Проблема для некроманта

1

Кладбище было пустым и темным, впрочем, как всегда в это время. Лунные блики прорывались сквозь ветки, садились бесформенными пятнами на покосившиеся кресты, на покрытые снегом холмики.

Мне света хватало, привыкла. Здесь я ходила каждый день, срезая путь от автобусной остановки до дома. На самом деле куда безопаснее, чем через дворы: вечерами по кладбищу шастает мало кто, а мертвые не кусаются. Да и странно было бы практикующему судмедэксперту бояться покойников.

Когда за спиной заскрипел снег под чужими ногами, я даже не испугалась. Мало ли кто точно так же решил срезать путь. Оглянулась и увидела мужской силуэт. Темный пуховик, балаклава на лице — неудивительно, мороз под тридцать. Пришлось прибавить шагу: терпеть не могу, когда дышат в спину на узкой тропинке, а сигать в сугроб, чтобы пропустить незнакомца, тоже не хотелось.

Но тот, сзади, кажется, тоже ускорился. Я снова обернулась: лунный блик засветился на лезвии ножа в руке.

От страха пересохло во рту. Очень некстати — или кстати — вспомнилось, что за последний месяц у нас в морге побывало два женских трупа с перерезанным горлом и следами полового акта. Оба привезли с улиц нашего района. Я рванула со всех ног, путаясь в полах пуховика. Еще каких-то метров десять, а там — освещенная улица, где всегда полно народа, переход и дом. Ледяной воздух обжигал горло, пульс колотился в ушах, заглушая шаги.

Я все-таки не успела: меня дернуло назад, прежде, чем я успела опомниться, жесткая рука ухватила поперек груди, что-то сдавило шею. Я рванулась — высвободиться, бежать! В первый миг показалось, что воротник пуховика и шарф защитили — ведь боли я не почувствовала, и даже вырвалась и сделала несколько шагов прежде, чем ноги подкосились, грудь скрутил кашель и перестало хватать воздуха. Неужели все? Нет, ни за что! Мало ли, что плакать по мне некому, я жить хочу! Дышать! Я попыталась отползти, но руки подогнулись, уронив меня лицом в снег, а потом наступила темнота.

Сквозь сомкнутые веки пробился свет, потускнел, словно его что-то заслонило. Я открыла глаза. Надо мной склонился мужчина. Исчезла балаклава, открыв светлые волосы с едва заметным рыжеватым отливом, цепкий взгляд серых глаз, упрямый подбородок. Мелькнула нелепая мысль — какого рожна этакий красавец подался в маньяки? Подкати он ко мне по-хорошему, я бы наверняка…

В следующий миг до меня дошло, что я каким-то чудом жива и еще не все потеряно. Я заорала так, что оглохла сама, и со всей дури врезала мужику в нос. Он отлетел, закрывая лицо руками, я вскочила, со всех ног рванула между могил.

— Стой! — гнусаво полетело в спину.

Ага, размечтался!

Я перепрыгнула некстати подвернувшуюся под ноги ветку, но та, словно сговорившись с маньяком, ухватила меня за юбку. Взмахнув руками, я со всей дури хлопнулась о землю, и нескольких мгновений, пока я восстанавливала дыхание и поднималась, мужику хватило, чтобы меня догнать.

— Да куда ты, дура! — рявкнул он, и в этот раз голос прозвучал нормально, хотя кровь из расквашенного носа текла по лицу темными струйками. И столько власти было в этом рыке, что я на миг замерла, глядя на него снизу вверх.

Он шагнул еще ближе, наваждение развеялось. Я снова подлетела, путаясь в подоле. Подол? Не джинсы? Да какая, к черту, разница, потом разберусь! Мужик потянулся, пытаясь схватить за руку — в этот раз я успела отскочить и снова помчалась между могил, радуясь, что ноги не вязнут в снегу.

Где снег? Где я? Какого?!..

