточнил хозяин дома.
– Я не знаю, правильно ли Вам об этом рассказывать. Мы с Модестом отдаляемся друг от друга.
Она давно хотела, чтобы Константин повлиял на внука; выражаясь излюбленной фразой учителей: «провёл с ним какую-то беседу».
– Ты о том, что он иногда ночует отдельно? – вопрос был задан слишком резко, и немало смутил юную барыню. – В этом нет ничего страшного. Скажу по секрету, большинство семейных людей мечтают о своей комнате, где они могли бы делать что угодно: разбрасывать вещи, сидеть над книгой до рассвета, пить чай прямо в кровати. Только не каждому это доступно. К тому же, у вас с Модестом разные режимы дня: ты любишь поспать подольше, а он уже в семь утра на ногах.
– Не думаю, что это правильно, – пискнула Верочка. – Да и, если честно, меня другое смущает.
Константин Борисович нервно укусил себя за палец. Он догадался, что сейчас последуют вопросы о свадьбе.
– Модест говорит, что не хочет вступать в брак, не получив благословения моих родителей. Но мне кажется, что он просто боится обязательств.
– Понимаешь, мужчины взрослеют позже чем женщины, – не придумав ничего толкового, Константин посчитал уместным употребить фразу, когда-то услышанную ещё от своего отца. – Модест ещё не свыкся с мыслью о том, что у него есть невеста и вскоре будет ребёнок.
– А мне-то что делать? Просто ждать?
– Боже, на тебе совсем лица нет! – Константин Борисович вдруг ощутил колючку под сердцем. – Давай-ка мы с тобой чаю попьём.
– Я не хочу, спасибо большое.
– Ты вообще ела сегодня что-нибудь? На обед очень вкусное мясо подавали. А может, тебе пироги принести? Я думал оставить их на завтра, но бог с ними.
– Возможно, я что-то делаю не так? Слишком давлю на него? Капризничаю? Но я стараюсь быть хорошей… Я даже его рубашки сама стираю и глажу! Я всегда опрятная, подкрашиваю глаза, завиваю волосы, пользуюсь духами…
– Вот родишь – и Модест точно никуда не денется. Нужно быть терпеливее.
Вера отвела взгляд. С таким советчиком ей проще сразу с моста сброситься!
– Я с ним уже говорил, но ради тебя поговорю ещё раз.
Абрамцева кивнула. Что ж, вроде как, она добилась своего. Но ожидаемого спокойствия не почувствовала.

***
Жизнь – это то, что происходит с нами в данный момент. Важно не упустить её! – так говорил Владислав Константинович.
Сегодняшним утром Ева проснулась, но продолжила лежать. Она понимала, что нужно вставать, умываться, одеваться, причёсывать девочек, завтракать; даже представляла, как будет это делать. Но на деле – ещё смотрела в потолок уставшими глазами. Господи, будто вовсе не спала! Какой способ взбодриться она предпочтёт на этот раз? Таблетки, табак или сомнительный чай?
И вот эти секунды, которые она тратила на бесцельные размышления и вздохи, – и есть жизнь.
Рядом с девушкой заворочалась Калерия. Вечером она испугалась шума ветра за окном и напросилась спать с Евой. Личико девочки выражало вселенскую безмятежность. Когда лучики солнца проникли в окно, она сморщила носик и перевернулась на другой бок.
– Вставай, зайка, – попросила Ева. – Скоро учитель придёт.
– Не хочу, – послышалось из-под груды одеял.
– Как я тебя понимаю!
Пока Калерия тёрла глазки и пыталась подняться с кровати, в голове у Невы появилась идея. А что, если ей найти подработку? В конце концов, у многих её знакомых бывали трудные времена. Рукодельницы в такие периоды продавали вязаные шарфы, варежки и игрушки собственного изготовления. Умные и подкованные – помогали чужим детям с учёбой. Те, кому повезло меньше, – мыли полы, валили лес, стирали бельё.
А Ева всегда избегала подобной участи. Во-первых, пусть она и не была всенародной любимицей, её всё равно замечали и ценили. Её доходы с концертной деятельности были очень неплохими, особенно в ранней молодости. Во-вторых, знакомство с Беллой не только дало новый толчок её вдохновению, но и значительно облегчило материальную сторону жизни.
– Вот так и получается, – с грустью в голосе проговорила певица. – До тридцати лет дожила, а ни на что не гожусь! Сегодня расспрошу ребят, может, они знают кого-то, кому требуется помощь по хозяйству. Калерия, ты чего такая бледная? Заболела?
– Давай куда-нибудь сходим, – вполне ожидаемо заканючила девочка.
– Хорошо. Но на следующей неделе.
Ева нашла курительную трубку, одёрнула ночную рубашку и накинула шаль на плечи. Морозы неблагоприятно сказывались на её здоровье.
– Пожалуйста, разбуди Анюту. И спускайтесь в столовую, будем завтракать. Как же всё не вовремя… – продолжила она как можно тише. – И Тимофей слёг. Хоть бы не умер!
Калерия направилась к выходу из спальни. Ева закурила и проверила запасы конопли для нового отвара.
– Что ж, это облегчит задачу, – постановила она спустя несколько секунд; сама не до конца понимая, что имела в виду.

***
– Ты какая-то грустная. Что-то случилось?
– Ничего, – лаконично бросила Ева, закурив уже в десятый раз за вечер.
– Хочешь, я посоветую тебе отличные белила? Ну, чтобы синяки под глазами скрыть, – симпатичная брюнетка взяла запотевшую рюмку, на дне которой поблёскивали остатки водки. – Знаешь, это, конечно, не моё дело…
Ева сразу вытянулась по струнке и внутренне напряглась.
– Но скинь с себя этот балласт, пока не поздно, и возвращайся в строй, – продолжила её собеседница. – Да, не хлопай глазами. Я говорю именно о твоей подружке!
– Кать, какой у тебя поганый язык! – Еве тотчас захотелось приструнить эту хамку, но на саркастичные монологи она не была способна из-за усталости, а разбивать первый попавшийся предмет о стену и демонстративно уходить – это всё-таки прерогатива Беллы.
– Перестань, на правду не обижаются, – Екатерина развязно усмехнулась и решила, что настал подходящий момент для тоста: – Пью за успех наших безнадёжных дел!
Ева тоже была бы не прочь опрокинуть пару рюмок обжигающей жидкости, но отложила это дело до лучших времён.
– Я даже не знаю, что могло бы вывести тебя из ступора! – вздохнула Екатерина, отправив в рот кусочек заветренного яблока. – Я давно заметила одну закономерность: самые хитренькие, расчётливые и лживые люди, – она хотела употребить слова погрубее, но побоялась гнева приятельницы, – скрываются под личиной ангелов. Вот посмотришь на твою музу: и платья у неё воздушные, почти прозрачные, и волосы растрёпанные, льняные… – Катя никогда не питала нежности или страсти к слабому полу, но даже она была вынуждена признать, что перед протеже Евы трудно устоять, – и ресничками так прелестно хлопает – кажется, ещё чуть-чуть – и взлетит… А если копнуть глубже, то не такая уж она неземная и безгрешная; например, она всегда тебе завидовала.
– Какая бредятина!
– Это правда. У тебя – полные залы народу… Ну, раньше были. А у неё – парочка выставок, за проведение которых она заплатила из своего кармана, и на которые пришла часть твоих поклонников, дабы посмотреть на твою последнюю музу…
– Нет. Мои поклонники никогда не имели никакого отношения к Изабелле.
Ева слукавила. Не так давно на её концерте какой-то умалишённый схватил Белочку за рукав платья с криком: «Ты куда, вдохновение?!» А ещё на одном – распалённая девица едва не вцепилась в прелестное личико юной дворянки из-за ревности. О случае, когда Беллу напоили самогоном, Нева вовсе предпочитала не вспоминать.
– Как об стенку горох! – скорчила гримасу Катя. – Будь на твоём месте какая-нибудь бездарность, я бы порадовалась её падению: пусть бы сидела дома, варила каши и глупела. Так стало бы лучше для всех. Но ты действительно талантлива! И нигде не появляешься! От всего отказываешься! Разве оно того стоит? Изабелла уже получила от тебя всё, что хотела.
– Послушай меня, пожалуйста… – уже с явной угрозой прошипела певица.
– Ладно, извини! – спохватилась Катя. – Я изначально хотела поговорить о другом! Ты знакома с Георгием Полонским? А есть ещё что-нибудь выпить? Хотя куда там! У наших водка надолго не задерживается. Налетают, как грачи. Так вот, Полонский… Радомский… Ой, не могу! Он такой интересный человек!
– Мне говорили, что он наркоман.
– Ну и что? Кто не без греха? Зато весёлый!
– Да, был у меня такой весёлый, – Ева поёжилась от волны воспоминаний. – До могилы веселился.
– Да что ты старое ворошишь? Ты же не археолог! Георгий всех желающих приглашает к себе домой в эти выходные! Ты придёшь?
– Да я вроде как уже отказалась, – ухмыльнулась певица.
– Когда успела?
– Была возможность.
– Вот ты даёшь. Ну ничего страшного! Всё равно приходи. Вот увидишь, он будет очень рад тебе.
– Не знаю, – продолжала сомневаться Ева. – Мне, конечно, не помешает отвлечься. Но я хочу, чтобы всё было прилично! А не как обычно: завалится целая толпа идиотов в одну комнатушку, напьются, наорут друг на друга, оставят после себя погром…
– На этот раз всё будет иначе! – ничуть не сомневаясь, кивнула Катя. – Да можешь вообще не пить! Никто тебя заставлять не станет! Просто пообщаешься с нами, что-нибудь споёшь. Говорят, у Полонского много музыкальных инструментов.
– Ладно, уговорила, – махнула рукой Нева. – Ждите на выходных.

***
Мы часто слышим и произносим фразы вроде: «Мы встретились случайно» или «Я случайно это заметил». Но насколько случайны такие случайности?
В этот раз Модест наткнулся на Алёну, когда та сидела в углу коридора на покосившейся табуретке и вышивала крестиком.
– Доброе утро, – поздоровалась она; тихо, но так неожиданно, что юноша вздрогнул.
– Ты чего тут сидишь? Да ещё так рано?
– Прячусь, – девушка потупила грустные глаза. – Здесь слишком много людей.
Модест изогнул брови. Алёна явно преувеличила. Времена, когда по длинным коридорам усадьбы целыми днями носились разномастные парни и девчонки с заварочными чайниками, конфетами, пиджаками и галстуками, остались в прошлом.
Кирилл Никольский женился на какой-то молоденькой дурочке и был отправлен Константином Борисовичем в свободное плаванье. Как позже сказал последний: «Всё давно к этому шло». После смерти сына старший Оболенский стал молчаливее и угрюмее, всё меньше интересовался светской жизнью и всё чаще говорил о «заслуженном отдыхе». Никольский постепенно становился лишним. Ещё и сын Дарьи Григорьевны, смерть которой навсегда оставила в душе Кирилла кровоточащую рану, одним своим присутствием напоминал ему о его прошлой жизни.
После отъезда Никольского в имении наступила пустота. Оставшиеся прислужники не были такими неутомимыми и лёгкими на подъём. Их холёные физиономии частенько отражались в зеркалах с расписными рамами, от них тоже пахло табаком и кофе, изредка кто-то из них во всеуслышание обращался к господину, но всё это уже не было похоже на будни одной семьи.
– Может, хватит прятаться? – спросил Модест, не то с сочувствием, не то с раздражением.
Как же ему, общительному и импульсивному, «везло» на нелюдимых серых мышек!
– А хотите, я научу Вас вышивать? – вдруг предложила Алёна. – Представляете, как будет здорово? Сможете сделать невесте необычный подарок!
– Я ей однажды уже сердечки из картона вырезал, – засмеялся парень, а потом предложил: – Давай посидим на диване? А то ты на этой табуретке как бедная родственница. И, знаешь, хватит мне «выкать». Мне неловко.
– А как по-другому? – Алёна взглянула исподлобья, будто мартовская кошка. – Мне ведь не положено.
– Здесь я решаю, кому что положено.
– Хорошо. Может, всё же попробуете… Попробуешь вышивать? Это несложно.
– Я смотрю, вы здорово спелись, – вдруг прозвучал полный подозрения голос.
Рядом с молодыми людьми выросла фигура Константина Борисовича.
– Доброе утро, дедушка, – поздоровался Модест. – А мы… Алёна хочет научить меня вышивать.
– Вышивать? Тебе более нечем заняться?
Алёна, почувствовав, что находится не в том месте и не в то время, захотела ретироваться.
– О таких вещах лучше говорить с глазу на глаз, – проворчал Константин, – но, Модест, я тебя очень прошу, назначь дату вашей с Верой свадьбы.
– К чему такая спешка?
– Во-первых, я больше не могу молча наблюдать, как страдает Вера. Это вредно не только для неё, но и для вашего будущего ребёнка. Если ты ещё помнишь о нём!
Константин чувствовал себя разбитым и недолюбливал весь белый свет. Минувшей ночью ему снова снился сын. Словно пуд соли на огромную рану! Голова болела, в глазах чувствовалась резь. Но, несмотря на это, он нашёл в себе силы причесаться и умыться.
– А почему я должен был забыть? – вопросил внук.
– Ты помнишь только о том, как увиваться за посторонними девицами!
Алёна подскочила, словно её ткнули в спину чем-то острым, и мгновенно скрылась из поля зрения беседующих. Константин Борисович проводил её сузившимися глазами.
– Зачем Вы ставите меня в неловкое положение? – Модест понадеялся, что этот инцидент отвлечёт внимание дедушки, и тот не станет продолжать разговор о свадьбе. – Я всего лишь помогаю девушке-сироте обжиться на новом месте.
– Расскажи эту сказку кому-нибудь другому. Я слишком хорошо тебя знаю.
– Кто бы говорил, – пробормотал парень себе под нос.
– Ты вздумал со мной пререкаться? Совсем распустился! Я никому не позволю делать из своей усадьбы публичный дом! Узаконивай отношения с Верой, не огорчай её и не любезничай с прислужницами. Тогда всё будет правильно.
– Зачем Вы на меня давите? У нас с Вами очень хорошие отношения. Неужели Вы хотите их испортить?
– Поверь, я всё понимаю. Я до последнего не хотел на тебя наседать, ведь ты и так многое пережил. Но вечно оттягивать этот разговор не получится. Речь идёт о здоровье твоего будущего сына или дочери. Вера постоянно волнуется! Подумай головой!
– Так всем будет лучше: и Вере, и Вам, и малышу… Всем, кроме меня.

***
– Боже мой! Кого я вижу! Ева Тайлова!
Обшарпанная дверь распахнулась рывком. Старый друг Евы – артистичный, худощавый, обвешанный побрякушками Алексей – прижался к её щеке пахнущими вином губами.
– Ты-то что здесь делаешь? – удивилась она, взъерошив его мягкие волосы.
– Меня пригласили. А ты не рада?
– Почему же? Хоть один приятный человек рядом. Там уже полна горница гостей? Какой у тебя интересный наряд! – взгляд ореховых глаз остановился на чужой ярко-жёлтой рубашке с расстёгнутыми пуговицами. – Опять бросаешь вызов общественным нормам?
– Пойдём в комнату, чего тут стоять?
В небольшой гостиной раздавались смех и песни, плыл табачный дым. На полу и диване сидели мужчины и женщины разных возрастов. Лица некоторых были разукрашены масляными красками.
– Ого! – присвистнул высокий брюнет, отведя подальше руку с трубкой, пепел из которой тут же посыпался на ковёр. – Какая королева к нам пожаловала! Георгий, друг, откуда она?
Ева увидела хозяина дома: он сидел за журнальным столиком и что-то наигрывал на гитаре, притопывая в такт носами ботинок. На его щеках красовались разводы грима, глаза были полузакрыты, и певица поняла, что он уже «чем-то закинулся».
– Та самая Ева? – встрепенулся Полонский. – Красавица, солнце, Терпсихора! Как я тебе рад!
Нева не ответила. Она почувствовала себя неуютно и предпочла держаться поближе к Алексею. Ещё и комплимент сомнительный – Терпсихора. При чём здесь Муза танцев?
– Совсем одичала, – пробормотала она, опускаясь на краешек дивана. – Во всём ищу подвох.
– Начну на флейте стихи печальны… Зря на Россию чрез страны дальни… – затянула одна из женщин, и певица узнала в ней Катю. Сейчас на оной был накрахмаленный парик.
– Как твоя мышка? – спросил Лёша. Попутно плеснул вино в стакан и протянул подруге.
– Изабелла? Ой, плохо, Лёш, – Ева одним махом опустошила ёмкость, хотя догадывалась, что это лишнее. Особенно после недавно выпитого чая «на травках». – После случившего с отцом она… просто рассыпалась. Как кукла.
– Бедняжка. Такая молодая, красивая, а столько шрамов!
– А ты как поживаешь со своим взбалмошным Сергеем? Вам не тесновато в одном домишке?
– Да мы с ним поссорились давно. Окончательно и бесповоротно.
– А кто у тебя сейчас?
– А никого. Надоело. Живу для себя и искусства.
– Ты собой скипетр твой украсила! – голосила Катя. – И лицеем светлым венец почтила…
– Евочка, спой лучше ты! – неожиданно попросил самый молодой мужчина из присутствующих – с худым вытянутым лицом и стрижеными жёсткими волосами.
– Я сегодня непригодна, – отмахнулась девушка.
– Мы просим! Пожалуйста!
– Поддержим это прекрасное дарование! Вот что значит, творческий подход к работе! – совсем невпопад брякнул кто-то.
– Ребята, у меня нет настроения, – продолжила отнекиваться Ева.
Но тут уже Алексей просительно тряхнул её за плечо:
– Не скромничай, подруга.
– Георгий, принеси ещё чего-нибудь выпить и закусить! – взвыла миловидная дамочка, поддев туфелькой пустую бутылку. – Ты обещал, что будет интересный вечер! Дело к ночи идёт, а мы от скуки умираем!
Шурша подолом дорогого платья, Нева поднялась с дивана и двинулась к хозяину дома. Затем забрала у него гитару и уселась на прежнее место.
– Там, на кухне… – пробормотал тот. – Возьмите закуски. Умираю… Голова болит…
– Меньше надо всякую дрянь курить, – со знанием дела заявил кто-то справа.
Ева тронула капризные гитарные струны. Взоры присутствующих, как по щелчку пальцев, устремились на неё. Она откашлялась, сощурила глаза:
– Вас никто не учил, что инструмент нужно настраивать? Слушайте: знать, судьба мне так судила, чтоб в страданьях век изжить. И драгую отлучила, чтоб принудить слёзы лить…
– Ух ты! – не то завистливо, не то восхищённо протянула Екатерина. – А чьи это слова?
– Сумарокова, – ответил за подругу Лёшка.
– Век, знать, будет воздыхати и мучение терпеть. Привыкай, мой друг, страдати, коли рок не дал ту зреть… – Ева качала головой в такт мотивам, карамельные волосы, которые за это время отросли до лопаток, застилали её глаза, но это не мешало ей делать красивые паузы и переборы. – Смутны мысли, только жалость представляйте в память мне: Дайте, дайте в скуке радость, чтобы зреть её во сне.
– Когда будет та забава, то и буду сладко спать, – неожиданно для всех подхватила романс девушка лет двадцати пяти. На её хилых плечах болтался мужской пиджак, на лбу были нарисованы аккуратные цветочки.
Нева вздёрнула брови. А потом похлопала по дивану, пригласив незнакомку сесть рядом. Та быстро перехватила этот жест. На запястье Евы легли её тонкие пальчики.
– Но ты пущая отрава, ежель ту мне не видать. Что ж грущу я и страдаю, если я один люблю? Сидящий слева Алексей слушал подругу и понимал, что его парализует от её изысканной небрежности исполнения. Только по-настоящему талантливые и душевные люди были способны так отдаваться искусству: не обращая внимания ни на кого и ни на что.
Краем глаза Лёша успевал следить, чем занимались остальные гости. Некая парочка сплелась в продолжительном поцелуе. Затем дамочка перешла к подбородку партнёра и быстро опустилась ниже, лаская шею. Когда она вернулась к губам, и общие вздохи перешли в стоны, Алексей кинул в сторону влюблённых подушку:
– Хватит вам! Не здесь же.
– Любит ли она – не знаю. Не напрасно ль я терплю? Одним видом я доволен. Видом любит: пусть терплю! – голова Евы закружилась – не то от крепкого вина, не то от долгого пребывания в одном положении. Сама не ведая, как это получилось, она склонила её на плечо своей подпевалы.
– Если бы Сумароков знал, что его романсы будут петь в таких притонах! – засмеялась Екатерина и вдруг решила потанцевать.
Вскочив на ноги, она закружилась вокруг своей оси. Другие женщины захлопали в ладоши. У кого-то выпала из рук и вдребезги разбилась бутылка рябиновой настойки.
– Вы что делаете?! – возмутился Георгий. – Кто потому убираться будет?!
– И один лишь сердцем болен! Пусть не любит – я люблю! – допела Ева, и присутствующие взорвались улюлюканьями и аплодисментами.
Алексей подвинулся ближе и благодарно поцеловал подругу в щёку.
– Милочка, ты просто находка! – восхитился Полонский. – Что у нас с выпивкой, артисты?
– Никогда этому дураку не простим, что он не познакомил нас с тобой раньше, – недавняя подпевала Евы бросила инквизиторский взор в сторону хозяина дома. – Меня зовут Мария. И отныне ты – мой идеал во всём, – прежде, чем певица успела что-то ответить, девушка погладила её острую коленку. – Ну что, выпьем?
– Я больше не хочу, – ответила Нева. На неё вдруг накатил приступ настолько острой тоски, что заныло сердце.
– А меньше? – спросил кто-то и гостиную сотряс приступ хохота.
– В страданиях век изжить… Слёзы лить…
Завтра наступит новый день. Такой же пустой и безрадостный. Она может петь, пить и смеяться сколько угодно – тоска уйдёт лишь на время. Чтобы потом снова напасть из-за угла; оглушить её своей тяжёлой поступью; испытывать на прочность.
Как быстро бежит время! Кажется, только вчера она пришла в пахнущий сыростью подвал, чтобы первый раз спеть для небольшой публики. Только вчера красила губы, сильно выходя за контур, натягивала на щиколотки старые чулки. Познакомилась с Эльфом…
– Твою мать, – прошептала Ева, сдавив виски. Почему болезненная ностальгия, которая обычно не любила появляться в людных местах, настигла её именно сейчас?
Изабелла… трудно поверить, что они знали друг друга так долго! Ведь совсем недавно эта девочка впервые коснулась её руки и подарила ей белоснежные цветы.
Куда всё ушло? Где те летние беззаботные деньки? Берег реки, около которого светловолосая нимфа снимала платьице, чтобы погрузить своё хрупкое тельце в прохладную воду? Солнце, путающееся в тонких ветвях ивы? Стайки птиц, взмывающие в небо от звуков переливчатого смеха? Предрассветный туман?
– Ты чего? Плохо тебе? – участливо спросил Алексей.
– Мне пора, – бросила Нева и сорвалась с места.
– Как – пора?
– Что случилось? Почему так быстро уходишь? – наперебой загалдели присутствующие.
– Нет, так не пойдёт! – всполошился Георгий. – Веселье только начинается! Сейчас ещё ребята подойдут, принесут выпить! А то на этих алкоголиков не напасёшься, – он укоризненно взглянул на пустые бутылки. – Давай расслабимся.
– Я не могу, меня ждут.
– Ничего, ещё подождут!
Но Ева уже прошла в коридор и схватила шубку. Господи, хоть бы не расплакаться прямо здесь!
– Я провожу, – почуяв неладное, Алексей устремился следом за подругой.
Та уже оделась и остановилась у входной двери.
– Жаль, что ты уходишь, – попытался улыбнуться музыкант. – Если понадобится помощь, или просто захочешь поговорить, приходи ко мне.
– Лёш, можешь помочь мне с подработкой? – спросила Нева. – У тебя есть знакомые, которым требуется помощь по хозяйству?
– Ты полы мыть собралась? Или что? Перестань! Я понимаю, что у тебя трудные времена. Но они скоро закончатся, вот увидишь.
– Я не спрашивала твоего мнения, – огрызнулась певица. Вот бессовестный! Сам полгода жил на деньги своего любовника, а теперь захотел пристыдить её за желание заработать честным трудом. – Не можешь помочь – промолчи.
– Ты свою девочку хочешь вылечить? Но это не так быстро будет. Проще попросить в долг нужную сумму и постепенно отдавать.
Ева прикусила губу. Алексей озвучил горькую истину, о которой она упорно старалась не думать, ибо до сих пор с ужасом вспоминала период своей жизни, когда тонула в долгах.
– Да у кого попросить-то?
– Явно не у меня. Я бы с радостью помог, но беден как церковная мышь. А вот Полонский, – Лёша наклонился к уху собеседницы, – довольно обеспеченный человек. Видела, какая цепь у него на шее? А какими раритетными ножами он хлеб режет?
– Вряд ли он согласится. Да и мне будет очень неловко просить.
– Ой, неловко! Это точно ты говоришь? Сейчас он раздосадован твоим уходом, но, будь уверена, если ты его задобришь, у тебя всё получится.
– На что ты намекаешь?
– Ничего такого! Просто устрой у себя такие же посиделки. Пригласи всю компанию. А Георгия – в первую очередь. Только очень прошу, заранее придумай, чем занять гостей. И на угощения не поскупись. Хотя это, конечно, не главное, – добавил мужчина; видимо, догадался, что это прозвучало как насмешка. При финансовом-то положении Евы!
– Где «у себя?» Я живу у Белочки. И, знаешь, родовое старинное имение – явно не лучшее место для попоек.
– А кто узнает? Ты говорила, там остался только прислужник покойных родителей Беллы. Думаешь, он ей об этом расскажет? Вряд ли. А детей можно пораньше уложить спать.
– Складно рассказываешь, конечно, – но Ева понимала, что на деле это будет непросто устроить. И вообще, идея смахивала на авантюру. – Ладно, я подумаю. Спасибо. Я пойду, и так задержалась. Провожать не надо.

***
– Прочти вот это, – Константин Борисович протянул внуку газету.
– Я уже читал, – без энтузиазма фыркнул тот.
– Когда успел?
– Открыл словарь, а там вместо определения слова «скука» – Ваши статейки о гимназиях и учебных округах.
– Поговори мне ещё! Я не знаю, что с тобой происходит! И как с этим справляться! Ты вчера выпил всю мою водку, ударил извозчика по лицу и орал матерные стихи с балкона! Как мне теперь соседям в глаза смотреть?!
– А у меня сейчас очень непростой возраст. Вы же знаете.
– Модест, я знаю одно: если так будет продолжаться дальше, я отправлю тебя в психиатрическую больницу. Так что, если твоё поведение – последняя попытка убежать от ответственности и не вступать в брак с Верой, спешу огорчить, вскоре это обернётся против тебя.
– Мне тоже есть, чем Вас огорчить: я отправляюсь в Москву.
– В какую ещё Москву?! – переспросил Константин, ударив по краю стола указательным пальцем. – Белены объелся?
– Я хочу домой. И Вы меня не остановите.
– А как же Вера? Ты собираешься оставить её здесь?
– С ней ничего не случится, если она недельку-другую поспит одна, – тон Модеста был спокойным, словно он говорил о погоде за окном. – Пожалуйста, следите, чтобы она не забывала завтракать, и не выходила на террасу без верхней одежды.
– Бог мой, совсем ополоумел! – Константин Борисович опустился на стул.
– Я бы мог взять её с собой, но это рискованно, – сказал юноша для отвода глаз. Он знал, что дедушка не позволит тащить ему беременную девушку несколько дней по промёрзшей дороге. – Я надеюсь на Ваше понимание. Сейчас я там нужен больше, чем здесь.
– Тебе пришло письмо от сестры? Не скрывай, если случилось что-то серьёзное, я должен знать.
– Да, пришло, – ложь сорвалась с языка Модеста раньше, чем он успел что-то обдумать. И теперь ему не оставалось ничего, кроме импровизации: – Ей очень плохо. Она хочет, чтобы я вместе с ней сходил на могилу отца, надеется, что это облегчит её боль.
Константин Борисович задумчиво почесал переносицу. Слова внука прозвучали неубедительно, но от Беллы впрямь можно было ожидать чего угодно.
– Это очень благородно с твоей стороны. Но, зная Белочку, я почти уверен, что это – не последняя её просьба к тебе. Ей ещё неоднократно захочется почтить память родителей, она частенько будет жаловаться на отсутствие поддержки. Ты не сможешь постоянно разрываться между Москвой и Петербургом! Между женой, ребёнком и сёстрами! Я тогда тебе говорил и сейчас скажу: пусть они перебираются сюда; хотя бы на первый год, пока боль утраты не притупится. С поместьем ничего не случится, я отправлю туда кого-нибудь из своих людей.
– Белла очень упряма. Но я поговорю с ней об этом.
Модест перевёл дух. Всё оказалось проще, чем он думал. Даже без скандала обошлись.

***
На следующий день Модест стоял на крыльце со свёртком вещей в руках и дожидался приезда ямщика.
Он понимал, что поступал недостойно и не по-мужски. Бежал, точно крыса с тонущего корабля! Обманывал дедушку, не сделавшего ему ничего плохого. Приплетал сестру, которая сидела в больнице, как крот в норе, и не имела никакого отношения к происходящему. Оставлял Веру, и так страдающую от неопределённости в их отношениях. Как она плакала, когда он сказал, что уедет в Москву на две недели!
Но он ничего не мог с собой поделать. Его тоска и желание побыть в одиночестве и привести мысли в порядок достигли апогея. Юноше казалось, что по приезду домой он даже общаться ни с кем не будет, просто повалится на кровать и забудется сном.
– Боже, как низко я пал! – простонал несчастный, разглядывая свисающие с крыши сосульки. – Выпить бы. Но нельзя, совсем в животное превращусь.
Ему было стыдно за всё на свете. Даже за то, что сейчас на нём было надето пальто, которое стоило как хороший клавесин.
– Мам, пап, ну почему? – он посмотрел на небо. – Не справляемся мы здесь. Без вас…
– Боже мой, успела! – вдруг прозвучало сзади.
Модест повернул голову и почти не удивился, столкнувшись с Алёной. Разве она могла не попрощаться со своим единственным другом?
– Вы вправду уезжаете? – девушка подошла ближе. Она не успела надеть верхнюю одежду и в считанные секунды продрогла от холода. – Надолго?
– Ненадолго. Даже не знаю, к счастью или к сожалению, – буркнул Модест. Ему не хотелось никого видеть. И Алёну – в том числе.
– А может останетесь? Ваша невеста и дедушка глубоко опечалены таким решением.
– Не могу.
– Тогда, пожалуйста, возьмите это, – только сейчас Модест заметил, что подруга держала в руках ёмкость с зеленоватой жидкостью. – Это очень вкусный чай с мятой.
– Куда я его дену? – начал парень, но стушевался под взглядом чужих грустных глаз. – Хорошо, давай. В дороге выпью. Иди в дом, а то простудишься.
– Я буду ждать Вас. Ой, то есть, тебя, – Алёна улыбнулась впервые за утро.
– Не сомневаюсь.

***
Ева пожалела, что последовала совету Лёши, едва порог усадьбы переступила уже порядком захмелевшая толпа. Правда, сама Ева ни в чём не уступала визитёрам и приложилась к бутылке ещё в начале вечера. Сегодня ей пилось на удивление легко.
– Ох, как вас много! – протянула певица, наблюдая, как её друзья и знакомые друзей снимают верхние одежды, посмеиваясь и толкая друг друга локтями. – Идите за мной.
– Охренеть! А чей это дом? – первым делом спросил Георгий, который по такому случаю вылез из повидавших жизнь штанов и рубашки и надел приличный костюм. – Просто дворец! Ева, не хочешь объяснить? – звук падения его челюсти был слышен на всех трёх этажах.
– Что ты прицепился? – попадала голос Екатерина, увидев замешательство приятельницы. Ещё не хватало, чтобы из-за вопросов Полонского предстоящий сабантуй накрылся медным тазом! – Какая разница? Лучше бы порадовался! Не каждый день в таких апартаментах бываешь! – молодая женщина была не только разодета в пух и прах, но и накрашена, как сотня индейцев.
– Здесь живёт моя близкая подруга, – с расстановкой сказала Нева. – Сейчас она больнице, – ребята заулюлюкали, и певица мысленно обругала себя идиоткой. Как по-свински это прозвучало! – Но ничего серьёзного. Она разрешила мне приводить сюда своих друзей. Только очень прошу, ничего не разбейте, а то за всю жизнь не выплатите.
– Ой, как страшно! – крикнул кто-то.
– Проходите в мою комнату. Она вооон там, – девушка зазывающее махнула рукой.
Тимофей их не потревожит. А вот с Аней и Калерией могут быть проблемы. Сейчас девочки спали на третьем этаже, но кто знает, вдруг они проснутся и двинутся в гущу событий?
– И, пожалуйста, постарайтесь не шуметь. Этажом выше спят дети : моя дочь и сестра подруги, – напомнила Ева.
– Не шуметь? Ну это никуда не годится! – раздосадовано протянул мужчина в соломенной шляпе, которого звали Игорем.
– Посмотрите, какая красота! – завопил ещё один гость, подбежав к портрету грустной бледнокожей брюнетки. – Чья это работа?
– К картинам вообще не приближайся! – моментально отреагировала Нева. – Над ними работал ныне покойный отец Изабеллы, хозяйки усадьбы.
– Да ладно, я же ничего плохого не делаю! Ого, а тут статуэтка…
Ева потёрла глаза указательными пальцами. Почему-то ей стало физически нехорошо; то ли от алкоголя, то ли от положения, в котором она оказалась. Нет, если она продолжит так вести себя с гостями, на их дальнейшее расположение можно будет не рассчитывать!
– Чего вы замерли, сказано же, проходить в комнату! Я карты захватил, – разрядил обстановку Полонский. Это известие укрепило боевой настрой собравшихся. Они повалили в спальню. – Не обращай внимания, – продолжил мужчина, наклонившись к Еве. – Мы не дикари. Расслабься. Кстати, твой Лёшка обещал попозже подойти.
– Слава богу, – обрадовано выдохнула Нева, а затем быстро добавила: – В каком смысле «мой?» Мы просто друзья.
– Значит, за тобой можно поухаживать?
– Перестань!
Зайдя в комнату, девушка больно ударилась плечом о дверной косяк. Ребята уже разложили карты на полу и почали бутылку какого-то пойла, даже не посмотрев на закуски, на которые «королева вечера» потратила всё сегодняшнее утро.
– Играть на интерес – неинтересно! Поэтому предлагаю сыграть на желание! – поступило предложение от Оленьки, с которой у Евы в бурные молодые годы во время гастролей была весьма страстная связь. Вспомнив об этом, певица поморщилась.
– Ух ты, это книги Карамзина? – осведомился Георгий, подойдя к книжной полке.
Эти титанические труды Нева перенесла сюда в надежде, что чтение скрасит её тоску и одиночество. Когда солнце садилось, ей становилось очень грустно.
– Ты любишь читать?
– Я не такой пропащий и дремучий, как тебе могло показаться, – усмехнулся мужчина, протянув Еве стакан водки.
– Но я уже вино пила.
– Ну и что? За наше здоровье!
Обжигающая жидкость глухо скатилась в желудок. Ева фыркнула и схватила со стола кусочек выпечки. Буквы на обложке книги вдруг задвоились. Она приложила стакан ко лбу, его холод приятно обжёг кожу.
– Ева, присоединяйся к игре!
Не дожидаясь, пока её засосёт в дебри воспоминаний, Ева, словно неживая, опустилась на пол.
– А мы вот так! Тузом на короля! – захохотал Игорь, неловко задев ногой стоящий рядом стакан. Тот звякнул и покатился к дверям.
– Я же просила, аккуратнее! – прикрикнула Ева, но уже для вида. Её быстро охватил азарт. – Карты, карты мне дайте! – через несколько секунд она мучила картишки, пытаясь тасовать их так же ловко и красиво, как это делали в кабаках.
– Позабудь дни жизни сей, как о мне вздыхала! – прокуренным фальцетом запела Катя. – Выдь из памяти моей, коль неверна стала!
Гости так быстро «ушли в отрыв», что хозяйка вечера решила, что они сегодня уже у кого-то посидели, а к ней пришли лишь на продолжение банкета. К еде никто по-прежнему не притрагивался, зато алкоголь лился рекой. Вскоре рядом с кроватью образовалась лужа бледно-розовой рвоты.
Нева уже с трудом различала, кто пел, кто выкрикивал ругательства, а кто грозился станцевать на столе. Ей просто было весело и легко. Хотя нутром она понимала, что пьянела подозрительно быстро.
– А ты не жми меня к берёзе! И не трать свои труды! Ты не думай – я не дура! Вот поженимся – тады! – решила поупражняться в пении Оленька.
– Ева, ты проиграла! – постановил Игорь. – За тобой – одно желание.
– Поцеловаться с рядом сидящим! – улыбнулась Катя.
– Каждая игра заканчивается этим! – возмутилась Нева. – Мы все так однажды станем молочными братьями и сёстрами!
Алексей зашёл в комнату как раз вовремя, чтобы застать момент, когда двое молодых людей повздорили (видимо, решали какой из двусложных стихотворных размеров лучше: ямб или хорей) и рухнули на пол, чуть не повалив стол.
– Твою мать! Да тут дым стоит коромыслом! – присвистнул он.
– Да что вы делаете?! – взвизгнула Нева. Её красивые глаза уже с трудом на чём-то фокусировались. – Встаньте немедленно! Ребята, я не могу… Мне нужно на воздух.
– Сначала – желание! – напомнила Катя.
– Знаете, я…
Ева не договорила. Лицо Игоря оказалось совсем рядом, чужие пьяные глаза сверкнули, хмельные губы ткнулись в её рот. Она не до конца поняла, что произошло, но её руки приветливо легли на широкие плечи, а тело против воли охватила дрожь. Она не целовалась с мужчинами очень много лет. Последний раз это было ещё до Изабеллы, с одним из поклонников.
– Не, ну ничего себе! – казалось, единственное о чём сейчас жалела Катя, – это о невозможности запечатлеть исторический момент на фотоаппарат. – Нихрена себе! А как же твоя вечная муза?
– А муза всё… – развела руками сидящая слева дама. – Зачем нам какие-то музы?
Удивительно, но одно слово отрезвило Еву. Она оттолкнула Игоря, и тот немного пошатнулся; может, поддался ей, потому что она не могла быть сильнее спортивного мужчины, что выше её на целую голову. А затем отвесила ему оплеуху, звон от которой разнёсся по всем этажам.
– Так, мне это надоело. Вышли все отсюда!
– Что здесь творится? – вдруг раздался поблизости надтреснутый старческий голос.
В дверях стоял грузный пожилой мужчина. Его седые волосы доходили до плеч, что делало его похожим на викинга, но образ портили колючий шарф и застиранная одежда.
– Мы отдыхаем, – ответила Оленька, пытающаяся пить «через затяг», не выпуская из рук курительную трубку. – Присоединитесь?
– Нет, я лучше выйду, свежим воздухом подышу, – мысленно Тимофей обругал Еву на чём свет стоял. Надо же было Изабелле Владиславовне так ошибиться с выбором! – Вы только не разбейте ничего. И не сожгите.
– Куда Вы? Мы Вам мешаем?
Алексей, до этого будто находящийся в прострации, кинулся к подруге, пытаясь схватить её подмышки, но та уже сама поднялась, разгоняя руками табачный дым; брезгливо разглядела лужу рвоты, напоминающую абстрактную мазню начинающего художника, потёрла висок. Звуки пульсировали, казались очень надсадными – как на массовом празднике, чужие размалёванные лица и пёстрые наряды лезли в глаза.
– Боже, в каком ты виде! – цокнул языком Алексей, а затем вклинился взором в друзей. – Вы зачем её с пути сбиваете, идиоты? Вы можете делать что угодно! Хоть оргии устраивать! А у Евы есть любимый человек. И никого больше ей не надо!
Но присутствующие не обратили внимания на этот нравоучительный спич. Игорь был занят тем, что разрисовывал лицо своего приятеля найденными в углу масляными красками, Оленька с упоением рассказывала, что у неё однажды «была связь с тремя женщинами одновременно»; и Нева помолилась, чтобы она не попросила её подтвердить это.
– Сейчас же уберите за собой! И проваливайте!
– Ты чего такая злая? – наперебой возмутились гости.
– Почему вы себя так ведёте? Как больные! – певица быстро поняла, что погорячилась. Даже в больнице для душевнобольных, где лежала Белла, пациенты не были столь неадекватными. Для них её сравнение было бы оскорбительным. – Игорь, не трогай краски! Кто тебе позволял? Георгий! Ты что, ослеп? Ты пепел на ковёр сыпешь!
– А я в гостях! – последовал ответ, достойный пятилетнего ребёнка. – Чего ты ожидала, когда приглашала нас? Что мы сядем в кружок и будем читать стихи?
– А эту книгу я заберу себе на память! – выкрикнул какой-то парень. Заявление было встречено новым взрывом хохота.
В этот момент Ева поняла, что её усилия напрасны. Бороться с такой толпой, ещё когда ты едва стоишь на ногах, – это всё равно, что вычерпывать океан кружкой. Но что делать-то? Ждать, когда гости либо заскучают, либо заснут? Что она за человек, если позволила так осквернить родовую усадьбу своей возлюбленной?
– Если вы думаете, что я спущу это вам с рук, вы глубоко ошибаетесь! – в последний раз крикнула Ева, двинувшись к выходу из комнаты.
Сознание расщеплялось. Память воспроизводила отрывки воспоминаний.
– Суки… – пробормотала несчастная, попытавшись распахнуть двери.
– Ева, всё в порядке, слышишь? – на её плечи легли руки Алексея. – Они сейчас разойдутся, а я останусь, чтобы помочь тебе с уборкой.
– Не трогай меня! – дёрнулась Ева. Её лицо свело судорогой, по щеке скатилась слеза.
Оказавшись в затемнённом пустом коридоре, певица пожалела, что не захватила с собой успокоительные. У неё случился нервный тик. Голова упала на грудь, и женщина перестала сдерживать рыдания. Но истерика закончилась быстро. Видимо, чистый, непрокуренный воздух оказал столь благоприятное воздействие.
– Ну ничего, – Ева развернулась, высокий каблук подломился, и она едва не упала.
– Осторожнее… – выдохнул чужой голос над её ухом, а талию подхватили сильные руки.
– Георгий? – певица сдула с лица прядь волос и согнулась пополам от нового приступа тошноты.
Лицо мужчины было почти невозможно рассмотреть, но в его глазах отражался свет полной луны, что делало взгляд каким-то демоническим.
– Не уходи. Я хочу попросить прощения, – промурлыкал он, кончиками пальцев, словно пёрышком, проведя по её щеке и предплечью.
– Ладно…
– Они все идиоты. Как хорошо, что мы с тобой – не такие, – он провёл ладонью по едва ощутимому шву её платья на середине бедра. – Нам давно нужно было уединиться.
– Уединяться ты будешь со своими наркоманками в гримёрных.
Георгий засмеялся. Он ждал протеста Евы; причём, с нездоровым азартом. Нева отвернулась, намереваясь уйти обратно к ребятам, но крепкая рука прижала её к стене. И это было как прикосновение к оголённому проводу.
– Ты чего? – шестерёнки в голове у девушки не сходились. Она настолько отвыкла от мужчин и всего, что с ними связано, что сейчас её по рукам и ногам сковывало ощущение, что ей это снилось. Или происходило с кем-то другим. – Я спать хочу.
– Если я этого не сделаю, то сойду с ума, – проговорил Георгий охрипшим голосом.
Он был слишком силён. Еве некуда было деться от его рук и губ, когда он начал целовать её, как бы утверждая себя полновластным хозяином. Она затрепетала. Сердце из груди выскакивало, голова шла кругом от адреналина в крови.
Быстрыми движениями мужчина стал снимать с себя штаны. Он не забывал поглядывать на двери комнаты, но знал, что ребята были увлечены попойкой и друг другом. А даже если кто-то из них выйдет, то не осмелится им помешать.
– Я спать хочу, – простонала Ева, ощущая, как бретелька платья уже скользит по плечу.
Дрожащая ладонь раздвинула её бёдра. Она инстинктивно сжалась, но полудрёма вновь навалилась пологом. Полонский прикрыл глаза, уткнувшись носом в её шею:
– Ты пахнешь так. Чудесные духи. Только от этого можно потерять голову…
Дальнейшие слова Ева слышала отдалённо. Он вошёл резко, неприятно, и её пульс отдался битами в ушах. Еве осталось лишь упереться лопатками в прохладную стену. Толчки становились размереннее, монотоннее. Горячий шёпот приятно щекотал мочку уху. Георгий приподнял её ногу, и она едва не скатилась на пол.
Никто не расслышал скрип открывающихся дверей на первом этаже и последовавшие за им матерные ругательства…

***
– Спать, спать, срочно спать, – с такими словами Модест ввалился в коридор.
Пальцы его рук и ног онемели от холода, пальто отяжелело от хлопьев снега, в глазах чувствовалась жуткая резь, а живот сводило от голода. Но весь дискомфорт отошёл на задний план, едва он огляделся вокруг. Первая мысль – позвать отца; обнять, шутливо укорить за то, что не встречает. Наверное, он никогда не свыкнется с этой пустотой.
Однажды приятель Модеста – самый младший ребёнок в семье, появившийся на свет, когда матери было почти сорок лет – пожаловался Модесту на свою долю: дескать, не видел родителей молодыми, не имею возможность узнать их полностью, а главное – боюсь, что они уйдут, когда мне не будет и тридцати.
Модест грустно усмехнулся. Когда родился он, его родителям не было и двадцати пяти. Он так гордился ими: молодыми, красивыми, современными. Однажды они с отцом гуляли в центре города. Он убежал вперёд, папа бросился за ним, обещая «поймать и отдать в табор цыганам», а случайная прохожая укоризненно покачала головой: «Ай-ай-ай, как не стыдно убегать от старшего брата!» Этот случай Модест долго вспоминал с улыбкой. За счёт небольшой разницы в возрасте он не чувствовал пропасти между собой и родителями, всегда находил с ними общий язык.
И вот как получилось… Родителям того самого приятеля – уже больше пятидесяти пяти. Они живы и здоровы. А у него не осталось ни отца, ни матери. Волна грусти захлестнула парня. Но после он сравнил запах дома с ароматами кофе, табака и одеколона, витающими в усадьбе дедушки, и понял, что готов остаться здесь надолго.
И вдруг визитёра как обухом по голове ударили. Со второго этажа доносился разноголосый гомон! В его голове за долю секунды пронеслись догадки: Белла вернулась из больницы? Тимофей решил тряхнуть стариной? Ева поверила в себя? А вдруг всё гораздо хуже, и в дом проникли грабители?
– Эй! – позвал парень, ожидая, что сейчас ему ответит чужой басовитый голос, и он опрометью бросится к выходу. – Кто здесь?
К хохоту и повизгиванию прибавились частушки. Это придало юноше уверенности. Он снял обувь и пошёл к лестнице. Может, учитывая последние события, перспектива получить чем-нибудь тяжёленьким по темечку не так уж плоха?
– Да, Ева куролесит, – понял он, поднявшись на несколько ступенек. Запах табака, рябиновых настоек и сладковатых духов сопровождал певунью повсюду. – Каким я был идиотом, когда помирил их с Беллой после полутора лет разлуки! Почему сестра так за неё держится? Таких «подруг» можно за пять минут найти… Ничего, я ей устрою.
Модест не успел придумать, что именно он «устроит». В следующее мгновение из его лёгких вышибло воздух, а свёрток вещей выпал из рук. Он сделал несколько шагов назад и больно стукнулся затылком о подсвечник на стене.
Высокий и крепкий мужчина отшатнулся от девушки, попутно застегнув штаны. От девушки, в которой Модест узнал Еву! Даже с такого расстояния и в полутьме. Сама Ева одёрнула платье и опустилась на колени.
– Сам себе не верю! День и ночь тобой горю – сердцу лицемерю… – донеслось пение из комнаты.
Альберт стоял посреди коридора и безостановочно моргал, будто ожидая, что это поможет ему «развидеть» зрелище, после которого живые мёртвым позавидуют.
– «Она изменила Белке… изменила Белке… – мысль заметалась в его голове, как попавшая в силки пташка. – Пока та находилась в больнице».
А может, удивляться нечему? Ева всегда была яркой, компанейской, взбалмошной. Многие говорили, что у неё огромный послужной список любовников и любовниц. Да Модест и сам это знал. Но знакомство с Беллой изменило её в лучшую сторону. Модест верил в их любовь. И меньше всего ожидал такого удара.
Молодой человек двинулся к подруге, превозмогая дрожь в коленях. Он не знал, что переполняло его в первую очередь: ненависть, обида или отвращение.
– Ну здравствуй. Давно не виделись. Интересное у вас здесь мероприятие.
Нева узнала этот голос, но всё равно не смогла ответить ничего вразумительного. Когда всё закончилось, ей пуще прежнего захотелось спать.
– Подожди… Я сейчас встану. У меня… стены плывут…
– Да как ты могла?! – Модест был бы рад крикнуть, но горло словно сдавило тисками. – У меня просто нет слов!
– Я объясню… потом… – прошептала Ева и погрузилась в забытье.

***
Еву разбудил грохот в столовой. Она с трудом разлепила опухшие веки и удивилась, увидев, что лежит на диване в гостиной, а не, как обычно бывало после пьянок, на полу или крыльце. В её затылок словно вкручивали винт, руки предательски дрожали.
В следующую секунду девушку вывернуло наизнанку. Свесившись с кровати, она безостановочно блевала, думая, что сейчас потеряет сознание, но этого не случилось. Через минуту она откинулась на подушку, утерев рот подолом платья.
Осколки воспоминаний всплыли в голове неохотно. Завалилась пьяная толпа, разгромила комнату. (Надо проверить, не украли ли чего). Потом она на них кричала, просила не трогать книги и краски. Кажется, с кем-то целовалась. После захотела выйти на свежий воздух. Но не дошла, Полонский перехватил её в коридоре.
– Твою мать! – Ева подскочила и уткнулась лицом в ладони.
Нет, это был не сон. Лёгкий дискомфорт внизу живота и следы чего-то бледно-белого на платье – тому подтверждение.
Благодаря рассказам напарниц по сцене, Ева ассоциировала изнасилования с кровотечениями и адскими муками, после которых неделю с постели не встанешь. Ничего подобного она, слава богу, не испытывала. Но осадок от того, что у неё не спросили согласия на секс, остался. Она была слишком пьяной, чтобы сопротивляться и говорить что-то вразумительное.
– Вот говно!
Если бы о произошедшем не знал никто, кроме неё и Георгия, она бы не видела проблемы. Ну, случилось и случилось. Сдохнуть теперь, что ли? Другие на попойках вообще оргии устраивают и морды друг другу бьют. А они так, забылись немного. Но Модест! Он появился как раз вовремя, чтобы…
– Господи, что делать-то? – Нева кое-как поднялась на ноги и подошла к зеркалу, из которого на неё посмотрело лохматое нечто с огромными мешками под глазами. – Кошмар! Докатилась! Хотя какая разница? Не о том переживаю. Модест может всё рассказать Белле… – от этой мысли у неё потемнело в глазах и сжалось горло.
Как же стыдно и больно! Снежинка не простит измену – она слишком гордая и порядочная. А этот молодой дурак ещё приукрасит всё стократно.
А может, она себя накручивала? Модест – своенравный, но неглупый парень, которому не чуждо ничто человеческое. Разве он не поймёт, что своим рассказом сделает хуже всем: Еве, себе, и главное – Белочке, которая и так пребывает в тяжёлом состоянии?
Нева незаметно прошмыгнула из гостиной в ванную. Мыться ей пришлось в холодной воде, но так было даже лучше. Мочалка долго и ожесточённо тёрла предавшее её тело. Белила и румяна скрыли несовершенства кожи лица. Что последует дальше? С какими глазами ей прийти в столовую? Как себя вести?
Вернувшись в гостиную, девушка подтёрла лужу рвоты и убрала с глаз долой испорченное платье. Облачилась в найденный тут же халат Беллы, хотя он был ей маловат, а волосы из чувства протеста туго перевязала лентой. В доме было тихо. Вероятно, девочки ещё спали, а Модест, хоть и слышал шаги и шум воды, не спешил выходить из своего укрытия и встречаться с ней. Но, увы, рано или поздно это должно было произойти.
Двери столовой Ева открывала как ящик Пандоры. Модест сидел за столом и делал вид, что увлечён чтением газеты. Несмотря на влажные волосы и мятую одежду, он выглядел элегантным и уверенным в себе.
– Доброе утро, – Ева постаралась произнести это естественным голосом, хотя сюрреалистичность ситуации не укладывалась у неё в голове.
– Добрее не бывает, – непринуждённость Модеста резко контрастировала со скованностью его приятельницы. Взгляд серых глаз на мгновение задержался на халате: – Чего нацепила на себя?
– Да так, у Беллы одолжила. Попозже переоденусь. Как добрался? – Ева поймала себя на мысли, что смотрела на юношу как соскучившаяся мать на блудного сына.
– Нормально.
Краем глаза Ева заметила увесистый свёрток вещей в углу столовой. Модест тут до скончания времён жить собрался? Может, что-то случилось? С дедушкой не поладил? А как же Вера?
– Ты завтракал? Я сейчас что-нибудь приготовлю.
Модест скорчил гримасу. Какое ей дело, ел он или нет? Особенно сейчас, когда её будущее в этом доме было брошено на чашу весов?
– Нам надо поговорить.
– Давай потом, – Нева схватила заварочный чайник. Рука дрогнула, на столе образовалась лужица, и она поблагодарила всё на свете за возможность ненадолго отвернуться за салфетками.
– Нет, давай сейчас.
– Мне некогда разговаривать. Столько дел, столько дел, – Ева уже плохо осознавала, что бормотала. – У тебя болезненный вид… Дай, я проверю температуру, – она хотела положить ладонь на лоб дворянина, но тот отстранился:
– Хватит, а! Ты хоть осознаёшь, что натворила?!
– Я… Я всё объясню.
– Конечно! Это не то, о чём я подумал, верно? – на его лице за секунду промелькнуло столько эмоций, что выделить какую-то одну было просто невозможно. – Заплачь ещё, для полной убедительности.
– Не подначивай меня, – уже спокойнее ответила Ева. За эти годы Модест ни разу не видел её слёз. И не увидит. – Я понимаю, как это выглядело со стороны, но…
– Да живые мёртвым позавидуют после такого зрелища! – выкрикнул Модест фразу, когда-то услышанную от отца. – Как ты могла устроить притон в чужом доме?!
– Не кричи, девочек разбудишь. Я начну издалека. Ты знаешь, что я очень люблю Беллу…
– Любишь?! А где была твоя любовь, когда тебя натягивал этот алкоголик? Или твои чувства, как костёр: если не кинешь палку – погаснут?
– Ты совсем дурак?
– Боже мой… – юноша сжал кулаки до треска суставов. – Я никогда не отличался нравственностью. Но это… Я не представляю!
– Ради бога, дай мне договорить. День, когда Белла попала в больницу стал для меня переломным. Я начала сходить с ума от тоски и одиночества.
– Ну понятно, – лепет Евы всё больше напоминал Альберту типичные оправдания изменщиц: «Мне было грустно и одиноко!», «отношения утратили новизну!», «мне уделяли недостаточно внимания!»
– Все обязанности свалились на меня: в доме уберись, детей накорми, учителей встреть, Белле фрукты отнеси… И, конечно, денег заработай! Я металась между гримёрными, кухней и больницей. И успевала всё, кроме как поспать и поесть. Снова начала пить успокоительные… – прокрутив всё это в голове, Ева осознала, что действительно хотела разрыдаться. – Спроси кого угодно, все подтвердят, что я вела себя прилично! Нигде и ни с кем не была замечена!
– А потом случился порыв, да? – Модест натянул на лицо презрительную ухмылку.
– Не было никакого порыва! Но всё, что я делаю, казалось мне бесконечным сизифовым трудом. Девочки продолжали капризничать, Белле не становилось лучше…
– Ты мне зубы заговариваешь!
– А потом Белочка заявила, что хочет уйти в монастырь, потому что ей противен внешний мир. Я приняла это на свой счёт. И… Боже, как мне было паршиво! Доктор потребовал оплатить дальнейшее пребывание Беллы в больнице, но у меня не было таких денег.
– А мне написать? Свод законов не позволяет? Или мнимая гордость?
– Ни я, ни Белла не хотели брать деньги у тебя или Константина Борисовича…
– Какая ирония! Чужие деньги ты брать не захотела, зато с чужим мужчиной…
– Не продолжай! Я решила, что сама их заработаю. Но на это потребовалось бы много времени. Лёша посоветовал мне попросить в долг нужную сумму.
– Лёша? – брови дворянина изогнулись привычной дугой.
– Лёша – мой друг. У нас никогда ничего не было, – поспешно добавила Нева. Кошмарно! Она отчитывалась, с кем она спала, а с кем – нет. Перед человеком, что младше её на целую жизнь! – Он сказал, что Полонский – обеспеченный мужчина, – от одной фамилии в её рту почувствовался привкус желчи, а губы покрылись корочкой.
– Это тот…
– Да, тот, с которым ты меня видел! Но я не могла так сразу обратиться к нему с просьбой. Тем более, я накануне некрасиво себя с ним повела. Лёша предложил пригласить его и компанию к себе домой; задобрить, если можно так сказать…
– Всё, – Модест решительно стукнул указательным пальцем по столу. В его душу закралось отвращение. – Глупее ничего не слышал! Либо ты эту ересь сочинила прямо сейчас, либо…
– Я не думала, что всё так получится! Я не собиралась с ним спать!
– Стерва ты, и ничего более. Я вчера кое-как вытолкал отсюда твоих алкоголиков! С такими уродами водиться – себя не уважать. Но тебе не привыкать.
– Ты перегибаешь, – тихо, но твёрдо отсекла Ева. – Я не позволю тебе смешивать себя с грязью.
– У тебя нет никаких средств давления на меня, – не смутился юноша. – Бедная, несчастная! Чуть скупую мужскую слезу из меня не выдавила! Так тяжело тебе сиделось в чужом роскошном доме! Столько лет как сыр в масле каталась! Белла с тобой носилась как с писаной торбой: Евочка то хочет, Евочка это хочет. Столько подарков сделала тебе и Ане!
– А разве я мало сделала для Изабеллы? Благодаря мне о ней многие узнали…
– Узнали, как о ком? Как о подружке Евы Тайловой? Вот что я тебе скажу: образ чьей-то тени, вечный второй план – это самое ужасное, что может случиться с творческой, узнаваемой личностью. Чей-то несостоявшийся муж, чья-то бывшая возлюбленная, мать чьего-то ребёнка… Лучше никакой известности, чем такая. Белла – сама по себе очень одарённая. Она достойна гораздо большего.
– Я не согласна с тобой. Есть большая разница между «вечной музой» и, например, «той, кого такой-то артист бросил прямо накануне свадьбы».
– Можешь оправдываться сколько угодно. А самое забавное, что в глубине души ты сама понимаешь, что никогда не была достойна Изабеллы. Она – талантливая, утончённая, грациозная, сдержанная, думающая, неоспоримо красивая. Из интеллигентной семьи, чистокровная аристократка…
– Это правда, – кивнула Нева. – Белла совершенна.
– А ты – драная кошка. И твой удел – пошлость, безвкусица, ярмарочные балаганы, цыганские наряды и подозрительные компании. У тебя ни стати, ни породы, ни знаний.
Всё это звучало непростительно грубо. Но Ева даже ответить ничего не могла, лишь прожигала пространственно-временное полотно отрешённым взором.
– Я долго думал, что между вами общего. И только недавно понял. Вас обеих не приняло общество. Вот только Беллу – за красоту и одарённость, а тебя – уже сказал, за что. Ты всегда была ненужной; даже для своих родителей и приятелей из твоего первого музыкального коллектива.
– Прекрати! – Ева старалась казаться спокойной. И в её голосе впрямь не было гнева – лишь усталость. – Говоришь о породе и происхождении, а ведёшь себя как базарная торговка.
– Знаешь, о чём я жалею больше всего? О том, что тогда вновь привёз тебя в Москву! Посочувствовал на свою голову, поверил в твои терзания. Дурак жалостливый! Если бы не я, сестра бы от тебя, наконец, избавилась! И ладно, если бы ты была хорошим человеком, – так нет, ты чёрная внутри.
– И это говорит парень, который уже полчаса исходит на удобрения, рассказывая мне о моих же грехах и недостатках. Какой бы я ни была, Белла меня очень любит. А тебя это злит, потому что между вами с Верой нет таких чувств. В день вашего отъезда это было очень хорошо заметно. Ты никогда не будешь оставлять на её подушке розы, а она никогда не напишет твоё имя на зеркальной поверхности. Даже сейчас ты вернулся домой, потому что тебе тяжело находиться рядом с невестой. Ты не хочешь на ней жениться, – лицо Модеста вытянулось и побледнело. Ева поняла, что наступила на его больную мозоль, и это придало ей уверенности. – Но надо. Ведь она ждёт от тебя ребёнка. Ты надеешься, что отсидишься здесь, и что-то изменится, но напрасно.
– Что я и говорил. Стерва! – ухмыльнулся Модест и вышел из столовой.

***
Этот зимний день не имел ничего общего с небезызвестными «морозом и солнцем». Никаких пушистых снежинок, похожих на цветы, никакого лёгкого ветерка и позёмки. Даже дышалось не так свежо и углублённо, как обычно.
Метель заметала все тропинки, забиралась под пальто, дула в лицо, раздирала глаза. В такую погоду хороший хозяин собаку из дома не выпустит. Однако, Ева, дрожа и кутаясь в шаль, (дочь сказала, что она в ней «похожа на бабищу») добрела до больницы. Намерения у неё были серьёзные: она хотела забрать Белочку, невзирая на протесты оной.
Кому-то любовь приносила боль, кому-то – бесконечную радость, но ей это чувство подарило нечто большее – внутреннюю гармонию и равновесие. Хотя, казалось бы, какая гармония могла быть рядом с пигалицей, которая то разбивала посуду, то во время ссор задавала вопросы в извращённой, патологичной форме, и любой ответ на них был заранее обречён на провал, то устраивала сцены ревности? Но менялась беспрерывная лента событий, чередовались дни, месяцы, года, а Ева по-прежнему ощущала себя человеком лишь рядом со своей нежной феей.
Не успела девушка миновать коридор и дойти до палаты, как её перехватил уже знакомый ей доктор, взгляд которого не предвещал ничего хорошего.
– Ева Андреевна, добрый день. Очень хорошо, что вы пришли.
– Здравствуйте. И до свидания. Я ненадолго. Заберу Беллу и вернусь домой.
– Подождите, – мужчина сдвинул на нос очки в круглой оправе и обратил на визитёршу слегка расфокусированный взор. – Как? Вы даже не родственница. Да и потом, её состояние ещё оставляет желать лучшего…
– Оплачивать дальнейшее нахождение Изабеллы здесь никто не будет. А не разрешить мне забрать её Вы не можете, – Нева осознавала, что разговаривала так, будто у неё задержка в развитии, но ничего не могла с этим сделать. Мысли не сходились в единую картину. – У неё вообще никого, кроме меня, не осталось!
– Успокойтесь! – попросил доктор, отступив на пару шагов. Поведение визитёрши наталкивало на мысли о том, что ей самой требовалась помощь.
– За это время я показала себя ответственным человеком! – певица почувствовала, что находится в шаге от срыва, а этого нельзя было допустить. Её цель – вернуть Белочку, а не лечь в соседнюю палату. – Что не так? Я и сейчас в меру спокойна, не пьяна, не накурена. Можете проверить мои карманы, если считаете нужным.
– Зачем? Я не подозреваю Вас ни в чём таком.
– Я подпишу всё, что требуется. А если Вы не пойдёте мне навстречу, я обращусь к жандармам. Не думаю, что Вы этого хотите.
Не дожидаясь ответа, она пошла дальше и вскоре влетела в светлую палату.
Белла сидела на кровати, накинув на плечи одеяло – сегодня её знобило. На ногах у неё были шерстяные носки, тонкая рука что-то быстро писала на альбомном листе. Ева замерла на месте. В её голове вспыли недавние слова Модеста. Со своими сомнительными друзьями она впрямь смотрелась хорошо: словно они – герои одной сказки или пьесы. А рядом с этой прелестницей выглядела как оскорбление: неуместно, пошло, сюрреалистично. Как матерные слова, вставленные в старинный романс.
– Евочка… – Изабелла улыбнулась. И сердце Невы стремительно рухнуло вниз, чтобы через мгновение застучать в горле. – Наконец-то!
– Солнышко, – Ева двинулась к ней. И, пока не решаясь что-то предпринять, просто села рядом.
Сначала Белла сконфуженно смотрела на свои (такие крохотные!) ладони. А потом девушки синхронно подняли глаза друг на друга. В голове у Евы пронеслись отрывки последних дней. Поверх веснушек на щеках лёг густой румянец.
Желая забыться и утолить пережитую боль, Нева приникла к припухлым, возмутительно очаровательным губам. Изабелла широко распахнула глаза. Она не осознала, в какой момент они стали так близки. Почему Ева нависла над ней, вдавив её в жёсткий матрас, а она лишь уцепилась за её талию, почувствовав странное томление во всём теле.
– Ну не здесь… Не надо…
Ева спустилась поцелуями к чужой шее. Руки поползли вверх, сжали атласные плечи и неокрепшую грудь, а затем остановились на бёдрах. Она видела, что Белочка боялась, но одновременно наслаждалась происходящим.
Однако, Изабелла неожиданно дёрнулась и накинула на себя одеяло. Она хотела продолжения, но сейчас это желание казалось ей каким-то неправильным, очень грязным. Вряд ли она когда-нибудь полностью восстановится после всего пережитого. Ей было просто не под силу забыться.
– Ну что ты, глупышка? – бархатно, обволакивающе промурлыкала Нева. – Не подумай, я пришла не за этим. Я забираю тебя домой.
– Что? – дворянка отбросила одеяло. Чёрные крылышки её ресниц умильно дрогнули. – Как? Кто тебе позволит?
– Спроси иначе: кто мне запретит?
– Это из-за денег, да? – Белла не знала, что именно оказало такое воздействие, но ей захотелось кричать от своей ничтожности. Чёртова душевнобольная дармоедка!
– Нет. Просто… – Ева замолчала. Не говорить же: «Просто что я так хочу!» Возлюбленная уже упрекала её в эгоизме. – Так будет лучше.
– Ева, мы… Мы что-то не то делаем, – только и могла пробормотать Белла. – Я ведь тебе говорила… Я здесь начала писать книгу о своём отце… Вот, посмотри! – она кивнула на исписанный бумажный лист.
– И прекрасно! Продолжишь работу в своей комнате, она тебя ждёт. Что ты так дрожишь, маленькая? Ты же знаешь, что я тебя очень люблю? Моя несравненная красавица!
– Да перестань, – Белочка покраснела так, что, казалось, об её кожу было можно было обжечься.
– Ты ещё не представляешь, какие подарки ждут тебя дома!
Барышня попыталась возразить, но она провела в больнице достаточно времени, чтобы ослабнуть. А сейчас и вовсе казалась себе вымотанной донельзя. Бедняжка прилегла на подушку. Будь, что будет.

***
– Вот, садись. Подожди, надо одеяло взбить. Это ещё что? – Ева скинула с кровати фигурку зайца. – Сколько раз повторяла Калерии: «Не бросай игрушки где попало!» Нет же… Тебя тошнит?
– Нет, всё нормально. Я сейчас лягу спать, – пробормотала Белла.
– Какого хрена ты наделала?! – исполинским тоном вопросил стоящий в дверях Модест. Увиденное не укладывалось у него в голове, не поддавалось никакой логике.
Ещё десять минут назад он сидел в столовой и прикладывался к бутылке. Сначала думал выпить немного – просто чтобы поднялось настроение и появилось желание с кем-то пообщаться. Но что-то пошло не так, и вот уже нарушилась координация движений, речь стала невнятной, а природная конфликтность норовила вырваться наружу.
И вдруг Ева притащила из больницы Беллу, на которую было невозможно смотреть: ослабевшую, истощённую, бледную – обнять и плакать. Да по какому праву?! Кем она себя возомнила?!
– Ты вообще ничего не соображаешь?! История отца ничему не научила?! – последнюю фразу юноша выкрикнул на столь высокой ноте, что сам испугался.
– Иди за дверь и разоряйся там сколько угодно! Белочка, приподнимись, подушку поправлю.
– Она не долечилась! – Модест размашисто провёл пятерней по подбородку. – Как у тебя хватило наглости?! Даже со мной не посоветовалась! В сотый раз повторю, ты слишком много на себя берёшь! Тебя здесь вообще не должно быть!
– Да ты сам не лучше!
– Может, ты её хотя бы одеялом укроешь? Не видишь, у неё лихорадка!
– Ребята, пожалуйста! – взмолилась Белочка. Она ожидала чего угодно, но не такого представления. Что между этими двумя произошло? Последние несколько лет они отлично ладили. А теперь были готовы друг друга со свету сжить. – У меня нет лихорадки. Зато голова от ваших криков разболелась!
В этот момент она выглядела такой несчастной, что и Модест, и Нева почувствовали себя самыми ужасными людьми на свете.
– Ты что, моя хорошая? – Ева нацепила на лицо милую, но насквозь фальшивую улыбочку. – Это мы так, несерьёзно. Мы, можно сказать, породнились. Живём очень дружно.
Модест сделал вид, что обнял спорщицу за плечо, и незаметно этой же рукой скрутил кукиш. Эту стерву он был готов в любое время суток приветствовать фразой «добрый вечер!» Ибо при виде неё у него в глазах темнело.
– Да, дружно. До тех пор, пока я не надумаю рассказать, чем ты тут занималась.
– Замолчи!
– О чём ты? – встрепенулась Белла, устремив на брата испуганный взор. Модесту показалось, что на него уставились две серебряные пуговки.
– Не слушай, он сам не ведает, что болтает! – всполошилась Нева. – Всё хорошо. Я буду о тебе заботиться…
– А ты уверена, что сможешь? У тебя самой расстройств – вагон и маленькая тележка! Тебя давно пора определить в обшарпанные стены богоугодного заведения!
– Прекрати так разговаривать с Евой! – отрапортовала Белочка. – Если кому-то её и судить, то не тебе, заслуженному алкоголику империи! Как тебя только дедушка терпит?
– Вот-вот! – охотно поддержала избранницу Ева. – В Петербурге всем надоел, теперь сюда приехал, нас жизни учить. Хорошо, что Владислав Константинович этого не видит.
– Да ты! Ты! – пальцы парня сжались в бессильной злобе, губы подобрались. – Тебе даже до собственной дочери дела нет!
– Зачем ты лжёшь?! – Белла попыталась встать на ноги, но у неё резко повысилось давление, отчего она была вынуждена притихнуть.
– Мнение человека, который даже сейчас напичкан лекарствами, а неделю назад видел знаки в небе, меня точно не интересует!
На несколько секунд воцарилось молчание, прерываемое хрустом пальцев и покашливаниями.
– Да уж, ребята, – наконец вздохнула Ева. – Вот это у нас компания.

***
Белла стояла у окна и наблюдала за снежинками, что попадали в бледно-жёлтый свет полной луны и становились похожими на крошечные кристаллики, которые бросала в небо невидимая Чаровница. Потом подошла к столу, зажгла ещё одну свечу, достала дневник.

«Дорогой папа, так получилось, что Ева забрала меня из больницы. Я пока просто ничего не понимаю. И мне очень страшно. Как себя вести? Что делать? Просидела без движения пару часов. Хочу пообщаться с Калерией, но я пока даже разговариваю как-то невнятно.
Тимофей очень обрадовался моему появлению. Модест тоже здесь – кажется, у него что-то произошло с Верой. Может, он не хочет на ней жениться.
Но у меня ощущение, что они все что-то от меня скрывают; что-то очень нехорошее. Я не могу озвучить свои опасения, потому что догадываюсь, как это будет выглядеть со стороны. Они подумают, что всему виною моя болезнь. Но меня просто разрывает от дурного предчувствия и догадок. Как хорошо, что хоть с тобой я могу поделиться.
Очень не хватает тебя, пап. Дома так пусто. Если мне не станет легче в течение недели, я попрошусь обратно в больницу. Я начала писать книгу… О тебе и маме. Сегодня хотела сходить на кладбище, но было уже поздно, да и вряд ли я бы дошла на своих ногах – ещё слишком слаба. Ты уж прости меня».

Девушке вдруг стало холодно и страшно. Возможно, дело было в пляшущей тени на стене, что отбрасывало пламя свечи. А возможно – в шуме метели. На ветке старого дерева сидел одинокий воробушек, и он был словно олицетворением чего-то тёплого и живого в этой холодной круговерти. Очень хотелось впустить его в комнату погреться.
По инициативе Беллы Ева спала отдельно. Впрочем, последняя была только «за». Лежать рядом с белокурой прелестницей ей было слишком тяжело: она обнимала, но не отдавалась. А так – хоть в кои-то веки выспится.
– Я так окончательно сойду с ума. Ещё и в одиночестве, – прошептала Изабелла.
А потом закрыла дневник, закуталась в одеяло и пошла к выходу из комнаты. Головная боль и тошнота вернулись, губы задрожали, но слёз не было. Наверное, всё выплакала.
Путь до комнаты Евы показался Белле вечностью. Достигнув цели, она дёрнула дверную ручку.
Ева не спала. Сидела на кровати, держа в руках нотный стан, и ела леденцы.
– Зачем же ты встала? – вместо приветствия спросила Нева. – Так никогда в себя не придёшь. Аккуратнее, вот, садись. Из окна не дует?
– Я тебя не отвлекла? – спросила Изабелла, сделав глоток остывшего чая из стоящей на прикроватной тумбочке кружки. – Мне стало страшно в одиночестве.
– О чём ты говоришь? – Ева приобняла её съеденные полутьмой плечи. – Извини, что я на тебя так набросилась. Ну, в больнице.
– Ничего страшного. Это же ты, а не кто-то другой.
– А мне всё можно?
Белочка не ответила, лишь улыбнулась. Ева ещё раз пробежалась глазами по комнате – не осталось ли где следов недавней пьянки? Она так тщательно тут всё мыла, что с коленей до сих пор не сошли синяки.
– К чёрту, – еле слышно пробормотала молодая женщина. – Буду сидеть здесь безвылазно. Пока история не забудется.
– Что? – Белла заинтересованно приподняла кукольный подбородок.
– Ничего, это я о своём. Помнишь, как ты однажды сломала каблуки на всех моих туфлях? Чтобы я не казалась тебе такой высокой.
– Ой. Мне тогда едва исполнилось шестнадцать. И я очень переживала из-за своего роста.
– Когда ребята из моего коллектива увидели дорогое кольцо на моём пальце, они решили, что я завела себе старого деда, который меня обеспечивает.
– Но ты пошла дальше и завела себе малолетнюю дурёху, – Изабелла тихонько рассмеялась. – Твои ребята поняли, что я с тобой по такой незначительной детали, как шнуровка корсета. Раньше он у меня был зашнурован кое-как. А ты сделала из этих верёвочек отдельный вид искусства.
– Не дурёху. Джульетту…
– Ты же знаешь, что я не люблю, когда меня с кем-то сравнивают, – Белочка вдруг надулась, точно мышь на крупу. – Даже с известными литературными героями!
– Хорошо, прости, – улыбнулась Ева, наблюдая, как это недоразумение умилительно светит покрасневшими щёчками. – Я и сама знаю, что ты такая одна. Знаешь, я даже помню, как впервые завязала на тебе эту удавку, – певица поморщилась. Она до сих пор не понимала, зачем Снежинке корсеты. С её-то фигурой! – Тогда ты сказала, что наряжаешься для меня, а я ответила, что мне больше нравится, когда на тебе ничего нет.
Сердце Белочки учащённо забилось, а ладони, несмотря на холод помещения, вспотели. Она в упор посмотрела на свою первую и единственную женщину. Внутренний механизм дал сбой. В районе солнечного сплетения что-то беспокойно заворочалось, задёргалось и заныло.
– Ты такая маленькая. Но в тебе умещается столько тепла и света. Удивительно! Я больше жизни тебя люблю. Да что там, я бы умерла за тебя.
Изабелла предпочла бы навсегда остаться музой, которая всегда парила бы где-то неподалёку, смялась и хлопала чёрными ресницами. Без которой Ева не могла бы ничего написать или напеть. Тогда бы она была уверена, что это в первую очередь – любовь творца к Эвтерпе: что-то почти мифическое, неуловимое. И главное – не такое надрывное. Она боялась сильных чувств. Все знали и видели, как закончилась история её родителей.
– Не говори так! – Белла всхлипнула и от бессилия ударила кулачками по плечам Шахерезады. – Замолчи! Ради бога! Я не допущу этого! Слышишь?!
– Успокойся, – Ева перехватила её руки и прижала к себе. – Ты напугана… Но я здесь. И всегда буду здесь. А вот ты хочешь меня оставить. Говоришь о каком-то монастыре, – она усмехнулась. Впустить эту принцессу в женский монастырь – всё равно что впустить козла в огород.
– Я просто запуталась, – Белочка вклинилась в неё испытующим взором иконописных глаз.
– Знаешь, некоторые говорят, что трепетные ласки приедаются, – пахнущие табаком пальцы Евы залезли под чужую ночную рубашку и мягко проехались по рёбрам. – Но я считаю, что приедаются всякие остолопы, не способные на нежность к любимой женщине.
– Сделай первый шаг, – Изабелла заёрзала на простыне, но уже не от дискомфорта. Скорее от нетерпения. – Я не буду сопротивляться.
– Я уже несколько раз сказала это, – сначала Ева не поверила услышанному. А потом её губы подёрнулись коварно-довольной улыбкой. Движения ловких рук ускорились, повторяя изгибы чужой талии и бёдер. – А ты отмалчиваешься.
– Я? Что… – челюсть Беллы будто онемела, язык стал неповоротливым. А ведь Ева ещё даже ничего не сделала! Просто она слишком долго она не ощущала пьянящей близости. И теперь беззастенчиво льнула к длинным пальцам и тёплым ладоням.
– Да. Ты знаешь, что я хочу услышать, – мурлыкающий голос разлился по венам аристократки горячим воском, терпким вином. Белла почувствовала, как мягкие губы целуют обратную сторону её шеи, чуть пониже линии роста волос, задрожала и выгнулась навстречу. – Те самые слова… Иначе я прекращу.
– Но я ведь… – мысли превратились в вязкий кисель, но девушка смогла вспомнить, что сказала о своей любви в больнице. Этого недостаточно?
Свободной рукой Ева попыталась снять с себя платье, но сделать это оказалось не так-то просто. От тихих стонов Белочки можно было подвинуться рассудком; в них было что-то очень личное, неподдельное, милое. Не то, что крики на весь дом!
– Давай, я помогу, – Белла повернулась и вцепилась в рукава чужой одежды. Но её рот оказался тут же запечатан поцелуем; требовательным, властным, но не переходящим границы.
– Я жду… – губы Евы переместились на чужие предплечья. И в этом было столько неги, бархата, шёлка, что слёзы не заставили себя ждать.
– Я люблю тебя! – выкрикнула Изабелла громче положенного и закусила губы. – Очень люблю, – продолжила она уже тише. – Очень… Но пообещай, что…
– Обещаю, – выдохнула Ева. Она сама не знала, почему для неё было так важно оказалось услышать это в сотый раз. Но после прошедших отвратных дней сейчас ей под кожу будто что-то тёплое налили. – У нас всё будет хорошо.

***
– Когда я в детстве мечтал, чтобы у меня было много девушек, я не совсем это имел в виду, – сказал Модест и добродушным взором окинул сидящую напротив компанию. Изабелла прижимала к себе сонную Калерию, Анюта ковыряла вилкой салат. Но его улыбка сменилась гримасой, когда очередь дошла до Евы. Та сидела, закинув ногу на ногу, и курила так много, что в столовой дым стеной стоял. – Отец не любил, когда в доме чадили табаком, – напомнил юноша, сдерживаясь из последних сил.
– Он бы меня простил, – невозмутимо ответила Нева.
Настроение у неё было превосходное. И по такому случаю она спела три песни на ломаном иностранном языке, попросила Беллу нарисовать на её плечах цветы и замесила тесто для оладий, в которое теперь нагло сыпала пепел.
– Ну ты и охренела, – процедил Модест. Он бы употребил словцо покрепче, но помнил о присутствии детей. – Что это за безвкусица висит над шкафчиками?
– А что не так? – уточнила Нева, мельком взглянув на вышитые крестиком небольшие яркие картинки. – По-моему, очень мило.
– Эта цыганщина абсолютно не вписывается в здешний интерьер. Не путай родовую старинную усадьбу со своими кабаками и притонами.
– Модест, ради бога! – не выдержала Белла. Она уже несколько раз пожалела, что брат вернулся домой. С ним никогда ничего не бывало ладно и складно. – Из-за такого пустяка ссориться! Висят картинки, ну и что? Пусть дальше висят! На твоём месте, я бы поблагодарила Евочку. Без неё бы тут было совсем мрачно.
– Благодарю Евочку. Чтоб её пополам разорвало, стерву такую!
– Да что с тобой?
Но Нева не смутилась. Напротив, залилась звонким смехом.
– Ребята, давайте-ка мы с вами на обед приготовим яичницу, – предложила она спустя минуту. – Сейчас многие считают это блюдо нездоровой пищей. Но раньше все на завтрак ели яйца. А в Европе семнадцатый век вообще назывался куриным.
– Я на завтрак салат не хотела, – буркнула Аня, понуро посмотрев в свою тарелку.
– Завтра будет каша. Готовить каждому отдельно я не собираюсь, – Ева с любовью взглянула на дочь. Какая она взрослая! И причёска красивая, и платье аккуратное, и украшения подобраны со вкусом. Этакая девочка-куколка.
– Я и ем салат. Куда деваться-то? Но хочу картошечку.
– Модест, прости, что спрашиваю, но от Константина Борисовича писем не было? – прервала перепалку Изабелла.
– Молчит как рыба, – мысленно Модест помолился, чтобы так было и дальше.
Он был согласен даже на общество этой дымящей как паровоз попрыгуньи, лишь бы вновь не оказываться рядом с проблемами и ответственностью, которую на него пытались повесить. Хотя периодически ловил себя на мысли, что скучал и по дедушке, и по Вере, и по Алёне. Интересно, как там последняя? Освоилась?
– А почему ты не взял с собой Веру?
– По-моему, это не самая удачная тема для разговора за столом, – огрызнулся юноша, но тут же стушевался. То, что сестра начала проявлять хоть какой-то интерес к происходящему и задавать вопросы, – это уже очень хорошо. – Она ведь беременна. Кто знает, как она перенесла бы дорогу.
– В том-то и дело, что беременна. А если ей станет плохо? А тебя не будет рядом!
– А я что, нянька? Или бабка-повитуха? Какой от меня прок? Станет плохо – пошлют за доктором.
– А вы дату свадьбы назначили? Я тоже хочу приехать. Но только с Евой.
– И ты туда же? – вопрос был задан без злости или упрека, но произвёл неоднозначный эффект.
– Белла, не нужно… – Нева накрыла руку возлюбленной своей ладонью. – Думаю, Модест ещё не разобрался в своих чувствах к невесте.
В воздухе повисло такое напряжение, что тарелки на столе едва не треснули.
– Зато ты во всём разобралась, – буркнул парень. – Одну любишь, с другим спишь.
Ева вцепилась в столешницу. Белочка затряслась, словно её ударили, а потом посмотрела на брата, видимо, попытавшись расколоть его, как на допросе.
– Что ты несёшь?! – наконец процедила певица.
– О чём он? – кое-как уточнила Белочка.
– Да пошутил я, расслабьтесь, – Модест откинулся на спину стула и нацепил на лицо дурацкую улыбку. – Прямо ничего сказать нельзя! Белла, это ты в дедушкину породу такая тугодумная.
– Ну и что это за шутки? – за долю секунды в голове у Белочки пронеслись самые мерзкие варианты развития событий. – Нарочно не придумаешь!
– Да его просто раздражает, что мы счастливы, а он – нет! Зависть треплет! – Ева едва сдерживалась, чтобы не вцепиться в лицо этому идиоту, как дикая кошка.
– Треплет, да. Никого у неё нет, Белка. Кто ещё с такой дурой будет?
– Да ну вас, – немного успокоившись, Изабелла принялась вставать из-за стола. – Мне пора принимать успокоительные. Калерия, пересядь… Ой, какая ты тяжёлая.
– Тебя проводить? – заботливо спросила Ева.
– Не нужно. Я пока не разучилась ходить.
– Я тоже пойду, – спохватилась Аня. – Меня сегодня в гости пригласили.
– Кто пригласил? Не рановато тебе по гостям ходить? – нахмурилась мама. – И когда ты успела глаза накрасить?
– Мам, я давно их крашу.
– Ладно. Оставь тарелку, я попозже уберу.
На самом деле, Еве самой хотелось, чтобы дочь ушла. Теперь в столовой осталась только Калерия, присутствие которой не помешало ей отвесить Модесту подзатыльник.
– Ты что делаешь?! – спросила Нева, когда юноша потёр пострадавший затылок, а Лерочка разразилась смехом. – Совсем язык без костей!
– Я просто сказал правду.
– Но ведь так нельзя! Белла может такого себе придумать! Например, что у нас с тобой роман!
– О романе со мной тебе только мечтать, – фыркнул дворянин, а затем бросил неожиданно и нетерпеливо: – Хочу позолоченные запонки.
– Будь у меня с тобой роман, я бы утопилась. Калерия, зайка, иди к сестре, – сквозь зубы процедила девушка.
Калерия насупилась, но послушно слезла со стула и засеменила из столовой.
– Какие запонки? – продолжила Ева, едва девочка скрылась из виду. – Ты собрался меня запугивать?
– А почему бы тебе не сделать подарок другу? Что с тебя упадёт? Ты видела, в чём я в последнее время хожу? Как одеваюсь? Хуже пугала!
– Да всем бы так одеваться, как ты! Возможно, я бы сделала тебе подарок. Если бы ты попросил об этом в другом тоне. Но точно не позолоченные запонки, – это было сказано для отвода глаз. Ева прекрасно знала, что и на рубашку бы не потратилась. – Давай не будем портить друг другу настроение и пойдём к Белле.

