Про царевишну и другие неприятности

Про царевишну и чудо-юдо заморское

— Ну вот и зачем тебе это, чудо-юдо ты заморское?

— Да что ж ты такая непонятливая?! Есть я хочу. А царевишны — моё любимое лакомство.

— Пф! Тоже мне сладкоежка нашёлся!

Царевишна оглядела башню, куда её чудище затащило, и поморщилась: пыльно, грязно, паутина в углах висит. Ни тебе креслица, ни тебе коврика. Безобразие чистой воды! Нет, так плохо её ещё нигде не принимали.

Чудо-юдо заморское скривился вслед за царевишной: та не кричала, не плакала, на помощь не звала. И вообще вела себя совсем не по этикету: даже в обморок ни разу не упала. Нет, такие царевишны ему ещё никогда не попадались.

— Может, и не царевишна ты вовсе, а?

Та подбоченилась, щеки надула, косу вокруг шеи намотала, руки в боки уткнула.

— Это как это не царевишна?! Косу русу видишь? А кокошник, золотом шитый? А сарафан расписной?

— Знаю я ваши эти сарафаны! Нашьют из новомодного атласу, что по языку проскальзывает, даже не распробуешь: царевишну сожрал али девку какую. Да ещё и в зубах позастрянет, ковыряй потом полдня.

Обиделась царевишна, что не оценил чудо-юдо вкуса её утонченного: сарафан-то по её указу шили. Как намалевала на холсте ляпистые цветы, так и соткали да пошили. А ему, видите ли, не нравится!

— Ничего-то ты в моде не понимаешь, чудище ты безмозглое!

— Да куда уже мне! Я тебя, с позволения замечу, из косметического салону выкрал, а не из палаты книжной.

— А не виноватая я, что папенька книжки читать не велит!

Чудо-юдо на царевишну поглядывает да всё думает, отчего ж ему так не повезло. Вроде сделал всё, как полагается. Как в книжках умных читал: когти полгода не стачивал, чешую не мыл с прошлой пятницы, а то и того дольше, клыки не чистил, чтоб пожелтее казались, рожу страшную сделал, ногами топал… Ан нет, не боится она его и всё!

А царевишна-то тоже не поймёт никак, что ж чудище её не жрёт: вроде и мила лицом, коли верить прислужницам, и фигурой ладная. Чего только коса русая стоит — три раза вокруг шеи обвивается, никаких платков на зиму не надо. А не жрёт чудище поганое! Брезгует, поди! Стоит вон, ногой нервно дёргает.

— Книжки ей папенька читать не велит! А чего велит-то?

— А что все папеньки велят, то и мой велит.

Надула щеки царевишна пуще прежнего. Так бы и обиделась на заморскую нечисть, да он всё повода не даёт. Только клыками клацает да глазами по сторонам зыркает.

— А мне почём знать, чего там вам папеньки велят. Я как из гнезда выпал да в сугроб упал, так папашу своего больше и не видел.

— Бедненький. Как же ты совсем один?

Удивилась царевишна собственным словам. Чего б его жалеть? Вот какой страшный, грязный, да еще и пахнет ужасно. А без папеньки-то плохо, небось. Вон её-то родитель и балует её, и милует. Вот буквально намедни сапожки новые привёз — беленькие, с каблучком.

На эти сапожки-то и глазело чудище: такими каблучищами только по каменному полу и ходить — поскользнётся, упадет, голову свою белобрысую расшибёт, а ему потом отвечай, что девицу-красавицу не уберёг до прихода богатыря.

А за окнами между делом смеркаться стало, холодать. Не рассчитывал чудо-юдо на долгое ожидание да оттого и запер царевишну в чулане. Да и самому сидеть тут да ждать невесело вовсе было.

— Есть хочу. И холодно мне.

Царевишна между делом тоже отчаялась совсем: сапожки красивые были, только стоять в них неудобно, а садиться на пол грязный в модном сарафане не хотелось. Приедет богатырь спасать её, а у неё сарафан грязный! Где ж такое видано-то?!

Вздохнул чудо-юдо. Самому уже самое время перекусить было, а этот подлец богатырь не торопился да ждать себя заставлял. Никакого порядку в этом царстве! Ежели даже богатыри, как красны девицы, опаздывают, что уж от царевишны-то ожидать с её капризами?!

— Пойдём. Накормлю тебя, так и быть.