Но мозг окончательно отказался думать и анализировать, оставив одну мысль — бежать. Бежать быстрее, спасаться со всех ног. Плевать, что грудь уже жжет и колет в боку. На все плевать. Бежать!

— Стой, говорю, там мертвяков полно!

Надо же, какая неожиданность: на кладбище полно мертвяков! Только ни один покойник мне столько не напакостил, как живые! И пытался угробить меня тоже не покойник. Повезло, что у него не вышло.

Или вышло? Здесь нет снега, я — в платье, а не в джинсах и пуховике. Я умерла и теперь в аду?

При этой мысли закружилась голова подкосились ноги, я споткнулась. Мужик, так его и разэтак, все же догнал, ухватил за плечо, разворачивая. От этого прикосновения меня обдало жаром, и снова очень некстати подумалось, что он как-то непростительно хорош собой для маньяка. Те обычно плюгавенькие, а этот очень даже… Или это другой мужик? В камзоле, а не в пуховике, и вроде бы выше ростом, чем тот, с ножом.

Или я все-таки в аду, и теперь мне целую вечность придется удирать от разномастных маньяков?

Я рванулась — мужик держал крепко. Попыталась ударить, но добилась лишь того, что он больно вцепился и в запястье другой руки, притянув к себе. Глаза, полные бешенства, оказались слишком близко, и я уставилась в них, словно кролик на удава. Пошатнулась и упала бы, если бы не впечаталась в мужчину всем телом. Это привело в чувство. Дожила, сама готова на маньяка кинуться! Я снова дернулась, а потом перед лицом возникло что-то, похожее на светящийся фиолетовый туман.

Мужик выругался и выпустил меня. Туман окутал мое тело, устремился к земле, расплескиваясь по могилам. А в следующий миг мне стали безразличны все маньяки на свете, потому что ближайшая могила разверзлась, и из нее воздвигся зомбак.

— Отпусти силу, дура! Хочешь, чтобы сюда вся инквизиция сбежалась? — рявкнул мужик.

Инквизиция? О чем он?

С его рук стекло такое же темно-фиолетовое пламя. Я вскрикнула — тело словно прошил разряд тока. Зомби сложился, снова превратившись в обычного не слишком свежего покойника. Только вот из соседней могилы тоже лез скелет. И еще один зомби вырос за спиной мужчины.

Я заверещала во все горло, на какое-то время вовсе перестав соображать от страха. Нет, трупов я не боюсь — нормальных трупов, которые смирно лежат себе на секционном столе или в холодильнике. Но эти-то ходят! Как-то не успела я к такому привыкнуть, это вам не суправитальные реакции[1]!

Зомби мой вопль не остановил — мертвец потянулся к горлу мужика. Тот то ли почувствовал, то ли понял по моему взгляду, устремленному за его плечо. Не разворачиваясь присел, перекатился в сторону, уходя от лап мертвяка. Еще один сгусток темного пламени — и снова меня дернуло током, правда в этот раз я заметила, как рассеивается туман, тянущийся от моего тела к зомбаку.

2

— Ну не я же! — продолжал разоряться он. — Я, к твоему сведению, по ночам предпочитаю спать, а не бегать по кладбищам за чокнутыми девицами!

Ну да, наверняка это девицы за тобой бегают. Хотя все равно непонятно, к чему мне эта невероятно ценная информация.

— Ты не представляешь, как тебе повезло, что не сожрали! Хотя лучше бы сожрали, глупость наказуема.

— Да не поднимала я никого!

— И еще больше повезло, что патруль стражи, увидев мертвяков, сразу помчался ко мне, — не унимался мужчина, словно не услышав. — Если бы сожрали кого-нибудь из добропорядочных горожан, с тобой бы сейчас разговаривала не я, а инквизиция.

Так, где здесь выход из этого дурдома? Спокойствие, только спокойствие…

— Послушайте, — произнесла я, отчаянно цепляясь за остатки здравого смысла. — Я не помню ничего. Вообще ничего. Как я сюда попала? Что вообще происходит?