***
Алёна не могла понять, что с ней происходило. Всю свою сознательную жизнь она никогда не говорила и даже не думала плохо о других людях; тем более, если они ей никак не навредили. «Это не моё дело», «я не вправе судить», «я сама не идеальна», – к таким фразам она прибегала, когда думала отступить от принципов.
Однако сегодня девушка складывала в шкаф постиранные и отглаженные вещи Веры бог-знает-как-её-там-по-отчеству, кажется, Павловны, и не могла сдерживать едкие комментарии.
– Вот это что… – прошептала она, взяв в руки платье с накрахмаленной юбкой. – Удивительно, как оно на неё налезло. С такой-то фигурой… Господи, о чём я! – крестьянка воровато огляделась вокруг: не услышал ли кто? – Она беременна! Хотя и что с этого? Плечи и бёдра у неё, видно, всегда были широкими. Её бы в поле. Или на берег реки. Или статую пастушки с неё лепить.
Интересно, что ухоженный, изящный молодой человек, каждое движение которого кричало об аристократическом происхождении, нашёл в этой дородной даме? Она и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдёт; если, конечно, с такой комплекцией протиснется в дверной проём.
– Не смотрятся они вместе! Хоть она и дворянка, а что толку? Разве это главное? Вроде бы образованная, а поговорить с ней не о чем. Модеста уже неделю дома нет, а она палец о палец не ударила! Хоть бы с Константином Борисовичем поговорила, может, ему помощь какая нужна. Хотя господин тоже хорош! До сих пор письмо внуку не отправил. – Алёна сложила вчетверо чужой хрустящий от чистоты сарафан: – Бог ты мой! И куда она в нём пойдёт? С нашей-то погодой! На моря, что ли, собралась? Конечно, жених-то богатый. Не будь его – искала бы себе старого пня, который бы её развлечения оплачивал!
Ещё через минуту Алёна уткнулась в сгиб локтя и всхлипнула. Отвратительно! Откуда в ней такая желчь и чёрная зависть? Причём, не к вещам или деньгам. А… Бог знает к чему! У Веры Павловны судьба – врагу не пожелаешь. С родственниками, как Алёна поняла из ненароком услышанных сплетен, она не общалась, отношения с женихом оставляли желать лучшего. А тут ещё какая-то приживалка её исподтишка грязью поливала!
– Надо прекратить, – прокрутив это в голове, Алёна начала складывать одежду Веры с осторожностью, граничащей с благоговением. – Иначе я превращусь в одну из тех, от кого всегда хотела держаться подальше. Неужто дело в Модесте Владиславовиче? Чепуха!
Их ведь ничего не связывало. Поболтали несколько раз, только и всего. И он уже успел показать себя с не самой лучшей стороны!
Все молодые люди, с которыми доводилось общаться Алёне, были простыми, милыми и располагающими к себе. Но этот блондин разительно выделялся на их фоне. Даже Константин Борисович неоднократно намекал, что его внук – дамский угодник почти мирового масштаба.
– Да все его подруги в усадьбе не поместятся! – неожиданно зло изрекла прислужница. – И в Москву он, наверное, не просто так уехал. А я ещё отвар ему принесла! Хорошо, пирожков в дорогу не напекла. Дура! Одному богу известно, что он себе придумал! – закончив с одеждой, девушка в последний раз перевела дыхание и стряхнула с себя непрошеную грусть: – Вот приедет, а я с ним и не заговорю! Мне такие друзья не нужны. Лучше с Верой Павловной буду общаться. Она хотя бы приличный человек!

***
– Да иди куда хочешь, конечно, – Белла демонстративно отвернулась к стене. Её глаза зачесались от подступивших слёз. – Но я не могу понять, почему ты не берёшь меня с собой!
– Что же тут непонятного? – Ева осторожно погладила выглядывающее из-под одеяла хрупкое плечико. – Ты ещё слишком слаба. Зачем тебе волноваться?
– Скажи честно, ты меня стесняешься?
– Вот опять твой излюбленный приём! – Нева закатила глаза. Она словно жила в двух параллельных вселенных: в одной из них Снежинка – замечательная, милая девочка, а в другой – манипуляторша, провокаторша и злыдня. – Переиначиваешь мои слова по-своему!
Два дня назад Еве пришло приглашение на мероприятие, на котором будут люди из высшего света, а не только алкоголики и независимые музыканты. Поэтому она и согласилась – была огромная вероятность, что всё пройдёт без инцидентов. Но брать туда Белочку было бы опрометчиво. Вдруг заявится какая-нибудь Катя и сболтнёт лишнего? В конце концов, вдруг Белле просто-напросто станет плохо?
– Хорошо, извини, – Изабелла села на кровати, обняв колени. День только начался, а она уже извелась! – Но я ничего не могу с собой поделать! Когда ты где-то там, я постоянно представляю тебя с другими женщинами и мужчинами.
– И что же в твоих фантазиях эти мужчины и женщины со мной делают? – Нева едва сдержала усмешку. В первые несколько лет ревность избранницы ей льстила, но сейчас – смущала и доводила до белого каления.
– Ничего такого. Просто танцуют… рядом, – Белла выразительной паузой рассекла последнее слово. – Общаются, обнимают тебя, соблазняют.
– Мне казалось, мы обо всём поговорили в прошлый раз.
– Прости, – Белочка была вынуждена признать поражение.
– Я одного не могу понять: почему? Я ведь не даю тебе повода сомневаться в себе. Я всегда обо всём тебе рассказываю.
– Вот именно, что обо всём! Даже о том, как тебе на шею прыгают поклонницы!
– Да это просто взбалмошные девочки! Я живу на их деньги! Если бы не они, меня бы никуда не приглашали!
– А зачем ты с ними обнимаешься?! – Белла осмотрелась вокруг. В комнате было достаточно предметов, которые она бы с радостью примерила на голову возлюбленной.
– А что в этом плохого?! Так делают все артисты!
– Мне так хочется тебя чем-нибудь стукнуть!
– Хорошо! Если тебе от этого станет легче, можешь меня ударить.
– Не буду, – всхлипнула Белочка и вновь отвернулась к стене.
– Маленькая… – Ева расслабленно улыбнулась и крепко обняла возлюбленную. – Глупенькая. Ну что за прелесть? Хорошо. Если хочешь, можешь пойти со мной. Нет, не так. Я официально приглашаю тебя сопровождать меня на это знаменательное мероприятие!
– Я подумаю, – буркнула Белла, ещё стараясь придерживаться образа барышни не в духе.
– Ещё совсем рано. Поспи, а я пойду, решу с Калерией несколько примеров на вычитание.
Нева с улыбкой посмотрела на лежащие на столе два сердечка из солёного теста. Они успели затвердеть и были выкрашены в розовый и тёмно-зелёный цвета. Первое Калерия подарила старшей сестре, потому что нежно любила её. А второе – Еве, потому что она «самая весёлая и сильная».
– Что-то у нас ничего вкусного не осталось, – напоследок изрекла певица. Сборная столовой по тарелкам опять переехала в спальню. На одном блюдце лежали ягоды, которые за ночь успели заплесневеть.
Девушка взяла посуду и вышла из комнаты. Больше всего на свете ей не хотелось наткнуться на Модеста. Но судьба не оказалась к ней благосклонной. Юноша уже сидел в столовой, уронив голову на столешницу. Нева поняла, что он снова не выспался.
– Ой, кого я вижу! – фыркнул Модест.
– И тебе доброе утро.
– Откуда у вас в комнате столько грязной посуды? А ещё девушки! Хуже поросят!
– Умоляю, не порти мне настроение.
– Хорошо, что мы столкнулись вот так, без посторонних глаз.
– Что ты имеешь в виду? – Ева настороженно вздёрнула брови.
– Есть у меня для тебя одна новость, – парень извлёк откуда-то клочок бумаги, в центре которого красовалось трёхзначное число, и протянул собеседнице.
– Что это?
– Помнишь, недавно я попросил у тебя запонки? Ты лишь отмахнулась и посмеялась. А теперь я вместо символического презента хочу попросить деньги.
Ева застыла, как каменное изваяние. Мыслям в её голове стало тесно. Спустя минуту она разлепила губы:
– Ты сейчас подзатыльник получишь, а не деньги! По какому праву? Как ты смеешь у меня что-то требовать? Да ещё таким образом! Во-первых, я старше тебя. А во-вторых…
– А во-вторых, если ты не пойдёшь мне навстречу, Белла узнает, чем ты занималась в её отсутствие.
Неву вдруг ослепил особо острый приступ головной боли. Она едва не закричала, но сумела вовремя сжать виски указательными пальцами. Казалось, ещё чуть-чуть – и её глаза выпадут и покатятся по полу, точно маленькие мячики.
– Не надо этих спектаклей, – отчеканил Модест, не сводя с оппонентки пронзительного взгляда. – Всё равно не поверю. Ты рождена быть певицей, а не актрисой.
– Послушай, но... Я пыталась тебе объяснить. Это совсем не то... Я не хотела этого, но была слишком пьяной, чтобы сопротивляться.
– Во-первых, это тебя не оправдывает. Белле ещё в первые месяцы ваших отношений не нравилось, что ты так часто прикладывалась к бутылке. А во-вторых, даже если не хотела, как думаешь, кому поверит Белочка? Родному брату или дамочке, которая однажды уже предала её?
– Зачем ты ворошишь прошлое? Я любила Беллу. Люблю… Да я и живу только тогда, когда ей хорошо. Когда она улыбается!
– И ради своей огромной любви ты не можешь пожертвовать этой, в общем-то, небольшой суммой? Я понимаю, что ты – хладнокровная стерва. Но попробуй проникнуться ко мне сочувствием. Во-первых, я сирота. Во-вторых, у меня куча проблем.
– Чёрт возьми, какие у тебя проблемы?! На тебя все молиться готовы! Константин Борисович в тебе души не чает! Тебе просто нужно по-человечески себя вести…
Ева едва понимала, что происходило вокруг. Ей бы выгнать этого идиота на все четыре стороны. Сорваться на крик. Отвесить ему пощёчину. Но она могла только держаться за край стола – единственный твёрдый предмет поблизости; и, как мантру, прокручивать в голове одну и ту же фразу: «Я не хотела».
– «По-человечески»? Это точно ты говоришь?
– Белла болеет. Ты представляешь, что будет, если она об этом узнает? Мы можем её просто-напросто потерять! Неужели тебе не жаль сестру?!
– А на что ты наделась? На то, что всё будет как раньше? Напилась, изменила, и всё с рук сойдёт? Нет, за свои проступки нужно отвечать.
– Модест, что с тобой стало? Твои родители – прекраснейшие люди! Дедушка – очень порядочный человек. Сёстры – просто ангелы. Я помню тебя ещё десятилетним мальчиком. Раньше ты таким не был! Что на тебя так повлияло? Что испортило? Светская жизнь? Друзья? Невеста? В кого ты превратился? То, что ты делаешь, – не просто некрасиво. Это мерзко, дёшево, недостойно твоего статуса и воспитания!
Ева сама недавно думала, что ей нужно обо всё рассказать Белле. Но она не могла. Не представляла, как сядет на диван и поведает: «Снежинка, так и так случилось».
– Ты злишься на меня за то, что я обидела тебя в первые дни твоего пребывания в Москве? Но всё ещё можно исправить. Я забираю назад все свои высказывания. Слышишь? Не возвращайся в Петербург, твой дом – здесь. Обещаю, мы найдём общий язык!
– Перестань мне зубы заговаривать.
– У меня нет таких денег! За последний концерт я получила копейки. И дочь у меня растёт, постоянно что-то хочет...
– Вот так, да? Что ж, ты сделала свой выбор, – Модест коварно улыбнулся, встал из-за стола и вышел из столовой.

***
Белла вошла в небольшой, но приличного вида кабак очень осторожно. Самой стало смешно – ни дать ни взять, Золушка перед балом!
Вокруг уже собрались люди, но девушка очень хотела остаться незамеченной. Сегодня она облачилась в чёрное платьице и ажурную накидку, которую ей предложила Ева. Растрепала волосы так, что они почти полностью закрыли лицо, не притронулась к косметике, и теперь мышкой прошмыгнула за свой столик.
– А ведь Ева будет общаться с гостями, – прошептала бедняжка, утерев нос и почесав кисть левой руки. – Надо было договориться, чтобы я заранее придумала какой-нибудь интересный вопрос, а она бы на него ответила. Наверное, спрошу, какое у неё любимое литературное произведение. Она назовёт «Мизантропа» Мольера.
– Добрый вечер, – вдруг прозвучал рядом низкий баритон. – Позволите?
Белла подняла глаза. Перед ней стоял мужчина лет тридцати. Очень даже приятный на вид: тёмные волосы, славянские черты лица, острый взгляд, аккуратный костюм.
– Садитесь, – равнодушно ответила девушка.
– Сегодня прекрасная погода. Не находите? – как снег на голову ляпнул незнакомец.
– Погода? Ну да, лёгкий морозец.
– Меня зовут Кирилл Сергеевич. Можно без отчества. А мы раньше с Вами не встречались?
– Маловероятно.
– Но Ваше лицо кажется мне знакомым. Вы не поёте?
– Нет. У меня ни слуха, ни голоса.
– Может, вращаетесь в других богемных кругах?
– Не знаю, – Беллу начинал напрягать этот разговор. – Даже если видели, что с того?
– Ничего, – пожал плечами Кирилл. – Просто к слову пришлось. Кстати, Вы так и не представились.
– Изабелла Владиславовна.
– Какое интересное имя. Не хотите покурить?
– Покурить? – девушка затравленно огляделась вокруг. Ева была права, ей не нужно было идти. – А давайте, – в следующую секунду до неё дошло, на что она подписалась, но почему-то ей было всё равно. – Только у меня руки дрожат.
Мужчина кивнул, достал из кармана трубку, раскурил и протянул собеседнице. Белла знала, что мужчины не любят курящих барышень. А для некоторых это вовсе является дурным знаком – мол, распущенная, доступная, пропащая. Наверное, новый знакомый решил так её «проверить». Ну и что теперь?
– А Вы никого не ждёте?
– Не жду, – Белла моментально закашлялась. Первая затяжка пошла не в то горло.
– Странно. Такая красавица, и в гордом одиночестве.
Изабелла открыла рот, чтобы ответить, но вдруг на её плечо легла тёплая ладонь. Она явно не принадлежала Еве – её руки она бы узнала из тысячи. Но это был кто-то знакомый. И данный факт совсем не радовал, даже наоборот. Белочка не хотела, чтобы её застали в таком состоянии.
– Рад Вас видеть, сударыня.
Она обернулась и встретилась глазами с Алексеем. Они не виделись очень давно, но она сразу узнала его по длинной нетипичной чёлке и многочисленным побрякушкам на руках.
– Ох. Могу сказать то же самое, – на губах Изабеллы созрела улыбка. Ей нечего бояться, этот человек не станет опускаться до слухов.
– А говорили, что никого не ждёте… – нахмурил брови Кирилл.
– Это что такое? – Алексей ошалело указал на трубку. – Изабелла, я не ханжа, но Еве это не понравится. Ещё кабак в порыве гнева разнесёт. Я сяду?
– Да, конечно, – слова старого знакомого подействовали на Белочку отрезвляюще. Она прокашлялась и вернула трубку Кириллу, который, поняв, что его планам не суждено сбыться, пошёл другим путём:
– Скажите, Изабелла Владиславовна, у Вас есть незамужние подруги?
– Шли бы Вы отсюда подобру-поздорову, – ответил за Белочку Алексей.
Мужчина нахмурился ещё сильнее, но спорить не стал. Ещё не хватало ему испортить свою репутацию из-за какого-то зяблика в дурацких штанах!
– А Вы как здесь оказались? Ева позвала? – с долей ревности поинтересовалась Белочка, едва они с Лёшей остались вдвоём.
– Нет. Просто узнал, что здесь будет человек, который мне очень нравится, – Алексей вспомнил тощего паренька с двумя родинками на предплечье, густыми волосами и чувственными губами. Над ним открыто насмехались более взрослые и мужественные остолопы, а он, Лёша, даже смотреть на него спокойно не мог – сердце сжималось: то ли от жалости, то ли от чего другого.
– Вижу, вам теперь легче находить общий язык с людьми. Не живёте затворником. Я за Вас рада.
– Ненамного легче. Но спасибо. А я рад видеть Вас в добром здравии. Старания Евы и докторов не прошли напрасно.
Алексей не знал о последствиях той самой ночи. Для него «королева бала» просто перепила и поцеловалась с Игорем, который наутро ничего не вспомнил. Рассказывать об этом Белле было необязательно. А даже если Ева решилась – не конец света, можно простить. Хотя он, конечно, был дураком, когда подстегнул подругу на такую авантюру. Нужно прекращать курить всё, что раскуривается, иначе совсем соображать перестанет.
– Значит, у Вас с ней всё хорошо? – на всякий случай уточнил молодой человек.
– Да. А должно быть иначе? – Белла заёрзала на стуле.
Почему, чёрт возьми, все вокруг вели себя так, будто знали что-то, чего не знала она?!
– Нет. Я очень рад за вас.
Дворянка повернула голову. Справа стояла компания молодых людей, кидающая на неё презрительные взоры. Прислушавшись, можно было разобрать обрывки фраз: «Да, та самая…», «ну, которая больная на голову…», «не подходи, ещё накинется…»
– Не смотрите туда, – посоветовал Алексей. – Они завистливые уроды.
– Они говорят правду. Но я так надеялась, что меня не заметят.
– Быть красивой и талантливой – тяжёлый крест, – сочувствующе выдохнул мужчина, а затем его взгляд зацепился за знакомый силуэт в толпе: – Простите, мне нужно отойти.
– Как? Подождите!
– Не волнуйтесь. Если кто-то подойдёт, скажите, что плохо себя чувствуете; голова болит, вот и не можете поболтать. А скоро Ева выйдет. И точно не даст Вас в обиду, – Алексей нервно усмехнулся. Что у него за карма, всю жизнь успокаивать алкоголичек и неуравновешенных дамочек! – Если для Вас это так важно, я вернусь через полчаса. Продержитесь?
– Да, хорошо, – согласилась Белла.
Едва Лёша ушёл, она сняла с себя накидку и кинула на стул напротив – пусть все видят, что здесь занято. Хотя теперь гостям было куда проще разглядеть её лицо. Те самые ребята, смекнув что к чему, двинулись к ней, посмеиваясь и толкая друг друга локтями.
– Здравствуйте, а мы Вас знаем! – улыбнулась высокая брюнетка в широкополой шляпе и пышном платье в крупный горох. – Подруга Евы?
Белочка не ответила, лишь улыбнулась уголками губ. Да, просто какая-то пигалица пришла к подруге, с которой делила крышу и постель… Какой год? Четвёртый? Пятый?
– Художница, да? Портретистка? А меня нарисуете?
– Я не доверяю вкусу Евы в выборе компаньонок с тех пор, как десять лет назад она взяла под опеку неряшливую наркоманку, начинающую певичку, – изрёк бесцветный парень лет двадцати.
– Господь всемогущий, ты о Леночке? – взвыла брюнетка. – Да, то время, когда она прилепилась к Еве, было ужасным. Как хорошо, что с Вами всё по-другому! – и сытно оскалилась, вновь взглянув на мечтающую провалиться сквозь землю Белочку.
– Это как посмотреть. – ещё одна девушка в броском наряде уселась на стул, не обратив внимания на накидку. – Не подскажете, любезная, почему Евы давно нигде не было видно?
– У неё были дела, – улыбнулась Белла.
– Хотите сказать, Вы тут ни при чём? Вы ограничиваете её общение с поклонниками и друзьями десятилетней давности!
– Это недопустимо! – охотно согласилась первая дамочка.
– Ну Вы, конечно, красавица… Глаз не оторвать! – молодой человек произнёс это с такой напыщенной интонацией, что Белла подумала, что он – очередной артист, мнимый талант которого никому не нужен.
– Но всё равно проигрывает Еве! – поджала губки брюнетка. – Утончённая, изящная, грациозная – да. Но не более того. У Евы есть искра, харизма, изюминка. А от Вас, королевна, веет скукой, грустью и слезами.
– Знаете, я, пожалуй, пойду, – пискнула аристократка.
– Куда же Вы? Обиделись? Я ничего такого не имела в виду, – затрещала собеседница. – Зато Вы не очередная закулисная крыса!
– Верно, она не крыса, а мышка, – усмехнулся мужчина. – Какой у Вас рост, прекрасная барышня?
– Я не могу с вами поболтать, у меня голова болит! – запоздало изрекла Белочка и ощутила, как язык стал неповоротливым, а слюна – вязкой.
Она силой заставила себя подняться на ноги и, прокручивая в голове фразу: «Хоть бы не упасть», поплелась к выходу. Сзади раздались победоносные смешки.
– Ничего… Сейчас выйду на свежий воздух, и станет лучше…
– Ого! Вдохновение! Это Вы?! – перехватил её высокий мужчина с узким лицом, в чёрном пиджаке и таких же штанах. – Безумно рад Вас видеть, хотя лично мы не знакомы. Я пробую себя в написании портретов, не откажетесь ли Вы позировать мне?
– Я больна, пропустите, пожалуйста, – тихо ответила девушка, высвободив из его пальцев свою безвольную руку.
– Как больны? Чем? Давайте посидим немного.
– Я не могу… – мысленно Белла отметила, что давно не ощущала такого душевного опустошения.
– Вот это явление! – нараспев произнесла женщина лет тридцати, подойдя поближе. Ранее она наблюдала за разговором со стороны. – Сама Изабелла Оболенская! Вас уже выпустили из сумасшедшего дома?
– Откуда Вы знаете? – в уголках глаз дворянки блеснули кристально-чистые слёзы.
Наверное, глупый вопрос. В определённых кругах она больше пяти лет являлась заметной персоной. Слухи разносились очень быстро. И не исключено, что Ева проболталась.
– И как там? Обливают ледяной водой? Приковывают к кровати?
– Нет. Зачем? Я же не буйная. Просто мне было очень плохо. Мне и сейчас плохо…
– Не буйная? Значит, Вам можно гулять без присмотра?
Белла вздрогнула. В голове всплыл давний монолог мамы. Она запомнила его почти дословно. Словно знала, что потом пригодится:

– Я всегда понимала, что со мной что-то не так. Наверное, я ещё в утробе матери видела всяких уродцев. Деревенские жители сплетничали обо мне, сочиняли небылицы: мол, страшно жить неподалёку от неуравновешенной. Но чаще всего я представляла опасность лишь для одного человека – для себя. Я хорошо запомнила своё пятнадцатое рождество. За день до него мне привиделось, что на подоконнике сидел человечек в красном колпачке. Я зачем-то рассказала об этом тёте. Та отреагировала спокойно. Только прошептала себе под нос: «Боже, опять началось!» Отмечать со мной рождество она не стала; ушла из дома с наступлением вечера, сославшись на то, что её «пригласили соседи». Но я знала, что ей было просто боязно оставаться с сумасшедшей.

– А кто теперь будет за Вами ухаживать? – продолжила наседать женщина.
Изабелла пробормотала что-то неразборчивое и, всхлипывая, дошла до выхода.

***
– Где Белочка? Кто-нибудь видел Белочку? Да расступитесь, идиоты!
Ева замерла у дверей гримёрной, изнывая от бессилия. Колени тряслись, горло чесалось изнутри, сердце выпрыгивало из груди.
– Какая Белочка? Вам пора выходить к зрителям! – прогнусавил один из организаторов.
Его распирало негодование. Да, Ева Андреевна, безусловно, талантлива. Более того, она сумела создать неповторимый образ беспечной красотки, в равной степени желанной для мужчин и их спутниц, а это – колоссальный труд. Но неужели она не могла стать более дисциплинированной? За столько-то лет на сцене!
– Светловолосая девушка в чёрном платье, – заговорила певица, кое-как собравшись с мыслями. – Маленькая такая… – она подняла руку на метр от земли. – Звёздочка моя.
– Может, вышла подышать свежим воздухом? – предположил мужчина. – Да не волнуйтесь! Не украли же её, в конце концов!
– Дайте мне хотя бы десять минут! Я должна её найти! Она больна!
– Хорошо-хорошо! Сейчас я ещё кого-нибудь расспрошу.
Нева круто развернулась, намереваясь растолкать толпу, но в следующий миг её ладони вспотели, а тяжесть в районе солнечного сплетения увеличилась стократно.
Полонский! Его образ прочно врезался ей в память – ни с кем не спутаешь. Статное телосложение, тёмные волосы, тонкие губы. Расстояние не помешало Еве приметить одну деталь – взгляд мужчины был острым и оживлённым, а не расфокусированным и туманным.
– Он не под наркотой! – догадалась певица. И сейчас это затрудняло положение. Теперь она не сможет обратиться к организаторам мероприятия с просьбой «убрать неадекватного зрителя из зала». – Наверное, уже не помнит, что между нами произошло. Ноги бы ему сломать. А если, наоборот, помнит, и в красках? Господи, где-то здесь Белла…
Девушка заметалась по коридору. Что предпринять?! Попросить кого-нибудь из знакомых вытолкать Георгия в шею? Самой подойти к нему? Делать вид, что ничего не случилось? Продолжить поиски возлюбленной?
К счастью, пока она склонялась к последнему варианту, к ней подошёл Алексей, держащий под руку тяжело перебирающую ногами Беллу.
– Держи свою красавицу, – фыркнул музыкант, и Белочка поморщилась – он будто вещь из рук в руки передал!
– Белочка! – Ева обняла дивные юные плечи. – Ты куда подевалась? Нельзя так делать.
– Я хотела пойти на улицу, – буркнула избранница. – А тут вдруг твой друг.
– Да, а тут вдруг я, – засмеялся Алексей. За прошедшие несколько минут его настроение явно поднялось. То ли от непродолжительной беседы со своим предметом симпатии, то ли от двух рюмок водки. – Можете называть меня Купидоном Петровичем.
– Слушай, мне не до смеха, – черты лица Евы быстро затвердели. Она отстранила Снежинку и впилась в ухо соратника, который столько раз вставал на её сторону: – Полонский здесь.
– Ну и что? – спросил тот.
– Ты не знаешь всего. Просто… Пожалуйста, помоги мне. Он должен уйти.
– Какая кошка между вами пробежала?
– Лёша, я тебя очень прошу! Позови кого-нибудь, не знаю…
– Кого? Может, ещё предложишь здесь драку устроить? У меня нет никаких прав, чтобы его выпроводить. Он даже не пьяный.
– О чём вы? – Изабелла навострила уши и встала на носочки. – Кого выпроводить?
– Никого, это мы так, – отмахнулась певица, а затем добавила ещё тише: – Лёш, на кону мои отношения с Беллой.
– Ты безумная, что ли? – начал мужчина, но подругу подозвал организатор.
Понимая, что ждать больше нельзя, Ева последовала в гримёрную, напоследок одарив соратника умоляющим взглядом.
– Что случилось? – в который раз спросила Белочка; таким тоном, что становилось понятно, что она находилась в шаге от очередного нервного срыва.
– Всё хорошо. Не беспокойтесь. Просто у Евы какие-то проблемы с одним из гостей. Не знаю, чем он ей не угодил, но она не хочет, чтобы он здесь присутствовал.
– Значит, на то есть веские причины, – барышня ничуть не сомневалась в своих словах. У Евы было достаточно недоброжелателей, и некоторые из них и раньше приходили на её концерты. Нева всегда относилась к этому с юмором: мол, пусть смотрят, мне не жалко. Но попросить выпроводить зрителя – это что-то новое. – И Вы ничего не сделаете?
– Нет. А что я должен сделать?
– Хорошо, тогда я сама разберусь, – Белла встала на дыбы, и Алексей поразился переменам, что за долю секунды произошли в этой хрупкой девочке. Уже не было ни стеснительности, ни слёз. Осталось только желание обезопасить возлюбленную. – Где он?
– Подождите! – Лёша схватил подругу за запястье, прежде чем та двинулась в гущу событий. – Если с Вами что-нибудь случится, Ева всех со свету сживёт! Пойдёмте, – выдохнул он, и Белочке показалось, что она услышала, как заскрипели его зубы.
Георгия они перехватили на полпути в зал. И сначала тот не понял, чего от него хотят.
– Здравствуй, – поздоровался Алексей. – Ты меня, наверное, помнишь. Тут такая ситуация…
– Пожалуйста, уйдите отсюда, – с плеча рубанула Изабелла.
– Уйти? Почему? Вы вообще кто? – Георгий с ног до головы оглядел бесстыжую коротышку.
– Ева не хочет, чтобы Вы здесь были, – уверенно отчеканила дворянка. Она знала, что, вернувшись домой, будет рыдать до звона в ушах; возможно, что-нибудь себе порежет. Но в данный момент у неё была лишь одна задача: принять удар на себя.
– Мало ли, что она не хочет. Меня не могут не пропустить. Я абсолютно адекватен, у меня с собой нет ни оружия, ни наркотиков, ни алкоголя. Можете проверить карманы. Так по какому праву?
– Насчёт адекватности я бы поспорил, – вмешался Алексей. Он понимал, что правда на стороне Георгия. Но раз он оказался в эпицентре конфликта, было глупо отмалчиваться. – Тебе ничего не мешает пойти в любой другой кабак.
– Но я хочу быть именно здесь!
– Мне это надоело, – Белочка уже собиралась схватить гостя за руку, но, с близкого расстояния оценив его телосложение, передумала. – Покажите Ваши документы.
– Боже мой! – Полонский посмотрел на оппонентку, как на капризного ребёнка. – Известную певицу с уникальным голосом защищает девочка, в которой, дай бог, тридцать килограмм веса и сто сорок сантиметров роста. Это просто смешно! Зачем Вам мои документы, красавица? Ваш друг прекрасно знает, как меня зовут.
– Либо Вы показываете документы, либо я пишу Ильину Дмитрию Сергеевичу, человеку из земской полиции, и прошу забрать Вас для выяснения личности.
– За ней, правда, серьёзные люди стоят, – понизил голос Алексей. – Один дедушка чего стоит. Не наживал бы ты проблем на свою голову.
– Ну вы и странные, ребята, – хмыкнул Полонский. – Я догадываюсь, почему Ева не хочет меня видеть. И пришёл, чтобы объясниться и преподнести ей подарок. Вы её подруга? Или сестра?
– Я… подруга. Очень близкая.
– Ну и замечательно. Тогда передайте ей это, – Георгий достал из кармана пиджака серебряное кольцо с крупным камнем. – От чистого сердца. И пусть заканчивает от меня бегать. Это глупо. Мы взрослые люди. Если для неё это так важно, – он иронично засмеялся, – я готов на ней жениться.
– Что Вы имеете в виду? – голос Изабеллы осип и задрожал.
– Что Вы как ребёнок? Всё предельно ясно. Я понимаю, она злится на меня за то, что я немного… перепил. Не очень романтично всё получилось.
– Твою мать… – протянул Алексей. Боже, пусть это будет не то, о чём он подумал. Что-то неприятное, но не настолько!
– Пусть напишет мне в ближайшее время. А ещё лучше – навестит. Адрес она знает.
– Да иди уже отсюда! – не выдержал Лёша. – Язык как поганое помело!
– Вы только кольцо отдайте, – напомнил Георгий, вложив драгоценность в безвольную руку аристократки. – Еве будет приятно.
Белла почувствовала привкус желчи во рту. Пульс отдался битами в ушах. Бедняжка едва не упала, благо, рядом была стена, о которую она и опёрлась, как о плечо верного друга. Перед глазами всё поплыло, но это к лучшему – отчего-то ей стало больно смотреть на происходящее вокруг.
– А как давно у вас… Ну, как давно вы с ней… – девушка не договорила. Слова застряли на выходе из горла. Да и Георгий уже скрылся по направлению к выходу.

– Чему ты удивляешься, Белочка? Вселенная не терпит пустоты. По негласному закону жизни, любимые должны быть вместе. А если любимой нет, на смену ей приходит кто-то ещё. Это только мы с тобой – бедовые однолюбы. Я до последнего свои чувства на пьедестал возносил. И ты собираешься.

Папа… Папочка…
– Изабелла, послушайте, – заговорил Алексей. – Это какое-то недоразумение.
– Мне не показалось, – Белла подняла на него поплывший взгляд. – Что от меня что-то скрывают… Они знали… И Вы… Вы тоже…
– Клянусь, не знал. Я был в тот вечер с Георгием и Евой, да. Там ещё много народу было, все пьяные как черти. Но я подумать не мог!
– А я ещё недоумевала, почему брат так странно себя ведёт, – широко распахнутые глаза дворянки влажно заблестели. – Он мне не сказал… Никто не сказал…
– Господи, бедняжка, – Алексей никогда не был ни тем, кто изменяет, ни тем, кому изменяют. Его ни разу не «бросали», и все его расставания происходили обоюдно.
Но в данный момент он каждой фиброй души почувствовал боль этого воздушного создания. Ничего в жизни не видела. Родителей уже не было, друзей – тоже. Только Ева, которой она отдала всю себя. Не успела оправиться от одного удара, как получила следующий!
– Изабелла, ну… Такое случается. Это не значит, что Ева Вас не любит! В конце концов, это ещё надо проверить! Возможно, Полонский соврал. Конечно! – эта мысль настолько воодушевила Алексея, что он попытался улыбнуться. – Нашли кому верить!
Удивительно, как за несколько минут может перевернуться жизнь. Раз – и пустота. Будто ничего и не было. Белочка привалилась спиной к стене. Из зала доносились голоса и смех; раздражали, лезли в уши, раздирали сознание. Через пару мгновений она затряслась от рыданий:
– Ду…ра… мало…летняя… пусты…шка… никому…не…нужна…
– Да что Вы говорите?! – Алексей отвык от женских истерик и понятия не имел, что предпринять. Не звать же Еву в срочном порядке! – Вам нужно умыться. Вон, люди смотрят.
– Я не хочу… Я хочу домой… – спазм сжимал горло бедняжки, губы рвано втягивали воздух, а внутренности скручивались в тугой жгут. За что? Почему? Что она делала не так? – Я хочу к папе.
– Хорошо, давайте я хотя бы провожу Вас.
Но Изабелла уже медленно побрела прочь. Казалось, она падала в бесконечную пропасть.

«Нашла себе усладу – какую-то кабацкую лярву с тёмным прошлым. Она никогда никого по-настоящему не любила…», «у Евы есть искра, харизма, изюминка, а от Вас веет скукой и грустью», «о, Вас уже выпустили из сумасшедшего дома?» , «по Вашей вине Ева не общается с поклонниками…»

Слёзы были неестественно горячими. На мгновение девушке даже показалось, что по её щекам бежит кровь. Они все правы. Она ничего из себя не представляет.
– Лучше бы сгнила к чёртовой матери в той больнице. Всё равно никому до меня дела нет!

***
Модест сидел на диване, волком уставившись на стёртый на сгибах конверт. Ещё утром у него было прекрасное настроение и непреодолимое желание пойти в разнос. Он пересчитал оставшиеся деньги и перебрал украшения, среди которых оказались три старомодных кольца и цепочка, которую он последний раз надевал год назад. Если их продать, можно будет несколько дней подряд танцевать на столах, пропитываться коктейлями из вин, орать матерные стихи во всё горло и знакомиться с пышногрудыми барышнями!
Но в обед ему пришло письмо от дедушки, в котором тот просил своего непутёвого внука вернуться в Петербург, потому что Вере очень плохо.
– Что получается, скажите на милость! Приехал в Москву и даже не отдохнул как следует! – лишь сейчас до Модеста дошло, что только здесь он мог творить практически что угодно, не опасаясь порицания. – Какой-то кошмар! Вернусь в Петербург – закисну в четырёх стенах. Жить на два дома – замечательная идея. Только нужно подумать, как это провернуть.
Немного помедлив, юноша забрался на диван и стал потихоньку прыгать. Постепенно его движения становились всё больше похожими на танец – природной гибкости ему было не занимать. И когда он подумывал расстегнуть рубашку, вдруг услышал за спиной хихиканье.
– Ты чего делаешь? – спросила Аня, войдя в гостиную.
– Кажется, потихоньку схожу с ума, – ответил Модест, мгновенно застыдившись. – А ты чего заявляешься без предупреждения? Мало ли, чем я здесь могу заниматься!
– А что мне, звуковые сигналы посылать? Представляешь, – девочка уселась на диван, – я поссорилась с Андреем.
– Кто такой Андрей?
– Мой друг.
– Ну ничего, переживёшь.
– Все мужчины – дураки.
Модест засмеялся, показав белые, как морская пена, зубы. Из уст ребёнка эти слова прозвучали очень забавно.
– Твоя мама так всю жизнь считает. И прекрасно живёт.
– Не обижайся! – спохватилась девочка, залившись румянцем. – Ты не дурак. Ты красивый.
– Я рождён, чтобы получать комплименты от нищих художников, чужих прислужниц и детей.
– А правда, что у вас с невестой скоро ребёнок родится? – осведомилась Анюта.
– Ой, даже не начинай, – отмахнулся юноша. Любые напоминания о беременности Веры вселяли в его душу запредельную тревогу.
– А как назовёте? – не отступала девочка.
– Девочку – Дарьей, мальчика – Владиславом.
– В честь Владислава Константиновича, твоего отца? Я его хорошо помню.
– Да… – Модест погрустнел. Ему уже не хотелось ни танцевать, ни напиваться. – Ты говоришь, что я красивый. Куда там! Вот он был настоящим красавцем. И взгляд такой невероятный! Иногда посмотрит, и… Будто Господь взглянул!
В этот момент из коридора послышался скрип открывающихся дверей.
– Наши дамы вернулись? Интересно, почему так быстро?
Однако, в гостиную вошла одна Белла. Её шубка сбилась и свисала с плеч, руки покраснели, на щеках застыли слёзы. Модест за долю секунды догадался, что с ней случилось. Ничего хорошего от её сегодняшнего выхода в свет он и не ожидал.
– Анют, иди погуляй, – кивнул он Ане.
Та насупилась, но встала с дивана. Белла пока не решалась подходить поближе. Просто смотрела на брата. В этом взгляде было слишком много боли и пустоты – всё равно что заглянуть в глаза покойника. Модест даже отошёл подальше.
– Белла, – позвал он, когда молчание стало неприлично долгим. – С тобой всё нормально?
– Ты знал, да? – прошептала сестра. – Те слова… О том, что Ева любит одну, а спит с другим.
– Да! – грубо и резко выдохнул брат. – В ту ночь я приехал как раз вовремя, чтобы застать неприятное зрелище!
Ещё неделю назад он был уверен, что станцует от радости, если нужная информация дойдёт до сестры. Два дня назад – представлял, как получит от Евы кругленькую сумму, на которую купит запонки и три бутылки хорошего вина. Но в этот миг ему стало очень тоскливо.
– Я хотел тебе сказать! Даже пытался запугивать твою пассию! Но не смог. Ты была в тяжёлом состоянии, постоянно плакала…
– Ну да, зато теперь я плакать не буду!
Мысленно Изабелла представляла, как выкидывала вещи брата с балкона. Как толкала Еву с лестницы. Как била посуду с криком: «Предатели!» Но на это у неё просто не осталось сил. Было очень тошно, скучно и больно.
– А может, и хорошо, что всё вышло ь именно так. Хоть грех на душу брать не пришлось! Ты, конечно, можешь её простить, – шестое чувство подсказывало Модесту, что именно так и будет. А даже если нет, Ева вновь возникнет из ниоткуда спустя годы разлуки. – Нравится быть тряпкой – пожалуйста. Но было бы хоть за кого держаться! Она же пустая!
– Нет… У меня получилось её изменить.
– Нравятся тебе девушки – ну и на здоровье! Но можно же найти барышню себе под стать: молодую, образованную, приличную. Поехали со мной в Петербург, там таких – пруд пруди! Вцепилась в эту… Я даже не знаю, как её назвать! – то ли он не хотел добивать сестру, то ли помнил об Анюте, которая могла стоять снаружи и подслушивать чужой разговор. – Как вы столько лет-то вместе прожили!
Изабелла стояла ни живая ни мёртвая. По её коже шествовали мурашки величиной с кулак. Стальная боль вкручивалась под рёбра, как винт.
Она знала, что Ева вернётся через пару часов. Им придётся расставить точки над i. Сладкоголосая Шахерезада вновь попытается подкупить её красивыми словами и нежными прикосновениями. Но нет. Их история угасла. А вместе с ней – угаснет и её жизнь.

***
– Вот, друг твой передал. Дружок, – Белла разжала ладонь. Кольцо покатилось по столу.
– Белла, я… – Ева отошла как можно дальше. Чёрт, сейчас в неё точно полетит что-нибудь тяжёлое: например, стул. И это – в лучшем случае. В худшем – она сама полетит с лестницы! – Не делай резких движений. Давай поговорим.
– Успокойся, я не собираюсь на тебя нападать, – хмыкнула возлюбленная. А затем продолжила отрешённо: – Знаешь, Ева, мы запустили друг друга. Я пропадала в больнице, а ты совсем зачахла дома. Для творческого человека это недопустимо. Твои ребята были правы, когда говорили, что я плохо на тебя влияю.
Нева замерла у книжной полки. У неё жутко разболелась голова. Душа ныла и обливалась кровавыми слезами. А ещё говорят, что боль – двигатель прогресса личности. Да к чёрту такой прогресс! Единственное, на что он может сподвигнуть, – это выйти в окно.
– Никаких ребят больше не будет, – ответила она.
И поняла, что впрямь не чувствует к этим алкоголикам и наркоманам ничего, кроме отвращения. Если копнуть поглубже, большинство из них не умели ни петь, ни играть на музыкальных инструментах. А вылезали на сцену, потому что могли в нужный момент «включать оторву»: прыгать, орать, смеяться.
– Белочка, милая, зачем ты их слушаешь? Да они ногтя твоего не стоят! Больные уроды! Они всегда нам завидовали!
– Они ни в чём не виноваты, – Изабелла глубоко вздохнула. Она репетировала этот разговор последние несколько часов, но сейчас поняла, насколько это бессмысленно и ненужно. – Я не собираюсь тебя отчитывать и вопить: «Да как ты могла!» или «Какой позор!» Я и так плохо себя чувствую, не хочу забивать голову. Наверное, ты сама понимаешь, что нам стоит разойтись.
– Белла… – Ева не поняла, в какой момент её глаза наполнились слезами. – Но я ведь люблю тебя!
– Знаешь, что самое интересное? Если бы я около шести лет назад не пришла на твой второй концерт в Москве, вся такая разодетая и воодушевлённая, с букетом и кольцом… Если бы не залезла с тобой на крышу и не отдалась смело и легко, ты бы обо мне не вспомнила.
– Это неправда! – Ева старалась держать себя в руках, но голос предательски дрожал. – Ты не выходила у меня из головы с самого первого концерта. Я боялась признаться в этом себе самой. Все девушки, с которыми я ранее встречалась, для меня ничего не значили. Я просто была молода и любопытна…
– Я рада, что вдохновляла тебя все эти годы, и благодарна тебе за всё, что ты для меня сделала. Ты замечательная, правда, – во рту пересохло, колени подкосились. Боль Изабеллы была непомерной, буквально ломала рёбра. Её утешало одно – скоро всё закончится. – Яркая, одарённая, деятельная. Я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо, потому что ты этого достойна.
– Это всё, что ты можешь мне сказать? После стольких лет совместной жизни? – начавшиеся рыдания Евы перешли в смех. – «Чтобы у меня всё было хорошо?» Будто ты не понимаешь, что без тебя ничего не будет. Не сжигай мосты, ради бога! Я больше к этому идиоту на километр не подойду… Я в тот вечер пригласила его, чтобы попросить взаймы денег на твоё лечение. Я не должна была так много пить… Ну что мне, на колени встать?!
– Я не хочу жить с осознанием того, что мои первые, длительные и очень чувственные отношения разрушились из-за измены. Это слишком грязно, – так же странно-безучастно отрапортовала Белочка. – Мне не очень интересно знать, как и что у вас получилось. Мы расходимся не из-за этого. А из-за того, что наши отношения себя исчерпали. Мы уже ничего не сможем дать друг другу. Со мной всё совсем плохо и в дальнейшем будет только хуже. Пойми, я уже не та благоухающая миниатюрная фея, которую ты полюбила. Я… Склад проблем и неврозов.
– Ты не можешь вот так всё закончить! Это не только от тебя зависит! Так люди не уходят! – Ева окончательно потеряла над собой контроль. Слёзы хлынули из глаз мощным потоком. Она опустилась на стоящий неподалёку стул, бормоча что-то под нос. Прислушавшись, можно было различить слова: «малышка» и «пожалуйста».
– Ты можешь прийти сюда в любой момент; когда будет негде переночевать, да и просто в гости. И я не прошу тебя забрать свои вещи сегодня же. Сделаешь это, когда будет удобно. Ты праве интересоваться дальнейшей судьбой Калерии. Но наша история закончилась. Прости, что сделала тебе больно. Я буду скучать.
Ева не ответила, её мысли путались.
– Может, ты хочешь взять что-нибудь на память? – спросила Белла.
– Да… – Нева отняла руки от лица и посмотрела на неё воспалёнными глазами. – Можно, я заберу платье, которое было на тебе в тот день, когда ты спросила, предложила бы я тебе обвенчаться, если бы такие браки были разрешены?
– Нежно-розовое с вышивкой? Хорошо, оно где-то здесь, – Изабелла подошла к шкафу. Вспомнив тот диалог, она едва не засмеялась. Вот что значит девятнадцать лет! – Вот, держи.
На дрожащие колени Евы опустилась воздушная, немного истрёпанная ткань. И в этом была вся Белочка: изящная, нежная, крохотная, странная, безумно красивая; способная видеть и ощущать то, что не дано другим. Именно такой Ева хотела её запомнить.

***
– А почему всё так тихо прошло? Я уж приготовился в случае чего звать соседей на помощь, потому что обычно во время ваших перепалок стены дрожали, – иронично поинтересовался Модест, в пятый раз пересчитывая деньги и завершая последние приготовления к грядущему вечеру. – На тебе лица нет. Может, кофе выпьешь?
– Радуйся. Всё вышло, как ты хотел! – Ева попыталась закурить, но папироса выпала из её дрожащих пальцев, что едва не стало катализатором нового срыва. – Ах, да! Прости, я забыла. Ты надеялся получить от меня кругленькую сумму. Но, спешу тебя огорчить, этого бы всё равно не случилось. Я потеряла её… Я не смогу без неё жить! – она вспомнила, как несколько лет назад сидела дома у Алексея (который сегодня сказал, что после того, как она поступила с Беллой, видеть её не желает), и говорила то же самое.
– Знаешь, я бы хотел порадоваться! Я не скрываю, что недолюбливаю тебя.
– Недолюбливаешь? Это мягко сказано.
– Но не могу! Дело даже не в совести, – Модесту не хотелось корчить из себя моралиста. – Пока вы выясняли отношения, я кое-что обдумал. Я никогда не смотрел на данную ситуацию с такой стороны, но твой уход создаст МНЕ кучу проблем. Беллу нельзя оставлять без присмотра. Нет, если бы она уехала со мной в Петербург, чтобы начать жизнь с чистого листа, я бы был всей душой «за»! Но она упрямая и болезная.
– Хватит, – попыталась урезонить его Нева.
– А что «хватит»? Белла с детства была иной. Она прекрасно понимает, что с ней происходит, но не может это контролировать. Все её проблемы усугубляются высоким интеллектом. Будь она умственно-неполноценной, всё было бы намного проще. Как она перенесёт отъезд, и что с ней будет в Петербурге, я даже предположить не могу, но знаю, что дедушка, в случае чего, церемониться с ней не будет. Отправит в больницу для душевнобольных, и делу конец!
– Нет, с Белочкой так нельзя!
– И что мне, несколько месяцев или лет носить ей туда пряники и фрукты? У меня без этого проблем хватает! А с Калерией что делать? У неё сейчас очень непростой возраст, ей скоро нужно будет серьёзно заниматься учёбой. У дедушки будет правнук, ты же знаешь. Он не сможет столько на себя взять.
Ева скорчила гримасу. Как цинично! Модест даже не скрывал, что хотел переложить на плечи Константина Борисовича заботы о своём будущем ребёнке. И любой, кто мог этому помешать, был для него костью в горле.
– Я не знаю, что делать! Не знаю! – взвыл Модест. – Мне и восемнадцати годов не исполнилось! Я не хочу этого всего! Мне бы танцевать под луной, целоваться с красивыми девушками и наслаждаться жизнью! – он уронил голову на стол, вцепился пальцами в скатерть, и Еве стало искренне его жаль. – Мне срочно нужно отдохнуть. Иначе я сдохну.
– Я как раз этим собираюсь заняться, – неожиданно для самой себя ответила девушка. Она тоже не могла здесь оставаться: стены давили, воздух повис паутиной. – Настроение такое… Взять и пустить всё в расход! Можешь пойти со мной, только выпивку сам будешь оплачивать.
– С этим у меня всё в порядке! – юноша вмиг забыл о своих разногласиях с Евой и коршуном подлетел к одной из тумбочек, в которой хранил бутылку настойки. – А у тебя табак остался?
– Пфф… табак! – фыркнула Нева и направилась в гостиную, попутно представляя круглые от удивления глаза Модеста, когда он это увидит. – Только давай сразу договоримся: Белле ни слова! А хотя, какая разница, меня уже завтра здесь не будет!
– Я ничего ей не скажу. Показывай быстрее.
Нева ещё минуту постояла в раздумьях, но затем решила, что отступать поздно, и достала из-под дивана свёрток. В нём были две бутылки вина и три пучка травы с резким запахом.
– Охренеть! – «с чувством, с толком, с расстановкой» протянул дворянин. – Вот это запасы!
– Я ни к чему не притрагивались, – на всякий случай оправдалась певица. – Повода не было. Но раз так всё вышло, чего там. Сгорел сарай, гори и хата!
– А это… – юноша подозрительно посмотрел на траву. – Ты наркоманка?
– Нет, конечно. Это так, чтобы ненадолго забыться и расслабиться. Кстати, у меня ещё есть таблетки. Я не знаю точно, что они из себя представляют, но под их воздействием можно не спать две – три ночи подряд.
Нева вздрогнула от воспоминаний. Эти таблетки дал ей один из старых знакомых. Он тогда был бледен, истощён, в слезах и соплях. Разговаривать с ним было неприятно.
– Ева, ты не поверишь, но я сейчас люблю весь мир!
Модест воодушевился и повеселел. А Ева, наоборот, опустила глаза и скорбно улыбнулась. В этот миг брат Белочки напомнил ей почти забытого Валентина: молодой, кипучий, умирающий от скуки, готовый обратиться к чему угодно ради новых ощущений. Оставалось надеяться, что его история не закончится так же быстро и трагично.
– Я даже тебя люблю! – заявил Альберт-Иоанн-Модест и приобнял её за плечи. – Кстати, куда мы пойдём? В кабак? Может, ещё кого-нибудь из своих знакомых позовёшь?
– Не знаю, – неуверенно ответила Ева. Как же низко мог пасть человек ради развлечений и возможности хоть ненадолго «оказаться где-то не здесь!»
– Слушай, Ева, – Модест понизил голос до шёпота. – Раз мы с тобой внезапно породнились… – от этих слов ему стало смешно. Трудно было вообразить более нелепую и неожиданную ситуацию. Час назад они смотрели друг на друга волками, а сейчас чуть ли ни целовались!
– Давай, вот что… Если вечер удастся прям на сто процентов, – парень выдержал паузу, – то есть, я закончу его в компании какой-нибудь пышногрудой хохотушки, с которой ты меня любезно познакомишь, я помогу тебе помириться с Белкой. Договорились?
– Ты обезумел? Какие ещё пышногрудые хохотушки?! У тебя невеста есть!
– А кто узнает-то? Да и разве ты сама порядочности полна?
– Вы все до старости мне это припоминать будете?!
– Боже упаси. Слова больше не скажу! – Модест одарил свою собеседницу лучезарной, но фальшивой улыбкой. – Если согласишься на моё предложение. Ты мне – одну из своих приятельниц или бывших любовниц, а я тебе – Белку. Да я ей такие ужасы про Петербург и больницу в центре расскажу, что она сама к тебе приползёт, под тёплое крылышко!
– Не надо в таком тоне! Белла – не разменная монета, а прелестная, талантливая девочка!
– Вот и вернёшь себе свою прелестную девочку. Разве не замечательно? Только учти, чтобы это было в первый и последний раз. Более никаких мужчин и женщин!
– Ты ведь совсем недавно мне проповеди читал! Со свету меня был готов сжить! – но Ева быстро замолчала. Она была явно не в том положении, чтобы пререкаться с этим юнцом.
Но до чего же отвратительное лицемерие! Пяткой себя в грудь бил: «бессовестная», «как ты могла!», «это за гранью!», «да я…» А на деле – его оказалось так легко подкупить… Господи, чем? Алкоголем и танцульками? Знакомством на одну ночь? Из родной сестры сделал переходящее знамя! Видимо, у Владислава Константиновича, царство ему небесное, нормальные дети получались через одного.
– С Олей тебя, что ли, познакомить? – протянула девушка. – Она, конечно, та ещё сука. Но тебе с ней не детей крестить. Но я даже её адреса не знаю.
– Всё, пойдём отсюда! – зазывающее махнул рукой аристократ. – Хватит киснуть! Вот это вечер меня ждёт! Кстати, Ева, у тебя хватит сил дотащить меня до дома? Потому что я планирую превзойти самого себя…

***
Однажды нас всех не станет. Мы все уйдём навсегда. Понимаем ли мы это? Вряд ли. Люди не очень-то любят думать о закате жизни, особенно на её рассвете. Ещё сильнее они не любят размышлять о том, что жизнь – не ожидание. Это то, что происходит здесь и сейчас; не «пробная версия», а единственный шанс стать счастливым.
Раньше Изабелла была уверена, что самоубийство – это крайняя степень отчаяния, и в голове решившегося на этот шаг человека непременно должна проскользнуть мысль: «Вот уйду, и пусть вам всем будет плохо! Поймёте, кого потеряли!» А теперь…
Девушка неспешно прошлась по комнате, остановилась у окна. В темноте были различимы лишь скованные морозцем лужицы и обнажённые ветки деревьев, которые гнулись под напором ветра, словно стесняясь своей наготы.
Потом сделала глоток виноградного сока. В камине догорали поленья. В двери поблёскивала замочная скважина. Неубранная после сна постель вновь приглашала в объятия Морфея. Ничего необычного.
– Самоубийство – крайняя степень усталости, а не отчаяния, – произнесли тронутые розовой помадой губы.
Изабелла не думала, что будет потом. Как на столь печальное известие отреагируют брат, дедушка, Ева… Не хотела никому ничего доказывать. Ей просто было всё равно. Как жаль, что на свете не было снадобья, выпив которое, ты превратишься в пыль: и умирать не придётся, и всё это закончится.
– Я не верю в байки о спасении души. Мне надоело. Я сдаюсь, и имею на это право.

«Я прошу прощения у каждого, кого опечалит известие о моей смерти. Пожалуйста, не сплетничайте и никого не вините – это только моё решение. К сожалению или к счастью, у меня совсем не осталось желания жить. Я очень устала. Мне так тошно, грустно и одиноко. И я знаю, что дальше будет только хуже. Наверное, я должна была сделать это ещё пять лет назад, но побоялась расстроить родителей. Хотела бы я снова встретиться с ними.
Завещание написать не успеваю, да и нет у меня ничего. Картины и сочинения можете отдать в любую творческую организацию – там разберутся. Позаботьтесь о Калерии. И проверьте пульс, не похороните заживо.
Временами мне было очень весело с вами. Всем спасибо. Всех люблю».

Изабелла достала из ящика стола небольшой пузырек. К нему был приклеен клочок бумаги, надпись на котором гласила: «Не надо, ещё не время».
– Теперь – надо, – усмехнулась она, высыпав на ладонь большую горсть таблеток.
Может, хотя бы сейчас она почувствует страх или тоску? Но нет. Ни-че-го.
Взгляд серых глаз зацепился за портрет в чёрной рамке. Величавый блондин склонил голову набок, подперев подбородок кулаком. Кажется, совсем недавно он произнёс красивую фразу: «Всё пройдёт, Белочка. А ты просто будь лучиком света на моём жизненном пути».
– Я скучаю по тебе, пап, – прошептала девушка, опустившись на диван. – Ты всё ещё мой единственный друг. Только не надо меня осуждать. Спасибо за эту интересную, многогранную жизнь, и прости, что я не смогла её полюбить. Я просто собираюсь поспать дольше обычного.

Глава Вторая «Разруха».

«Сжала руки под тёмной вуалью…
Отчего ты сегодня бледна?» (с)

Анна Ахматова.

«Самосовершенствование – онанизм.
Саморазрушение – вот что действительно важно!» (с)

Чак Паланик.

Она стояла посреди пустынного, выгоревшего поля, слабо освещённого светом растущей луны. Вокруг не было ни души. Прохладный ветер приятно щекотал кожу. И во всём теле чувствовалась запредельная лёгкость: словно девушка превратилась в тонкокрылую стрекозу, главное предназначение которой – порхать с цветка на цветок и услаждать взоры ценителей прекрасного. Что же получалось? Единственный способ достичь гармонии – это смерть?
В детстве она думала, что на небо попадают лишь души избранных; тех, кто оставил значимый след в реальном мире. В противном случае, на небе было бы жуткое перенаселение. Да и зачем заботиться о сохранности душ лоботрясов, наркоманов и алкоголиков? (Отец говорил, что последних в аду на спирту жарят). Они и на земле-то всем надоели. Но сейчас поняла, что места здесь хватит всем. Даже бесконечность – не предел.
Пройдя несколько метров, Белла заметила высокий забор. А за ним – мама дорогая, какая красота! Дивные деревья с переливающимися плодами, кустарники со спелыми ягодами вишни, трава, усеянная пёстрыми цветами, клубника. Буйство красок, плодородие, солнце, ощущение праздника и тепла.
– Как же мне туда попасть? – в пустоту спросила девушка, но тут произошло что-то неожиданное и абсолютно прекраснейшее.
Из-за деревьев показалась родная до последней кровиночки фигура отца. Он выглядел отдохнувшим, свежим и счастливым. На мгновение Белла даже обиделась. Они там, значит, ежедневно его оплакивают, а он о них, наверное, даже не вспоминает!
– Папа… Папочка… Это ты? Правда ты? Можно я тебя потрогаю?
– Нет, не подходи ближе, – отец сделал останавливающий жест ладонью.
– Почему? Я скучала по тебе.
– Я тоже, Белочка… Я тоже. Но твоё время ещё не пришло.
– Как «не пришло?» Это мне решать!
– Не в этот раз. Ты должна отправиться обратно. Ещё несколько минут – и будет слишком поздно, – отец держал дистанцию, но Белла чувствовала, как он изнывал от желания обнять её, прижать к себе и… Уже никогда не расставаться. Но почему-то он был уверен, что всё должно быть по-другому.
– Пап, пожалуйста! Нет, я тебя очень прошу! Я устала! Я больше не могу.
– У тебя остались незавершённые дела. Нельзя просто взять и сдаться. Посмотри на меня. Я очень хотел начать новую жизнь, но было слишком поздно.
– Не бросай меня!
– Я всегда с тобой. Даже если ты меня не видишь.

***
– Оля, это Альберт-Иоанн-Модест. Мой хороший знакомый, – Ева отступила на шаг, пропустив вперёд своего подстёгнутого волнением спутника.
– Какой симпатичный блондин, – промурлыкала Ольга, посмотрев на юношу.
Тот расплылся в самодовольной улыбке, а Ева закатила глаза. Главное – держать себя в руках. Она здесь только потому, что Модест пообещал помирить её с Белочкой.
– А чем Вы занимаетесь, красавец? Я, например, пою старинные романсы. Многие говорят, что у меня прекрасно получается, – продолжила кокетничать Оля, а Нева едва удержалась от фразы: «Да хватит врать! Никто такое не говорит!»
Эта разбитная женщина ни первой свежести ни разу в жизни не выступала на публике. Хотя могла бы попробовать, если бы приложила для этого хоть какие-то усилия. Но она ссорилась с организаторами мероприятий и влиятельными людьми буквально на ровном месте и очень бурно реагировала на любую критику в свой адрес.
– А я писатель, – отрапортовал Модест, хотя максимум, что он написал за всю свою жизнь – письмо с обилием матов гимназисту, с которым на прошлой неделе подрался на улице. – Но сейчас у меня очень сложный творческий период. Нет идей, вдохновения. Думаю, мне необходимы новые впечатления.
Ева фыркнула и решила двинуться в гущу событий. Сколько можно было стоять у входа?
Кабак располагался недалеко от центра города. Это было злачное место с большой проходимостью, отличительными чертами которого являлись частые драки и большой выбор алкоголя. Хотя стилистика помещения была атмосферной и уютной – даже «гадюшником» не назовёшь. Требований к внешнему виду посетителей, конечно, не было, но у Евы в первые минуты закружилась голова от обилия накрахмаленных воротников, коротких рукавов и нарумяненных щёк. А, может, дело было в том, что она уже приняла на грудь красного вина.
Модест и Ольга двинулись за подругой. Последняя неустанно щебетала о том, что «все писатели спят со своими вдохновительницами. А те, кто это отрицают, – спят с ними в два раза чаще».
Певица села за дальний столик. Всё складывалось не так ужасно, как могло бы быть. Она на всю ночь оказалась предоставлена самой себе, была вправе делать всё, что хочется, а попозже Модест помирит её с возлюбленной. Не исключено, что Белла сама изменит своё радикальное решение. Куда она без неё? Не так-то легко отыскать другого человека, который будет терпеть её выходки! То истерику в пять утра устроит, то попытается ткнуть ножницы в запястье, то перебьёт всю посуду.
– Но я ведь её такой и люблю, дурочку маленькую, – пробормотала Ева.
Воспоминания встали комом в горле. Тоска легла на сердце. А если Белла на фоне всего произошедшего натворит глупостей? Наверное, они не должны были её оставлять.
– Что ты тут сидишь? – спросил подошедший Модест, залихватски хлопнув подругу по плечу. – Держи! – не успела Ева опомниться, как он вложил в её ладонь кусок варёной рыбы. – Ты, наверное, голодная? Слушай, Оля, конечно, ураган! Жаль, что у меня пока нет возможности привести её домой. Такая шумная, весёлая!
– Что это за гадость? – девушка вытерла руки салфеткой. – Не понимаю, неужели тебе совсем не стыдно? Вера тебя ждёт, извелась, наверное, а ты…
– Будешь меня поучать – никакого тебе примирения с Белкой, – преспокойно ответил парень.
– С какой радости?! У нас договор! – мгновенно разозлилась молодая женщина.
В душе она испытывала жуткий диссонанс от того, что какой-то молоденький дуралей ни первую неделю вил из неё верёвки. Как она это допустила? Нужно было его сразу приструнить! Мол, сболтнёшь лишнего – натравлю на тебя своих дружков. Хотя какие у неё дружки? Спившаяся богема. Да и с Константином Борисовичем лучше не наживать проблем.
– Тогда я скажу Оле, что из тебя писатель, как из меня математик. И что ты её обхаживаешь только с одной целью! – пригрозила Ева.
– Она не дурочка, сама обо всём догадывается, – захохотал юноша и быстро скрылся из виду.
Правая рука певицы как бы невзначай скользнула по платью, во внутреннем кармане которого лежала «трава психоделического типа» .
– Пора расслабиться, – сказала она. – Если с Белочкой всё срастётся, а Модест уедет в Петербург, неизвестно, когда ещё у меня появится такая возможность.

***
Сегодня удача была явно на стороне Модеста. Тепло разливалось по всему его телу, подгоняя кровь в венах, сердце гулко отсчитывало удары, предметы вокруг то приближались, то отдалялись. Губы юноши то и дело расплывались в улыбке, ему хотелось смеяться, разговаривать, дышать полной грудью.
Как долго он не ощущал ничего подобного! Наверное, со времён гимназии, когда приятели поочерёдно тащили его, пьяного, на своих плечах, периодически роняя на дорогу, а он не чувствовал боли, лишь хохотал взахлёб.
К часу ночи Модест в компании Оленьки вышел на улицу. Свежий воздух оказал на парня благоприятное воздействие, мысли прояснились.
– Слушай, пойдём, я тебя кое с кем познакомлю, – проворковала Оля, обняв его за шею. Она была ненамного младше Евы, но Модесту это даже нравилось.
Через несколько минут они подошли к шумной компании молодых людей, которые почему-то не спешили заходить в кабак. Впрочем, в такие вечера часто всё веселье было сосредоточено снаружи. Ольга открыла рот, дабы представить своего приятеля, но ребята её опередили:
– О, среди нас новые лица! Или не очень новые? Оленька, ты, что ли? – заулюлюкал парень в аккуратном сером пальто.
– Ну да, – в голосе Оли послышался протест. Очевидно, она надеялась, что собравшиеся её ждали. – А что тебя удивляет? Я почти каждые выходные здесь.
– Маленьким мальчикам лучше не гулять в подобных местах. Да ещё ночью, – елейно пропищала, по всей видимости, подруга вышеупомянутого мужчины: высокая, стройная и светловолосая. – Как Вас зовут, недоразумение?
– Думаю, я Ваш ровесник, – ответил юный дворянин. – Альберт-Иоанн-Модест. Я приехал из Петербурга, – он едва удержался, чтобы не начать перечислять другие свои «достижения»: сын талантливого художника, внук влиятельного господина, друг известной певицы, бывший ученик лучшей гимназии…
– Ого! – удивился мужчина. – Какая-то важная птица. Приятно познакомиться. Я Александр, это Анна, он, – кивок в сторону раскачивающего взад-вперёд парня лет двадцати, – Степан, рядом его сестра Татьяна, а справа – горе луковое, наш алкоголик и изувер, Николай.
– Почему изувер? – уточнил Модест, но его слова заглушил взрыв смеха.
– Давай выпьем? – предложил Александр, протянув ему фужер.
Аристократ заметно расслабился: исчезла нервозность, движения стали увереннее. Конечно, во тьме он не замечал глаз своего нового знакомого, которые смеялись, говоря: «Нам очень импонирует идея напоить приезжего юнца, который явно не прикасался ни к чему крепче вина, и посмотреть, что из этого выйдет».
– У тебя в Петербурге молодая невеста есть? – вдруг поинтересовался Степан.
– Нет, – соврал Модест, помня о присутствии Оли и своих планах на неё.
– Тогда за мою выпьем… душечку.
– Ну, женщины – это святое…
– Для разогрева, а потом пойдём танцевать.
– Как ты танцевать собрался? – подала голос Татьяна, которая до этого не проявляла интереса к происходящему и пришла, видимо, только для того, чтобы присмотреть за братом. – Сегодня никто не выступает.
– Сами выступим! Или в другое место пойдём.
Альберт словно оказался вне времени и пространства. Всё смешалось в бесконечный полупьяный вихрь. Стало так жарко, что захотелось раздеться. Ольга беззастенчиво льнула к нему, её пальцы с шелушащейся кожей глади его остроскулое лицо.
– Нам Евочка споёт, – сказала молодая женщина. – Певица, которая с Модестом пришла.
– Ева? Тайлова, что ли? – уточнил Степан, наполнив фужер своего нового знакомого водкой. – С которой ты в молодости где-то как-то…
– Зачем ты это вспоминаешь?
– Не туда её уносит в последнее время. А такая женщина раньше была! Огонь!
– Смотри, не обожгись, – буркнул Модест. Его неслабо покоробили услышанные слова. Всё-таки он планировал вернуть Еву Белке.
– Давайте ещё по одной – и в кабак. А то всё веселье мимо пройдёт, – начала подначивать собравшихся Анна. – Это последняя бутылка? А как у нас с деньгами?
– Угостишь меня ещё чем-нибудь? – промурлыкала Оля, склонив голову на плечо Модеста.
Тот держался очень стойко, но понимал, что, будучи моложе и слабее своих собутыльников, уже близок к «смертельной» дозе.
– Конечно, угощу.
– А может, в карты поиграем?
Предложение было встречено восторженными визгами. Внутренние демоны рвались наружу, и ребятам было важно включиться хоть во что-то. Через минуту компания двинулась в питейное заведение.

***
Ева ввязалась в «серьёзную игру» пораньше, поэтому и выиграла побольше. К трём часам ночи её сумочка отяжелела от монет. Сильное опьянение раскалывало сознание, дикция стала неразборчивой, а походка – шаткой. Откровенно говоря, девушку штормило, как погоду в мае, а наплывы возбуждения сменялись сонливостью. Дабы не уронить голову на стол и не захрапеть, она незаметно положила под язык таблетку. От одного раза ничего не будет.
Краем глаза Ева посматривала на компанию, в центре которой балагурил Модест: смеялся, пританцовывал, раскладывал карты на столе, ощупывал талии находящихся рядом девушек. Наверное, пришла пора забрать его оттуда. Он-то не такой благоразумный, как она, и может проиграть все свои деньги или даже влезть в долги. Ева поднялась со стула, но голову вдруг пронзила боль и мировосприятие остановилось.
– Наконец-то я тебя нашёл, красавица, – насмешливый голос волей-неволей вернул бедняжку к реальности. Она медленно приподняла подбородок.
– Неожиданная, но очень приятная встреча! – продолжил тот же голос.
Он принадлежал высокому, натренированному брюнету, в котором Ева узнала виновника всех своих последних бед. От него за версту несло парфюмом, на шее болталась серебряная цепь, пальцы были унизаны кольцами, но было заметно, что это – безделушки, дешёвки.
Девушка подалась вперёд, её глаза заблестели:
– Что ты здесь делаешь? Преследуешь меня?
– Как ты могла такое подумать? Это лишь совпадении! Я частенько появляюсь здесь, потому что…
– Потому что это одно из немногих мест, где тебе наливают. И не только наливают!
– Ты сердишься на меня? Прости, я не должен был… Просто перепил. Решил, что ты не против.
– «Прости?» Ты мне что, на ногу случайно наступил? – Нева почувствовала прилив почти неконтролируемой злости. – Дело не в том, что между нами произошло! Я бы это пережила. Мне не шестнадцать лет, и я не девственница на выданье! Но зачем ты после пришёл в кабак и всё рассказал Белле? Кто тебя просил?! Ты одним махом разрушил мою семью!
– Да ладно врать-то. Какая семья? Ты не замужем.
– Это не имеет никакого значения. Моя семья – это дочь и… Белла. Та самая, с которой ты разговаривал. Мы очень любили друг друга … – Ева замолчала на середине фразы. Твою мать, трепала языком, как флагом на параде!
– Погоди, – лицо Георгия приняло такое озадаченное выражение, что его можно было бы поместить в медицинский справочник с припиской: «Слабоумие на последней стадии». – Знаешь, это меняет дело. Почему ты сразу не сказала? Приведи Беллу ко мне. Я сам ей всё объясню, потом поиграю вам на гитаре, напою чаем или чем покрепче. Можешь не сомневаться, мы замечательно проведём время.
Глаза Евы окутала бардовая пелена, на лбу вздулась жилка, тело превратилось в натянутую струну. Она перевела дыхание, отвела руку назад и ударила Полонского так сильно, как только смогла. Это было настолько быстро, что и Георгий, и остальные посетители даже не сразу поняли, что произошло. На какое-то время все замерли, а потом раздался разномастный хохот. Полонский схватился за нос, его пальцы обагрились кровью.
– Мне необходимо выйти на воздух, – пробормотала Ева, вскочив со стула и схватив сумочку.
Адреналин в крови зашкаливал, но она поняла, что натворила. Хорошо, если Георгий проспится и обо всём забудет, а не подкараулит её в тёмном переулке, чтобы расправиться!
– Подожди, куда ты?! – крикнул Полонский, но певица уже пробиралась к выходу.
Как вдруг её перехватил здоровяк в дорогом костюмчике.
– Красавица, давайте поболтаем, – предложил незнакомец, сально улыбнувшись.
– Оставь меня в покое.
– Ты же знаешь, что приличные женщины сюда не ходят. Не сопротивляйся.
– Я сказала, пошёл вон!
– Что тебе нужно от моей подруги, идиот? – раздался рядом низкий голос. Он вновь принадлежал Полонскому, который уже пришёл в себя и сверкал глазами из-под густых бровей, не забывая утирать ещё струящуюся из носа кровь.
– Почему это она твоя? – здоровяк крепче сжал ладонь Евы.
Девушка поняла, что выхода нет. Кроме…
– Она пришла со мной. И уйдёт со мной, – Георгий оставался столь непоколебимым, что Нева на миг почувствовала к нему что-то вроде уважения.
– Это мы ещё посмотрим.
Свободная рука молодой женщины незаметно проникла в сумочку, в которой лежал нож.
– Если вы оба меня не оставите, – предупредила она, – всё закончится очень плохо.
– Вообще-то она пришла со мной, – вдруг прозвучал четвёртый голос – глухой и чуть дрожащий.
Вся компания тотчас обратила взоры на молоденького блондина, который еле стоял на ногах, но старался излучать непоколебимость.
Всего десять минут назад он зажимал в углу Ольгу, губы которой приветливо вытягивались навстречу его жарким поцелуям, но, поняв, что Ева попала в западню, решил прийти на помощь. Опьянение почти напрочь отбило чувство страха. Юноша готов был в любую секунду пустить в ход кулаки, не понимая, что выглядел как лающая на слонов Моська.
– Ты ещё кто? – вопросительно изогнул бровь Георгий.
– Я тебя узнал… – глаза Модеста сфокусировались на лице наркомана со стажем. – Ах ты урод!
В следующее мгновение раздался звук удара, и юнец повалился на пол, задев стоящий позади стол. Послышался звон разбитых стаканов и ругань.
– Ты что наделал?! Он ведь тебе в сыновья годится, сволочь! – взвизгнула Ева, попутно схватив нож. – «Достойного» противника выбрал!
– Разве можно бить пьяных? – пробормотал Модест, барахтаясь среди стекла.
В ладони Невы блеснула сталь холодного оружия. На руке Полонского появился глубокий порез, из которого хлынула кровь. Мужчина, совсем недавно изъявивший желание познакомиться с привлекательной шатенкой, стал отступать.
Стоящие неподалёку люди заохали и закричали. Тех, кто разместился у дальних столиков, инцидент не коснулся; да и они были слишком пьяны, чтобы вникать в проблемы сомнительной компании. Георгий рассеянно посмотрел на окрашивающуюся кровью кисть своей руки. Ева, заикаясь и дрожа, выставила нож вперёд:
– Не подходи ко мне!
– Ты больна, Евочка, – постановил мужчина, спустя несколько безумно долгих секунд. – Твоё место – не на сцене, а в больнице Святого Николая.
Новые знакомые Модеста во главе с Олей, которая в это время, сложив руки у рта, трусливо озиралась по сторонам, не смогли сдержать смех:
– Вот это зашёл юноша! На свою голову!
– Слушай, друг, может ещё по одному бокальчику?
– Пошли все отсюда! Быстро! – крикнула Ева, опустившись рядом со спутником. – Модест, ты меня слышишь? Вставай! Дурак, вставай же!
Модест на долю секунды приподнял голову, но лишь за тем, чтобы прошептать: «Беги!» Но разве Ева могла его оставить? Недолго думая, она подняла безвольное тело и взвалила на своё плечо. В последнее время юноша вёл нездоровый образ жизни, благодаря которому сильно похудел и ослаб. И сейчас это было плюсом.
– Я сильная, сволочи! – засмеялась девушка, поволочив парня за собой.
Модест с трудом сдержал рвотный позыв, прикрыл глаза и стал засыпать на ходу.

***
Появление парочки в скромном, но аккуратном жилище музыканта Алексея было похоже на… Сожжение храма Артемиды Геростратом. На Великий Лондонский пожар. На затонувший галеон «Нуэстра Сеньора де Аточа» – словом, на что-то запредельно убийственное и катастрофическое.
Пару мгновений Лёша просто стоял, распахнув дверь. Он очень давно не видел Еву в компании мужчин, да ещё в таком состоянии. Было очевидно, что она волокла юношу на себе, но совершенно выдохлась.
– Лёш, мне больше не к кому обратиться, – начала девушка заплетающимся языком. – Мы не можем пойти домой… Там Белла. Она не поймёт… А если ещё и Константин Борисович узнает… – имя-отчество она едва выговорила. – Только до утра…
– Вы что пили-то? Водку? А с глазами у вас что? – когда шок отступил, Алексей догадался помочь подруге и перехватил её спутника подмышки.
Тот в ответ возмутился и попытался ударить его по руке, а потом остановил взгляд на Еве и заявил: «Вот падшая женщина! Кокотка!»
– Закрой рот, – отмахнулась Нева.
Пока они сюда добрались, Модест окончательно утратил связь с реальностью: а именно, решил, что она занимается проституцией, посоветовал не стыдиться своей «древнейшей работы» и удивился, что «на таких старых ещё есть спрос».
– Вы куда меня привели? Что за публичный дом?
Пока Ева раздумывала, посмеяться над приятелем или посочувствовать, Модеста вывернуло наизнанку. Зловонная струя из алкоголя и поджелудочного сока хлынула на пол, который Алексей мыл только позавчера.
– Твою мать! – возмутился хозяин дома. – Ева, ты совсем без царя в голове? Ему же, дай бог, лет семнадцать, как он вообще рядом с тобой оказался?! Если уж заводишь себе молоденьких друзей, хотя бы следи за ними! А если у него отправление?! Это, по-твоему, шутки?
– Я всё уберу, – промямлила Нева. Она понимала, что все обвинения в её адрес справедливы. Но не понимала, в какой момент ситуация обернулась ЭТИМ. – Он – брат Белочки.
– Да, сходство определённо есть, – сделал вывод Алексей и почувствовал новую волну праведного гнева.
Эта великовозрастная алкоголичка и грубиянка прокатилась по приличной семье аристократов, как огромная карета, запряжённая дюжиной лошадей. Совратила юную Беллу, тем самым подорвав душевное здоровье её матери, втянула её в дурную компанию, настраивала против отца, частенько тянула из неё деньги и забрала у неё лучшие годы, чтобы в итоге изменить с Полонским, которого знала пару недель! А теперь ещё её брата споила до полумёртвого состояния!
– Мне интересно, на что ты пойдёшь после? Возьмёшься за их младшую сестрёнку, едва та подрастёт? Не кажется, что это слишком, и нужно оставить бедную семью в покое?
– И ты туда же? – Ева поняла, что больше не в силах выносить это. Доколе из неё будут делать монстра?! Слёзы потекли по щекам, смывая остатки косметики. – Я не виновата! Это Модест предложил… я с Беллой хотела быть… Он сказал, что поможет нам помириться…
– Я тебя предупреждал, чтобы ты здесь не появлялась?! – но пыл Алексея охладился, едва Ева извлекла откуда-то нож и поднесла к своему лицу. – Ты что делаешь?! Успокойся! Прости… Слышишь? Я погорячился. Всё хорошо. Сейчас мы уложим твоего друга спать.
– Мне нельзя спать! – проскулил Модест. – Я плясать буду!
– Да вы не понимаете, она сказала, что всё кончено! – всхлипнула Нева. – Я любила её! По-настоящему любила только её! Белла… Прости меня, Белла…
– Я сейчас вас передам в руки санитаров, ей богу, – устало покачал головой Лёша. Не этим он планировал заниматься в пять утра!
А потом вздохнул и пошёл за тряпкой – подтирать лужу чужой рвоты.

***
Первое, о чём подумала Белла, разлепив глаза, было: «где я?» Грудную тотчас клетку пронзила боль, быстро разошедшаяся по всему телу.
– Не шевелитесь, – прошелестел в воздухе чужой голос. – Эх, и что же вам, таким молодым и красивым, спокойно не живётся?
Девушка застонала. Её руки и ноги были связаны, торчащая из горла трубка мешала дышать. Но одно было очевидно – она жива. Ева и Модест куда-то ушли, но, должно быть, вернулись раньше, чем планировали. Или Тимофей ворвался в комнату, несмотря на то, что она предусмотрительно подпёрла двери изнутри тумбочкой. Он мужик крепкий, несмотря на возраст, с него станется. А может, девочки забили тревогу.
Белла пошевелила запястьями. Мысли очень неохотно собирались в единую картину; напоминали заляпанный краской, испещрённый линиями и надписями набросок. Ей снился сон, в котором было что-то очень важное. Отец… Папа… Его слова про «незавершённые дела». Девушка всхлипнула. Кристально-чистая слеза скатилась по щеке и остановилась около уголка губ.
– Прекратите, – прозвучал тот же голос, теперь с металлическим оттенком. – Иначе мне придётся дать Вам успокоительное. Я понимаю, что Вам больно. Но, знаете, лучше попасть в больницу для душевнобольных, чем в ад. Вы едва свою душу не загубили!
Пациентка повернула голову и так сильно напрягла глаза, что роговица запеклась. Это другое учреждение! Непохожее на то, откуда её недавно забрала Ева. Судя по царящей вокруг обстановке, от него не стоило ждать ничего хорошего.
Таких богоугодных заведений в городе было немало. Они давно пользовались дурной славой. Чтобы в них попасть, вовсе необязательно было платить персоналу круглую сумму. Достаточно было иметь незначительное душевное расстройство и ушлого родственника или супруга, который посчитал бы тебя источником проблем и отправил гнить в обшарпанные стены до скончания времён.
Охочие до сплетен горожане рассказывали о здешних порядках всякие ужасы; мол, тут лечили кровопусканием, розгами и ледяной водой, пичкали наркотиками, ломали волю и разум. Из таких больниц выходили либо сломленными калеками, либо не выходили вообще. Попытки побега только усугубляли положение.
Кровопускание… Едва это слово всплыло в голове у Изабеллы, как вдоль её позвоночника прошествовали мурашки, а на лбу появились капли пота. Тонкий нож протыкает вену и оставляет рану. Кровь стекает в миску, и нет никакой возможности остановить эту варварскую процедуру, ни причины, ни источники которой неизвестны. Боже, пусть из её горла вынут трубку и дадут уйти на покой. Сколько можно оттягивать неизбежное?!
– Если подумать, это так низко! – теперь неизвестный мужчина заговорил взбудоражено и презрительно. – На свете так много людей, которые отдали бы что угодно за здоровый организм! Которые готовы до последнего бороться за возможность жить, чувствовать, любить! А Вы…
Белле наконец удалось разглядеть его – он был широк в плечах, высок, и в его густые волосы ещё не закралась седина. Она заплакала. Тонкое одеяло было не в силах защитить её от пронизывающего холода. Боль не отступила, лишь из резкой перетекла в ноющую.
– Пришло время для укольчика, – подобострастно заявил доктор и принялся раскладывать инструменты на прикроватной тумбочке, предварительно застелив её марлей. – Успокойтесь, в этом нет ничего страшного.
Белочка сжалась, как подстреленный воробушек, но острая игла уже задела её вену.
– Немного поспите, и станет легче.
Она старалась держать глаза открытыми (почему-то была уверена, что стоит только их закрыть, как с ней сделают что-то очень плохое), но скоро противиться накатывающей душной волне стало невозможно. Должно быть, что-то подобное ощущали рыбы на морском дне перед землетрясением. Последнее, что увидела девушка, – крепкие руки, тонкие губы и едва заметные морщины около уставших чужих глаз.