Фыркает чудо-юдо, ногой всё так же нервно дёргает, а сам к выходу идёт да на царевну поглядывает. Сурово, чтоб ей боязно было.

А ей и боязно. Только не от взгляда чудо-юдовского, а оттого, что папенька волноваться станет. Вот придёт богатырь, спасёт её, а папенька ругаться станет, что так поздно, а она всё ещё не дома. Хотя отметила про себя, что жилище у чудища не такое уж и страшное: и паутины поменьше, чем в чулане, и соломка по-над стенами постелена — видать, спит на ней заморское.

— Что? Яблоки? Фу! Грязные ещё. А ничего повкуснее нет: фазана жареного али перепела?

Глядит чудище на сложенные в кучу яблочки и не поймёт, что этой девице не нравится: сочные да румяные.

— Где ж я тебе их возьму?!

— А хоть вон у торговцев. Они, поди, не просто так на улицах толкутся!

— Ох и обрадуются они мне, как родненькому. И отдадут свои лакомства за просто так!

И то верно. Не подумавши как-то ляпнула царевишна. Вот увидят люди чудо-юдо заморское на улицах, завопят, врассыпную бросятся, кто куда попрячется, впопыхах всё переломают да ещё перебьют… А папеньке потом наводить порядки. Нет, это она не подумавши сказала.

Чудо-юдо вспомнил свой последний визит в город и поморщился: кидались в него всякими клубнями переспелыми да тапками плетёными. Один даже по голове попал — благо, голова крепкая, а то б ещё ненароком упал на кого да раздавил. Вот недальновидные эти люди! Нет бы обождать, пока приземлится чудище летающее. Так нет! Кидают всякой домашней утварью, когда тот летит, а потом «ой! батюшки! свалилось на нас чудище заморское!»

— Что-то не торопится твой богатырь. Али не дорога ему его царевишна?

— А я почем знаю?! Может, он занятой! Может, стоит у камня на распутье да не знает, куда ему пойти?!

Чудо-юдо пригорюнился, уселся у окошка да на дорогу смотрит: авось появится ещё богатырь да заберёт эту царевишну неправильную. И пошто она ему такая досталась? Вот давеча брат его двоюродный рассказал, как поймал царскую дочь, а та и побледнела, и в обморок упала, и кричала, когда он её ключевой водицей поливал, чтобы в себя пришла. А эта?! Не кричит всё еще, не пугается. Да и вовсе выглядит так, словно на богатыря своего сердится, что тот всё не идёт да не идёт.

Про богатыря и Змея Горыныча

День у богатыря с самого утра не заладился.

Спозаранку проснулся, как богатырю и полагается, пока темно ещё было. Да неудачно с печи слазил, зацепился рубахою да грохнулся на пол. Хорошо, хоть не видал никто, а то хоть со стыда помирай. Захотел водицы напиться — так нет водицы, за колодезной идти через всю деревню. Собрался было уже, да глядь — на столе клочок бумаги. И написано на нём что-то размашистым красивым почерком. Вроде как царевишна его писала, а вроде как и нет. Он же сам, — как матушка часто говаривала: велик лоб, да в голове мох, — грамоте не учен.

Так вот и подумал, что царевишна писала… Умылся богатырь, оделся да направился в царские палаты. Только девицы-красавицы там со вчерашнего вечера никто не видывал. Даже уже подумывали прислужницы переполох поднять, но то добрая наседка одним глазом зерно видит, а другим — коршуна. А эти только и знают, что побрякушки свои обсуждают, а про царевишну позабыли уже.

Обдумывал богатырь, что ж ему-то делать теперь, где царевишну искать да как из беды вызволять, коли она в какую вляпалась. А она-то может. Уж больно любопытная да упрямая как сидорова коза. Вот что только её грамота стоит! И далось оно ей — книжки читать да бумагу каракулями марать?! На то писари есть, а девице-красавице оно не надобно. Ей бы с прислужницами новые наряды обсуждать да, в окошко глядя, вздыхать томно, ожидая своего благоверного. Так нет, упрямится, артачится: буду грамоте учиться и всё, хоть кол на голове теши!

Обошёл богатырь всю округу, всё спрашивал да разузнать пытался, авось кто царевишну видал да знает, куда пропала светлоокая. И тут, и правда, попался малец, видавший, как чудо-юдо заморское царевишну заграбастало, потащило куда не знамо. Стал богатырь логово чудища того разыскивать, да не тут-то было! Чудище проклятое на совесть прячется да носа не кажет. Знает же поганое, что богатырь его найдёт.