Он внимательно вгляделся в мое лицо. Я ответила прямым взглядом в глаза. Может, мне и есть что скрывать, но здесь и сейчас я была абсолютно искренна. Пропади оно все пропадом, я действительно ничего не понимаю! Даже на каком я свете. Может, все известные мне религии врали, и загробный мир именно такой? Ночь, кладбище, зомби и очень красивый — и очень ехидный — мужчина с отлично подвешенным языком? Интересно, а все остальное у него тоже неплохо подвешено?

Я мысленно выругалась — нашла о чем думать! Хотя судя по тому, как невольно загорелись щеки при этой мысли, я определенно не мертва.

Он нахмурился.

— Не помнишь?

Я помотала головой.

— Как тебя зовут?

— Инга.

— Семья?

— У меня нет семьи. И никогда не было.

В самом деле. Я выросла в детдоме. Мне повезло — вовремя сообразила, что единственная возможность не спиться и не окончить жизнь на трассе — получить нормальное образование. И еще больше повезло, что хватило ума и упорства поступить в медицинский.

— Не было или не помнишь? — спросил он.

— Не было.

Он снова оглядел меня с ног до головы, кивнул каким-то своим мыслям. Я оглядела себя вслед за ним. Да уж, одежда под стать бедной сиротке. Подол платья истрепался, а башмаки — или как это называется? — сношены так, что, кажется, вот-вот развалятся.

— Где ты живешь?

— Не помню.

— Зачем пришла сюда?

— Не знаю.

Он помолчал, все так же испытующе меня разглядывая.

— Или ты в самом деле притворяешься, или… Нет, похоже все так и есть.

— Прошу прощения?

— Когда дар прорывается спонтанно, не под контролем опытного мага…

Мага?!

— … это опасно прежде всего для самого новичка. Чаще всего, конечно, ничего не происходит — у большинства дар не слишком силен, — объяснил мужчина. — Самые сильные обычно погибают. Иногда — прихватив с собой тех, кому не повезло оказаться рядом, просто потому что не смогли совладать с даром. В твоем случае — пробудить полкладбища без формул, без знаний, на чистой силе… — Он покачал головой. — Потеря памяти — не худший исход.

Выходит, мне опять повезло. Впрочем, я вообще везучая. А вот той, кто жила до меня в этом теле, похоже, не повезло. Впрочем, как сказал этот тип — глупость наказуема.

Интересно, сколько ей было лет? Судя по дурацкому привороту — не так много, но оставалась вероятность и того, что это тело отчаявшейся старой девы. Хотя… я украдкой глянула на свои руки. Обломанные ногти, заусенцы, трещины — похоже, эта женщина зарабатывала на жизнь не головой. Но кожа упругая, и морщин нет.

Я невольно перевела взгляд на кисти незнакомца. Зря. Всю жизнь западала на мужские руки. Крепкие запястья — на одном, чуть выглядывая из рукава поблескивал цельнолитой браслет. Широкие ладони. Длинные сильные пальцы, вот разве что перстней для мужчины, пожалуй многовато. Я разом ощутила себя золушкой, захотелось спрятать руки под передник, на худой конец — в складки юбки. Мысленно выругалась. Очутилась невесть где, кажется, в чужом теле, и переживаю, что выгляжу замарашкой? Как будто сейчас это самая большая моя проблема! На самом деле важно совсем другое:

— И что, из-за какого-то дурацкого петуха я умерла… — я поспешно поправилась. — Чуть не умерла и потеряла память?

Мужчина, кажется, не заметил оговорки.

— Нет, этот глупый ритуал ни при чем. Обычная девчонка вернулась бы домой ждать, когда сработает приворот.

«Девчонка». Значит, и правда, молодая дурочка. Вот было бы обидно оказаться в теле старухи, доживающей свой век. Нет, я не буду об этом думать: если я начну всерьез размышлять о том, что умерла и оказалась в чужом теле, я рехнусь. Невозможно переварить все это не рехнувшись. Буду считать, что так все и должно быть.