***
Модест проснулся как раз вовремя, чтобы застать момент, как ночь сменялась предрассветными сумерками. Тени на полу становились больше и удлинённее, из сереющей темноты проступали очертания незнакомых предметов: грубо сколоченный стул, наваленные друг на друга коробки, матрас, а на нём – скрюченная фигура девушки, в которой юноша узнал Еву.
– Со мной что-то не то, – еле ворочая языком, выдавил он из себя. Он подозревал, что после грандиозных попоек люди чувствуют себя плохо. Но чтобы НАСТОЛЬКО… – Чей это дом? Где я?
Дрожа и капая слюной на рубашку, дворянин поднялся на ноги и отыскал сумочку Евы. У неё всегда было что-нибудь, чем можно «закинуться, чтобы стало лучше». Сейчас он был согласен даже на обычный табак. Удача и на этот раз оказалась на его стороне. Через минуту Модест расположил папиросу на фалангах длинных пальцев. Лёгкие заполнил горьковатый дым.
– Так-то лучше.
Нехитрая процедура отняла слишком много сил. До дивана ему пришлось добираться ползком. Ещё сложнее было подавлять рвотные позывы и не рассыпать пепел.
– Ева… – позвал парень спустя пару минут. – Проснись…
Ева не подавала признаков жизни. В свете лучей зимнего солнца её лицо казалось неестественно бледным. Сердце Модеста заколотилось как поршень в паровой машине. Горло пересохло, изо рта вырвался жалобный писк. Нет, только не это!
– Ты чего? Ты меня не слышишь? – собрав остатки сил, юноша дотянулся до матраса и коснулся чужого безвольного запястья. – Евка, прекрати сейчас же!
Через пару мгновений веки певицы затрепетали. Она отреагировала на друга так же вяло, как на какого-нибудь таракана, но этого оказалось достаточно, чтобы его губы расплылись в улыбке.
– Поспать не даёшь!
Женщина помнила почти всё, что произошло с ними накануне. Но легче ей от этого не становилось, скорее наоборот. Им давно пора было возвращаться в усадьбу, но разве они могли показаться Белле и детям в таком виде? Модест, со своими ссадинами на лице, бескровными губами и глазами навыкате, был похож беглого каторжника, которого долго морили голодом.
Да и она не лучше – вся в слюнях и соплях, двух слов связать не в состоянии. И вообще, если сейчас вытолкать их из дома, они упадут, не пройдя и двух метров.
– Где мы? – кисло поинтересовался начинающий алкоголик голубых кровей.
– У моего старого друга. Я тебе о нём рассказывала. Только где же он сам? Может, на крыльцо вышел? Лёшка! – Нева попыталась крикнуть в полную силу, но закашлялась. – Пить хочу, умираю. Сколько проблем мы себе нажили!
– А нас никто не ищет? Я не помню, – Модест поднёс ладонь к лицу и тут же одёрнул, словно обжегшись. Его раны были неглубокими, но саднили.
– Может быть, – ответила Ева, прокутив в голове ситуацию с Полонским. – Я уже ничему не удивлюсь. Но здесь мы надолго не сможем остаться.
Девушка сжалась в комок, стремясь сохранить последнее тепло, и поняла, что боится. Как самая последняя тряпка! Но стоит ей высунуть нос из этой прокуренной комнатушки, как проблемы обрушатся на неё, подобно снежной лавине: возможное преследование со стороны Георгия, новый скандал с Беллой… Модест обещал помочь им помириться, но какой от него сейчас толк? Аня, как пить дать, не захочет покидать усадьбу, Калерия будет лить слёзы…
– Как всё плохо. Не просто плохо, а ОЧЕНЬ и ОЧЕНЬ плохо!
– Слушай, у тебя деньги есть? – поинтересовался Модест. Его спокойная интонация придала Еве уверенности. Даже странно; по своему обыкновению, она должна была рассвирепеть.
– Деньги? Я вчера выиграла, но не помню, куда они делись. Скорее всего, потеряла или украли.
– Давай найдём что-нибудь выпить, отдохнём, а уже потом пойдём домой? Мне страшно там появляться, – сказав это, Модест смутился. Хотя догадывался, что подруга понимала его, как никто другой. – Я ещё дедушке на последнее письмо не ответил. Он-то думает, что я уже в пути.
– Да, пожалуй, ты прав.

***
Из рассказа доктора Белла узнала, как попала сюда. Её спас вовремя подоспевший Тимофей. Именно он взвалил безвольное тельце на руки, укутал в телогрейку и привёз в ближайшее богоугодное заведение. Позже доктор заметил, что девушке несказанно повезло. Опоздай Тимофей хотя бы на пять минут – всё было бы кончено.
Но первой почуяла неладное Калерия, которая несколько раз позвала сестру по имени и не дождалась ответа. Потом она долго стояла у дверей спальни, дёргала ручку и прислушивалась, чтобы в итоге затопать ногами и расплакаться. На шум прибежали Тимофей и Анюта. Последняя тоже нервничала из-за того, что Белла долго не выходила из комнаты, но решила, что та повздорила с её мамой и захотела побыть одна.
И теперь, лёжа на скрипучей кровати, Белочка представляла, как верный друг её семьи, облачившись в подаренный покойным господином зипун, стоял у иконы Николая Чудотворца (в усадьбе был только его образ) и, сложив руки у рта, молился о здравии молодой барыни и упокоении душ её родителей.
Но милые сердцу думы быстро сменились горечью и обидой. Где Ева? Где Модест? Они до сих пор не вернулись домой? Если да, то где они так долго ходят? Тимофей им ничего не рассказал? Может, их сюда просто не впускают?
Девушка попыталась что-то спросить, но торчащая из горла трубка не дала ей такой возможности. Если бог существует, он милостив. Взял и дал ей ненужный второй шанс.
Если ей не удастся в ближайшее время покинуть больницу , она доведёт начатое до конца. А если удастся… Белла была слишком слаба для серьёзных раздумий, но из её подсознания не уходили слова отца о «незавершённых делах». Пусть он пошлёт любой знак. Самую маленькую весточку. Самый простенький совет. Как жить, когда вокруг такая разруха?

***
Увы, Ева и Модест не вернулись домой ни к вечеру, ни даже через три дня. Они потратили оставшиеся деньги на вино, табак и рыбу, и прочно обосновались на полу чужой комнаты. Пришедший к обеду Алексей застал своих незваных гостей в полуобморочном состоянии, и вопрос «почему вы ещё здесь?» из животрепещущих перетёк в бессмысленно-риторические.
На следующее утро, отчего-то проснувшись разбитым и грустным, мужчина понял, что сам не против ощутить непричастность к этому бренному миру, и вскоре уселся рядом с парочкой, взяв в одну руку бутылку вина, а во вторую – самокрутку из «весёлой травы».
День пролетел незаметно – расплывчатый, задымлённый, проспиртованный, полный старых анекдотов и частушек. Кажется, к вечеру в дом зашёл ещё кто-то, опрокинул пару бокалов, подивился царящему вокруг бедламу и скрылся в неизвестном направлении.
С наступлением ночи Модесту стало плохо. Он то кричал, то плакал, то пытался разбить бутылки, приговаривая: «Нужно пить до одури… До посинения…» Ева была не в состоянии помочь, а что до Алексея, то он уже храпел на диване.
Проснувшись через шесть часов, женщина поняла, что с этим пора заканчивать. Она чувствовала себя так, словно пережила возмездие. Руки-ноги не слушались, голова гудела, дыхательные пути сузились до игольных ушек, очертания предметов в поле зрения были очень размытыми.
Ева вспомнила, как десять лет назад приводила себя в чувство перед концертами. Поклонники изумлялись: «Видно, что нетрезвая, но поёт отлично, попадает в ноты, помнит слова, да ещё поправляет, когда кто-то подпевает неправильно», «прямо за сценой может влить в себя литр чего-то покрепче, но отыгрывает изумительно и держится на ногах до последнего». А она просто знала, что не могла позволить себе упасть. Не имела права позориться перед слушателями, которые потратили деньги и время на возможность видеть и слышать её.
Сейчас – похожая ситуация. Хочешь не хочешь, но нужно привести себя в порядок. Ева смогла умыться, убрать пустые бутылки и стаканы, проветрить комнату и даже подкрасить глаза. В восемь утра певица уже пила крепкий заварочный чай, который сама подарила Алексею месяц назад.
Но вскоре проснулся… Хотя, будет правильнее сказать: «воскрес», Модест, и стало понятно, что планы по возвращению домой накрылись медным тазом. Юноша не мог нормально двигаться и говорить; плакал, царапал руки и лицо, бормотал, что уродлив, опустился на дно, не имеет будущего и всех подвёл. Ни Нева, ни хозяин дома не понимали, что конкретно с ним произошло, но списали всё на белую горячку.
Поначалу Ева пыталась привести парня в чувства: хлестала его по щекам, умывала холодной водой, предлагала перекусить, но всё было тщетно, и бедняжка, уверенная в том, что именно она довела друга до такого состояния, повалилась на матрас, с которого не вставала до самого вечера.
Лёша хотел пригласить доктора, но подруга пресекла эту идею на корню. Доктора очень неохотно помогали таким, как они. А ходить по комнате взад-вперёд и ворчать, что «такой образ жизни к хорошему не приведёт», она и сама могла. А вдруг до Константина Борисовича дойдут слухи о развлечениях внука? Нет, этого нельзя было допустить.
На следующий вечер Модесту стало легче. Он лежал на диване, безостановочно курил, что едва не стало причиной пожара, цедил кипячёную воду маленькими глоточками, даже попробовал поесть, но желудок отозвался на это острым спазмом.
Алексей, увидев, что самое страшное позади, вернулся к привычному ритму жизни. Дав наставления Еве, он ушёл на прогулку, а когда вернулся, застал своего нового приятеля сидящим за столом и сочиняющим письмо дедушке. Заметив хозяина дома, тот обратился к нему с просьбой одолжить денег. Услышав сумму, Алексей просто отмахнулся.
Следующее письмо от Модеста к Константину Борисовичу начиналось словами: «Дедушка, я Вас очень люблю. Простите, но у меня нет ни денег, ни жизненных сил…»

***
На третий день из горла Беллы вынули ненавистную трубку, и она смогла говорить – пока очень невнятно, медленно, по слогам. Ей было бы куда проще изложить свои просьбы и вопросы в письменном виде, но ей не давали ни бумаги, ни чернил. Руки отекли, на запястьях и щиколотках виднелись синяки от верёвок.
– Ко мне приходил кто-нибудь? – спросила бедняжка.
– Никто, – ответил дежуривший у её постели доктор. На его лице расписалась усталость, было очевидно, что он не хотел общаться с душевнобольной, но от прямых обязанностей никуда не деться. – Как у Вас с памятью? Сможете рассказать, как Вас зовут, где Вы родились, чем занимаетесь?
– Я хочу домой.
– Вот, другое дело, – одобрительно кивнул мужчина. – Лучше домой, чем на тот свет. Но отпустить я Вас пока не могу. А будете плакать – снова вколю успокоительное.
Белла посмотрела на свои руки и содрогнулась. Наверное, ещё немного, и она повторит судьбу первого возлюбленного Евы, которому «делали укол в ногу, потому что который день не могли найти вену на тыльной стороне запястья».
– Вы ведь уже лежали в больнице для душевнобольных, так? – тем временем продолжил доктор.
– Откуда Вы знаете? Лежала, но это ничего не значит. Я не буйная, просто мне было очень плохо. У меня отец недавно умер, и…
– А родовых травм у Вас нет?
Получше рассмотрев пациентку, доктор понял, что перед ним – одна из тех девушек, о которых говорят: «таким, как она, негде найти помощи». Можно сколько угодно таскать её по богоугодным заведениям, но это ничего не даст. Она будет продолжать медленно убивать себя. Шрамы от бритвы на её руках и коленях – тому подтверждение.
– Нет, – Белочка опустила глаза. – Зовут меня Изабелла Владиславовна Оболенская. Я художница, пишу пейзажи, натюрморты, портреты.
– Вы где-то этому учились?
– Меня учил отец,– пролепетала девушка и поймала себя на нарастающем раздражении. При чём здесь род её деятельности? В усадьбе остались двое детей, а Модест и Ева вообще пропали. У неё не было времени на глупую болтовню! – Как долго я буду здесь находиться?
– Это зависит от Вашего поведения. Но точно дольше недели.
– Неделя?! – Белла подскочила на кровати, но тело пронзила резкая боль, заставившая её притихнуть. – Но я не могу! У меня дела!
– Почему-то Вы не подумали о своих делах, когда приняли лошадиную дозу снотворного. Скажите спасибо, что Вы здесь, а не на кладбище.
Девушка сжала кулаки и втянула носом слёзы. Может, будет лучше, если Нева и Модест ни о чём не узнают. Времена, когда она делала на руке неглубокий порез, а потом вопила: «Позовите Евочку, я из-за неё вены порезала!», прошли пять лет назад. Белочка стала серьёзнее и научилась мыслить наперёд.
Если она найдёт в себе силы жить дальше, но инцидент получит огласку, ей будут напоминать о нём при каждом удобном и не очень случае. Испытывать жалость, страх, отвращение; подбирать слова, потому что «к таким людям нужен особенный подход». Она уже представляла, как собиралась организовывать новую выставку картин, а Модест давал ей напутствия: «аккуратнее, следи за своим состоянием, не волнуйся. Вдруг что-нибудь не так пойдёт, а мне потом тебя спасать в срочном порядке». Нет, она этого не выдержит.
– Почему здесь так холодно?
– Здание старое, в окнах щели.
– Если бы отец был жив, он бы принёс мне сколько угодно одеял и платков! – Изабелла не знала, зачем поведала об этом. Наверное, просто захотела, чтобы доктор знал, что она когда-то кому-то была очень нужна. – Он меня любил! А теперь я разговариваю с ним во снах!
Бедняжка осмотрелась вокруг. На окнах решётки, через них она не пролезет. Нужно выкрасть ключ, он, наверное, хранится у доктора. Но у неё не было навыков…
– Сейчас я дам Вам таблетку, а через два часа принесут обед.
Белла кивнула. Она была научена горьким опытом. Первые дни в богоугодных заведениях тщательно следили, как новые пациенты проглатывали медикаменты. Заглядывали в рот, просили высунуть язык. Но со временем, если с пациентом не было проблем, проверки прекращались, и у больного появлялась возможность выплюнуть таблетки под подушку или в нижнее бельё.
Шёл лишь третий день. Противиться неизбежному было невозможно.

***
Этим утром Ева проснулась от звуков чужого плача.
В комнате было холодно. Тяжёлые тучи закрыли полосу зимней зари своими свинцовыми боками. Снежные сугробы за окном казались огромными и напоминали великанов, решивших навсегда отделить Москву, в которой не было ничего, кроме грусти, туманов и непогод, от других, красочных и весёлых городов, где цвели прекрасные сады, вода в реках была сладкой как патока, ягоды были размером с куриное яйцо, курицы – размером с котов, а люди жили по пятьсот лет и не знали болезней, кроме трудовых мозолей.
– Что такое? – спросила девушка, оторвав голову от матраса.
Модест сидел на диване, закрыв лицо ладонями. Под таким углом Еве стало хорошо видно, как дрожали его плечи и покачивалась голова. Несчастный мальчик! Между ними было всякое: и хорошее, и плохое, но сейчас она каждой фиброй души почувствовала его боль.
– Модест, ты чего расклеился? Я могу тебе помочь? Тише… Иди сюда.
Юноша отнял руки от лица и посмотрел на подругу заплаканными глазами. Это был исключительный случай, когда он не заботился ни о своём внешнем виде, ни о том, что о нём подумает человек напротив.
– Ну иди, не раздумывай.
С дивана Модест встал так: сполз с него на пол. На досках лежать холодно – пришлось добираться до матраса на четвереньках. Голова кружилась, горло болело, во всём теле чувствовалась слабость. Ева подвинулась, и он лёг на освободившееся место. Немного подумав, она укрыла его свободным краем одеяла. На несколько минут воцарилось молчание, изредка прерываемое всхлипами.
– Ева, мне очень плохо, – наконец произнёс Модест. – Я не знаю, как быть. Я опустился на самое дно. Не знаю, почему я ещё жив. Мне кажется, что для меня даже смерть не станет выходом. Я вернусь, потому что этой чреде потерь и боли нет конца.
– Да ты что? Нельзя отчаиваться, слышишь? – он не догадывался, какую недюжинную силу прикладывала девушка, пытаясь сформулировать более-менее внятные фразы. – Нужно держать себя в руках. Ты такой молодой, красивый. У тебя всё будет! Всё впереди. Просто период плохой. Сейчас ты поспишь, а когда проснёшься, мы пойдём домой. Поговорим с Беллой, что-нибудь приготовим все вместе…
– В глазах окружающих я всегда был забавным избалованным ребёнком, ни на что особо не способным. Но я – не такой. Дедушка думает, что я с ним только из-за денег, а я его очень люблю.
– Я уверена, Константин Борисович так не думает.
– Он говорит, что у меня на уме лишь развлечения. А я в детстве увлекался раскопками и книгами о приключениях. И сейчас хотел бы стать археологом, изучать искусство древнего мира…
– Ну и прекрасно! – лицо Евы озарила улыбка. – Ты пока даже не представляешь, как много перед тобой открыто дорог.
– Прости меня, – неожиданно попросил Модест. – За то, что я наговорил тогда. Ты не пустая. И не чёрная внутри. И спасибо, что не оставила меня в кабаке.
– Да пустяки, – смущённо отозвалась Нева. – Разве я могла тебя бросить?
Модест вздохнул и, повернувшись к ней, уткнулся лицом в плечо. Девушка дёрнулась от неожиданности, но быстро успокоилась, приподнялась и сильнее натянула одеяло.
– Ты – одна из немногих, кому есть до меня дело. А поедешь со мной в Петербург? Я серьёзно, – Альберт улёгся поудобнее, прижал подругу к себе и обхватил ещё и ногами. – Посмотрим местные достопримечательности, походим по кабакам.
– Дубина стоеросовая, – засмеялась певица, потрепав его по волосам. – Вера не поймёт.
– Да что Вера? Скучная тётка, – пробурчал дворянин. Ему стало очень тепло и спокойно. – Она думает, что очень умная, а на деле – даже книжек не читает, одни учебники зубрит!
– Что ты так о своей невесте отзываешься?
– Да надоела она мне, сил нет! Одни капризы и недовольства. А что дальше будет? Господи, подумать страшно, – Модест начал погружаться в полудрёму. Лица Евы он не видел, но чувствовал её горячее дыхание на своей шее.
– Это только поначалу. Всё будет хорошо. Молодые меняются, притираются друг к другу. Думаешь, мне было легко с Беллой первые два-три года? Она такое вытворяла – куда там твоя Вера попала! Ревновала меня к каждому столбу, плакала без повода, несколько раз пыталась со мной подраться. Но я любила её, дурочку маленькую. И до сих пор люблю.
Модест продолжал лежать, не шевелясь. Эти объятия не были похожи ни на какие другие; в них было что-то особенное, родное, донельзя уютное. В размеренных ударах сердца и глубоком дыхании – слабость, сила, долгие годы, месяцы, дни, минуты…
– Знаешь, как умные люди говорят?
– Не знаю, я с такими не знакома.
– Да ну тебя. Они говорят: «Обнять – значит, спасти».

Глава Третья «Надежда».

«Как змей на сброшенную кожу,
Смотрю на то, чем прежде был»… (с)

Валерий Брюсов, «У себя».

«Соври, что меня не забудешь.
Соври, – я поверю». (с)

Роберт Рождественский.

– Алёна, что происходит? Я не оставлю тебя в покое, пока не получу развёрнутый ответ.
– Развёрнутый ответ, – усмехнулась Алёна. Она уже двадцать минут возилась около кухонного стола, хваталась за заварочные чайники, блюдца, пучки трав, гремела ложками, вытирала со лба несуществующий пот, но в сущности, ничего не делала. – Я не понимаю, о чём Вы. По-моему, всё как обычно.
– Если бы всё было «как обычно», ты бы уже несколько раз предложила мне чай с мятой и расспросила меня о погоде в Москве.
– Глупости, – девушка попыталась улыбнуться. – Вы ещё не так хорошо меня знаете.
– Мне казалось, ты ценишь своего единственного друга.
Модест невольно залюбовался. Всё-таки, Алёна была очень привлекательной особой. Если Вера со своей боевой раскраской и украшениями из крупного жемчуга выглядела несколько нелепо и старше своих лет, то Алёнушка была этакой девушкой-девочкой. Прям хоть сейчас ругай её за то, что она подошла близко к плите, и отправляй на луг, ловить стрекоз и бабочек! Эти голубые глаза, русые волосы, узкая талия, затянутая в простенькое платьице…
– Дружба с Вами на меня дурно влияет.
– Ты серьёзно? – дворянин подавился смешком. – Разве я злодей какой?
Алёна сильнее потупила взгляд. Чего скрывать, Модест был похож на злодея. На чёрного колдуна, ломающего чужую волю и разум. Иначе как ещё объяснить тот факт, что стоило им только познакомиться, как она из «девушки, которая о других говорит только хорошее» превратилась в какую-то мегеру! Бедную Веру Павловну так рьяно обсуждала, что у той, наверное, весь день щёки горели – есть такая примета.
– Не знаю. Но меня Вы погубите, это точно.
– Как же я могу?
– Такие, как Вы, всё могут.
– Я соскучился по тебе.
– По беременной невесте нужно скучать, по дедушке… А по мне не нужно. Это глупость. Наверное, нам не стоило часто общаться.
– Я никогда не поверю, что ты изменилась как по щелчку пальцев! – Модест смотрел на покачивающийся девичий стан, заспанные глазки, надутые щёчки, слушал шелестящий голос, и… Испытывал желание ткнуть Алёну в спину, дабы растормошить! – Тебе Вера что-то сказала?
– Не приплетайте сюда Веру Павловну. Она очень хорошая девушка. Но с такой тяжёлой судьбой! Как она плакала, пока Вас не было! Только спустя неделю успокоилась. Я очень переживаю, хоть бы с её ребёнком всё было в порядке.
– «Бедная сиротка, да три подбородка»! – иронично подумал Модест, но вслух сказал лишь: – Да всё с ней хорошо! Сыта, одета, обута. Подумаешь, жених уехал на две недели! И не куда-нибудь, а домой, к сёстрам. Между прочим, подарки ей привёз! И тебе тоже, – юноша запустил руку в карман штанов и достал оттуда небольшую коробочку. – Вот, посмотри.
– Да Вы что?! – глаза девушки расширились стократно, едва она увидела красивое серебряное колечко. – Это кощунство! Дарить кольцо не невесте, а какой-то дворовой девке…
Но невозможно было не заметить, как задрожали её руки, и как уголки губ раздвинулись в подобии улыбки, которую Алёна постаралась сдержать; а голосок зазвучал звонко, взволнованно, словно серебряная мелодия.
– Я хочу тебя порадовать. Ты целыми днями спины не разгибаешь. Дедушка тебя очень хвалит. Стираешь, шьёшь, вяжешь, моешь полы, выпекаешь хлеб. Неужели ты думаешь, что не заслуживаешь дорогого подарка? Чем ты хуже Веры, которая только и делает, что зубрит учебники и плачется на жизнь? Только тем, что ты – не дворянка?
– Мне очень приятно, что меня ценят, – ещё немного – и Алёна была готова расплакаться. – Но я не могу принять кольцо… Сами подумайте. Если Константин Борисович спросит, откуда оно у меня, что я отвечу? Он и так на нас косо смотрит!
– Можешь не носить его, – вырвалось у Модеста, который почему-то не задался этим вопросом ни во время, ни после покупки кольца; хотя купил его ещё в Москве. Едва увидел простенькое, но очень изящное украшение, как сразу подумал об Алёнушке. Вере бы оно не подошло.
– Просто храни его. Как память, символ.
– То есть, не взять нельзя? – уже из вредности уточнила прислужница.
– Нельзя, – отрицательно помотал головой аристократ.
– Спасибо.
За спиной у Алёны будто выросли крылья, дыхание стало неровным. Девушка понимала, что это неправильно, но как же трудно было скрыть подлинные чувства, когда тебе впервые в жизни преподнесли столь замечательный подарок! Да ещё с таким посылом… «Ты этого заслуживаешь, потому что много трудишься»!
– Если ты думаешь, что у меня корыстные цели, ты ошибаешься, – продолжил Модест, с удовольствием отметив перемены в настроении собеседницы. – Я хочу, чтобы тебе здесь было хорошо. И мне, правда, очень нравится с тобой общаться. Все эти противные аристократы говорят только о винах, деньгах и нарядах. Ну, ещё обсуждают, кто с кем потанцевал и кто куда сходил. А с тобой можно и посмеяться, и поделиться своими переживаниями. Ты и о свойствах разных трав расскажешь, и вышивать научишь. И никогда не станешь сплетничать обо мне за моей же спиной.
– Да, я не сплетница, – кивнула крестьянка. – Даже если бы захотела… Мама говорила, что моя прабабка была ведьмой. И что все её плохие слова и даже мысли отправлялись туда, – она подняла палец вверх, – на небо. Вдруг мне передался её дар? Но, с другой стороны, я ведь тоже живой человек. Я могу… ну, плохие мысли думать.
– Значит, у нас всё хорошо? – уточнил Альберт.
– Я не против общения, – ответила Алёна. – Но я не хочу, чтобы Вы что-то не то думали…
– Я ничего не буду думать, – как можно непринуждённее улыбнулся юноша. – И никто не будет.
– Я очень рада, что Вы…
– Ты.
– Я очень рада, что ты доехал без происшествий. Дальняя дорога опасна. Такие лиходеи иногда могут встретиться!

***
– Дмитрий Сергеевич!
Ильин нехотя отложил газету. На него смотрел Арсений Петрович, глаза которого даже сейчас блестели полнотой жизни, а его царственной осанке и необъятной грудной клетке по-прежнему могла бы позавидовать оперная прима.
– Здравствуйте, сослуживец, – поздоровался Дмитрий.
– Как жизнь молодая?
– Сокращается.
– Что, простите?
– А что Вас смущает? Разве у кого-то бывает иначе?
– По-моему, это очень глупый ответ, – Арсений уселся на диванчик поблизости.
– У Вас не сокращается жизнь?
– Не сокращается! Что Вы ко мне прицепились!
– Здорово Вам, – засмеялся Дмитрий. – Знаете анекдот? Кощей Бессмертный бросился под лошадь, потом застрелился, повесился, утопился, в общем, в тот день он развлекался, как хотел!
– Вот поэтому Вы до сих пор одиноки, – окрысился Арсений. – С Вами невозможно нормально разговаривать! Всё вопросики, шуточки, подтрунивания.
– Да что Вы! Серьёзность и принципиальность – мои главные достоинства!
– Между тем, я зашёл с доброй вестью.
– Я пришёл к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало. Что оно горячим светом по листам затрепетало, – улыбнулся Ильин. – Рассказать, что лес проснулся. Весь проснулся, веткой каждой! Ладно, вечер поэзии закончится так же неожиданно, как начался. Что там у Вас?
– Я в прошлом месяце занимал у Вас деньги.
– Ах, ну да. День зарплаты – день расплаты.
– Вы подозрительно веселы, дорогой друг.
– Чего же мне грустить? Если мне жить так хорошо!
За окном снежные сугробы таяли от первых лучиков тепла. Уже через месяц в проталинах должны были появиться первые цветы. И на душе было на удивление легко. Хотелось дышать полной грудью, работать сверх меры, каждый день узнавать что-то новое. Такое настроение всегда приходило на изломе зимы, в ожидании пробуждения природы.
– Здесь явно не обошлось без влияния Вашей молодой подружки. Или я не прав? – мужчина сощурился, приготовившись увидеть на лице собеседника страх или растерянность.
Но Дмитрий остался невозмутим:
– Самодостаточным людям ни к чему подвергаться чужому влиянию. Они сами создают себе настроение. Впрочем, Вам этого не понять.
– Да что Вы снова себе позволяете?!
– Всего лишь то, что ненаказуемо по закону.
– А вообще, Вы прекрасно поняли, что я имею в виду. Просто дурачком притворяетесь. Я заметил, что к Вам зачастила Изабелла Оболенская.
Дмитрий Сергеевич перевёл дух. Не испуганно или взволнованно, а скорее… измученно. Словно его подобными разговорами донимали последние лет пять.
– Всё-то вы знаете, дорогие напарники, всё замечаете, – отчеканил он. – Как деревенские бабки на лавочке. А ещё служители закона! Уважаемые люди! Арсений Петрович, пообещайте мне одну вещь: если я однажды стану таким же, пристрелите меня.
– Вас вправду это удивляет? На окраине Москвы живём, а не в каком-нибудь Париже. На одном конце чихнёшь, на другом тебе «будь здоров» скажут. Я человек неболтливый, мне можете признаться. Что у Вас с ней? Неужели роман?
– Романы, Арсений Петрович, сочиняют писатели. А у нас здесь – суровые служебные будни.
– Поймите правильно, меня это не очень-то интересует. Но я слышал, что Вас хотели наградить…
– Серьёзно? – хмыкнул Ильин. В его голубых глазах вспыхнули лукавые огоньки. – Интересно, чем же? Присвоением высшего звания?
– Нет, это Вы разогнались. Значком.
– Ох, ну спасибо, что не запонками.
– Вы очень быстро раскрыли последнее дело.
Дмитрий Сергеевич кивнул, по-прежнему не показывая эмоций. Он давно не воспринимал свою работу как что-то достойное внимания и невесть каких почестей. Да, посодействовал. Да, подсказал. Да, спас. Да, раскрыл. И что дальше? Это его прямые обязанности.
– Это дело выеденного яйца не стоило. Однако, было чему удивиться. Отвратительный молодой человек тянул деньги из глуповатой барышни, украл её украшения, насиловал её, заставлял всё хранить в тайне, запугивал. А мать этой барышни потом спросила, можно ли их поженить, дабы доброму молодцу смягчили наказание! Дескать, дочь сама попросила. У меня в голове не укладывается! Я всё это слушал, обдумывал и испытывал почти непреодолимое желание забраться куда-нибудь повыше и спрыгнуть, прости господи.
– Это всё, конечно, интересно. Но Вы же помните, что Изабелла – родная дочь безвременно почившего артиста больших и малых театров, на которого у нас в своё время была целая кипа документов? – Арсений Петрович упорно не хотел переводить разговор в иное русло.
– Конечно, – быстро кивнул Дмитрий Сергеевич. – Мой Вы золотой! Всё знаете, всё помните! Мы с Изабеллой очень часто вспоминает Владислава Константиновича. Удивительный был человек. Тихий океан смысла!
– В тихих водах, как известно, черти водятся. Вы, как обычно, всё пытаетесь перевести в шутку. А смешного-то мало, Дмитрий Сергеевич, – Арсений подскочил на ноги и взволнованно прошёлся по кабинету. – Положа руку на сердце – оно вам нужно? У Вас уже были проблемы из-за Владислава Оболенского и пятнадцать, и пять лет назад! Возможно, если бы не те слухи, Вы бы сейчас имели гораздо больше наград.
– Знакомство с семьёй Владислава Оболенского – лучшее, что случалось в моей жизни, – ответил Дмитрий, ничуть не скривив душой. – Если бы Вы пообщались с этим человеком и поняли его мировоззрение, Вы бы сейчас так не рассуждали.
– А теперь Вам пришло в голову снова поставить на кон свою репутацию! Уже из-за его старшей дочери! Я в недоумении. Репутация в наше время – это всё. Если ты ни в чём не замешан и не замечен, то перед тобой открываются все двери!
– Арсений Петрович, – Дмитрий всё же возвысил голос на пару децибел. – Вы вправду думаете, что у меня нет более важных дел? Я ненавижу позицию под названием: «Всё шито-крыто». А репутация – это ничто.
Он помнил, что люди когда-то говорили о Дарье Григорьевне. «Падшей женщиной» для них была та, кто никогда не смотрела в сторону чужих мужчин. Знал, что многие окрестили Владислава Константиновича алкоголиком и дебоширом, не имея ни малейшего понятия о том, почему тот так себя вёл. Пару раз слышал, как Изабеллу называли «бездельницей, которая с юных лет занята лишь сомнительным творчеством и половыми сношениями». Хотя личная жизнь этой бедняжки ограничивалась лишь одной девушкой, а творчество… Боже, всем бы быть такими способными!
– Этот разговор останется между нами, – изрёк Арсений. – Но Вы всё-таки хорошенько подумайте. Если Вы на ней женитесь, Вас вышестоящие по голове точно не погладят. Где это видано, чтобы штабс-ротмистры, простите за просторечие, якшались с дочерьми ссыльных преступников!
– Владислав Константинович честно отбыл наказание и вернул свой чин и дворянские привилегии по приказу самого императора. Вы это прекрасно знаете. Так что, не оскверняйте добрую память этого человека. Пусть он хотя бы на том свете обретёт покой.
– Это правда, но…
– Никаких «но». Прекратите разносить пустые слухи. Займитесь, наконец, своими прямыми обязанностями! Или в городе непорядки прекратились? «Вторые сутки не сплю, – мысленно продолжил жандарм. – А тут ещё всякие идиоты будто нарочно на прочность испытывают!»
– Я Вам про Фому, а Вы про Ерёму! Да поступайте как знаете! Вы подводите не только себя, но и своих напарников. Если Вас отстранят, – на этих словах Арсений не смог скрыть ехидный оскал, – на их плечи ляжет вдвое больше работы. А всё из-за кого! «Из-за испорченной малявки, за которую нормальный мужчина ломаного гроша не даст», – додумал он.
– Не надейтесь, многоуважаемый. Вам придётся терпеть мое общество до глубокой старости. Если Вы, конечно, не преставитесь раньше отведённого срока. С такой-то злобой и корыстью в душе!

***
Изабелла расчёсывала длинные волосы сестрёнки, изредка посматривая в окно. На улице сгущались сумерки. В комнатах становилось прохладно, и только потрескивающие в камине поленья добавляли уюта.
Пальцы девушки впервые за долгое время были измазаны масляными красками. Она начала работу над новой картиной. Линии получались не такими ровными, как раньше, цветовая палитра казалась ей неподходящей, но она была рада уже тому, что всё-таки сумела перебороть себя и включиться в работу.
– Тебе кажется, что я такая творческая, неземная, – начала Изабелла, заглянув в личико Калерии. Но девочка шмыгнула носом и зарылась в подушку. – А на самом деле, у меня очень ограниченный спектр чувств.
– Мне тоже всегда казалось, что ты неземная, – подала голос Анюта, которая лежала на краю кровати, свесив на пол длинные ноги в красных чулках и разметав по простыне карамельные, как у мамы, волосы. – Особенно это было заметно, когда ты выходила в свет вместе с отцом. Я видела это всего пару раз, но думала, что вы какие-то… другие. Не из этого мира.
– Спасибо, моя хорошая, – Белочка с любовью посмотрела на воспитанницу. Невооружённым глазом было заметно, что девочка очень скучала по маме, вот и пыталась отвлечься при помощи разговоров. – Отец жил ради нашей мамы, – она легонько ущипнула сестру за плечо, – детей, искусства. А я… Я Жила ради него; и в детстве, и в юношестве.
Калерия почувствовала, что у неё защипало в носу. Она подвинулась к Белле и намотала на пальчик прядь её волос.
– Он красивый был… Умный. А ещё, знаете, взгляд такой… Иногда как посмотрит, и всё внутри обрывалось, переворачивалось. Ему было бесполезно врать, он всё знал, замечал, чувствовал.
В следующую секунду Белла схватилась за голову – казалось, она могла рассыпаться, как старая ваза с огромной трещиной посередине.
– Будешь конфету? – предложила Аня.
– Давай. Знаете, девочки, Модест давно успокоился. Константин Борисович зажил как прежде… Но я не удивлена. Да ну их к чёрту! – девушка едва не употребила словцо покрепче, хотя раньше такого не случалось. – Они стоят друг друга. Что дедушка, что внук! А отец… Он был не то, что из другого теста, а, как сказала Анюта, из другого мира!
Калерия промолчала. Ей нравился Модест – он всегда всё разрешал, а ещё у него была открытая улыбка и заразительный смех. И ей было обидно, что Белочка с ним не уживалась.
– Простите, что расклеилась, – Белла глубоко вздохнула и снова потрепала Калерию по голове. – Вы редко видите, как я плачу. И слава богу, – она посмотрела на тяжёлый серебряный перстень, который до этого незаметно перекатывала на левой ладони. На её губах созрела тихая улыбка. – Я тебя помню, пап… Я помню.

***
– Лёш, а помнишь наш разговор лет восемь назад? – спросила Ева, склонив голову на плечо своего, пожалуй, единственного настоящего друга.
– Я не помню, что вчера было… Какие уж тут восемь лет? – ответил тот, посмотрев на небо – полное звёзд, бескрайнее, неразгаданное, далёкое, и поэтому манящее.
Вокруг стояла тишина, прерываемая редким лаем собак. Последний снег блестел в свете убывающей луны. Было прохладно, неуютно, грустно. Но во всём этом чувствовалась какая-то закономерность и гармония. Даже не хотелось идти домой.
– Конечно, последние мозги прокурил, – усмехнулась Нева. – Мне бабушка в детстве говорила: «Будешь курить, голова в панталоны провалится».
– И всё-таки, о чём мы говорили восемь лет назад? – засмеялся в ответ Алексей.
– Мы в тот день сидели на крыше с ребятами из моего старого коллектива. Пили какую-то бурду, смеялись. Помню, кто-то предложил прыгнуть всем вместе вниз, чтобы умереть молодыми. Романтика… Ты тогда сказал, что очень ценишь меня и нашу дружбу.
– У тебя всегда была хорошая память. Неудивительно, что ты даже по пьяни не путаешься в текстах своих песен.
– Если ты у меня такой понимающий и добрый, то признаюсь… Я больше не буду петь, – отчеканила Ева нарочито-небрежным тоном.
– Как так? – у Алексея даже туман в голове рассеялся. – Но ты не можешь… Вернее, подожди, дай мне сообразить. На это должна быть веская причина.
– Веская причина? Хорошо! Пение мешает мне жить. Всегда мешало! У меня не было ни детства, ни юношества. Только репетиции, концерты, кабаки и зрители!
– Кому-нибудь другому расскажи, – вяло ответил собеседник. – Всю свою жизнь ты этим наслаждалась, а сейчас вдруг стала сожалеть? И, конечно, это совершенно не связано с твоей ссорой с Изабеллой. Охотно верю, – Алексей открыто издевался, и Нева едва удержалась, чтобы не влепить ему подзатыльник.
– Связано, я даже отпираться не буду. Любому творцу нужна муза. Иначе что это за творчество? Меня вдохновляла моя мышка. А теперь я не смогу ничего написать или напеть.
– Поменьше романтизируй всё, что можно и что нельзя. Ерунда на постном масле! Самой Изабелле не повезло намного больше.
– Ты о том, что ей довелось пережить?
– Не только. Ева Тайлова – это Ева Тайлова. Сама по себе состоявшаяся личность. А Изабелла Оболенская – это, уж прости, навсегда последняя любовь и вдохновительница Евы Тайловой. Такая классическая «мужняя жена». А между тем она – самая талантливая и умная девушка, которую я когда-либо встречал. Она достойна более высокого статуса.
– Ты говоришь в точности как Модест! Я не виновата. Я не думала, что всё зайдёт так далеко. Не планировала влюбляться в неё настолько сильно, всюду таскать её за собой…
– Я тебя и не обвиняю, – пожал плечами Алексей. – Просто за Беллу обидно. Её действительно недооценивают. А она и сама не стремится к известности, хотя могла бы всех заткнуть за пояс. Несправедливо. Всякие бездари ежедневно мозолят нам глаза, а настоящие таланты скрываются, уходят в тень, чего-то боятся. На эту тему я могу рассуждать сколько угодно. Но сейчас я выпивший…
– Да ты и завтра таким будешь, – захохотала Ева, а потом вдруг запела: – Где ни гуляю, ни хожу, грусть превеликую терплю; Скучно мне, где я ни сижу; Лягу – спокойно я не сплю. Нет мне веселья никогда, горько мне, горько завсегда.
– Сердце моё тоска щемит, с грусти без памяти бегу, – подхватил компаньон. – Изумительный голос у тебя, Ева. Чем ещё тебе заниматься, если ни музыкой?
– Грудь по тебе моя болит, вся по тебе я не могу; Ты завсегда в моих глазах, я по тебе всегда в слезах… – продолжила певица.
– Творчество – это единственное, что держит тебя на плаву. Забросишь его – совсем сгинешь. Да и деньги зарабатывать нужно. Дочку поднимать, о её будущем думать.
– Ой, не напоминай! – Нева снова приложилась к бутылке. Ей захотелось впасть в беспамятство. – Анечку забирать пора; но куда, ума не приложу.
– Слушай, а Георгий правду говорит? – вопрос прозвучал как гром среди ясного неба.
– Я не знаю, что болтает этот наркоман. И знать не хочу.
– Не уверен, что не хочешь. Потому что он утверждает, что ты беременна, – поведал Алексей и вдруг совсем ни к месту расхохотался: – Нет, я не могу! Забеременеть от прокуренного идиота без образования!
– Да неправда это, – нутром Ева чувствовала, что друг и сам это понимал. Иначе не позволил бы ей вливать в себя крепкий и дешёвый алкоголь. – Так, брякнула однажды. Понадеялась, что потом он оставит меня в покое. Даже не знаю, как мне это в голову пришло.
– Ну вот, а я хотел вас поздравить.
– У меня уже есть дочь и других детей мне не надо; тем более от Полонского. Господи, хоть бы до Беллы слухи не дошли!
– Я даже скучаю по Анюте. В четыре годика она была очень милым и любознательным ангелочком. Любила играть с моими браслетами и рисовать на картонках.
– Она тоже по тебе скучала, – прошептала Ева и попыталась встать на ноги. – Слушай, я сейчас куплю где-нибудь цветы… Огромный букет. И пойду к Белле.
– Нельзя тебе к Белле. Проспись сначала. Пойдём лучше ко мне.
– Она обрадуется. Она любит меня…
– Не обрадуется, если ты придёшь в таком виде. Вставай, нам нужно поесть. А то умрём голодной смертью. А мне мама булочки передала. И молоко; но, возможно, оно уже прокисло.
– А ягоды полевые не передала?
– Ну ты дурочка. Какие ягоды? На дворе ещё снег лежит. Пойдём, не медли.

***
Модест сидел в столовой, одной рукой держась за гудящую голову, а второй – листая французско-русский словарь. Меньше всего на свете его сейчас интересовали эти «matin», «arbre» и «bonne nuit», но ему нужно было создать видимость, что он чем-то занят.
– Comme je me sens mal, – прошептал юноша, кинув взгляд в окно. На улице было ещё темно, на угрюмо-синем небе просматривались звёздочки. – Кто там ходит? Алёна, что ли, встала, чтобы хлеб испечь? Надо бы выйти, поздороваться. Хотя к чёрту! Не хочу никого видеть. И её – в том числе. Зараза такая, я ей кольцо купил, а она со мной всё ещё разговаривает через губу!
Похмелье ни на минуту не оставляло дворянина. Он трясся, проклинал всё на свете (в первую очередь – свою наследственность. Кто знает, как бы сложилась его судьба, если бы его отец не пил как не в себя в последние годы?) и цедил воду из стакана маленькими глоточками.
– Если дедушка зайдёт, начнёт морали читать. Можно подумать, он сам лучше! Его на той неделе от господ Рядинских в полубессознательном состоянии приволокли!
Однако опасения Модеста оказались ложными. В дверном проёме возникла фигура Кирилла; и, судя по внешнему виду оного, его мучили те же симптомы.
– О, проснулось ясно солнышко! – хмыкнул юноша. – Слава богу! Я подумал, опять дедушка пришёл, под ухом у меня жужжать.
– Просто кошмар, – простонал Никольский, пройдя дальше и усевшись за стол. – Ваша вода? Кипячёная? Я попью?
– Слушай, нам бы подлечиться, – заговорщески прищурился аристократ.
– Я не могу, у меня на сегодня запланировано много работы.
– Ну и что? У всех много работы! Мне, например, нужно проштудировать пятьдесят страниц словаря. Но разве возможно на чём-то сосредоточиться, когда голова раскалывается? Что нам теперь, сдохнуть из-за дедушки, который здесь тиранию развёл?
– Спрятал ключи от винного погреба! – подхватил прислужник.
– У меня одна бутылка припрятана за шкафом, – подавился смешком Модест и поднялся на ноги.
– Вы уверены? Потом проблем не оберёшься.
– Никто не узнает. Мы не пьём, а лечимся, – отмахнулся парень и достал из-за шкафа пыльную бутылку вина. – Подай чистый стакан.
– Ну, за Ваше здоровье. Всем бы таких толковых господ!
– Твоё здоровье, – кивнул Альберт, плеснув жидкость с запахом переспелого винограда в стакан. – А сын сегодня придёт к тебе?
– Не знаю. Кто этого дурака разберёт?
– Мне кажется, что он последние три раза приходил не к тебе, а к Вере.
– Да Вы что? – Кириллу резко стало не по себе. – Арсений – приличный молодой человек!
– Успокойся, я его не обвиняю. Наоборот, хочу сказать, что если у них что-то наклюнется, я буду только рад.
– Я Вас не совсем понимаю…
– Надоело всё, сил нет! – ощетинился Модест, на всякий случай покосившись на дверь. – Я в Москве душой отдыхал, – он приметил усмешку в глазах Кирилла, и на мгновение замолчал. Наверное, Никольский был наслышан о его похождениях от дедушки, или сам догадывался, что он, Модест, в прошедшие недели явно не книжки читал. – Сюда приехал и сразу такая тоска напала! Я скован по рукам и ногам. И Вера – главная тому причина.
– Вы преувеличиваете, – осмелился возразить Никольский. – Без женщины очень плохо жить. Она и успокоит, и обнимет, и поддержит, и рубашки нагладит. А одному… Что одному? Сидишь, как дурак, вечерами в окно смотришь, маешься.
– Слишком дорогая плата за наглаженные рубашки. Вечные проблемы, напоминания, обвинения. А я молодой, я хочу свободы! Я Вере об этом изначально говорил!
– Умный мужчина и в свободе себя не ограничивает, и свою женщину не теряет, – улыбнулся Кирилл, успев подумать, что Константин Борисович пришёл бы в ярость, узнав, чему он учит его внука. – Любовницы сопровождали меня всю мою сознательную жизнь – стройные и пухленькие, высокие и низкие, блондинки и брюнетки. Но среди них всегда была особенная: родная, тёплая, уютная. Которая не только для постели, но и для души. Просто нужно понимать, что с остальными у тебя развлечения, а с ней – чувства, развитие, надёжность. И никогда не пачкать эту женщину в грязи; следить, чтобы они ни о чём не узнала.
– С Верой такое не пройдёт. Я недавно с Алёной поговорил, так она мне весь мозг выела.
– С Алёной? – изогнул бровь Никольский. – С новой прислужницей Константина Борисовича? Она симпатичная девушка.
– Да я не то, чтобы… – Альберт густо покраснел, что было для него несвойственно. – Ну, может, она мне и нравится! Что греха таить! Да и я ей нравлюсь.
– Так чего вы ждёте? – на губах собеседника промелькнула почти отеческая улыбка. – Погуляйте за пределами усадьбы, поговорите.
– Я как думал, – завёл старую песню о главном юный приятель, – ну, сойдусь с Верой, погуляем несколько месяцев, развлечёмся, и всё, до свидания. Даже спать с ней не планировал. Совершенно не в моём вкусе, но какая-то… Манкая, не похожая на других, обаятельная. Она ничего у меня не просила, умела поддержать любой разговор. Но получилось иначе. Она забеременела, я поначалу даже обрадовался…
– Мой сын тоже появился на свет, когда мне было шестнадцать, – хохотнул Кирилл. – Не бойтесь, мужчинам в этом плане повезло больше. Мы не обязаны принимать активное участие в воспитании своих детей. Между нами говоря, мы их даже любить не обязаны. С чего бы? У них для этого есть мамы и бабушки. Отцам достаточно доброжелательно относиться и иногда наказывать за провинности.
Модесту стало физически больно слушать эти циничные речи. Он помнил, что раньше Кирилл таким не был. Как сильно меняли людей трагедии!
– А сейчас я уже ничему не рад, – продолжил юноша, сделав вид, что не услышал вышесказанного. – На кой чёрт я её сюда притащил? Дедушка сразу надавил: «Женись, женись». Теперь, кажется, успокоился; не оставил без внимания мои слова о том, что он легко распоряжается чужими судьбами. Но не уверен, что надолго. Ты ведь тоже никогда не был женат на матери своего сына. И прекрасно живёшь!
– Погуляйте со своей подругой, – подсказал Никольский. – Вам нужно отвлечься. А что до Веры, у неё уже через месяц будет виден живот, и она сама постесняется идти к алтарю. Скажете, что поженитесь после родов, а дальше время покажет.
– Да что оно покажет-то? – недоверчиво буркнул Альберт-Иоанн-Модест. – Я и сам был бы рад придерживаться такой позиции: «да ничего, потом купим», «со временем всё наладится», «всё само собой решится». Но я уверен, что дальше будет только хуже. Если я пойду гулять с Алёной, ты отвлечёшь дедушку? Веру я после возьму на себя.
– Я постараюсь.

***
– Анют, солнышко, что происходит? Поговори со мной, – Белла села рядом с воспитанницей, погладила её худую спину и улыбнулась пятнышку варенья на её красном платье.
Аня всегда была бунтаркой. Очень противоречивой, немного надломленной, какой-то… Не такой. Как однажды сказала сама Анютка: «Я вся наоборот!» И Белочка понимала её как никто другой. Однако, по мере взросления странности Ани начали проявляться ещё и во внешнем виде. Девочка переняла один из маминых «цыганских» образов, став недопустимо яркой.
– Ты догадываешься, что, – ответила Аня.
– Хочешь, мы сходим к маминым друзьям? Вдруг она у кого-то из них отсиживается.
– Я уже дольше недели ничего о ней не знаю!
– Послушай, зачем ты так накрасилась? Это не просто вызывающе, но ещё и неаккуратно. Посмотри, у тебя разводы румян около губ.
– Аккуратность неважна! – взбунтовалась Анюта. – Ты видела всех этих певиц, актрис? Вылизаны с головы до ног! Постоянные фальшивые улыбочки, ни одного пятнышка на одежде. Думаешь, это лучше? Ты же сама выходишь в свет с измазанными краской пальцами и синяками под глазами!
– Боже мой, – Белла сочувствующе покачала головой. – Верно говорят, дурной пример заразителен. С тобой что-то не то, но… «Разве могли две девушки с нездоровой зависимостью друг от друга и целым багажом иных проблем воспитать человека без единого отклонения от нормы?» – уже мысленно спросила она у самой себя. – Ты права. Но всё же это слишком безумный макияж. Давай-ка, знаешь, что…
Белла встала и подошла к письменному столу, из ящика которого достала свою косметичку.
– Как у любого творческого человека, у меня здесь чёрт ногу сломит, – пояснила она, вытряхнув на кровать баночки румян, блёстки, кисти, подводки и флакончики духов. – После смерти отца я почти перестала выходить в свет, косметика мне была ни к чему. Надо бы новую купить, как раз дедушка денег дал. Сейчас я расскажу тебе историю про моего брата. Садись удобнее. Ко мне лицом. Будем наводить красоту.
Аня надулась, когда Изабелла салфеткой убрала румяна с её лица, но замерла в предвкушении, едва по щекам запорхала кисть из плотного козьего волоса.
– В четырнадцать лет Модест попал на одно городское мероприятие. И каким-то чудом умудрился потратить там пятьсот рублей…
– Когда он вернётся? – выпалила Анюта, не дослушав подругу.
– Не знаю, – повела плечом Белочка. – Возможно, он напишет. Я не буду наносить тебе много пудры; чуть-чуть, только в те зоны, где на коже есть покраснения…
– Не нужно было его отпускать, – выдала воспитанница.
– Как же? У него там невеста, друзья…
– Невеста, которая ему даже не писала всё это время! – девочка резко отвернулась к стене.
– Ты чего? – Белла так и замерла с кистью в руке. – Модест рассказывал, что они накануне поссорились. Вот она и не хотела казаться навязчивой, решила дать отдохнуть и ему, и себе. А возможно, она писала, просто письма не дошли.
– Если бы я была его невестой, я бы с ним не ссорилась.
– О, поверь, это невозможно! Я знаю Модеста лучше, чем кто-либо. И часто он совершенно невыносим.
– Просто он другой. Он иначе чувствует, мыслит, рассуждает. К нему нужен особый подход.
– Боюсь, там только обход поможет, – съязвила Белочка. – Почему ты вообще об этом заговорила?
– Я люблю его, – на одном дыхании выпалила Аня и покраснела, будто помидор.
Белла захлопала чёрными ресницами. Она не поняла, что ощутила в первую очередь – сочувствие, трепет, оттого, что столь нежная тайна теперь доверена именно ей, или удивление.
– Ой, Анюта… Нашла, кого любить! Такого бестолкового! Наверное, дело в его красоте?
– Не знаю, – непосредственно ответила девочка. – Ты же мою стервозную маму за что-то любишь.
– Твоя мама не стервозна. Не говори так.
– Ладно.
– Только не подумай, что я смеюсь! – спохватилась Белочка. – Просто это было неожиданно. Ко мне первая любовь пришла в пятнадцать лет.
– Ты не закончила красить, – Аня слегка улыбнулась и вновь повернулась к собеседнице. – Когда я думаю, что он там, с ней, у меня всё внутри переворачивается. А ещё у них будет ребёнок … Мы прекрасно понимаем, откуда берутся дети. Как всё это происходит…
– Лично я не понимаю, как это происходит, – рассмеялась девушка. – Я в жизни не ложилась в постель ни с одним мужчиной.
– Модест слишком взрослый для меня, да?
– Будь ты хотя бы на два годика постарше, разница была бы не так заметна, – Изабелла взяла в руки блёстки и подводку для глаз. – Хочешь, я тебе на щёчках нарисую сердечки? Будет очень красиво и необычно.
– То есть, через два года у меня будет шанс? – в голосе Ани послышалась надежда.
– Я бы не советовала тебе связываться с Модестом ни через два года, ни через десять лет. Человек он, может, и неплохой. Но не для отношений. С ним здорово дружить, гулять, развлекаться, смеяться, спорить. Но строить что-то серьёзное – боже упаси.
– Между прочим, у вас с мамой разница в возрасте почти десять лет! – укоризненно напомнил ребёнок. – И ты никогда не переживала по этому поводу.
– Не ровняйся на нас. У тебя будет своя история; и, надеюсь, не такая сумасшедшая.

***
В этот момент за дверью послышался знакомый стук вышедших из моды каблуков. Аня вытянулась по струнке, Белла вздрогнула, оставив на щеке подопечной неровную линию, и тут же схватилась за салфетки:
– Прости, я такая неловкая!
Двери распахнулись, будто от мощного порыва ветра. В проёме появилась Ева. На её голове была старомодная шляпка с облезлыми перьями, чулки сползли с коленей, шубка болталась на одном плече. Завершал эту безумную картину густой слой косметики на лице. Белла сразу заметила, что Ева что-то сделала со своими волосами; скорее всего, покрасила хной, ибо теперь они даже при неярком освещении были похожи на расплавленную медь.
– Мои девочки! – заголосила певица. Так надсадно, что Аня, ещё минуту назад страстно желающая увидеть маму, испуганно вцепилась в руку Беллы. – Как я рада вас видеть! Говорят, что смех без причины – признак дурачины и невоспитанности. Но это неправда. Посмотрите, как я смеюсь! – и залилась раскатистым хохотом.
– Совсем с ума сошла, – прошептала Белочка. – Хоть живая, уже замечательно.
– Где ты была? – осмелилась спросить Аня.
– Где была, там уже нет, – ответила Ева. – Что делаете? Обсуждаете, как здесь без меня стало хорошо?
– Нет, конечно, – миролюбиво ответила Белла. – Никогда и нигде без тебя хорошо не было. Мы очень скучали и переживали. Правда, Анют?
– Где же твой герой-любовник, а?
– Что ты болтаешь? Нет у меня никого. Иди в соседнюю комнату, – прошептала Белла, наклонившись к подопечной. – Там у Калерии проходят занятия с учителем. Скажи, что не помешаешь им, просто посидишь рядом. Там безопаснее.
– Но мама…
– Она не в себе, разве не видишь? Евочка, – возвысила голос барышня, – иди ко мне.
В глазах у Ани блеснули слёзы. Полминуты она колебалась, но затем вскочила на ноги и бросилась из комнаты. Ева проводила её взглядом, полным укора, и обратилась к избраннице:
– Настраиваешь Анюту против меня?
– Нет. Я просто посчитала, что ей не нужно наблюдать за тем, как ты теряешь над собой контроль.
Гостья прошла дальше и рухнула на кровать.
– Можешь радоваться, ты добилась своего, – сказала она, спустя несколько безумно долгих секунд. – Я больше не буду петь.
– Добилась? – переспросила Белла. – Зачем ты такое говоришь? Я никогда этого не хотела. Напротив, я поддерживала тебя, вдохновляла…
– Вдохновляла? Ты знаешь, что я – творец, а ты – мой главный шедевр? Музы не должны ссориться со своими Демиургами. А ты бунтуешь!
– Ты не Демиург, а алкоголичка с манией величия! – звонко крикнула аристократка. В этот момент ей, как никогда ранее, захотелось стать старой и уродливой; чтобы у неё выросла шерсть, появился горб или глубокая царапина на лице. Чтобы она больше никогда никому не смогла понравиться. И главное – на что-либо вдохновить. – Из-за тебя меня никто не воспринимает всерьёз! Конечно, кто я такая! Всего лишь ручная зверушка Евочки Тайловой!
– Знаешь, что самое интересное? – сардонически засмеялась Нева. – Ты всю свою жизнь будешь чьей-то подопечной. Тебя всегда будут рисовать, воспевать, оберегать, обвинять в том, что ты разбиваешь сердца. По одной простой причине – ты очень красива.
– Я не хочу! – завопила Белла, которую эти слова довели до белого каления. – Я хочу быть как Леонардо Да Винчи! Как Рембрандт! Как Иван Руткович! Как мой отец! Когда речь идёт о действительно талантливом человеке, людям плевать, красив он или нет! Я хочу, чтобы всем нравилась не я, а мои картины и сочинения!
– Если бы не было меня – на моём месте была бы другая богемная девушка, – продолжила Ева, будто не слыша возлюбленную. – Но нет. Ты только моя.
– Я просто изуродую себя, – в отчаянии всхлипнула красавица и опустилась на пол. Подол её платья расстелился вокруг и стал напоминать кувшинку. – Я больше не могу! Я хочу умереть.
– Я умру с тобой, моя любимая девочка.
– Паршивка, лгунья, лицемерка! Ты погубила меня! Очернила, испортила, разрушила! Не оставила мне ни единого шанса на лучшую жизнь! – рыдая, Белочка сдёрнула с кровати покрывало и уткнулась в него лицом. – Я ненавижу тебя!
– Я умру с тобой, – как в забытье бормотала Ева, не оставляя попыток поймать мышку в капкан своих рук. – Только с тобой…
– Ты не моя наставница! Ты меня ничему не научила! Нельзя играть со мной как с куклой! Иди переспи с кем-нибудь! Или ножом кого-нибудь пырни! Психопатка! Ты даже сейчас пьяная!
– Я опьянённая, – хищно улыбнулась девушка. – Опьянённая тобой…

– Мне не идёт это платье, – капризничает шестнадцатилетняя Белла, осматривая свой наряд. – Мы зря выбирали его битых два часа! Какого чёрта ты делаешь?! –нарочито возмущается она, когда Ева кладёт усыпанную чем-то перламутровым голову на её колени. – Вон, все смотрят!
– Пусть смотрят на здоровье, – беззаботно отвечает Ева, закидывая ноги на стену. Следы каблуков остаются на штукатурке. – Меня от этой музыки качает из стороны в сторону. Я даже себя едва слышу! Как хорошо, что есть ты, моя девочка. Твои прикосновения целительны.
Белла замечает, что очень изменилась. Ещё пару месяцев назад она в домашнем махровом халатике стояла у холста, а сейчас сидела в прокуренной гримёрной, облачённая в вечернее платье. Но ей не кажется, что она делает что-то не так. Напротив, она ощущает себя цветочком, который раскрывается навстречу солнышку по имени Ева. Ева… библейская чаровница, которая дарит ей Рай, – со всеми его сладкими плодами, удивительными деревьями и невероятной музыкой.
Она не в силах оторваться от этой женщины. Да, взрослая. Да, разные социальные статусы. Да, с большим опытом и тёмным прошлым. Да, у них немного общих тем… Но всё, что было в её пока ещё короткой жизни, по сравнению с Невушкой,– ничто. С ней она чувствовала себя на каком-то седьмом небе.

Воспоминания захлестнули удушливой волной. Белла вскочила на ноги и одним движением смахнула со стола кисти, краски и наброски.
– Не нужно, – мягко укорила её Ева. – Успокойся и иди ко мне.
– Оставь меня! Я не твоя собственность! – девушка посмотрела в окно. Под ним – балкон. Может, прыгнуть, и гори всё синем пламенем? Пусть не насмерть: третий этаж – это невысоко, но вдруг она что-нибудь себе сломает?
Ева приблизилась вплотную, хоть это было небезопасно. Благодаря тонкой ткани платья, Изабелла почувствовала её прикосновение кожей. Ева убрала чужие белоснежные волосы на одну сторону, открыв лебяжью шею для поцелуев.
– Тебе всегда будет лучше со мной, чем с кем-то ещё. Я вижу тебя не только как символ и олицетворение чего-то воздушного, коим тебя считают многие. Ты для меня – настоящая, живая, ранимая.
– Я уже не живая! – в который раз вспыхнула аристократка, убрав чужие руки от своего тела. – Потому что ты меня задушила! Иди к чёрту отсюда!
– Я не хочу тебя оставлять, – помотала головой певица.
– Не хочешь оставлять?! Ты уже делала это!
– Никогда! Прекрати врать мне в лицо!
– По-твоему, я лгунья?!
– Ради бога, прекрати! Ты ведь нарочно выводишь меня на крики, не так ли, маленький чертёнок?
– Ты думаешь, мне некого попросить выпроводить тебя отсюда? – Белла взяла себя в руки. Но, казалось, её глаза в этот момент могли всадить в оппонентку очередь патронов.
– А ты думаешь, я сама не уйду?
Белла разомкнула губы, чтобы выдать что-нибудь обидное, но не успела. Ева рывком притянула её к себе, склонила голову и поцеловала. По разгорячённому юному телу прошёлся табун мурашек, расплылась знойная волна. Одна рука Евы спустилась вниз и замерла на чужом бедре, на месте, где сквозь нежную ткань платья можно было ощутить не менее нежную кожу.
– «Нет! – пронеслось в голове у Беллы. – На этот раз у тебя ничего не получится»!
Она приподнялась на носочки, подалась вперёд и укусила Еву за нижнюю губу. Острые зубки вонзились в чувственную кожу, как нож в масло. Нева отстранилась, поднеся руку к лицу:
– Дьяволёнок! Ты укусила меня! Раздевайся. Будешь извиняться.
– Пошла ты, – процедила Изабелла.
Не будет этого! Сколько можно считать секс панацеей от всех проблем? Сколько можно подкупать и успокаивать её искусными ласками, как какую-то глупую Мессалину?
– Да пошла сама, – насмешливо ответила Ева и отвернулась к дверям.

***
– Дмитрий Сергеевич!
Жандарм повернул голову на звук властного, чуть скрипучего голоса. Он прикладывал огромные усилия, чтобы прямо сейчас не броситься опрометью к выходу. Предчувствие чего-то нехорошего терзало его, изматывало, жалило, словно рой мерзких насекомых. Видимо, общение с Беллой наложило на него свой отпечаток. Она – дочь человека, которого при жизни некоторые называли Нострадамусом, потому что шестое чувство никогда его не подводило.
– Добрый вечер, Владимир Витольдович. Что-то случилось?
– Да! – на Дмитрия Сергеевича взглянули каре-зелёные глаза ротмистра с красивой фамилией – Беркутов. – Уважаемый помещик, генерал-лейтенант Голицын приглашает нас и ещё нескольких наших сослуживцев на вечерний чай.
– «Какой ещё, к чёртовой матери, чай»! – подумал мужчина, но вслух сказал: – Мне очень жаль, но передайте ему, что я не смогу прийти.
– Отказываться нельзя, – отчеканил ротмистр. – Не положено.
– У меня дела.
– Дмитрий Сергеевич, у всех дела! Но Вы должны понимать, что существуют нормы приличия...
– Я прекрасно помню, что подобные, с позволения сказать, мероприятия всегда растягиваются часа на два, а то и на три. Опять посадят нас за круглый стол, как на утреннике, угостят чем придётся и начнут рассказывать байки из далёкого прошлого, показывать картины, гравюры, водить по комнатам, а то и читать сочинения. Всё это, знаете, так «интересно» и «познавательно», что я себе челюсть свернуть готов.
– Вы очень изменились, – Беркутов поджал губы, тем самым выразив крайнюю степень своего недовольства. – Мне это не нравится. Такое поведение недостойно штабс-ротмистра.
– Да неужели? И как Вы собираетесь с этим бороться? Отстраните меня от службы? Во-первых, это не в Ваших полномочиях, во-вторых… В раскрытии скольких дел Вы в последние несколько месяцев приняли участие?
– Не давите на меня!
– Это не ответ на вопрос, Владимир Витольдович.
– Никто не собирается Вас отстранять! Вам на нашем поприще цены нет! Но неужели нельзя быть чуть-чуть посговорчивее? У меня два варианта: либо Вы чувствуете свою вседозволенность… Как раз потому что знаете, что Вы – очень ценный блюститель правопорядка, либо Вы попали под чужое дурное влияние. Побольше общайтесь с членами опальной семьи Оболенских.
– Спасибо за совет, – ничуть не смутился Дмитрий Сергеевич. – Именно этим я и планировал заняться завтра или даже сегодня.
– Я не могу понять, что у вас может быть общего! Вы к ним ходили ещё при жизни Владислава Оболенского. Который много лет назад был сослан в Сибирь за ужасное деяние!
– А у Вас ужасный образ мышления: судить о людях, не зная их, и судить о ситуациях, не разобравшись в них.
– Хотя бы раз пойдите навстречу! – вспыхнул оппонент. – Вы себе же хуже делаете! Ваша репутация и без того подорвана, а Вы её окончательно добиваете своим отдалением от коллектива! Поймите, что иногда нам всем очень не хочется куда-то идти, но приходится.
– Давайте так, – перебил Дмитрий. Его предчувствие плохого уже притупилось, да и спор встал костью в горле. – Я пойду к Голицыну, но только на полчаса. Задержать меня не получится.
– Замечательно! – просиял Беркутов. – Пойдёмте. Нельзя терять ни минуты! Даже с Вами возможно договориться, если делать это по-человечески…

***
Белла разбила самое большое зеркало в своей спальне. Собственное отражение вызывало у неё отвращение и страх. Разбросала одежду, краски, наброски, тетради. Затем долго плакала, сидя в центре учинённого беспорядка. Каждая клеточка её тела чувствовала, что с ней что-то не так; что она находилась в шаге от чего-то плохого; что её остатки адекватного восприятия мира медленно, но верно угасали – их словно закрашивали чёрной краской, штрих за штрихом, и только слепой мог это не заметить.
– Ещё ли в памяти рисуется твоей с такою быстротой промчавшаяся младость! – крикнула девушка, сопроводив свои слова подкинутыми вверх бумажными листами, что через секунду опустились на пол, как большие снежные хлопья. – Когда, Дорида, мы, забыв иных людей,
вкушали с жаждою любви и жизни сладость? Уроды! Изуверы! Негодяи! Суки!
Выбрав осколок побольше и поострее, она вонзила его в своё запястье. Боль была не такой сильной, как ожидалось, да и крови натекло немного.
– Бесполезная идиотка, – прошептала девушка, посмотрев на открытую рану. – Даже не могу самой себе навредить как следует! Ещё ли мил тебе излучистый ручей, и струй его невнятный лепет? Зелёный лес, и шум младых ветвей, и листьев говорящий трепет? Нет, не мил! Мне уже ничего не мило! Я хочу умереть!

– Я умру с тобой, моя девочка… Умру только с тобой…

Оставив позади себя беспорядок, Изабелла выбежала из спальни. Слёз уже не было, лишь скулы сводило судорогой. На мгновение ей стало страшно, но это чувство быстро заслонило равнодушие: «Будь что будет».
Тимофей сидел в коридоре, держась за косматую голову. Он слышал крики и звон битого стекла, но был научен горьким опытом – не нужно вбегать в комнату, это ещё сильнее разозлит барыню. Это ни первая и ни последняя её истерика, и лучшее, что он мог для неё сделать, – дать ей выпустить пар. Пусть лучше разобьёт пару зеркал и статуэток, чем свою голову об стену.
– Тимофей! – крикнула Белла, обняв мужика за шею. – Мне так больно, так плохо! Я их всех ненавижу! Почему это происходит именно со мной?!
– Тише, тише, – зашептал Тимофей, погладив чужие льняные волосы. – Успокойтесь. Родители всегда знали, что Вы другая, – продолжил он с дрожью в голосе. – Старались Вас от всего защитить, оградить… У них получалось. А я слишком стар и немощен. Я не могу Вам помочь, хотя очень хочу, – Белла зарыдала с удвоенной силой, и он обнял её за плечи. – Мне очень жаль, Изабелла Владиславовна. Но я буду молиться, чтобы у Вас всё наладилось.
– Я не могу так! Я всем мешаю! Меня никто никогда не любил по-настоящему! Только папа! Почему он меня оставил?! На кого?! Он не имел права так поступить!
– Сейчас я заварю Вам чай. У Вас на руке рана! Нужно перевязать!
– Где Калерия? – ломающимся голосом спросила девушка.
– Испугалась криков, барыня. Спряталась на третьем этаже.
– Приведи её ко мне, ради бога!
Тимофей вымученно вздохнул. Он понимал, что Изабелла Владиславовна повторяла ошибку своей матери, царство ей небесное. Та тоже не могла, а, может, не считала нужным ограждать детей от своих истерик. У них на глазах ссорилась с родственниками, била посуду, рыдала навзрыд. И результат – перед ним: сломленная девушка, у которой почти не было детства.
А ведь именно старшая сестра должна была стать для Калерии наставницей и опорой – сильной, умной, которая всегда защитит от невзгод и даст дельный совет.
– Вам нужно прийти в себя…
– Калерия! – завопила девушка. – Иди сюда! – путаясь в длинном платье, она побежала к лестнице. – Где ты?! Сестрёнка!
– Господи, помоги, – прошептал Тимофей и перекрестил воздух. – Только на Всевышнего надежда и остаётся. Пропадает бедняжка!
Белла наткнулась на Калерию, когда та выбежала из библиотеки.
Во всех огромных домах есть пугающая особенность – ты не имеешь понятия, что происходит в большинстве комнат. У тебя нет интереса осматривать их, а между тем, кто знает, вдруг там поселилась нечисть? Или, что более вероятно, беспризорники.
Если бы Лерочка поставила перед собой цель проучить сестру и надолго пропасть из поля её зрения, у неё бы это получилось.
– Калерия! – обрадовалась Белочка, схватив малышку за руку. – Я нашла тебя… Как хорошо!
– Не надо, мне страшно, – пискнула та, посмотрев в её воспаленные глаза; казалось, они стали темнее из-за проснувшейся в них печали.
– Ты не должна бояться. Мне так плохо! – Белла схватила сестрёнку в охапку и прижала к себе. – Этот дом – твоя крепость. Тебе никто никогда не причинит вреда.
– Почему тебе плохо? – пробормотала девочка.
– Я запуталась. Я очень больна и готова сорваться…
– Хочешь варенье? – Калерия попыталась высвободиться из цепких объятия, но безрезультатно.
– Варенье? – переспросила Белла.
– Да, варенье… Из вишни. У меня в комнате есть. У тебя тут рана, – девочка посмотрела на левую руку сестры. – Болит?
– Не болит, солнышко. Вот здесь у меня болит, – Белочка положила ладонь туда, где трепыхалось сердце – отвратительная, жалкая мышца. – Здесь ноет. Ты жалеешь меня?
– Что же мне тебя не жалеть? – этот вопрос прозвучал слишком по-взрослому. – Я люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю, солнышко. Я тоже…

***
Дмитрий Сергеевич подошёл к усадьбе как раз вовремя, чтобы увидеть, как с балкона падает и вдребезги разбивается фарфоровая чашка. За ней последовали подсвечник и подушка.
– Что происходит? – спросил он, подбежав к Тимофею, который сидел на крыльце и курил папиросу, приговаривая: «Ох, батюшки!» и «грехи наши тяжкие!»
– Наша любимица бунтует, – ответил мужик. – Дмитрий Сергеевич, у меня душа болит! Потеряем мы её. Как пить дать!
– Ты что говоришь, старый дурак?! Совсем из ума выжил?
– Не для этого она мира… Ох, не для этого! – прислужник хлопнул себя по коленке. В уголках его некогда красивых глаз начали собираться скупые слёзы. – Слишком чувствительная, ранимая, инакомыслящая. Не нравится ей жить среди жестокости и нечистот.
– Если бы дело было только в этом. Болеет она… Давно и серьёзно. Это ещё при Владиславе Константиновиче началось. Его любовь и поддержка вдохновляли её и подстёгивали жить. А после его ухода она потеряла и себя тоже.
Дмитрий опустился рядом со старым знакомым. Да, Тимофей прав. Их попытки удержать Белочку в этом мире равносильны попыткам ухватиться за крыло пролетающей мимо пташки. Белла говорила, что с суицидальными помыслами покончено, но разве можно верить ей на слово?
Жандарм закрыл лицо ладонями. Моменты, когда он испытывал неподдельный, животный страх можно было пересчитать по пальцам. Служба обязывала его держать себя в руках даже в критических ситуациях. Покойный Виктор Семёнович вообще говорил, что блюстители правопорядка не имеют права на эмоции.
Но сейчас ужас начал заслонять реальность. В ноги будто натолкали вату, в горле запершило, в ушах зашумело. Дмитрий был почти уверен, что не переживёт эту потерю. Он любил Белочку. Нет, не как женщину. Она слишком маленькая, слишком лихорадочная, слишком не в его вкусе: его всегда привлекали знойные брюнетки. Это было что-то на более высоких уровнях. После проведённых вместе недель он не понимал, как ранее жил без неё столько времени.
– Она в монастырь собиралась, – нарушил молчание Тимофей. – Может, ей там впрямь было бы лучше. Работала бы, писала, молилась об упокоении душ родителей. Во внешнем мире ей слишком тяжело: приходится постоянно ссориться с окружающими, плакать.
– Монастырь! – усмехнулся Дмитрий Сергеевич. – Да, туда всегда уходят в надежде отдалиться от общества, но это очень глупо. Потому что в «божьей обители» – тоже общество, со своими законами, устоями и обычаями; и тем, кто в них не вписывается, там приходится ещё труднее, чем во внешнем мире. Проблемы нужно решать, а не бежать от них.
– Может, женитесь на ней? – предложил мужик. – Вы человек серьёзный, степенный. Изабелла Владиславовна, конечно, не подарок, но очень толковая девушка. Хотя бы попытаетесь предотвратить трагический исход.
– Ты будто первый день на свете живёшь. Ничто так не побуждает женщину поскорее уйти из жизни, как брак без любви.
– И страшно грешник умирал! – раздался звонкий голосок с балкона. – Сверкал безумными глазами! Час роковой над ним летал – отдать отчёт пред небесами!
– Изабелла, – жандарм поднял голову. – У тебя всё нормально? Можно войти?
– Он видел в чёрных облаках своих мучений бесконечность! Ударил гром на небесах – и с воплем отошёл он в вечность!
– Я сейчас поднимусь.
– Светило тихо достигало конца теченья своего!
– Какой чёрт меня дёрнул согласиться на этот чай! – проворчал жандарм, двинувшись к дверям. – Её ни на минуту нельзя оставить! Может, завтра взять её с собой на службу? Там, конечно, ничего интересного, но зато под присмотром будет. Хотя не положено… Изабелла! – позвал он, подойдя к нужной комнате. – Я сейчас зайду, ладно? Просто поговорю с тобой.
– Ни облачко не помрачало заката ясного его!
– Что ж, по-хорошему мы не хотим, – усмехнулся Дмитрий и зашёл в комнату, которая встретила его беспорядком.
Белла замерла на балконе, держа в руках одну из своих картин.
– Нет, нет, нет, – миролюбиво сказал визитёр. – То, что ты собираешься сделать, – очень плохо. Нельзя разбрасываться своим трудом. Представь, как бы на такое отреагировал твой отец.
– Муж доброй смерти приближенье с сердечной радостью встречал, – рассказывала девушка заученное стихотворение конца тысяча восемьсот тридцатых годов.
– Не нужно о смерти. Положи картину. Вот, молодец, – одобрительно кивнул мужчина, едва она опустила руки. – Иди ко мне.
Белла, словно неживая, поплелась на звук знакомого голоса. Дмитрий слегка распростёр руки для объятий, и хрупкое тельце упало ему на грудь.
– Что ты здесь устроила? Посмотри, какой кавардак. Чтобы его убрать, нам понадобится целый день. Знаешь, как однажды сказал китайский политик Шан Ян: «Люди по своей сути стремятся к порядку, однако их действия порождают беспорядок».
– Ты всё-таки пришёл, – прошептала Изабелла, чувствуя, как тяжелеет её голова.
– Мне пришлось задержаться, но это не значит, что я забыл о том, что мы сегодня собирались встретиться. Мы так и будем стоять?
– Нет, конечно. Садись, кровать чудом уцелела.
Дмитрий Сергеевич опустился на покрывало. Изабелла нерешительно села рядом.
– Расскажешь, что случилось?
Краем глаза Дмитрий заметил раскрытую тетрадь в углу спальни. Размашистая надпись по центру гласила: «Папа, мне очень плохо».
– Я не знаю, – ответила подруга.
– Врать ты не научилась даже спустя десять лет.
– Я очень хочу спать, – она попыталась скрыть от взора жандарма рану на левой руке, но безрезультатно.
– Ты поранилась? Чем? Осколком? Погоди, сейчас найду полотенце.
Дмитрий Сергеевич пошёл к шкафу. С каждым движением, с каждым касанием, с каждым вздохом и каждой буковкой в слове, он чувствовал, что терял Белочку. Она была крохотным цветком на краешке альбомного листа; который, увы, был нарисован карандашом из графита, и который безжалостно стирал каучук.
– Я знаю, что родители бы не одобрили этого, – произнесла девушка, когда он замотал её руку первым попавшимся на глаза полотенцем. – Можешь не напоминать.
– Поговоришь со мной о произошедшем? Или сначала выспишься?
– Ты давишь на меня.
– Ещё нет, но могу начать. Посмотри мне в глаза. Ты сегодня утром что делала?
– Разве есть разница?
– Это не ответ на вопрос. Давай по порядку…
– Хватит! – взмолилась Белочка.
– Успокойся, я просто вошёл в образ плохого служителя закона. Ещё пару дней назад ты чувствовала себя хорошо. Ну, как хорошо… – Дмитрий понял, что это слово прозвучало неуместно. – Более или менее. А сегодня впала в истерику и покалечила себя. Снова приходила твоя возлюбленная?
– Я не знаю, в какой момент наши отношения превратились в кошмар. Первый сложный период мы пережили, но этот, наверное, не переживём.
– Двум творческим ярким личностям всегда очень сложно ужиться вместе. Это вечная борьба, балансирование на грани. Но и тихая пристань – тоже не для таких, как вы. Знаешь, это всё равно не повод…
– Для таких, как я, – могила в конце старого кладбища.
– Перестань, я не вынесу этих слов! – сознание Ильина на несколько мгновений померкло, пульс участился. – Думаю, тебе нужно уехать; развеяться, сменить обстановку, собраться с мыслями. Поймать вдохновение, если на то пошло!
– Куда вы все меня отправляете?! – вспыхнула Белла, и Дмитрию оставалось лишь в очередной раз изумиться быстрым переменам её настроения. Не барышня, а Московский пожар тысяча пятьсот сорок седьмого года! – Я – дочь Владислава Оболенского! Где я ещё должна находиться, если не в его родовом имении?!
– Но что плохого в отдыхе и новых впечатлениях? Погости у Константина Борисовича. Поближе познакомишься с невестой Модеста, посмотришь детские рисунки отца, прогуляешься по музеям и аллеям. Если не хочешь ехать в одиночестве, я могу составить тебе компанию. Но, учти, это повлечёт за собой очень много сплетен.
– Ева забрала Анюту, – перебила Белла. – Не понимаю, как я это допустила! Если бы сама Аня сказала хоть слово против! Но она очень соскучилась по маме!
– Ева имеет на это полное право. Она – её родная мать, – отозвался Дмитрий Сергеевич. – Хотя ситуация, как говорила моя бабушка, аховая.
– Конечно, имеет! А у меня душа кровавыми слезами обливается. Вот куда она её потащила? Детей всегда жаль сильнее, чем взрослых, потому что они не могут за себя постоять.
– Прости за нетактичный вопрос, – мужчина накрыл её ладонь своей, – а где отец девочки?
– Он умер ещё до её рождения.
– Ох… – Дмитрию вдруг сразу стало стыдно за все свои неоднозначные высказывания в адрес Евы. – Я даже подумать не мог.
– Ева до сих пор с ужасом вспоминает тот день: «Я знала, что он начал употреблять что-то тяжёлое и запрещенное, поэтому ушла без предупреждения; не разлюбила, но побоялась, что меня тоже засосёт в трясину. Меньше чем через месяц наши общие друзья сообщили мне, что Эльф в больнице. Я прибежала туда, начала плакать и просить прощения. Он не сразу узнал меня; потом улыбнулся, кое-как выговорил, что хочет, чтобы у меня всё было хорошо, и закрыл глаза. Я стала трясти его за плечи, заметалась по палате, выбежала в коридор, что-то кричала. Появились врачи, кто-то попытался меня успокоить, сейчас, мол, ему помогут… А уже через пять минут сказали: «Поздно. Умер». Ева говорила, что не имела права впадать в отчаяние, потому что была беременна и хотела родить здорового ребёнка…
– Какая трагичная судьба у этой женщины!
– Нет, любви в жизни Евы тоже всегда было достаточно, – не сразу согласилась Белла. – Одни поклонники чего стоят! Она нужна им как воздух!
– Давай-ка, знаешь, что? – сменил тему Ильин. – Сейчас мы уберём последствия этого Ледового побоища, – и кивнул царящий вокруг беспорядок, – а потом ты запишешь несколько моих воспоминаний для своей книги, хорошо?
– Погоди, ты серьёзно?
– А что несерьёзного? Я не спал сутки, поэтому хочу закончить это дело до того, как распластаюсь в кресле полутрупом.
– Ты мне поможешь? Я просто растерялась. Я думала, что если и начну записывать воспоминания друзей и родственников, то попозже.
– Никаких «попозже»! Время не ждёт. Убираемся и садимся за письменный стол. Кстати, ты знала, что Фридрих Шиллер не мог писать, если ящик его стола не был набит гнилыми яблоками?
– Дай угадаю, ты знаешь об этом от моего отца? – улыбнулась Белла.
– Да, ты права.