И нашёл же! Долго искал, только к следующему дню и нашёл. Но ведь нашёл же! Уж грозно брови насупил, шлем на лоб натянул, мечом по щиту стучит – всё, как батя учил. А тут… Расстроился богатырь, махнул на царевишну рукой, на коня взобрался да подался восвояси.

Восвояси да не совсем. До перекрёстка добрался, а там-то камень злосчастный, да написано на нём что-то. Вот знал бы он хоть маленько грамоты — прочитал бы. Ан нет! Не знает же добрый молодец ни единой буквы.

Только помнится ему, что по какой-то из дорог домой доехать можно, по другой — до града столичного, а по третьей — головы на плечах не сносить. Поговаривают люди, будто живёт там в пещере чудище — Змей о трёх головах Горыныч. Рассказывают разное про него: и что, мол, девиц молодых да красивых на завтрак ест, и что дышит Змей огнём да деревни жжёт дотла. А ещё дурную славу ему приписывают, что, мол, есть у Горыныча чудо-умение в других существ живых облачаться да пред простыми смертными незаметно представать.

Не хотелось богатырю проверять эти небылицы, да то было раньше. А теперь рассерчал он не на шутку… Прикинул добрый молодец, где дорога домой, а где — в столичный град. И по оставшейся третьей дорожке коня своего направил.

Долго ли, коротко ли, добрался богатырь до поросшей мхом и кустарником горы… Не так представлял себе жилище змеиное: всё кругом чистое да ладное, цветами покрытое да деревьями фруктовыми. А в горе пещера, перед входом в которую двери дубовые да с табличкой.

Топнул в сердцах богатырь: да где ж это видано — и здесь что-то написано. Вот только что, прочесть он не мог. А коли мог бы, узнал бы, что Змей просил гостей непрошеных не тревожить его, а уж ежели никак того не избежать, то стучать три раза, да негромко: мигрени у Горыныча случаются.

Но добру молодцу написанное что в лоб, что по лбу: у соседа ум не займёшь, что говорится. Давай богатырь по привычке шуметь-кричать, Змея на бой смертный зазывать. Чтобы не постыдно в деревню возвращаться было. Помирать не страшно, а коли не выиграет бой да живой останется, то смелый приступ не хуже победы, не совестно будет рассказать о приключениях своих.

Вот только Змей-то на крики богатырские носу не кажет. Может, дома его нет, а может, уснул да не слышит. Богатырь пуще прежнего шуметь стал, меч достал, по щиту стучит. Сам уже едва не глохнет, а Змея всё ни слуху ни духу. Совсем рассерчал добрый молодец: ногами в дверь дубовую стучит, ругается срамно.

Не выдержал Змей такого: ну где ж это видано, чтоб гости так себя вели. Пускай кричат, пускай шумят, даже ногами двери ломают! Но так ругаться — этого уж Горыныч выдержать не мог.

Вылез Змей из своего жилища, да так бодро, что случайно богатыря дверью дубовою смёл. Тот плашмя на спину упал, лежит, отдышаться пытается — уж больно громко кричал да шибко топал. Горыныч-то как молодца увидал, пожалел, что так торопился двери открывать. Хотел было помочь, лапу протянул, да богатырь ощетинился.

Подскочил добрый молодец на ноги, да, видать, головой о землю хорошо приложился: то меч у него упадёт, то щит — одно поднимает, другое падает. Змей Горыныч на него смотрел-смотрел, но помочь второй раз не торопился. Знал он хорошо таких молодцев — больно горячие, прытко бегают, так часто падают.

Приходил уже один такой давеча. Не раньше месяца назад. Шумел так же, кричал, все три головы одним разом отрубить обещался, а сам-то меч поди в руках не держал никогда. Как былиночка шатается, ножки в коленях прогибаются. Жалко стало Змею создание нелепое — дыхнул на него разок, тот и грохнулся со страху без чувств. Горыныч его осторожно на коня уложил да восвояси отправил: конь — животное умное, дорогу до дому всегда найдёт.

Этот, сегодняшний, покрепче будет. Да сердитый к тому же — вон как брови насупил. Был бы Змей Горыныч потрусливей, может, даже испугался бы. Немножко. Для приличия.

— Выходи на смертный бой, чудище поганое! — завопил богатырь, с оружием своим наконец управился да на ногах теперь уверенней стоял.