— Но в твоем случае… Темнота, кладбище, кровь, волнение… выплеск эмоций, пробудивший дар. Вот и результат. — Он буркнул себе под нос. — Я еще спрошу у Клауса, почему его подчиненные мышей не ловят.

— Прошу прощения? — не удержалась я прежде, чем вспомнила про любопытную Варвару и ее печальный конец.

— Инквизиция должна была найти тебя и привезти в университет. Чтобы пробудить дар — осторожно, под контролем наставника — а там либо учить, либо запечатать. — Он вздохнул. — Ничего не поделаешь, опять все самому. Пойдем.

— Куда? Зачем?

И вообще, приличные девушки не шастают ночами невесть куда в сопровождении незнакомых мужчин. Хотя приличные девушки ночами и петухов не режут…

С другой стороны, может, не потащись эта дурочка на кладбище, я бы умерла с концами. А так, похоже, второй шанс. Хотя мне и на прежнюю жизнь было жаловаться грех. Вот разве что с пресловутым женским счастьем не складывалось — но с моим анамнезом едва ли могло сложиться. Откуда детдомовской девчонке знать, что такое нормальная семья?

— Отвезу в общежитие университета. До утра, надеюсь, ты больше никого не поднимешь. А там запечатаем дар, будешь жить дальше, как жила до того.

Как жила до того, я точно не буду. Остаться одной в чужом мире, без памяти, в смысле без памяти об этом месте? Долго ли протяну? Да я даже не найду, где мой дом… точнее, где жило это тело раньше! Я же ничего тут не знаю…

3

Кажется, это чувство взаимно. Но выбирать не приходится. Либо усердно учиться и сделать новую жизнь по крайней мере терпимой. Либо оказаться на улице, среди незнакомых людей «низших сословий».

Нужда меня не слишком пугала, еще с полуголодных студенческих времен я умела обходиться немногим. Но если жизнь здешнего простонародья похожа на то, что было в нашем мире — а с чего бы ей быть непохожей — то перспективы у меня незавидные. Даже если удастся как-то устроиться, придется работать от рассвета и до заката. Выйти замуж за того, на кого укажут — и скажи спасибо, если лупить будет только по праздникам, а не каждый день. Родить дюжину детей, половину похоронив во младенчестве, и умереть от очередных родов или какой-нибудь чахотки. Так себе будущее.

Значит, придется как-то искать общий язык с этим профессором. И постараться им не увлечься… или не убить.

За воротами кладбища оказалось полно народа. Правда, вели себя все слишком тихо и на зевак вовсе не походили. Внимательные лица, настороженные позы. Кирасы, шлемы, дубинки. Стража? Десятка два. Ничего себе, похоже я — то есть та девица, которая теперь я — действительно наделала немало шума.

При нашем появлении все заметно расслабились.

— Все в порядке, капитан, беспокоиться больше не о чем, — сказал профессор, обращаясь к седоусому крепышу с внимательным взглядом.

— Деваха, что ли, такого переполоха наделала? — поинтересовался тот.

— Это неважно, — отрезал Винсент. — Отправьте кого-нибудь перезахоронить упокоенных. Если явятся безутешные родичи с претензиями, посылайте их лично ко мне.

— Да они, только услышав «профессор некромантии», в обморок падают. — Капитан обернулся к своим людям. — Ты и ты — караулите у входа. Ты, ты и ты — вытащите из ямы…

Его слова перекрыл стук копыт и грохот колес подъехавшей кареты. Дверца распахнулась, и выскочил брюнет лет сорока, состоявший словно из одних острых углов. Обтянутые кожей скулы, запавшие глаза под кустистыми бровями, торчащий подбородок. Не кормят его, что ли? Но двигался он уверенно и быстро, видимо, просто такое астеничное сложение. Везет же некоторым, никакие диеты не нужны…

— Что здесь происходит? — рявкнул он.

— Доброй ночи, генерал-инквизитор. — Профессор поклонился, как мне показалось, довольно небрежно. Угловатый, поджав губы, вернул поклон.