***
– Какая милая, – сказал Арсений и с улыбкой посмотрел на жёлтую канарейку в просторной клетке. – В прошлый раз я её не заметил.
– Я купила её три дня назад, – ответила Вера, отвлекшись от учебника истории.
Она планировала от и до проштудировать главу про античное искусство, но из-за тошноты и дурных мыслей едва ли могла сосредоточиться на чтении.
– Можно поинтересоваться, как Вы дальше собираетесь жить? – спросил молодой человек, заставив Абрамцеву удивлённо распахнуть глаза.
– Что Вы имеете в виду?
– А сами как думаете? Вот Вы родите ребёнка, выйдите замуж за Модеста Владиславовича, хотя я бы не советовал Вам этого делать, а что потом? Вы планируете учиться дальше?
Сын Кирилла Александровича приходил в усадьбу уже шесть раз. Сначала он просто разговаривал с отцом, пил чай и посмеивался над шутками Константина Борисовича, а потом стал заводить беседы с Верой, когда та спускалась в коридор или столовую. Он интересовался её делами, сетовал на погоду, а пару раз, заметив в её руках книгу, спросил, что она читает.
С одной стороны, Вере было неловко, ведь почти замужним дамам не положено любезничать с чужими мужчинами. А с другой, она и так постоянно сидела дома и никого не видела. Что плохого в том, что у неё появился приятель? Тем более, в поведении Арсения не было ничего, что могло бы показаться подозрительным. Он даже не делал комплиментов её нарядам и не стремился поцеловать ей руку, как другие гости.
– Учиться? – переспросила Вера. – С ребёнком на руках?
– Значит, Вы окончательно поставили крест на своём будущем?
– Вовсе нет. Почему Вы так говорите?
– А как это, по-вашему, называется?
– Семейная жизнь, – ответила девушка первое, что пришло ей на ум.
– Что ж, тогда напрашивается другой вопрос: что для Вас семья? Наличие мужа и детей?
– Зачем Вы завели этот разговор? – Вера вспомнила, что лучшая защита – это нападение.
– Да жаль мне Вас, Вера Павловна, – выпалил Арсений. – Вы пока не осознаёте, какую ужасающую ошибку совершаете! Вы – глубокая, интересная личность. У Вас светлая голова, в которой таятся нетипичные для нашего времени мысли…
– Странно, – грустно улыбнулась Абрамцева. – Модест, наоборот, говорит, что меня спасают только миловидная внешность и привитая учителями грамотность. Мол, несмотря на то, что я начитана и умею много и красиво говорить, со мной откровенно скучно.
– Полно! Модест Владиславович – хоть и неглупый, но пропащий человек. Он ничего не делает и никогда не будет делать. Я заметил, что ему даже смотреть на деятельных людей неловко. Вот он и пытается самоутвердиться за Ваш счёт.
– Не нужно. Вы совсем не знаете Модеста.
– Да бог с ним, с Модестом! Сейчас речь идёт о Вас. Вы представить себе не можете, сколько вокруг людей, в которых умерли талантливые писатели, актёры, танцоры, гениальные изобретатели, в конце концов, исполнительные конторские служащие и члены управы!
– Что Вы всех сваливаете в одну кучу? – несмело спросила Вера.
– Поймите, только образованные, просвещённые, деятельные и пытливые горожане интересны, нужны и важны. За ними – будущее империи.
– Вы говорите как один из моих старых друзей, – выдохнула Абрамцева, встрепенувшись от воспоминаний. – Он тоже удивлялся тому, что все члены моей семьи вели праздную жизнь.
– Мой отец – тоже очень любознательный и располагающий к себе человек. Но так вышло, что к сорока годам он только и делает, что пьёт и начищает свои и чужие пиджаки. Но за него мне необидно. Знаете, почему? Потому что он сам сделал такой выбор. А вот Вы – нет. Не по своей воле Вы, простите за откровенность, живёте с кем попало, подделывая семью, которой у Вас нет, и играете роль жены, таковой не являясь.
– Зачем Вы так? – Вера попыталась подняться из-за стола, но её руки и ноги будто налились свинцом. – Хотите задеть меня побольнее?
– Нет. Я хочу открыть Вам глаза.
– А по чьей же воле я это делаю?
– Да по воле общества с его глупыми устоями! Ваша мать счастлива в браке? А старшая сестра, о которой Вы когда-то говорили?
– Нет, – ответила собеседница, и от трёх простеньких букв у неё едва слёзы из глаз не хлынули. Зачем, ну зачем Арсений морочил ей голову?! Особенно тогда, когда всё уже было решено!
– Вот, этим всё сказано. Преданных, заботливых мужчин, на которых всегда можно понадеяться, вокруг единицы. А мужчин, достойных того, чтобы ради них положить на алтарь свою собственную жизнь, вообще не существует.
– Как у Вас всё просто!
– Я не пытаюсь Вас запугать, – подобострастно продолжил Арсений. – Просто учтите, что если Вы ничего не измените в своей жизни, то через десять лет забудете всё, что знаете сейчас, не получите никаких новых навыков и возненавидите себя за зависимость от нелюбимого и нелюбящего супруга; и, главное, за то, что не поехали учиться.
– Куда же я поеду с ребёнком?
– С ребёнком! – хмыкнул молодой человек так непринуждённо, словно младенец был пустяком. – Его можно взять с собой или оставить с Модестом Владиславовичем. Он – такой же родитель, как и Вы.
– Не, не такой! У матерей и отцов совершенно разные права и обязанности! Да и меня потом совесть замучает. Нет, нет, нет, – Вера отшатнулась, по-прежнему не вставая со стула, и замахала перед собой руками, словно увидела злодея. – Не портите меня! Не забивайте мне голову инакомыслием! Вам потом будет всё равно, Вы – вольная птица: ни детей, ни невесты. А мне – погибель…
– Да не я Вас погублю. Вы сами себя погубите.

***
Алёна сидела на скамье в глубине сада и наблюдала за бледнеющими красками уходящего дня. Солнце склонялось за горизонт, небо приобретало тёмные очертания, силуэты деревьев становились едва различимыми. Птицы уже не пели, из дворов соседних усадеб не доносились разговоры и песни. Вдруг рядом послышались быстрые шаги и захрустели сухие ветки.
– Давно ждёшь? – спросил Модест, подойдя ближе.
– Десять минут как пришла, – ответила девушка.
– Прохладно сегодня, – белозубая улыбка дворянина ненадолго рассеяла сгущающиеся сумерки.
– Зачем ты меня сюда позвал? Да ещё так поздно.
– Это чуть ли не единственное место, где мы можем остаться наедине.
– Зачем нам оставаться наедине? – Алёна не чувствовала страха. Ею овладевали лишь банальная неловкость и ощущение того, что всё происходило слишком быстро.
– Нам ведь нравится разговаривать друг с другом. Разве нет?
– Мне очень тяжело! – вдруг призналась крестьянка.
– Почему? – черты лица юноши резко напряглись. – Что случилось, Алёнушка?
– Я не знаю, – покачала головой девушка. Она чувствовала, что её никто не поймёт, да и не захочет понять. – Мысли очень однообразные, липкие, навязчивые. Словно ожидает меня что-то нехорошее, неопределённое. Я стараюсь взваливать на себя побольше работы, – становилось холоднее, бедняжка плотнее укуталась в большой платок. – Постоянно что-то шью, мою, готовлю, напеваю себе под нос. Но…
– Дедушка, наивная простота, – грустно усмехнулся Модест. – Говорит, что у занятых людей нет времени на страдания и тягостные раздумья, а те лишь вынуждены носить всё это в себе.
– И ночью спать так неловко. Постель кажется очень холодной … Глупость! Вроде бы я постоянно занята, а часы всё равно идут медленно! И это убивает! И самовар поставишь, и платья постираешь, и позавтракаешь, а всё ещё тянется утро.
– У тебя мозоли на руках, – произнёс дворянин, взяв её ладонь в свою.
– Я не знаю, почему они появились, – Алёна мгновенно покраснела и сконфузилась. Конечно, у всех его подружек ручки ухоженные и чистые, а у неё – и смотреть-то стыдно. – Ведь я ни лопатой, ни граблями не работала.
– Не смущайся.
– Что ты делаешь? – девушка попыталась отнять руку. – Это всё очень неправильно. Я не должна бросать все свои дела, идти в сад в потёмках, изливать тебе душу. Ты сейчас должен быть с невестой, наблюдать, как мило она спит. Если Константин Борисович узнает…
– Не узнает. Кирилл отвлечёт его.
– Виданное ли это дело… – происходящее начинало напоминать не просто разговор в уединённом месте, а заранее спланированную авантюру. Сердце Алёны забилось быстрее. – Не узнает сейчас – значит, узнает потом. Тебе ничего не будет, ты его любимый внук. А я так, приживалка. Прогонит с позором, куда я пойду?
– Никогда не прогонит, – помотал головой юноша, скользнув взглядом по стройному девичьему стану, худым плечам и выбившимся из-под платка прядям волос. В сумерках всё это тоже теряло оттенки. Он знал, что через несколько минут будет видеть лишь её силуэт и слышать голос рядом. – Я не позволю. Ты хранишь кольцо?
– Да, конечно. Это моё единственное украшение. Да ещё с такой историей. Разве ты сможешь повлиять на Константина Борисовича?
– Ты ведь сама говорила, что такие, как я, всё могут…
Алёна почувствовала исходящее от юноши тепло. И это было самым острым и одновременно трепетным ощущением в её пока ещё короткой жизни. Модест оказался совсем рядом и приподнял её подбородок двумя пальцами. Алёна вздрогнула, и в следующее мгновение коралловые мягкие губы накрыли её рот.
Она не знала, сколько длился поцелуй. И вообще ничего не знала, кроме одного, – она пропала. Теперь в её жизни не будет места ни покою, ни сну, ни аппетиту, ни даже работе.
– Безумие… – вырвалось у Алёны, когда Модест отстранился. – Это всё неправильно… Не сейчас… Не со мной.
– Правильно, сейчас и с тобой.
– Зачем? Ты ведь дурачишь меня, запутываешь, тащишь в свой омут…
– Нет, Алёнушка, – Модест прижал её руки к своей груди. На миг девушке удалось разглядеть его лицо, и внутри у неё снова что-то оборвалось. Какой он красивый! Это апостольское лицо, античный нос, волевой подбородок, акварельные глаза. Боже, она не вынесет! – Многие видят во мне что-то порочное, гнусное, но не замечают обыкновенного, очень несчастного человека, который никак не может найти своё место под солнцем. Я – не злодей.
– Но я не могу тебе верить, – пролепетала Алёна, понимая, что уже еле стоит на ногах от волнения. – А ты не можешь меня любить…
– Зачем говорить о плохом, если нам сейчас так хорошо?
– Сей-час… – по слогам повторила крестьянка. – А дальше?
– Хотя бы на мгновение отпусти себя. Представь, что ты свободна, и то тебе не нужно никого бояться, – голос Модеста обволакивал, проникал в самые скрытые уголки её души. – Ну же.
Алёна опустила руки на плечи друга… Или уже возлюбленного? И, набравшись смелости, сама приникла к его губам.
– Вот видишь, это проще, чем ты думала. Не стоит противостоять собственным желаниям, – прошептал аристократ, погрузив пальцы в её светло-русые волосы.
– Тебе ведь с Верой Павловной жить до конца дней. Ребёнка растить… – Алёна осознавала, что с каждой секундой сильнее теряла голову. Она словно ждала этого вечера с первого дня своего появления в усадьбе. Обжигала дыханием чужую шею, жадно вдыхала парфюм с ароматом кофе и пачули…
– Не думай об этом.
– Как же я могу не думать, если у меня сердце в клочья рвётся? Кажется, прямо сейчас... – Алёна замерла, спрятав пылающее лицо в складках пальто юноши. – Что-то будет… Луна свалится с неба, раздавит меня, как негодницу, разлучницу, преступницу.
– Ты не такая, – сдавленно пробормотал Альберт. Нежность Алёны была для него особенно пьянящей. Ни с одной девушкой ранее он не ощущал ничего подобного.
– Мне смотреть в глаза твоему дедушке, Вере Павловне. Как я посмею? Это всё равно, что отречься от совести! Успокой меня, бога ради!
Модест был бы рад это сделать, но не мог найти нужных слов. Благо, в этот момент рядом послышались быстрые шаги и галантное покашливание.
– Ой, мама! – подобно подстреленной птичке, вскрикнула Алёна и прильнула к Модесту.
– Кирилл? – хрипловато спросил юный дворянин.
– Он самый, – прозвучал ответ. – Константин Борисович собирается выйти на улицу покурить. И не исключено, что он надумает пройтись к саду.
– Спасибо. Пойдём, Алёна… Да не тем путём! Через задний двор. Ещё на глаза попадёмся!
– Боже, я ноги еле передвигаю, – прошептала девушка.
Кирилл присвистнул – Алёнку вправду потряхивало и пошатывало от переизбытка чувств.
– Я ведь не усну теперь. Всё о тебе буду думать, – голубые девичьи глаза вклинились в Модеста, до слёз всосали прекрасные черты его лица.
– Мне сегодня тоже сна не видать, – ответил юноша. – До зарезу не хочется расставаться!
– Да ладно вам, – фыркнул Никольский. – Не на всю жизнь прощаетесь. В одном доме живёте. Утром увидитесь.
Едва Алёна скрылась из виду, как он повернулся к другу:
– Ну, рассказывайте! Было у вас что-нибудь?
– Где? На улице? – хохотнул тот.
– А хоть бы и на улице! Долго ли умеючи? Штаны снял и всё…
– Ты такой дурак, – Модест залихватски хлопнул мужчину по плечу. – Тебе скоро о душе пора будет думать, а ты всё об одном! Надо намекнуть дедушке, чтобы он приказал баню растопить. Хватит, и так всю зиму в ванне мылись.
– Ну да, в бане-то удобнее, чем на улице, – снова подавился смехом Кирилл.
– Слушай, у тебя табак есть?
– Только в усадьбе.
– Ой, как нехорошо! Пойдём. Дедушка, наверное, уже вышел; ещё не хватало, чтобы он услышал что-нибудь лишнее.

***
В спальню Модест вошёл нездоровым, уставшим, грустным. Вера встретила жениха объятиями, из которых ему пришлось долго выбираться под глупые вопросы: «Ты чем-то ты расстроен?», «а где ты был?», «ты не замёрз?», «почему от тебя пахнет вишнёвыми пирожками?»
– Какими пирожками? – усмехнулся Модест, понюхав рукава своей рубашки. – Ничего не чувствую. Тебе показалось. Я просто немного постоял на крыльце.
– Кому ты рассказываешь? – хитро прищурилась Верочка. – После того, как ты «на крыльце постоишь», от тебя за километр табаком несёт.
– Вечно найдёшь, к чему прицепиться. Я, между прочим, ради тебя решил курить поменьше.
Модест распластался на кровати и обнял Веру одной рукой.
– Так уютно, правда? – прошептала невеста, положив голову ему на грудь. – Тепло, приглушённый свет, мягкие перины. Ещё и канарейка что-то напевает…
– Да, что-то в этом есть, – на миг парень задумался, смог бы он так же лежать и болтать с Алёной? Конечно, смог бы. Но это было бы «не то». Не настолько уютно и спокойно. Или это просто домыслы и подсознательные страхи?
– Проверишь мои знания третьей главы? – спросила Вера, указав на учебник истории на столе. – Задашь мне вопросы про античное искусство?
– Без проблем. Какие архитектурные сооружения находятся в Афинском Акрополе?
– Ой, – испугалась девушка. – Я помню только Парфенон!
– Замечательно, и кто его воздвиг?
– Какой-то зодчий.
– Какой-то! – возмутился Альберт-Иоанн-Модест. – Вот то-то же. Зачем тебе всё это нужно? Лучше принеси мне бутерброд.
– Может, тебе ещё щей сварить? – последовал саркастичный вопрос.
– Нет, щи я не очень люблю. А вот от бутерброда с маслом не откажусь.
– Полный дом прислужников, почему бы их не попросить?
– Вер, ты ведь готовить так и не научилась, – Модест приподнялся на локте, почувствовав нарастающее внутри раздражение. – И убираться не научилась! Зато на всякую блажь у тебя времени хватает.
– А кто это умеет делать-то? – барышня изумлённо округлила глаза. – Может, твоя мама при жизни разносолы готовила? Или сестра целыми днями носится по усадьбе с влажной тряпкой?
– Во-первых, у моих родителей были совсем другие отношения. Отец сам никогда не просил маму готовить. Она бы ради него научилась, я не сомневаюсь. А во-вторых… Не смей упоминать их в подобных разговорах! А моя сестра художница. У творческих людей в домах всегда беспорядок. Нечего валить с больной головы на здоровые!
– Да что ты начинаешь?
– Я ещё не начинал. Вот скажи, чем ты занимаешься целыми днями? Только книжки читаешь?
– Я хочу доучиться, ты же знаешь.
– Ты ни разу не дала внятного ответа на вопрос, зачем тебе это нужно. А я хочу видеть рядом с собой услужливую, домовитую невесту, интересы которой не ограничиваются зубрёжкой.
– Год назад ты таким не был, – общая картина из слов юноши складывалась в голове Веры неохотно, как пазл. – На тебя дурно повлияло совместное проживание с крестьянками.
– А на тебя, моя дорогая, дурно повлияли беседы с Арсением! Что он снова тебе напел?
– Перестань. Мне нельзя волноваться, – напомнила Вера, заставив Модеста сбавить тон. – Он меня никогда ни к чему не подначивал. Он просто поддерживает моё стремление узнавать что-то новое. Если бы не наш будущий ребёнок, я бы вправду поехала учиться, – добавила она на свой страх и риск. – В какой-нибудь город в Европе, а дальше пусть мотает жизнь…
– Да-да, плавали, знаем. Жила бы там в коробке из-под стула на перроне, заглядывала в словарь, чтобы поздороваться с прохожими, и писала бы мне с просьбой выслать немного денег, потому что последнюю корочку хлеба доела три дня назад. Ты что, наслушалась историй знакомых тётушки троюродной племянницы по папиной в линии, в которых кто-то уехал из родного города, а уже на следующий день поступил в лучшее учебное заведение, попутно нашёл работу, и через месяц жил как король, делая деньги из воздуха?
– Да, ты прав… – вынуждена была кивнуть Абрамцева. – Я слишком мало знаю о жизни.
– У тебя прекрасная комната, роскошная постель, в которую тебе приносят вкусные завтраки, платья из заграничной ткани, дорогие украшения и красивый молодой жених. Ты должна радоваться жизни! – отчеканил Модест.
– Прости, – прошептала Вера, потянувшись к нему.
Юноша неспешно поцеловал её в губы. Его язык почувствовал привкус шоколадных конфет, которыми Вера заедала тоску, и это подарило ему двойное блаженство. Постепенно поцелуй стал более глубоким и интенсивным.
– Погоди, – отстранилась Вера. – Я схожу в столовую, это займёт пару минут.
Модест кивнул и, дождавшись пока она уйдет, достал из ящика стола портрет отца на альбомном листе; Белла нарисовала его карандашами полгода назад. Нерадивому сыну вдруг стало нестерпимо стыдно. Возникло ощущение, что он своим поведением предал великую любовь родителей. И тут он решил сделать то, чего не делал никогда ранее:
– В руце Твоего превеликого милосердия, о Боже мой, вручаю душу и тело моё, чувства и глаголы моя, дела моя и вся тела и души моея движения, – забормотал Модест молитву, а потом пристально посмотрел в глаза отца, блеск которых был заметен даже на таком простеньком портрете. – Прости меня, пап. Мамочка, если слышишь, тоже прости…

***
– Людям дано поэтическое видение мира. Мы единственные способны не только смотреть, но и описывать, воспевать! Но мы идём на дно, гибнем в алкоголе и разврате. Разве неправда, мам? – Аня потянулась, зевнула и легонько пихнула в бок лежащую рядом Еву.
– Неправда, – апатично отозвалась родительница. Ей очень не хотелось выбираться из объятий Морфея. – Я только и делаю, что описываю и воспеваю. А ты поменьше читай всякую якобы философскую чушь.
– Я уже давно ничего не читаю, – девочка перевернулась на спину и пряди её волос посыпались на лицо мамы, которая при этом недовольно фыркнула и приоткрыла глаза. – А чей это дом?
– Да если бы я знала. Лучше посмотри, есть ли здесь что-нибудь попить?
– Поблизости точно ничего нет, а из комнаты я не выйду, – Аня погладила маму по плечу. – Такое чувство, будто я тебя сто лет не видела.
– Не пойму я тебя, Анют, – удивлённо ответила Ева. – То слова доброго от тебя не дождёшься, то липнешь ко мне как банный лист. Не ты ли хотела остаться с Беллой?
– Какая ты язва! – заявила девочка и села на кровати, обняв колени. – Соскучилась я, мам. Неужели непонятно? А что до Беллы, то я и сейчас считаю, что вам нужно помириться.
– Я тоже по тебе соскучилась.
– Если ты не помнишь, то вчера ты напилась как свинья, – резко сменила тему дочь. И тут же перестала казаться милой.
– Я помню, – Ева приподнялась на локте, осмотрелась вокруг. Чёрт знает, что это за притон! И каково было ребёнку здесь ночевать! – Это было в последний раз, не переживай. Сейчас я умоюсь, приведу себя в порядок, и мы пойдём гулять.
– Куда?
– Да куда угодно.
– Лучше бы к Белле пошли, – заупрямилось чадо.
– Ты видела, чем заканчивались мои предыдущие визиты в усадьбу! – вспылила Нева, но ударившая в виски боль заставила её понизить голос. – Хочешь повторения?
– Повторения не будет, если ты хотя бы раз придёшь туда в нормальном состоянии! – Аня подумала о том, что больше никогда не увидит Белочку и Калерию, не зайдёт в ставшую родной комнату и, главное, не услышит смеха Модеста, не поговорит с ним, и её душу буквально залило страхом. – И будешь спокойно разговаривать, а не кричать на весь дом!
– Да не напоминай мне об этом, не трави душу! Мне в сто раз хуже твоего. Но если мы раскиснем, у нас будет только одна дорога – на кладбище.
– Я вообще не представляю, как мы теперь будем жить, – девочке захотелось заплакать, но она пересилила себя. – Я так ждала весну! Думала, мы все вместе пойдём на природу, посмотрим на половодье. Хотела, чтобы Модест поскорее приехал!
– А что, на этой усадьбе и Оболенских свет клином сошёлся? Дурная семейка… – Ева вновь прокрутила в голове свой последний разговор с Беллой. – Только и делают, что орут и плачут.
– Мам, а у тебя табак есть?
– Ты сейчас подзатыльник получишь, а не табак. Постыдилась бы у матери такое спрашивать!
– А что в этом дурного? Ты ведь сама говорила, что мы с тобой подруги.
– Помолчи, у меня голова раскалывается.
Ева посмотрела в маленькое окно. Тёмное одеяло нехотя сползало с неба, становилось голубым. Вдалеке послышались трели гармошки. На секунду Еве показалось, что она почувствовала запах терпких трав и росы. Но нет, ещё было слишком рано. Но дворе – не лето, и неизвестно, наступит ли оно для неё вообще.
– Приводи себя в порядок, – сказала Аня. – И пойдём гулять, как ты говорила.
– Да, конечно. Как хорошо, что хоть ты у меня осталась.

***
– «В тот день у папы разболелась голова. Он сидел на своём любимом диване в гостиной, пил чай и вспоминал дедушку недобрыми словами: «Приехал, настроение испортил и уехал!» Я сидела рядом, – Белла задержала взор на написанном, кисть её руки перестала порхать по тетрадному листу, но только на пару мгновений: – Впрочем, сейчас мне кажется, что я всегда сидела, лежала, ходила, бегала, танцевала где-то не далеко от него. Когда мне было десять, папа говорил, что лучшее чувство в мире – это слышать топот моих ног в соседней комнате, звать меня по имени и слышать, как «топ-топ-топ» превращается в «топтоптоптоптоп». Но я отвлеклась. Услышав его ворчание, я начала рыться в переднике своего платья и протянула ему таблетку: «Вот, держи, от нервов». Попутно кивнула: «Вообще, ты прав. Что дедушка, что Модест своими нравоучениями уже кровь свернули». «Да раздражают!» – подхватил отец. «Меня тоже!» – буркнула я. В следующее мгновение мы одновременно рассмеялись. Мы частенько ворчали на что-то или кого-то вместе, напоминая старых, вечно недовольных воробушков».

– Как мило, – улыбнулся Дмитрий Сергеевич, заглянув в тетрадь через плечо подруги. – Только «недалеко» здесь пишется слитно.
– Ой, – Белла потёрла заслезившиеся от воспоминаний глаза. – Точно. Понятия не имею, как я могла допустить такую грубую ошибку!
– Ты хочешь спать, – жандарм кивнул на часы. – Посмотри, уже третий час ночи.
– Я должна закончить эту главу, – насупилась девушка. – Я понимаю, что писать картины у меня получается гораздо лучше, чем книги, но чувствую, что именно я должна работать над воспоминаниями. Никто не знал папу с такой стороны… Сейчас из него все пытаются слепить мрачного художника с тёмной родословной, которого погубила великая любовь. А для меня он – живой, светлый, ранимый и очень добрый. Я стала последней, кто видел его живым. И первой, кто тряс его бесчувственное тело с криками: «Пап, как же я без тебя жить буду?!»
– Нет, не плачь, – забеспокоился Дмитрий. – А то голова заболит.
– Я знаю, что со мной что-то не то, – тихо продолжила Белочка. – И если мне недолго осталось, то… Я бы хотела успеть завершить все свои дела.
– Пожалуйста, не говори таких слов, моё сердце не выдерживает! – ответил друг эмоциональнее, чем собирался.
– Прости, – стушевалась девушка. Хотя внутренний голос зашептал: «Нет, тебе не жить, знаю, что не жить». – Я не хотела тебя расстраивать. Может, выпьем чаю с конфетами?
– Ты знаешь, как я падок на сладости.

– «Папа очень любил смеяться над собой, хотя для меня это было… непонятно. По-моему, в нём было очень много красивого, величественного, благородного, но очень мало забавного. Однажды он долго не выходил из комнаты, писал картину. Мы все старались вести себя очень тихо, мама даже ходила на цыпочках; словно боялись спугнуть вдохновение, которое в такие часы парило в каждом уголке усадьбы. (Однажды у меня спросили, что такое вдохновение. Я с детской непосредственностью начала рассказывать о розовых облаках и трелях райских птиц. Когда же этот вопрос задали папе, он не раздумывал и полсекунды. Просто ответил: «Дашенька»).
Так вот, в тот день папа вышел из комнаты ближе к ночи. Мама гуляла в саду, а мы с Модестом пили чай в столовой. Он встал перед нами, распалённый, перемазанный масляными красками, и провозгласил:
– Передаю привет всем, кто не верил, что у меня получится закончить сегодняшний пейзаж!
Мы с братом переглянулись, потому что помнили, что не говорили ничего подобного. А папа выдержал выразительную паузу и закончил:
– Эти люди были абсолютно правы!»

***
Этот день в усадьбе Константина Борисовича ничем не отличался от предыдущих. Роман Алёны и Модеста длился уже около двух недель. Конечно, если их встречи в саду и объятия в коридорах вообще можно было назвать романом. За окном растаяли последние сугробы, проклюнулись подснежники, дни стали заметно длиннее, а ночи – короче.
И юная прислужница с непростой судьбой каждой клеточкой тела и души чувствовала, как вместе с природой пробуждались и её чувства. Теперь она понимала, что они начали проявлять себя ещё в первые дни её пребывания в усадьбе. Ведь неспроста она обрадовалась, когда Модест оценил привезённые ею книги, и напряглась, когда узнала, что у него есть невеста; не без причины искала изъяны во внешности Веры Павловны и не спала ночами, пока господский внук был в Москве.
Но если раньше её любовь показывалась медленно, осторожно и неохотно, то теперь затапливала всё вокруг, как вышедшая из берегов река. И всё, что оставалось Алёне, – молиться на Константина Борисовича, который видел, что её работоспособность сильно снизилась, но молчал. Прежние господа с неё бы три шкуры спустили: нечего, мол, даром хлеб есть, если разум забит бог весть чем.
Сегодняшнее утро было для Алёны особенно тяжёлым, ведь ей пришлось накрывать стол к завтраку для Модеста и Вера Павловны. Последняя сегодня снова подкрасила губы и глаза, украсила шею и руки жемчугом, и Алёна, глядя на неё, готова была разрыдаться в любую секунду. Ведь у неё самой не было ни бус, ни браслетов, ни косметики. Да что там, даже таких широких бёдер и выразительных глаз не было. Вся она была какая-то бледная и квёлая, как моль!
– Вера, пожалуйста, не читай за столом, – обратился Модест к невесте. – Дедушка этого не любит и позволяет только мне.
– Но ведь его здесь нет, – пожала плечами Вера, но книгу отложила. – Я на такую историю наткнулась… Про любовь. Там так всё красиво описано! Как в жизни!
– И зачем такие истории? – повёл бровью юноша. – Как в жизни, я и сам знаю.
– Какой ты вредный, – улыбнулась Вера. – Я отойду, проверю, как там канарейка.
– Вот зачем ты её купила? – с явным раздражением спросил Альберт-Иоанн-Модест. – Мало того, что она иногда по ночам орёт, так от неё ещё и воняет. Ты делаешь что угодно, но не то, что нужно делать. Готовить ты не умеешь, убираться не умеешь. Если уж так любишь читать, почитала бы что-нибудь полезное!
– Я читаю полезное, – робко возразила Абрамцева. – Развиваюсь.
– Эти биографии поэтов и композиторов прошлых столетий – такая блажь, что у меня слов не хватает! Что они из себя представляют, чтобы забивать голову их персонами? Да большинство из них совершенно не умели писать.
– Но ведь тогда их произведения не стали бы классикой.
– Они стали классикой, потому что у слушателей и читателей не было выбора. Вот представь, что я назвал себя поэтом. Сочиняю из-под палки, путаю анапест с амфибрахием и перекрёстную рифму со смежной, частенько закладываю за воротник, играю в карты, в общем, являюсь полным неучем и паршивцем. Но так как других поэтов нет – или есть, но им не удалось заявить о себе, бедным аристократам приходится на каждом мероприятии слушать только мои потуги в искусство. А через сто лет мою физиономию помещают в учебники литературы, а учителя наседают на гимназистов: «Ну-ка, быстро вспомнили, когда родился, женился, развёлся и умер от алкогольного отравления великий классик русской литературы Альберт-Иоанн-Модест Оболенский»!
– Я не согласна с тобой.
– Да ради бога, – не смутился правдолюб. – Но я знаю, что у нас кого угодно готовы причислить к гениям и легендам лишь потому, что те жили при царе Горохе.
– Ну тебя, – ответила Абрамцева. Она давно поняла, что с Модестом бесполезно спорить: всё равно что в ступе воду толочь. – Странный разговор получился. Я собираюсь после завтрака прогуляться в саду, ты со мной?
Алёна почувствовала, как у неё внутри всё похолодело и оборвалось. Ведь это их с Модестом место! Девушка знала: независимо от того, что будет дальше, эти эфемерные, пахнущие свежестью и морозцем воспоминания она навсегда сохранит в сердце; как и крепкие объятия, робкие поцелуи и одеколон с ароматом пачули.
– Не хочу, – ответил Модест. – Там прохладно, да и мне нужно проштудировать тридцать страниц словаря, иначе дедушка покоя не даст.
– Говорить на другом языке – это очень романтично, – невпопад сказала Вера. – И в дальнейшем пригодится.
– Не пригодится. В Петербурге нет нужды знать какое-либо иностранное наречие. Если только для того, чтобы показать другим бездельникам, какой ты образованный. А во Францию я не уеду. Как и никто из нашей усадьбы. Мы все – уже зрелые люди, мы родились в этой империи, и в ней же умрём. Где-то неподалёку от имения уже проклюнулся дуб, из которого мне лет через двадцать сколотят гроб.
– Почему через двадцать? – вырвалось у Алёны.
– Потому что до сорока я не доживу.
– Господи! – выдохнула прислужница и побледнела как полотно. За что избранник тиранил её сердце? Ведь знал, что она жила ради него!
– Прекрати, – куда менее эмоционально отреагировала Вера. – Что с тобой станется? Здоров как бык, только пил бы поменьше. Поможешь мне переодеться на прогулку?
– Я помогу! – Алёна подскочила на месте, словно козочка. – Если, конечно, Вы не против. «Не видит, что ли, завтракает человек, – пронеслось в её голове. – Вцепилась мёртвой хваткой, никакого покоя не даёт».
– Зачем мне твоя помощь, когда у меня жених есть? – фыркнула Вера и, встав из-за стола, подошла к Модесту с явным намерением плюхнуться ему на колени.
Юноша заметно занервничал. Верочка будто что-то подозревала! Например, три дня назад она позвала его, чтобы попросить открыть тюбик крема, а когда он выполнил просьбу, заявила: «Вот что значит мужчина в доме»! И тоже при Алёне, которая едва сквозь землю не провалилась.
– Вера, что такое? – забормотал Модест. Эта ситуация, в которой было столько запрета, пикантности и сладости, показалась бы ему очень возбуждающей, если бы не несчастное личико Алёнушки. – Как ты себя ведёшь? Это неприлично!
– Не волнуйтесь, я уже ухожу, – прошептала крестьянка, но тут заварочный чайник выпал из её рук и разлетелся на осколки. – Простите, ради бога! Я сейчас всё уберу!
– Уууу, – протянула Абрамцева. – Ну всё, теперь тебя за это на родину отправят.
– Мне так жаль,– Алёна опустилась на колени и принялась собирать осколки голыми руками.
– Вера, я тебя не узнаю в последнее время! – рявкнул Модест. – Что с тобой сделалось? Пожила как королева чуть дольше трёх месяцев и начала цепляться к прислужницам, словно сварливая бабка! Госпожа Простакова собственной персоной! Алёна, не собирай осколки руками, принеси веник и совок!
Вера направилась в коридор, чувствуя себя бегущей с поля боя воительницей. Алёна поднесла к губам палец с виднеющейся на нём кровоточащей ранкой. На несколько секунд в столовой воцарилась тишина, затем Модест бросился к любовнице, которую мысленно окрестил Рапунцель из-за длинных волос.
– Порезалась, да? Дай, я посмотрю.
Девушка закрыла рот ладонью и заревела; сначала тихо, потом всё громче. Модест попытался притянуть её к себе, но она заколотила кулачками по его плечам:
– Зачем ты это делаешь?! Зачем мне душу в клочья рвёшь?! Я ведь и так каждый день словно на раскалённых углях лежу, судьбу испытываю!
– Тише, – зашептал юноша в чужие русые волосы. – Перестань… Да, вот так, – удары Алёны стали слабнуть, и она уткнулась лицом в его грудь.
– Зачем? – повторила она свой вопрос. – Ты губишь меня, но какой тебе с этого прок?
– Нет! Пусть лучше я сам сгину!
– Я так больше не могу, меня будто изнутри калёным железом жгут… Я люблю тебя.
– Пожалуйста, не кричи. Я сегодня в центр поеду. Я тебе что-нибудь куплю, Алёнушка.
Модест знал, что Алёне не было дела до расшитых платков, колец и заколок. Ведь она в этом даже в усадьбе показаться не могла. Юная крестьянка хотела услышать от него три главных слова. Но он не мог их произнести. Хотел, но не мог.
– Ты издеваешься? Лучше сразу столкни меня с обрыва в реку! Всё равно мне от этого греха никогда не избавиться! Мне даже подарки от тебя, чужого жениха, руки жгут, точно крапива!
Слёзы с удвоенной силой заструились по щекам девушки. Она не понимала, какое чувство в ней сейчас преобладало, их было слишком много: злость, отчаяние, ревность, обида. Ничего положительного.
– Я всецело и полностью твой, – прошептал аристократ, смерив её ласковым взглядом.
– Мы знаем, что это не так.
Алёна хотела встать на ноги, но Модест удержал её, наклонил её к себе и поцеловал. Это было похоже на… Кубик льда, что прошёлся по нежной коже, оставив после себя приятную прохладу; на глоток красного вина, что расширил сосуды и расслабил тело; на восход солнца, лучики которого обласкали заспанное лицо и полузакрытые веки.
Он пока не использовал язык, просто сминал её губы, но этого было достаточно.
– Кому мне теперь плакаться, если сама на это пошла? – прошептала Алёна.
Из коридора донеслись торопливые шаги. Альберт понял, что это Кирилл, но всё-таки отстранился, так как их союзник часто находится рядом с дедушкой, которому ни в коем случае нельзя было попадаться на глаза.
– Мне сегодня приходить в сад? – напоследок спросила крестьянка.
– Конечно, – кивнул юноша.

***
– Куда тебя несёт, блудный сын?!
– Не могу я так! Уму непостижимо, как вы здесь живёте! Загибаетесь от праздности, нелюбви к себе и недоверия к миру! Ничего не делаете! Даже не учитесь, хотя у вас для этого есть все возможности!
– Прекрати нас поучать, это смешно!
В следующую секунду раздался хлопок дверями, и на лестницу выбежал Арсений. Вера улыбнулась ему, а после скатилась по стене и опустилась на колени.
– Что такое? – спросил молодой человек.
– Мне очень плохо, – простонала девушка, надеясь на сочувствие. – На кого мне уповать, куда бежать?! Всё разваливается на части! Жених меня не любит, да и я уже не уверена в своих чувствах. После разговоров с Вами я начала презирать происходящее вокруг. Я учусь, много читаю, но это не помогает! Мои дни пустые и мне кажется, что так будет всегда!
– То, что Вы это понимаете, – уже очень хорошо, – кивнул Арсений. – Значит, Вас нельзя назвать слабым человеком.
– Я не могу верить Модесту. Кто знал, что мне придётся так расплачиваться за свою глупую юношескую влюблённость?!
– Развивайте свою мысль, – назидательно, словно опытный учитель, промолвил Арсений. – Жить с человеком, в надёжности которого Вы не уверены, – значит, не уважать саму себя; даже не просто не уважать, а откровенно ненавидеть. Как можно растрачивать свою единственную жизнь на того, кто, как Вы считаете, способен на предательство?
– Да, это недопустимо, – перебила Вера. – Но что же делать?
– Рожать и уезжать учиться.
– Но я не смогу! Модест говорил, что при таком раскладе мне придётся жить в коробке на улице и просить у него денег на хлеб.
– Что не сможете? Почему не сможете? Вы – дерево, которому не под силу менять своё местоположение? Или крепостная, которая привязана к своему господину? Хотя и они иногда сбегали! Ломоносов пешком шёл из Архангельска в Москву! Прекратите слушать Модеста! Живите своим умом!
– Ох, боже мой, – Вера мечтательно закатила глаза. – Когда Вы говорите об этом, у меня внутри разгорается пожар!
– Потому что я не ошибся в Вас, – ответил молодой человек. – Я сразу приметил Ваши недюжинные способности, тягу к знаниям и необычные мысли. Модест Владиславович будет счастлив в браке с простенькой девушкой, которая не будет от него ничего требовать и согласится терпеть все его выходки, вредные привычки и неверность. А Вы выше этого. Вы – не просто «милая и домашняя», как говорит Константин Борисович. Вы достойны лучшего мужа, окружения и будущего. Вам нужно проводить свои дни не в компаниях подленьких прислужниц и алкоголиков, а в обществе честных, умных и порядочных людей. Модеста Владиславовича в таком обществе не примут, – Арсений понизил голос. – Он слишком разрушенный, злой и избалованный. А вот Вас – оторвут с руками и ногами!
– А Вы собираетесь уезжать? – спросила Вера, затрепетав от нахлынувшего восторга.
– Да, но я могу отложить отъезд до Ваших родов. Если Вы согласитесь, дороги назад не будет. Но Вы никогда об этом не пожалеете, обещаю.

***
Минуло какое-то количество дней с того утра, как Модеста и Алёну едва не застали на полу столовой в объятиях друг друга. Всё обошлось, но юный аристократ ощутил, как над ним нависло что-то дурное; что-то, что пуще прежнего расшатало его нервную систему. (Если ещё было, что расшатывать).
В последние месяцы Модест совсем тронулся рассудком. Самое страшное, что он сам это понимал, но он – не Белла, и подойди к дедушке и сказать: «Мне требуется помощь, отправьте меня в больницу», у него не хватало духу.
В Древнем Риме, например, вся знать была сумасшедшей, но это не афишировалось. Скорее всего, дело было в их беспечном и развратном образе жизни. Позавчера юноше вновь «что-то в голову ударило» и он полез танцевать на стол. Благо, прислужники вовремя позвали Веру, и она смогла его угомонить.
Сегодня Модест вернулся в усадьбу к обеду. Его карманы отяжелели от подарков двум дамам сердца, в груди потеплело от вина. В коридоре его встретил Кирилл. Модесту оказалось достаточно одного взгляда на друга, чтобы понять, что на душе у того скреблись кошки.
– Что случилось? – спросил Модест. – Дедушка опять спрятал ключи от винного погреба?
– Кое-что похуже, – ответил Никольский.
– Что ни день, то спаси и сохрани, – произнёс Модест фразу, которую когда-то услышал от Дмитрия Сергеевича, и пошёл в столовую. Именно оттуда доносились голоса.
Открывшаяся ему картина заставила парня хмыкнуть и изогнуть брови.
За обеденным столом сидел молодой человек в простеньком, но аккуратном кафтане, какие обычно носили извозчики. У него было приятное лицо с выпуклым лбом, румянцем на щеках и тёмными ровными бровями. Напротив гостя сидел Константин Борисович, на физиономии которого расписались гордость и торжественность момента.
– Я считаю, прожить на одно жалование можно, – рассказывал последний. – Зато сразу понятно, что человек честный. Не ворует, своим трудом зарабатывает.
У Модеста от такого лицемерия глаза на лоб полезли. Да у дедушки одна ваза стоила дороже, чем два средних жалования в столице! По усадьбе всё понятно – ни дать ни взять, скромная лачуга! Константин Оболенский так же близок к горожанам, как его внук – к трудам Аристотеля!
Рядом с мужчинами сидела Алёна. Её губы сжались, превратившись в тонкую полоску, на лбу блестели капельки пота. Было заметно, что девушка делала всё возможное, чтобы не свалиться без чувств.
– Добрый день, – поздоровался Модест. – А что здесь за консилиум?
– Андрей Петрович, познакомьтесь, это Альберт-Иоанн-Модест, мой внук, – представил его дедушка. – Кстати, он в хороших отношениях с Алёной. Его можно будет взять крёстным для ваших будущих детей.
Услышав это, Алёна побледнела так, что её лицо слилось со штукатуркой на стене; а затем впилась глазами в Модеста, и уголки её губ раздвинулись в робкой улыбке.
– Чего? – глуповато спросил юноша.
– Не обращайте внимания. Наверное, он не выспался, – отмахнулся Константин. – Модест, иди к себе, если ничего дельного сказать не можешь.
– Вы что, совсем из ума выжили?
Шестерёнки в голове молодого барина отчаянно не сходились. Нет… Ну нет… Дедушка не мог. Неужто он в который раз наступал на те же грабли?
– Дедушка, а можно Вас на пару слов?
– Нет, не надо, – еле слышно прошептала Алёна.
Больше всего на свете она боялась, что Константин Борисович узнает об их тайных встречах с Модестом и выгонит её из усадьбы. Она не сможет прожить без того, кого любит больше жизни. От этого чувства не было лекарства и спасения. Потому что она уже выбрала именно его. И всегда будет выбирать его.
– Вы пока поговорите меж собой, – улыбнулся Константин, встав из-за стола. – Я скоро вернусь.
Алёна, поняв, что остаётся наедине с чужим мужчиной, сжалась и затряслась так, что на неё стало больно глядеть.
– Посмотрите, до чего Вы её довели! – сквозь зубы процедил Альберт и вышел в коридор.
Дедушка оказался рядом через пару мгновений. Около минуты оба смотрели друг другу в глаза.
– Как это называется? – наконец спросил юноша.
– Думаю, ты сам догадываешься.
– Что. Это. Такое? – повторил вопрос Альберт-Иоанн-Модест.
– Что тебя удивляет, скажи на милость? Я хочу дождаться дня рождения Алёны и передать её в надёжные руки приличного супруга.
– Вы не соображаете? В винном погребе пересидели? Давайте ещё раз, по порядку. Вы хотите выдать Алёну замуж? После того, как своими глазами увидели, чем закончилась семейная жизнь Кирилла? После моих слов о Вашей воле над чужими судьбами? Дайте мне минуту на раздумья. У меня в голове это не укладывается…
– Ты необыкновенно догадлив!
– Нет, этого не случится. Даже не надейтесь! Только через мой труп!
– Ты что бушуешь? Может, ещё волосы на себе рвать начнёшь? Или головой о стену биться?
– Если Вы продолжите стоять на своём, я навсегда уеду в Москву. Заберу с собой Веру и на пушечный выстрел не подпущу Вас к правнуку. А так же, настрою против Вас Беллу и Калерию. Мы заведём десять свирепых собак, чтобы они никому не позволили войти на территорию поместья, и Вы на старости лет останетесь в полном одиночестве.
– Моська лает на слона, – усмехнулся Константин Борисович. Но было заметно, как он содрогнулся от монолога воспитанника. – Думаешь, я не догадываюсь, почему ты так отреагировал?
– И Алёну я тоже заберу! – продолжил юнец. – Хватит над людьми издеваться! Неужели не видите, что она сидит ни живая ни мёртвая?!
– У тебя с ней роман, – сказал дедушка. Так быстро и холодно, словно ножом полоснул.
Он ожидал увидеть на лице внука растерянность, но Модест лишь посмотрел на него во все глаза, и душа мужчины рухнула вниз – это был взгляд Владислава.
– И что дальше? Идите, расскажите об этом всей усадьбе, чего Вы ждёте?
– Модест, Модест… Что ты делаешь? Зачем? Ведь Алёна тебе не нужна! Тёмная, необразованная, ни стати, ни породы! Она годится только для того, чтобы мыть полы и заваривать отвары! Но она тоже человек! У неё очень добрая душа! Неужели тебе совсем не жаль девочку?! Ты потешишься и забудешь, а ей с этим жить! Да на неё потом ни один мужчина не посмотрит! Я не знаю, откуда в тебе это. Не знаю, почему ты такой глупый и жестокий. Я хоть и вмешиваюсь в чужие жизни, но с добрыми намерениями! Я ни разу никому не навредил, никого не испортил, не сломал!
– Ну да, Вам же виднее, нужна она мне или нет! – окрысился Модест, у которого от этих слов кровь в жилах вскипела.
– Виднее, – ничуть не поколебался Константин Борисович. – Тебе никто не нужен. Ты не любишь никого, кроме самого себя. Люди, в том числе родные, для тебя ничего не значат. Я в этом окончательно убедился, когда ты уехал в Москву и ни разу не поинтересовался состоянием Веры. Хочешь доказать обратное? Оставь Алёну в покое. И тогда я увижу, что в тебе осталось что-то человеческое.
Модест горько усмехнулся. Дедушка не видел его слёз тем ранним утром. Не знал, что он писал ему письмо, которое начиналось со слов: «Простите за всё, я Вас очень люблю». Не мог предположить, что он изливал душу Еве.
– Ты спал с ней?
– Здесь, на моих глазах, они строить отношения не будут! Я считаю, что вся усадьба меня бы в этом поддержала! Да что там усадьба! Вся империя бы поддержала!
– Спал? Модест, я не оставлю тебе в покое, пока не узнаю правду.
– Нет! Довольны?! Мы просто гуляли!
– Дай мне слово, что не подойдёшь к Алёне на расстояние вытянутой руки! Сделай это хотя бы ради своего будущего ребёнка! И ради памяти отца, который хранил верность твоей маме даже после её смерти!
– Как это низко! Упоминать папу в таком разговоре!
– Я не знаю, как на тебя повлиять! Ты читал «Бедную Лизу» Карамзина?
– Я не люблю Карамзина.
– Его не любить, а читать нужно.
– Читал. Простенькая история о бестолковых людях.
– Вот, как раз наш случай. Лиза очень плохо закончила, да и Эраст был несчастен до конца своих дней. Не губи девочку.
– Если я пойду Вам навстречу, этот цирк с замужеством закончится? Хотя, знаете, я даже спрашивать не буду. Это просто моё встречное условие. Я не против, чтобы у Алёны был молодой человек, но лишь тогда, когда она сама этого захочет. Она ещё очень молода.
– Об этом рано говорить. День рождения у неё не так уж скоро. И я заметил, что Андрею она не понравилась.
– «Дурак этот Андрей», – подумал Альберт, а вслух сказал: – Ну вот и хорошо.

***
Просеменив босиком по лестнице, Алёна пробралась на третий этаж. Немного постояла посреди просторного коридора, сжала ладони в кулачки и прошмыгнула к последней комнате. Приложилась щекой к дверям, но не услышала ничего, кроме звенящей тишины.
– Если он не спит, он мне обрадуется, – прошептала девушка. – А если спит, то я хотя бы посмотрю на него. Этого у меня никто не отнимет.
Она приоткрыла двери. Модест спал на кровати, завернувшись в одеяло. Он не потушил свечей, и по подрагивающим векам и неровному дыханию было понятно, что сны он видел беспокойные. Алёна склонилась над ним и попыталась приглушить внутренний голос, который настойчиво твердил, что она должна бежать отсюда. Она долго смотрела в лицо своего первого возлюбленного. Такой красивый… По-королевски красивый. Гордый, умный, свободный.
– Ты не представляешь, как непросто мне заставлять себя не думать о тебе…
В этот момент тонкие, но сильные пальцы сжали её запястье:
– Ты хотела сказать что-то ещё?
– Я… Я думала, ты спишь, – пролепетала Алёнушка, понимая, какой идиоткой выглядела секунду назад. – А ещё я хотела принести тебе чай, но забыла. С тобой вообще всё на свете забудешь.
Модест потянулся, наслаждаясь хрустом позвонков. Его ступни встретились с холодным полом, пальцы рук наскоро застегнули рубашку, минуя верхние пуговицы. Серые глаза всосали открывшуюся картину: бедная сиротка стояла перед ним, покорно сложив руки; томная, бледная, трогательная. Лицо её было спокойно, но, присмотревшись, можно было приметить, как дрожали её губы и собирались слёзы в уголках голубых глаз.
Юноша почувствовал себя глупым и уязвимым.
– Спасибо, что заступился за меня.
– Я не знаю, что будет дальше, Алёнушка, но одно могу пообещать точно: тебя никто и никогда насильно не выдаст замуж.
– Как можно выходить замуж за кого-то другого, если знаешь тебя? – фраза прозвучала косноязычно, но Модеста затрясло неуёмной дрожью. Он буквально задохнулся от нежной страсти, что воспылала в его солнечном сплетении и отозвалась в каждой клеточке тела. – Это глупость, кощунство. К чему мне эти дураки в кафтанах, с тёмными бровями и большими носами, если они даже дышат не так, как ты?
– Мне никто такого не говорил. Никогда…
– Я не способна на красивые слова. Необразованна, из деревни родом. Даже если мне придётся выйти замуж за этого человека…
– Не придётся.
– Я хочу, чтобы моим первым мужчиной был ты.
– Что? – не без запинки уточнил дворянин. – Нет, я пообещал дедушке, что не притронусь к тебе.
– Но ведь другого случая у нас может не быть, – тепло волной прилило к телу, и Алёна поняла, что не может противостоять собственному желанию.
– На расстояние вытянутой руки… – как в забытье пробормотал Модест. – Если дедушка узнает, он прогонит тебя из усадьбы. А меня, скорее всего, отправит в клинику для душевнобольных или на какую-нибудь службу…
– Пусть прогоняет, – с небывалой решимостью ответила девушка. – Пусть запирает на сто замков, пусть делает что угодно! Я всё равно найду способ увидеть тебя.
– Святая простота! Скажи, за что ты меня так любишь?
– Не знаю… Я просто каждый день благодарю бога за то, что ты есть. За то, что знакома с тобой. От одной мысли о тебе моя душа так сладко замирает. Вот здесь, – Алёна положила ладонь на сердце, – всё такое тёплое. Каждая моя кровиночка рвётся к тебе.
– К чёрту, – выдохнул Модест. Его руки против воли потянулись к желанному телу. – До того, как я окажусь в обшарпанных стенах богоугодного заведения, я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя.
– Что? – спросила Алёна и тут же, почти лишившись чувств, рухнула ему на грудь. – Неужели это правда?
– Правда, – кивнул юноша, быстро сняв с неё ночную сорочку. – Пусть я сгорю за этот грех в аду. Моя душа уже танцует с дьяволом.
Девушка приоткрыла рот и припала к чужим губам, погрузив пальцы в белоснежные волосы. Модест так крепко прижимал её к себе, что ей показалось, что она парит в воздухе, а перед глазами взрываются миллионы ярких звёзд. Мироощущение менялось с каждой секундой. Она не представляла, как раньше могла жить без этих прикосновений.
– Тише, – шепнул Модест, опустив ладонь на внутреннюю сторону её бедра. – Если нас услышат, это будет наша первая и последняя ночь.
Его губы упивались бархатистостью девичьей кожи, голова кружилась от едва уловимого сладкого запаха светло-русых волос. Алёна наслаждалась каждым движением возлюбленного, каждое его слово распаляло её всё сильнее.
– Может, нам пойти на чердак? – задыхаясь, спросила девушка.
– Ты своенравная женщина, – прошептал юноша ей на ушко. – Но нет, мы никуда не пойдём.
– Если я не стану шуметь, ты будешь со мной во все последующие ночи?
– Мои ночи отныне всегда будут принадлежать тебе.

***
Темнота отступила от небосклона, мутная дымка рассеялась в воздухе, вдалеке послышались трели птиц и топот лошадей – казалось, они тоже обрадовались новому дню.
Модест нехотя разлепил глаза, но тут же подскочил как ужаленный и потряс за плечо лежащую рядом Алёну. Она была особенно красива во сне: русые волосы разметались по подушкам, губы приоткрылись, словно лепестки фиалки.
– Твою мать, восьмой час утра. Все уже проснулись, наверное, зарядку в коридоре делают. Алёнушка, вставай!
Девушка распахнула глаза, осмотрелась по сторонам и, увидев, что комнату заливает тусклый свет, не придумала ничего лучше, кроме как с головой спрятаться под одеяло.
– Это не поможет, – понуро усмехнулся Модест. – Одевайся и под кровать. Да быстрее, что ты нас подводишь!
– Ой, батюшки, – пискнула Алёна, попытавшись надеть сорочку. Но руки дрожали, пальцы не слушались. – Сейчас, сейчас… Всё, я готова.
В этот момент раздался ненастойчивый стук в двери. Девушка опустилась на колени и поползла под кровать. Модест, поняв, что время упущено, закутался в одеяло и как можно увереннее крикнул: «Войдите!» На пороге спальни появился Кирилл. Несмотря на ранний час, он был одет с иголочки и принёс с собой аромат пряного одеколона.
– Модест Владиславович, – шёпотом начал мужчина. – Константин Борисович ищет Алёну. Сегодня будний день, она должна была час назад согреть самовар.
– А я тут при чём? – уточнил юноша, но быстро понял, что отпираться бесполезно, да и незачем. Кирилл хотя бы мог провести Алёну в её комнату незаметно для остальных. – Ладно. Вылезай, Алёнушка.
Несколько секунд девушка не решалась показываться из своего укрытия, но затем медленно вылезла. Её лицо переливалось всеми цветами, начиная от бордового и заканчивая смертельно-бледным. Одной рукой она поправляла сорочку, второй – касалась то щёк, то глаз. Кирилл отвернулся, трясясь от смеха.
– Будь другом, проводи её. Только никому на глаза не попадитесь, – попросил Альберт.
Алёна надеялась на прощальный поцелуй в уголок губ, но юноша одним взглядом дал понять, что сейчас не время для нежностей.
– Мы увидимся вечером? – дрогнувшим голосом спросила крестьянка.
– Алёна, мы увидимся через час в столовой. Что ты глупые вопросы задаёшь?
– Пойдём скорее, – поторопил Кирилл.
Теперь ему было неловко обращаться на «ты» к любовнице молодого барина, но а с другой стороны, она ему в дочери годилась, да и у него в усадьбе тоже были привилегии.
– Кирилл, зайди потом ко мне. Я придумал, как раздобыть ключ от винного погреба.
Дождавшись, пока двери закроются, Модест рассмеялся и откинулся на подушки. Затем достал из кармана валяющихся рядом штанов трубку и закурил, хотя помнил о наставлениях дедушки.
– Я бог! Я Зевс! Я солнечный Гелиос! Я король! Я демон в церкви! У меня глаза как у Аида, а перстни на пальцах как у Абдусциуса, что вырывает деревья с корнями! Я разрушитель миров! Я и Калигула, и Тиберий, и Нерон! Какой артист погибает! И я… кажется, повредился в рассудке, – юноша заставил себя замолчать и уткнулся лицом в подушку. Хотелось то смеяться до колик в животе, то рыдать до изнеможения. – Алёнушка… – выдохнул он через минуту; столь выразительно, словно юная прислужница была причиной как минимум Великого урагана тысяча семьсот восьмидесятого года. – Она такая чувственная, такая страстная, такая нежная… Ох, чёрт. – вспомнив всё, Модест застонал и пожалел, что отпустил любовницу слишком быстро. Пусть бы её искали сколько угодно. А он бы раз ещё насладился её прелестями, без которых, кажется, уже не мог существовать. – Надо идти. Скоро Вера проснётся, заподозрит неладное.

***
– Оставил тут свинарник, – Вера кивнула на фантики и апельсиновую кожуру на столе. – Ночевал на третьем этаже… Что к чему! Да не надо меня за ручку брать! – одёрнула она руку, едва Модест сомкнул пальцы на её запястье. – Модест, шутки кончились. Я, конечно, не врач по человеческим душам, но даже я вижу, что с тобой что-то не так. То ласков, то сердишься без причины. Начинаешь о чём-то нормально рассказывать, но через десять минут тебя уносит в какие-то заговоры, теории и обрывки из биографий странных личностей. После того, как ты полез на стол танцевать в полуголом виде, я вообще не знаю, чего от тебя впредь ожидать!
– Лучше быть безумным, чем скучным, не так ли?
– Не так. У тебя не просто «тараканы в голове», а серьёзные проблемы. И если ты думаешь, что я буду это поэтизировать, ты глубоко ошибаешься. Я сегодня же поговорю с Константином Борисовичем.
– Вера, ты идиотка, – неожиданно для самого себя ощетинился Модест.
– Ну и иди отсюда, раз я идиотка! Дай мне спокойно почитать.
– Прости, – спохватился нерадивый жених. – Я не хотел. Но ты сама должна понимать, каково мне слышать подобное!
Он не чувствовал за собой непосильной вины. Может, потому что подсознательно давно был готов к измене, а может, потому что минувшей ночью ему было очень уж хорошо. Вера всегда была слишком зажатой. Куча недовольств и на всё: «Давай как-нибудь потом». А вот Алёна – другое дело.
– Это для твоего же блага, – не успокаивалась Абрамцева. – И ещё, тебе и восемнадцати нет, но ты уже такой… Как бы помягче сказать? Развратник!
– Ах, вот как мы заговорили! – засмеялся Альберт и шлепнул её по пятой точке; звонко, громко, от души. – Да, я похотливое животное. И мне это нравится.
– Не трогай меня! – вымученно вздохнула Вера. – Если бы ты всегда таким был, я бы, во-первых, сейчас не била тревогу, а во-вторых, вовсе бы не связалась с тобой больше года назад. Это началось после смерти Владислава Константиновича. Тогда я всё списала на сильное потрясение, надеялась, что это пройдёт. Но становится только хуже! Я тебя боюсь!
– Ты? Меня? – усмехнулся юноша, а затем сцепил горячие пальцы на чужой талии.
– Если бы ты был мне безразличен, я бы на всё махнула рукой. Занималась бы своими делами, а ты – хоть танцуй голым, хоть пей в два горла, хоть валяйся под забором, хоть гори синим пламенем. Но это не так! Мне не всё равно, что с тобой будет дальше! Я хочу, чтобы тебе стало легче. Но моего участия недостаточно. Ты ведь даже говорить со мной по душам не хочешь, только споришь и всё высмеиваешь.
– «У меня женщины как Афродиты, – самодовольно подумал Модест. – Или как Гебы, богини юности. Ну, а я… Кто я? Я Сулейман Великолепный!»
– Завтра я приглашу в имение доктора, – предупредила Вера. – Пусть он побеседует с тобой, а дальше видно будет.

***
– Кирилл, иди сюда, – зашептал Модест, потянув друга за рукав. – Я же говорил, что придумаю, как получить ключ от винного погреба.
Никольский закатил глаза. Он успел пожалеть, что начал потакать капризам юноши. Если так пойдёт дальше, этот балбес сопьётся или подхватит какую-нибудь болячку от очередной любовницы. В глубине души Кирилл надеялся, что Алёна – чистая, застенчивая и очень добрая девочка – изменит Модеста в лучшую сторону.
Главное, чтобы Константин Борисович не надумал взять в усадьбу ещё одну молоденькую крестьянку, иначе Модест почувствует себя козлом в огороде.
– Может, сегодня не будем пить? – предложил прислужник.
– Да ты что! У меня из развлечений остался только алкоголь. Ну и подсчёт дней без алкоголя.
– Уж в развлечениях Вы себе никогда не отказывали, – усмехнулся Кирилл.
– Ты Алёну давно видел?
– Ох, она сегодня сама не своя. Мне её даже жаль, – ответил Никольский. – Понимаете, все мои любовницы были… Так скажем, дамочками с опытом. А Ваша девочка, во-первых, очень юна, во-вторых, так искренне хочет любви, что…
– Мне кажется, я её люблю, – выпалил Модест.
Кирилл не верил этому повесе, точно так же, как не верил самому себе. Кроме того, он хорошо помнил декабрьский разговор Константина Борисовича и Модеста о Вере. Последний сказал, что «вроде бы любит её, но пока не уверен», а первый ответил, что так будет со всеми и всегда – ничего конкретного, лишь «кажется», «вроде бы», «если да кабы».
– А как же Вера?
– А что Вера? Наверное, мы с ней никогда друг друга не любили. Всё получилось по молодости, по глупости. Нам друг с другом неинтересно, мы постоянно ссоримся. Ох, если бы не беременность!
– Вера очень умная девушка, – сказал Кирилл, который давно это заметил. Да и сын все уши прожужжал. – Вы просто не пробовали с ней поговорить как следует. А вот Алёна… Я не представляю, что у вас может быть общего, кроме влечения, которое, поверьте, со временем пройдёт. Она ничему Вас не научит, ничего не подскажет. Она даже читает и пишет с трудом! Не будете же Вы постоянно крутиться около неё на кухне и спрашивать, как замесить тесто или сколько соли добавить в щи.
– Знаешь, – юноша поёжился, словно от утреннего тумана. – Не нужно меня ничему учить! Мне уже поперёк горла ваши нравоучения и советы! Вы меня заездили! Мне просто хорошо с Алёной. Я вижу, как она меня любит, и от этого перестаю казаться самому себе чудовищем. Если бы вы все не видели во мне злодея, мне бы, может, и не пришлось искать утешения в объятиях невинной простолюдинки. Ты пить со мной будешь, наставник доморощенный?
– Давайте, – с тяжёлым сердцем согласился собеседник.
Кирилл был жалостливым человеком, и слова Модеста заставили его посмотреть на ситуацию под другим углом. Юношу вправду излишне демонизировали. А у него судьба – врагу не пожелаешь: потерял родителей, слишком рано и бездумно вошёл во взрослую жизнь, настоящих друзей не имел, вынужден был жить с нелюбимой девушкой.
– Я только схожу в столовую, яблоки на закуску нарежу.
В это время неожиданно для Модеста рядом послышались быстрые шаги. Не успел он повернуться, как две тонкие девичьи руки обхватили его шею, а на грудь посыпался водопад чудесных русых волос. Сердце юноши учащённо забилось, ладони вспотели.
– Алёнушка…
И к чему эти глупые разговоры, общие интересы и разность социальных статусов, если стоило ей появиться, как его захлестнули эмоции? Ему тут же захотелось петь, плясать, разговаривать, улыбаться. И все люди вокруг показались ему ласковыми, добрыми, необыкновенными. Даже Кирилл – ну что за чудо! Какой преданный друг!
– Что ты со мной делаешь? Двух слов мне за всё утро не сказал. У меня душа изболелась!
– У меня не было времени, – проговорил Модест.
– После того, что между нами произошло, я как-то иначе себя чувствую, – прижавшись к нему, Алёна почувствовала, как его сердце замерло на пару мгновений.
– Болит, что ли? – невпопад спросил юноша, коснувшись низа её живота под сарафаном.
– Нет… Я теперь чувствую себя более взрослой, привлекательной. У меня даже кожа стала нежнее. Вот, потрогай, – Алёна поднесла чужую руку к своей щеке.
– «Ну, по виду ей можно дать лет семнадцать, – пронеслось в голове у Модеста. – Но рассуждает она на все десять».
– Ты ведь не хочешь обо всём забыть?
– Не хочу. И жду не дождусь, когда это повторится.
– То, что ты сказал мне… Это правда?
– Я много чего тебе говорил. И всё это – правда.
– И всё-таки ты погубил меня, – прошептала девушка. – Бросивши всю работу, я пришла к тебе. И мне не стыдно. Пусть все видят и знают, что я делаю!
– Я погибну с тобой, – Альберт сгрёб её в охапку, и тело прорезала жаркая волна, отозвавшаяся в каждой клеточке тела. Да что происходило?! Первые объятия, от которых его лихорадило!
– Что Вера Павловна? Наверняка страшно сердится?
– Думает, что я болен. Хочет пригласить доктора. Я не знаю, что делать.
– Не пригласит, – с редкой для неё решительностью помотала головой Алёна. – Я заварю тебе отвар с валерьяной, душицей, мятой и ромашкой. Ты крепко уснёшь, а я никого к тебе не подпущу. Так и скажу: «Устал человек, отдыхает, нечего тревожить».
– Разве это поможет?
– А если не поможет, я Вере Павловне тоже чего-нибудь заварю. Она проспит весь день, и ей будет не до доктора. «Главное, не переусердствовать, – мысленно продолжила крестьянка. – И не навредить её будущему ребёнку». Ты веришь мне?
– Верю, но не хочу, чтобы ты в это вмешивалась. Я боюсь за тебя, – сказав это, Модест жадно впился в мягкие девичьи губы.
– Что же за меня бояться, если я сама на это иду?
Теперь Алёна поняла, что такое страсть. И поняла ещё кое-что: независимо от обстоятельств, она обречена любить Модеста до самой смерти.

***
Утром следующего дня столичная усадьба сильнее обычного напоминала сумасшедший дом. Алёна поливала цветы в гостиной и ждала момента, когда ей придётся вступиться за Модеста, который преспокойно спал на втором этаже. Константин Борисович читал газету, расположившись на диване, как вдруг к нему подошла Вера. На руках она держала пушистого щенка.
– Константин Борисович, посмотрите, какой милый, – начала девушка. – Я нашла его на улице, и теперь он будет жить с нами.
Константин отложил газету и бросил на неё недобрый взгляд:
– Вера, вы с Модестом ненормальные?
– Почему? Это же собаня. Всё нормально.
– Да что ж нормального? – Константин едва сдержался, чтобы не высказать невестке всю правду.
Эта парочка у него в печёнках сидела! Они то ссорились, то мирились, то спорили на ночь глядя, а потом оба прибегали к нему за поддержкой, то устраивали бардак в комнатах. Нет, он переоценил свои силы, когда решил жить под одной крышей с молодожёнами. Вера и Модест были полны неизрасходованного буйства молодости, а у него уже и возраст не тот, и нервы ни к чёрту. Мало того, что они хотели повесить на его шею своего ребёнка (и даже не скрывали этого!), так ещё собаку сюда приволокли!
– Вера, не нужно брать на себя слишком много. Вы с Модестом здесь ещё не хозяева.
Алёна перестала поливать цветы и замерла.
– Почему Вы разозлились? – спросила Абрамцева.
Можно подумать, ей самой очень сладко жилось с Константином Борисовичем и его внуком! До безумия «нравилось» слушать их ежедневное ворчание и видеть кислые физиономии!
– Вера, я отвечу грубовато и прямо: ты сейчас должна быть либо со своими родителями, либо с законным мужем. Но не со мной, чужим для тебя человеком! И уж тем более, не наводить на моей территории свои порядки!
Константин уже через секунду понял, что погорячился. В сложившейся ситуации не было вины Веры. Просто всё навалилось.
– Простите, – пролепетала девушка. – Я отнесу щенка на улицу.
– Нет, подожди. Я не то хотел сказать!
– Я была бы рада находиться на территории родителей или мужа, – всхлипнула Верочка. – Но родители от меня отвернулись после истории с Модестом, Вы же знаете. Он сорвал мою свадьбу, а сам на мне так и не женился!
– Бестолковый самодур! Ты ни в чём не виновата, я понимаю.
Алёна ощутила, что находится не в то время не в том месте. Благо, ситуацию спас Кирилл, который тоже зашёл в гостиную и рухнул в кресло.
– Иван, хватит петь! – крикнул он ещё одному прислужнику. – Невозможно, уши вянут!
– Я же тихо! – раздался ответ из коридора.
В присутствии друга Алёна почувствовала себя смелее.
– Оставь щенка, если он тебе нужен, – разрешил Константин Борисович. – Только не забывай выгуливать его утром и вечером.
– Я принесла его, потому что захотела, чтобы меня здесь хоть кто-то полюбил! – почти крикнула Абрамцева. – У меня ведь нет никакой отрады и поддержки!
– Ну-ну, что ты… – мягко возразил Константин, а потом обратился к Алёне и Кириллу: – Выйдите, нам нужно поговорить.
Те недовольно переглянулись, но были вынуждены повиноваться.
– «Было бы неплохо им найти общий язык, – подумал Никольский, поочерёдно посмотрев на девушек. – Наложницы в гареме должны дружить».
Алёна решила не уходить далеко, встала у дверей гостиной и сделала вид, что протирает листочки герани, разросшейся почти до размеров комнатной пальмы.
– Это невозможно, – начала изливать душу Вера. – С Вашим внуком очень тяжело жить!
– Кому ты рассказываешь? – горестно вздохнул глава династии Оболенских. – Вот, – и кивнул на маленький портрет Владислава на одной из книжных полок. – Точно таким же оболтусом был в юности! Я не знал, куда от него деться, поэтому и уехал из Москвы, едва ему исполнилось шестнадцать. Вырастил, выкормил, так он меня потом вот этим чудом наградил! Яблоко от яблони… Да простит меня Влад, царство ему небесное! Я на этих добрых молодцев полжизни потратил! И сейчас мне очень хочется отдохнуть. Я бы давно отправил Модеста на службу или в интернат, но жалко! И его, и тебя, и вашего будущего ребёнка!
– Я просто не выдерживаю…
– Но, знаешь, не могу не заметить, что ты сама его выбрала.
– Когда мы начинали дружить, он таким не был! – всё сильнее распалялась Абрамцева. – Я не хочу быть ему личным доктором или мамой! Ему почти восемнадцать лет, он должен учиться самостоятельности! Хотя бы рубашки и носки можно было бы самому брать с полки!
– Я согласен, – кивнул Константин Борисович. – Но если бы вы оба поговорили со мной до того, как ты забеременела, я бы вам объяснил, что такое семейная жизнь. Жена должна всегда быть рядом с мужем, очень хорошо выглядеть, вставать за три часа до супруга, готовить ему кофе, поддерживать, жертвовать своим правом голоса ради гармонии отношений и заниматься любовью по требованию. Прости за откровенность. Если ты не была уверена, что выдержишь такую ношу, нечего было во всё это лезть.
– Из меня бы получилась хорошая жена, – ответила Вера грубее, чем собиралась. – Я умею и поддерживать, и успокаивать, и подстраиваться, если нужно. Но Модесту не до этого. Он ничего не хочет. Я завожу разговоры, в которых решается наше будущее, а ему всё равно!
– Я не знаю, что с вами делать, – с досадой отмахнулся Константин. – Модеста и перевоспитывать поздно. Ему нужна сильная встряска. Какое-нибудь потрясение, нагоняй, чтобы он проплакался, посмотрел на себя в зеркало и осознал, что он – монстр, который разрушает всё на своём пути. И пока он не возьмёт себя в руки и не скажет: «Хватит, пора заканчивать», он так и будет страдать сам и делать несчастными других.
– Встряска, нагоняй… – завороженно повторила девушка. В её голове всплыли слова Арсения: «Он начнёт Вас ценить только когда поймёт, что упустил».
– А вообще, просто два совершенно разных человека наобум выбрали друг друга, а теперь держит вместе только будущий общий ребёнок. Родственники с обеих сторон друг друга заранее терпеть не могут, вы сами терпите друг друга из последних сил. И о какой работе над отношениями может идти речь? – Константин Борисович совсем отчаялся и наплевал на манеры и культуру своих фраз. – Я много пар на своём веку видел. Но таких… У вас абсолютно всё плохо!
– Ладно, пойду я, – прошептала Вера.
Она надеялась на утешение и добрый совет, а в итоге почувствовала себя так, словно на неё вылили ушат помоев.
– Вот, ты даже не желаешь меня дослушивать! Тогда разбирайтесь сами.
– Я хочу пригласить в усадьбу доктора. Может, хоть он подскажет, как нам справиться с Модестом, потому что его поведение наталкивает на мысли о серьёзном душевном расстройстве.
– Модест – прирождённый лжец и артист. Он скажет доктору всё, что тот захочет услышать. Я Владислава в своё время тоже пытался вылечить. Но попробуй; может, у тебя и получится.

***
– Вера Павловна, не тревожьте человека почём зря. Он очень плохо спал в последние недели. Постоянно ходил вялый и с кругами под глазами.
Всю свою жизнь Алёна считала, что её нельзя отнести к решительным людям, которые никогда не сомневаются перед принятием важных решений, всегда уверены в своей правоте и готовы пойти на что угодно для достижения целей. И неважно, что кто-то сказал, что она «всегда добивается того, чего хочет». Она застенчивая, наивная, глупая. О спорах с господами она раньше и помыслить не могла. Как можно!
Но сегодня девушка с вызовом смотрела на Веру Павловну, которая остановилась у дверей спальни с намерением разбудить Модеста и передать его в руки доктору. Нет, она не могла этого допустить. Она обещала любимому, а значит, расшибётся, но своё слово сдержит! Никто его не тронет, никто не коснётся…
– Алёна, ты не в себе? – брови Веры изогнулись полукругом. – Не стой у меня на пути.
– То, что Вы собираетесь сделать, – это неправильно. Не побоюсь так выразиться, не по-человечески. Модест Владиславович едва уснул, а Вы хотите его растормошить. Ради чего?
– Ты явно сбрендила! Модесту нужно подготовиться к приезду доктора.
– Ему требуется не доктор, а спокойствие, – заявила прислужница и осознала, что готова ко всему, даже к драке. – Посмотрите на себя! И на всех остальных, включая Константина Борисовича. Как вы все себя с ним ведёте! Тут нужно обладать нечеловеческой выдержкой, чтобы не тронуться умом и не запить. А он ведь ещё совсем мальчик!
– Погоди, мне не послышалось? – иронично спросила аристократка. – Ты будешь учить нас, как нам вести себя со своим внуком и женихом?
– Я не учу, а защищаю интересы своего друга, – последнее словосочетание Алёна недавно услышала от Константина Борисовича, и оно ей очень понравилось.
– А по-моему, он сам представляет для тебя слишком большой интерес. Или я не права?
– Не понимаю, о чём Вы.
– Да ладно тебе.
– Так, что здесь происходит? – вопросил вовремя подошедший Кирилл. Он с ужасом ждал момента, когда Вера и Алёна встанут друг напротив друга. Только побоища с выдранными волосами и выцарапанными глазами им здесь не хватало!
– Вера Павловна хочет пригласить доктора для Модеста. Именно в тот день, когда он наконец-то решил поспать! – затараторила Алёна, обратив на соратника умоляющий взор.
– Она, видимо, забыла, что со мной спорить не положено, – несколько самовлюблённо пояснила Вера, хотя в душе понимала, что прав у неё здесь – немногим больше, чем у Алёны.
– Вот как, – усмехнулся Никольский. – Если вам интересно моё мнение, я бы не сказал, что по Модесту Владиславовичу плачет больница. Он просто не может найти своё место в жизни, попутно упиваясь юностью и бесправностью. Это пройдёт по мере взросления. А спорить ни к чему, все решения принимает Константин Борисович, вот к нему и обратитесь.
– Да проще со стеной разговаривать! – выпалила Вера и тут же стушевалась: – Ой… Я не это хотела сказать! Просто Константина Борисовича тоже не особо волнует душевное состояние родного внука. Я одна с ним ношусь как дурочка со ступой!
– Конечно, – хихикнула Алёна. – Всё держится на Ваших плечах. Вот только Вы его постоянно пилите. Когда он не с Вами, он намного чаще улыбается и смеётся. Ему дышится легче!
– «Да, Вера, отойди в сторонку, не мешай распускаться прекрасному цветку по имени Модест», – подумал Кирилл и едва не засмеялся в голос.
– Да его невозможно не пилить! – попыталась настоять на своём Вера. – Это невыносимый человек! Он ничего не делает и не хочет делать!
– Он делает то, что считает нужным, потому что он настоящий, в отличие от многих.
– Слышал? – обратилась Абрамцева к Кириллу. – Как с такими тёмными разговаривать?
– Я, может, и тёмная, – ответила прислужница. – Но не такая непробиваемая и ворчащая, как некоторые светлые.
– Что ты сказала?!
– Прекратите! – вмешался Никольский. – Я сейчас позову Константина Борисовича.
Но никого звать не пришлось. Хозяин усадьбы сам подошёл к собравшимся. Его лицо в этот момент можно было бы поместить в толковый словарь рядом с определением слова «усталость».
– Константин Борисович! – защебетала Верочка. – Я хочу пригласить доктора для Модеста. Ну, я Вам говорила. А они, – испепеляющий взгляд в сторону Алёны и Кирилла, – мне мешают. Что с этим можно сделать? Я ведь не для себя стараюсь.
– Да пусть он поспит как следует! – почти крикнула Алёна. Ситуация выходила из-под контроля. Если Константин Борисович встанет на сторону её оппонентки, всё пропадёт. – Он вчера неважно себя чувствовал! Ему сейчас не до бесед! Пожалуйста, я всего лишь хочу защитить своего друга.
– Константин Борисович, сделайте что-нибудь, не видите, истерика у бедняжки, – произнёс Кирилл.
– Вы серьёзно? – Константин посмотрел на своих подопечных, как на отъявленных идиотов. – Из-за такого пустяка переполох устроили? Мне всё равно, приедет сегодня доктор или нет. Тут полумеры не помогут, Модест этого выездного помощника быстро обведёт вокруг пальца. Я уже говорил, как с ним бороться. Ему нужна сильная встряска, чтобы он на холодную голову пересмотрел своё поведение. А если он окончательно утратит над собой контроль, я сам отправлю его в богоугодное заведение.
– Но зачем же до этого доводить?!
– Оставьте меня в покое. Я ещё после недавнего пьяного спектакля Модеста не отошёл, а тут вы на голову свалились, – отмахнулся Константин и ушёл заниматься своими делами.
– И после этого кто-то осмелится сказать, что здесь не только мне есть дело до Модеста? – исполинским тоном вопросила Абрамцева. – Делайте что хотите. Только помните, что я вас предупреждала! И ещё, одна сидеть здесь с ребёнком, пока Модест будет в больнице для душевнобольных, я не собираюсь! – сказав это, она развернулась и ушла.
– Что она имела в виду? – осторожно поинтересовалась Алёна у Кирилла.
– Да откуда мне знать? – открестился тот. – Мой тебе совет… Нельзя так отрыто, понимаешь? Твои чувства заметны невооружённым глазом. Константин Борисович молчит-молчит, но в какой-то момент выйдет из себя.
Прислужница зарделась и, не в силах выносить всего происходящего, проскользнула в спальню, где, подобно кошке, прильнула к свисающей с кровати руки Модеста. Тот встрепенулся и разлепил глаза. Наверное, помимо мяты и ромашки Рапунцель добавила в его утренний чай что-то ещё. Щепотку колдовского порошка? Иначе почему его так разморило?
– Всё хорошо, – шепнула девушка, столкнувшись с недоумённым взглядом избранника.
– У меня голова кружится. Где дедушка? Я вроде слышал его голос.
– Все ушли. Мы с тобой вдвоём… Я ведь обещала, что всех разгоню, – Алёна усмехнулась в кулак. Пусть её голос не стал решающим, и точку поставила разочаровавшаяся Вера, она всё равно считала, что одержала небольшую победу.
– Получается, ты меня отвоевала? – засмеялся юноша, чмокнув любовницу в кончик носа.
– Я тебя никому не отдам, – кивнула Алёна, потянувшись к его губам.

***
Закончились морозы, припекло солнце, проснулись и защебетали птицы, на отдохнувших деревьях набухли почки, а немного погодя – распустились зелёные листочки и белые цветы. Всё вокруг задышало свежестью и теплом. Перед пробудившимися от спячки горожанами открылись новые горизонты, на которых замаячили надежды на лучшую жизнь.
Белла заканчивала первую книгу воспоминаний о родителях, параллельно договариваясь о первой посмертной выставке отцовских картин. Только работа отвлекала девушку от нервных срывов, слёз, воспоминаний о детстве и сожалений о потерянном счастье с Евой, которую она не видела с того самого дня, когда назвала её алкоголичкой, стервой и паршивкой.
– Мне очень плохо, – изредка говорила Белочка Тимофею или Дмитрию. – Я бы давно прыгнула с моста, но утешаю себя мыслью, что я ещё не выполнила своего предназначения. Раньше я жила ради отца, теперь – ради творчества. Переживания о разрушенных отношениях чуть ли не священны для нашего поколения, но я не могу тратить на них много времени. Уж лучше я останусь для всех мемуаристкой, чем чьей-то вечной музой. Если бы папа был жив, я бы всю жизнь провела рядом с ним. И если бы он в старости потерял зрение, я бы под диктовку записывала его сочинения.
Изабеллу по-прежнему замечали, приглашали на городские мероприятия, а в одной из газет даже назвали «лучшей художницей настоящего времени», но ниже дописали, что сама девушка остаётся скромной, и в беседах с журналистами просит называть её просто Беллой.
В первые месяцы после того, как Ева ушла в тень, Белочке не давали покоя поклонники оной и напарники по сцене. Пару недель ей пришлось сидеть в усадьбе с задёрнутыми шторами, никуда не выходя, потому что около забора стояла подозрительная толпа.
Несколько раз барышню перехватывали на улице с просьбой рассказать о её отношениях с «певицей с поистине уникальным голосом», находились те, кто обвинял её в том, что Ева больше не пела, и Белле оставалось лишь молиться на Дмитрия Сергеевича: никто не смел ей навредить, пока рядом была такая охрана.
Девушка и сама не находила себе места оттого, что не знала, где сейчас Ева, но в конце весны встретилась с Алексеем, который рассказал, что Нева жива и здорова, просто решила вернуться в родной посёлок; в последнем письме поведала, что живёт с местной учительницей и её сыном, воспитывает Анюту, но поёт только в кругу друзей, в чём по сей день обвиняет свою сумасшедшую музу. Услышав об этом, Изабелла сказала: «хоть и не виновата я, но плевать, пусть этот грех на мне будет».
Калерия по-прежнему росла мечтательной и немного капризной девочкой. Как и её старшая сестра, она рано научилась читать и писать, проявляла интерес ко всему, что было связано со сказками, песнями и стихотворениями.
Но было заметно, что устраиваемые Беллой истерики не прошли для девочки бесследно. Калерия плохо спала, плакала, когда кто-то поблизости повышал голос, вздрагивала от резких звуков. А два раза чуть не заставила Беллу поседеть, когда, посмотрев в окно после захода солнца, спросила: «А откуда взялась та бабушка? Почему она за гробиком идёт?», а ещё через месяц сказала, что «к ней из леса приходил старик – высокий, как сосна, и очень злой». Впрочем, Изабелла быстро списала это на игры разбушевавшегося детского воображения.

***
Этот день ничем не отличался от предыдущих. Повзрослевшая, загоревшая и похудевшая Аня размашисто вышагивала по тропинке, украшенной первыми майскими цветами. Деревья шумели молодыми листочками, солнечные лучи согревали землю, люди вокруг спешили по своим делам.
Девочка любила прогуливаться по этим знакомым с детства местам – возникало ощущение, что они были сплошь заполнены чужими людскими судьбами, о которых она читала в давно заброшенных романах; они переплетались как в серебряной паутине, путешествовали в своих мечтах, проблемах, задачах, надеждах.
Но всё-таки Аня скучала по шуму большого города. А ещё больше – по Белле, Калерию и Модесту. Её отношения с мамой оставались натянутыми. Ева частенько прикладывалась к бутылке, не заботилась об образовании своего единственного чада, жила на подачки поклонников и жалование сожительницы, которую по сей день называла «просто подругой».
Аня в это верила, так как не замечала между женщинами чувств. Они и целовались-то всего пару раз по пьяни. Просто Елене – так звали немолодую сельскую учительницу арифметики – было очень одиноко. А так – хоть кто-то был рядом, и время шло быстрее.
– Песенка знакомая и мотив простой, – напевала девочка, пиная камушки остроносой туфелькой. – Ой, как ты мне нравишься, ой, ой, ой.
Прохожие оборачивались на неё, присвистывали, посмеивались. Аня сама знала, что выглядела очень броско, особенно для здешних мест, но её это не смущало. Она хотела остаться верной своему стилю и принципам – чудо в перьях с горячей головой, нестандартным мышлением, непростым характером и добрым сердцем.
– Аня! – вдруг прозвучал позади неё тихий, почти молитвенный голос.
Девочка оглянулась и увидела пожилую высокую женщину худощавого телосложения. Волосы незнакомки были подкрашены хной, но седина всё равно оставалась заметной, голубые глаза смотрели нежно и виновато.
– Тебя же так зовут, да? – спросила женщина, подойдя поближе.
– Да, а Вы кто?
– Ты меня не знаешь, но я твоя… бабушка.
– Бабушка? – переспросила Аня. – Вы не ошиблись?
– Нет. Я мама Валентина, твоего папы.
Аня отшатнулась. Происходящее показалось ей розыгрышем. В детстве она неоднократно спрашивала маму о папе, но у той заранее был готов ответ: «Он был хорошим, но очень слабым человеком и умер до твоего рождения». Со временем интерес девочки притупился, остался лишь неприятный осадок: Белла, вон, портрет своего отца готова была поставить в красный угол, как икону, а она о своём совсем ничего не знала! А папины родственники вовсе казались Ане существами из другого мира – домовыми или водяными, которые вроде бы и есть, но увидеть их своими глазами нереально.
– Анечка… Какая взрослая, – сквозь слёзы улыбнулась женщина. – Меня зовут Евдокия Егоровна. Тебе мама ничего не рассказывала обо мне? Ты не представляешь, как я рада, что мы встретились. Можно я обниму тебя?
– Я даже не знаю, что сказать, – пролепетала Анюта и замерла, когда чужие сухонькие ладони сомкнулись на её плечах. – Это очень неожиданно.
– Мне столько нужно тебе сказать… Но здесь неудачное место. Давай куда-нибудь сходим, прогуляемся?
– Нет, простите! Я так не могу. Мне нужно поговорить с мамой.
– Нет-нет! Мама будет против нашего общения, наговорит тебе обо мне всякого. Не слушай её, она судит со своей колокольни.
– Да какая разница, что она наговорит? – Аню в самое сердце кольнула обида. – Я не могу с ней не посоветоваться, ведь я Вас совсем не знаю, да и выглядит всё это странно. Простите, – сказав это, она быстрым шагом пошла по направлению к дому.
Бабушка что-то крикнула ей вслед, но Аня её не расслышала.

***
Когда запыхавшаяся девочка, не сняв обувь, вбежала на кухню, её глазам открылась необычная картина: мама сидела на стуле, закинув одну ногу на стол; длинный и острый каблук её туфли, словно копьё, указывал на сидящего напротив неё молодого человека лет двадцати пяти. Аня догадалась, что мама именно по случаю прихода гостя сделала красивую причёску и накрасила губы, но парень так увлечённо что-то строчил в тетради, что, казалось, ему было абсолютно плевать, как уложены волосы его собеседницы, и есть ли у неё вообще волосы.
– Ой, Анюта пришла! – улыбнулась Ева. – Как погуляла?
– Нормально, – уклончиво ответила дочь. – Мам, мне нужно с тобой поговорить.
– Ох, я сегодня просто нарасхват!
– Ева Андреевна, пожалуйста, не отвлекайтесь! – взмолился молодой человек. – Вы рассказывали историю своего знакомства с Изабеллой Оболенской.
– Опять журналист? – уточнила Аня, но снова встревать не стала.
Вместо этого она передвинула стул в угол кухни, села и стала со стороны наблюдать за дальнейшим развитием событий.
– Просто поговорить – пожалуйста. Но в газетах об этом не должно быть ни строчки, – отрапортовала Нева.
– Конечно! Я для себя интересуюсь. Как начинающий писатель, я до зарезу люблю красивые истории. А если они ещё противоречат общепринятой морали, вообще сдохнуть от восторга можно! Я это потом перефразирую, переделаю и как-нибудь вверну в свой рассказ …
– «Ну всё, – подумала Анюта. – Сейчас мама опять начнёт трепать языком так, что не остановишь. Хоть бы у Беллы из-за её пьяных откровений потом проблем не было».
– Со своей маленькой музой я встретилась в один из переломных жизненных периодов, – начала Ева. Её ладони нервно прошлись по щекам, шее и остановились на плечах. – Мне было двадцать пять, а ей – всего пятнадцать. Её брат, Альберт-Иоанн-Модест считал, что наш роман начался при явном попустительстве их родителей.
Слушатель затаил дыхание в предвкушении.
– Я первой подошла к ней с предложением знакомства. Потому что на Изабеллу невозможно было не обратить внимание. Я никогда прежде не встречала настолько красивых и миниатюрных девушек. Тогда мы друг друга обдурили. Она сказала, что ей восемнадцать, а я вовсе умолчала о своём возрасте. У меня тогда за плечами уже был длительный роман с музыкантом, от которого я впоследствии родила дочь, и множественные интрижки с женщинами.
– Мам, что ты несёшь? – попыталась урезонить родительницу Аня, но на неё никто не обратил внимания.
– В определённых кругах Изабеллу называют не только Вашей вечной музой, но и Вашей последней настоящей любовью, – вставил свои пять копеек парень.
– Ну, сказать, что я её любила – это ничего не сказать, – ответила Ева. – Я обожала её до тошнотворной горечи в глотке; до изжоги, головных болей и слёз. Но на людях была с ней так тактична, что многие и сейчас думают, что нас связывали исключительно платонические отношения. Я почти сразу нарекла её своей Эвтерпой, а каждый наш совместный выход в свет производил ажиотаж. Я никогда не воспринимала Беллу как обычного человека. Для меня она была... Мессией, богиней. Меня бил озноб, когда я видела её льняные локоны, перемазанные краской пальчики, полупрозрачные носочки с вышивкой ромашек… Мои глаза блестели как от сильного опьянения, когда я затягивала её стройный стан в корсет. Давай выпьем? – предложила бывшая надежда русской сцены, подвинув молодому человеку бутылку вина.
– «Куда ей ещё пить-то? – мысленно ужаснулась дочь. – Уже достаточно наговорила!»
– Ой, я, когда выпью, таким дурным становлюсь, – отмахнулся парень. – А как получилось, что всё оборвалось?
– Многие из моей толпы – да, ещё пять лет назад у меня была толпа поклонников и приближённых – притворялись сумасшедшими. Но лишь моя вечная муза на самом деле всегда была сумасшедшей. Ещё в шестнадцать лет у неё случались истерики, во время которых она могла разгромить комнату или нанести себе увечья. Помню, как она писала в своём дневнике, что «не знает, где порезать кожу, чтобы Ева не увидела». Однажды я разговаривала с её отцом. Он сказал, что всегда считал свою Белочку прекраснейшим человеком. А потом, взглянув, как она рисует снежинки на оконном стекле масляными красками, добавил: «Но, боюсь, что общество её не примет». В двадцать один год моя девочка предприняла попытку самоубийства. В предсмертной записке была строчка: «Простите, мне так больно, скучно и тошно». В этом можно было бы обвинить меня: мол, я намеренно развращала и морочила голову бедняжке. Но я знаю, что ей никогда не нравилось жить в этом сером мире. Она – ангел, который всегда хотел домой. Я больше не хочу говорить, – вдруг отрезала молодая женщина. – Я устала. Уходи.
– Но я ещё хотел задать несколько вопросов о Вашем творчестве и посвящённых песнях, – попытался возмутиться гость.
– Если ты сейчас не уйдёшь, уже тебе придётся посвящать эпитафию, – ответила Нева, сделала глоток из бутылки и запела вполголоса: – Ах! Невозможно сердцу пробыть без печали! Хоть уж и глаза мои плакать перестали. Ибо сердечного друга не могу забыть.
– Хорошо, спасибо за беседу, – вздохнул мужчина и стал собираться.
– Что ж мне нынче делать, коли так уж стало; разлучился я с сердечным другом не на мало…
Дождавшись, пока гость скроется из виду, Аня подошла к маме. Раньше она и подумать не могла, что сможет без подготовки начать такой серьёзный разговор, но всё получилось само собой:
– Мам, ко мне на улице подошла женщина. Представилась моей бабушкой, Евдокией Егоровной.
– Быть такого не может, – ответила родительница, которая мыслями была далеко отсюда; видимо, где-то там, где её обнимала светловолосая нимфа.
– Почему? Мам, ты меня слышишь? Она мать моего отца.
Брови Евы приподнялись, а затем вытянулись в прямую линию, губы подобрались. Через минуту она засмеялась и совершила то, чего дочь ожидала меньше всего, – судорожным движением схватила бутылку и сделала несколько жадных глотков. Вино полилось на платье. Ане осталось только следить за едва заметным вздрагивающим чужим кадыком под кожей.
– Вот как, – вскоре постановила Ева. – Я думала, что её уж на свете нет. И что ей потребовалось спустя кучу лет?
– Не знаю, – пожала плечами дочь. – Она просто сказала, что очень рада меня видеть. Хотела прогуляться и поговорить.
– Так я и подумала. Снова боль мне хочет причинить. Дочь от меня отвадить! Я тебе так скажу, Анютка: если бы не она, мы бы жили совсем по-другому.
– Как по-другому? – уточнила девочка.
– Сложно сказать. Столько лет прошло. Но то, что она испортила жизнь своему сыну, а заодно и мне, – это правда, с которой никто не посмеет спорить.
– Но папа не из-за неё умер. А даже если бы он не умер… Думаешь, ты бы жила с ним?
– Какая разница, что я думаю? – разозлилась Ева. – Я помню, как она меня, беременную, замёрзшую и обездоленную, не пустила на порог своего дома! Как не признала тебя, свою единственную внучку. Как не помогла и копейкой, когда мы с тобой ночевали бог знает где и ели бог знает что! Как называла меня потаскухой! Ты знаешь, что у папы над ухом был шрам? Он появился после того, как его любимая мама запустила ему в голову тяжеленный сапог! – рассказчица вдруг уронила голову на стол и разрыдалась, как ребёнок.
– Ну, а что делать, если она уже дала о себе знать? Вдруг у неё никого не осталось?
– А кто в этом виноват?! Ей нужно было лучше заботиться о своём единственном сыне! Чтобы была опора на старости лет. А то умная слишком… Эльфа всю жизнь недооценивала, попрекала, а теперь от его дочери что-то понадобилось! Да как у неё хватило наглости подойти к тебе?!
– Ладно, мам. Успокойся, – уже более миролюбиво попросила девочка.
– А что мне успокаиваться? Запомни, дочь: нашей семьёй была Белла. Больше близких людей и родственников у нас нет. Пошли они все к чёртовой матери, скоты недоразвитые. Ой… Что-то мне нехорошо.
Ева согнулась от боли в области сердца. Голова закружилась, дышать стало тяжело.
– Мам? – собирающаяся уходить Анюта резко изменилась в лице. – Что с тобой? Приподнимись.
С ослабленной руки Евы со звоном упало и покатилось по полу кольцо: тот самый подарок Изабеллы. Аня мысленно провела аналогию со звоном разбитого сердца. Она схватила маму за запястье: её кожа была ледяной и влажной.
– Да что такое! – уже со слезами на глазах крикнула девочка. – Только не умирай, пожалуйста! Не оставляй меня одну, слышишь?! Я кого-нибудь позову!
Она заметалась по кухне, ринулась к входной двери. Сухой майский воздух накатил на бедняжку удушливой волной. На подкашивающихся от волнения ногах Аня побежала в соседний двор.

***
– Я в детстве мечтал поспать на чердаке. Или на сеновале, – усмехнулся Модест, со смаком раскурив трубку. И, заметив поблёскивающие в полутьме глаза Алёны, добавил: – Вместе с любимой девушкой.
– На сеновале неприятно, – хихикнула любовница, прильнув к его груди. – Мне довелось там спать однажды, когда ещё родители были живы. Всё очень колется, но самое жуткое – жара. Сено сохнет, преет. Скажи, что с нами будет дальше?
Модест тяжело вздохнул и скользнул взглядом по окружающему их беспорядку. Старые книги, вазы и заварочные чайники с отбитыми ручками, ненужные платья, передающиеся из поколение в поколение игрушки… Всё это хранилось на чердаке с незапамятных времён и уже стало частью одной большой истории.
А он сидел на мягком матрасе, вдыхал табачный дым и аромат черёмухи, что принёс с собой майский ветер, обнимал девушку, которая называла его своим богом, и чувствовал себя очень счастливым. Но всё равно что-то мешало ему в полной мере отдаться чувствам.
– Я не знаю, – честно ответил он, когда пауза затянулась. – Вот умеешь ты нарушить гармонию момента! Какая ночь! Как терпкое вино, как мягкий полог. А скоро рассвет… Знаешь, с его наступлением мне всегда кажется, что на меня надвигается что-то неотвратимое; то ли радостное, то ли грустное.
Алёна взяла его лицо в свои ладони и поцеловала в висок, туда, где взволнованно дёргалась крохотная жилка.
– Модест… Модестик… Модесточка… Модестушка… Модечка… Какое у тебя чудесное имя. Необычное, величественное, красивое.
– Ну, прекрати, – засмущался юноша, который донельзя не любил уменьшительно-ласкательные формы своего имени.
Он знал, как Алёнушка страдала от неопределённости, как презирала себя за ей отведённую роль любовницы, как плакала прохладными ночами, сидя у окна.
Как она умела любить! Юная, чистая, нежная, страстная, искренняя и немного безумная в своём первом чувстве. В глубине души Модест понимал, что недостоин такой любви. Несколько раз он вслух укорил себя за соблазнение, но Алёна ответила, что эта страсть с самого начала была сильнее её. И если бы он не сделал первый шаг, она бы сама к нему пришла.
Модест и сейчас догадывался, что Алёна хотела многое высказать: что ей страшно, больно, тоскливо, что она борется с мыслями о том, что он откажется от неё, едва на свет появится ребёнок Веры Павловны. Но так же знал, что она этого не сделает, ибо не хочет уподобляться остальным обитателям усадьбы, которые только и делают, что пилят его, бедного вчерашнего ребёнка. Она – его лучик, надежда и привязанность. Единственная, с кем он отдыхает душой.
– Я могу отказаться от Веры, мне всё равно, – произнёс Модест, когда желанные губы заскользили по его скулам. – Но куда она пойдёт? И дедушка против меня ополчится. Остаётся вариант уехать в Москву, но ты не представляешь, каково нам там будет жить. Моя старшая сестра – очень чудаковатая, неврастеничная барышня. Она только и делает, что пишет картины, плачет, кидается в окружающих всем, что под руку попадётся, вспоминает отца и убивается по кабацкой певичке, которую сама же прогнала несколько месяцев назад. Немудрено, они были вместе больше четырёх лет.
– В смысле? – наивно заморгала Алёнушка.
– В самом прямом.
– Как это?
– Что ты как маленькая? – засмеялся Модест. – Не все женщины любят мужчин. И не все мужчины любят женщин.
– Как? – вновь удивилась девушка. – А кого же они любят?
– Ты слышала что-нибудь о древнегреческой поэтессе Сапфо? Или о шведской королеве Кристине?
– Нет. А что мне нужно было слышать?
– Все поэмы Сапфо – о любви к женщинам. И Кристина никогда не скрывала своего влечения к нежному полу.
– А я не знала, что так бывает, – в голосе крестьянки не было пренебрежения, лишь искреннее удивление. Будто она была ребёнком, которому впервые объяснили, почему весной на деревьях распускаются почки. – Я думала, что у каждой женщины должен быть мужчина, и наоборот.
– А о Юлии Цезаре что-нибудь слышала? Он тратил огромные деньги из государственной казны на покупку молоденьких мальчиков.
– А откуда ты всё это знаешь?
– Когда-то я был очень любознательным, – уклончиво ответил аристократ. – Ну, я отвлёкся. Эта самая певица может вернуться в поместье в любую минуту; потому что это не первый и, подозреваю, не последний их разрыв с Беллой. Моя младшая сестрёнка, Калерия, – очень капризная девочка. Ещё там частенько околачивается друг Беллы из земской полиции. Она не набирает в поместье прислужниц, потому что очень настороженно относится ко всем малознакомым людям. Помогает ей по дому только Тимофей, бывший крепостной нашего отца. Своих денег у меня нет, зарабатывать я не умею и не очень-то хочу. Да и… Прости за откровенность, общество осудит наш брак.
– Что же делать? – пролепетала Алёна, найдя его руку и переплетя пальцы.
– Скрываться, – с тяжёлым сердцем пояснил Модест.
– Как долго?
– Возможно, всю жизнь. Понимаешь, Алёнушка, я не такой сильный и смелый, каким ты меня считаешь. Для тебя я бог, но правда куча неприятнее. Вот мой отец… Он был сильным, волевым, преданным. А я не могу. Даже если очень хочется. Прости, – Альберт уткнулся в девичье плечо, вскользь дотронувшись губами до лямки сарафана.
– Но ведь однажды кто-нибудь узнает, – шепнула Алёна. За эти месяцы любовник очень хорошо изучил её тело: до каждого закоулка, до самых потайных углов. Хватало одного его томного, влажного поцелуя, чтобы она начала таять как мороженое.
– Это будет не так-то просто доказать.
– Я буду с тобой. Пусть и тайно. Я хочу сделать тебя самым счастливым человеком на свете. Ты мой самый родной, единственный, неповторимый. И я люблю тебя больше жизни.
Модесту отчего-то стало физически больно это слушать. Повело… Он просто потерялся, растворился, улетел, не в силах принять столько нежности и сладости сразу. В уголках серых глаз блеснули слёзы, но он сразу смахнул их.
– В моей жизни было много хороших и плохих периодов. Но время, проведённое с тобой, – всегда прекрасно. Все неприятности кажутся такими незначительными… Моя нежная, красивая, загадочная…
Она положила руки на его плечи, и он прильнул к её губам. Небо посветлело, бледное зарево проникло в щели старенькой двери, сверчки умолкли.
– А кто такой Карамзин? – вдруг спросила прислужница, нехотя прервав поцелуй и пытаясь спрятать на груди возлюбленного своё пылающее, как алая заря, лицо.
– Литератор эпохи сентиментализма, – ответил дворянин, кое-как вернув разум на место. – А почему ты спросила?
– Константин Борисович часто упоминает его сочинения. Вот мне и стало интересно.
– Всё вздор, Алёнушка, – покривился Модест, вспомнив, как дедушка намекнул ему на повторение сюжета «Бедной Лизы». – Не сочинения, а одни названия. Что у него, что у казнённых руководителей Декабристского восстания.
– А за что их казнили?
– За то, что они с мужчинами спали.
– Правда? За это казнят?
– Нет, конечно, – Модест чуть не захохотал во всю мощь лёгких. – Что ты веришь всему, глупышка? Казнили за попытку государственного переворота. Декабристы хотели устранить самодержавие, отменить крепостное право и изменить политические порядки. Поэт Кондратий Рылеев был одним из тех, чья верёвка перед казнью оборвалась. Некоторые утверждали, что перед повторной казнью он воскликнул: «Несчастная страна, где они даже не знают, как тебя повесить!»
– Тебе, наверное, стыдно за меня? – на переносице Алёны залегли несколько вертикальных складок, взгляд потух, уголки губ опустились. – Я ведь совсем ничего не знаю.
– Ты даже не представляешь, как тебе повезло, – прошептал парень, запрокинув её голову и покрыв щеки поцелуями. – Быть умным – значит, быть несчастным.
– Почему ты так считаешь?
– Умные люди постоянно чем-то недовольны, им вечно что-то не нравится, их мятежные сердца и души требуют перемен, которые, как правило, не заканчиваются ничем хорошим. Им тошно и скучно жить в этом сером мире. Они целыми днями находятся в тягостных раздумьях и поисках самих себя. Часто они уходят в творчество, что приводит к нервным расстройствам, пагубным привычкам и непринятию со стороны общества. А тем, кто ничего не знает и ни о чём не размышляет, живётся гораздо проще. Вместо того, чтобы конфликтовать с окружающими, попутно проводя параллель своих страданий с творчеством раннего Леонардо да Винчи, они гуляют, поют частушки, доят коров, готовят ужины, а потом забываются сном праведников. От мозгов – всё зло. А твои бесхитростность, наивность и необразованность для меня как божья благодать.
Мысленно Модест отметил, что если бы Вера вместо чтения умных книжек научилась подбирать подходящие украшения к своим платьям, вести быт и выгибаться в постели, как ласковая кошечка, у них бы всё было иначе.
– Но мне ведь всё интересно. Хотя бы про декабристов расскажешь?
– Я приду к тебе с книжкой из библиотеки… – то ли в шутку, то ли всерьёз начал Модест.
– Придёшь? Но мы ведь живём вместе, – очаровательно улыбнулась девушка, и их губы встретились в новом поцелуе.

***
«В семнадцать лет я сказала папе, что ненавижу свой возраст. Я уже тогда взвалила на себя слишком много и вступила в свои первые серьёзные отношения. Многие требовали от меня взрослых поступков, но продолжали относиться ко мне как к ребёнку. Дослушав мой монолог, папа наклонился к моему уху и сказал: «Если делать как я: изредка заправлять фрак в штаны, люди не будут ожидать от тебя слишком многого». Я минуту обдумывала эту мысль, а затем покатилась со смеху. Уже потом он дал мне дельный совет…»

– Как она? – спросила Белла, ненадолго отвлекшись от тетради.
– Жар вроде спадает, – ответил сидящий у постели Калерии Дмитрий Сергеевич. – Утром нужно будет заварить чай с ромашкой. Только не забудь.
– Не забуду, – стушевалась девушка. – Ты осуждаешь меня? Думаешь, что уделяю сестре недостаточно внимания?
– Я ничего не думаю. Не способен… Так устал, если бы кто-нибудь знал.
– Что мне для тебя сделать? Хочешь, снова принесу чай? А может, тебе уже спать пойти?
– Не хочу, – ответил жандарм, который вправду не чувствовал ни голода, ни сонливости. Лишь ноги гудели и на душе отчего-то скребли кошки. – Я ещё тут посижу, мне с вами легче. Но только что-то вы у меня прихварываете. Ты вон тоже носом шмыгаешь.
– Да я так, немного. Вот проведу выставку отцовских картин и всерьёз займусь своим здоровьем. Отосплюсь, постараюсь есть побольше овощей и фруктов. Слушай, а можно спросить?
– О чём?
– Ты так возишься с Калерией… Ты ведь любишь детей, да? А почему у тебя нет своих? Из-за работы? Прости, если лезу не в своё дело.
– Всё в порядке, – казалось, вопрос ничуть не удивил Дмитрия. – Да, я много работаю, почти не бываю дома и совсем не гожусь в семьянины. Изредка я грущу по этому поводу, но потом вспоминаю, что это – мой осознанный выбор. Возможно, неудачное сравнение, но когда человек начинает употреблять наркотики или ежедневно прикладываться к бутылке, он заранее подписывается на то, что проживёт недолго. Поэтому мне в большинстве случаев не жаль наркоманов и алкоголиков. Исключения составляют лишь такие, как твой отец, царство ему небесное: идущие на это от отчаяния, не видящие иного выхода. А когда человек становится доктором, учителем или жандармом, он подписывается на множество проблем, на вечную нехватку свободного времени и, возможно, на отсутствие личной жизни. Я всегда говорю об этом новичкам.
– Тимофей недавно сказал, что у тебя женщина появилась, – брякнула Белла и до боли вцепилась ногтями в колени. Да что на неё нашло?! Вторая кружка кофе за ночь язык развязала?
– У Тимофея мозгов, конечно, как у канарейки, – проворчал Ильин. Белочка и так думала, что отнимала у него слишком много нервов и времени, а теперь ещё будет переживать, что их дружба мешала его личной жизни! – Да, появилась там одна… Но надолго она со мной не задержится, я более чем уверен.
– Мне кажется, всё дело в чувствах. Если любишь человека, будешь мириться со многим. Подумаешь, работа! Зато какое надёжное плечо рядом.
– Если бы всё было так просто, – усмехнулся Дмитрий. – А как твоя сердечная зазноба? Не пишет? Не хочет вернуться?
– Ева? Она живёт с другой женщиной. Думаю, у неё и без меня всё хорошо.
– Да дурочка она, каких мало.
– Неправда! Она очень хорошая.
На несколько минут воцарилась тишина, которую прервал голосок проснувшейся Калерии:
– Расскажите ещё…
– Что рассказать? – мгновенно осведомился жандарм.
– Про маму… – девочка завертелась, приминая головой подушку.
Белла отвернула лицо. В её глазах начали собираться слёзы.
– Хорошо, слушай, – начал Дмитрий Сергеевич. – В этом самом имении когда-то жила твоя мама, Дарья Григорьевна. Она была очень красивой. А ещё умной, доброй и понимающей. Твой папа её очень любил…

***
– В Москву? Снова? – голос Веры осип и задрожал. – Ты издеваешься?!
Модест радостно закивал. Его глаза блестели от эмоций, а на губах играла такая дурацкая улыбочка, что Абрамцева едва сдерживалась, чтобы не вцепиться ему в лицо.
– Да, представляешь, Белла в начале июня организовывает первую выставку отцовских картин! А ещё там будут и её работы. Какая она всё-таки молодец!
Откровенно говоря, эта выставка интересовала юношу как козу баян. Он знал, что отец был хорошим и очень талантливым человеком, но не разделял стремления старшей сестры всю оставшуюся жизнь нести на себе груз потери. Успеха у широкой публики его картины не найдут: уж слишком они своеобразные и мрачные, а от трёх поклонников в шесть рядов толку никакого.
Но возможность хотя бы на неделю вырваться из золотой клетки привела Модеста в восторг. Никаких запретов: пей сколько хочешь, встречайся с кем заблагорассудится, возвращайся в усадьбу ранним утром. Максимум, с чем ему придётся столкнуться, – это с осуждающим взглядом Беллы. Он уже приготовил сумку, в которую положил три бутылки вина, табак и наряды, о которых дедушка обычно говорил: «Постеснялся бы так щеголять! Перед кем ты всё красуешься?»
– Модест, я больше не могу, – Вера понимала, что Модест абсолютно не замечал, какой разбитой она выглядела со стороны. – Сколько будет продолжаться этот тихий ужас?
– Я не такой бестолковый, каким ты меня считаешь, – вымученно вздохнул парень. – Я тоже чувствую, что мы с тобой неправильно живём.
– У меня не осталось сил. Я до последнего хотела сохранить наши отношения; верила, что смогу всё починить, наладить, исправить. Но дело в том, что если одна сторона, – девушка кинула на него грустный взгляд, – не хочет этих отношений – их не может быть.
– То есть, я опять виноват? – пошёл в наступление Модест.
– А кто? Давай спокойно поговорим. Ты не уделяешь мне внимания, в открытую заигрываешь с Алёной, хотя Константин Борисович просил тебя этого не делать, насмешничаешь, совершенно ничем не занимаешься. Я должна тебя обхаживать, а ты в благодарность меня ещё и унизишь или изнасилуешь!
– Лишнего не говори. Я тебя давно не трогаю.
– Только потому что я почти на восьмом месяце беременности. У меня живот на нос лезет и ноги как столбы. Ещё и зубы сыпаться начали. Конечно, как тут не начать заигрывать с прислужницами!
– Боже мой! Ну да, я сделал Алёне комплимент. Пару раз подарил ей цветы. Дальше-то что? Это преступление?
Вера не догадывалась о глубине чувств Модеста к юной крестьянке. И слава богу. Потому что с наступлением лета Алёнушка расцвела пуще прежнего. Господский внук, правда, хотел соблюдать какие-никакие рамки приличия. Ведь даже Кирилл говорил, что невесту нельзя пачкать в грязи, и она не должна ни о чём знать. В конце концов, его ночи всё ещё принадлежали любовнице, а днём можно было дальше делать вид, что они лишь друзья.
Но снова и снова, идя по своим делам, Модест останавливался на террасе и, как загипнотизированный, смотрел на приусадебный участок, где стирала бельё, собирала яблоки или поливала цветы его девочка.
Её шелковистые длинные волосы развевались на ветру, платьице временами задиралось выше колен, линии узких бёдер, напоминающих работу искусного скульптора, и тонких ключиц казались особенно прекрасными, а талия… Боже, что это за талия! Как гранёный бриллиант. В такие моменты Модест ненавидел себя за то, что ему не передался талант отца к живописи. Какие портреты он бы писал с этого прелестного создания!
И если на первых порах ему просто хотелось заниматься с Алёной любовью, то теперь он готов был носить её на руках… Вернее, на одной руке. Потому что во второй было бы ведро её любимой черешни. Единственнаянеповторимаятакойбольшенетнигде….
– Этим всё сказано, – прорезался сквозь пелену милых сердцу дум голос Веры.
– Ты опять что-то себе надумываешь. Я не могу с тобой с тобой разговаривать, пока ты в таком состоянии.
– Ничего нового.
– Ну, а что ты предлагаешь? Какой итог беседы? – напрямую спросил Модест.
– Я хочу с тобой расстаться, – сказав это, Вера почувствовала, как её затрясло одновременно от страха и облегчения.
– Ой, божечки! – насмешливо протянул юноша. – Дорогая моя, ты думаешь, это так просто? Встала, собралась, ушла? Начнём с главного, куда ты пойдёшь? На паперть? Ты в чужом городе. У тебя нет ни копейки своих денег. А ребёнок? Где ты его собралась воспитывать? С кем?
– Ты отец, у тебя прав больше.
– Мне его хочешь оставить? А вот это видела? – спросил Модест, показав собеседнице кукиш. – Я буду растить его либо с тобой, либо не буду вообще.
– В какой западне я оказалась! – пробормотала Абрамцева, смотря вперёд себя невидящими глазами. – У меня ведь с самого начала было нехорошее предчувствие.
– Вера, перестань изводить себя и меня! Успокойся, отдохни. Ты сыта, одета, обута, в тепле, в добре. Хочешь, я тебя куда-нибудь свожу на днях? Например, в дорогой ресторан или в музей? Всё у нас нормально! Лишь бы воздух сотрясать!
– «Нет, нет, нет… Мне нужно бежать отсюда. Иначе дорога будет только в могилу. Бежать, не оглядываясь…» – думала Вера.
– Из-за чего взъелась, непонятно! Подумаешь, собираюсь уехать в Москву! Я что, не имею права присутствовать на выставке картин собственного отца? Сама подумай, что от меня требуешь. И пообещай, что будешь мне писать! А не как в прошлый раз!

***
И если Вере Модест сообщил о своём отъезде заранее, то Алёне – за два дня до запланированной даты, когда они снова поднялись на захламлённый, пыльный, но очень уютный чердак. Сначала девушка молчала, смотря на залитый призрачным лунным светом пол, а затем припала к его груди, сотрясаясь от рыданий.
– Что с тобой? – прошептал юноша. – Успокойся. Не на век прощаемся. Неделя в Москве, несколько дней в дороге. И двух недель не пройдёт, как я вернусь.
– Возьми меня с собой! – попросила Алёнушка. Её стройное тело вытянулось, словно гитарная струна, тонкие руки с маленькими пальчиками обвили царственную шею. – Ради всего святого!
– Нельзя, Алёнушка. Как ты себе это представляешь? Что я скажу дедушке?
– Только вообрази, какой кавардак здесь без тебя начнётся! – всхлипнула прислужница.
– Да он и со мной тут, – ответил Модест, в душе понимая, что именно он является зачинщиком всех беспорядков. – В лунном свете ты ещё привлекательнее.
– Нет, я не вынесу! На кого же ты меня оставляешь?
– Не прибедняйся, – сквозь умильные черты лица дворянина начала проступать улыбка. Ох уж эти шекспировские трагедии! – Ты не одна, а с дедушкой.
– Чувствую, что-то нехорошее нависло надо мной, – Алёна ещё крепче прижалась к возлюбленному, как к своему единственному спасению. – Какая-то грозовая туча. Константин Борисович выгонит меня из усадьбы.
– Не болтай глупости. Он тебя очень ценит.
– Если бы у меня были родители, мне бы не было так горько! Знала бы, что есть, на кого положиться. Прошу тебя, останься!
– Речь идёт о первой посмертной выставке картин моего отца. Не появиться там – значит, наплевать на его память и испортить отношения с Беллой. Да и соскучился я… И по ней, и по Калерии. Подарки уже купил.
– Быть беде без тебя! Быть беде! Неспроста мне чёрный ворон две ночи кряду снился!
– Какая ты мнительная трусишка, – Модест со страхом понял, что если бы услышал подобную бредятину от кого-нибудь ещё, это бы не вызвало в нём ничего, кроме раздражения. Но от Алёнушки даже эта ересь казалась восхитительной музыкой. Всё-таки он пропал. Влюбился!
– Прикажи мне что-нибудь, – попросила Алёна, медленно опускаясь к чужим ногам. – Как без тебя жить, чем заниматься, о чём думать. Ах, из меня будто душу вынимают! Может, если мне засесть вышивать или прясть, время пролетит быстрее…
– Что ты! – возвысил голос Модест, рывком притянув её к себе. – Я это и слушать не хочу! Неужели я тиран какой? Делай что хочешь. Только на парней не заглядывайся.
– Странный человек, что за шутки? Я скорее предам свою душу забвению, чем взгляну на кого-то, кроме тебя. Помни, что я люблю каждый миллиметр твой кожи и каждый уголок души.
– Что ты со мной делаешь, чёртова Венера? Я ведь не планировал влюбляться в кого-то так сильно…
– Будто бы я планировала, – усмехнулась крестьянка, смакуя длинное, красивое слово. – Погибну я, мой родной, любимый, единственный. И тебя уберечь не смогу! Весь мой мир – отражение твоих глаз. Если бы я знала, что мне от этих чувств так непросто будет. Кабы упала Луна и раздавила меня – насколько было бы проще!
– Нет, не говори таких слов.
– Колючий, – сквозь слёзы улыбнулась Алёна, когда он поцеловал её в шею.
– «Правда, надо бы побриться, – пронеслось в голове у Модеста. – Не пойду же я на выставку как пугало». Не печаль меня, Алёнушка. Всё будет хорошо, тебя никто не обидит. Я вернусь, и мы куда-нибудь сходим. Привезу тебе много подарков.
Он поднял её ногу и положил на своё бедро. Девушка поддалась, и это стало похоже на интимный танец.
– Я буду за тебя молиться, – прошептала Алёна, прежде чем её захлестнул ураган эмоций.

***
– Ничего себе! Что ты сделала с комнатой? В какой момент она превратилась в музей памяти отца? – Модест не без удивления осмотрел развешенные повсюду чёрные плащи и серебряные цепи. Завершали эту картину отцовские портреты на стенах.
– Ничего не трогай! – моментально отреагировала Белла. – Я здесь готовлюсь к выставке.
– Я всё понимаю, но мне кажется, что мёртвых нельзя так сильно тревожить. Ну ладно. Я очень рад, что мы с тобой встретились, – юноша распростёр руки для объятий. Усталая голова сестры прильнула к его груди. – Что-то ты похудела. Дмитрий Сергеевич не кормит? Ты мне только скажи, я на него управу найду.
– Да ну тебя, – ответила Белочка. В последнее время её друг всё реже заглядывал в усадьбу. Видимо, был слишком занят работой и устройством личной жизни. А она по этому поводу позавчера всю ночь рыдала в подушку. – Ты тоже изменился: вытянулся, повзрослел.
За окном июнь вступал в свои полноправные владения. Было странно и горько осознавать, что отца не было уже больше полугода, а мамы – больше пяти лет.
Сады наполнились бурно цветущей зеленью, солнце поднялось высоко над небосклоном, в полях заколосилась рожь, рассвет наступал уже в три часа ночи, и Белла была этому несказанно рада: теперь ей не приходилось надолго оставаться в устрашающей темноте.
– Как Вера? Как дедушка? – спросила она, пока брат приводил в порядок волосы.
– Да ну их к чёртовой бабушке, – нехотя отозвался тот. – У меня есть новость. Даже не знаю, сейчас рассказать или попозже.
Но в этот момент в комнату вбежала Калерия и переключила на себя всё внимание гостя:
– Боже, кого я вижу! А я подумал, ты спряталась, испугалась, что кто-то чужой приехал. Какая красивая! И как выросла! Белка, она ведь четыре месяца назад была ниже, правда?
– Правда, – кивнула Белла, пытаясь угадать, что визитёр подарит малышке.
Ей он преподнёс два полотенца, набор кисточек, половина из которых сломались в дороге, и платье с подолом из конского волоса на два размера больше нужного. И хоть Изабелла сделала вид, что очень довольна, это было смешно.
– Посмотри, что я тебе купил! – провозгласил Модест, достав из сумки игрушечный барабан и свисток. – Вот в эту штуку нужно бить так, чтобы даже у господ из соседнего поместья уши отвалились!
– Спасибо, – пролепетала скромная Калерия. – А ты надолго приехал? А подбросишь меня до потолка?
– А давай, я сегодня во все тяжкие, – кивнул Модест и, прежде чем Белла успела что-то возразить, платье сестрёнки взметнулось вверх, а комнату наполнил звонкий смех.
– Модест, что ты делаешь?! Прекрати! Ты не отдохнул, не дай бог, не удержишь!
– Ой, Белка, не бурчи, – отмахнулся юноша, поймав Калерию.
– Ты подозрительно весел, я тебя таким давно не видела. Всё дело в новости, которую ты так и не озвучил?
– Мне бы хотелось сообщить об этом торжественно. И чтобы все были в сборе.
– Все? А кто тебе нужен, кроме нас с Калерией?
– Хотя бы Дмитрий Сергеевич и Тимофей.
– Хорошо, – не стала спорить Изабелла. – Попробую угадать, ты наконец-то женишься на Вере?
– Да, я женюсь. Но не на Вере.

***
– Алёна, мне нужно с тобой поговорить.
Алёна стояла перед Константином Борисовичем. Её лицо горело, руки ходили ходуном, колени подгибались. Чувства, что она испытывала в этот момент, не под силу описать ни одному перу. Чтобы не упасть в обморок, бедняжка безостановочно прокручивала в голове заученные наизусть детские четверостишья.
– Ты, наверное, сама догадываешься, о чём? – продолжил хозяин усадьбы.
В его голосе не было злости или презрения. Он не срывался на крики, напротив, вёл себя как добрый дедушка, которому против воли приходилось отчитывать родную внучку. Но прислужнице от этого не становилось легче.
– Я не знаю, – ответила она.
– Ваша с Модестом бесцеремонность перешла всякие границы, – отрезал Константин и бедняжка опёрлась о стену, как о плечо верного друга. – Я тебя не обвиняю, не подумай. Я слишком хорошо знаю своего внука. Он даже знатной барышне способен задурить голову, не говоря уже о такой бесхитростной дурочке, как ты.
– Только бы не упасть, – пересохшими губами прошептала Алёна.
– Садись, – Константин Борисович указал на стул. – Не волнуйся так, на тебе лица нет. Я тебя позвал не ругаться.
Алёна, как неживая, опустилась на стул и подняла на покровителя полные слёз глаза.
– Я очень хорошо к тебе отношусь. Ты – трудолюбивая, добрая и справедливая девушка. Но всем будет лучше, если ты уйдёшь.
– Пожалуйста… – пролепетала Алёнушка.
– Не плачь. Вот, выпей воды. Ты знаешь Модеста меньше года, а я – всю его жизнь. По-своему я его очень люблю. И поэтому до сих пор не отправил его ни в Москву, ни на службу, ни в больницу. Но я не могу не признать, что он – маленький монстр, который сломает ещё ни одну жизнь.
– Откуда Вы узнали про нас? – спросила девушка.
– Алёна, я не слепой и не глупый. Я пробовал закрывать на всё глаза. Наверное, надеялся, что у Модеста проснутся остатки совести, тем более, я ранее разговаривал с ним на эту тему, просил оставить тебя в покое. Но безрезультатно. Последней каплей стало письмо, которое ты забыла на журнальном столике в гостиной. Помнишь его содержание? «Люблю тебя больше жизни», «вижу мир в отражении твоих глаз…»
– Пожалуйста, не надо.
– Пойми одну вещь: да, Модест обаятельный, красивый. Но дамский угодник, каких мало!
– Он говорил, что любит меня, – прошептала Алёна.
– Я не удивлён. То же самое он говорил Вере. А до неё – ещё нескольким девушкам. Возможно, сейчас ему вправду так кажется. Но надолго эти чувства с ним не останутся, можешь быть уверена. Я понимаю, что это звучит отвратительно, но правда не всегда приятна. Он – разрушенный, испорченный, возможно, как говорит Вера, «на голову больной». А ты – хорошая девочка, которой нужно думать о труде и крепкой семье, которая у тебя обязательно будет в скором будущем. Но не с моим внуком.
Алёна не понимала смысла слов Константина Борисовича. Они казались ей очень бестолковыми, далёкими, пустыми. Какая семья? Что значит «не с моим внуком?» Она не видела рядом с собой никого, кроме Модеста. И была уверена, что так будет всегда.
– Я уже познакомил тебя с одним достойным претендентом в женихи. Если он тебе не понравился, познакомлю с другим. К моим знакомым недавно приехал очень хороший юноша восемнадцати лет. Простой, добрый, вежливый, опрятный. Его семья готова взять тебя под своё крыло. А ещё у них три маленьких племянницы. Будешь с ними возиться, забавляться, потом умения пригодятся, когда свои дети будут.
– Константин Борисович…
– И потом, неужели тебе не жалко Веру и их с Модестом будущего ребёнка? Хочешь оставить малыша без отца?
Слёзы снова брызнули из глаз девушки, голова бессильно покачнулась и упала на стол.
– Вера работает над отношениями, я это вижу. Но пока ты здесь, она будет продолжать жить как на поле боя. Ребёнок может появиться на свет раньше срока, у молодой мамы может пропасть молоко. Слишком большие жертвы ради очень туманной и грязной истории, тебе не кажется?
– Хотя бы попрощаться с ним можно? – из последних сил, перед тем, как лишиться чувств, спросила Алёна.
– Боже мой, – покачал головой Константин Борисович. В нём боролись злость, печаль и жалость. – Плач Ярославны! Я могу дать тебе денег на дорогу и адрес московского имения. Если ты такая доверчивая – поезжай. Но не удивляйся, если застанешь своего ненаглядного в постели с его новой пассией. Я так однажды нагрянул без предупреждения…
Алёна тихо ахнула и упала в обморок.
– Алёна? – спохватился Оболенский. – Да что такое!
Через минуту он поднял хрупкое тело на руки и вынес из комнаты.

***
Это утро началось для Модеста очень необычно. На траве ещё не высохла выпавшая за ночь роса, птицы не проснулись, а солнце не успело нагреть землю, но он уже танцевал в гостиной, подкидывая к потолку подушку, пока Калерия играла на барабане, изредка прерываясь, чтобы дунуть в свисток. Через час идиллию нарушила Белла, сказавшая, что Тимофею от шума сделалось плохо, а у сестрёнки уже круги под глазами и пора бы ей позавтракать.
В столовой сидел Дмитрий Сергеевич. Белла пригласила его по случаю приезда брата, и Модест с удовольствием пожал протянутую ему крепкую руку. На завтрак были блинчики с вареньем, в воздухе витал аромат июньских цветов, за окном слышалось жужжание пчёл. Юноша помнил о своих припрятанных бутылках вина, и от этого на душе у него было ещё радостнее. Сегодняшним вечером он планировал посетить сразу три кабака и с кем-нибудь познакомиться. Его не терзало дурное предчувствие, он не подозревал, что с Алёной могло что-нибудь случиться.
– Как там Петербург? – поинтересовался Дмитрий Сергеевич.
– Нормально, – ответил Модест, а затем придал голосу торжественности. – Я вчера хотел поделиться с вами важной новостью.
– Мы во внимании, – бесцеремонно перебила Изабелла. – Особенно я. Просто человек-внимание.
– Белка, оставь свою иронию. Я хочу жениться на крестьянке.
Дмитрий приподнял брови. Белочка задумчиво почесала переносицу, вздохнула и задала вопрос, полный понимания и родственного участия:
– Ты баран недоразвитый, что ли?
– Почему? – от неожиданности у юноши спёрло дыхание.
– Погодите, – вмешался Ильин. – Модест Владиславович, откуда взялась крестьянка? У Вас же была дворянка, Вера Абрамцева. Константин Борисович говорил, она ждёт от Вас ребёнка.
– Ну, была… Она и сейчас есть.
– Куда мы попали! – прошептала Белочка. – Дорогие, любимые родители, простите этого дурака. Он не понимает, что позорит ваши имена своим поведением.
– Да что ты начинаешь?! – взорвался Модест. – Тебе не кажется, что это не со мной, а с тобой что-то не так? Ты сама нормально не живёшь и другим не даёшь! Может, тебе к дедушке переехать? Вам явно будет, о чём поговорить! Два сапога пара!
– Что?! – подскочила Изабелла.
– Что слышала! До каких пор мне носить траур и во всём себя ограничивать? Всему есть предел. У меня жизнь только начинается! Дай мне побыть Альбертом-Иоанном-Модестом. Таким, какой я есть. А не вечным сыном своих родителей!
– В чём ты себя ограничиваешь? Приведи хоть один пример!
– Прекратите! – возвысил голос Дмитрий. – Хорошо, что я пришёл, иначе вы бы поубивали друг друга. Белла, я думаю, тебе стоит выслушать брата. Модест Владиславович, расскажите о своей сердечной зазнобе.
– В этом доме не поощряются грязные истории о промискуитете, – ответила Белла, но всё же приготовилась слушать.
– Её зовут Алёна, она прислужница дедушки и, кажется, я пропал, – выпалил Модест и почувствовал облегчение. Он слишком долго хранил в себе свою нежную тайну. – Я никогда прежде не чувствовал к девушкам ничего подобного. И не думал, что люди могут быть такими… От неё исходит свет, понимаете? Я любим юным, страстным, открытым сердцем! Это сложно объяснить, просто…
– Просто ты баран, – перебила сестра.
– Белла! – укоризненно взглянул на неё Дмитрий.
– Ты не осознаёшь, что этот дурак хочет сделать? Донжуан, Вера знает о твоих намерениях?
– Не знает, – огрызнулся брат. – Она так увлечена своими учебниками, что иногда мне кажется, что даже если бы мы с Алёной переспали у неё под носом, она бы не обратила внимания.
– Я даже не знаю, что сказать, – подал голос жандарм, заметив выжидающий взгляд юноши. – А как же ребёнок?
– Это самая главная проблема. Но на улице Вера не останется. Пусть живёт, в усадьбе достаточно места. Денег на правнука дедушка жалеть не будет. А потом, когда малышу исполнится хотя бы полгода, посмотрим…
Изабелла не выдержала и засмеялась:
– Модест, ты на полном серьёзе это говоришь? Только вдумайся! Ты хочешь строить отношения с одной девушкой, пока вторая будет жить в соседней комнате и воспитывать вашего общего ребёнка? Дим, что ты молчишь?! Ты тоже не видишь в этом ничего предосудительного?
– Я не смогу повлиять на данную ситуацию, – ответил Ильин.
– Я не собираюсь строить отношения с Алёной на глазах у Веры, – попытался защититься юноша. – Мы научились скрываться. Но когда Вера уйдёт, мы поженимся.
–Уйдёт? Куда? На улицу? Ты сам говорил, что от неё даже родители отказались. Между прочим, из-за тебя! У тебя совсем совести нет?!
– Почему на улицу?! Она молодая, привлекательная, найдёт себе кого-нибудь.
– То есть, ты заранее обрекаешь своего будущего ребёнка на жизнь без матери или отца? Всё, – Белла хлопнула себя ладонью по лбу. – У меня нет слов!
– А что мне делать, правильная ты наша? Ты сама с пятнадцати лет спишь с кабацкой певичкой! Ум, честь и совесть нашей эпохи!
– Так, – мгновенно отреагировал жандарм. – Не смейте оскорблять Беллу!
Модест почувствовал себя попавшей в силки птицей. Ну почему весь мир против него?!
– Вера мне больше не нравится. Мне что, до конца жизни молчать об этом и терпеть?
– Тебе сегодня нравится, завтра – не нравится… – протянула Изабелла. – Нужно было думать головой. И не награждать шестнадцатилетнюю девушку ребёнком. Конечно, теперь это огромная проблема, но от неё никуда не деться.
– Это получилось случайно, – буркнул Модест.
– Случайно наградил ребёнком одну девушку, потом так же случайно наградишь вторую! Вот ты не знаешь, а возможно, твоя Алёна уже мучается от тошноты и беспричинной усталости.
– Нет, – открестился юноша. – Я бы заметил.
– Не льсти себе. Ты ничего не замечаешь.
– Прекратите балаган! – в который раз не выдержал Ильин. – Я в чужую личную жизнь не лезу, но, Модест Владиславович, не могу не предупредить, что браки дворян с крестьянками всегда осуждались обществом. Даже известный баснописец Иван Крылов не рискнул жениться на своей кухарке, хотя современники утверждали, что он её любил. В Вашем роду – все подчистую аристократы. Получается, ваши с Алёной дети будут… Как бы потактичнее сказать? Полукровками.
– Не думаю, что это имеет большое значение, – впервые за время разговора Белочка встала на сторону брата. – Отец неоднократно говорил, что влюблённого человека такие условности не заботят, и что он бы женился на маме, будь она хоть трижды крепостной. Так что, тут дело только в Вере и ребёнке.
– Не только, – осмелился возразить Дмитрий. – Модест Владиславович, Вы сейчас опьянены новым чувством. Это здорово, но так будет не всегда. Я живу на свете больше тридцати лет, я многое видел и понимаю. Вам нравятся тайные встречи, это волнующе, романтично и красиво. Но семейная жизнь – это совершенно другое. И, скорее всего, с крестьянкой Вам будет попросту скучно. Разный уровень жизни, интеллектуальная пропасть, противоположные взгляды на мир. Страсть проходит, а общие интересы и темы для разговоров остаются. А если их изначально нет, то… Простите, но такой союз обречён. Остаётся вариант, что Вы её чему-то научите и привьёте знания. Но нужно ли Вам это? Стоит ли игра свеч?
– Дмитрий прав, – кивнула Белочка. – Модест, ты – аристократ, привыкший к роскошной жизни, бездумной трате денег, кабакам и карточным партиям. Она – простая девушка, которая всю свою жизнь копалась в земле, не прочитала ни одной книги и терпела нагоняи от господ. Ты уверен, что вы можете быть интересны друг другу? Нам отвечать на этот вопрос не нужно. Себе ответь.
На несколько минут в столовой воцарилась угрожающая тишина.
– Ну и зачем вы меня растоптали? – наконец спросил Модест. – Я вам душу открыл!
– Растоптали? – удивился жандарм. – Не преувеличивайте. Мы лишь поделились своим мнением. История неоднозначная, запутанная и неприятная. Едва ли тут можно чему-то порадоваться.
– У меня было такое прекрасное настроение! За каким чёртом вы всё испортили?! –перешёл на крик юноша. – Такое ощущение, что меня все ненавидят! Что здесь, что в Петербурге!
– Да никто тебя не ненавидит, – закатила глаза Белла. – Успокойся, пожалуйста. Поешь блинчиков.
– Каких блинчиков?! Ты издеваешься? Меня никто не любит!
– Тебя все любят. Несмотря на твои несносные выходки.
Но брат, не дослушав, вышел из столовой. Изабелле и Дмитрию осталось лишь раздосадовано переглянуться.
– Может, мы вправду слишком на него надавали? – спросил последний.
– Нет, – отрицательно помотала головой девушка. – Мы оставили ему пищу для размышлений.

***
– Ещё одну фразу, которую я запомнила на всю жизнь, отец произнёс на моей первой выставке картин. Все взгляды собравшихся тогда были устремлены только на него, всем хотелось прикоснуться к легенде – мужчине, имя которого уже при жизни стало нарицательным для обозначения любящего и преданного человека. Он поздоровался с несколькими знакомыми и добавил: «Все, кто недоволен моим присутствием, успокойтесь, я и сам себе не очень-то рад».
В толпе слушателей раздались смешки. Белла закрыла тетрадь и подняла её над головой:
– Оформлять свои воспоминания в виде книги я начала в начале зимы. А на той неделе пришла на могилы родителей и зачитала там самые интересные моменты. Кто-то посчитает, что это глупо. Но мне впервые за долгое время стало легче.
Присутствующие находились в шикарном зале, в котором хотелось глубоко дышать, знакомиться, кружиться и смеяться. Изабелла догадывалась, что завтрашним утром она проснётся ещё более известной. Ещё бы, ведь о первой посмертной выставке картин Владислава Оболенского даже в газетах написали! Но сейчас ей было не до этого. Она просто рассказывала об отце… С такими упоением, гордостью и любовью, будто всю жизнь ждала подходящего момента.
– А когда книга будет закончена? – спросила рыжеволосая девушка в синем платье.
– Наверное, я закончу её к концу осени, – ответила Белочка. – И начну писать другую. Мои родители прожили недолгие, но яркие жизни. Тут даже пары книг будет недостаточно.
– Пожалуйста, расскажите об этой картине! – попросил молодой человек в дорогом сюртуке, указав на полотно, на котором были изображены русалки около водоёма.
Модест приютился в углу зала как бедный родственник. Он опрокидывал рюмку за рюмкой и с претензией смотрел на большой портрет отца в золотистой рамке; вглядывался в иконописные серые глаза, словно хотел найти в них ответы на терзающие его вопросы.
– Ну что? – спросил юноша. – Не хочешь подсказывать мне, как жить дальше? Кто бы сомневался! Это вы с мамой виноваты, что я таким вырос. Да-да, не удивляйся! Я всегда был для вас на втором месте после Беллы. Молчишь? Потому что знаешь, что я прав.
– Молодой человек, Вы в порядке? – на плечо Модеста вдруг легла ладонь блондинки в розовом платьице. – Может, Вам принести воды?
Не ответив, Модест повернулся к ней и поцеловал в губы. Девушка испуганно вскрикнула и отскочила в сторону:
– Ненормальный! Я всё расскажу отцу!
К счастью, конфликт погасила вовремя подбежавшая Белла.
– Ради бога, простите моего брата, – забормотала она, вклинив в незнакомку умоляющий взор. – Он, когда выпьет, сам не свой.
– А ещё сын приличного человека! – фыркнула блондинка и ушла вглубь зала.
– Ты что творишь?! – набросилась на брата виновница торжества. – Мало того, что напился, как свинья, так ещё к гостьям пристаёшь!
– Я наслаждаюсь жизнью! – возвысил голос Модест.
По дрожащим рукам, порочной улыбке, расширенным зрачкам и каплям холодного пота на лбу, Белочка догадалась, что у брата с минуту на минуту начнётся бред величия. В таком же состоянии он пребывал три дня назад, когда назвал себя Нероном Клавдием Цезарем Августом Германиком или Луцием Домицилем Агенобарбом.
– Тебе никогда не хотелось поцеловать красивую девушку, которую ты увидела впервые в жизни? – продолжил Модест. – Вот просто взять и поцеловать? Можешь не отвечать. Я и так знаю, что хотелось. Но ты бы не смогла. У тебя бы силёнок не хватило! А я смог. Не побоялся! Потому что я бог! Посмотри, как я одет! Так одевался Гефест!
– Что ты несёшь? – Изабелла заполошно огляделась по сторонам. – Гефест никак не одевался. Ну, разве что носил повязку на бёдрах. Стоять во фраке около кузнечной печи – сомнительное удовольствие.
– Зато красующиеся на мне цепи и перстни – точно от Гефеста!
– Снова мимо. Они достались тебе от отца, доброе имя которого ты сейчас позоришь. Модест, я вижу, что с тобой что-то не так. Наверное, я зря пригласила тебя сюда. Тебе нужно быть с дедушкой, под постоянным присмотром.
– Ты такая запуганная, зажатая! У тебя всегда всё будет плохо, потому что ты не умеешь расслабляться. А я умею. Я говорю то, что думаю! И делаю то, что хочу!
– Дай бог, ты перерастёшь. В шестнадцать я рассуждала так же, – отрезала Белла и пошла к гостям.
Вальяжная дамочка лет тридцати прильнула к груди своего спутника и спросила:
– Ты будешь любить меня так, как Владислав Оболенский любил свою Дарью?
– Конечно, буду, – ответил тот.
Изабелла горько усмехнулась. Глупые, они даже не догадывались, о чём мечтали! Кому, как ни ей, знать, сколько неприятностей и сломанных судеб стали последствиями этой огромной любви.
– Меня так заинтересовали Ваши воспоминания! – вдруг тронула её за рукав какая-то женщина. – Мне бы хотелось ознакомиться с ними от корки до кори! Дадите почитать?
– Возможно, – уклончиво улыбнулась Белочка.
Она старалась не смотреть в угол зала, где собралась компания почитателей Евы. Ибо догадывалась, что они хотели её сожрать. Но вскоре одна из девушек сама двинулась к ней.
– Здравствуйте, – ехидно начала незнакомка. На ней было красивое платье с крупными узорами и остроносые туфли. – Изабелла Владиславовна, правильно? Вы не представляете, как мы рады, что Вы вышли в свет!
– Добрый вечер, – как можно увереннее кивнула виновница торжества. – Я тоже рада. Но сегодняшний вечер посвящён не мне, а творчеству моего замечательного отца. Какая из его картин заинтересовала Вас больше всего?
– Надо же, Вы даже без охраны, – продолжала посмеиваться девушка. – А мы думали, на входе будет стоять полк жандармов.
– Зачем? Я ведь не знаменитость мирового масштаба.
Дмитрий Сергеевич говорил, что придёт на выставку в разгар вечера, но время шло, а его ещё не было видно. Изабелла медленно теряла надежду, но понимала, что винить друга не нужно; в конце концов, он ей ничем не обязан.
– Что Вы скромничаете? На чужом горбу в рай въехали, забрали себе славу обаятельной Евы Тайловой и прибедняетесь.
– Я ничего не забирала, – от одного имени у Беллы внутри что-то оборвалось и заныло. – У меня всё своё. Простите, это глупый разговор, – она направилась в гущу событий, но развернулась на полпути: – А даже если бы и забрала, слава – очень малая плата за мою разрушенную жизнь.
– Маленькая стерва, – донеслось ей вслед.
Изабелла принялась рассказывать слушателям о картине под названием «Большие надежды». На ней была изображена девочка с ангельскими крыльями за спиной.
– Родители, как и большинство по-настоящему выдающихся людей, жили очень закрыто и сдержанно. Они не любили принимать гостей, почти не выходили вместе в свет, умалчивали о своих планах на будущее.
– А вот с Вами Владислав Константинович выходил в свет! – крикнул кто-то в толпе.
Модест ещё раз оглядел зал, каждый сантиметр стен которого был превращён в изящный узор, посмотрел на большие окна, завешанные шторами с бахромой, сделал новый глоток вина – сегодня этот напиток казался ему особенно вкусным, потому что он пил его не украдкой; к переспелому винограду и спирту добавилось что-то ещё… Привкус свободы! А потом вдруг выдал:
– А вы знаете, что у отца в спальне стоял гроб, в котором он спал перед тем, как писать свои самые мрачные картины?
Присутствующие как по команде обратили взоры на красивого, но вусмерть пьяного юношу.
– А зачем Вы уходите в тень? – обрадовался какой-то парень. – Вы же сын и тоже можете рассказать много интересного!
– Да, да, мы просим! – подхватили несколько человек.
– А я не просто сын, я Геракл, – продекламировал Модест. – Возмужав, Геракл победил царя Орхомена Эргина, которому Фивы платили ежегодно большую дань…
– Не слушайте его, он пьяный! – повысила голос Белла, но на эту мольбу обратили внимание лишь её самые преданные зрители. – Не было у отца никакого гроба!
– Был гроб, – упрямо повторил брат. – А ещё у него был огромный ручкой паук. Думаете, он просто так всю жизнь ходил в тёмном фраке? Многие говорили, что он был связан с магией.
– Что ты несёшь, идиот проклятый?!
– Я рассказываю людям интересные истории. А то ты завела про свои картины… Когда написаны, в каком настроении… Да кому это интересно! Сейчас все кругом избалованы театром и книгами о мистике и приключениях.
В глазах у Изабеллы появились слёзы. Надеясь, что их никто не заметит, она обратила взгляд на потолок, на котором красовалась античная фреска. Самое паршивое, что брат был в чём-то прав. Но что делать? Молча слушать, как он говорил всякую чушь?
– Простите, – обратилась к ней красивая девушка лет двадцати с тетрадью и карандашом наготове. – Меня тоже очень заинтересовали Ваши воспоминания о Владиславе Константиновиче. Мне кажется, только Вы знаете, каким он был на самом деле, и можете поведать об этом другим. Не могли бы Вы что-нибудь ещё процитировать? У меня друг журналист, думаю, ему будет очень интересен данный материал.
Белочка улыбнулась, и в следующую секунду её понесло:
– Я говорила об этом брату, сестрёнке, дедушке. Так и быть, скажу и Вам. Владислав Оболенский жил ради жены и искусства. А я жиларадинего; даже в те моменты, когда от него отворачивался весь мир. Он был для меня не просто отцом или другом. Он был... Это даже не выразить словами! Кем-то очень важным, необходимым, незаменимым. Обнимая его, я чувствовала, что в моих руках целый мир.
Белла беспорядочно усмехнулась. Горло зачесалось, во рту почувствовался вкус желчи, пульс отдался битами в ушах.
– Спасибо. Если Вам плохо, Вы можете...
– Нет, я в порядке. Вам нужна правда? Так слушайте. Последние пять лет своей жизни папа болел и душевно, и физически. Наблюдать за этим было сродни пытке. Я каждый день трясла его за плечи, умоляя не оставлять меня. Но... Помню один из наших последних разговоров. И его фразу: «Все мы когда-то умрём, Белочка. Кто-то раньше, кто-то позже. Да только я думаю, поскорей бы уже». В день, когда он ушёл, доктор нашёл меня сидящей на полу столовой. Я плакала и безостановочно повторяла: «Нет, только не это».
– Я не хотела Вас тревожить. Просто вы единственная, кто...
– Забудьте это всё. Не записывайте, – как это часто бывало, Изабелла быстро осознала, что наговорила лишнего. Хрупкое тело вытянулось по струнке, в нежном голосе послышались холод и протест. – Вам нужно запомнить малость: папа был самым красивым, умным и странным человеком, которого я когда-либо видела. Я его любила и буду любить всегда. Пока у меня есть силы оставаться в этом мире. Но что будет дальше – не знаю.

***
Изабелла вышла на улицу. Сухой и тёплый июньский воздух хлынул на неё удушливой волной. Главное – держать себя в руках. Кому было дело до того, что болтал Модест? Может, так даже лучше: подогреет интерес публики. Она своё дело сделала: показала картины отца и зачитала отрывки из своей книги воспоминаний. Как минимум несколько недель имя Владислава Оболенского не будет сходить с уст творческих личностей.
Вдруг из зала послышались восторженные возгласы и смех. Белла моментально ринулась туда. Что произошло? Модест снова что-то учудил? Публика получше рассмотрела одну из картин и нашла в ней что-то выдающее?
Но её глазам предстала совершенно другое зрелище. Большинство гостей столпились в центре, безостановочно кого-то приветствуя и хлопая в ладоши. Белочка сморщила носик и подошла к брату, который стоял поодаль и смеялся так, словно знал что-то лишнее.
– Что случилось? – спросила она. – Какой-то важный гость пожаловал?
– Да, поздравляю, – ответил тот.
– С чем? Знаешь, пойдём-ка домой. Ты уже отдохнул, хватит. На ногах не стоишь.
В следующее мгновение толпа в центре расступилась. Белла напрягла взор, и её едва не подкосил жестокий обморок.
– Хороша, не правда ли? – поддел брат.
Ева. Нева… Невушка. Евочка – Еленочка… Прекраснейшая из женщин, к которой приезжали свататься цари и войны со всей Эллады. Шахерезада… Старшая дочь царского визиря, девушка редкой красоты и недюжинного ума.
– Кажется, в нашу семью скоро вернётся единственный человек, с которым можно нормально выпить! – продолжил ехидничать Модест.
Бывшая надежда русской сцены выглядела превосходно. Её волосы из каштановых стали ярко-рыжими и отросли ниже лопаток. (Белла даже успела подумать о том, сколько хны закупила эта дурёха). Судя по платью, она так и не научилась чувству меры: оно было очень ярким, сочетающим в себе жёлтые, красные и фиолетовые цвета, с неизменными рюшами. Туфли на высоких каблуках украшали ленты. Такие же болтались на перчатках; тех самых перчатках, которые Белла когда-то подарила ей со словами: «Знаю, что ты всегда одеваешься как-то слишком, и хочу внести свой вклад в это безумие». Лицо Евы было покрыто густым слоем косметики. Когда она открыла рот и что-то напела (что именно, Белла не разобрала), стало понятно, что она ещё и зубы отбелила.
Изабелле показалось, что она сейчас умрёт от бешеного стука своего сердца. Бедняжка до крови прикусила губу. Боль немного отрезвила.
– Что ты застыла? – уже спокойнее поинтересовался брат. – Она, наверное, приехала, чтобы тебя поддержать.
– Мы уходим, – выдавила из себя девушка. – Картины привезут попозже. Быстро.
– Это твой вечер, ты не можешь уйти, не закончив его!
– Это мой вечер, и я вправе делать то, что захочу, – эхом отозвалась сестра.
– Знаешь, что! – вдруг окрысился юноша. – Мне всё равно, что у тебя случилось с Евой. Не впутывай меня в ваши проблемы. Для тебя она – бывшая сожительница, а для меня – хорошая подруга, с которой я не могу не поздороваться.
– Сожительница?! Не поступай так со мной! Предатель!
Толпа разразилась новым шквалом аплодисментов. Изабелла сжала кулаки. Ей люди так не хлопали! Это была не зависть, нет: она никогда не стремилась к «раскрутке» своего имени. Скорее обида и горечь. Она устроила этот вечер для того, чтобы почтить память своего отца, а не для того, чтобы на него притащилась взбалмошная певичка и переключила на себя всё внимание публики!
– Слушайте, – тем временем щебетала Ева, обнимая льнущих к ней поклонников и старых знакомых. – Мне недавно такую шутку рассказали! Пётр, прекрати! – одёрнула она молодого человека, который попытался поцеловать её в шею. – Соня, ты тоже! Как дикари! Слушайте. Когда зима в Российской империи выдаётся тёплой и малоснежной, из могилы Наполеона слышатся крики: «Эх, вот сейчас бы!»
Присутствующие захохотали, Модест тоже усмехнулся, а Белла поспешила к выходу. Нельзя поддаваться соблазну и допускать повторения истории многолетней давности. Нужно уважать себя. А может, всё это иллюзия? Слишком правдоподобный сон? Или она надышалась от брата алкоголем и теперь валялась в бреду?
Белла остановилась на полпути. Ресницы намокли, и через мгновение из её глаз хлынули слёзы. Лицо побледнело пуще прежнего, словно при отравлении. Нет, ей нельзя жить. У неё не получалось. Сколько ещё предательств, боли и унижений ей нужно вынести, прежде чем это приведёт к предсказуемому итогу?
– Изабелла!
Барышня не обернулась на голос. Ноги сами несли её вперёд. До набережной – рукой подать. Бросится в реку, и поминай как звали. Она уже достаточно нажилась и настрадалась. Сейчас она не была способна чувствовать ничего, кроме усталости, а, значит, довольно.
– Белочка!
– Оставь меня в покое! – крикнула дворянка и перешла на бег.
– Стой, дурочка!
Через несколько минут на запястье Изабеллы сомкнулись знакомые пальцы. Ей не нужно было поднимать голову, чтобы уловить знакомый будоражащий кровь аромат цветочных духов.
– Ну и куда ты побежала? – усмехнулась Ева.
– Топиться.
– Зачем? Что ты забыла на дне реки?
Неву абсолютно не удивили слова Изабеллы. Маленькую художницу всегда что-то чертовски к ней манило, но в то же время, иногда она хотела убежать от неё, как от конца света.
– Свой покой. Только там я смогу его обрести, – в мыслях у Беллы была сплошная мешанина, перед глазами мелькали эпизоды из прошлого. – За каким чёртом ты приехала?
– Прочитала в газете о выставке, решила тебя поддержать. Только чуть опоздала и приехала уже в конце вечера.
– Ты на голову больная? – спросила Белочка и усмехнулась, поняв, как этот вопрос прозвучал от неё – той, кто побывала в психиатрической больнице. – Мы не расстались подругами! Думаешь, я нуждаюсь в твоей поддержке?
– Хочешь знать, что я думаю? – одной рукой Ева по-прежнему сжимала чужое тонкое запястье, а второй пыталась достать папиросы из болтающейся подмышкой сумочки. – Хорошо. Я думаю, что ты до сих пор не нужна никому так сильно, как мне. Именно по этой причине сегодня с тобой рядом не было никого, кроме пьяного брата.
– Зачем ты… Как ты можешь? Паршивка!
– Я тоже тебя очень люблю. А теперь, пока ты не решила закончить начатое, я отведу тебя домой.
– Я никуда с тобой не пойду!
– Это мы ещё посмотрим.
– Знаешь! – Белочка дёрнулась и встала на месте как вкопанная. В конце концов, Ева не поднимет её на руки и не потянет силком. – Возможно, в пятнадцать – восемнадцать лет я была дурочкой, которая только и способна размазывать сопли по лицу и поддерживать образ «светлого человечка». Которую можно было подкупить искусными ласками и духами в красивых флакончиках. Но сейчас я повзрослела. К тому же, я на эмоциях, поэтому скажу вещь, которую должна была сказать очень давно: ты – жестокая, грубая, глупая, не разборчивая в связях паразитка. Ты разбила моё сердце – да и чёрт с ним! Обойдусь без этой жалкой мышцы, от которой одни проблемы! Но ты пошла дальше и сломала мою жизнь. Ты знаешь, что меня в обществе воспринимают исключительно как твою бывшую подружку? Куда бы я ни пошла! Какой бы деятельностью ни занялась! Я – навсегда «та, что была с Евой Тайловой»! А, ну ещё «первая и любимая дочь Владислава Оболенского». Но последним званием я горжусь. Я даже замуж выйти не могу! Кто на меня позарится?
– Не делай вид, что страдаешь от того, что не замужем, – не изменилась в лице Нева. – И не прибедняйся. У тебя репутация моей вечной музы, миниатюрной сладкой феи и последней любви, но точно не очередной подружки. Если на этом у тебя всё, предлагаю продолжить путь. Во-первых, я не могу оставить тебя здесь. Во-вторых, нам нужно поговорить.
– Нам давно не о чем разговаривать! – то краснея, то бледнея, Белла соображала, как ей удрать. – Просто уйди и не мешай мне заниматься своими делами.
– Мне – есть о чём, – сквозь зубы процедила Ева и вдруг почувствовала злость, продиктованную собственными ревностью и бессилием. – Думаешь, тебе одной плохо? Да я весь вчерашний день проплакала! Уже перед глазами всё плыло. Месяц назад едва от сердечного приступа не сдохла. Хорошо, дочь была рядом, вовремя побежала к соседям, они меня в больницу отвезли. А ведь мне даже сорока нет! Своими делами! Твои дела – это тот доблестный служитель закона?
Белла закрыла рот ладонью, но хриплый стон всё равно вырвался наружу вместе с всхлипами.
– Ты спала с ним? – ореховые глаза Евы потемнели и стали похожи на падевый мёд.
– Да, спала! И, знаешь, здорово было! Думаю повторить! – крикнула барышня, едва не лишившись чувств. Вот что к чему? Но сказанного не воротишь.
Ева многозначительно изогнула брови и сжала кулаки до треска суставов.
– Научись врать, моя милая, – изрекла она через минуту.
– Я не твоя милая! – Изабелла ощутила невыносимую слабость в коленях, захотела одёрнуть руку и сделать шаг назад, но… Не сделала.
– Хорошо, не моя милая, – певица откровенно издевалась, а бедная Белочка больше не могла вымолвить ни слова, так как была на грани срыва. – Я отвожу тебя домой. И это не обсуждается.

***
– Негде, в маленьком леску, при потоках речки, что бежала по песку, стереглись овечки… – напевала Ева, убирая с фарфорового личика возлюбленной потёки подводки. – Там пастушка с пастухом на брегу была крутом, – она ещё раз окунула полотенце в воду.
Белла зажмурилась, когда влажная ткань коснулась её щеки, и перевела взгляд заплаканных глаз на стену, где танцевали тени от пламени свечей.
– И в струях мелких вод с ним она плескалась. Зацепилась за траву… Я не знаю точно: как упала в мураву, вправду иль нарочно, – голос Невы обволакивал, стелился вокруг переливчатым шёлком, нагонял сонливость и негу.
Ещё час назад Белла билась в её объятиях, как птица со сломанными крыльями. Плакала, кричала, сыпала проклятиями. А затем сползла по стене и упала на пол, словно хрустальная кукла.
– Пастух её подымал, да и сам туда упал, – Ева озарила полутьму белозубой улыбкой. – И в траве он щекотал девку без разбору.
– Зачем ты приехала? – вновь спросила Белла. – Я знаю, что ты живёшь с другой женщиной и её сыном. Теперь они – твоя семья. А я в прошлом.
– Это не семья, – ответила Ева, обхватив её мокрые щёки ладонями. Ей показалось, что глаза Белочки наполнились звёздами. – Мне просто было негде преклонить головы. С той женщиной я даже не спала. Так, пару раз поцеловались.
– Ты врёшь, – постановила Белочка.
– Нет, – Ева не отрывала взгляда от её лица.
– Ты мне всё время врёшь!
– Ты – единственный человек, с которым я всегда честна. Даже если я когда-то что-то тебе недоговаривала, то из благих побуждений. Перестань плакать.
– Ничего… Картины… Отцовские картины…
– Тише, тише. С ними всё будет в порядке. Возможно, Модест уже привёз их обратно. Какая ты красивая! Я не могу спокойно смотреть на тебя. Сердце тает, точно шоколад.
– Я не дам тебе прикоснуться к себе, – слабым голосом заявила Изабелла. – Получается, что со мной ты будешь изменять той женщине… Ни за что! Я не твоя любовница или игрушка!
– Конечно, нет, – коварно улыбнулась Ева. – Ты – что-то большее. Ты – единственная оставшаяся на земле богиня очарования, изящества, гармонии и вдохновения.
В следующее мгновение она сгребла Изабеллу в охапку.
– Плохо, что я не могу взять тебя на руки, как пушиночку.
Белла затихла. Истерика высосала из неё все силы. Она просто смотрела на Еву опьянёнными глазами, а та в ответ адресовывала ей свой лисий взгляд.
– Злишься на меня? Никак не можешь забыть наш последний разговор? – спросила Нева, хотя видела, что это не так. Белочка прижималась к ней, как к источнику кислорода, которым никак не могла насытиться. – Прости, я не хотела причинять тебе боль. Ты ничего не рушила. Наоборот, ты единственная, кто собирала меня по кусочкам, когда другие разбивали. Ты ведь скучала по мне?
– Ты совсем глупая? – последовал неожиданный встречный вопрос. – По-твоему, мне ничего не стоит выбросить из своей жизни несколько лет? Да, скучала, плакала, страдала.
Ева облизнула губы в предвкушении сладкого, а затем взглянула на возлюбленную так, словно оценила поле предстоящей битвы.
– Не нужно, правда, – пискнула Белочка.
– Ты всегда была такой. Признавалась в своих желаниях только когда начинала задыхаться и терять над собой контроль. Я в красках помню нашу первую ночь. Я раздевала тебя, а ты, испуганная и невинная, слабо сопротивлялась. Вот только в глазах была мольба: «Сделай. Я хочу этого, но не могу отпустить себя».
– Перестань, – Белла наивно понадеялась, что в полутьме не заметен алый румянец на её щеках. – Мне давно не пятнадцать.
– Только на вид. В душе ты та же добрая и нежная девочка.
Ева отдалась чувствам и потянулась к влажным губам дворянки. Поцелуй оказался острее, чем она предполагала. Белла потерялась в пространстве, глаза застелила пелена наслаждения. Избранница сомкнула пальцы на её талии, задышала очень горячо и учащённо, переместила губы на лебяжью шею и оставила на бледной коже багряный засос. Изабелла болезненно сжалась; это больше походило на попытку поставить на ней метку, клеймо.
– Невероятная малышка, – сказала Ева и наградила её лёгким шлепком по бедру. – Только ты так на меня реагируешь.
Волна дрожи пронеслась до самого низа плоского живота, к которому Ева вскоре прижалась щекой.
– От тебя пахнет страстью, вдохновением и сахарными леденцами, – произнесла она, обхватив изящные бёдра возлюбленной.
Изабелла сдавленно застонала. Что скрывать, Ева изучила её тело лучше, чем она сама; всегда знала, куда нужно поцеловать, чтобы за мгновение пробудить в ней природную чувственность. Было бы слишком наивно думать, что они смогут коснуться губ друг друга без потерь.
– Двери закрыты? – спросила Белла, когда возлюбленная стянула с неё платье.
Благо, сегодня она обошлась без корсетов и множественных ленточек и крючочков.
– Не стесняйся, – усмехнулась Ева, увидев, как Белочка пытается прикрыть грудь своими миниатюрными лапками.
Изабелла жадно сглотнула и убрала руки. Если ад существует, за многое её там будут на сковородке жарить; в том числе, за эту бесконечную слабость, которой она не в силах противостоять.
Нева ловко увлекла партнёршу на кровать. Кружево чужого белья буквально рассыпалось под её тонкими, но очень умелыми пальцами.
– Ты же знаешь, что я тебя очень люблю?
– Я знаю, – прошептала Белла, прежде чем откинуться на подушки. – Знаю…

***
– Константин Борисович, нам нужно поговорить.
Константин отложил пенсне и удивлённо взглянул на стоящего перед ним Кирилла.
– Сейчас шесть утра. Что тебе от меня понадобилось в такое время?
– Возможно, это очень нагло с моей стороны, но… Да не могу я больше наблюдать за этим! Сил нет! – в голосе Никольского послышались острые, пронзительно-честные интонации.
– Что случилось? – уточнил Оболенский.
– Вы видели, что происходит с Алёной? – Кирилл сел на диванчик напротив и вцепился пальцами в волосы. От паники у него болела голова.
За прошедшие две недели и без того стройная девушка похудела до неузнаваемости; буквально половина её ушла на глазах. Она прочно обосновалась в своей комнате, ни с кем не контактировала, а если выходила и видела кого-нибудь в коридоре, тотчас убегала обратно. Никольский несколько раз заходил к ней, приносил чай и фрукты. Алёна всегда лежала на кровати, смотря в стену. На вопросы она не отвечала и, судя по синякам под глазами, очень мало спала. Страх за девочку, которая не прожила на свете и шестнадцати лет, но уже вела себя так, будто внешний мир её абсолютно не интересовал, сковал Кирилла по рукам и ногам. А Константин Борисович, чёрт возьми, собирался выгнать её из усадьбы!
– Видел, – ответил господин. – Беда, да и только. Сама не своя девка! Бледная, глаза как у умалишённой, всю вчерашнюю ночь прорыдала.
– Да я сам слышал, когда вставал воды попить. Что делать-то будем?
– Что делать, что делать… Может, пройдёт это у неё? Молодые девки все дурные и впечатлительные.
– Ну, насчёт всех я не знаю, – отрицательно помотал головой Кирилл, – а вот Алёну хорошо изучил. Чудная она, Константин Борисович. Дарью Григорьевну в молодости напоминает. От неё чего угодно можно ожидать. Вдруг она вот так недельку порыдает, а потом руки на себя наложит? Или бухнется в ноги Вере Павловне и во всём сознается? Или удумает бежать к Модесту в сарафане и тапочках?
– Погоди, ты тоже знаешь?
– Нетрудно догадаться, – прислужник не стал говорит, что узнал об этой связи задолго до хозяина дома , который в последнее время не видел ничего дальше своего носа. – Не волнуйтесь, я никому не говорил.
– Вот это внучок мне наделал сраму! Вовек не отмоешься! Я ведь с ним разговаривал, предупреждал! И до появления Алёны просил: если собираешься гулять, то осторожно; так, чтобы ни я, ни Вера ни о чём не узнали. В глубине души я его понимаю. Он молод, ему хочется свободы. А тут ещё невеста такая попалась, что только и сидит дома целыми днями, как клуша. Историю в Москве, когда я его за руку увёл из какого-то притона, я ему в итоге простил. Но он пошёл дальше! Зажимать черномазую крестьянку в углах моего дома – это просто… У меня слов нет!
– Может, он её любит. Вы не допускали такую мысль? – осмелился спросить Никольский.
– И что ты мне предлагаешь? Дать благословение на их брак, чтобы надо мной потешалось всё светское общество? Выгнать беременную Веру на улицу? Боюсь, это тот случай, когда люди никак не могут быть вместе!
– Ваша Вера не так проста, как кажется. Арсений восхищается её образованностью и мудростью. Я согласен, этого ей не занимать. Но в остальном.. У меня от неё мурашки по коже бегают! Вы знаете, что она сделала с щенком, которого недавно принесла в усадьбу?
– Что? – насторожился Константин Борисович.
– Выбросила на улицу! Сказала, что он ей надоел, стал лишним, мешал жить. Конечно, ведь собака – это обязательства. Нужно рано вставать, гулять с ней, кормить, заботиться. У меня в детстве была дворняжка Феня, я знаю, о чём говорю. Но это живое существо! Друг, компаньон! Как можно просто взять щенка, выйти за пределы имения и вернуться без него? Да мало ли, что с ним может случиться на улице, он ведь совсем маленький! Возможно, я драматизирую, но, простите, не могу отделаться от мысли, что в милой на вид девушке живёт чудовище. Думаете, со своим ребёнком она будет обращаться лучше?
– Ох, – выдохнул Оболенский, не зная, какой реакции от него ожидает Кирилл. С одной стороны, вправду некрасивый поступок, а с другой – что, бедную девчушку поедом из-за щенка есть? – Я тоже не считаю Веру лучшей невестой для Модеста. Я видел рядом с ним кого-то поинтереснее. Но какая уже разница? Им нужно вместе воспитывать общего ребёнка.
– И что, ради ребёнка всю жизнь друг друга терпеть? – полез на рожон прислужник. – Только представьте, Константин Борисович: не месяц, не два, не год. А лет шестьдесят, если не больше! Я не женился на матери своего сына и ни разу об этом не пожалел. Мы с Леной тогда были такими молодыми и взбалмошными, что в два счёта свели бы друг друга с ума.
– Я не могу понять, на что ты меня подначиваешь? – начал кипятиться Константин. – Что тебе нужно? Чтобы я дальше терпел разврат в стенах своего дома? Не бывать этому! Модест не может сделать выбор между Верой и Алёной. У него в голове одна извилина, и та прямая. Поэтому выбор сделаю я – как человек, который всё ещё за него отвечает. А то слишком хорошо устроился! Султан Сулейман недоделанный!
– Что значит «всё ещё за него отвечает?» – слова собеседника пуще прежнего покоробили Никольского. – Он уже не мальчик, а юноша!
– Ах, ну если он такой самостоятельный, пусть слезает с моей шеи! А то сидит, свесив ножки, выжидает, когда я преставлюсь, а мои хоромы ему и его полюбовницам достанутся. А чего ты его защищаешь? Устроил тут борьбу за права Модеста! Тоже хочешь на улице оказаться? Как щенок?
– Я хочу одного: чтобы Вы не распоряжались чужими судьбами, – тут Кирилла задело по больному. Сколько можно поучать его, как гимназиста, и грозиться вышвыриванием из усадьбы? Ни дать ни взять – из райского сада выгоняют! – Если Вы прогоните Алёну, я сам уйду. А вместе с нами, можете быть уверены, уйдёт Модест Владиславович.
– Да я боюсь, что наш болван разобьёт сердце хорошей девушке!
– Сейчас Вы разбиваете ей сердце. Я никогда прежде не видел людей в таком состоянии! Даже Дарья Григорьевна после разлуки с мужем выглядела лучше. Она хотя бы ела и была похожа на человека. Потому что у неё были дети и надежда. А у Алёны нет никого, кроме Вашего внука. Бедная, покинутая всеми, трудолюбивая сиротка. Пусть хоть одна отрада у неё в жизни останется! Неужели она не заслужила?
– А я, по-твоему, заслужил этот позор на свою полуседую голову?
– Да какой позор?! Речь идёт о чувствах! Ладно, Алёна ещё здесь, и мы её видим. Но отправлять её в другое имение просто страшно!
– В том имении живёт замечательный молодой человек: неглупый, опрятный, добрый, работящий. Как говорится, клин клином вышибают. Глядишь, рядом с ним она забудет Модеста.
– Из своего опыта могу сказать, что только в книгах выданные насильно замуж девушки в итоге влюбляются в своих супругов, рожают им детей и проживают всю жизнь в радости. В жизни всё гораздо печальнее: бедняжки либо до старости маются, либо сходят с ума и накладывают на себя руки. Я очень прошу, хотя бы сейчас не трогайте Алёну. Давайте лучше пригласим для неё доктора. Я могу встать на колени!
– Не нужно. Ох, допляшемся мы с тобой, Кирилл! Такого горя с этими молодыми балбесами хлебнём! Ладно, – наконец махнул рукой Константин Борисович. – Пусть живёт. Правда, куда её в таком состоянии отправлять? Если улучшений не будет, я напишу Модесту и попрошу его вернуться.

***
Ева уже двадцать минут наблюдала за Модестом, который метался из угла в угол, пытаясь что-то отыскать. Юношу мучило похмелье; его руки ходили ходуном, взгляд с мутного менялся на заострённый до болезненного предела.
Ева уже несколько дней не прикасалась к алкоголю, но сейчас отлично понимала приятеля. Минувшая ночь высосала из неё все силы. Проснувшись, она не долго могла понять, что происходит. Где она? В каком городе? На какой планете? Сейчас ранее утро? Или поздняя ночь? Воистину, близость с белокурой красавицей действовала на неё сильнее вина и конопляного чая.
– Я нашёл! – завопил Модест, достав из-под кровати коробочку средних размеров. – Хочу показать, что я купил для дамы своего сердца, – он наглейшим образом потряс подругу за плечо. – А ты скажешь, понравится ей или нет.
– Модест, чёрт возьми, – простонала Ева, сделав глоток крепкого кофе. – Ты неисправим! Мы полгода не виделись, а у тебя на уме по-прежнему девушки и подарки.
Но это было показное ворчание. Глаза девушки сияли, говоря о большом счастье. Она готова была любить весь мир и даже этого оболтуса, по которому тоже успела соскучиться.
– Можно подумать, у тебя на уме что-то другое. Вот, смотри.
Модест открыл коробочку, и Ева увидела нехилый запас женского кружевного нательного белья разных расцветок.
– И что? Ты хотел, чтобы я посмотрела на бельё?
– Это не просто бельё! Неужели ты сама не понимаешь?!
– Что я должна понимать? – засмеялась девушка. – Не просто бельё? А какое оно, волшебное? А если серьёзно, то красивый, но странный подарок. Мне кажется, Вере бы больше понравилось платье или украшение с её любимым крупным жемчугом.
– А при чём тут Вера? – беззаботно пожал плечами Модест.
– Как? Ты разве не для неё это купил?
– Нет, конечно же.
– Как много я пропустила! У тебя появилась постоянная любовница?
– Я бы не хотел, чтобы её так называли, – немного подумав, пояснил юный дворянин. – Слово «любовница» звучит очень порочно. А эта девушка – единственная, с кем я отдыхаю не только телом, но и душой. Мы знакомы меньше года, но я чувствую, что именно она – моя путеводная звезда: красивая, неповторимая, добрая, ласковая.
– О-го-го! – Ева захлопала в ладоши, кольца на её пальцах зазвенели, как ярмарочные колокольчики. – Ты думаешь, что встретил свою вторую половинку?
– Наверное, – кивнул Модест. – Украшения я ей тоже покупаю, но она опасается их носить, потому что она… Прислужница моего дедушки.
– Крестьянка, что ли? – Ева быстро захлопала ресницами.
– Да, простолюдинка Алёнушка. И за нашу связь все готовы сжить нас со свету.
– Я даже не знаю, что ответить. В голове слишком много вопросов. А что сказала Белочка?
– Сказала, что мы вряд ли сможем быть интересны друг другу на протяжении длительного времени; разные уровни жизни, интересы и привычки. Да я и сам это понимаю. Она ничего не знает, пишет с ошибками…
– Хорошо, хоть вообще писать умеет, – поддела Ева. – С одной стороны, да, это всё неправильно. А с другой, у тебя ведь было много подружек, но только Алёна зацепила тебя столь сильно, что ты заговорил о женитьбе.
– Я понял, что хочу жениться на ней по дороге в Москву. Общие интересы, темы для разговоров… Какая разница! У вас с Белкой очень много общих интересов? Разве что шоколадные конфеты и искусство. А в остальным вы совершенно разные люди.
– Да, и ты меня частенько этим попрекал. Забыл? Мол, я никогда не была её достойна.
– Я ведь уже просил прощения!
– Ладно, просто к слову пришлось. Но как же Вера? Ведь у вас будет ребёнок.
– От ребёнка я не отказываюсь, – с тяжёлым сердцем пояснил юноша. – Хотя без него всё было бы гораздо проще! Но жить с Верой не собираюсь. Она и сама не против уйти.
– Сложно всё, Модест, – почти философски заметила Нева. – Владислав Константинович бы это не одобрил. Он всегда в первую очередь заботился о благополучии детей. Но если так получилось, что поделать? Борись за свою любовь.
– Плохо, что я не такой сильный и смелый, как отец, – грустно вздохнул собеседник.
– Я тоже не такая. Но за любовь бороться умею.
Разговор был прерван скрипом входных дверей. Прежде чем беседующие успели переглянуться, на пороге столовой появился Дмитрий Сергеевич.
– Доброе утро, – поздоровался он. – Я привёз картины Владислава Константиновича.
– Ты что, не забрал их? – прошипела Ева, взглянув на Модеста.
– Нет, я был слишком пьян. И вообще, почему я должен этим заниматься? Я ведь не организатор мероприятия, – ответил уличённый юнец.
– Вопиющая безалаберность! – покачал головой жандарм. – Изабелла ещё спит? Передайте ей, что я прошу прощения за то, что пришёл на выставку слишком поздно, и мы не увиделись. У меня были дела на службе. И повесьте картины на место, ей будет приятно.
– А я смотрю, Вы сюда зачастили, – ревниво поджала губы Ева.
– Вы достаточно наговорили мне во время нашей последней встречи, – подобострастно ответил Ильин. Он едва стоял на ногах от усталости и меньше всего хотел спорить с этой взбалмошной дамочкой. – Можете быть спокойны, мы с Изабеллой просто дружим.
– Я спокойна. И Вы тоже можете выдохнуть: в Вашей поддержке отныне никто не нуждается. Об Изабелле и без Вас будет кому позаботиться.
– С таким отношением к людям Вы далеко пойдёте, – нервно засмеялся Дмитрий. – Может, Белла сама решит, с кем ей общаться?
– Она уже выбрала меня, – Ева откинулась на спинку стула, на котором восседала, словно на троне. – И всегда будет выбирать меня.
– Да я ни на что и не претендовал. Я не достоин Беллы.
– Хорошо, что Вы сами это понимаете.
– Собственно, как и Вы.
Модест усмехнулся в кулак. Как же здесь весело!
– Но отношения с Вами тянут её вниз. Это неоспоримый факт, – напоследок изрёк жандарм.
– Ой, что Вы говорите! – съехидничала Ева, но гость этого не услышал.
На непродолжительное время в столовой вновь воцарилась тишина, которую прервала Ева:
– Раскатал губу! Пусть закатает обратно!
– Да успокойся, – попытался обнадёжить подругу Модест. – Он взрослый, серьёзный, исполнительный мужчина. Зачем ему наша Белка?
– Она очень красивая. И нужна многим.
– Мне кажется, в последнее время она стала выглядеть гораздо хуже. Потому что, как и многие в нашей семье, страдает от истощения и постоянного недосыпа. Ей бы съездить куда-нибудь, отдохнуть. Но разве она согласится? Для неё не существует жизни за пределами усадьбы.
В этот момент в столовую вошла Белла. Как и отец, она умела подкрадываться почти бесшумно. Ева пригладила волосы и мысленно укорила себя за то, что не проснулась на пару часов раньше. Уж сегодня-то могла бы предстать перед своей музой во всей красе!
– Где картины? – спросила Белочка.
– В коридоре, ты разве не заметила? – ответил брат. – Дмитрий Сергеевич заходил. Попросил прощения за то, что пришёл на выставку поздно и не застал тебя.
– Хорошо, – облегчённо выдохнула Белла. – Я уж подумала, с ним что-то случилось.
Она старалась не встречаться глазами с Евой: было стыдно, щёки жгло как при обморожении. Но если подумать… Кого винить? Она сама впустила её в свой дом, сама обняла, сама разделась. К чему теперь строить из себя жертву?
– Тебе сделать кофе? – спросила Ева.
– Я не хочу кофе. Я хочу есть, – бросила Изабелла. Голод был зверским, ибо она не притрагивалась к еде со вчерашнего полудня. – Что у нас с продуктами? Модест, не хочешь сходить в центр и чего-нибудь купить?
– Не наглей, сестрёнка. Я в гости приехал, – последовал ответ.
– Не ссорьтесь, я схожу, – предложила Ева, в глубине души надеясь, что возлюбленная попросит её остаться.
Междусобойчик был прерван появлением Калерии. Увидев Еву, девочка отшатнулась, но уже через минуту её личико озарила улыбка.
– А кто тут у нас проснулся? – нараспев спросила певица. – Иди ко мне, зайка.
Белла ревностно вздохнула, когда Лерочка побежала к Еве. Вот так всегда! Растишь, из кожи вон лезешь, а тебя променивают бог знает на кого!
– Выросла. И волосы немножко потемнели. Красавица, на родителей похожа, – щебетала Нева, гладя малышку по голове. – А глаза – прямо как у Белочки!
И когда присутствующие думали, что на сегодня с гостями и сюрпризами покончено, в усадьбу вбежала Анюта. Её появлению предшествовали насвистывание песенки и звон бьющихся друг о друга браслетов. На ней были чулки, остроносые туфли и платье с вышивкой. Девочка замерла в дверном проёме столовой. Сначала она хотела поздороваться с мамой и Беллой, но увидела Модеста и ненадолго онемела. Благо, юноша первым проявил инициативу:
– О, здравствуй, Анютка, давно не виделись. Как поживаешь?
– Здравствуй, – завороженно кивнула девочка.
– Ну что, обнимемся?
– Здравствуй-здравствуй, друг мой ясный, – недружелюбно поздоровалась Ева. – Ты зачем так вырядилась? И вообще, я тебя просила никуда не выходить и ждать меня!
– Мне с твоими друзьями скучно, – покривилась Аня и обняла Модеста. Ох, вовек бы с ним не расставаться! – Модест, я рада, что ты здесь. Белла, тебя тоже рада видеть. Я бы вчера пришла, но мама не позволила.
– Это мама зря, – Изабелла укоризненно взглянула на свою возлюбленную. – Тебе бы тоже было интересно послушать о картинах моего отца. Ладно, надеюсь, это не последняя выставка.
На душе у Белочки скребли кошки, напоминая, что вечер прошёл не совсем так, как она планировала. Да и с Евой не следовало бы возобновлять отношения. Но ведь это её семья, в которой все друг другу рады. Калерия, вон, ни на шаг от Евы не отходила…
– Евочка, я хочу с тобой поговорить, – выпалила Белла. – А за продуктами можно потом сходить.
– Раз такое дело, я сам схожу, – вдруг проявил инициативу Модест. – И девочек с собой возьму.
Аня чуть не захлопала в ладоши от счастья. Она и представить не могла, что пойдёт на прогулку с Модестом – с таким взрослым, красивым, статным, высоким, умным! У неё даже в груди потеплело и дыхание спёрло.
– Я хочу печенье, – сказала Калерия.
– Будет тебе печенье. И мороженое.
Столовая опустела в одно мгновение, воцарившаяся тишина одним махом ударила в виски обеим девушкам. Изабелла взглянула на Еву, на губах которой играла обезоруживающая улыбка.
– Ты сменила причёску? Тебе очень идёт. Настоящая лисица, рыжеволосая искусительница!
– Да. Мне захотелось чего-то нового. Я покрасила волосы, выкинула свои старые платья и потратила три месяца на отбеливание зубов кислотами. Мне кажется, я теперь выгляжу моложе. Прости, что сорвала твой вечер. Я не думала, что меня узнают.
– Ты ничего не сорвала, – отмахнулась Изабелла. – Всё прошло нормально. Не совсем так, как мне хотелось, но очень сносно.
– Я видела твои новые картины. Они великолепны! Особенно та, с девушкой в зелёном платьице на фоне деревьев.
– Это фея природы, – улыбнулась художница. – Меня вдохновило на её написание одно из старых полотен отца. Ладно, тебе, наверное, не очень интересно…
– Нет, мне интересно, – не согласилась Ева. – Расскажи ещё что-нибудь. Как ты жила, чем занималась. Я соскучилась по тебе. По твоим глазам, рукам, губам, коже, дыханию. Знаю, что ты осуждаешь меня, но…
– Давно не осуждаю, – Белочка почувствовала, как в уголках её глаз снова начали собираться слёзы. – Я тебя простила. За всё.
– Простила, но… Ты меня не любишь?
– Почему ты так решила?
– Я призналась тебе ночью. А ты – нет, – Ева почувствовала, что и у неё начинает щипать в глазах.
– Я… – Белла обхватила свои плечи руками, сжалась, всхлипнула. – Мне неловко об этом говорить. Но я всегда буду тебя любить. Всю жизнь.
Ева двинулась к ней и сжала в объятиях. В горле встал ком, волнение едва не разорвало грудь, в кончиках пальцев отозвалось покалывание.
– Каждый раз одно и то же, – улыбнулась Изабелла. – Мы вновь встречаемся спустя длительное время и обе плачем.

***
«Модест, возвращайся как можно скорее, Алёне без тебя очень плохо».

Именно такое письмо пришло юноше очередным июньским утром. Он находился в Москве уже около трёх недель; вёл разгульный образ жизни, подолгу засиживался в ресторанах и кабаках, возвращался домой под утро, не упускал возможности сыграть в карты и однажды проиграл один из своих серебряных браслетов.
Возле него частенько собирались шумные компании и вращались влюблённые барышни. Модест не единожды сталкивался с осуждающими взглядами Беллы, Евы и даже Тимофея, но у него на всё был заранее готов ответ: «Я ничего такого не делаю». Со своими подружками он не спал: во-первых, не пропил остатки совести, а во-вторых, было негде, ведь распроклятая Белочка и слышать ничего не хотела о промискуитете в стенах родительского дома. А поцелуи и объятия за измену Модест никогда не считал.
– Ну, поцеловался я с той темноволосой дамочкой, и что? – рассуждал он в разговоре с Евой. – Кому-то от этого плохо сделалось? Ни о каких чувствах речи, конечно, не идёт. Я люблю только Алёну. Но как маленькое приключение и встряска – почему нет? Тем более, об этом не узнают ни сама Алёна, ни Вера, ни дедушка.
Вера написала несостоявшемуся мужу два раза. Спросила о его делах, здоровье сестёр и московской погоде, но было заметно, что интересовало её это как рыбку – зонтик. А вот Алёнушка не написала ни разу: побоялась себя выдать. Как оказалось, даже это не спасло, дедушка обо всём догадался. Иначе зачем ему было отправлять такое письмо? Без «просто друга» не могло быть «очень плохо». Так говорят, когда имеют в виду что-то большее.
Модест ещё раз мазнул взглядом по написанной размашистым почерком строчке, и страх обжёг его сердце. Что значит «очень?» Как дедушка это оценил? Что вообще произошло?
Что-то болезненное и ядовитое вонзилось в душу, и юноша раскаялся во всём: в порочных поцелуях, в карточных партиях, в опустошённых бутылках вина и особенно – в гнусных словах в адрес покойного отца на выставке. Ему не хотелось уезжать, тем более, кто знал, когда он сможет вернуться снова? Но мысли об Алёне заставили его сорваться с места, упаковать вещи и уже через час послать за ямщиком.

***
– Дедушка, я приехал! – голос Модеста эхом прокатился по возмутительно-роскошному коридору, от золотых оттенков и чистоты которого резало глаза.
Несколько минут никто не отзывался, потом из гостиной вышел Константин Борисович. В руках у него был увесистый том энциклопедии.
– Я очень рад, – произнёс он с нескрываемым сарказмом. – И, как обычно, пьяный?
– Ой, не начинайте, – простонал внук. – Всего пятьдесят грамм выпил, чтобы взбодриться. Но меня ещё больше развезло. Мне в баню нужно.
– Иди в баню со своей баней! – скаламбурил Константин, подойдя к воспитаннику, который тотчас повис на его плече. – Ванну примешь и достаточно. Десять утра, а ты на ногах не стоишь! Вот взять бы эту толстенную книгу, да как дать тебе по лбу!
– Чего это вдруг? – Модест обнял дедушку и осознал, как сильно по нему соскучился.
– Да ничего! Ты уже не маленький мальчик, но в голове одна извилина, и та прямая!
– Две извилины.
– Поговори мне ещё, олух царя небесного!
– Дедушка, Я Вас так люблю! После смерти родителей, Вы для меня – самый родной человек.
– Прекрасно! И чтобы я услышал эти слова, тебе нужно было напиться до свинского состояния! – усмехнулся Константин Борисович.
В нём снова устроили борьбу злость на воспитанника и на его нездоровый образ жизни и трепетная любовь. Что поделать, если внук уродился именно таким? Были ли у него шансы стать лучше, с такой дурной наследственностью и отсутствием дисциплины? Несмотря ни на что, этот балбес – его родная кровь. Сын его бедного Владислава.
– Я приказывал тебе не прикасаться к Алёне? А ну-ка, в глаза мне смотри! – отчеканил старший Оболенский, но уже не так строго.
– Я к ней не прикасался.
– Да неужели? А что ты с ней делал?
– А Вам лучше не знать, иначе тоже захочется.
– Вот что ты за человек?
– Такой вот человек, – Модест развязно улыбнулся, а Константин горестно вздохнул. Вера постоянно плакала, про Алёну и говорить нечего, в гроб краше кладут, непонятно в чём душа держалась. А виновник всех бед, покоритель женских сердец, хоть сейчас готов был пуститься в пляс! – Я Вам привёз подарок… Печенье. Правда, я на него сел… Ну, совсем чуть-чуть. Сёстры передавали Вам большой привет. Белла сказала, что ждёт в гости. А что с Алёной-то? Или выдумали всё, чтобы заставить меня поскорее приехать?
– Захворала девочка. Как сказали бы раньше, любовная горячка или помешательство. Из комнаты почти не выходит, ни с кем не разговаривает, ест очень мало. Если рыдать принимается – хоть святых вон выноси! И за несколько часов не успокоишь! Я уже не знал, к кому бежать. Доктора позвал, он тоже руками развёл: ничем, мол, не могу помочь, впустите в комнату свежий воздух и развлеките её чем-нибудь. Вера, видя всё это, заподозрила неладное. Скорее всего, тебя будет ждать очень неприятный разговор. Но перед тем, как от тебя полетят клочки по закоулочкам, всё-таки зайди к Алёне. Не губить же девку!
– Любит она меня, – то ли жалостливо, то ли самодовольно протянул Альберт-Иоанн-Модест. – Ох, как любит! Наверное, так же моя мама любила отца.
– Вот этого я и боюсь! – отплюнулся Константин Борисович. – И где они сейчас оба со своей огромной любовью? В могилах!
– Понимаете, – щёки парня запылали, словно зарницы, губы растянулись в улыбке, опьянённые глаза заблестели пуще прежнего. – Это сложно объяснить. Такое новое и очень сладкое чувство. Ты – чей-то смысл жизни…
– Какое ребячество! Всё, уйди с моих глаз.

***
Модест – человек, в котором уникально всё: от белоснежных, будто выкрашенных ассирийской смесью волос и инквизиторской ухмылки до имени, при произношении которого приходится раскатывать гласные на языке, словно самые сладкие в мире леденцы. Его поведение и манеры вызывают боль в дыхательных путях и тяжесть в солнечном сплетении.
Он везде. Его апостольское лицо отражается в каждом зеркале этой не в меру роскошной усадьбы, в каждой позолоченной рамке картины, в каждой фарфоровой статуэтке. В коридоре самый громкий звук – смех единственноговосхитительноговозмутительного Модеста… Модестушки… Модесточки… Альберта… Алика… Альбеши… Он ни на минуту не выходил из её снов и мыслей.
Но почему же его тогда так мало? Несмотря ни на что. Мало, как засушенных трав для очередного отвара. Мало, как сахара в чае. Мало, как воздуха перед грозой. Мало, как нищему денег. Мало, как смертельно-больному прожитых лет. Мало, как цветов в палитре.
– Алёна, ты меня слышишь?
Девушка открыла глаза и сжалась, будто ожидая удара, что было странно, ведь здесь на неё никогда не поднимали руку. Наверное, дали о себе знать детские воспоминания. Когда-то её семья принадлежала властным и жестоким людям, которые будили её, десятилетнюю девочку, грубо хватая за руку и сдёргивая с постели.
– Это я, – раздался до боли знакомый голос. – Я приехал. К тебе приехал.
Алёна бросила взгляд на настенные часы – одиннадцать утра. В комнате было прохладно, а за окном птицы щебетали так громко, что звенело в голове. Пахло зеленью, черёмухой, а ещё зубным порошком и мылом.
– Ну и чего ты расклеилась? – спросил сидящий на краю кровати юноша.
Было видно, что он устал с дороги, а от горячей ванны его окончательно разморило. Алёна потёрла глаза, словно не до конца поверив собственному счастью, а потом уголки её губ раздвинулись в улыбке.
– Прости, что без цветов. Я сам как фикус. А ещё я чертовски пьян. Не знаю, как так вышло.
Со страхом и болью в сердце Модест отметил, что Алёнушка впрямь изменилась. Под её глазами появились круги, щёки ввалились, как у жертвы голодомора, волосы ниспадали на гибкую спину с точёными лопатками безжизненной паклей. И самое ужасное, что в этом был виноват он.
Ему захотелось взять её на море, чтобы она перестала болеть и увидела что-то, кроме кастрюлей, тазов и поварёшек; чтобы вдохнула чистейшего воздуха и подставила личико солнышку. Они бы играли в прятки, и он бы поддавался, а на закате уговорил бы её искупаться. Алёнушка заботилась обо всех, но кто позаботится о ней?
– Дедушка предупредил, что ты почти не разговариваешь, – продолжил Модест. – Но, может, со мной поговоришь? Я у тебя немного дурачок, – по его лицу тонкой нитью протянулась улыбка. – Я не привёз тебе цветы, но привёз целую коробку нательного белья.
– Константин Борисович обо всём знает, – голос Алёны прозвучал очень глухо. Словно она находилась в могиле, а Модест стоял на краю. – Мне этого греха никогда не замолить, он навечно лёг на душу. Мои дни в усадьбе сочтены, а вдали от тебя я долго не протяну.
– Нет, – радость оттого, что девушка заговорила, буквально затопила душу и сознание юноши. – Тебя никто не выгонит. Я ведь уже здесь. Ты веришь мне? – он взял её ладони и поднёс к своим губам. – Я целую тебе руки, потому что ты – прекрасная грешница; с кристально-чистыми намерениями и помыслами.
– Да ты что, не нужно, – девушка скукожилась и нехотя отстранилась. Её руки были слишком неухожены для него – аристократичного, одетого с иголочки, жеманного, с чувственными губами и ясными глазами.
– Разве тебе не нравится? – спросил Модест, проведя по своей щеке её запястьем. – Или, может, ты обижена за то, что я тебе не писал? Я хотел, но побоялся, что письмо попадёт в чужие руки.
– Ты меня смущаешь, – пролепетала Алёна.
– Перестань. Я видел тебя в прекрасном обнажённом виде, я утирал твои слёзы, я слышал, как ты ругаешься. Меня можно не стесняться.
– Ты приехал, и ко мне словно жизнь вернулась, – его тон ненадолго вывел её из чувства собственной уязвимости. – Если бы не ты, я бы погибла от тоски. Я – твоя. Поэтому можешь делать со мной всё, что захочешь.
– И когда захочу, – машинально закончил Модест.
– Да… И когда захочешь.

***
Сын Веры и Модеста появился на свет в начале июля, немного раньше положенного срока. В этот день с утра разыгралась сильная гроза: по раскалённой от солнца дороге барабанили крупные капли дождя, исполосованная колёсами повозок и лошадиными копытами земля едва могла впитать желанную влагу, небо закрывали клубы облаков, вдалеке слышался гром и сверкала молния, нагоняя на горожан страх.
Вера чувствовала себя неважно уже несколько дней кряду. С того самого момента, как наткнулась на кухне на беззастенчиво целующихся Модеста и Алёну. Они её не заметили, а она не стала устраивать скандал. У неё с несостоявшимся мужем давно были «не те» отношения, она мечтала уйти от него, но всё равно что-то колючее вонзилось в сердце. Он выглядел таким счастливым и нежным… Да здравствуют ревность и новый удар по самооценке!
Вера была в ловушке; тонула в словах, которые никогда не озвучит, и в мыслях, которые разрывали сознание. Оставаться в усадьбе нельзя, это было очевидно. Но куда идти? Что делать? За кого ухватиться? Вечером того же дня она пригласила в гости Арсения, но и он не сказал ничего нового. Извечное «уезжайте учиться, возьмите судьбу в свои руки. Кому нужна эта праздная, бесцельная, грязная жизнь?»
Сегодня Модест с утра куда-то ушёл, Алёна не попадалась на глаза молодой барыне, всё ещё считая себя греховодницей, для которой в аду подготовлен отдельный котёл, а сама Вера металась из угла в угол, хватаясь за голову и всхлипывая:
– Если бы не беременность… Если бы не беременность… Я бы нашла выход!
Канарейка прыгала в клетке, словно чувствуя настроение хозяйки. Щенка Вера отнесла на улицу, хотя перед этим купила ему несколько мисок, подушечку и назвала Амуром. Она просто поняла, что не выдержит. Ей никто не помогал, да она и не просила, но вставать в семь утра и слушать ежедневный скулёж беременной девушке было слишком тяжело.
Кое-как собравшись с мыслями, Абрамцева села за письменный стол и принялась писать письмо сестре – единственной родственнице, что поддерживала с ней связь. В ранних письмах она жаловалась Кате на Модеста, но та отвечала, что все мужчины не без недостатков и нужно терпеть, если решилась создать семью.

«Здравствуй, Катя. Тебе снова пишет твоя младшая сестра. Мне очень плохо, и я больше не могу молчать. С Модестом всегда было непросто жить, но раньше он всё же проявлял ко мне внимание, дарил подарки, заботился. Сейчас же он стал совершенно равнодушным. У него роман с другой; я давно об этом подозревала, а недавно увидела, как они целовались.
Константин Борисович вроде занимает мою сторону, но не делает ничего, чтобы помочь. Я его понимаю, от него тут мало что зависит. Если он запретит внуку встречаться с той бесстыжей девкой, Модест просто уйдёт из имения.
Катя, умоляю, дай мне хоть какой-нибудь совет! Поговори с родителями, вдруг они уже изменили своё решение и готовы принять меня обратно? Я обещаю быть хорошей и ни во что не вмешиваться».

Не дописав, девушка согнулась от резкой боли и со страхом посмотрела на свой живот, который в последние дни как бы «опустился». Константин Борисович сказал, что это из-за того, что малыш поменял положение. Он так же говорил, что, почувствовав приближение схваток, ни в коем случае нельзя кричать и бояться; лучше принять удобное положение тела и глубоко дышать.
Но в самый ответственный момент все наставления вылетели из головы будущей мамы. Вера вцепилась в край стола и стиснула зубы. Она думала, это произойдёт на пару недель позже. А может, она сама справится? Её мама тоже рожала дома и без доктора: на улице в тот день была жуткая метель, и он не сумел приехать вовремя. И ничего, жива и здорова. Дочка вон какая вымахала!
Но уже через десять минут, ощутив новый прилив боли в области поясницы, Вера не выдержала и крикнула:
– Константин Борисович! Кирилл! Кто-нибудь! Пожалуйста!
На зов прибежал лакей Степан, который затем позвал господина. Вера к тому времени уже перебралась на кровать.
– Вера! – воскликнул вбежавший в комнату Константин. – Неужели началось? Как мы недоглядели? Это, наверное, из-за того, что ты много волновалась. Ничего, Модест вернётся, я ему чем-нибудь тяжёлым в лоб дам, не сомневайся. Кирилл! Иван! Кто-нибудь, пошлите за доктором! Немедленно!
Алёна в этот момент находилась в коридоре. Когда она поняла, что через несколько часов на свет появится ребёнок Веры Павловны и того, кого она любила больше жизни, у неё внутри словно вырос колючий терновник, по которому потекли чёрные капли смолы. Она думала, что время ещё есть. Все эти восемь с половиной месяцев… Подумаешь, ребёнок! Когда он ещё родится! Но дни утекали сквозь пальцы. Проведённые с Модестом недели казались ей минутами.
А теперь он – молодой отец. Что же будет с ней, безнадёжно влюблённой? Без ребёнка всё было бы намного проще. Но Алёна всё же побежала в свою комнату, прижала к груди икону Божьей матери и стала молиться, чтобы всё прошло благополучно.
– Вера, смотри на меня, – просил Константин Борисович плачущую будущую маму. – Дыши глубже! Приподнимись, тебе неудобно!
– Почему же так больно… – простонала бедняжка, схватившись за живот.
– А ты как думала? Жизнь новому человеку даёшь!
– И Модеста рядом нет…
– Да и на кой чёрт он нужен? От этих мужей и женихов толку ни на грош, только и умеют, что молиться в соседних комнатах.
– Я не смогу… Я умру.
– Прекрати! Сейчас доктор приедет. Всё будет хорошо. Все рожают и ты родишь.

***
Модест вернулся в имение вечером. Тучи рассеялись, дышалось свежо, к ботинкам пристала грязь. Юноша встретился со старыми приятелями из гимназии, выпил полбутылки спиртовой настойки, проиграл в карты одну сотню рублей и чуть не свалился в траву около забора. Но вид у него был счастливый и беззаботный. Ведь сейчас с него снимет пальто та, кто называет его богом, попутно осыпая его щёки и шею поцелуями, потом он примет горячую ванную, выпьет ароматный чай с мятой и уснёт сном младенца.
– Хорошо! – выкрикнул Модест и вошёл в усадьбу.
Его встретила Алёна, однако с первого взгляда стало понятно, что с ней что-то не так. Девушка не бросилась его обнимать, её глаза не засияли от восторга, а губы не растянулись в улыбке. Она лишь кивнула и протянула руки, чтобы помочь избраннику снять пальто, но Модест помотал головой:
– Не нужно, я сам. Что-то случилось?
– Случилось, – Алёнушка улыбнулась грустно, но нежно. – Ты сам должен увидеть.
– Алён, мне не до загадок.
– А можно узнать, где ты был? – голосок девушки заметно задрожал.
– А что?
– Ничего, просто… Мы встречаемся лишь ночами. Твои дни принадлежат кому-то ещё?
– Моя красавица ревнует, – улыбнулся Модест. – За этим очень сладко наблюдать.
– Я не… – начала Алёна, но тут же горестно вздохнула. – Пожалуйста, пообещай, что если в твоей жизни появится другая девушка, я узнаю об этом первой.
– Успокойся, – Модест двумя пальцами поддел её подбородок, и их глаза встретились. – Я гулял с друзьями из гимназии.
– Но ты всё-таки пообещай, – повторила крестьянка, едва не топнув ножкой.
– Обещаю, моя маленькая, – юноша обнял её, и на душе у него стало очень спокойно.
Но, к сожалению, ненадолго. По коридору раздались знакомые гулкие шаги, и Алёнушка отскочила от своего сероглазого искусителя, словно быстрая лань.
– Явился! – провозгласил вышедший из полутьмы Константин Борисович. – И где, скажи на милость, ты был?
– Встречался с друзьями, – издевательски-дежурным тоном ответил внук.
Алёна поспешила скрыться с глаз господина. Она понимала, что до сих пор жила здесь только из-за его доброты. Но это было лишь оттягиванием неизбежного. Сейчас у Модеста прибавится забот, не останется времени на тайные встречи, и Константин Борисович воплотит в жизнь своё давнее желание выгнать её ко всем чертям.
– Со мной столько забавных случаев произошло, – принялся рассказывать Модест, едва возлюбленная убежала в свою комнату.
– Последние деньки ты гулял, – отозвался дедушка.
– Почему?
– А потому, что ты сегодня отцом стал. Поздравляю!
– Чего? – пробормотал Альберт.
– Не веди себя как осёл. У тебя сын родился.
– Аааа… Да-да… Вера родила?
Новоиспечённый родитель на ватных ногах прошёл в гостиную и опустился на диван. Даже самому себе он не мог бы сказать, что чувствовал в данный момент. Радость? Волнение? Тревогу? Мысли не складывались в единую картину; были похожи на чистый лист, на который брызнули несколькими видами красок, чтобы затем сказать: «Всё, дальше сам разбирайся, расчищай».
Как он теперь будет жить? Что делать с нелюбимой Верой? Как встречаться с любимой Алёной? Что говорить дедушке?
– Что ты расселся? – голос Константина прогремел как гром среди ясного неба. – Возьми деньги, купи Вере цветы. Не поднимешься же ты в спальню с пустыми руками! Настрадалась, бедная. И мальчик такой слабенький, хоть бы всё обошлось.
– Можно я сначала посмотрю на сына, а потом схожу за цветами?
– Так не терпится? Ладно, понимаю. Кирилла за букетом пошлю. А ещё я по такому случаю я разрешаю тебе открыть пару бутылочек вина. Праздничный пирог уже на столе.
– Да, не терпится, – машинально ответил Модест, хотя на самом деле ему просто не хотелось снова выходить на улицу и пачкать ботинки.

***
Константин Борисович нашёл Кирилла в одной из дальних комнат: молодой мужчина рыдал навзрыд, смотря в окно, и это выглядело до того сюрреалистично, непозволительно и больно, что господин только открыл рот, как рыба на суше.
– Не смот-ри-те, – пробормотал Кирилл в промежутках между всхлипами.
– Что с тобой? – спросил Константин, вновь обретя способность говорить.
– Всё нор-маль-но… – Никольский высморкался в рукав рубашки.
– Да где же нормально? Я тебя ни разу в таком состоянии не видел.
Прислужник обернулся через плечо. Его глаза покраснели и опухли, подбородок мелко дрожал.
– Почему она умерла? – казалось, он хотел задать другой вопрос, но не смог этого сделать из-за недостатка букв в алфавите. – Это несправедливо. Так не должно быть!
Константин сразу понял, кого друг имел в виду. Он захотел сказать что-то ободряющее, но слова было очень трудно подобрать, потому что Кирилл был прав. Стенания безответно влюблённого «светского тунеядца» – не на пустом месте. И после смерти Дарьи у него всё как-то не складывалось.
– Кирилл, Дарьи нет уже очень давно. Нам нужно это принять и двигаться дальше.
– А я что, не пытаюсь? Только где силы-то взять? Я ведь видел новорождённого Модеста! Я держал его на руках! Говорил, что он похож на Беллу, – Кирилл размашисто провёл ладонью по волосам и снова всхлипнул. – А сейчас… У него родился сын. Куда ушло время? Почему жизнь такая горькая? Ведь это внук Дарьи Григорьевны, а она его не увидела! Никогда не увидит!

Дарья – разъедающая кислота в колбе. Дарья – пожар. Дарья – молния. Дарья – лихорадка. Дарья – танцевальная чума шестнадцатого века. Дарья – мировая катастрофа. Дарья – лёгкий морской бриз. Дарья – пластырь на кровоточащей ране. Дарья – живой источник. Дарья – луна, звёзды и космос. Дарья сметёт всё с земного шара, потому что ей больно. Потому что она который день плачет навзрыд. А потом устранит последствия срыва и снова будет улыбаться. Потому что она вся соткана из противоречий. Потому что не имеет золотой середины. Просто потому что Дарья Оболенская. Единственная в своём роде.

– Она всё видит, – Константину Борисовичу стало по-настоящему жаль старого друга. – Смерть – это не конец. Даша была очень чутким и добрым человеком. Она бы не хотела, чтобы мы плакали, – до смешного заезженная фраза, но Даша вправду бы этого не хотела.
– Простите, Константин Борисович, но я сегодня напьюсь. Мне так больно, что я жалею, что не бросился с обрыва сразу после её отъезда. Ну что мне без неё?! Только маяться и остаётся!
– Да что ты говоришь, дурья голова!
– Трезвым меня не ждите, – Кирилл просто поставил господина перед фактом.
– Ладно, – отмахнулся тот. В конце концов, у каждого человека бывают дни, когда ничего, кроме алкоголя, не помогает. – Только вот, – он протянул подопечному купюру, – пожалуйста, купи цветы для Веры.

***
Модест уже полчаса рассматривал новорождённого сына, а Вера трогала лепестки красных роз и улыбалась, наконец-то забыв о перенесённых ранее мучениях. Всё-таки между ней – спокойной, неконфликтной, рассудительной – и этим взбалмошным, возмутительно-красивым блондином было что-то тёплое. Неважно, что по этому поводу говорил Константин Борисович. Они многое пережили вместе, даже сроднились, но… Не более того.
Модест и в спальню-то ввалился с возгласом: «Вера! Как там мелкий засранец?» Будто не новоявленный отец, а дурашливый брат или друг семьи. И её приобнял за плечи и чмокнул в щёку: не как жену или невесту, а как сестру, тётю или подругу. В тот момент Абрамцева пожалела, что весь год наседала на него, требуя развития романтических отношений. Их между ними попросту не могло быть.
Если бы не тот подростковый порыв страсти в палатке на берегу реки, когда им просто захотелось попробовать что-то новое и запретное, они бы остались друзьями. Он бы советовал ей, какое платье надеть на прогулку, а она бы напоминала ему не забывать подпиливать ногти. Они бы так же беседовали о французском языке и погоде. Он бы пытался вытащить её на светские мероприятия, а она бы ворчала, но в итоге поддавалась.
Первые месяцы их отношений затянулись пеленой, вылетели из памяти. А ведь это был единственный период, когда им было хорошо вместе. Но после смерти родителей Модеста и беременности Веры всё изменилось. Он начал проявлять злость на ровном месте, а она превратилась в домашнюю курицу.
– Модест, – заговорила Вера. – Тебе бы не хотелось всё вернуть назад? На год или больше?
– Честно? Хотелось бы, – ответил юноша.
– Вот и мне тоже.
– Зачем об этом говорить? У нас были хорошие моменты, просто мы их не замечали.
– Если бы не всё это, – Вера не решилась уточнить, что именно «всё», – я бы хотела, чтобы ты был моим другом.
– Зато теперь у нас есть вот такое чудо, – засмеялся парень, вновь взглянув на сына. – В перьях. Маленький, страшненький.
Из-за недоношенности малыш казался немного непропорциональным: прижатые к голове ушки, крохотные и малоподвижные ручки, недоразвитые ногти, очень тонкая кожа, покрытая сеткой кровеносных сосудов, и узкие глазёнки.
– Папа рассказывал, что в первые часы жизни Беллы понял, что она похожа на него. А я не могу разобрать… Он похож не на меня или тебя, а на поросёнка. Как мы его назовём? Ты ведь не против имени Владислав?
– Мне всё равно, – хрипло ответила Вера, разум которой ещё не до конца воспринял факт, что она стала матерью. Ей всё казалось очень расплывчатым; словно видение после трёх бессонных ночей кряду. Главное, что боль прошла, а на сына она попозже насмотрится. – Я просто хочу, чтобы он был здоровым и счастливым.
– Ой, – Модест, которому данная фраза показалась до тошноты избитой, лишь закатил глаза. – Хорошо, значит, будет Владиславом. Владиком. В честь своего дедушки, удивительного, отважного и преданного человека.
– «Жаль, что ты не в него пошёл», – подумала Вера, вспомнив преисполненные нежностью поцелуи Модеста с Алёной. Что он в ней нашёл? Про таких обычно говорят: «ни кожи, ни рожи». – А что с нами будет дальше? Ты не собираешься прекращать свои пьянки и гулянки?
– Давай отложим этот разговор до лучших времён? – миролюбиво попросил юноша.
– Мы его уже целый год откладываем. Модест, я не требую от тебя чего-то невыполнимого, я просто хочу знать, кто мы друг для друга. Ты – папа Влада, я – мама, только и всего?
– Но тебя ведь это не устроит, верно?
– «Как быстро он бежит от любых поручительств и обязательств! – подумала Абрамцева. Если бы это происходило не с ней, она бы насмеялась бы до колик в животе. – Он не хочет давать ни единого слова, не может ответить ни на один мой вопрос». – Да какая разница, что меня устроит? Сейчас речь идёт о тебе!
– Мне трудно дать однозначный ответ. Пока мы в первую очередь молодые родители. А что будет дальше – посмотрим.

***
Через три недели после рождения Владика в поместье пришёл Арсений. Все, кроме Веры, отнеслись к его появлению негативно. Даже Кирилл отныне считал, что сыну не следовало бы забивать молодой матери голову россказнями об учёбе и светлом будущем. Сейчас её обязанности – растить ребёнка и не ссориться с домочадцами.
Атмосфера в усадьбе накалилась до предела. Особенно после того, как Модест привёл своих приятелей из гимназии посмотреть на сына: большинство из них были такими же оболтусами, как новоявленный отец, и интересовались чем угодно, но не учёбой. С теми, кто в подростковые годы чинно сидел на своих местах, ловя каждое слово учителя, Модест просто-напросто не общался.
Они ввалились в коридор полупьяной толпой, смеялись, толкались локтями, наступали друг другу на ноги и принесли кучу барахла, назвав это подарками. Прислужники Константина Борисовича вытолкали молодых людей в шею, не подпустив к болезному младенцу, а Модест затаил на дедушку обиду, сорвался и пил три дня подряд.
На третий день он, полуголый и дрожащий, стоял на балконе под дождем, выкрикивая в небо богохульства, и Алёне с Верой пришлось тащить его в комнату. Это был первый случай, когда девушки сделали что-то вместе. Мысленно они друг другу посочувствовали.
Юная крестьянка волей-неволей отстранилась от своего возлюбленного. Во-первых, она разочаровалась в нём, хоть и не показывала этого, во-вторых, их тайные встречи стали ещё большей редкостью. Алёна чувствовала нависшую над ней угрозу, часто плакала, просыпалась в холодном поту и стала почти такой же бледной, истощённой и запуганной, как до возвращения Модеста из Москвы.
Модест стал чаще засыпать с Верой, но в остальном в их отношениях ничего не изменилось. Пару раз Абрамцева будила несостоявшегося супруга, прося покачать ребёнка, на что тот отмахивался от неё как от надоедливой мухи и снова засыпал.
Сегодня Вера причесалась, накрасилась и оделась в новое платье. Завсегдатаи усадьбы могли как угодно относиться к Арсению Кирилловичу, но пока он был единственным нормальным человеком в её окружении. Парень, как обычно, выглядел привлекательно, но неопрятно. Он считал, что образованным, деятельным и талантливым людям должно быть плевать на такие мелочи как складки на пиджаке или стоптанные ботинки. Гость поставил букет в вазу, положил на стол булочки, разлил чай по кружкам и завёл новый непростой разговор:
– Как протекает Ваша семейная жизнь?
– Нормально, – ответила Абрамцева и внутренне напряглась от иронии, которую он даже не попытался скрыть. – Держусь. Но я не думала, что будет так тяжело. А Вы как?
– Еду, – последовал короткий ответ.
– Куда?
– Далеко. Мне учиться нужно.
– «Возьмите меня с собой!» – хотела крикнуть Вера, но боязнь, что это может услышать кто-то ещё, остановила её. – Дай бог, чтобы у Вас всё сложилось. Вы заслуживаете той жизни, о которой мечтаете.
– А Вы – нет? – карие глаза собеседника блеснули как-то… Зазывно. Девушке показалось, что они похожи на лужицы лугового мёда.
– Неужели Вы до сих пор хотите говорить обо мне?
– А Вас это удивляет? Я сразу сказал, что Вы мне очень интересны. Тем более, возможно, мы больше мы не свидимся.
– Очень жаль, – покачала головой Вера и почувствовала себя так, словно вокруг неё захлопнулся капкан. Всё. Теперь ей точно некуда бежать. С минуту на минуту верховный судья вынесет приговор «пожизненная каторга». Просить о помиловании бессмысленно. – Я буду скучать.
– Мне бы не хотелось, чтобы наше знакомство прошло для Вас бесследно. Поэтому запомните на всю жизнь одну простую вещь: молодость и утраченное время Вам никто никогда не вернёт. Ещё не поздно перестать тратить свои лучшие годы на тех, кто не стоят Вашего мизинца. Не думайте, что у них в головах, и почему они поступают так, а не иначе. Думайте о себе; это всё, что действительно важно в жизни. Вы счастливы? Вы любимы? О Вас заботятся? У Вас есть, что покушать, где отдохнуть? Нет ли проблем с деньгами? Всё ли нормально со здоровьем? Может, пора уже горло проверить, подлечить?
– Арсений! – вдруг вскрикнула Вера и вскочила со стула. – Пожалуйста, не оставляйте меня здесь! Я хочу уехать с Вами! Я жажду этого больше всего на свете! Не дайте мне загубить свою единственную, драгоценную-предрагоценную жизнь!
Несколько секунд молодой человек смотрел на неё округлившимися глазами, затем приложил палец к губам, попросив соблюдать тишину. Веру трясло мелкой дрожью. Она представляла, что перед ней открывалось нечто новое, безграничное; душа наполнялась надеждами, ожиданиями и планами, и от этого перехватывало дыхание и слезились глаза.
– Прекрасно! – сказал Арсений. – Замечательно! Вы пока не представляете, какой это грандиозный шаг! Мне не нужно будет спасать Вашу жизнь, потому что Вы сами это сделали! Ручаюсь, Вы никогда ни о чём не пожалеете! Значит, сегодня бежим?
– Да, незамедлительно! – зашептала девушка, едва сдерживая желание кинуться ему на шею и осыпать лицо благодарными поцелуями. – Только я плохо себе это представляю…
– Вам нужно будет собрать вещи на первое время и остаться одной после наступления ночи. Дальше дело за мной.

***
Вера сидела на кровати, плакала, молилась, проклинала свой характер и, казалось, сейчас умрёт от разрыва сердца. В правильности своего решения девушка окончательно убедилась вечером, когда вернувшийся в имение Модест спросил, откуда в столовой цветы. Она ответила, что их подарил Арсений в честь рождения Владика, и через минуту белоснежные бутоны посыпались на пол. За ними последовала ваза.
– Ты ведёшь себя как грязная потаскуха, – отчеканил пропитанный вином юноша. – Если я ещё раз увижу рядом с тобой этого идиота, он вылетит отсюда. Вместе с папочкой! – последние слова он выкрикнул как можно громче, чтобы услышал Кирилл.
Вера догадывалась, что это не ревность, ведь она давно не интересовала Модеста как женщина. Это – игра на публику, влияние алкоголя, обострение душевной болезни и наглядный пример собаки на сене – Модест не хотел, чтобы она оставалась с ним, но если она будет счастлива с кем-то другим, это заденет его самолюбие.
Абрамцева осознавала, что поступала отвратительно, бросая собственного ребёнка, но у неё не осталось выбора. Ей было некуда его забрать. Она с самого начала не очень хотела рожать, просто её юный разум оказался затуманен обаянием одетого с иголочки дворянина. Теперь Модест – такой же родитель, как она. И у его семьи достаточно места, денег и свободного времени, чтобы поднять мальчика на ноги.
– Прости, Владик, – прошептала Вера, подойдя к кроватке и в последний раз взглянув на посапывающего сына. Он подрос, набрал в весе около двухсот граммов, ранка на пупке затянулась, желтушность осталась позади, кожа приобрела естественный оттенок. – Жаль, что тебе не повезло с родителями. Когда-нибудь ты меня поймёшь. Тебе здесь будет лучше. Даже если бы я тебя забрала, то не смогла бы дать тебе и половины из того, что под силу Константину Борисовичу, твоему прадедушке. Я не виновата, что всё так вышло. Надеюсь, однажды мы снова встретимся.
Она чувствовала лёгкое огорчение, но оно было несравнимо с пьянящим ощущением грядущей свободы. Каждая фибра души её кричала о том, что всё это – атласные шторы, подсвечники в викторианском стиле, мягкие перины, вкусные завтраки, Модест, Константин Борисович, его прислужники, гости усадьбы – остаётся в прошлом, становится неинтересным, обветшавшим. А впереди – огромное и бушующее, словно океан, будущее.
И вдруг раздался грохот, словно по стеклу чем-то ударили. Вера вздрогнула, но быстро поняла в чём дело, и отворила окно. В комнату проник Арсений. Абрамцева не удержалась от улыбки – всегда степенный, серьёзный и рассудительный молодой человек в этот момент был похож на сбрендившего подростка. Как он вообще попал на территорию поместья?
– Вы готовы? – без всяких приветствий спросил друг. – Где Модест Владиславович?
– Да, – выдохнула Вера. – Модест ночует на третьем этаже. Я сама попросила его об этом, а он был только рад. Я собрала свои вещи: учебники, одежду, украшения. Боже, а если всё раскроется?
– Если не сейчас, то уже никогда. У Вас было достаточно времени, чтобы всё обдумать, взвесив все «за» и «против».
Вера схватила сумку и посмотрела на Арсения, ожидая дальнейших указаний. Да, он был прав. Второго шанса у неё не будет. Хватит топтаться на месте, ожидая, что жизнь станет лучше по мановению волшебной палочки.
Арсений первым выбрался через окно и подал подруге руку. И в момент, когда она обхватила его пальцы, ей стало понятно, что пути назад нет.

***
Модест проснулся с первыми лучами солнца. В комнате было прохладно, казалось, над кроватью стелилась прозрачная пелена тумана. На душе у юноши заранее было паршиво, ведь его ждал очередной унылый день, который ничем не будет отличаться от предыдущих и последующих: ворчание Веры, пререкания с дедушкой, поцелуи с Алёной украдкой, учебник французского языка, головная боль, кофе, табак.
Модест потянулся, размял шею, надел брюки и рубашку. Наверное, Алёна уже в саду, и у него будет возможность полюбоваться её длинными волосами, стройными ногами и узкой талией. Какая же она привлекательная. Крестьянка… Ха! Подумаешь! Если бы в её чертах лица и движениях был хоть намёк на породу или аристократизм, она бы смогла обскакать многих его подружек из высшего света.
Но сначала ему полагалось зайти к сыну. Это было золотое правило, которое Константин Борисович вбивал в голову своему внуку с первых дней жизни Владика.
Модест вышел в коридор, спустился по лестнице и сразу услышал звуки плача. В душе зашевелилось раздражение: Вера считала его плохим родителем, а сама наверняка сейчас спала, читала или распивала чаи, вместо того, чтобы подойди к ребёнку.
Но спальня встретила молодого отца пустотой. Окно было приоткрыто, на подоконнике виднелся след от обуви. Лишь укутанный в одеяло Владик по-прежнему лежал в кроватке и вопил.
– Гулять, что ли, пошла с утра пораньше? – почесал в затылке Модест и взял сына на руки. – Ну всё, тише… Не плачь. Проголодался, бедный? Сейчас найдём маму.
В этот момент его взгляд упал на тетрадный лист на столе. Он подошёл ближе и сердце замерло на пару мгновений, чтобы затем застучать где-то в горле. Это был не просто лист, а письмо.
– Что за чертовщина? – спросил Модест.
Не выпуская Влада из рук, он склонился над столом и принялся за чтение.

«Здравствуй, Модест. (Мне хочется надеяться, что именно ты первым наткнёшься на моё послание). Если ты его читаешь – значит, я уже далеко отсюда. В последнее время наша совместная жизнь стала невыносимой. Я пыталась всё исправить, но моих усилий оказалось недостаточно. Так больше не могло продолжаться, я каждый день чувствовала себя будто в пыточной камере и понимала, что ничего не изменится. Я бы могла наложить на себя руки, но решила поступить умнее и уехала.
Я догадываюсь, что ты обо мне сейчас думаешь. Я и сама понимаю, что поступила подло. Но Влад – такой же мой ребёнок, как и твой. Твоя семья может дать ему очень многое. Ты назвал сына в честь Владислава Константиновича, своего замечательного отца, поэтому мне хочется верить, что ты его полюбишь.
Пожалуйста, не жди меня, не ищи, не отправляй погоню. Если ты думаешь, что у меня что-то было с Арсением, то ты ошибаешься. Ты – мой первый и единственный мужчина. Я знаю, что у тебя роман с Алёной. Мне она никогда не нравилась (почему-то всегда казалось, что в ней есть что-то хитренькое), но я всё равно желаю вам счастья. Береги её, не поступай так, как поступал со мной.
Пройдут года, каждый из нас всё переосмыслит и осознает. Прости за то, что я была упрямой, нехозяйственной, ленивой; прости, что давила на тебя, это всё из-за переживаний. Спасибо за опыт и хорошие моменты. Ты, сам того не осознавая, много для меня сделал. Воспитывай Владика так, чтобы наших плохих качеств у него не было. Ещё раз прости за всё. И прощай».

Вера.

– Модест, почему Влад плачет? – раздался позади голос Константина Борисовича. – Ни минуты покоя! Модест! Ты чего застыл?
Юноша стоял словно поражённый молнией. По его щеке катилась прозрачная слеза.
– Вера сбежала, – кое-как выговорил он. – Вот, письмо оставила.
– Как? – не сразу понял Константин. – Куда сбежала?
– От меня сбежала! – уже грубее пояснил внук. – Что Вы глупые вопросы задаёте? Ох, мамочки… Как нам теперь быть?
Конечно, найти Абрамцеву не составило бы труда. Она могла быть либо у родителей (кто знает, может, она общалась с ними, но не распространялась об этом?), либо с Арсением, который забивал ей голову в корне неправильными мыслями последние полгода. Но зачем это делать? Чтобы вернуть её в усадьбу и продолжить мучить друг друга? Тем более, теперь Модест мог перестать скрывать свою связь с Алёной.
Но почему ему было так горько? Хотелось плакать, отплюнуться, блевать, а лучше – всё сразу. Вера была плохой любовницей, но хорошим другом. Её серьёзность, образованность и спокойствие резко контрастировали с его взбалмошностью, агрессивностью и беззаботностью. Она рассказывала ему, как важен правильный режим сна и почему опасно пить много кофе. Просила его не зацикливаться на дороговизне одежды, потому что со стороны это выглядело смешно. Каждое воскресенье напоминала ему, что пришло время подстригать и подпиливать ногти. Утверждала, что образование важно, но главное – это постоянное желание самому узнавать что-то новое. Какой смысл хвастаться громкими буквами учебного заведения, в котором тебе удалось посидеть, если тебе лень потратить пять минут, чтобы открыть словарь и узнать значение нового слова? Она любила его и вкладывалась в отношения, совсем по-взрослому рассуждая, что семья – это работа. Он запрещал ей плакать, и она повиновалась, хотя в душе просто хотела поддержки.
В отличие от Алёны, которая готова была ловить каждое слово своего сероглазого искусителя, Вера на многое имела свою точку зрения. Она не стеснялась сказать: «Я не согласна!» и спросить, почему её оппонент думал так, а не иначе. Если бы она стала женой такого человека, как Арсений, муж бы на неё нарадоваться не смог. А здесь её подавили, запугали, подчинили. Но, как оказалось, не до конца. Абрамцева смогла выразить протест; доказала всем, что способна вырваться и взять свою судьбу под собственный контроль.
– Бред какой-то! – возмутился Константин и, подойдя ближе, взял письмо в руки. – Наверное, ты всё неправильно понял. Как она могла оставить ребёнка? – однако, чем дольше он читал послание, тем глубже становилась складка около его бровей и сильнее приоткрывался рот в немом крике. – Ничего себе, – только и смог сказать мужчина, закончив. – Наверное, она давно это планировала.
В голове у Константина всплыл разговор с Кириллом: «Если она щенка так просто на улице оставила, думаете, она к ребёнку будет относиться иначе?» А ведь тогда это сравнение показалось ему несусветной глупостью.
– Модест, только тебе решать, как быть. Хочешь отправить за ней погоню?
– Не хочу, – помотал головой внук. – Подождите, мне нужно время, чтобы прийти в себя.

***
Увы, но в себя Модест не пришёл даже спустя четыре дня. Он то смеялся и кричал, как здорово ему будет жить без Веры, то плакал, прижимая к груди её платья, то засыпал за столом в окружении бутылок, то утверждал, что Кирилла нужно высечь на площади за несносное воспитание сына. Юный дворянин был почти уверен, что его несостоявшаяся жена сбежала с вольнодумцем Арсением, а что до самого Кирилла, то он ничего не подтверждал и не отрицал, лишь разводил руками.
Во всем этом хаосе плакал и страдал от недостатка внимания Владик. К нему три раза в день приходила кормилица и иногда брал на руки Константин Борисович, а наблюдающая за этим Алёна понимала, что начинает испытывать к мальчику почти родственные чувства. Ведь он такой крошечный, беззащитный, оставленный родной матерью!
Ещё месяц назад прислужница была уверена, что если Вера Павловна покинет стены усадьбы, она станцует от радости. Ведь молодая барыня была главным препятствием на пути к её счастью с Модесточкой. Но такой поворот событий был за гранью, не укладывался в голове. Бросить своего ребёнка! Находясь в здравом уме и трезвой памяти!
А самое ужасное, что в этом была вина самой Алёны. Греховодница. Стерва. Преступница. Разлучница. (На этом слове язык агрессивно упирался в нёбо. И звучало оно как удар сапогом в живот). Распутница.

– Только бесстыжие блудницы ложатся в постель с мужчиной до замужества! – говорила властная и строгая барыня Воронцова тринадцатилетней крестьянке Алёнушке. – Это всё равно, что клеймить себя калёным железом. Позор, от которого потом вовек не отмоешься! Тело женщины может принадлежать только её супругу – по законам бога, природы и общества.
Сама Алёна тогда так и не поняла, зачем госпожа завела этот разговор. Может, из-за того, что накануне увидела, как она, её подопечная, разговаривала с мальчишкой, что разносил утренние газеты, а может, просто решила, что наступила пора научить её уму-разуму.
– Когда меня сосватали, муж после первой брачной ночи показал моему отцу простыню с пятном крови, – на этих словах лицо барыни приобретало очень горделивое выражение. Словно она рассказывала о самом главном достижении в своей жизни. – Папа, упокой господь его душу, очень гордился моим воспитанием.

От воспоминаний у Алёны слезились глаза и болел живот. Не отмоется, не замолит свою бедную душу. Она полюбила… Очень сильно. Так получилось. Она знала, что будет больно, но не знала, что настолько.
А на пятый день Константин сделал то, что должен был сделать много месяцев назад – собрал всех участников учинённой вакханалии в одной комнате для серьёзного разговора.
Модест осматривался вокруг расфокусированным взором, Алёна жалась к его руке, как побитая собака, Кирилл перекатывал на ладони курительную трубку. Ни дать ни взять – Святая троица! Апостолы перед архангелом Гавриилом!
– Ну что, друзья, – начал хозяин дома, восседая в кресле, как Иван Грозный на троне, – сразу предупреждаю: шутки кончились. По-хорошему вы не понимаете, значит, будет по-плохому.
– Константин Борисович, – галантно откашлялся Кирилл. – Не сочтите за дерзость, но я тут ни при чём. Я допускаю, что Вера сбежала с Арсением. Он и мне, и ей прожужжал все уши про необходимость учиться и брать жизнь под собственный контроль. Но я никогда не поддерживал его взгляды. Не моя вина, что он вырос таким. К сожалению, он пошёл характером в свою маму, Лену Гаронскую.
Никольский слукавил. В глубине души он понимал, что будет скучать по своему единственному наследнику, и гордился некоторыми его чертами. Но очень не хотел навлекать на себя гнев господина.
– Не лезь поперёд батьки в пекло! О тебе речь пойдёт позже. Алёна, – серые глаза барина остановились на юной крестьянке, которая при этом едва не свалилась на пол. – Завтра ты отправишься в другое имение.
– Нет, – отчеканил вмиг протрезвевший Модест. – Если Алёна уйдёт – я уйду вместе с ней.
– Уйдёшь, да, – не смутился дедушка. – Только не к Алёне, а в психиатрическую больницу. Степан уже собрал твои вещи.
На минуту в комнате воцарилась тишина, которую затем прервал вздох Кирилла:
– Нихрена себе!
– Я предупреждал, что штуки кончились, – хладнокровно напомнил господин. – Я больше не потерплю этого ужаса в своём доме. Бегство Веры – не сколько протест, сколько акт отчаяния. Оно как нельзя лучше символизирует полный крах нашей семьи.
– Константин Борисович, ради бога, – пискнула полуживая от страха Алёна.
– Алёна, я уже неоднократно пожалел о том, что взял тебя в свой дом!
– «Так неужели она виновата? – пронеслось в голове у Кирилла. – Сам со своим избалованным внуком поладить не может, а другие страдают!»
– Меня не возьмут в больницу, – подал голос Модест. – У меня нет диагноза.
– Тебя сразу к буйным определят, чтобы ты там дрался и кричал о своём величии. Или к алкоголикам! Ты же через день на ногах не стоишь! И это в твоём-то возрасте!
– Позвольте, – осмелев, Кирилл решил заступиться за юношу, – мне кажется, Вы преувеличиваете, Модест Владиславович не походит на алкоголика.
– Ещё хоть слово скажешь – отправишься вслед за ним! – гаркнул хозяин дома. – А вообще, тебе повезло больше всех, ибо ты можешь быть свободен. Поезжай к жене, помирись с ней, а не хочешь – сойдись с кем-нибудь ещё. Мне отныне всё равно. Но здесь я тебя не оставлю.
– Подождите, а как же Владик? – задал самый животрепещущий вопрос Альберт-Иоанн-Модест.
Константин Борисович нахмурился и поджал брови. Один бог видел, как ему в этот момент тяжело, да и тот предпочёл бы отвернуться.
– А что Владик? Твой сын, тебе и решать, что с ним делать. Да, не хлопай ресницами! Ты думал, что будет как обычно? Натворил дел, а дедушка всё уладит? Нет уж. Научился с пятнадцати лет кувыркаться с девицами – научись и отвечать за последствия, – оратор взял со стола трубку и, вопреки данному себе обещаю, закурил в доме. – Довели! Я дал вам свободу! На свою голову! Но пришло время забрать её обратно!
– Как я могу решить, что делать с Владиком, если Вы хотите упечь меня в больницу? – крикнул Модест, сильнее стиснув руку Алёны.
– Сейчас и реши, кто тебе мешает? Можешь приказать отвезти его родителям Веры. А то они, гляжу, хорошо устроились. Отказались от дочери, и всё – не у дел! Как бы не так! Влад – их родной внук! Пусть расхлёбывают! Можешь отправить его на попечение отцу Дарьи Григорьевны. Григорий Александрович – такой же прадед, как и я! Но почему-то я должен оказывать денежную помощь Белле и Калерии, содержать тебя, безрассудного дурака, а теперь ещё и твоего ребёнка, а он ничего никому не должен!
– Но ведь это Ваши внуки, – прошептала Алёна.
– У меня все эти внуки и правнуки уже в печёнках сидят! Я никогда не был семейным человеком, а на всё это согласился лишь из-за своей душевной доброты! Но сейчас меня подводят силы и возраст. Вы, наверное, заметили, что я перестал приглашать в усадьбу женщин и друзей? Я уже никого не могу видеть и слышать! Я просто хочу отдыхать: спать, читать книги и пить чай! Избавьте меня от своих бесконечных забот, криков, интриг и любовных драм!
– Но я не хочу отдавать Владика! – сипло выдохнул Модест.
– Не отдавай! Когда вернёшься из больницы, сам возьмёшься за его воспитание. Но учти , что совершенно всё будет на твоих плечах. И никаких нянек! Я тоже пальцем не шевельну. Разве что деньги буду давать.
– Вы чудовище, – процедил внук. – У Вас ничего не выйдет! Я сегодня уеду в Москву!
– Нет, – помотал головой Константин Борисович. – Ты никуда отсюда не выйдешь. А даже если ты сбежишь, мне не составит труда тебя догнать. Не будем доводить ситуацию до скандала. Тебе нужно подлечиться. Не беспокойся, я выбрал самую приличную больницу в городе.
– Изувер!
– А ты не изувер? Думаешь, ты мало судеб искалечил? Мало подлостей совершил?
Кирилл и Алёна молчали. Уповать было не на кого.

***
Под покровом Алёнушка, как ей тогда казалось, в последний раз пробралась в комнату Модеста. Своего первого и последнего возлюбленного. Тот выглядел полностью разбитым и смирившимся со своей участью.
– Алёнушка, – прошептал юноша, прижав к себе плачущую девушку.

– Тише, – просит Модест, опуская указательный палец на приоткрытый рот возлюбленной. – Помни, что нас не должны услышать.
– Я чуть не закричала, – улыбается юная крестьянка, пряча пылающее лицо в складках одеяла, хранящего в себе тепло и запах её волос.
– Дедушка думает, что ты спишь в своей комнате, – усмехается избранник, накрывая её бедро своей ладонью. Движение очень плавное, достойное мазка кисти Рафаэля Санти.
– Я тебя люблю, – бормочет Алёна, путаясь пальцами в чужих белоснежных волосах. – Поцелуй меня… Нет, в спину… Чуть пониже шеи.
– Ты дрожишь… Ох, какая ты у меня сладкая.
Алёна чувствует, что возлюбленный прав. Она вся в мелких мурашках, в поту и… В нём: в его засосах, прикосновениях, одеколоне. Даже на её раскрасневшейся щеке дрожит длинная ресничка, упавшая с его века.

– Прости, – попросил Модест, глядя в сторону окна. Там, на улице, мир слился в однотонное пятно под дымным налётом ночной меланхолии. – Я не хотел причинить тебе боль. Но я безнадёжен.
– Что ты! – всхлипнула Алёна. – Не говори так!
– Вот оно – моё большое будущее, – Модест едва не засмеялся в голос. – Стать отцом до восемнадцати лет, проиграть борьбу за главную любовь в своей жизни и сгнить в лечебнице для душевнобольных! Да и чёрт со мной! Но ты-то теперь как?
– Я ничего… Я как-нибудь, – Алёна была не в силах совладать с собой. Сердце грохотало навылет, слёзная пелена застилала глаза, отключала разум, мешала ориентироваться в пространстве.

– А расскажи мне про город, – просит Алёна, прильнув к плечу своего избранника. Ей так нравится его трогать, обнимать, нюхать, с жадностью вглядываться в его черты лица, переплетать пальцы. – Я никогда по нему не гуляла. Но знаю, что он очень большой и красивый. И люди снуют туда-сюда, как муравьи. Кто пешком, кто в кибитках, кто верхом на вороных лошадях. Когда-нибудь я куплю себе лошадку.
– Я тебе её подарю, – смеётся Модест. – И что тебе рассказывать про город, если ты, как оказалось, сама всё знаешь?

– Я сломался. Я хочу защитить тебя, но сам нуждаюсь в защите, – продолжил юноша, не выпуская любовницу из объятий. – Не волнуйся. В том поместье тебя никто не обидит. И ты всегда сможешь уйти… Ты ведь уже не крепостная. Просто дедушка не хочет бросать тебя на произвол судьбы, отправлять в никуда. А я не справлюсь ни с самим собой, ни с сыном. Я не такой, как мой отец. Я слабак. Я предал его память. Я предал всех.
– Нет, – девушка не могла это слушать. Её разрывало не только от любви, страха и горя, но ещё и от чувства вины. – Я принесла тебе чай. Пожалуйста, утром тебе станет легче…
– Легче мне уже не станет.
– Тебе только поначалу будет без меня тоскливо. А потом свыкнешься. Но… Не забывай меня, ладно? – сказав это, Алёна едва не свалилась на пол, будто набитая соломой кукла.
Ей хотелось кричать до срыва связок, но она была вынуждена закрывать себе рот ладонью. Слишком маленькая. Слишком немощная. Слишком безвольная. Слишкомслишкомслишком… Мотылёк в липкой паутине.

– Это твои книги? Басни Тредиаковского? Сейчас его редко читают, а мне он очень нравится.
Это была их первая встреча. А она уже молилась о второй. Это теперь она понимала, что полюбила его с первого взгляда. Нет, не влюбилась… А именно полюбила. А тогда списала учащённый пульс и сбившееся дыхание на переутомление.
– Ну что, пойдём, покажу тебе комнату. Если станет скучно, найди меня. Я почти всегда нахожусь на втором этаже.

– Скорее весь белый свет забуду, чем тебя, – ответил Модест, плохо владея голосом. – Я любил тебя. И сейчас люблю, искренне желая тебе всего самого лучшего. Но…
– Не нужно, я всё понимаю. Наша связь заранее была обречена.
Он вдруг ринулся к письменному столу и, покопавшись в ящиках, достал две тяжёлые цепи, перстень и пару длинных серёжек. При освещении свечей блеск украшений выглядел мистическим.
– Я хочу, чтобы они остались у тебя, – выпалил Модест, протянув драгоценности Алёне. – Эти украшения носили мои родители.
– Ты что, так нельзя! – залепетала девушка. – Это же семейные реликвии! Я не могу. Отдай их дедушке или забери с собой.
– Никакого дедушки! Он достаточно у меня отнял. Я хочу, чтобы они хранились именно у тебя. Это моя последняя просьба.
Последняя… последняя… Под сердце Алёны точно вонзилась сталь ножа. Больше никогда… Никогда…
– Алёнушка? – изогнул брови Модест. – Ты меня слышишь? Нехорошо что-то. Боязно мне за тебя. Ты не задумала ничего дурного?
– Я-то? Нет, – замотала головой девушка. – Ничего… Я нормально… Я держусь.

***
Под утро Модест подошёл к кроватке со спящим сыном. Он очень надеялся, что Владик не проснётся и не увидит его в таком богомерзком состоянии.
– Тебя я тоже предал, – в голосе молодого отца была слышна тоска, близкая к агонии. – Прости, если сможешь. Не повезло тебе с родителями, малыш. Ну куда ты мне сейчас? Я о себе-то позаботиться не в состоянии. А так… Ты оправишься к родителям мамы. К своим бабушке и дедушке. Думаю, они уже простили дочь. А, значит, полюбят и её сына, своего внука. А я ничего не умею. Я рано стал жить как взрослый, но так и не повзрослел разумом и сердцем, – юноша буквально тисками вытянул из себя жалкие слова. – И дедушка тоже… Чурбан неотёсанный! А папа… Он ушёл… Так и не подсказал мне, как жить дальше, – Модест больше не смог сдерживаться. Из его глаз хлынули две солёные реки. – Ещё и издевался… Мол, от большой любви рождаются красивые и счастливые дети. А где счастье-то? Где?!
Владик проснулся и захныкал, заставив папу утереть лицо рукавом и опустить руки в кроватку.
– Не плачь, Владик. У тебя-то всё будет хорошо. Если родители смотрят с небес на землю… Я никогда в это не верил, но Белла говорит, что всё так и есть… То они меня ненавидят. Презирают… Мам, пап, простите. Все простите. Я сдался. Я не смогу… Я во всём виноват. «Но неужели совсем ничего нельзя сделать?» – прозвучало в его голове.
Ведь Кирилл был прав, он не выглядел как алкоголик. Алёна его любила. Да и дедушка вовсе не изувер, его прошлые поступки это подтверждали.
– Я назвал тебя в честь твоего дедушки, – проговорил Модест, взяв сына на руки. В первые дни он даже дышать на него боялся – всё время казалось, что что-нибудь пойдёт не так. Но сейчас Владик окреп, пробовал поднимать голову и даже однажды схватил его за палец. – Он был очень красивым, сильным и верным.
Вдруг Влад взглянул прямо на него, и у Модеста перехватило дыхание. Взгляд… Тот самый взгляд! Так смотрел Константин Борисович во время ссор. Так смотрел отец, желая наказать своего единственного сына за очередную выходку. Так умел смотреть он сам. Именно в этот момент Модесту показалось, что это – то, чего он ждал весь последний год. Самое главное… Весточка от папы. Подсказка, как жить дальше.
– Да что я делаю, дурак малолетний?! – собственный голос показался парню раскатом грома, поразил, оглушил, отрезвил. – Я никому тебя не отдам! – он прижал к себе сына крепко, но не в полную силу, отчего тот вновь захныкал и задёргал ногами. – Всё у нас будет хорошо! Чего я расклеился? Вера сбежала? Да и бог с ней! Скатертью дорожка! Смысл её появления в моей жизни – подарить тебя, – он поцеловал сына в макушку. – Маленького, забавного и прекраснейшего. Я начну новую жизнь. Честное слово! – тут Модест притворился, что Владик что-то ему ответил, и продолжил: – Не веришь? Я пить брошу! Ругаться перестану! Знаешь, что? Мы сейчас оденемся и пойдём гулять. Подышим свежим воздухом. Эх, жизнь!

***
Алёна стояла у шкафа, прижимая к лицу рубашку Модеста, которую тот оставил в её комнате после их третьей проведённой вместе ночи.
– Что теперь делать? – прошептала девушка дрожащими губами. – Маменька однажды сказала, что самоубийство – это великий грех. Да, мне тогда было семь лет, вспомнила. Мол, черти в аду твою душу на куски рвать будут. Но это же неправильно… Несправедливо. Как ещё быть человеку, которому нельзя жить? Ведь это единственный выход. Он хочет сбежать от мучений, а его на том свете начинают мучить ещё сильнее, – Алёна опустилась на колени. Подола платья коснулся свет луны: единственной свидетельницы всех людских грехов. – А может, всё не так плохо? Ведь если бог есть, он милостив. С ним наверняка можно договориться, всё объяснить, попросить прощения. Папа говорил, что он детей не карает. А я же ребёнок… Мне меньше семнадцати. Или уже нет? Целовалась, занималась любовью – значит, взрослая.

– Порядочность и честность – вот главные качества любой девушки. И неважно, какого она роду и племени! – однажды сказала та же госпожа Воронцова. – Поддалась искушению до свадьбы, сблудила – считай, крест на себе поставила. Каждый вслед тебе плевать будет. И на том свете это с рук не сойдёт!

– А если мне на душу один великий грех уже лёг камнем, то какая разница? Жить мне нельзя, ни в коем случае нельзя! Что меня ждёт дальше? Чужое имение, чужие люди… Зачем они мне? Противно, бессмысленно. У новой жизни моего бога… На что мне другой бог, когда у меня свой есть? Так вот, у новой жизни Модеста… Модестушки… Альбешечки… будет привкус таблеток и настоек. Но он всё-таки будет. А моя жизнь – никчёмна, – эти слова Алёна шептала, еле шевеля губами. – Мне в могиле станет спокойнее. И пусть я ничего путного сделать не успела. Я так выражу свой протест. Посвящу эту жертву своей любви. Верно говорят, что ни одна любовь своей смертью не умерла: убивали и будут убивать! И всем девушкам, которых насильно выдали замуж… Которых разлучили с тем, кто им был по-настоящему нужен. Ох, как подумала об этом – так тепло стало. Словно ради протеста и жила! Жаль, только, что когда Модест тоже окажется на небе, он меня не узнает. Ведь он будет стареньким. Скоро рассвет… Нужно собираться. Нечего медлить. Сбегу через окно, а там дело за малым. Только его рубашку надену.

***
– Модест! Пора вставать! – крикнул Константин Борисович и замер на месте с открытым от удивления ртом. Спальня внука встретила его пустотой. – Что такое? Куда он мог деться? Сбежал? На около забора всю ночь стояли мои люди.
– Дедушка! – раздался позади него резвый голос. – Вы меня потеряли?
Константин обернулся через плечо. Модест – чистенький, причёсанный и одетый с иголочки – улыбался ему, показывая безупречно отбеленные зубы. На руках он держал одетого в ползунки и распашонку сына.
– Мы с Владиком гулять ходили. Сначала на крыльце постояли, потом по усадьбе прошлись. Я ему репродукции картин показал. Правда, он ничего не понял! – юноша искренне рассмеялся. – А Вы в столовую заходили? Я приготовил завтрак: оладушки на молоке и свежезаваренный чай.
– Чего? – лицо Константина налилось красной краской, но через мгновение стало бледным, как саван. Брови поползли вверх, уголки губ оттянулись. – Ты с утра наклюкался? – от растерянности он употребил просторечное, неизвестно где и когда услышанное слово. – А ну-ка, дыхни!
Внук приблизился и исполнил просьбу. Но пахло от него исключительно парфюмом.
– Какой завтрак? – Константина словно молнией поразило. Он с трудом складывал слова в предложения. – Ты же ни разу сковородку в руках не держал! Положи сына в кроватку, он носом клюёт! Что за цирк ты здесь устроил?
– Никакого цирка. Просто я начинаю новую жизнь. И хочу попросить у Вас прощения за причинённый Вам вред, вымотанные нервы и выпитую кровь. Долго мы будем стоять? Пойдёмте завтракать, всё остывает. Мне через час нужно Владика купать.
– Мама родная, – ошалело протянул дедушка. – Что делается-то!
– А ещё у меня к Вам огромная просьба: я очень хочу, чтобы Алёна позавтракала с нами.
– Глазам своим не верю! Может, я всё ещё сплю?
– Сейчас я разбужу Алёну. А потом нам всем будет о чём поговорить. Подержите Владика?
– Конечно, – машинально кивнул Константин Борисович.
Нет, это не его внук! У этого вежливого, опрятного молодого человека не было ничего общего с умалишённым, вечно пьяным балбесом, который недавно залез на кухонный стол в обуви и кричал: «Я Иисус! Посмотрите на меня, люди!»
– Спасибо большое, – произнёс Модест, передав дедушке сына. – Я Вас очень люблю.
– Вот дела! – обратился Константин Борисович к правнуку, едва воспитанник скрылся из виду. – Что с твоим папой-то сделалось! Неужто ты на него так повлиял?
Тем временем Модест рывком распахнул дверь в комнату возлюбленной. Но Алёнушки там не оказалось. Лишь в приоткрытом окне покачивались силуэты деревьев. Часы пробили шесть утра, и рассвело ещё не в полную силу. На столе лежали украшения и несколько имперских рублей. Под ними юноша обнаружил записку, в которой было всего две строчки:

«Модест, прости, я тебя люблю, но жить дальше мне нельзя. Возьми деньги, это всё, что я накопила, они мне уже не понадобятся. Помолись за мою грешную душу».

– Твою мать, – прошептал Модест. – Дедушка! Кирилл! Кто-нибудь!
Константин Борисович не услышал зова внука, а вот Никольский прибежал почти сразу.
– Что случилось, Модест Владиславович? – спросил он.
– Быстро подай мне пальто! Возьми свечи! Хотя зачем они нужны, уже светло… Погоди, я не могу собраться с мыслями.
– Да в чём дело-то?!
– С Алёной беда! Я чувствовал! Я знал! Сука, это я виноват!
– Боже, объясните толком, – снова начал Кирилл, но вопросы отпали сами собой, едва он подошёл к столу и пробежал глазами по записке. – Подождите минуту, я переоденусь и вместе пойдём на поиски. Она не могла далеко уйти.

***
На улице было тихо, лишь изредка вдалеке кто-то что-то шептал неизвестным, тайным голосом. Птицы пролетали низко над землёй, воздух казался сухим и тяжёлым, как старый, изъеденный молью ватник. Очень странный рассвет. Словно сама природа чувствовала неладное и бунтовала. Вдруг в сером небе сверкнула молния. Через несколько минут дали о себе знать раскаты грома.
– Этого ещё не хватало, – пробормотал Кирилл.
Модест шёл рядом с ним, но за час не сказал ни слова. От паники и множества переплетённых между собой мыслей у него раскалывалась голова.
Люди Константина Борисовича всю ночь стояли около входа на территорию имения, но Алёна оказалась хитрее и сбежала через дырку в заборе, о существовании которой знали только она и Модест. Поэтому в саду её не оказалось – ни живой, ни мёртвой. В усадьбе тоже осмотрели каждый угол. Четверо прислужников запрягли лошадей и поехали расспрашивать соседей: вдруг кто-нибудь из них видел худенькую длинноволосую крестьянку. Но что толку?
Модест разговаривал со своей возлюбленной в два часа ночи, а записку обнаружил в шесть утра. Четыре часа – немалый срок. Этого хватит, чтобы повеситься, наглотаться таблеток или броситься в реку, к которой они с Кириллом сейчас и шли.
– Модест Владиславович, – снова нарушил молчание мужчина. – Не отчаивайтесь, слышите? Алёне всего пятнадцать лет, не думаю, что у неё хватит силы духа, чтобы что-нибудь с собой сделать. Моя сестра в таком нежном возрасте тоже доводила мать до белого каления: вот, мол, пойду, повешусь, будешь знать, как меня отчитывать! Скорее всего, Алёна просто где-то прячется.
Никольский говорил это только потому, что хотел успокоить приятеля. В душе он понимал, что Алёна не от мира сего, о чём однажды и сказал Константину Борисовичу.
Модест не ответил. Со смертью каждого своего близкого человека он что-то терял. Вместе с мамой ушло его детство: самая тёплая, радостная и беспечная пора. Папа забрал с собой его смелость и силу духа. А Алёна прихватит последний оставшийся свет в его душе.
Юноша знал, что не кинется вслед за ней с обрыва, не сделает порез на запястье, не завяжет узел на своей шее. Сколько бы он ни говорил ей: «Упаси бог, пусть я сам погибну!»… Нет, он продолжить жить. Но станет совсем другим. Изломанным вдоль и поперёк. Без надежды на восстановление.
– Посмотрите! – закричал Никольский. – На мосту кто-то есть!
Альберт не заметил, как они подошли к неполноводной, но широкой реке. Он не знал её названия. Скорее всего, она была притоком Невы. Мост над ней был хлипким, но по нему частенько прогуливались романтичные натуры и обычные зеваки.
В следующее мгновение раздался громкий всплеск. Модест успел приметить лишь взметнувшийся подол чужого сарафана. Дальше всё происходило будто в дурном сне. Молодой дворянин ринулся к мосту, но у него появилось чувство, словно он пробирался сквозь кисель. Дыхательные пути сузились, в ушах зашумело. Но мозг всё же смог собрать картину воедино: девушка какое-то время стояла, боясь прыгнуть, но голос Кирилла её напугал и подтолкнул к воплощению плана в жизнь. Даже если это и не Алёна, её всё равно нужно спасти!
– Идиот! – озлобился Модест, ударив своего спутника в солнечное сплетение. – Зачем ты заорал?! Ты спугнул её!
Удар оказался несильным, но Кирилл потерял равновесие, споткнулся о камень на тропинке и свалился на землю. Поднеся ладонь к виску, он увидел, что она обагрилась кровью.
– Что ты разлёгся?! – не успокаивался Модест. – Прыгай за ней, твою мать!
– Я не умею плавать, – простонал прислужник. К своему стыду, он ни разу не залезал ни в один водоём глубже ванны. Даже если он бросится в реку, от него не будет толку. Горожанам просто придётся вылавливать уже два трупа.
– Да ты ничего не умеешь, идиот! Куда тебе! Всю жизнь у моего дедушки под боком просидел!
Модест храбрился, но на самом деле он сам плавал лишь два раза. В возрасте двенадцати лет, в реке недалеко от родовой усадьбы, под присмотром отца; который, кстати, говорил, что «вода сама тебя никогда не заберёт. Главное – не бояться».

– Алёна, прости, я не такой сильный и смелый, как отец. Я не смогу… Даже если очень хочется.

– Я не смогу… Не смогу, – прошептал он, смотря на речную гладь. Но через секунду его голос окреп и набрал силу: – Нет… Нет, я смогу! Ради родителей! Ради любви! Ради… Да пошли вы все! Кирилл, если я не выплыву через три минуты, позови на помощь!
– Модест Владиславович, не надо! – успел крикнуть поднявшийся с земли Кирилл, прежде чем услышал ещё один всплеск.
Оказавшись в воде, Модест сразу почувствовал холод. Его охватила паника, тут же сменившаяся беспричинной радостью. Что это? Истерика? Нет, только не сейчас. Он набрал в лёгкие побольше воздуха и нырнул. Вода не заберёт… Не заберёт…
Кирилл, преодолев головокружение и слабость в ногах, спустился к реке. Путь показался ему вечностью, хотя на самом деле занял не больше пяти минут.
– Эй! – позвал мужчина. – Здесь есть кто-нибудь?! Помогите!
Вдруг водяная гладь оживилась. Появились круги, послышались всхлипы, а за ними – смех.
– Я смог!
Это было всё, что успел сказать вынырнувший Модест. Одной рукой он прижимал к себе девушку, лица которой не было видно из-за длинных волос.
– Руку! Скорее! – скомандовал Кирилл. – Ну же! – ему пришлось по колено зайти в воду. – Вот так. Вы герой, слышите? Герой!
Но Модест ничего не видел и не слышал. Оказавшись на берегу, он как загипнотизированный пошёл вперёд на негнущихся ногах. Его лихорадило, губы что-то безостановочно шептали.
Ты смог… Ты преодолел… Ты сделал… Ты превзошёл…
По щекам потекли горячие слёзы, и юноша рухнул на колени.
Кирилл убрал волосы с лица девушки. Да, это была Алёна. По-прежнему симпатичная, бледная, спокойная. Словно русалка или кукла. Но она не дышала.
– Нет, – прошептал Никольский, повернув её лицом вниз и пройдясь массажными движениями по хрупкой спине снизу вверх. – Теперь ты обязана жить!
– Она мертва? – послышался шёпот от Модеста.
– Не знаю, – ответил Кирилл и перевернул девушку на спину. – У меня руки дрожат, я не могу как следует пощупать её пульс.
Вдруг на губах Алёны показалась белая пена. Мужчина, помня, что это хороший знак, надавил на её грудную клетку, поднёс ладонь к носу, в который не успел попасть ил, прислушался, сосредоточился и заплетающимся языком сказал:
– Она дышит.

Глава Четвёртая «Филия».

Есть что-то трагичное в дружбе, окрашенной цветом влюблённости. (с)

Оскар Уайльд.

… «это сквозь жизнь я тащу
миллионы огромных чистых любовей
и миллион миллионов маленьких грязных любят». (с)

Владимир Маяковский.

– Рождество – самый главный праздник, – говорит мама, вырезая снежинки из белой бумаги с коричневыми разводами от пролитого накануне господином Каргапаловым кофе. – Говорят, только в эту ночь может произойти чудо.
– А ещё говорят, что в полнолуние всякое может случиться, – отвечает восьмилетняя Алёнушка. – Если искупаться в реке, в которой отражается полная луна, можно стать русалкой…
– Чур тебя! – испуганно всплёскивает руками мать. – В самую священную ночь в году такое болтаешь! Спаси и сохрани!
От печки, горшка со свежей кашей и таза с замоченным бельём исходит пар, на стенах пляшут тени от пламени свечей, где-то стрекочет сверчок. Девочка улыбается, клюёт носом и вспоминает о яблоке, которое ей сегодня дала господская дочь. Она не стала есть его сразу, хоть и очень хотела; решила отложить на завтра, ведь засыпать, зная, что у тебя осталось что-то вкусненькое, гораздо приятнее.
– Я сегодня буду молиться, – продолжает мама, – о том, чтобы всё изменилось… Чтобы у тебя, моя радость, была счастливая судьба.
Своё неизменное «счастливой тебе судьбы!» она повторяла каждый раз, когда с чем-то поздравляла свою единственную дочь. У Алёны от этого сердечко сжималось и душа щемила. Судьба… Слово-то какое! Важное, величественное, красивое.
Но вместе с тем становилось страшно. Вдруг молитвы и пожелания мамы окажутся напрасными?

Первым, что увидела Алёна, проснувшись, был свет. Нет, не в конце тоннеля, а над головой. Девушка была замотана в три одеяла, как бабочка в кокон. Дышать было непросто, словно в лёгких ещё осталась вода, в носу свербело, в глазах… Даже описать сложно.
Она осмотрелась по сторонам и немного успокоилась, поняв, что находится в своей комнате. Но как её спасли? Ведь она всё предусмотрела. И самое главное, где Модест? В больнице? А ещё, если её переодели, то куда дели его рубашку, что была наброшена на её плечи поверх сарафана в момент, когда она спрыгнула с моста?
– Ну что, болезная моя, – прозвучало рядом. – Как ты себя чувствуешь?
– Мама… – прошептала Алёна. На губах почувствовался солёный привкус. Должно быть, она плакала во сне. – Кто здесь?
– Кого ты ещё ожидала увидеть? – тьма рассеялась, свет масляной лампы перестал резать глаза, и девушка узнала Константина Борисовича. – Что вам спокойно не живётся-то, дети? Лежи, не дёргайся! Скоро компрессы принесут.
– Где… Где Модест?
Константину захотелось прибегнуть к чёрному юмору и ответить: «А ты думаешь, он и тебя спас, и сам выбрался?», но это было бы очень жестоко.
– В своей комнате. С ним случилась истерика, два часа успокоить не могли, пришлось сделать укол. Он герой, Алёна. Настоящий герой! Я, старый дурак, всю жизнь сына недооценивал, теперь с внуком ту же ошибку повторяю.
– Аааа? – простонала девушка.
– Поспи, ты слишком слаба.
Вняв совету, Алёна закрыла глаза и, оставшись в полной темноте, уснула.

***
– Пей скорее! Не засиживайся! – торопит госпожа Каргапалова (в мыслях Алёна окрестила её каргой. Без желания оскорбить – ей нравилась эта стройная, красивая дама. Просто звучало забавно, сам бог велел). – Без труда не выловишь и рыбку из пруда, знаешь такую пословицу? Умные люди придумали! Тебе сегодня нужно протереть пыль и помыть лестницу, а то перед посетителями совестно.
От предыдущих и последующих господ Алёны эта женщина отличалась большой любовью пустить пыль в глаза. В разговорах с гостями она приписывала себе заслуги кухарки и садовника, говоря, что сама варила «это изумительное варенье» и сама высаживала розы, потому что «жить не может без красоты».
– А потом можно будет поиграть? – спрашивает девочка, стараясь побыстрее допить отвар из мяты, заботливо приготовленный мамой.
– Ты думаешь, развлекаться сюда приехала?!
– Нет, нет! Просто спросила…

Проснулась Алёна ближе к вечеру, почувствовав, что чья-то рука трогает её щёку. Она быстро узнала эти прикосновения.
– Ты так меня напугала, – послышался рядом голос Модеста. – Дурашка… Такое задумать. Нельзя умирать, слышишь?
Алёна открыла глаза. Состояние было… Странным, по меньшей мере. Жар и озноб прошли, дышать стало легче, но очень болел правый бок. Словно она обо что-то ударилась с размаху.
– Ты здесь! Ой, как хорошо, – пробормотала бедняжка.
– Знаешь, – юноша лёг рядом, смотря её в лицо опьянёнными дремотой и трепетом глазами. – Я никогда не был суеверным человеком. Но в последнее время начинаю задумываться над тем, о чём мне говорила сестра. Она убеждена, что если тебе не везёт в карточных играх с самого начала, ты будешь проигрывать и дальше; если твои первые рукописи не сыскали успеха у широкой публики, хотя ты и талантлив, тебе стоит смириться и писать для семьи и друзей; если ты который год пытаешься наладить свою личную жизнь, но тебе попадаются лишь мелочные, неблагородные и подлые личности, лучше жить одному. В конце концов, если весь мир не хочет, чтобы ты был счастлив… Если судьбе нужно стереть с лица земли всех членов твоей семьи, это случится. И бесполезно пытаться что-то предотвратить. Мой дедушка потерял жену, родители ушли друг за другом очень рано, оставив меня и сестёр сиротами… Я, – Модест поднёс ладонь к лицу в тихом отчаянии. – Мне страшно.
Алёна повернулась к нему, и неясные грёзы вновь наполнили её сердце и разум.
– Ты такая маленькая. Я очень хочу, чтобы ты жила.
– Рубашка… На мне была твоя рубашка.
Девушка чувствовала себя котёнком, который едва появился на свет. Жар, встряска и дневной сон поспособствовали дезориентации. Она могла только что-то лепетать и пытаться собрать воедино лоскутки воспоминаний.
– Рубашка неподалёку. Но больше она тебе не понадобится. Я сам буду рядом с тобой.

***
– Белочка, прошу тебя, успокойся. Третий час ревёшь белугой, это невыносимо!
– А вам бы только меня успокоить! Потерпите, недолго осталось. Я успокоюсь! Навсегда!
– Перестань! – прикрикнула Ева. – Сколько можно?!
Певица ошиблась, когда думала, что после воссоединения у них с Беллой начнётся второй медовый месяц. Спокойными были только первые дни, а после она оказалась в своём персональном аду. Хрупкая девочка-веточка, нежная принцесса (именно такой Беллу видели люди) дома превращалась в крикливый ужас на ножках. Её вещи валялись повсюду, добровольно она не делала ничего. Ева сама была непритязательна в плане чистоты, но даже она понимала, что это – чересчур. Последней каплей стало утро, когда она не смогла откопать свою расчёску в куче косметики и кисточек в ванной.
Набирать в имение прислужниц Изабелла отказывалась, на уговоры заявляла: «Это мой дом, и мне решать!» (хотя ещё полгода назад говорила «наш дом»). В итоге все бытовые обязанности легли на плечи Евы и Тимофея. Но последний обычно защищался фразой: «Я уже стар и немощен». Ева вертелась как уж на сковородке, пытаясь одновременно делать уборку, предотвращать истерики избранницы и присматривать за детьми. Обеды и ужины Белла иногда готовила, но, во-первых, всегда делала это с видом обиженной луговой собачки, а во-вторых, оставляла после себя гору грязной посуды.
И без того ранимая и инфантильная девушка просто превратилась в большого ребёнка, и была не способна принять какое-то решение сложнее «во сколько сегодня ложимся спать?» А иногда и на это не могла дать ответа из-за напрочь сбитого режима.
Просыпаясь в три часа дня, Белочка надевала платье с пятном от кофе, носочки с вышивкой ромашек и снова укладывалась в кровать; закидывала ноги на стену, плакала и выедала домочадцам мозги. На примере Модеста Ева видела, что избыток свободного времени не приводит ни к чему хорошему. В своё пространство Белла постоянно пыталась затянуть её и часто повторяла фразы: «Ты уделяешь мне мало внимания», «ты меня не слушаешь», «ты только и ждёшь, когда я умру».
Нева не знала, что произошло. Возможно, Изабелла до сих пор злилась на неё за историю с Полонским, возможно, за прошедшие полгода её довели до белого каления Дмитрий Сергеевич, взбалмошный брат и капризная сестра, а возможно, мышка снова находилась на пике психического заболевания.
Иногда Белла садилась за книгу воспоминаний, но и это всегда оборачивалось истерикой. Она то не могла выдавить из себя ни строчки, то писала сразу десять страниц с красными от усердия глазами. Людей, которых интересовала судьба Владислава Оболенского, было достаточно. За месяц их количество из пятидесяти возросло до ста, но его первой и любимой дочери было этого недостаточно, и от неё постоянно слышалось: «У меня очень мало читателей!» Вот и сейчас она рыдала навзрыд именно по этому поводу.
– А как ты хотела? – уже спокойнее спросила Ева. – Заявлять о себе и своём творчестве – это работа не из лёгких. Да и книга у тебя очень узконаправленная.
– Дело не в книге, – подал голос Дмитрий.
Ева смирилась с его визитами в усадьбу. Во-первых, убедилась, что они носили исключительно дружеский характер, во-вторых, так создавалось впечатление, что не только она принимала на себя удар стихийного бедствия по имени Белочка, а в-третьих, Тимофей убедил её, что таких приятелей терять нельзя. Это – то самое знакомство, которое можно гордо назвать «связями». Вдруг что-нибудь случится, а у них свой человек в полиции.
– Ева Андреевна, я не могу согласиться с Вашими советами и способами поддержки, – продолжил Ильин. – Вы только и делаете, что постоянно хвалите Изабеллу: «Ты гений!», «ты талант!», «у тебя всё получится!»
– А Вы считаете иначе? – насторожилась Нева.
– Нет. Я всегда говорил, что Изабелла – человек редкой красоты и недюжинных творческих способностей. Но я, в отличие от людей искусства, предпочитаю реально смотреть на мир. Дело не в книге, а в том, что современное общество прогнило. Недаром Пушкин писал: «Ужасный век, ужасные сердца».
Изабелла прекратила плакать и заинтересованно взглянула на друга. Ей всегда были приятны его околофилософские рассуждения с оттенком безысходности.
– О каком успехе произведения можно говорить, если половина империи попросту не умеет читать? Грамотные люди – это, в большинстве своём, дворяне. Вот только им, избалованным и скучающим, недосуг знакомиться с чужими объёмными книгами. Им бы свои рассказики настрочить и друзьям показать. Заинтересовать их можно только чем-то из ряда вон, похожим на «Сто двадцать дней Содома» Маркиза де Сада.
– Ну, знаете, – хмыкнула Ева. – Если так рассуждать, то что остаётся? Зарывать свой талант и мечты в землю? Писать в стол?
– Не в стол, а для друзей и уже имеющихся читателей. Поймите, что писательство, как и живопись, и любое другое творчество, – очень неблагодарное дело. Вот если я раскрыл какое-то преступление – я вижу результат: виновный отправляется в ссылку или в заточение, сослуживцы и вышестоящие пожимают мне руку: мол, молодец, отлично справился. А бедные творцы целыми днями прозябают около холстов или за письменными столами. Владислав Константинович, царство ему небесное, однажды сказал: «Если бы люди знали, какой ценой рождается искусство!» И в итоге их никто не похвалит. А домочадцы ещё и упрекнуть смогут: дескать, ничего полезного за весь день не сделал.
– Да… У меня есть поклонники, но они не догадываются, как трудно мне иной раз проводить концерты, – кивнула Ева.
– Только представьте, скольких писателей, певцов и художников признали лишь на закате жизни, а то и после смерти. И скольких ещё ждёт такая участь!
– То есть, мне нужно умереть, чтобы мои книги читали? – спросила Белочка. – Да без проблем!
– Не переиначивай, я имел в виду другое, – грустно улыбнулся Дмитрий Сергеевич.
– Что вы здесь устроили? Одна готова петь мне дифирамбы, другой не знает, как извернуться, чтобы найти оправдание моей бездарности, – у бедняжки появилось ощущение, что огромный паук не хочет сматывать клубок паутины из боли, в которую была окутана её душа. – У всех авторов, которых не признавали при жизни, были на то причины; чаще всего, связанные с самими произведениями. Если ты написал чушь, то…
– Даже у тех, кто пишет чушь, есть свои читатели, – перебила её Ева. – Мои приятели, допускающие по пять ошибок в предложениях из шести слов, и то умудряются распространять свои рассказы. У тебя уже немало поклонников, а будет ещё больше. Дмитрий Сергеевич прав, нужно просто подождать. Выше головы не прыгнешь. Правда, надоело, – певица устало махнула салфеткой. – Твои аппетиты растут не по дням, а по часам. В начале зимы ты говорила, что будешь рада, если твоя книга заинтересует хотя бы двадцать человек. В итоге она заинтересовала больше ста человек, но ты всё равно недовольна! Когда у тебя будет двести, а там и триста поклонников, ты тоже не успокоишься! Тебе, видимо, нужна слава «Слова о полку Игореве»!
– Ева, я это не ради себя делаю! – воскликнула Изабелла. – А ради отца! Ради мамы! Ради их истории! А вам плевать!
Через секунду она сорвалась с места и убежала в свою комнату. Оставшиеся в одиночестве Дмитрий и Ева виновато переглянулись.
– Что нам делать? – спросила последняя. – Всё зашло слишком далеко. Я боюсь тех вещей, что она делает с собой и окружающими, но не могу её остановить.
– Она – хранительница памяти, – печально протянул Ильин. – Эталонная, преданная своему делу и родителям. Таких людей очень мало. Я могу понять и Беллу, и Вас. Жить с психически больным человеком очень тяжело. Может, её подлечить?
– Не знаю. Я для неё всё делаю! Стала лучше готовить, подстраиваю под неё свой режим дня. А она не может пойти мне навстречу! Я вчера утром накрыла стол, оставила записку: «Белла, поешь и выпей чай с ромашкой. А в обед к тебе придёт доктор». Возвратилась ближе к вечеру, а моя принцесса спит. Ничего не съела и доктора не впустила!
– Ваша любовь к Изабелле в самом деле безгранична, – серьёзно покачал головой Дмитрий. – Но может, она именно на Вас так реагирует?
– Давай перейдём на «ты»? – предложила Ева и, не дождавшись согласия, задала ответный вопрос: – Что ты имеешь в виду?
– Как бы сказать… Ты – человек из прошлого Изабеллы. С тобой связан тот период времени, когда её родители были молодыми, красивыми и, главное, – живыми. Мне кажется, если бы она хотя бы на месяц преобразовала обстановку вокруг себя, ей бы стало легче. Другие люди после сильных потрясений не просто так часто отправляются в путешествия или ещё куда-нибудь. Но всё это – пустые разговоры. Мы же понимаем, что Белла никуда отсюда не уедет.

***
– Что ты наделал, мальчик мой, – пальцы Константина Борисовича коснулись белоснежных волос внука. – Чуть на старости лет меня с таким грузом на сердце не оставил.
– Ой, дедушка, не нужно этого, хорошо? – ответил Модест, поудобнее устроившись в кресле. – Всё обошлось и слава богу.
– Как ты похож на отца! Отвага, решительность, готовность бороться за свою любовь, переплетённая с безрассудством… Я долго недооценивал вас, допускал ошибку за ошибкой.
– Я всю жизнь это слышу, – закатил глаза Альберт. – «Ой, смех как у отца!», «пальцы как у Владислава Константиновича!», «волосы как у того самого художника», «манерами на папу похож», «взгляд Владислава!», «ох, как вы похожи с моим единственным сыном!» – на последней фразе он кинул ехидный взор на дедушку. – С одной стороны, надоело, а с другой, очень приятно. Я всегда считал себя непутёвым сыном. А тут… Думаю, я посвятил свой поступок не только Алёне, но и любви родителей.
– Если бы с тобой что-нибудь случилось… Мне даже подумать страшно!
– Вас не разберёшь. То ведёте себя так, словно готовы к любой момент от меня избавиться, то руки мне целуете.
– Дурак, – с любовью промолвил дедушка. – Разве ты до сих пор ничего не понял? Я скрытный человек. Вот у твоего отца для домочадцев душа была нараспашку. Он легко говорил о своих чувствах. А я привык всё держать в себе. Не по своей воле: жизнь всегда обязывала не разводить соплей. Но я тебя очень люблю. Так было всегда.
– Я понимаю, – кивнул юноша. – Помню, как однажды меня стошнило в коридоре, и я сразу подумал: «Всё, сейчас дедушка будет кричать», а Вы только спросили, как я себя чувствую. А ещё Вы волнуетесь, когда я вовремя не возвращаюсь домой.
– Когда ты был маленьким, я часто носил тебя на руках, – улыбнулся Константин. – И играл с тобой в динозавриков из картона. А беспокойство о тебе, балбесе, давно въелось мне в сердце торфяным цветом.
– Мне жаль, что мы ссорились, – искренне ответил Модест. – Обещаю, отныне всё будет по-другому. Я повзрослею и изменюсь в лучшую сторону. Ведь у меня теперь своя семья. Да, небольшая – Владик и Алёна, но всё равно.
– Ну, здравствуйте, – в голосе Константина Борисовича послышалась то ли ирония, то ли обида. – Нет, если ты продолжишь жить здесь, то уясни, что твоя семья – это ещё я и мои приближённые.
– Само собой. Но в первую очередь я должен оберегать маленького сына и молоденькую невесту.
– Модест, – Константин Борисович собрал волю в кулак. – Я думал отложить этот разговор но вижу, что ты нормально себя чувствуешь, и… В общем, я пока не дам своего согласия на твой брак с Алёной.
– Чего? – парень моментально напрягся и приподнял стройное тело с кресла. – Вы серьёзно? Теперь-то что мешает?
– Только не горячись, хорошо? Я уже говорил, что как человек Алёна мне очень нравится. Но как твоя супруга и мать моих правнуков… – мужчина ненадолго замолчал. Он знал о вспыльчивой натуре своего воспитанника. Не так-то просто было подобрать слова, которые не выведут его из равновесия.
– Продолжайте, – поторопил Альберт. – Я слушаю.
– Я верю в вашу любовь. Ты всё доказал на деле. Но я не верю в…
– В то, что она долго продержится?
– И в это тоже. Честно сказать, мне и Вера не очень нравилась. Я считал, что ты мог бы найти себе кого-нибудь поинтереснее. Но она была грамотной и пытливой девушкой. Я был уверен, что после родов она получит достойное образование и не станет сидеть дома курицей-наседкой.
– Не напоминайте.
– А что касается Алёны, – Константин Борисович продолжал быть ведущим в диалоге, стараясь непринуждённо вовлечь в него внука, – прости, но у меня не получается представить себе вашу пару лет через десять.
– Вы сами себе противоречите! Как Вы тогда можете верить в нашу любовь?
– Мальчик мой, ты многого не знаешь о чувствах и отношениях, – Константин сел на подлокотник кресла, хотя это противоречило хорошим манерам, положил свою ладонь на руку внука, сжал её. – Поверь, если бы вы с Верой поговорили со мной год назад, до того, как она забеременела, у вас сейчас всё было бы хорошо.
– Да не твердите о ней! Сколько можно?!
– Во-первых, теперь Алёна находится в усадьбе на правах твоей возлюбленной. Значит, она уже не будет печь хлеб и работать в саду. Ты сам этого не захочешь.
– Да, – кивнул Модест. Ему понравилась роль лучшего друга, которую в этот момент взял на себя дедушка. – Я и раньше считал, что ей не нужно нагружать себя работой. Она ещё такая юная, ей бы побольше отдыхать, лежать на солнышке и смеяться.
– Как следствие, у неё будет очень много свободного времени. Ты подумал, чем вы будете заниматься? О чём разговаривать? С Верой ты мог обсудить любую книгу, античное искусство и законы Ньютона. У Алёны же нет увлечений и интересов, кроме выпечки и трав. Она – социальное бревно. Пока тебе кажется, что вы сможете всю жизнь пролежать на кровати, глядя друг другу в глаза, но, поверь, тебе это надоест через пару месяцев.
– С Верой всегда было зубодробительно скучно, несмотря на то что она болтала без умолку, – усмехнулся юноша. – А Алёна… В чём Вы её обвиняете? В том, что она родилась в крестьянской семье? С ней просто никто не занимался. У неё не было возможности читать книги и общаться с грамотными людьми. Она сейчас очень мягкая, податливая – как глина. Ради меня она всему научится. На днях я собираюсь впервые выйти с ней в свет.
– Алёна не показалась мне человеком, который открыт всему новому. Она несколько раз просила у меня разрешения взять книги из библиотеки, читала десять страниц и забрасывала. Пока она готова делать всё, что ты ей скажешь, но это пройдёт, едва начнёт утихать ваша страсть.
– Не пройдёт! Она отчаявшийся ребёнок, у которого земля уходит из-под ног. Если я её спасу, она будет благодарна мне всю оставшуюся жизнь.
– Только не говори, что хочешь вырастить Алёну под себя, чтобы она потом ходила за тобой как собака! Это гнусно.
– Так и скажите, что боитесь осуждения со стороны общества. Конечно, как же! Единственный внук, наследник, надежда и опора – и вдруг женится на простолюдинке.
– Не без этого. Мне не нужны насмешки и сплетни. Ты и так наделал мне сраму, когда появлялся на людях в компаниях пьяниц и ввязывался в драки. Я не такой, как Влад. Я понимаю, что мы живём не на закрытой территории и что репутация важна, – Константин вспомнил, как его отстранили от участия в открытии больницы Святого Николая после ареста сына, как не приглашали на мероприятия после того, как в его дом приехала молодая невестка, как соседи шептались за его спиной, когда он вернулся из Москвы с внуком, хотя у того ещё был жив отец. Избави боже! – Да и посмотри правде в лицо: тебе самому не захочется быть белой вороной. Если друзья-гимназисты от тебя отвернутся, ты затаишь обиду на Алёну.
– Чепуху говорите, слушать неприятно, – ответил Альберт, хотя ещё минуту назад чувствовал, что ему становится легче от присутствия родственника.
– Да ради бога, – неожиданно отделался от него дедушка. – Только не удивляйся, когда окажется, что я был прав. Я последую твоему примеру, побуду упрямым ослом и не дам вам благословения. Навсегда связывать свою жизнь с красивой, доброй, но ненадёжной девушкой с моего согласия ты не будешь.
– Иногда Вы бываете невыносимым! То покоя не давали, всё просили меня жениться на Вере…
– Я тебе только что объяснил, что это другое! И нельзя отбрасывать вариант, что Вера вернётся. Я, конечно, не буду просить тебя снова вступить с ней в отношения, но мы должны всё обдумать…
– Если Вера вернётся, то быстро пойдёт туда, откуда пришла! – Константин Борисович подлил масла в огонь, и внук вышел из себя. – Тут нечего обдумывать! Всё. Точка. И к Владику я её на не подпущу! Она свой выбор уже сделала.
– Не понимаю, почему она просто не поговорила со мной? Я ведь на неё никогда не давил. Наоборот, всегда принимал её сторону.
– Потому что она дура! И молодость не оправдание – в шестнадцать лет уже должна быть голова на плечах. Ничего, мы с Алёной сами вырастим Влада.
– Не по-людски всё, – в сердцах вздохнул мужчина. – Разве пятнадцатилетняя девочка должна воспитывать чужого для неё младенца? Давай договоримся так: вы поживёте как семейная пара ещё около года. Пусть Алёна перебирается в твои покои. И если за это время у вас не пропадёт желание связать себя узами брака, я дам вам благословение. Сам подумай, какая разница? Люди женятся, потому что им не терпится поделить друг с другом постель и крышу над головой. А вы и так ни в чём не ограничены.
– А, знаете, давайте! – согласился Модест.
Конечно, он мог бы выразить протест. Рабство и беспрекословное подчинение чужой воле уже отменили. Да на него оно никогда и не распространялось! Забрать Алёну и сына, уехать с ними в Москву или в какой-нибудь посёлок и обвенчаться в захудалой церквушке назло всему миру. Но… Не хотелось. Всё этот только курам на смех! Своих денег у него не было, жить по-простому он не умел. А тут ещё осень приближалась.
– Мне самому хочется ещё раз доказать вам серьёзность своих чувств к Алёне! Посмотрю я на Ваше выражение лица через год!
– Вот, такой подход мне нравится, – одобрил дедушка. – И очень прошу, не наделайте новых детей. Нам Владика хватает. Да и Алёну жалко. Рано ей рожать.
– Ой, не начинайте, – смутился воспитанник. – Я не дурак.

***
«Я не сплю. Совсем. Вообще. А если засыпаю на три часа, потом чувствую себя ещё хуже, чем после бессонной ночи. Это превратилось в навязчивый страх: не могу сомкнуть глаза, вдавить голову в подушку, отбросить от себя мысли. Я не знаю, как спасаться, и чувствую себя очень одинокой, несмотря на присутствие Евы, Ани, Калерии, Тимофея и Дмитрия Сергеевича.
Медленно начинаю загибаться: бьюсь в истериках, рву на себе волосы, вечерами шепчу всякий бред о том, что всё наладится, хотя знаю, что будет только хуже».

– Снежинка?
– Что?
– Смотри, – Ева поставила на стол букет нежно-розовых цветов. – Красота, правда?
– Зачем? – равнодушно спросила Белочка.
– Просто так. Тебе не нравится?
– Мне нравятся цветы, но не твоё стремление намекнуть, что я недостаточно вкладываюсь в наши отношения.
– О чём ты? – Ева опустилась на кровать.
– Не делай вид, что ничего не понимаешь. Цветы, сладости, краски, льстивые комплименты. «Ой, ты у меня красивее любых картин!» По-твоему, я не замечаю, что в последнее время выгляжу отвратительно?
– Ты упрекаешь меня в том, что я забочусь о тебе и стараюсь подбодрить?
– Не упрекаю, – Белла взгромоздилась на краешек стула и поджала ноги под себя, приняв «кошачью» позу. – Просто это выглядит как немой крик: «Смотри, сколько всего я для тебя делаю, в то время как ты, свинья этакая, не можешь пойти мне на уступки!»
– Снежинка, милая, остановись. Ты говоришь ерунду, – Ева попыталась мягким тоном успокоить её заострённый до болезненного предела взгляд и взволнованное дыхание. – Я купила этот букет просто так, чтобы он радовал глаз.
– Нет, посмотрите, она ещё упрямится! – звонко воскликнула дворянка. – Я тебе уже говорила: если хочешь, можешь взять деньги из второго тома сочинений Жан Пьера Камю и что-нибудь себе купить. Вдруг ты после перестанешь чувствовать себя обделённой?
– Я будто со стеной разговариваю, – Ева схватила подушку и накрыла ею своё лицо: утомлённое, опухшее, бледное. – Дело не в деньгах. Как мы докатились до этого? Где та Белочка, которую я знала и любила? Почему ты ведёшь себя как… Нет, я не хочу тебя оскорблять! Я никогда бы не подумала, что начну жить вот так: засыпаю – слава богу, день закончился. Просыпаюсь – горе горькое, опять всё сначала!
– Всему виною твои собственные ожидания. Я тебя предупреждала, что я – уже не та миниатюрная сладкая фея, образом которой ты вдохновлялась в прошлом. Чего ты от меня сейчас хочешь? Я тебя сюда не звала.
– Дело не в ожиданиях, а в том, что ты не можешь мне открыться! Чего ты боишься? Это я, твоя Евочка. Расскажи, что с тобой происходит? Чем я могу тебе помочь?
– Я не знаю, что со мной происходит! – едва не расплакалась Белла. – Хватит меня допрашивать!
– Если ты болеешь, этого не нужно стыдиться…
– А ты хочешь упечь меня в больницу?
Ева смотрела на неё: маленькую, глупенькую, испуганную… Она теплее, чем лето Москвы и холоднее, чем дожди Петербурга. Красивее любых картин. Замкнута на неопределённое время, которое может затянуться на годы.
– Только если ты сама меня об этом попросишь.
– Странно. Одни мои просьбы ты выполняешь, а другие – нет. Я уже говорила, что хочу уйти в монастырь. Но у нас ведь ты решаешь, что для меня лучше, – отрезала Белла и уткнулась в тетрадь, дав понять, что спор закончен.
– «Ладно, – решила не реагировать Ева. – Пойду другим путём». – Белочка, – позвала она. – Может, завтра выберемся на природу? Возьмём закуски, сладости. Ты что-нибудь нарисуешь, искупаешься. Помнишь, когда мы только начали жить вместе, ты почти каждый день с наступлением рассвета вела меня к реке? Учила меня наслаждаться моментом, говорила, что не нужно засиживаться в четырёх стенах.
– Помню, – тихо ответила Белочка. Это было так давно, в другой жизни… Там ей было семнадцать лет. Там был жив папа.
– Соглашайся, – улыбнулась Нева. – В конце концов, в том, что отношения зашли в тупик, всегда виноваты обе стороны. Наше совместное времяпровождение в последнее время свелось к лежанию на диване. Нам стало скучно, а это – прямой путь к постоянным ссорам.
– Ну да. Дошло до того, что мы иногда засыпаем в разных комнатах. Хотя бы любовью ещё занимаемся. Значит, не всё потеряно, – нервно хихикнула художница.
– Ну, так, – повертела ладонью Ева. – Иногда.
– А зачем нам ставить рекорды?
– Смешно, – Ева заметила, что напряжение уходит. Фух, как от сердца отлегло! – Значит, ты одобряешь моё предложение?
– Да, – кивнула Изабелла. – Думаю, это будет интересно.

***
Алёна окончательно пришла в себя через неделю. Всё это время она почти ничего не ела, жаловалась на боль в дыхательных путях и много спала. А на третью ночь, проснувшись, увидела, что Модест лежит рядом. В комнате было прохладно и темно – та атмосфера, в которой хочется раствориться, спрятаться от чужих глаз, показать самому себе своё истинное лицо. Проникающий в окна лунный свет касался черт лица юноши, о которых Алёна однажды сказала: «Они идеальнее идеального», его одежда аккуратно висела на спинке стула. В груди у Алёнушки затрепетала надежда. Они наконец-то смогут перестать скрываться?
Она убедилась в этом утром. Модест по-прежнему не спешил одеваться и уходить. Лишь гладил её волосы и улыбался. Он понял, как здорово просыпаться рядом с любимым человеком. И как прав был Кирилл, когда говорил, что «без женщины очень плохо». В любой другой день он бы поднялся и пошёл в столовую пить чай с видом загнанной антилопы, а сегодня перевернулся на другой бок, а тут Алёнушка: тёплая, стройная, забавно сопящая. И сразу стало так хорошо!
И вот сегодня, в выходной день, она – нарядная, умытая, причёсанная, сидела у него на коленях и слушала о его грандиозных планах на вечер.
– Мы пойдём на самый настоящий бал. Мой отец их терпеть не мог и называл ярмаркой тщеславия. А дедушка, наоборот, считает, что их необходимо посещать, даже если не хочется.
– Да ты что? Я ведь манерам не обучена. И надеть мне нечего. Вдруг я тебя опозорю?
– Раз мы вместе, нам нужно выйти в свет. Заодно отметим начало новой жизни, – настоял на своём Модест. Хотя на первом месте было другое. Ему просто хотелось похвастаться перед этими скучными и чопорными дураками своей девочкой, в которой было столько тепла, света и любви.
– Может, лучше дома отметим? – продолжала отнекиваться Алёна. – Я что-нибудь вкусное приготовлю. Например, пирожки с новой начинкой.
– Не будь такой дремучей, – беззлобно укорил её возлюбленный.
– На бал собрались? – спросил вошедший в гостиную Кирилл.
Он уже снял повязку с пострадавшей головы, и о недавнем инциденте ему теперь напоминало лишь пятнышко засохшей крови на правом виске. Модеста Владиславовича он простил, да тот и не до конца понял, что произошло; немудрено, в таком-то состоянии.
– Да, – радостно кивнул юноша. – Хочешь пойти с нами?
– Нет, – отказался Никольский.
После отъезда сына его душу облепило тоской, словно паутиной. Ведь этот вольтерьянец даже письма отцу не напишет – побоится выдать местоположение Веры. Кирилл не заметил между молодыми людьми романтических чувств. Арсений вообще говорил, что семья и любовь – это чепуха, а он будет всю жизнь учиться. Скорее всего, он просто поможет Вере освоиться, и они останутся друзьями.
– Ну и ладно, – ничуть не расстроился Модест.
– А к кому на бал-то? – поинтересовался прислужник. – К Демидовым?
– Нет, к Разумовским.
– Константин Борисович у них бывал. Говорил, что музыка там оставляла желать лучшего, зато алкоголь был хорошим.
– Мы не собираемся пьянствовать, – горделиво заявил аристократ. – Нам ещё к ребёнку возвращаться.
– К Власлику, – прошептала Алёна, заглянув в лицо возлюбленного блестящими от слёз глазами.
Присутствие Кирилла уже не смущало её – она готова была излить на своего бога все чувства, томившиеся в её юной душе. Наверное, он рождён – жить, а она – гибнуть от любви к нему. Его сын – самый лучший подарок, к которому ей волей благосклонной судьбы было разрешено прикасаться, обнимать, целовать… Вроде чужой, но родной до последней пульсирующей жилки под тоненькой кожицей.
Вчерашним вечером Алёна впервые назвала малыша Власликом. Суеверная и пугливая, она не одобрила идею Модесточки назвать сына в честь дедушки. Ведь у Владислава Константиновича была непростая судьба и ушёл он очень рано. Может, если придумать милое производное от имени, у мальчика всё сложится иначе?
– Ну да, – кивнул Кирилл. Когда-то он тоже был молодым, и искренним. Кажется, даже любил. – Я рад за вас. Вы хорошо смотритесь вместе. А Константина Борисовича особо не слушайте. Он отходчивый. Поворчит и перестанет.
– Спасибо, – благодарно взглянул на соратника Модест. – Алёнушка, давай не будем терять время и начнём собираться?

***
– Наконец-то я услышала звонкий смех Евы Тайловой, – сказала молоденькая брюнетка, не прекращая подрумянивать щёки. – Нам так его не хватало!
– Предводительница пропащей богемы вернулась, – кивнул парень с нарисованной хной аристократической родинкой над губой.
– Вот что, – дородная женщина средних лет в элегантном платье достала из сумочки курительный мундштук. Выражение её лица стало таким серьёзным, словно она собралась подписать Декларацию независимости. – Нужно её отвадить от той истеричной пигалицы.
– За что вы так не любите Изабеллу? – несмело поинтересовалась брюнетка. – Они давно вместе. Ева – взрослая, самостоятельная женщина. Характер у неё бойкий, язык растёт откуда надо. Если бы она захотела, то давно бы нашла себе другую девушку или мужчину. Но ведь неспроста она постоянно возвращается именно к своей Снежной королеве.
– Наше отношение к Изабелле напрямую зависит от её поведения. Когда она во всём поддерживала и вдохновляла Еву, мы слова против неё не говорили. Но за прошедший год она сильно испортилась. Она ограничивает общение Евы с её поклонниками и друзьями, паразитирует на её славе и, скорее всего, завидует ей чёрной завистью. По-твоему, мы должны молча наблюдать, как угасает наша компаньонка и талантливая певица?
– А что ты предлагаешь? Запретить им общаться? Не получится, они живут вместе.
Дверь гримёрной распахнулась. Три пары глаз устремились Еву, которая только что закончила своё первое за полгода выступление. Её глаза полупьяно поблёскивали, расширенные зрачки практически перекрывали ореховую радужку, а по оголённым плечам бегали мурашки.
– Ура! – хлопнул в ладоши парень. – Поздравляем! Это было сильно.
– На разрыв аорты, – поддакнула ему женщина с мундштуком.
– Спасибо, – улыбнулась Ева, хотя считала, что всё это – низкопоклонничество. Её пропитый, прокуренный и севший голос звучал уже не так, как в былые времена.
– Надо продолжать веселье, – дала указание брюнетка. – Может, всей компанией сходим в кабак?
– Лучше в ресторан, – надула губы дородная женщина. – Ева угостит.
– У меня иногда складывается ощущение, что вы дружите со мной только из-за личной выгоды, – с упрёком ответила Нева. – Я не смогу никуда пойти. Мне нужно домой.
– Да сколько можно?! Мы тебя сто лет не видели! Ты только и делаешь, что сидишь под юбкой у своей принцессы; причём, в прямом и в переносном смысле.
– Ты сейчас получишь! – прикрикнула певица, но через пару секунд засмеялась. Её сегодняшнее настроение не могли омрачить даже пошлые шуточки.
Дверь снова отворилась, и на этот раз в комнатушку вошёл высокий темноволосый мужчина, от которого сразу повеяло духами, вином и нечеловеческой мощью.
– Ооо, Георгий Победоносец, – раздосадовано протянула брюнеточка. – Мы тебя не ждали.
– А я не к вам. Я к Евочке, – сластолюбиво улыбнулся гость.
Ева смерила его равнодушным взором. Что ей оставалось, если он прочно вписался в их московскую компанию? Глупо было долго таить на него обиду. Он – не мать Валентина, которая пыталась разрушить её отношения с милым свободным музыкантом, а теперь посягалась на Анюту. Не её собственная мать, предавшая свою единственную дочь. Даже не один из недоброжелателей, что мог оскорбить её из зала. Он – всего лишь вечно обкуренный и обаятельный Георгий Полонский.
– Хочу поздравить красавицу, – сказал визитёр и протянул Еве букет ярко-розовых мальв.
– Благодарю, – кивнула она. – Но на будущее: мальвы обычно дарят молоденьким барышням. Я к таким уже не отношусь. Кстати, ты хорошо выглядишь. Опрятный, бритый, причёсанный. Можешь ведь, когда захочешь!
– Тебе всегда восемнадцать, Евочка.
– Не называй меня Евочкой.
– Евонька или Евуля тебе нравится больше? – не поколебался Георгий.
– Не нравится, – помотала головой рыжеволосая бестия.
– Позволь узнать, где ты пропадала всё это время?
Остальные присутствующие кидали друг на друга многозначительные взгляды. Нет, если между этими двумя интрижка, ещё непонятно, кто НЕ подходил Еве больше: неуравновешенная малявка с гордо вздёрнутым аристократическим носиком или наркоман со стажем. От обоих – проку на копейку, зато нервов намотают на сто рублей!
– Тебе-то какая разница? – задала ответный вопрос Ева. – Мне пора собираться домой.
Складывая в сумочку духи, белила и расчёски, она поняла, что совсем не хочет возвращаться в усадьбу. Там в воздухе такая тоска витала, что мухи на лету дохли. И все заняли позицию, словно она была им что-то должна. Мол, раз вернулась нежданно-негаданно, будь добра и обед приготовь, и приберись, и за Калерией присмотри. А мы тебе даже спасибо не скажем. А зачем? Кучера лошадей за проезд не благодарят.
– Почему ты помрачнела? – спросил Полонский.
– Хочешь, чтобы я радовалась? Так нечему.
– Неправда, повод для радости всегда можно найти. Вы долго будете слушать? – он метнул недобрый взгляд на трёх безмолвных наблюдателей.
Те, прихватив свои вещички, сразу покинули гримёрную. Нева поняла, что упустила момент, когда они с Георгием остались один на один. Лишь из коридора по-прежнему доносились голоса и смех.
– Не думай, что я не заметил твой новый образ, – продолжил Георгий. – Рыжий цвет волос тебе очень идёт. И рюшей с ажурами стало поменьше. Молодец, не боишься преображений. Советую в следующий раз надеть платье покороче. Зачем прятать такие стройные ноги?
– Ох, дамский угодник, – Ева не смогла сдержать улыбку. Во-первых, ей давненько не говорили ничего подобного, во-вторых, выпитое в начале вечера вино дало о себе знать. – Ты сначала со своей блондиночкой разойдись, а потом комплиментами сыпь.
– Уже разошёлся. Я свободен как ветер в поле.
– Рада за тебя. А я по-прежнему не свободна.
– Ну вот, а ты боялась, что наше маленькое приключение разрушит твои многолетние отношения.
– Да, к счастью, Изабелла меня простила. Именно поэтому я сейчас так миролюбиво с тобой беседую. Но это ничего не значит, понял? Отойди, мне пора домой.
– А может, не стоит идти домой в столь скверном состоянии духа? Ты расстроишь свою возлюбленную. Разве ты этого хочешь?
Ева фыркнула, но подумала, что Полонский прав. Белла всегда тонко чувствовала её душевное состояние, а когда понимала, что ничем не может помочь, сама впадала в тоску, что впоследствии оборачивалось психозами для них обеих.
– Давай погуляем, взбодримся?
– Ты меня, видимо, не понял…
– Это ты меня не поняла. Я предложил прогуляться и пообщаться, а не переспать. Что в этом плохого? Или у тебя запрет на времяпровождение с другими людьми? Ты же не крепостная. И не царская невеста, которая должна день и ночь сидеть в палатах.
– Это неприлично. Хотя ты вряд ли знаешь, что значит данное слово.
– Возможно. Но разве ты живёшь по библейским заповедям? Меня-то не обманывай. Так и скажи, что боишься не устоять перед таким красавцем, – Полонский в упор посмотрел на свою привлекательную собеседницу. Его взгляд был цепким, глубоким, словно он старался вытащить ответ на свой вопрос из скрытых уголков её души.
– Ой, мама дорогая! Сам себя не похвалишь – никто не похвалит, да?
– Полгода назад в тебе было больше яркости и спонтанности. Совсем дома закисла?
Еве не понравилось слово «закисла», но она не могла не признать, что оно хорошо характеризовало её нынешнее состояние.
– Даже не знаю, – уже для вида замялась она. – Я не гуляла по городу со дня возвращения. Времени не было. Хотя хотелось бы посмотреть центр. А табак у тебя есть?
– Обижаешь! Конечно, есть. Можем ещё в ресторан зайти. Да и вообще, куда захочешь.
– Ну да, ты у нас товарищ обеспеченный.
Немного поразмыслив, Ева решила, что ни о чём не пожалеет. Если её доля – тащить на себе своенравную дочь и истеричную Белочку, ей необходимо искать в себе силы. А лучший их источник – новые впечатления и общение. Тем более, Полонский – мужчина. А с сильным полом у неё отношения давно не складывались. Разве он конкурент Белле?
– Я сто лет не была в ресторанах, – зачем-то сообщила Нева, когда они направились к выходу из гримёрной.
– Ничего. Ещё не поздно это исправить, – ответил Георгий, взяв её под руку.

***
– Я ведь нормальная женщина, да?
– Ты безумная женщина! В самом прекрасном смысле этого слова.
– Поэтому у меня в жизни ничего не складывается?
Ева посмотрела на свои босые стопы. Туфли на высоченных каблуках лежали рядом, на вымощенной брусчатке.
– Что ты имеешь в виду? – поинтересовался Георгий, пребывающий в состоянии полного умиротворения.
– У меня есть талант и харизма. Я нравлюсь людям, да и они мне интересны. Я умею правильно поставить себя в коллективе, воспитываю дочь, зарабатываю деньги. Где я свернула не туда? Почему так получилось, что я в свои годы ничего не имею и живу в зависимости от несчастной барышни, что младше меня на девять лет?
– Ты сама вбила себе в голову эту зависимость, – ответил Полонский.
– Винить-то некого, – певица не взяла во внимание его слова. – Если каждый сам кузнец своего счастья, пусть у меня отберут наковальню, я кую всякую херню. Поклонники умудряются поэтизировать мой образ, видят во мне что-то особенное. Этим я и успокаиваюсь, но ненадолго. Не так я представляла себе своё будущее! Большая половина жизни прожита, а в голове – туки-туки, труля-ля, отрывки романсов и мысли о том, как ублажить свою принцессу. Ни образования, ни накоплений, ни перспектив.
– Зато у тебя есть семья.
– Была, – горько усмехнулась Ева. – Сейчас мне кажется, что всё развалилось ещё больше полугода назад, а тот злополучный вечер стал лишь катализатором. Константин Борисович, дедушка Беллы, о таких союзах говорит: «Ни богу свечка, ни чёрту кочерга». Я думала, что теперь, когда мы обе успокоились и соскучились, всё наладится, но стало ещё хуже. И уходить нельзя… Как я Беллу брошу? Она ведь ненормальная! Вдруг снова удумает наложить на себя руки? Её маленькая сестра ко мне очень привязана, Аня, моя дочь, тоже не захочет уезжать.
– Катализатор? Надо же, какие слова ты знаешь! Можно спросить, от кого у тебя дочь?
– Этот мужчина умер ещё до её рождения. Хотя, какой мужчина… Мальчик. Ему даже двадцати двух годов не исполнилось. Знаешь, что самое обидное? Недавно из ниоткуда появилась его мамаша; которая много лет назад называла меня потаскухой и приживалкой, выгоняла с порога и утверждала, что ребёнка я нагуляла.
– Ууу, – осуждающе присвистнул Полонский. – Позднее прозрение? Решила с внучкой повидаться?
– Да. Позорище! Плесни, пожалуйста, – Ева протянула ему свой стакан.
Окружающая обстановка располагала к задушевным разговорам: залитая лунным светом тропинка, гладь небольшого озера, далёкое уханье сов и успокаивающий стрекот кузнечиков. Прохожих уже не было видно. И появлялось огромное желание надолго сохранить эту картину в голове, а навеянный ею уют – в сердце.
– Ты меня особо не слушай, – запоздало предупредила Нева. – Я пьяная. И как я в таком состоянии домой пойду?
Она разомлела, на её щеках появился румянец, пульс участился. Руки помнили приятную тяжесть букета цветов, что ей подарил Егор в начале вечера, желудок был полон не только алкоголя, но и вкусной ресторанной еды, а на языке сохранилась сладость десерта – мороженого с кусочками груши и яблока.
– Зачем домой? Мы сейчас ко мне поедем.
– Держи карман шире, – рассмеялась Ева.
– А что? Долго мы ещё будем сидеть под деревом, как дети, и пить этот компот? Там от вина одно название. Все приличные заведения уже закрыты. А у меня водочка есть. И конфетки…
– Нельзя. Белла, наверное, места себе не находит, – Ева вновь произнесла родное имя, от которого веяло колдовским мороком, чтобы напомнить самой себе: нельзя терять голову.
– Сколько можно? – устало выдохнул Георгий. – Тебе самой не надоело? Белла то, Белла это. Большинство её истерик – лишь следствие избалованности. Ты очень многое ей позволяешь.
– Самый умный, что ли?
– В чём проблема? Выспишься, а утром приведёшь себя в порядок и поедешь домой.
– Я не хочу, чтобы ты что-то не то подумал…
– Я ничего не подумаю. У меня дома есть гитара, не забыла? – вдруг напомнил мужчина. – Только её нужно настроить. Поможешь?
– Ладно, – сдалась Нева. Как-никак Георгий во многом был прав. И домой ей не хотелось, и Беллу она избаловала, и в общении с противоположным полом не было ничего плохого. – Поехали.

***
– Надо же, как у тебя чисто. Ты кого-то ждал, а этот кто-то не пришёл?
В словах Евы не было сарказма. Небольшая гостиная действительно дышала чистотой и уютом. После вечного творческого беспорядка Беллы – она словно попала в другой мир. Ей сразу захотелось сесть на подоконник и посмотреть на ночную улицу, прикоснуться к листьям недавно распустившейся фиалки в горшочке и полежать на большом диване, который так подходил под обстановку комнаты.
– Этот кто-то, – Георгий сделал ударение на местоимении, – пришёл.
Ева подумала, что у него глубокий и красивый голос.
– Да ладно? – усмехнулась она, когда взгляд тёмно-карих глаз скользнул по её силуэту. – Ради меня расстарался? Ведь я могла не согласиться, – женщина понимала, что такой исход событий был наиболее вероятным и, главное, правильным. Она уже пару часов как должна была спать, уткнувшись в локоны своей музы, а не сидеть в гостиной у чужого мужчины.
– Значит, я был бы очень огорчён, – ответил Полонский, поставив на стол водку, домашнюю настойку и закуски. – Но обязательно пригласил бы тебя в следующий раз.
– Маловато у тебя мебели, – заметила Ева, желая отделаться от своих неоднозначных мыслей. – Лишь диван, кресло и журнальный столик.
– Я могу купить трюмо, шкаф и дюжину стульев, но не считаю нужным. Накопительство – очень дурная черта. Зачем захламлять пространство?
– Это потому, что у тебя нет постоянной женщины. Мы, в отличие от мужчин, не можем так жить. Нам подавай и зеркало во весь рост, и прикроватную тумбочку, и полочки.
– Это намёк? – улыбнулся Георгий, красивым жестом пригладив тёмные волосы. – Если тебе нужно, можешь навешать здесь сколько угодно полочек и зеркал!
– Дурак, – отмахнулась Нева. – Прости за прямоту, но полгода назад ты казался мне обдолбанным уродом, бабником и чуть ли не олицетворением всех смертных грехов. Я тебя даже боялась. А сегодня ты открылся с другой стороны. Я увидела в тебе приятного собеседника и интересного человека. Если ты сменишь круг общения и найдёшь себе достойную жену, у тебя всё будет замечательно. А то окружил себя наркоманами и бездельниками, которым от тебя нужны только деньги и таблетки…
– Думаешь, твои знакомые и поклонники – не такие? – Полонский сел на диван, позволив Еве получше разглядеть черты своего лица: выразительные скулы, светлая кожа, которую точно невзлюбит жаркое солнце и суховеи, лукавые глаза… – Сегодня они намеревались поесть в ресторане за твой счёт, и это далеко не единственный случай. Ты яркая, задорная, красивая. О тебе пишут в газетах, ты можешь провести их на любое мероприятие…
– Я знаю, Егор, – Ева впервые назвала своего нового друга неполным именем. – Но что делать? Такова человеческая порода: во всём искать выгоду. Добрых и чистых людей осталось очень мало.
– И ты – одна из таких.
Певица потерялась и широко улыбнулась, хотя сначала собиралась убедить его в обратном.
– Ты снова собираешься закурить? – спросил Полонский, когда его гостья потянулась к сумочке. – Может, не надо? Это вредно.
– Перестань, я всю жизнь дымила как паровоз. И не только я…
– А ты не будь как остальные. Будь лучше. И здоровее.
Ева словила себя на мысли, что уже несколько раз поправила свои волосы и проверила, не размазались ли румяна на щеках. От времяпровождения на свежем воздухе её мысли прояснились, опьянение встало на задний план, но ей действовал на нервы тот факт, что она сидела рядом с привлекательным мужчиной, смотрела в его глаза и старалась различить нотки его парфюма… Это был не только розмарин, но и кардамон. Боже, она как будто оказалась на берегу Индии! Рыжеволосую бестию окутывали непозволительные эмоции и странные образы.
– Тебе не кажется, что юношей и девушек воспитывают неправильно? – как снег на голову спросил Полонский, заострив интонацию до пошловатого подтекста.
– Что ты имеешь в виду?
– Например, им внушают необходимость верности своему выбору и чувство вины за измену. А какой в этом смысл?
– Ты, кажется, перепил.
– Я серьёзно, Евонька. К чему эта культура угождения чужим потребностям? Что за домострой? Почему никто не говорит представителям молодого поколения, что на первом месте должны быть их собственные состояние, благополучие, наслаждение?
– Потому что так неправильно, – пояснила Ева. – Это нездоровый эгоизм. Далеко не всех устроят свободные отношения, и дело даже не в воспитании. Многим это просто не нужно, потому что им хватает одного человека.
– Но ведь можно хорошо скрываться.
– Тайное всегда становится явным.
– О, нет, – Георгий плавно положил ладонь на чужую острую коленку. – Нам, творческим людям, свойственно инакомыслие. Мы любим приключения, нам необходимы острые впечатления. Ничто так не бодрит и не освежает семейные отношения, как страстная ночь с любовником.
Ева поняла, что не хочет его останавливать. Она не разделяла данную позицию, но ей было интересно, чем всё это закончится.
– Стоны на смятых простынях, размазанная косметика, хлопок дверью под утро… Вспомни великих поэтов и музыкантов – каждый второй из них жил в странных треугольниках. Нет встряски – нет вдохновения. А нет вдохновения – всё, смерть.
– Я пойду, – бросила Ева и попыталась подняться с дивана, но Полонский не дал ей этого сделать, подавившись усмешкой победителя.
– А ты талантлива… Очень. Тебя бог поцеловал в горло. Только благодаря таким, как ты, этот мир не погибает. А ещё в тебе есть внутренняя сила, истинная гордость и доброе сердце. Ты сильно меня зацепила. На протяжении этого полугода я часто разговаривал о тебе с твоими приятелями. Сам до конца не понимал, зачем. Наверное, очень хотел узнать о тебе что-то новое, личное, – мужчина взял её ладонь и положил на свою грудь. Ева вздрогнула, почувствовав каменный пресс. – А если быть совсем откровенным, я представлял тебя, когда был с другими женщинами.
– Боже, – только и могла ответить Нева. – Перестань! Ты ведь меня совсем не знаешь, – и это до смешного было похоже на лепет гимназистки, которую впервые пригласили потанцевать вальс.
– Разве это имеет большое значение? К тому же, теперь я знаю намного больше, чем несколько часов назад.
Ева упустила момент, когда их губы слились в поцелуе. Она закрыла глаза, и по телу прокатилась дрожь. Может, не от возбуждения, а от злости; в большей степени, на саму себя. Но затем её место заняла истома. Руки Георгия не стояли на месте, двигаясь в такт губам, и нужно было отдать ему должное – работал опытный искуситель.
Еве бы следовало оттолкнуть нахала, одёрнуть платье и покинуть гостиную быстрым шагом, но вместо этого она прижалась к нему в безотчётном порыве. Последним, что она услышала, была фраза: «Держись, Евонька, сейчас будет жарко…»

***
Ева не знала, сколько проспала, но, открыв глаза, увидела, что солнце уже встало. Сначала она не могла понять, где находится, но потом память ожила, принеся с собой стыд.
Второй раз на те же грабли. Только теперь – добровольно и с удовольствием. Чувство умиротворённости исчезло, как мираж. Она вспомнила, как Полонский смотрел на неё в гримёрной – это был взгляд льва, под носом у которого ходила антилопа. Он с самого начала разработал план, достойный тактики осады Тира Александром Македонским.
Хотя какая разница? Конечно, она могла бы устроить истерику, объявив себя жертвой коварного соблазнителя, наспех натянуть одежду и убежать из злополучного дома сверкая пятками. Но это – прерогатива семнадцатилетних благородных девиц, понявших, что теперь их не возьмёт в жёны темпераментный француз и не увезёт целоваться среди виноградников под песни Ле Рошуа Мари.
А у неё уже и возраст не тот, и образ жизни. Глупо было идти ночью к одинокому мужчине, надеясь поесть вместе с ним конфет и поговорить об искусстве. Перед Беллой, конечно, было стыдно. Но Георгий ей ничего не расскажет, а общим знакомым в случае чего будет не так-то просто доказать свои предположения.
Ева высвободилась из объятий любовника и села на край дивана. Пробивавшиеся сквозь бежевые занавески неокрепшие лучи солнца запутались в её огненных волосах. Нужно было поторопиться. К Георгию в любой момент мог прийти кто-нибудь из представителей свихнувшейся богемы. Но в желудке засосало от голода, и вместо того, чтобы начать одеваться, Ева вгрызлась зубами в подсохшие бутерброды.
– «Странно, откуда такой аппетит? – пронеслось в её голове. – Наверное, мне нужно восполнить силы после бурной ночи».
– Доброе утро, – вдруг донеслось от проснувшегося Полонского.
Ева повернула голову. В отличие от неё, он выглядел неплохо: его карие глаза сияли, рот был заманчиво свеж.
– Добрее не бывает, – ответила она и потянулась к бутылке водки.
– Плохая идея. Не пей с утра пораньше. Я тебе сейчас кофе заварю.
– Спасибо, не стоит утруждаться, – Нева поняла, что со стороны выглядела как алкоголичка, одёрнула руку, доела бутерброд и осмотрелась вокруг в поискать своего платья. – Я надеюсь, ты понимаешь, что произошедшее минувшей ночью ничего не значит.
– Кто бы сомневался.
– Я догадываюсь, что ты обо мне думаешь. Да, я из хранительницы семейного очага превратилась в блядь, – на нервной почве она принялась за уничтожение второго бутерброда. – Но это моё дело. Мы взрослые люди, каждый из нас получил удовольствие, на том и разойдёмся.
– Я думаю, что ты очень красивая, – вкрадчиво произнёс Георгий. Он испытывал огромное желание заключить эту бестию в свои объятия, поправить её рыжие волосы, ощутить кончиками пальцев мягкость её кожи…
– Егор, я люблю Беллу, – Ева стряхнула с коленок хлебные крошки, и её взгляд зацепился за комок платья около подушки.
– Люби на здоровье. Я не нацелен увести тебя из семьи, хотя и испытываю к тебе очень бурные чувства. Не скрою, я даже расстроился, узнав, что ты солгала о своей беременности. Ты почти убила меня, когда уехала из города.
– Я польщена.
Полонский не мог составить конкуренцию Эвтерпе, Снежной королеве, лесной фее и главному смыслу её жизни. Она въелась в кровь, но от неё не излечишься кровопусканием. Мир без неё превращался в немой крик. Она – пульсирующий нерв, оголённая любовь. С ней у Евы всё было общим – даже тишина и мысли. Владислав Константинович как-то назвал свою жену «последним выстрелом в сердце». Тогда Ева усмехнулась над, как ей показалось, неудачной метафорой, но теперь понимала, что он тогда имел в виду.
– Но почему бы нам впредь не встречаться для приятного времяпровождения? – рассеял грёзы женщины прямой вопрос. – Я не только хороший любовник, но и интересный собеседник. Зачем меня упускать? Я покрываю дамские руки страстными поцелуями, рассуждаю о воспитании молодого поколения, отлично разбираюсь в вине, марихуане и творчестве раннего Рембрандта, смешно шучу и пьяный сплю на полу в дорогом костюме.
Нева не смогла сдержать смех. В Георгии действительно было что-то особенное. А, может, ей так показалось, потому что она отвыкла от сильных рук, наглых губ, шлепков и всего в таком духе. Он не такой утончённый, как Модест и большинство аристократов, у него другой типаж – крепкий, с налитыми мышцами, заметными даже под костюмом. Главное, не перекаченный. Ева не любила мужчин, при взгляде на которых в голове всплывало слово «шкаф» или «паровоз».
– Странно, что Белла до сих пор не дала тебе добро на нерегулярные измены. Она должна понимать твою натуру. Если ветер запереть в четырёх стенах, он превратится в сквозняк.
– Белла порядочная и верная. Она никогда этого не поймёт. Да и до недавнего времени мне никто, кроме неё, не был нужен. Знаешь, – Ева собралась с мыслями и посмотрела в окно. – Она сама во многом виновата. Нельзя пилить человека, который готов ради тебя на всё! Я очень устала от её отчуждённости. Разговоры ни к чему не приводили. Что мне оставалось? Я ведь живая, кипучая, молодая… Конечно, мне не семнадцать лет, но и не пятьдесят. Мне необходимы комплименты, ласки и внимание!
– Именно об этом я и говорю, – удовлетворённо кивнул Полонский. – У тебя многое есть, но чего-то чуть-чуть не хватает. И я могу это восполнить.
– Не знаю, – продолжала мяться Ева, пока чужие алчущие губы касались её волос. – Как ты себе представляешь наши встречи? Мы живём не в каком-нибудь Париже и даже не в Петербурге, а на окраине Москвы. Не говоря уже о том, что мы из общей компании. Слухи быстро поползут.
– Неужели ты думаешь, что я тебя подведу? – его руки поднялись от стройной талии к шее и стали ласкать покрытые мурашками плечи. – Евонька, мне тридцать восемь лет, я научился справляться со сплетнями и оберегать от них тех, кто мне небезразличен.
– Если подумать, я тебя почти не знаю. До сегодняшней ночи мы даже друзьями не были. Чёрт! – Ева вдруг дёрнулась, как от укола в спину. – Мне пора домой.
– Хорошо, но без кофе я тебя не отпущу.
Ева вздохнула. Она впервые оказалась в НАСТОЛЬКО непростом положении. Её загоняли в клетку без окон и дверей. И она сама бежала туда сверкая пятками.

***
Порог знакомой усадьбы Ева переступила отдохнувшей, умытой и накрашенной. На первый взгляд, всё выглядело так, будто она вернулась с ранней репетиции или с ночёвки у родственников. Ева вспомнила, как вела себя после пьянки, на которой Полонский не спросил у неё согласия на секс: раскаивалась, боялась, один раз даже всплакнула. Хотя её вины не было. Умные люди считают, что секс с женщиной, не отдающей отчёта своим действиям, – это чистой воды насилие; и неважно, было ли порвано ли её платье и остались ли синяки на её теле.
Сегодняшней ночью всё было иначе. Еве было под силу оттолкнуть Георгия, закричать, убежать. Она просто не захотела. И самое нелепое, что певица даже самой себе не могла ответить на вопрос, зачем она это сделала. Очевидно, что она не любила Георгия. А ещё очень боялась причинить боль Белле. Но… ей было очень одиноко.
– Несмотря на свой бойкий характер, я по-прежнему женщина. Я хочу чувствовать себя нужной и привлекательной, – с грустной бравадой изрекла Ева, встав у зеркала в коридоре. – Белочка, видимо, об этом забыла.
– О, явилась! – раздался рядом голос, полный обоснованной претензии.
– Анютка, ты чего не спишь? – поинтересовалась молодая женщина, повернувшись к дочери. – Я и не заметила, как ты подошла.
– А ты вообще в последнее время ничего не замечаешь! Где ты была всю ночь?
– С друзьями в карты играла.
Ева не успела придумать легенду о своём отсутствии и приготовилась импровизировать. Георгий посоветовал ей рассказать домочадцам о сухонькой, вросшей в землю старушке, что попросила возвращающуюся с концерта певицу проводить её до дома, а потом долго не хотела отпускать, завлекая разговорами о деде, которого схоронила двадцать лет назад. Но всё это звучало очень неправдоподобно.
– Достойное времяпровождение!
Анюта подошла к зеркалу, повернулась боком и приподняла волосы над головой. Несмотря на ранний час, она уже была накрашена и разодета в пух и прах. На её губах играл перламутровый блеск, с щёк сыпались белила, талия была затянута в платье. Аксессуары на уровне: заколки, серебряные браслеты, тонкое колечко на среднем пальце правой руки.
Нева удручённо покачала головой. В последние месяцы её не покидало ощущение, что она упустила дочь. В посёлке Аня была предоставлена самой себе, да и после возвращения в Москву мало что изменилось. Она не являлась для этой егозы авторитетом, скорее подружкой, а Белла была занята истериками, творчеством и воспитанием Калерии, и не успевала контролировать почти взрослую девушку.
– Я-то имею на это право, – произнесла Ева. – А вот ты куда намылилась ни свет ни заря?
– В гости, – ответила дочь и отошла от зеркала.
– К кому?
– Ой, мама, какое тебе дело?
– Как ты можешь так говорить? Я переживаю за тебя! Ты мой самый родной человек!
Это было такое вранье, что Аня едва удержалась от хохота.
– Да ладно! В твоих мыслях только Белла. А я – так, сбоку припёка. Об этом даже твои приятели говорят. И всё бы ничего, но в те моменты, когда тебе было по-настоящему плохо, с тобой оставалась только я.
– Анечка, – Еве стало мучительно стыдно. Её единственный ребёнок загибался от недостатка внимания, а у неё в голове были лишь белоснежные локоны, неокрепшая грудь и носочки с вышивкой ромашек. – Это другие чувства, их нельзя сравнивать. Я исполняю почти все твои прихоти и дала тебе свободу. Но сейчас мне страшно. Я не знаю, где ты проводишь время, для кого наряжаешься…
– Для себя. В отличие от тебя, мой мир не ограничивается романтикой и постелью.
– Погоди, а это ещё что? – Нева вдруг заметила торчащую из-под платья дочери повязку, которую она использовала для поддержания груди. – Да ты знаешь, из какого дорогого материала она сшита?! И вообще, с каких пор ты роешься в моём бельё?
– Тебе жалко? Да и зачем тебе такое бельё в твоём возрасте? – огрызнулась девочка. – Шёлк, рюши, кружева… Знатная маркиза!
– В «моём возрасте?!» – вспыхнула Ева, но вовремя взяла себя в руки. Чему удивляться? Юношеское бунтарство и обиды дочери снисходили на неё во всём своём великолепии. – Со мной всё понятно, а ты-то кому собралась его показывать? Я сейчас с ума сойду!
– Перестань.
– Я надеялась отложить нашу беседу о всяких интимных вещах ещё хотя бы на два года!
– У тебя есть проблемы посерьёзнее, – вдруг объявила Аня. – У Беллы появилась новая поклонница.
– Что придумываешь?
– Оля из твоей компании принесла ей вечером цветы и булочки, – иногда Анюта любила посплетничать, и в такие моменты разговаривала тоном именинницы, которой только что вручили трёхъярусный торт. – Заявилась, красивая, в пышном платье, с причёской…
– Оля?! – Нева чуть не подпрыгнула до потолка. – Ворсина? Голубоглазая, стройная, лет тридцати пяти на вид? Вот бессовестная вешалка! Я ведь её сто лет знаю! Да на ней клейма поставить негде! С ней в одну постель ляжешь, потом будешь отмываться три дня!
– Ой, мам, как скажешь что! – засмеялась дочь. – Тебя, значит, нет, а она сюда! Хочу, говорит, лично познакомиться со столь прекрасной барышней и талантливой художницей. А в руках – букет размером с её глупую голову и булочки собственного приготовления.
– Ну да, если рожей не вышла, приходится выпечкой брать.
– Белла её выпроводила, но она пообещала прийти ещё раз.
– Ты посмотри, на кого польстилась! На мою Белочку! Ничего, ещё раз к ней подойдёт – будет мордой пол протирать. Разговоры тут не помогут.
– Не понимаю я тебя, мам. Ревнуешь до беспамятства, а так поступаешь. Белла до трёх часов ночи себе места не находила. Уже хотела бежать тебя искать. Я кое-как отговорила. Пришлось соврать, что ты меня предупреждала, что вернёшься очень поздно, а её – видимо, забыла.
Нева судорожно выдохнула. Нежность к возлюбленной и злость на своё беспутство извивались в ней разъярённым драконом. Скатилась морально? Ха! Да она и не поднималась.
– Спасибо, Анют. Я поговорю с Беллой. Она меня поймёт… Надеюсь.

***
– Почему ты такая хмурая?
– Ты меня никуда не пускаешь!
Изабелла обняла сестрёнку.
– Что значит «никуда не пускаешь?» А куда ты хочешь?
В душе девушка понимала, что перегибала палку со своей опекой. Особенно сейчас, когда её творческие дела шли из рук вон плохо, и Калерия стала её единственной отдушиной. Как ни крути, Лерочка была уже слишком взрослой для вопросов вроде: «Солнышко, ты покушала кашку?» и наставлений: «Чай горячий, не обожгись».
– Да хоть куда-нибудь! – вспылила Калерия. Её светлые волосы рассыпались по плечам, серые глазёнки наполнились слезами. – Ева постоянно уходит то в гости, то на концерты, а мы сидим в комнате, как дуры.
– Что за выражения? Я оберегаю тебя. Внешний мир очень неприветливый, опасный и холодный. Тебе ещё придётся в этом убедиться, но мне бы хотелось, чтобы это случилось как можно позже. А Ева проводит время в компаниях, в которых тебе точно нечего делать.
– Почему к нам никто не приходит в гости? Где Дмитрий Сергеевич? Как я могу верить, что мир опасен, если ничего о нём не знаю? Раньше мы хотя бы плели венки и читали книги, сидя на заднем дворе, а сейчас ты и этого не хочешь!
– Ох, как я «обожаю» эту стадию взросления, – раздосадовано хмыкнула Белла. – Ты ей слово, а она тебе – десять. На улице холода, какие венки? А у Дмитрия Сергеевича много работы.
– Ну и что? – возмущённый голос Калерии был похож на звон колокольчиков-амулетов, отгоняющих злых духов. – Мне без него скучно!
– Хватит! Я стараюсь не злиться, но ты нарочно испытываешь моё терпение.
– Какая может быть злость по отношению к детям? – вдруг совсем по-взрослому спросила девочка. – Ты похожа на Медузу Горгону, лишившуюся своих змей на голове!
– Чего? – оторопела старшая сестра. Подобное сравнение даже ей бы не пришло в голову. – Знаешь, что я скажу?! – начала она, но вдруг смолкла, как угольки, на которые побрызгали водой.
Малышку и так судьба обидела: воспитывалась в бардаке, родителей видела только на портретах. Она бы могла передать Леру на попечение Константина Борисовича сразу после смерти отца. Просто поставить перед фактом: Ваша внучка, Вы её и растите, а я молодая, красивая, творческая и хочу строить свою жизнь. Но она даже мысли такой не допустила. После боя кулаками не машут, теперь это её крест.
– Что?
– Ничего. Вечером пойдём на прогулку, – улыбнулась барышня. – Может, соберём букет цветов или трав. Прости, я не всегда замечаю, когда начинаю вести себя глупо. Я хочу сделать тебя счастливой, но я не такая добрая, понимающая и интересная, как наши родители. Вот с папой было невозможно заскучать. Он постоянно что-то придумывал и рассказывал.
– Правда, пойдём? – уточнила Калерия.
– Конечно, правда. А на днях попрошу Дмитрия Сергеевича сводить нас на рыбалку. Если погода будет располагать, он согласится. Я привыкла, что мне не особо нужны свежий воздух и общение. Но ты-то в такой обстановке расти не можешь. А теперь иди в столовую, завтракать пирогом с яблоками.
– А ты?
– Я попозже подойду, – Белле не хотелось говорить, что без Евы ей кусок в горло не лез. – Слишком горячий чай не пей, подожди, пока остынет.
Калерия ушла в столовую, а через минуту двери спальни распахнулись, и Изабелла увидела виновницу своего вновь сбитого… Даже не просто сбитого, а свергнутого режима сна. Ева выглядела отдохнувшей и привлекательной; полной противоположностью своей музы, у которой дёргался правый глаз, а волосы напоминали гнездо мышей-молодожёнов.
– Здравствуй, моя девочка, – певуче поздоровалась женщина.
Белла за долю секунду испытала почти весь спектр человеческих эмоций: злость, обиду, облегчение, радость. Выделить что-то одно было сложно.
– Прости, что заставила тебя волноваться, – Шахерезада посмотрела на неё глазами побитой лисички. – С друзьями засиделась. Больше такого не повторится.
– Ты считаешь, что оправдалась? Ева, я даже не знаю, как на это реагировать. Ты могла бы заглянуть домой, поставить меня в известность, а потом идти к друзьям.
– Пожалуйста, не драматизируй, – попросила Нева равнодушнее, чем собиралась. У неё уже в печёнках сидели все эти шекспировские страсти. – Я и раньше поздно возвращалась с мероприятий. Что поделать, если у меня такая деятельность? Я ею зарабатываю.
– Ты зарабатываешь песнями, а не пьянками и гулянками, – изрекла Белочка, и её лицо в этот момент поразило такой красотой, что Нева забыла об усталости и раздражении: щёки – как половинки спелого граната, губы – словно цветок, распустившийся с первыми лучами солнца, а глаза… Ух! – Я тоже творческий человек, однако не веду себя так! Что за друзья-то хоть? Там был твой престарелый алкоголик?
– «Не такой уж он алкоголик. И не престарелый, он ещё ого-го», – подумала Ева, чувствуя себя Мессалиной, которую легат вот-вот заколет кинжалом. Она никогда прежде не врала своей девочке. У неё бы язык не повернулся сказать: «Его там не было», и она решила уйти от ответа. – В гримёрной было много людей, я не присматривалась. Да и никакой он не «мой». Сколько можно об этом вспоминать?
– Тебе ли упрекать меня в ревности? Ты чуть не проломила голову незнакомцу, который подарил мне цветы во время нашей последней прогулки в центре города!
– А нечего лезть к тебе со своими паршивыми букетиками!
Ева села рядом с возлюбленной, обняла её за шею, поправила мягкие локоны – как восхитителен их цветочный запах! Ей стало сладко, мучительно и истерично от близости молодого тела. Зачем ей кто-то ещё? Другие прикосновения, руки, губы. Они чужие… Правильно ведь?
– Снежинка, человеку свойственно держаться подальше от источников дискомфорта. Мы меняем скрипучую мебель, перестаём здороваться с назойливым соседом, оставляем незаконченным сочинение, забирающее у нас много сил и времени. Понимаешь, к чему я веду?
– Немного, – кивнула Белла. – Ты назвала меня источником дискомфорта и сравнивала с мебелью?
– Не совсем так. Я косноязычна, но я – певица, а не писательница, мне это простительно. А если таким источником становится друг, родственник или супруг – мы отстраняемся от него. Быстро или медленно, осознанно или неосознанно – неважно. Но это происходит. Вспомни своего брата. Ведь он не просто так начал ложиться спать отдельно от Веры. Она довела его своими слезами, упрёками и требованиями. В итоге он влюбился в другую.
– Ты сейчас оправдала измены? – дворянка посмотрела на избранницу округлившимися от удивления и страха глазами. – Да Модест всегда таким был! Вспомни, как он вёл себя в Москве уже после того, как сообщил, что сошёлся с Алёной! А упрёки Веры были не на пустом месте. По твоим словам получается, что своему избраннику нельзя ничего сказать и ни о чём попросить – он сразу побежит в чужую постель. И зачем такие отношения?
– Это лишь один из вариантов. Он может не побежать, но замкнуться в себе, постоянно находиться в подавленном состоянии, заедать печаль или, напротив, морить себя голодом. Но итог всегда один: вы начнёте жить либо как соседи по комнате, либо как кошка с собакой.
– Нужно уметь разговаривать и достойно завершать отношения, – Беллу по-прежнему трясло от предыдущих слов Шахерезады. – А уже потом кидаться своим телом налево и направо.
– Тсс, – Ева приложила палец к её пухлым губам. Воистину, такими губами нужно дарить поцелуи только лучшим из лучших. – Мой монолог несёт в себе другой смысл. Говорить и просить – можно, даже нужно. Но пилить – ни в коем случае.
– Разве я тебя пилю?
– Да, как маленькая и жутко симпатичная рыбка-пила, – кивнула Ева. Её ладони сжали хрупкие плечи, поползли вниз по тонким рукам, и Белла едва не утонула в океане мурашек. – Я многое для тебя делаю. Я люблю тебя и хочу, чтобы у нас всё было хорошо.
– Прости, – выпалила Белочка и почему-то склонила голову, как перед плахой. – Я просто идиотка. Пора признать, что у тебя титаническое терпение. И что, кроме тебя, со мной никто не уживётся.
– А тебе нужен кто-то ещё?
– Я не об этом. Мне невероятно повезло, что ты у меня есть. Если бы всё сложилось иначе, и я бы стала женой какого-нибудь почтенного господина, он бы каждый вечер утыкался в газету, притворялся спящим или уходил играть в винт, чтобы не видеть моих истерик.
Нева отстранилась и всхлипнула. То, что она ощутила в этот момент, было невозможно описать ни словами, ни картинками, ни жестами.
– Ты чего? – насторожилась аристократка.
– Ничего…
– Я буду работать над собой, правда. Сейчас я очень расстроена из-за того, что оказалась в творческом тупике. Но это не должно отражаться на моей семье. Что мне сделать для тебя, Евочка? Хочешь, я пойду с тобой на твой следующий концерт? А хочешь, варенье сварю? Очень вкусное, из яблочек. У нас в поваренной книге есть рецепт.
Ева мотнула головой, попытавшись избавиться от чёрных мыслей, и они впрямь убежали, трусливо поджав мышиные хвостики. Она поддела пальцами подбородок возлюбленной, притянула её к себе и поцеловала взасос.
Изабелла обмякла и предоставила партнёрше свободу действий. Она чувствовала, что с Шахерезадой творилось что-то странное, но не могла держать себя в руках, зреть в корень и быть сильной. Это всё – потом. А сейчас она превратилась в тягучий мармелад и добровольно сдалась в плен глубоких и влажных поцелуев.
– Я соскучилась, – прошептала Ева, на миг прервав игру.
– Я тоже… Я тоже.

***
Модест смотрел на готический подсвечник, знакомый ему с детства. Это была одна из немногих вещей, которую он забрал из своей родовой усадьбы. Маленькие кристаллики на выкрашенном фарфоре кричали об элегантности.
Юноша не понимал, зачем ему понадобилось пялиться в одну точку. Наверное, это была попытка на чём-нибудь сосредоточиться, чтобы не тронуться рассудком. Голова – чистый лист. Алёна действовала на него магически.
Модест решил не диктовать возлюбленной, что ей надеть на первый в её жизни бал. Просто разложил перед ней самые разные наряды и украшения и оставил в одиночестве. Ему хотелось проверить, на что способны фантазия и вкус прелестной простолюдинки. Он дал ей на сборы три часа, но Алёна справилась за двадцать минут.
– Я готова! – раздался резвый голосок из комнаты.
Модест застал Алёну сидящей на кровати. Её волосы ниспадали на спину, юбка розового платья свисала на пол, на плечах болталась синяя кофточка крупной вязки, а на ногах красовались бежевые туфельки без каблуков. Она не притронулась к ожерельям и браслетам. Лишь на её безымянном пальце правой руки блестело тонкое колечко, подаренное Модестом ещё до начала их отношений.
– Почему ты остановила выбор на самом скромном платье? – спросил Модест.
– Ты сказал, что я могу одеть то, что мне по душе.
– Надеть, – поправил юноша.
– Прости, наверное, тебе стыдно за меня.
– Нет, это очень распространённая ошибка.
Подойдя ближе, Модест заметил, что грудь Алёны заметно увеличилась в размерах. Если раньше она едва помещалась в ладошку, то теперь почти выпрыгивала из неглубокого декольте.
– Нет, не трогай, – потупилась девушка, когда возлюбленный протянул к ней руку.
– Почему?
Но вопросы о груди встали на задний план, когда Альберт заметил, как ярко Алёнушка накрасила глаза. Из-за толстого слоя подводки её личико напоминало мордашку енота или панды. Искусственные ресницы норовили отвалиться в любую секунду и доставляли девушке немало дискомфорта – она то и дело чесала веки и утирала проступившие слезинки.
– Боже, глупышка! Тебе нужно умыться.
– Тебе не нравится? – в голосе крестьянки зазвенела грусть.
А Модест просто стоял и улыбался. Как далека была эта никчёмная косметика от образа его девочки! Она – малютка лета, примул, орхидей и зелёной листвы. Та, что создана умирать от любви и нежности к нему, попутно наблюдая, как он делает то же самое.
– Я думала, ты любишь, когда у девушки выразительные глаза, – изрекла Алёна, вспомнив зыбкий взор Веры Павловны.
Посмотрев в глаза темноволосой дворянки, можно было утонуть в молочном шоколаде или крепком кофе, а вот ей не повезло: цвет у её глаз был приятным, но совсем не насыщенным.
– Я не задумывался об этом, – честно ответил аристократ.
До знакомства с Алёной он не мог определить, какой типаж девушек ему нравится. Все его подруги были непохожи друг на друга. То рыжеволосая оперная певица с необъятной грудью и покатыми плечами, то меланхоличная поэтесса с розой в волосах, то дерзкая танцовщица с размалёванным лицом. Веру он никогда не считал красивой, только симпатичной.
– Я вспомнила о Вере Павловне, – прошептала Алёна.
– Дурочка. Выбрось её из головы.
Девушка кивнула, хотя осознавала, что ей это не под силу. И дело было даже не в ревности. Где же юная барыня сейчас? Чем занимается? На что живёт? Не случилось ли с ней в пути чего-нибудь ужасного? Ещё и Арсений не выглядел как человек, на которого можно положиться. Модест за последнюю неделю словом не обмолвился о той, кто прожила с ним около года и подарила ему сына. А «разлучница» мучилась и надеялась на весточку.
– Но если она вернётся, ты не прогонишь её в никуда, верно? Она имеет право знать, как растёт и развивается её ребёнок.
– Надо же, «имеет право!» Ты слишком великодушна, Алёнушка. Мне пока трудно дать однозначный ответ, я очень зол на Веру. Если она вернётся в ближайшее время, что вряд ли, то будет разговаривать с дедушкой. Теперь это не моя печаль, – воспользовавшись замешательством Алёны, Модест положил руки на её грудь и подавился смехом, когда понял, что она засунула в декольте бумагу. – А это ещё зачем?
Юная крестьянка покраснела и поправила платье:
– Вот кто тебя просил трогать? Поросёнок ты после этого, а не Модестушка. Ты же знаешь, что у меня маленькая грудь.
– Алёнушка, тебе пятнадцать лет. Какой ещё она должна быть? Вырастет годика через два. А если и не вырастет – тоже ничего страшного.
Юноша не мог говорить об этом серьёзно, его разбирал смех. Он понимал, что ставил свою возлюбленную в неловкое положение, но очень уж потешно она смотрелась с накладным бюстом. Словно к телу тридцатилетней женщины прилепили голову девочки-подростка!
– Перестань смеяться! Ты сам упоминал, что тебе нравятся пышногрудые дамы!
– Да мало ли, что я упоминал, – он сел на диван и одним рывком притянул её к себе. – Наверное, ты ещё не поняла всю глубину моих чувств. Мне неважно, какая у тебя грудь, потому что я наповал сражён твоими внутренними качествами. Я люблю в тебе свет, а значит, люблю всё остальное.
– Но грудь тоже важна, – пролепетала Алёна. Она не могла поверить своему счастью. Такие нежные слова… И все ей? – Вот у Веры Павловны она была.
– Ты неисправима, – вздохнул Альберт и грациозным движением извлёк один скомканный бумажный лист из её декольте.
– Я люблю тебя. Очень-очень, совсем-совсем…
– Умойся, а потом я немного изменю твой наряд. Это платье очень длинное, ты будешь в нём путаться. Зато кофточка и туфли симпатичные. Мне нравится твой вкус.

***
Уже через час последние приготовления были завершены.
А о самом бале – что там говорить, он был похож на небольшое стихийное бедствие. Потому что Алёна – святая простота, глупенькая пятнадцатилетняя девочка – очаровала абсолютно всех.
Представители привилегированного дворянства, оказывающие влияние не только на городские мероприятия, но и на государственную политику, с детства загнанные в рамки, уклонение от которых было смерти подобно, обречённые вечно доказывать своё право носить знатные фамилии, ни до ни после не встречали на балах таких гостей.
Сначала Алёна ни на шаг не отходила от Модеста, но, увидев, что он в этой обстановке как рыба в воде и вспомнив, что она должна ему соответствовать, сделала над собой усилие и познакомилась с одной из барышень весьма нестандартным образом:
– Добрый день. Я взяла с собой бумагу и карандаш. Хотите, я Вам кошечку нарисую?
Попозже Алёна незаметно указала одному из мужчин на пятнышко на его рубашке. Тот сконфузился и хотел отправляться домой, ведь запятнанная (в прямом смысле) репутация грозила проблемами, но Алёнушка его успокоила:
– Это такой пустяк, разве стоит из-за него прерывать веселье? Дома истолчите в порошок кусок мела, насыпьте на пятнышко и оставьте на три часа, рубашка будет как новая.
– Откуда Вы это знаете? И неужели думаете, что я сам буду этим заниматься? У меня прислуги полон дом!
– Зачем лишний раз тревожить людей? Аристократов воспитывают так, чтобы они могли пройти огонь, воду и медные трубы. Неужели Вам не под силу справиться со столь крохотным дельцем? Если мела нет, смочите хлебный мякиш в мыльном растворе.
С одной стороны, длинноволосая девчушка в простоватом платье и накинутой на плечи кофточке была похожа на городскую сумасшедшую. ТАК в обществе себя не вели ни дворяне, ни крепостные. Что за одежда? Что за манеры? Что за отрицание скрупулёзной строгости и вежливости? Её спутник тоже не соответствовал классическому образу аристократа, но его саркастичность и нервный смех все списывали на воспитание и прощали, потому что он был молод, интересен и разговорчив.
В Алёне (девушка просила называть её просто по имени, без отчества) не было ничего, что говорило бы о её знатном происхождении. Наклёвывался вопрос, где Модест Владиславович её подобрал. Но в ней было кое-что лучше – тепло и свет. Любовь к миру, людям, труду. Их – не купить, не подделать, не привить зубрёжкой учебников. Она – не просто необычная, она – самая обаятельная девушка, чьи ножки когда-либо ступали на этот мраморный пол.
Многие знатные дамы могли похвастаться природной красотой, но именно обаяния у них было не больше, чем у многовековой сосны. Алёну хотелось обнимать, смешить, носить на руках, а не держать под локоток с безучастным выражением лица.
Модест едва мог держаться на ногах от переизбытка чувств. В этот вечер он заметил, что Алёна похожа его замечательную маму. Юноша вспомнил, как отзывались о его старшей сестре в компаниях: она, дескать, безумно красива, но от неё веет тоской; лишний раз не улыбнётся, глаза постоянно на мокром месте. А женщина с кислым лицом не может быть притягательной в полном смысле этого слова.
Модест понимал, что если бы не пережитые Белочкой события, она была бы обаятельнее Алёны, глаза и улыбка которой светились доброй и радостью. И на него была возложена огромная ответственность – сделать так, чтобы его чудо не познало горести и потери.
Чувства навылет, прошибало насквозь… Страшно. Не за себя – за неё.
– Такая прелестная у тебя спутница, – сказал Модесту один из знакомых. – Береги её.
Она называла его богом, а он её – божьим подарком. Да-да, подарком, не иначе.
В конце вечера Алёна сидела за столом, окуная пальцы в молоко и смотря на получившиеся круги, а потом обняла подошедшего к ней возлюбленного за плечи со словами: «Пойдём домой. На улице начинает холодать».

***
– «Теперь не будет никаких ребят», – сказала Ева Изабелле больше полугода назад.
Тогда она была уверена, что не соврёт. А сейчас снова сидела на аллее в компании пьяной богемы. Кто-то лежал на скамейке, кто-то качался на перекладинах. Ева напевала «Охоту короля» на хромающем на обе ноги английском. Ей было это позволено. Она глупая. Как сказал Модест: «Ни стати, ни образования». С везением как у утопленника. Пустая, как бутылки, что держали в руках поклонники на её концертах; если толкнуть на дорогу, получится такой же звенящий звук.
– У нас есть ещё водка? – спросила Екатерина.
– Солнце моё, больше нету, – ответил кто-то из мужчин.
Ева посмотрела на приятельницу, и взгляд этой девушки показался ей грязным, липким, мокрым. То ли от комочков туши на ресницах, то ли от света полной луны. Сегодня всё – отвратительное. Прямо как она сама. Как кроны деревьев, в листиках которых резвились мотыльки. (А может, это галлюцинации от выпитого?) Как больная малявка, что разбудила её минувшей ночью с просьбой «прижать к себе покрепче», а потом вскочила, зажгла лампу и прорыдала до пяти утра. Как иностранное имя, складывающееся на её губах каждый день. И-за-бел-ла.
– Да вот она где уже, – сказала Ева и провела ребром ладони по горлу.
Она хотела отомстить своей Эвтерпе за всё и ни за что. У неё не получалось жить без неё. С ней она могла как угодно: и валетом, и в стандартной раскладке, и в стенке на стенку, и с поцелуями ниже пояса. С ней она – периферическая дисфункция. Из-за неё она недавно ударила Олю так, что с костяшек пальцев до сих пор не сошла запёкшаяся кровь.
Ева поднесла руку к губам. Кровь сладка (хотя линия, разделяющая стройные ножки снизу вверх и расходящаяся к точёным бёдрам, слаще). Это вкус борьбы за любовь…
– Жорж, ты что делаешь? – рассёк тишину визгливый девичий голосок.
Ева не повернула головы. Ей было забавно, что кто-то называл Полонского Жоржем. Для неё он – Егор и тайное увлечение, с которым нужно было завязать. В компании Георгий вёл себя так, словно ему всё равно. Лишь иногда незаметно для чужих глаз мог шлёпнуть её по пятой точке или подарить цветы, от которых Нева всегда отказывалась, ведь у Белочки могли возникнуть вопросы.
– Меня недавно на свадьбу пригласили…
– А я сегодня новую композицию выучила.
– У кого в пятницу собираемся для игры в винт?
Певица не вслушивалась в звуки беседы до тех пор, пока кто-то не выкрикнул: «Не надо, ты что!» В следующий миг она увидела, как Полонский отправил в рот целую горсть таблеток. Сидящая рядом девушка начала его тормошить, Екатерина сорвалась с места со словами: «Меня здесь не было!» И Ева могла её понять. Кому хочется принимать участие в истории, в которой замешаны наркотики и возможная чужая смерть? За Катей убежал её ухажёр. Трое оставшихся переглянулись.
– Ты проглотил? – слёзно спрашивала молоденькая девушка, тряся Георгия за руку. – Точно?! Это лошадиная доза! У тебя сердце не выдержит! Зачем?!
– Что вы расселись? – рявкнула Ева. – Бегите за доктором! Иначе через час мы будем раздумывать, куда спрятать его труп!
– Куда бежать? Ночь на дворе, – попытался возразить один из парней.
– В ближайшее богоугодное заведение! Быстро!
– Зачем ты это сделал? – продолжала рыдать девушка, смотря на Полонского, который прикрыл глаза и запрокинул голову.
– Это не было осознанным решением, – заполошно сказала Ева. – Он под наркотиками и не может за себя отвечать! Беги, я присмотрю за ним.
Совсем скоро она осталась наедине с любовником. Ей не хотелось допускать мысли о трагическом исходе, разум волей-неволей абстрагировался от происходящего, но на её лбу проступил пот, в горле пересохло, а сердце застучало навылет.
– Идиот! Твою мать, как мы недоглядели!
Но тут Георгий открыл глаза и разжал ладонь. По дорожке покатились те самые таблетки. Ева свела брови к переносице. Её первым желанием было вырвать любовнику зубы. А ещё лучше – разбить бутылку и изувечить осколком его скривившийся в омерзительной улыбке рот. Чтобы впредь у него не возникало подобных помыслов. Чтобы он навсегда запомнил мглистую тишину этой ночи.
– А я надеялся на искусственное дыхание, – промурлыкал «умирающий».
– По-твоему, это смешно?! – закричала Ева. – Ты понимаешь, что натворил?! Ради чего?!
– Ради того, чтобы остаться с тобой наедине. Разве непонятно? Я знал, что ты меня не бросишь. Ведь ты не такая, как они.
– Иди в психиатрическую больницу, пока не поздно! – огрызнулась певица, нутром понимая, что место там не только Полонскому, но и Изабелле, и ей самой, и большинству ребят из их компании. – Собирай таблетки!
Георгий наклонился, и Ева вылила на него остатки водки.
– Ты обнаглела? – с явной угрозой спросил мужчина. – Сама стирать будешь, а ещё лучше – вылизывать, поняла?
– Пошёл ты! – крикнула Нева и побежала прочь от аллеи.
Но на высоких каблуках убежать дальше, чем на пару метров, было невозможно. Скоро горячие руки вновь сомкнулись на её талии.
– Отпусти! – попросила Ева. – Просить прощения не буду! Ты это заслужил! Что ещё тебе нужно?!
– Мне нужно, чтобы ты пошла ко мне.
– Нет. Нам необходимо закончить эту историю. Я ещё не настолько испорченная. Мне плохо и стыдно от ситуации, в которую я сама себя загнала. Мне нужно браться за голову и заботиться о Белле. А тебе – прекратить пить и употреблять.
– Я смогу не делать этого, – в голосе Георгия прозвучали вибрирующие нотки. – Если ты будешь со мной.
– Отпусти, ещё не хватало, чтобы нас кто-нибудь увидел, – Ева предприняла попытку освободиться от его рук, но он, как одержимый, начал целовать её лицо, шею и предплечья. Это было приятно и пугающе одновременно. – Остановись, прошу.
– Ты слишком долго жила с девушкой и забыла, что мужчины мыслят по-иному, – проговорил Полонский, отпустив чужие губы из плена поцелуя. – Нами нельзя пользоваться. И от нас невозможно отделаться после двух-трёх ночей.
– На что ты намекаешь? Ты станешь меня запугивать? Всё расскажешь Белле? Но этого делать нельзя, она болеет!
– Запугивать? Нет, я не играю в такие игры. Я просто тебя не отпущу…
– Скоро придут ребята… Мы не можем.
– Мы можем всё, – хмыкнул Георгий, протолкнув язык в чужой рот.

***
– Ты согласна поехать со мной в Москву? – спросил Модест.
– Я не знаю, – ответила Алёна, покраснев.
– Мне казалось, ты долго этого ждала.
– Да, но тогда мы встречались тайно. А сейчас…
– А сейчас я представлю тебя сёстрам как свою будущую супругу, – закончил он её мысль.
– Стыдно!
– Чего стыдиться? На балу ты произвела на всех неизгладимое впечатление.
– Там были чужие люди. Даже если бы я им не понравилась, они бы забыли обо мне на следующий день, – Алёна несколько раз прокрутила в голове красивое словосочетание «неизгладимое впечатление».
– Ты не можешь не понравиться, – ладони юноши заскользили от плеч к шее возлюбленной. – То, что ты попала в мою семью – это… Невероятно, – он вспомнил крики Беллы, скрупулёзные высказывания дедушки, похабные частушки Евы, свои танцы на столах, отца, который в последние годы жизни пил до зелёных чертей, и Алёнушка показалась ему ребёнком, которого зачем-то привели на экскурсию в сумасшедший дом.
– А как же Власлик? Мы уедем, а он останется здесь? Меня будут мучить дурные мысли.
Модест подошёл к кроватке со спящим малышом. Константин Борисович чрезмерно переживал за правнука и в преддверии осени кутал его в кофточки, ползунки и гетры. Прадедушка так его любил, что становилось понятно, что слова о том, что он бы отдал малыша родителям Веры или Григорию Александровичу, были лишь попыткой образумить молодого отца.
– Милый, крошечный. А Вера… Бог ей судья! Хорошей матери из неё бы всё равно не вышло. Если она думает, что мы с тобой сами не воспитаем Влада, она глубоко ошибается.
– Я не против растить Власлика как своего ребёнка, – сказала Алёна. – Но считаю, что когда он повзрослеет, нам нужно будет рассказать ему о его настоящей маме. Держать мальчика в неведении и обманывать – подло. Если с Верой Павловной всё в порядке… А я очень на это надеюсь, рано или поздно она всё равно приедет, чтобы посмотреть на сына.
– Великодушная моя, – прошептал Модест, положив ладонь на тонкую талию подошедшей ближе избранницы.
Константин Борисович согласился посидеть с Власликом, но не поддержал идею внука сорваться в Москву. И вообще, стал настороженнее относиться к его союзу с Алёной. Такой ураган чувств был противопоказан психически нездоровому человеку. История Владислава – тому подтверждение. Но, с другой стороны, рядом с Алёной Модест хотя бы не пил и отлично питался. Если Вера в последние месяцы даже бутерброды жениху делать отказывалась, то Алёна вставала до рассвета, чтобы испечь ему оладушки и настругать салатик по новому рецепту.
– Дедушка побудет с Владом. Но только две недели, с учётом дороги.
– Может, взять его с собой? Хотя это, конечно, опасно… – продолжала сомневаться девушка.
– Всё будет хорошо, – заверил юноша, поцеловав её пониже линии роста волос.

***
Белла сидела на берегу, смотрела на красивейший пейзаж и грызла карандаш. Утром она планировала сделать несколько зарисовок, но это оказалось невыполнимой задачей: ей постоянно приходилось отвлекаться то на разговор с Дмитрием Сергеевичем, то на крики Калерии, то на трели пташек.
– Белочка, посмотри, река похожа на очень длинную ленту, – сказала сестрёнка, – которая берёт своё начало в другом городе, а то и в другом мире!
Лерочка походила на оленёнка, в своём пятнистом платьице, с оранжевым бантом в светлых волосах и глазами размером с медные монеты. Белла улыбнулась. И почему она раньше не додумалась до такого времяпровождения? Вон, как ребёнок счастлив – и даже без праздников, подарков и денег.
– Прости, наверное, мы помешали твоим планам, – обратилась Изабелла к готовящему наживку Дмитрию.
– Мои сегодняшние планы – смотреть в потолок и зализывать раны, – ответил тот. Три дня назад он получил ножевое ранение в плечо. Не смертельно, но неприятно. – Так что, я благодарен вам за то, что вы меня растормошили.
– «А как же твоя женщина?» – хотела спросить Белочка, но сдержалась.
– Вода цветёт, – вздохнул Дмитрий, закинув удочку. – Мальков возле берега тяжело разглядеть.
Ветер шевелил его светло-русые волосы и рубашку свободного кроя. А его всегда голубые глаза сегодня почему-то казались ярко-синими, словно вобрали в себя краски воды и неба.
– Помнишь, как мы на прошлой рыбалке разговаривали о Калигуле? – спросила Белла. – Давай теперь поговорим о Нероне? Или о Тиберии?
– Я ничего о них не знаю. Кроме того, что Нерон приказал одному из приближённых убить свою мать, казнил свою первую жену и принудил к самоубийству Сенеку.
– Это ещё не самое страшное! Я читала, что этот император сжигал христиан живьём. Часто горящие люди становились источником света на его пиршествах. И под вопли несчастных Нерон мило беседовал со своими гостями. Наверное, это всё, что стоит знать о временах античности, – Белла что-то задумчиво чертила на альбомном листе. – Поистине жуткий период. Калигулу мне даже жаль. Он тоже не отличался добротой, но в нём всё-таки было что-то человеческое. Например, он искренне скорбел о Юлии Друзилле. Но Нерон… Ты, наверное, думаешь, что я странная?
– Я думаю, что ты очень умная и начитанная, – честно ответил Дмитрий Сергеевич.
– Возможно, я зря завожу подобные разговоры. Просто ты единственный, кто меня слушает.
– Почему единственный? А Ева Андреевна?
– Ева считает, что мне не нужно читать о кошмарах древнего мира, дабы не расшатывать свою и без того хрупкую психику, – чтобы скрыть грустную улыбку, девушка уставилась на удилище. – Иногда её любовь похожа на одержимость, а иногда она ведёт себя так, словно я для неё ничего не значу. Например, сегодняшнюю ночь она снова провела неизвестно где.
– Главное, не волнуйся, – поспешил успокоить подругу жандарм.
– В первые годы совместной жизни я заряжалась её энергией, а теперь начала от неё уставать. Но дело не только в этом. С тобой во время подобных разговоров я чувствую себя защищённой. Только не подумай ничего неправильного! Просто возникает какое-то приятное чувство. Раньше всё было плохо: всех жгли на кострах, закалывали кинжалами, отдавали на растерзание диким зверям… А сейчас всё хорошо, – Изабелла громко рассмеялась от собственных слов.
– Ты просто привыкла видеть меня в тёмно-зелёном сюртуке с воротником, с круглыми манжетами, красными кантами по боку и в брюках со штиблетами. Униформа жандарма будто кричит, что перед тобой – надёжный защитник.
– Белочка! – вдруг заголосила Калерия. – Смотри, там бабочка! Яркая, разноцветная!
– Где? – завертела головой Белла.
– Да вон же, вон! Быстрее, сейчас улетит!
– О, увидела. Очень красивая. Ты собрала букет? Давай попробуем сплести венок.
Вдали виднелся похожий на огромную стену лес. Макушки елей, раскидистые ветки лиственных деревьев… Ближе к реке росли плакучие ивы и камыши. Стрекот кузнечиков и жужжание пчёлок услаждали слух наблюдателей.
– Девочки, мне наконец-то улыбнулась удача, – сообщил Дмитрий. Поплавок задёргался, по воде пошли круги, и он вытащил маленькую рыбёшку. – Или не совсем улыбнулась?
– Ой, жалко! – воскликнула Калерия. – Это ведь детёныш. Давайте его отпустим?
– Да, я тоже так думаю, – согласился мужчина, отцепил рыбку и кинул в реку.
Калерия скинула туфельки и побежала по нагретой лучиками солнца траве. Ступням стало щекотно, ветер забрался под платьице, и девочка искренне рассмеялась.
– Телячий восторг, – постановила Изабелла. – Не бегай так быстро, упадёшь! Ты ей очень нравишься, – добавила она, обращаясь к Дмитрию.
– Калерия очень рано осталась сиротой, не получила отцовского внимания, вот и тянется ко мне, – вздохнул тот.
Ему показалось, что сейчас она были похожи на одну большую семью. Но это были глупые мысли, навеянные очарованием Изабеллы. Всё-таки, она – поразительная девушка! Если сближаешься с ней, будь готов к частичной или к полной потере рассудка. Владислав Константинович благоговел над своей старшей дочерью, Ева жила лишь в те моменты, когда она улыбалась, а сам Дмитрий проводил с Белочкой не так времени, но уже готов был броситься в жерло вулкана, лечь на амбразуру или совершить ради неё подвиг. Взрослый, рационально мыслящий человек, который одной рукой мог снимать петлю с трупа висельника, а второй – держать стакан с кофе!
– Хочешь, расскажу тебе ещё что-нибудь о Нероне? – спросила Белочка.
– Да, конечно, – ответил жандарм.
– Он был единственным императором из династии, который женился на юноше; причём, на глазах у всего Рима. Светоний писал, что он также изнасиловал весталку и вступал в близкую связь с собственной матерью. Дословно из воспоминаний: «Собственное тело он столько раз отдавал на разврат, что едва ли хоть один его член остался неосквернённым».
– Какая насыщенная жизнь!
– Спор, тот самый юноша, был с Нероном до самого конца. Император одевал его в платья и на публике называл женским именем. После смерти мужа мальчик перешёл под покровительство другого мужчины, но покончил с собой, не дожив до двадцати лет.
– Бедный. А как умер сам Нерон? Это ведь ему принадлежит крылатое выражение «Какой великий артист погибает!»
– Да, эту фразу он раз за разом произносил, пока слуги копали для него могилу. Сенат объявил его врагом народа и приговорил к публичной казни, но император решил уйти более достойно. Он перерезал себе горло, и когда всадники прибыли, чтобы его арестовать, уже лежал в крови. Стоит ли говорить, что спасти его никто не попытался? Император не просто так считал себя великим артистом. Он действительно любил музыку и театр. И музицировал даже в то время, когда за окнами горел Рим.
– Могу себе это представить, – засмеялся Дмитрий. Он поймал уже три средних по размеру рыбы, но решил не отвлекать подругу от рассказа и просто положил их в ведро.
– Ужасный был человек, – подытожила Изабелла. – Сейчас его называют антихристом. Если просуммировать порядковые номера букв в имени Нерон Цезарь, получится число шестьсот шестьдесят шесть. В Книге Откровений сказано, что «зверь будет править сорок два месяца» – именно столько правил Нерон.
– Прекрасно! Я общаюсь с тобой и чувствую, как умнею с каждой секундой!
– Да ладно тебе, – заполыхала щеками Белла. – Что там с рыбкой?
– Поймал четвёртую, – улыбнулся Дмитрий Сергеевич, отправив в ведро ещё одного карася.
– Я проголодалась, – заканючила подбежавшая к реке Калерия. Она уже понюхала сотню цветов и посмотрела на десяток бабочек.
Жандарм оставил удочку, дотянулся до принесённой с собой сумки и достал оттуда большое красное яблоко:
– Держи. А ещё я взял пряники, морковь, лук и приправы. Сейчас перекусим, а потом отправимся домой. И там у нас будет пир горой!

***
– Ты похорошела, – отметил Алексей, буравя подругу взглядом.
– Правда? – уточнила Ева, улыбнувшись своему отражению в зеркале. – Спасибо.
– Стала чаще красить губы и завивать волосы, сменила духи. Не подскажешь, в чём причина?
– Лёш, ты перегрелся? Нет никакой причины.
– Ещё как есть. И я с ней знаком. Георгием Полонским зовётся.
Ева сглотнула колючий ком. Этого следовало ожидать. Алексей – всевидящее око.
– Ева, зачем ты это делаешь? – с нажимом продолжил музыкант.
– Вопросом «Ева, зачем ты это делаешь?» можно описать всю мою жизнь.
– У тебя не получится отшутиться. Ты, видимо, ещё не поняла, во что ввязалась.
– Если заметил больше, чем нужно, сиди и молчи! Ты сам далеко не оплот нравственности. Спишь и с мужчинами, и с женщинами. Тот парень, с которым ты когда-то обменивался драгоценностями в знак вашей любви, вообще был женат!
– Видит бог, я не знал, что он был женат! – сообщил Алексей, и Ева почувствовала себя неловко. Называется: попробуй облить помоями другого, но облейся сам. – Знаешь пословицу – глупа та рыба, что попадается на одну и ту же приманку дважды?
– Не знаю.
– Я от тебя не отстану. Не надейся. Ты любишь Георгия?
– Нет, конечно!
– Тогда зачем спишь с ним?
– С чего ты взял, что я с ним сплю? – вскипела Нева. – Свечку держал?
– С того, что Георгий не стал бы просто так делать тебе подарки. Он давно положил на тебя глаз. Но я был о тебе лучшего мнения. Ты должна была устоять!
– Вот где вы все уже сидите, – Ева коснулась ладонью своего горла. – Хватит делать из меня ломовую лошадь! Я – женщина! И мне необходимы комплименты, ласки и развлечения! Ни о каких чувствах, конечно, речи не идёт, мне просто хорошо с Георгием. Он привлекательный, весёлый, заботливый. Он говорит мне красивые слова, покупает дорогое вино…
– Ева, почему ты ведёшь себя как дешёвка?
– А почему ты ведёшь себя как дурак?
– Ты взрослая женщина, мать, певица! О тебе писали в газетах, тебе подражали, на твои концерты ломились толпами. Неужели всё, чем ты смогла себя развлечь в трудный период отношений, – это, прости, чужой половой член? На большее ума не хватило?
Ева засмеялась и сама себе удивилась. Казалось бы, какое веселье в такой момент?
– Лёш, этот трудный период тянется не месяц и не два. Я прикладывала много усилий. И до сих пор не теряю надежды, что всё наладится, хотя иногда проскакивают мысли, что ТАКОЕ уже не склеишь, – она потянулась к мундштуку. – Тебе легко говорить, ибо ты не пробовал жить с Беллой; вернее, с тем, что осталось от Беллы после смерти Владислава Константиновича.
– Я тебя понимаю, – вдруг сказал мужчина. – Твоя Изабелла – та самая жена, от истерик которой любой муж убежал бы на край света. Та самая невестка, о которой любая свекровь бы говорила: «Боже, где мой сыночек её нашёл? Чем он это заслужил?!» Та самая подруга, которую не приглашают на праздники, потому что «ну её, она странная». Ей повезло родиться в семье, в которой от неё никогда ничего не требовали. Среди простолюдин она бы и недели не протянула. Но это тебя не оправдывает! Ты забрала у неё лучшие годы жизни!
– Я никому не причиняю боль, – Еве казалось, что она всё это слышала уже тысячу раз. – Белла ни о чём не знает. Я пробовала разорвать связь с Полонским, но это оказалось непросто. Он такой человек: попадёшь в его сети однажды, и всё, вовек не выпутаешься.
– В том-то и дело, что ты с самого начала видела, какой он! – Алексей едва сдерживался, чтобы не перейти на крик. – Ты с ним закончишь либо в тюрьме, либо в лечебнице для наркоманов!
– Не преувеличивай. Я благоприятно на него влияю, он стал гораздо реже пить и употреблять. И я бы не смогла оставить Белочку, даже если бы захотела. Как она будет без меня?
– Тебе хочется думать, что Изабелла беспомощна, но на самом деле, это не так. Однажды вы уже расставались на полтора года… Только вдумайся, какой это большой срок! Изабелла заботилась о домочадцах, писала картины, проводила выставки…
– Но так и не нашла мне замену! – то ли грустно, то ли победоносно фыркнула Ева. – А главным полотном, над которым она тогда работала, был мой портрет. Тебе это ни о чём не говорит?
– Белла – очень преданная, чувствительная и ранимая девушка. Самые ценные, на первый взгляд, человеческие качества стали её главной бедой. Но я уверен, что если бы ты тогда не вернулась, у неё бы всё сложилось. Недавно ваши пути снова разошлись на полгода. Она воспитывала сестру, начала писать книгу, подружилась с надёжным мужчиной. Ты сама говорила, что он испытывает к Белле тёплые чувства. Так может, тебе подвинуться? И оставить бедную девочку тому, кому она по-настоящему нужна?
– Подлец! – крикнула певица, расплескав чай. – Как ты можешь говорить такое мне в глаза?! Белла его не любит!
– Ты ещё не убедилась, что от любви одни беды? Они смогут построить брак на взаимной привязанности, уважении и благодарности. И будут жить лучше большинства.
– Да пошёл ты! Сразу видно, что никогда никого не любил, – сырость защипала глаза Евы, она часто заморгала, поднялась с дивана и пошла к выходу.

***
Ева вновь вернулась домой утром. Как бы кощунственно это не звучало, но тайные отношения с Полонским её взбодрили и благоприятно сказались не только на её концертной деятельности, но и отчасти, на семейных отношениях. У неё появились силы для готовки завтраков и настроение для игр с Калерией. Она теперь меньше раздражалась и чаще смеялась. Белла с головой ушла в написание книги воспоминаний и картин. Ева догадывалась, что избранница что-то подозревала, но была слишком увлечена, чтобы проводить расследование.
Первой, кого Ева увидела в коридоре, снова оказалась Анюта.
– Доброе утро, – поздоровалась блудная мать. – Почему не спишь?
– Не хочу, – ответила девочка, приминая головой подушку и кутаясь в одеяло. Она полулежала в большом кресле.
– Ты не заболела? Выглядишь неважно.
– У меня живот болит. Ты снова заигралась в карты?
– Я тебя предупреждала, что буду рано утром, – приблизившись, Ева разглядела потёки слёз и косметики на щеках дочери. – Анют, что случилось? Тебя кто-то обидел?
– Ничего.
– Сейчас лекарство от живота принесу. Давно болит? Съела что-нибудь не то? – она хотела продолжить допрос, но её взгляд зацепился за золотой браслет на руке чада. – Откуда это? Белла подарила?
– Не Белла, – Аня запоздало спрятала руку под одеяло.
– А кто?
– Мам, какая тебе разница? Ты мне лекарство дашь?
– Большая, – повысила голос родительница. – Только не говори, что ты его украла.
– Я не такой плохой человек, каким ты меня считаешь, – ответила Анюта. – Я купила этот браслет.
– На какие деньги?
– Накопила.
– Никогда не ври мне, слышишь?!
– Ладно. Хочешь знать правду? Мне бабушка прислала деньги. Довольна?!
– Какая бабушка? Эта Евдокия… Как её там? Егоровна?
– Да, она.
Ева сделала большие глаза. Презрение закралось в её душу, словно барсук в гнездо с новорождёнными мышатами.
– Я ведь тебя просила, чтобы ты с ней не общалась!
– А почему я должна безоговорочно тебя слушать? – Аня хотела подняться с кресла и гордо уйти в свою комнату, но боль в животе и слабость в ногах не позволяли ей этого сделать. – Да, незадолго до нашего отъезда в Москву мы с ней погуляли, я оставила ей адрес усадьбы и пообещала писать письма. Три раза за это время она присылала мне деньги. И я купила на них браслет. Он не золотой, как тебе могло показаться; всего лишь позолоченный.
– Я – твоя мать! – вскипела Ева. Ей показалось, что она разом теряла влияние на своих самых дорогих людей: на Беллу и дочь. – Я тебя воспитывала! Ночей из-за тебя не спала! А ты вот чем мне ответила! Эта старая дура хочет от совести подарочками откупиться. Неужели ты этого не понимаешь?
– Если уж я выросла без её участия, пусть она хотя бы сейчас попытается что-то восполнить, – настояла на своём Анюта. – Мне деньги лишними не будут. Мам, у нас и так родственников нет. Вечно бьёмся одни как рыбы об лёд! А скоро и Беллу упустим. Её уже Дмитрий Сергеевич настойчиво к себе переманивает.
– Ты уверена, что тебе не кажется? – уточнила Ева, вмиг забыв о своей начинающейся истерике.
– Я не слепая! Они вчера вместе на рыбалку ходили! И Калерия с ними. Прямо семейная идиллия!
– Ладно, я разберусь.
– Знаешь, что я придумала? Давай ему в волосы клей зальём? – предложила Аня. И это было самое странное, что Ева услышала от неё за всю свою жизнь. – Я подойду к нему, скажу, что хочу его обнять, а сама незаметно сделаю своё дело. Он либо разозлится, либо обидится, но больше сюда точно не сунется. Это станет ему уроком, чтобы впредь чужих девушек не уводил!
– Бред!
– Почему? С тобой иногда так скучно! Потом не реви в подушку, когда Белочка махнёт хвостиком.
– Так, хватит. Мне нужно поговорить с Беллой! – почти закричала Ева и быстрым шагом пошла к лестнице.
– Мам, а лекарство от живота?
– Сама возьми. В ванной на верхней полке.

***
Сердце находится слева, но болит в районе солнечного сплетения – там, где пульсирует и ворочается мешающая дышать нежность. Ева смотрела на свою возлюбленную – та была рядом, но далеко.
– Ты опять проводила время со своим другом? – прошелестел в воздухе прямой вопрос.
– Ева, хватит, – попросила Белла. Одетая в струящееся платье и отцовскую рубашку с закатанными до локтя рукавами, она задумчиво стояла у мольберта. – Ты хочешь знать правду? Дмитрий – замечательный человек. Я бы с удовольствием вышла за него замуж, чтобы всю жизнь быть как за каменной стеной, но этого не случится по одной простой причине: я его не люблю.
– Посмотри на мои руки. На них совсем недавно была кровь той бессовестной вешалки, что пришла к тебе с пирожками и с букетом цветов.
– Ты больна, – вынесла неутешительный вердикт Белочка. – Как и все в моей семье.
– Если ты думаешь, что я не справлюсь с кем-то посильнее, ты глубоко ошибаешься, – Нева поиграла бровями и сделала пару шагов вперёд.
– Тебе Аня всё рассказывает? – предположила Белла. – В силу своего возраста она многое воспринимает неправильно. Знаешь, вы обе от меня закрылись. Я в своём собственном доме чувствую себя как в вагоне купе!
– Либо со мной, либо ни с кем, поняла? – тон Евы не терпел возражений. Белочка не чувствовала страха: знала, что Шахерезада её не тронет. Но всё-таки попятилась к дверям. – Ты так соблазнительно злишься! А вообще, я просто любуюсь твоими губами, когда ты говоришь; и неважно, о чём.
– Ты что-то от меня скрываешь?
– Тише, – тонкий палец Евы коснулся припухлой нижней губы юной аристократки, и та непроизвольно приоткрыла рот. Кончик языка ударился о шершавую подушечку. Глаза Евы в тот же момент вспыхнули страстью. – Ложись на кровать.
Но в этот миг по ушам обеих девушек ударил крик вбежавшей в комнату Калерии:
– Представляете, Модест приехал! Да не один, а с бабой!
Ева уставилась на девочку как корова на новые ворота. Изабелла пару секунд обдумывала услышанное, потом вспылила:
– Ева, ты знаешь, как тепло я отношусь к Ане. Но я скоро запрещу ей общаться с Калерией! Моя сестра давно перенимает от неё всякие глупости и грубости!
– А ты уверена, что от неё? – воспротивилась Ева. – Может, от твоего Дмитрия Сергеевича? У него-то словарный запас побогаче! Он явно с преступниками общается не на «Вы» и шёпотом.
– Оставь его в покое, сколько можно!
– Хватит вам! – вмешалась Калерия. – Я больше не буду.
– Ладно, прости, – вздохнула Белочка, посмотрев на возлюбленную.
– Ты меня тоже прости, – та приобняла её за шею. – Калерия, ты говоришь, Модест здесь?
– Да! – девчушка забегала вокруг, словно обрадованная козочка.
Вскоре её слова подтвердил стук в двери и окрик: «Изабелла Владиславовна, Ваш брат приехал!»
– Что он надумал? – у самой себя спросила Белла. – Даже не написал, не предупредил.
– Наверное, он решил сделать нам сюрприз и поближе познакомить нас с Верой, – улыбнулась Нева, но затем вспомнила один из своих последних разговоров с юношей. – Или… не с Верой.
– Встреть их, пожалуйста, а я пока умоюсь и переоденусь.
Ева расчесала волосы, подправила макияж и спустилась на первый этаж. Там Модест – как обычно, одетый с иголочки – прижимал к себе худенькую, невысокую девушку со светло-русой косой до пояса. Еве сразу стало неловко наблюдать за этим. У неё возникло ощущение, что она – сидящая в шкафу лазутчица.
– Ты устал? Хочешь пить? – тем временем спросила Алёна у Модеста.
– Подожди, не суетись, – ответил тот. – Странно, почему нас никто не встречает? Ооо, Ева, здравствуй! А я тебя не заметил.
– Добрый день, – кивнула певица. – Как доехали? Белла попозже выйдет. Боже, Модест, какая прелестная мадмуазель с тобой! Или уже мадам? Меня зовут Ева. Или Нева – обязательно с ударением на первый слог. Можно так же Евочка и Евонька.
– Угомонись, – захохотал Модест. – Алёна, не обращай внимания. Ева – дамочка с придурью, но очень весёлая. Ева, у меня к тебе простой вопрос: мы напьёмся до поросячьего визга завтра или уже сегодня? У меня в этот раз денег – куры не клюют! Нет сил терпеть, трубы горят!
– Что горит? – удивилась Алёна.
– Этого ты не поймёшь, – зашлась от смеха Нева. – Это лексикон особо одарённых.
Алёнушка рассматривала интерьер усадьбы и чувствовала, как всем её существом овладевал страх. Крутая лестница, тяжёлые шторы, готические подсвечники, большие картины, позолоченные статуэтки…
Во-первых, всё это создавало очень мрачную атмосферу. Девушке сразу захотелось зажечь десяток масляных ламп и открыть окна, чтобы впустить сюда солнечный свет. В усадьбе у Константина Борисовича обстановка гораздо уютнее. А здесь – того и гляди, кто-нибудь из угла набросится. А во-вторых, если она, не дай бог, что-нибудь порвёт или разобьёт, потом за всю жизнь не рассчитается. Простолюдинкам негоже появляться в таких местах.
– Доброе утро. А вот и я!
Алёна подняла взгляд. По крутой лестнице спускалась миниатюрная блондинка в роскошном платье. Её волосы доходили до талии, на розовых губах играла доброжелательная улыбка.
– Модест, почему ты не предупредил меня о своём приезде? Ох, а с Вами мы незнакомы, – взгляд серых глаз хозяйки поместья остановился на смущённой гостье.
– Алёна, это моя старшая сестра, Изабелла Кастильская, – отрапортовал Модест. – Шучу, просто Белла. Для домашних – Белочка. Белла, это Алёна, моя будущая жена и мать моего ребёнка.
– Что, прости? – Изабелла вздёрнула чёрные брови, а Алёна подумала, что никогда прежде не встречала обладательницу настолько нетипичной внешности. – Мать твоего ребёнка?
– Нет-нет-нет, – поспешила внести ясность гостья. – Настоящая мама мальчика – Вера Павловна Абрамцева. Но она уехала, оставив его.
– Как уехала? Куда?
– Да если бы мы знали, – досадно отмахнулся Альберт. – Невежливо устраивать допрос с порога.
– Простите, просто всё это очень неожиданно, – вылезла на передний план Ева. – Проходите, не стойте в дверях.
– Сейчас я скажу кое-что, что тебя очень и очень обрадует, – улыбнулся Модест, посмотрев на сестру. – Я назвал сына Владиславом.
Белочка ощутила, что не может сделать ни шага, ни вздоха, ни выхода. Маленькая мышка с солнцем в груди – её мир стал бордовым, как венозная кровь. Это была не приятная ностальгия о самом важном человеке, а боль, от которой тело и душа горели, как сплошной ушиб.
– Владислав Оболенский, – снова затрезвонил голос брата. – Здорово, правда?
– Да, – отозвалось эхо того, что осталось от любимой дочери прекраснейшего из аристократов. – Простите, мне нужно побыть одной.
– Мы, наверное, не вовремя, – сказала Алёна.
– Ой, ладно тебе, – Модест оставался единственным, кто не чувствовал себя не в своей тарелке. – Всё нормально. Правда, Ева? Так, а сейчас исторический момент… Я буду вручать подарки! Где Калерия и Аня? Ого, а что за красоту вы приобрели? – он вдруг обратил внимание на новый диванчик в коридоре. – Здесь кто-нибудь спит? Неважно, теперь это наше с Алёной место. Всё для дорогих гостей! Мы на нём так зажжём, что в первую ночь сломаем. Да, радость моя? – с этими словами Модест звонко шлёпнул свою спутницу пониже поясницы.
– Ой! – пискнула та и покраснела, будто сахарная свёкла.
– Такой дуралей, – вновь засмеялась Ева. – Алёна, как ты с ним живёшь?
– Замечательно живёт, дай бог каждому! Ну, где девочки? Они даже не представляют, что я им купил…

***
– Можно я немного посижу с Вами?
– Да, конечно, – Белла указала на свободный стул рядом. Её блестящие от влаги глаза встретились с испуганными глазёнками сердечной зазнобушки Модеста; Белочке подумалось, что они похожи на озёра, полные чистой воды. – И обращайся на «ты», мне так удобнее.
Она считала поведение брата отвратительным, но понимала, что Алёна ни в чём не виновата. Ну какая из этой девочки разлучница? Бедняжка просто попала в сети первой любви, пала жертвой животного обаяния щегольского блондина, которому в отношении женщин было позволено многое из того, за что остальные мужчины обычно получали пощёчины.
– Но мне очень стыдно.
– Да брось, ты ведь теперь член нашей семьи.
Алёна посмотрела в тетрадь собеседницы и успела прочесть несколько фраз: «Папа, Модест назвал сына в твою честь», «мне снова кажется, что от меня что-то скрывают», «скоро мы вместе придём на кладбище».
– Выпьем чаю? – предложила Изабелла.
– Я не хочу, спасибо. Но Вам… ой, то есть, тебе, налью. Только скажи, где у вас заварка.
Белла чувствовала, как гостья расшатывала их неприветливый мирок, наполненный слезами и скандалами. Эта чистая и трудолюбивая сирота здесь не смотрелась.
– Наверное, тебе обидно, что Модест оставил тебя в первый же день? – спросила Белочка.
– Нет. Он сказал, что вернётся к двум часам ночи, я ему доверяю.
Модест решил уйти на пьянку в компании Евы в первый же день своего пребывания в Москве. Последняя сказала, что им просто хочется послушать музыку и пообщаться с приехавшими из Новгорода артистами, без всякого алкоголя, но Белла знала правду.
– Хотя, знаешь, – добавила крестьянка, – когда он разговаривал с Евой, я почувствовала себя третьим колесом.
– Не бери в голову. Они просто друзья. Я поначалу тоже напрягалась, но потом поняла, что Модест воспринимает Еву как товарища. Она такой человек: с ней и в пир, и в мир, и в добрые люди.
– Как ты поняла, что любишь её? – спросила Алёна. – Я имею в виду… Как это происходит между девушками?
– Так же, как между девушками и юношами, – как можно беспечнее пояснила Белочка. – Не будем об этом. Лучше поведай мне о моём племяннике.
Лицо Алёнушки мигом засияло, а в глазах появился трепет радости молодой мамы:
– Ты не представляешь, в какой любви растёт Владик! Константин Борисович купил ему кучу распашонок: и тёплых, и вышитых узорами, и на завязках. Кроватка стоит возле окна, это Модест распорядился – сказал, так светлее. И щели в окнах он сам заделал. Такой молодец!
Белла вспомнила папочку, и её сердце словно вспороли лезвием. После смерти мамы он остался с тремя детьми, двое из которых были почти взрослыми, а одна – совсем крохотной. У него не было ни пелёнок, ни смесей и молока, ни подмоги. Константин Борисович, который сейчас с удовольствием возился с правнуком, тогда не очень-то тянулся к внучке. Папа сам поднял Калерию, но в глазах многих остался алкоголиком, к которому малышей нельзя на пушечный выстрел подпускать. А Модест запихал вату в оконные щели – и всё, идеальный отец! Выполнил свой долг на высшем уровне!
– И погремушек у Власлика очень много.
– у Власлика? – хмыкнула Белочка.
– Да, я его так называю. Знаешь, я слышала, как Вера Павловна кричала во время родов. Наверное, это очень больно, – как из пулемёта тараторила собеседница. – Такое на всю жизнь запомнишь! Мне было так страшно! Я даже не знаю, как сама когда-нибудь буду рожать! Но Модест хочет ещё сына и дочку. А я ради него всё вытерплю.
– Не торопитесь, – доброжелательно, но твёрдо попросила Изабелла. Со стороны это выглядело, словно врач упрашивал больного принять горькое лекарство. – Сначала одного на ноги поставьте. Нельзя заводить кучу детей, находясь в полной зависимости от кого-то. Свобода – это очень важная вещь. Её можно купить, но пока вы не хотите ради неё тратиться и напрягаться, вам придётся жить как получится, и не забывать, что Константин Борисович может в любой момент применить к вам меры и выставить с вещами на выход. Я ни в коем случае не хочу тебя огорчать. Просто… не нужно безоговорочно доверять ни Константину Борисовичу, ни Модесту.
Алёна слушала эту взрослую, умную барышню, и каждое её слово казалось ей значительным. Так влекла необразованную крестьянку чужая, толковая речь, открывающая ей целый новый мир.
– Ладно. Возможно, я зря гружу тебя подобными разговорами. Сейчас ведь всё хорошо, верно?
– Прекрасно! Я до сих пор не верю, что такое счастье возможно! У меня чудесные мужчины! У Власлика глазки – как небо перед грозой! Хорошенький, ужас просто! Ты бы приехала к нам, да сама на него посмотрела. Не хочешь?
– «К нам!» – подумала Белочка. Какая простая девочка! У неё бы язык не повернулся назвать «своим» дом, в котором она находится на птичьих правах. – Пока не хочу, – ответила девушка. – Там всякие Кириллы, Иваны, Степаны и старые снобы.
– Почему же «всякие?» Кирилл – чудо! Он сразу встал на нашу с Модестом сторону. Послушай, а… – Алёна огляделась по сторонам, словно собираясь поделиться с Беллой военной тайной, которую никому нельзя слышать. – Тебе здесь не бывает страшно?
– Да, иногда. Чаще всего – во время грозы и в полнолуние. Но в такие моменты я убеждаю себя, что мой дом – моя крепость.
Алёна подумала, что её «золовка» – очень сильная дама. Потому что была уверена, что ей самой бы не помогли никакие убеждения. Чем дольше она находилась в этих стенах, тем больше ей становилось не по себе. Липкий страх накатывал волнами, по спине бегали мурашки.
– Дело привычки, – продолжила Белочка. – Но ты можешь посидеть со мной, пока Модест не вернётся.
– Да, наверное, – Алёна была согласна на что угодно, лишь бы не оставаться здесь в одиночестве после захода солнца.
А время близилось к полуночи, в окна угрожающе стучали ветки, вдалеке выли собаки, и она не могла не подумать, что по поверьям это – к покойнику.
– Может, всё-таки выпьем чаю?
– Ты так и не сказала, где у вас заварка. Я сама всё сделаю.

***
– Отвратную вы водку купили, конечно, – скривив лицо от неприятного вкуса, произнёс Модест.
– А мне нормально, главное, что пьянеешь быстро, – прозвучал беспечный голос Георгия, допивавшего уже вторую бутылку ядрёного напитка. – Но я могу кого-нибудь отправить за вином или ромом. Серёж, метнись кабанчиком!
Час назад Ева отвела своего любовника в скрытый от посторонних взоров угол со словами: «Этот юноша – родной брат Изабеллы. И если он о чём-то догадается, клянусь, от тебя останется только мокрое место». Полонский сам узнал этого проныру в франтовских тряпках. Их знакомство началось с оскорблений и драки, но уже минуло много времени и обиды забылись.
Георгий боялся потерять Еву, поэтому быстро нашёл общий язык с Модестом, который не отличался принципиальностью: стоило предложить ему траву и выпивку, как черты его лица разгладились, на губах заиграла улыбка, а вопросы: «что ты здесь делаешь?» и «думаешь, я обо всём забыл?!» отпали сами собой.
– А ты тот ещё алкоголик, – рассмеялся Модест и подошёл к Еве.
Она слушала музыку приезжих ребят, прикрыв глаза вытянув ноги вдоль ковра. Со стороны можно было подумать, что молодая женщина впала в спячку – настолько отключили её мысли и фантазию звуки инструментов и голосов.
– Да уж, – начал Модест. – Вот это сестричка мне подлянку сделала. Встретила, так встретила!
– О чём ты? – уточнила Нева.
– Поставила на стол салат из печени, запечённую рыбу и тыквенный пирог. Прекрасно зная, что я это всё не ем! – он с приятным булькающим звуком наполнил свой бокал. – С Алёной любезничает, но по глазам вижу – осуждает.
– У нас обычно не очень много продуктов, мы мало заботимся о питании. Вот Белочка и собрала на стол то, что было. Если бы ты предупредил нас о своём приезде, мы бы заранее подготовились.
– Особенно Белла. Пулемёт бы выкатила в мою честь! А ведь правда, Алёна – прелесть?
– Да, милая, – кивнула Ева. – Но сильно бросается в глаза её малообразованность. Читает она плохо, считает ещё хуже. Несколько цифр ей вообще кажутся трудно отличимыми друг от друга.
– Нет, полно, полно, впредь не буду себя пустой надеждой льстить, – пел невысокий темноволосый парень, раскачиваясь на табуретке.
– И вас, красавицы, забуду. Нет, нет! Что прибыли любить? – подхватывал лысоватый мужчина средних лет, одежда которого была заляпана масляными красками – от галстука до ботинок.
Громкий цоколь стаканов ударил по ушам Евы и Модеста. Последний скрутил косячок, вложил его в губы, чиркнул спичкой, потянулся. Свет ламп и свечей обволакивал его до неприличия изящное тело, его серые глаза блестели, как гематиты.
– Вот сейчас бы предаться любви, – сказал юноша и положил голову на колени подруги.
– Не увлекайся травой, слышишь? – Ева потрепала его по волосам. – Если начнёт тошнить, сразу говори. Я чувствую, что отвечаю за тебя.
– Что у тебя с Полонским? – спросил Модест, стараясь не обращать внимание на покачивающиеся стены и свои неестественно длинные руки. Всё нормально, «приход» начался.
– Ничего, – ответила Ева, сжав пальцами его щёки.
– Я серьёзно. Это ведь не продолжается?
– Это и не начиналось. Болтун!
– Будем считать, что я тебе поверил. Не трогай грязными руками моё лицо! И причёску! Знаешь, сколько на неё воска ушло?
– Вам мило головы кружить, играть невинными сердцами, дарить нас рабством и цепями, – распевали молодые люди под недружные хлопки.
– Может, почитаем чего-нибудь? – непонятно к кому обратилась высокая, коротко стриженная брюнетка. – Там в шкафчике книги есть.
– Нет, нет, – перекричал певцов Георгий. – Лучше расслабиться и потереться телами. У нас сейчас будет античная оргия. Только нужно ещё планов набить.
– Это я удачно зашёл, – оживился Модест.
– Угомонись, дурак, – вяло отреагировала Ева и снова наполнила свой бокал. – Не смущай гостей.
Прозвучало несколько пошлых, ничего не значащих тостов, которые тут же забылись. Полонский облизнул губы перед очередной затяжкой и вожделенно посмотрел на любовницу. Его раздражали и этот щегол, лежащий на её коленях, и его сестра, от которой у Евы была зависимость посильнее, чем от алкоголя и конопли вместе взятых. Что-то болезненное вонзилось иглой под сердце.
Алексей ютился в углу комнаты, заняв позицию молчаливого наблюдателя. Его интересовала музыка, а не разборки и оргии. Увидев Еву в компании Модеста, он даже обрадовался: может, в семье у подруги всё наладилось?
– Ева, ты чем водку запиваешь? – вдруг спросил Георгий.
– Водой, – ответила Ева.
– Далась тебе эта вода? Пей сок, а ещё лучше, чай.
Модест с подозрением посмотрел на свою спутницу:
– Почему он о тебе заботится?
– Не знаю, – ответила та. – Какая разница? Сказал и сказал.
– Большая разница! По-твоему, это нормально? Ты забыла тот наш разговор?
– Послушай, – Ева решила сыграть по-крупному, чтобы у её псевдо-родственничка хотя бы на несколько месяцев пропала тяга засовывать свой нос туда, куда собака хвост не совала. – У вас с сестрой нарушение рассудочной деятельности, это ни для кого не секрет. Вы чрезмерно мнительны, дёрганы, крикливы и подозрительны. В Беллу иногда словно бес вселяется! Она может до миллиметра отмерять количество шампуня и потом проверять, не пользовались ли им в её отсутствие мои возможные любовники и любовницы, разглядывать мыло на наличие углублений от длинных ногтей, закатывать истерики ранним утром… Думаешь, мне легко изо дня в день в этом вариться? И вот приехал ты, я понадеялась отдохнуть, приятно провести время, выпить и послушать музыку, а ты мне на нервы действуешь! На следующую попойку пойдёшь с кем угодно, но не со мной.
– Ты что как с цепи сорвалась?
– Да ничего! Вы все заняли очень удобную позицию и думаете, что я должна быть счастлива только от того, что живу в роскошном доме и получаю дорогие подарки! Не замечаете, что всё на меня свалили, совсем меня не цените! Только и знаете, что помыкать!
– Так-так, что за шум, а драки нет? – вторгся Полонский и подошёл к беседующим. – Ну, не в том смысле, почему драки нет, а просто – чего шумите?
– На моего друга пагубно повлиял алкоголь, – ответила Ева. – Он начал бредить.
– Нет, я просто почувствовал, что здесь какая-то херня, – но Модест притих.
Если он испортит отношения с Евой, то в дальнейшем будет либо сам прорываться на пьянки, либо сидеть дома. Отвратительная перспектива!
– «Какая-то херня» здесь – это половина собравшихся, – Георгий максимально понизил голос, так, что его услышали только Ева и Модест. – Не переживай, Иоанн – ты не против, что я к тебе так обращаюсь? Остальные два твоих имени очень мудрёные, а это звучит солидно – прямо как царь, Иоанн Грозный. У меня с Евой ничего нет. Зато таких, как она, у меня – вагон и маленькая тележка. Хочешь, познакомлю тебя с одной красавицей?
– Ой, беспутник, – не без запинки сказала Нева. Первая бутылка водки приказала долго жить, и она потянулась за второй. – У него жена и ребёнок!
– А ещё есть одна танцовщица. Она ещё более сговорчива, но страшненькая. И вообще, в ней, кроме моего члена, никогда ничего хорошего не было.
После этих слов половина присутствующих надорвала животы от хохота. Мужчины захлопали по столешницам, женщины заверещали, как пятилетние девочки посреди цветочного поля. Музыка постепенно стихла.
– Жена пока будущая, – поправил подругу Модест. – Но я не собираюсь ей изменять.
Когда Алёна оставалась в Петербурге, он чувствовал, как у него развязывались руки. Но теперь, когда она ждала его дома, каждые пять минут прислушиваясь к шорохам из коридора и подогревая чай (а юноша был уверен, что именно так всё и было), он не мог совершить настолько аморальный поступок.
– Ева, выпьем на брудершафт? – неожиданно спросил Георгий. – Это всего лишь застольный обряд, закрепляющий дружбу. В средневековой Европе данный жест служил для обозначения добрых намерений.
Модест сильно затянулся и пропустил несколько глотков воздуха. Ему становилось всё легче и смешнее, и он уже нутром чувствовал, что не отделается посиделками на полу – скоро начнёт танцевать или что-то ещё .
– Да иди ты, – вздохнула раскрасневшаяся певица.
Но остальные встретили предложение главного шутника бурными овациями:
– Не отказывайся!
– Это забавно!
– А мы сейчас все так выпьем! Правда, ребят?!
– Вы идиоты и сволочи, – пробубнила Ева и поднялась на ноги.
Они с Георгием скрестили руки и поднесли бокалы к губам. Она почувствовала, что от любовника несёт перегаром, табаком, яблоками и одеколоном. Когда он через плечо залил ей в глотку жгучую жидкость, Ева начала кашлять и едва не свалилась без чувств.
– Ты моей смерти хочешь?!
– Нет, – улыбнулся Полонский. – А вот ты моей – наверняка. И меня не пугает, что нежно ты меня поцелуешь только в одном случае – когда нужно будет попрощаться на похоронах.

***
Первые солнечные лучи проникли сквозь неплотно задёрнутые шторы, пробежались по стенам и впечатляющей своей красотой и удобством мебели, и поплясали на прелестном личике светловолосой аристократки, которая в ответ поморщилась и опустила глаза.
Сегодня она проснулась раньше всех и уже пила земляничный чай, заваренный Алёной. Модест восхищался этим напитком и его успокаивающими свойствами, а Белла с каждым глотком понимала, что в её жизни всё было не так уж плохо, пока она не хлебнула этого говна.
– Как ты уживаешься с братом? – поинтересовался Дмитрий Сергеевич.
Он пришёл в усадьбу в четвёртый раз за неделю и был встречен упрёком: «У тебя никогда нет на меня времени!» Жандарм смекнул, что Изабелла давно так себя не вела, и решил, что её нервы пошатнулись после очередного «путешествия из Петербурга в Москву» Модеста.
– Кое-как. Жду, пока он проснётся и захочет в тишине посидеть в гостиной. А я приду туда играть на клавесине. Может, ещё стихи вслух почитаю.
Дмитрий не смог удержаться от смеха. Ну что за маленький чертёнок?!
– Он меня раздражает, – не унималась Белочка. – Такой бессовестный! Сломал жизнь одной шестнадцатилетней девушке, выжил её из дома, вынудил оставить сына и повесил бедного малыша на шею другой пятнадцатилетней дурёхе!
– Не кричи, – Дмитрий несмело коснулся тонкого девичьего запястья. – Веру никто не просил уезжать. И Алёну никто не просил принимать чужого ребёнка как своего. Каждая из них сделала свой осознанный выбор.
– О чём ты говоришь?! – взвинтилась собеседница. – Я разговаривала с Алёной – она рассуждает лет на двенадцать! Одна в тёмной комнате оставаться боится! Какой осознанный выбор?! Она сейчас ничего не видит и не слышит. Модест её поразил, заколдовал, оглушил. Если он скажет: «Подойди к обрыву и прыгни», она и это сделает! А Вера… Разве у неё был выбор? Она не могла оставаться в усадьбе и ей некуда было забрать сына.
– Не оправдывай Веру. Что значит «некуда забрать сына?» Она уехала не в пустоту. Тут всё просто: если тебе есть, где спать, – ты можешь положить ребёнка рядом или на грудь; если тебе есть, чем питаться, – ты можешь разделить с ним свою порцию. Если ты поступаешь иначе – ты не имеешь права называться матерью. Влад ей изначально не был нужен. Хорошо, что он остался с отцом.
– Скорее, с прадедушкой. От такого отца толку не будет – он уже бросил сына и укатил в Москву. Это, по-твоему, нормально? Мать должна сидеть с ребёнком неотступно, а отец – нет? – поняв, что она перегнула палку, Изабелла потупила грустные, словно написанные агатовой серой краской, глаза. – Прости. Наверное, тебе кажется, что я – конфликтная стерва? Нет, я буду очень рада, если всё окажется не так, как я говорю. Модест назвал сынишку в честь нашего папы, и я хочу, чтобы мой племянник рос в любви. Просто мне постоянно кажется, что своим поведением Модест предаёт память наших родителей.
– Нет, ты ни в коем случае не стерва, – мотнул головой Ильин.
– Откуда у тебя ссадина над губой?
– Да так. Издержки любимой службы.
– И кто тебя так? – Белла непроизвольно сжала пальцы друга.
– Уже не помню. Наверное, тот, кому я заломил руку при задержании.
– Но ведь нападение на тебя грозит серьёзными проблемами для задержанного?
– Я обычно не усугубляю положение и без того обречённого человека. От того, что его сошлют дальше, чем планировали, мне легче не станет.
– Ты слишком чуткий, – вздохнула девушка.
– Красивые цветы, – Дмитрий Сергеевич глазами указал на букет лилий на столе.
– Ева подарила. До поздней ночи с Модестом кутила, вернулась пьяная, зато с такой красотой. Я даже ругаться не стала, – засмеялась Изабелла.
– Да, пока не забыл, одна вечерами не гуляй, хорошо? И Еву не отпускай, – жандарм сдвинул брови к переносице и поджал губы.
– Почему? – заинтересовалась Белла.
– Мне нельзя об этом распространяться. Но если я тебя не предупрежу, то с ума сойду. Неспокойно в округе в последнее время стало. Уже две девушки вышли подышать свежим вечерним воздухом и не вернулись домой.
– Да ты что?!
– Да, но никому, кроме близких, об этом не говори. Не нужно жуть нагонять. Прошло слишком мало времени, чтобы о чём-то судить. Возможно, девушки вернутся в целости и сохранности через денёк-другой.
– Да кому я скажу? – грустно улыбнулась Изабелла. – Я ни с кем особо не общаюсь. Но спасибо, что предостерёг. Я буду осторожна. И ты, пожалуйста, береги себя.
– Постараюсь, – усмехнулся Дмитрий Сергеевич.
Он вдруг вспомнил их первую встречу. Это было очень давно и очень не вовремя. Тогда он, восемнадцатилетний юнец, посмотрел на четырёхлетнюю заплаканную дочь хорошего человека, и почувствовал укол жалости в самое сердце. Поначалу она испугалась его тёмно-зелёного мундира и сурового взгляда, но немного погодя вцепилась в его руку крохотными пальчиками с аккуратно подстриженными ноготками.
Сейчас он смотрел на уже взрослую, совершенно очаровательную девушку, и видел в этих огромных серых глазах не просто знакомую, а соратницу – странную, но интересную, искреннюю, справедливую, для которой он стал верным другом и мудрым наставником, что всегда выслушает, даст совет и защитит.
Между ними сразу после того письма из больницы воцарились гармония и абсолютное доверие. Они всё чаще сходились во мнениях и болтали на отвлечённые темы, всё больше времени проводили вместе. И каждый из них боялся пошатнуть эти отношения, тронуть невидимые нити, связывающие несовместимые совместимости.
Когда были первые тёплые слова и объятия Дмитрий Сергеевич уже не мог вспомнить. В памяти сохранилось лишь чувство, как сердце сжалось где-то в животе, чтобы через секунду застучать в горле. Да, сердце болело слева, но сжималось там, куда попадала стрела амура.
Дмитрию было подвластно останавливать слёзы, текущие по цветущим девичьим щекам, без солнечных отметин и румян. Он говорил о Владиславе Константиновиче, и Белочка расплывалась в улыбке, которой ему всегда было очень мало – как задыхающемуся воздуха.
Дмитрий не мог говорить и даже мыслить о любви. Внутренний голос противно шептал: «Куда ты лезешь? На что надеешься?» Он был слишком хорошо знаком с историей родителей Беллы. На её фоне меркло а-бсо-лют-но всё. Ему хотелось врываться в дома, трясти за плечи счастливых супругов, спрашивая, любят ли они друг друга, и после утвердительных ответов кричать до боли в глотке: «Нет! Вы не знаете, что такое любовь! Не знаете!» Все эти парочки после Владислава и Дарьи казались Дмитрию пустыми и фальшивыми.
В конце концов, у Беллы была Ева – красивая, творческая, вся пропахшая духами, таблетками и истериками своей музы. Фривольная до корней не в меру ярких волос. Наверное, она даже на том свете будет вздыхать: «Белочка!», так что по земле пройдёт рябь и Нева выйдет из берегов – та самая, которую певица выбрала в качестве своего псевдонима, только с ударением на второй слог. Ева видела всё: людей, города, праздники, трагедии. За каким чёртом ей это всё, если у неё была Изабелла?
А он всегда был далёк от творчества, не умел красиво говорить и многозначительно молчать. Зато ему было под силу пить чай, глядя в глаза детоубийцы. Он одной рукой писал о расчленённых трупах, а второй – нарезал помидоры для бутерброда. Он понимал вещи, от которых у других людей волосы дыбом вставали. Одна женщина ушла от него после случайно оброненной фразы: «Существует много способов убить человека, не оставив никаких следов» – подумала, что связывалась с ненормальным. Его с юношества учили подавлять эмоции. Никакой сентиментальности, брезгливости и трусости. Хочешь связать свою жизнь со служением закону – уясни, что у тебя вряд ли будет счастливая семья. Он не жаловался. Привык.
И только рядом с Белочкой (какое чудесное прозвище! Так мог назвать ребёнка лишь по-настоящему любящий родитель) ответственный, занятой и исполнительный Дмитрий Сергеевич превращался в кота, следующего за тихим голосом и мягкими руками.
В то же время он не хотел навязываться и взваливать на неё свои проблемы. Он был старше её на целую жизнь, молодой аристократке не подобало возиться со взрослым человеком, у которого в тридцать с лишним лет – ни котёнка, ни ребёнка.
– Дим, ты что? – прозвенел рядом нежный голосок с нотками волнения. – Всё хорошо?
Но ведь она слишком маленькая, слишком лихорадочная, слишком не в его вкусе и ещё куча всяких «слишком». Он не мог влезть в её хрустальную девичью душу своими грязными сапогами. Ай, да к чему эти мытарства?!
– Помнишь, мы как-то разговаривали о солипсизме? – вопросом на вопрос ответил жандарм.
– Да, припоминаю, – кивнула Изабелла.
– Если я всё это придумал, то ты – моя самая восхитительная фантазия. Я люблю тебя. Боже, как сильно я тебя люблю!
Около минуты Изабелла сидела в прежнем положении, но затем едва не свалилась со стула. Что она могла ответить? Таких слов не набраться, не сыскать во всей империи!
– Как же это? – наконец сипло спросила девушка. – Но ведь я… Но ты…
Дмитрий был готов к тому, что сейчас она убежит в другую комнату, а после – навсегда уйдёт из его жизни, растворившись в круговерти ранней осени. Он был готов остаться без грустных глаз, дружелюбной улыбки, шуршащих платьев, серьёзных и не очень разговоров. Он – не тонкий лирик и не безнадёжный романтик. Его это не убьёт. Он выдержит, не заплачет, не погибнет от тоски. Он просто перечитает последние протоколы, выспится, положив голову на стол, и сделает вид, что ничего не случилось. Но всё-таки…
– Ты всё испортил.
Белла устала от всего, что было связано с любовью. Её коробило от красивых историй и пылких признаний; особенно после того, как она начала работать над книгой воспоминаний о родителях, и вновь пропустила их чувства через себя. Изабелла убедилась, что была права, когда говорила отцу, что от любви – одни беды. Если бы она могла, то избавилась бы от своих чувств к Еве и провела бы остаток жизни в компании красок, холстов, книг и младшей сестрёнки.
Дмитрий Сергеевич был для неё отдушиной и компаньоном. Ей нравилось с ним общаться и чувствовать рядом сильное плечо. Белочка понимала, что он не обязан с ней носиться, что у него своя жизнь и проблемы, но ведь она и не просила его об этом. Приходить в усадьбу и осведомляться о её делах, творческих успехах и здоровье – его выбор. Взрослый, дееспособный, серьёзный, (в отличие от той же Алёны) человек нашёл что-то приятное в таком времяпровождении. Это не запрещено законом и не осуждалось со стороны, а ей оставалось только благодарить его. Но теперь Белла почувствовала себя отвратительной мегерой.
– Да, – прошептал Дмитрий Сергеевич. – Мне нечем тебе возразить, – ему хотелось бы обратиться ко всем влюблённым с вопросом: «Как бы вы поступили на моём месте?»
Неделю назад Белочка поцеловала его в щёку накрашенными губами. Он посмеялся, вытер след салфеткой и только сегодня вспомнил, что так и не выкинул её; наоборот, аккуратно сложил во внутренний карман, как драгоценность.
– Прости, – попросила Белла. – Мне нужно побыть одной.
– Не бери в голову, – ответил Ильин. – Ну, я пойду? Не забывай о том, что я тебе сказал. Будь осторожна.
– Да… Буду, конечно, буду.

***
– Как ты себя чувствуешь? Не тошнит? Скушай помидор, кисленькое помогает от похмелья. Может, тебе рыбки нарезать? – Алёна порхала вокруг возлюбленного, как шустрый мотылёк, а Модесту оставалось лишь улыбаться.
У него болела голова и першило в горле. Зрение было нечётким, поэтому вместо молодой невесты он видел перед собой пятно телесного цвета.
– Сядь, не суетись. Я скоро приду в себя.
Модест снова убедился, что не ошибся в выборе. Хотя это скорее Алёнушка выбрала его, проникнув в его ограниченный мирок и озарив внутреннее пространство своей улыбкой. Другая бы на её месте начала пилить нерадивого жениха – мол, зачем так пить и вредить своему здоровью, но Рапунцель даже к его слабостям относилась с пониманием – да, расслабился в кои-то веки и незачем мусолить эту тему.
– Как я могу сидеть сложа руки, если ты плохо себя чувствуешь? У тебя на вечер планов нет? Я хотела испечь сладкий пирог.
– Ты меня откормишь, я скоро ни в один дверной проём не пройду, – усмехнулся Модест. – Лучше расскажи, как ты провела эту ночь?
Он обещал вернуться в два часа, но не сдержал слово и приполз лишь под утро, под руки придерживаемый Евой.
Модесту показались странными отношения возлюбленной Изабеллы с Георгием Полонским. Ибо он её спаивал. Стоило ей на секунду отвлечься, как он тут же подсовывал ей водку: «Ой, давай на брудершафт», «давай за здоровье», «давай за встречу». Хотя временами вёл себя заботливо.
– Мы с Изабеллой до поздней ночи пили чай. Она оказалась очень милой и доброй девушкой. И так интересовалась Власликом! Просила рассказать, как он развивается, на кого похож…
– Это потому, что я назвал его в честь отца, – понуро ответил Модест.
– Было бы здорово, если бы она к нам приехала. Только сегодня она невесёлая. Мне боязно, не случилось ли чего? Может, она с Евой поссорилась? Кстати, а как Константин Борисович относится к тому, что его старшая внучка до сих пор не замужем?
– Никак. Дедушка считает Беллу юродивой, хотя открыто об этом не говорит. Но о том, что она живёт с девушкой, он не знает. И слава богу.
– Ты преувеличиваешь, – возразила Алёнушка. – Изабелла не сумасшедшая, а странная. Это разные вещи. В непохожести на других нет ничего плохого. А ещё она очень смелая. Я бы и месяца в таком мрачном доме не вынесла!
– Дом стал мрачным после смерти родителей, – ответил Модест. Он не боялся родных стен, да и вообще, гордость от нахождения в богатых апартаментах перекрывала в нём прочие чувства, но понимал, что неподготовленному человеку здесь будет не по себе. – Когда они были молодыми, красивыми и счастливыми, здесь всё было иначе. Мама следила за чистотой штор и ковров, отец оставлял на столах и тумбочках наброски картин и рассказов, всюду стояли букеты, из столовой пахло пирожками. А Белле ничего не нужно! Раз в пятилетку пригласит девок, чтобы они сделали большую уборку, и считает, что этого достаточно.
– Ей нужно помочь, – подсказала Алёна. – Я сегодня же везде приберусь. А попозже и шторы посветлее сошью.
– Тебе больше заняться нечем? С Беллой и без того все носятся как с ребёнком! Один Дмитрий Сергеевич чего стоит.
Алёна открыла свою сумку с намерением достать оттуда чистое платье и охнула. Вся её одежда была изрезана на лоскутки. Завершающим аккордом являлась изорванная тетрадь с записями лечебных свойств разных трав. Глаза девушки влажно заблестели, ресницы задрожали.
– Что с тобой? – забеспокоился Модест.
– Ничего, – Алёна насилу протолкнула мешающий дышать ком в горле. – Это неважно. Я не стану переодеваться.
Но юноша уже заметил причину шока возлюбленной.
– Что за херня?! – воскликнул он, вырвав из её рук тряпку, ещё вчера бывшую платьем. – Моя сестра совсем с ума сошла!
– Ты думаешь, это сделала Изабелла? – уточнила Алёна.
Она не собиралась убиваться ни по одежде, ни по тетради – с её золотыми руками она всё могла сшить, склеить и починить. Но если это действительно натворила Белла, то… Почему? За что?
– А кто ещё? Здесь только от неё можно ожидать чего угодно! Не расстраивайся, Алёнушка. Я ей сейчас устрою. Она тебе извинения и новые платья в зубах принесёт!
– Подожди! Белла всё время была рядом со мной! Да и зачем ей это? – Алёна не могла поверить, что взрослая и рассудительная барышня способна на такую подлость. – Я ведь в её адрес и слова плохого не сказала!
– Прямо всё время? Даже в ванную не отходила?
– Послушай, это недоразумение…
– Я объясню, зачем Белле это: во-первых, она обвиняет меня в том, что я недостаточно скорблю по родителям и оскверняю их память своим поведением. Она бы хотела, чтобы я женился на родной матери своего ребёнка, хранил ей вечную верность и умер с ней в один день! Она злится на меня, а значит, и на тебя. Во-вторых, она ненормальная. Я ведь уже говорил! Так было всегда! Возможно, она уже и не помнит, как натворила это безобразие!
– Пожалуйста, не трогай Беллу! – в последний раз попросила Алёна. Во-первых, она испытывала огромное сострадание к «золовке», во-вторых, не хотела провоцировать гражданскую войну между членами одной семьи. Платья и бумага не стоили того, чтобы брат пошёл на сестру! – Я всё зашью! А если Белла болеет, её, наипаче, нельзя тревожить.
– По-твоему, болезнью можно оправдать всё на свете? Белла будет делать нам гадости исподтишка, а мы – ходить в рваных тряпках и молчать?! Да кто она такая?! Это, между прочим, и моя усадьба тоже! Если я захочу – вообще вышвырну её на улицу! Или в сумасшедший дом!
Алёна взглянула на возлюбленного совсем другими глазами. Как он мог такое говорить? Но даже сейчас её любящее сердечко нашло объяснение каждой гнусной буковке – наверное, Модесточка просто сильно раздосадован.
– Но ведь Белла – твоя родная сестра!
– Это ничего не меняет, – парень отпечатал на знакомых губах поверхностный поцелуй. – Выбрось эти лоскутки. Сегодня у тебя будут новые платья. А сейчас я серьёзно поговорю с нашей Изабеллой Кастильской.
Едва Модест направился к дверям, как Алёна бросилась за ним. Но бесполезно. Поняв, что она посеяла вражду между родными людьми, похожими друг на друга как две горошины в стручке, девушка села на кровать и разрыдалась. Вот так приехала в гости!

***
Белочка корпела над учебником истории в компании Калерии. У последней было капризное выражение лица и заплаканные глаза. Обхватив колени и раскачиваясь на стуле, девочка сердито смотрела в тетрадь с именами и датами правления Владимировских великих князей.
– Андрей Юрьевич Боголюбский, – промолвила Белла. – Князь Вышгородский, Дорогобужский, Рязанский. Сын Юрия Владимировича Долгорукого и половецкой княжны. В период его правления Владимиро-Суздальское княжество достигло значительного могущества и было одним из сильнейших на Руси.
Она тяжело дышала, руки её дрожали, и стороннему наблюдателю было бы абсолютно непонятно, что являлось причиной такого волнения. Ведь явно не Андрей Боголюбский! Кому он дался, о нём даже впервые написали через шестьсот лет после его смерти, в восемнадцатом веке! Разве кто-то мог знать, что ей несколько часов назад признался в любви мужчина, о симпатии которого могла мечтать любая серьёзная дама? Надёжный, приличный, работящий, симпатичный. Один из тех, о которых говорят: «За ним как за каменной стеной». Вот только она не имела ничего общего с такими дамами. И не могла ответить Дмитрию взаимностью.
– Белла! – вдруг рявкнул влетевший в комнату Модест. Даже собаки, догоняя зайцев, не смотрели такими злыми глазами, как он в этот момент. – Зачем ты это сделала?!
– Что я сделала? – уточнила Изабелла.
– Ты сама знаешь, что! Калерия, выйди.
Но Калерия, поняв , что дело запахло жареным, не поспешила слезть со стула. Даже перспектива освободиться от Владимиро-Суздальского княжества прельщала её не так сильно, как возможность заступиться за вредную, но любимую Белочку.
– С чего вдруг? – Изабелла стряхнула с себя груз непрошеных мыслей. – Если ты не заметил, мы тут занимаемся историей.
– Ты нормально себя вести совсем не умеешь? Мы с Алёной приехали в добром расположении духа, с подарками и прекрасной новостью о рождении сына. Алёна испекла вкусные булочки, заварила душистый чай, перемыла всю посуду и полы. На всех, включая Еву, она произвела чудесное впечатление. И вот чем ты ей отплатила! Идиотка!
– Не оскорбляй меня, – тихо, но твёрдо попросила сестра. – Что произошло, расскажи толком?
– Кто-то за одну ночь превратил все платья Алёны в лохмотья! Изрезал их вдоль и поперёк! Дома были только ты, Тимофей и девочки. Дальше объяснять? Или сама сознаешься?
– Вот как, – спокойная реакция Беллы ещё больше взбесила Модеста. – Тогда ответь на один вопрос: зачем мне это?
– Ты злишься на меня, а значит, и на Алёну! Ты считаешь нашу историю позорной. А, возможно, ещё завидуешь. Раньше-то вам с Евой не было равных в любви и нежности, а теперь вы только и делаете, что ссоритесь по поводу и без.
– Ты ещё такой ребёнок, – грустно постановила Белочка. – И совсем меня не знаешь. Во мне никогда не было зависти. Если вы с Алёной поженитесь и будете жить в любви и согласии, я только порадуюсь.
– А кто тогда? Дети в себя поверили? Или у Тимофея маразм начался? Это уже не первый случай, когда ты исподтишка делаешь подлости. Например, в день нашего с Алёной приезда ты поставила на стол продукты, которые я на дух не переношу. Как на подбор: и печень, и тыква, и рыба с овощами не первой свежести!
– Не кричи на Белочку, – вдруг попросила Калерия, воинствующе сжав кулачки.
– А на кого надо кричать? На тебя? – сощурил глаза брат. – Ты знаешь что-то о произошедшем?
– Не трогай ребёнка! – вступилась Белла. – За тыкву и рыбу прости – я нечасто тебя вижу и не могу запомнить, что ты любишь, а что – нет. А по поводу одежды… – она сцепила зубы и прикрыла глаза, словно борясь с внутренними демонами, чтобы через секунду выдохнуть: – Позови Алёну, я с ней объяснюсь.
– То есть, можно считать, что ты призналась?
– Я заплачу за платья. Давай закроем эту тему и перестанем сворачивать друг другу кровь?
– Мне не нужны твои деньги. Я сам способен одеть свою любимую девушку!
– «Да, способен, – мысленно засмеялась Изабелла. – На подачки дедушки».
– Я хочу, чтобы ты извинилась перед Алёной, поклялась, что такого больше не повторится, и уяснила, что выжить нас из усадьбы не получится, пока мы сами не захотим уехать.
– Да ради бога, – устало ответила девушка. Она видела, что братец всеми силами пытался вывести её на эмоции, но ей было не до этого. Перед её глазами до сих пор стояло лицо Дмитрия Сергеевича, в ушах звенела его фраза: «Боже, как сильно я тебя люблю!» И почему она такая сволочь? Сколько сердец она ещё разобьёт? – Ты – такой же наследник, как я.
Изабелла решила не напоминать о том, что в записке отца, которую он написал перед тем, как хотел свести счёты с жизнью, была фраза: «Я бы хотел, чтобы дом остался Белочке». Глупо портить отношения из-за жилплощади, на которой могли разместиться несколько семей!
– Какая ты великодушная и благородная! Только почему-то портишь то, что не покупала. Сейчас я позову Алёну.
Едва за Модестом закрылись двери, как Калерия в упор посмотрела на старшую сестру и погладила её по руке. В услышанном малышкой разговоре было что-то очень нехорошее; что-то, что заставило её изменить отношение к брату, приездам которого она всегда искренне радовалась, хотя он однажды и сказал, что она любила не его, а его подарки.
– Это ведь не ты сделала, да? – спросила Калерия. – Тогда зачем…
– Не рассуждай, – улыбнулась Белочка. – Я жалею, что ты всё это слышала. Лучше продолжим заниматься историей.
– Когда придёт Дмитрий Сергеевич?
– Не в ближайшее время.
– Почему?
– У него много дел.
– Ты постоянно так говоришь!
– Вы что, сговорились?! Хватит мне нервы на кулак мотать!
В этот момент в гостиную вошла Алёна. С первого взгляда было заметно, что она хотела оказаться где угодно, но не здесь. Она не посмела поднять глаз на Беллу, зато улыбнулась Калерии.
– Прости меня, Алёна, – попросила молодая дворянка. – Обещаю, подобное не повторится.
– Ты не из тех, кто умеет врать, – промямлила Алёна. – Модест просто свалил на тебя вину за чужую подлость!
– Ты – наша гостья и любимая девушка моего брата, – расплывчато ответила Белла. – Я хочу, чтобы ты чувствовала себя здесь в безопасности и поскорее забыла о сегодняшнем инциденте.
– Но ты что-то знаешь, да? – уточнила Алёна, изнывая от неопределённости и от своего бессилия.
– Я знаю больше, чем хотела бы.
– Но не скажешь? Мистика какая-то! – теперь Алёне ещё сильнее захотелось уехать из усадьбы.
– Никакой мистики, – спохватилась Белочка. – Всё дело в моём помутнении рассудка. Я иногда могу делать очень странные вещи.
Калерия смотрела на эту сцену и чувствовала, как её душу разъедало болью. Зачем сестра на себя клеветала? Ведь она никогда никому не делала плохого!
– Будем считать, что ничего не было, – насилу улыбнулась Алёна.
Другая девушка на её месте сегодня же попросила бы жениха об отъезде. Но юная крестьянка вбила себе в голову, что благополучие Модесточки – превыше всего. Если он хотел гостить здесь дальше, то и ей не оставалось ничего другого.
– Ты сильно расстроилась? – прозвучал новый вопрос.
– Нет. Я пойду? Хочу испечь оладьи к завтраку.
– Да, конечно. Прости ещё раз.
Белла снова уткнулась в учебник. На душе у неё скребли не просто домашние кошки, а огромные голодные тигры. Утешало одно – сегодня она пойдёт на могилы родителей и изольёт душу.
– Белла, зачем… – снова начала Калерия, но сестра метнула на неё уничтожающий взор.
– Ты ещё многого не понимаешь. Не отлынивай от учёбы. У Андрея Боголюбского был брат Ростислав Юрьевич. Они вместе изгнали из Рязани Изяслава Мстиславовича.
Через десять минут в гостиную пришла Ева. Несмотря на минувшую весёлую ночь, она выглядела довольно привлекательно. Её глаза были подведены, на губах зрела улыбка.
– Доброе утро, мои принцессы, – поздоровалась молодая женщина. – Как спалось? Белла, солнышко, надеюсь, я не расстроила тебя своим вчерашним поведением?
– Нет, всё в порядке. Хотя я надеялась, что ты вернёшься раньше.
– Ты же знаешь своего брата. Он, пока ведро не выпьет, домой не пойдёт. А я не хотела его оставлять!
Солёное чувство вины внутри Евы снова дало о себе знать. Она спугивала доверие и безмятежность своей избранницы! Снежинка так чудесна. А она – такая тварь!
– Мне не хватает тебя, Евочка.
– Сегодня мы целый день будем вместе. Хочешь, куда-нибудь сходим?
– Нет, я хочу закрыться с тобой в комнате, есть сладости и читать сказки.
– Замечательно, – Нева опустила руки на плечи возлюбленной. – Так и поступим. Кстати, ты не знаешь, что произошло с нашей гостьей? Она показалась мне расстроенной.
– Не знаю.
– «Всё ты знаешь, вруша!» – подумала Калерия, бегая глазами по строкам в тетради.
– Она очень милая девушка, – сказала Ева.
– По-моему, в ней нет ничего особенного, – ревниво насупилась Белочка.
Её ждал длительный разговор с Анютой. О чём Ева, конечно, не догадывалась.

***
Глупо скучать по человеку, который находился в соседней комнате. Но Аня скучала. Смех Модеста трелью разносился по коридору, но сам он был далеко. А она лежала, приминая головой подушку и жмурясь так, что болели мышцы лица.
– Ань, можно войти? – прошелестел в прохладном воздухе голос Белочки.
– Нельзя! – крикнула девочка. А затем соскочила с кровати и начала спешно переодеваться.
– Во-первых, у тебя не получится убежать. Во-вторых, если я не поговорю с тобой сейчас, то сделаю это позже.
– Да что ты!
– Пожалуйста, успокойся, – голос Изабеллы оставался хрупким, как пламя догорающей свечи. – Я никогда тебя не ругала. И сегодня ничего не изменится. Я по-прежнему тебя люблю и постараюсь отнестись с понимаем ко всему, что ты скажешь.
Внутри у Ани за секунду вспыхнуло множество эмоций: злость, стыд, жалость…
– Давай сядем? – Белла подошла к кровати. – Хочешь чаю? Или, может, что-нибудь сладкого?
– Хватит со мной любезничать!
– От сладкого добреют, – Белочке было нелегко оставаться невозмутимой, но он понимала, что скандал только усугубит ситуацию. – Хорошо, спрошу прямо: это ты изрезала одежду Алёны?
– Да! – с отвращением выплюнула Аня. – И что? Скажешь, что это плохо? Подло? Неприлично? А заявиться в чужой дом без предупреждения и торчать тут, смущая хозяев своим присутствием, – хорошо? Разбивать чужие отношения – прилично? Навязываться и присваивать себе чужого ребёнка – не подло?
Белла глубоко вздохнула. За одно утро на неё свалилось слишком много проблем. Как объяснить такие вещи девочке, которой не исполнилось и четырнадцати годов?
– Анют, послушай меня, – девушка накрыла пальцы подопечной своей ладонью. – Эта усадьба принадлежит не только мне, но и Модесту. Он – сын Дарьи и Владислава Оболенских, а значит, имеет право привозить сюда свою будущую жену.
– Почему он выбрал её?! Она же пустая, необразованная. Дурнушка, помойная девчонка! Он хоть знает, кем были её родители?
– Прекрати! Алёна привлекла Модеста своей чистотой и добротой. Она несёт в себе любовь к миру, а это – большая редкость. Пойми, мне тоже не нравится эта история, и мне очень жаль прошлую невесту Модеста. Но Алёна тут ни при чём. Если на кого-то и стоит злиться, то лишь на вашего общего возлюбленного!
– Сколько я знаю Модеста, а сколько – Алёна! Чувствуешь разницу? Да они и года не знакомы, а уже придумали себе любовь до гроба! – Ане хотелось рвать и метать. Мало того, что эта приживалка – крестьянка, так ещё старше её всего на два-три года! Почему Алёне-гулёне – всё, а ей – ничего? – Это несправедливо, Белла!
– Тише, нас могут услышать. Да, жизнь – несправедливая штука. Но портить чужие вещи не нужно. Это очень низко. Мы с Евой воспитывали тебя иначе. Модест подумал, что это сделала я. Представляешь, каково мне теперь?
– И ты меня не выдала… – протянула девочка.
– Да, потому я тебя люблю. Но имей в виду, что отныне во всех твоих подлянках станут обвинять меня. Разве я этого заслуживаю?
– Прости, – искренне попросила Аня, хотя ни на толику не перестала ненавидеть Алёну, которая в это время готовила свои дурацкие оладьи на чужой кухне. Почему никто не видел, что она хитрая и расчётливая? Интересно, обхаживала бы она Модеста, будь он крестьянином без денег? – Я об этом не подумала. У меня вчера вообще не было других мыслей и желаний, кроме как увидеть, как эта дура станет рыдать над своими тряпками! Вот только ей, как оказалось, плевать! Конечно, Модест ещё купит!
– Успокойся, – снова попросила Белла, хотя это походило на тушение костра маслом. – Пойдём в столовую? Или тебе сюда завтрак принести?
– Я не притронусь к стряпне Алёны!
– Я принесу тебе что-нибудь другое, – согласилась Изабелла, понадеявшись, что на этом разговор закончится. Хотя едва ли в столовой и на кухне можно было найти что-то, кроме салатов, булочек и оладий от Алёнушки. И как ей удалось приготовить столько еды за полдня?
Аня кивнула. Хорошо, что Белла не знала, что сегодняшней ночью она сожгла во дворе соломенную куклу с криками: «Сдохни, гадина, Модест останется со мной!»