Похоже, это и есть тот самый Клаус, подчиненные которого мышей не ловят. И зачем его сюда принесло?

Винсент, меж тем, продолжал:

— Вы зря утруждались, явившись лично. Всего лишь спонтанное пробуждение дара. Впрочем, вы можете послать ваших подчиненных ликвидировать последствия. Не страже же могилы копать?

Угловатый хватанул воздух ртом.

— И тем более не инквизиторам!

— Глупость наказуема. — Кажется, это была любимая фраза Винсента. — Если ваши люди не смогли вовремя выявить потенциального мага, пусть они и ликвидируют последствия.

— Вы хотите сказать, дело в этой… — Инквизитор посмотрел на меня, точно на раздавленную лягушку.

— Дело в том, что кто-то слишком редко заглядывает в ремесленный квартал! — припечатал профессор. — Второе спонтанное пробуждение за полгода. Хорошо, мертвецам уже ничего не повредит, а помните, сколько жертв было в прошлый раз?

Интересно, местная инквизиция в самом деле мышей не ловит, или профессор просто нарывается, разговаривая с инквизитором в таком тоне? Земные коллеги угловатого быстро бы вспомнили про «ворожею не оставляй в живых». Но можно ли называть магию ворожбой? Нет, пожалуй, о тонкостях значений слов я подумаю в другой раз. Тем более что одному господу богу известно, как все это звучит на местном языке. А пока лучше молчать и слушать, прикинувшись ветошью.

Угловатый меж тем решил сменить тему.

— А вы-то что здесь делаете?

Профессор фыркнул и выдал:

— Что некромант делает на кладбище? Прогуливаюсь. Дышу ночным воздухом. Упокоиваю поднятых.

— Поднятых? — Инквизитор снова посмотрел на меня. — Тогда девка едет со мной.

Мне захотелось спрятаться за спину Винсента. Слишком уж нехорошим был этот взгляд.

— С чего бы? — поинтересовался профессор.

— Женщин-некромантов не бывает. Значит, либо она кого-то покрывает, либо она ведьма.

Час от часу не легче! Вот же принесло этого… инквизитора! И чего ему ночами не спится?

— Вам следовало бы лучше учить историю. Ханна Мальмас. Ребекка Сворн. Каисса Грай. Продолжать?

— Все это дела давно минувших дней. А в этом веке…

— А в этом веке вы упустили возможность пообщаться с единственной некроманткой, вовремя не выявив дар. Девушка теперь — моя забота, Клаус. Моя и университета. — Профессор снова поклонился и в этот раз поклон выглядел издевательски-изящным. — Доброй ночи, генерал-инквизитор. Точнее, того, что от нее осталось.

Он подхватил меня под локоть и повлек прочь. Я не сопротивлялась. В голове теснилось слишком много вопросов. Что принесло сюда инквизитора? Почему именно его? «Генерал-инквизитор», похоже, не из последних — или здесь принято дергать начальство на любое ЧП? Университетский профессор — тоже не мелкая сошка… Что теперь будет со мной? В нашем мире внимание инквизиции ничего хорошего не предвещало. Да и вообще — что теперь будет?

Винсент привел меня к карете, стоявшей метрах в ста от входа на кладбище. Кучер вскинулся, сонно заморгал, оказавшись в круге света от шара, все еще висевшего над головой мага. Я позавидовала его хладнокровию: дрыхнуть, когда совсем рядом бродят зомби! Возница соскочил с козел, с поклоном отворил дверь.

— Прошу вас, — сказал профессор, протягивая руку.

Я замешкалась, не понимая, чего он от меня ждет.

— Обопритесь на мою руку и забирайтесь в карету.

Я подобрала юбки. Взгляд Винсента метнулся к моим ногам, и я поняла, что, кажется, снова оплошала, задрав подол почти до колена. Едва коснулась его руки и тут же отдернула свою, взлетев в карету.

— Пересядьте, — сказал профессор. — Дама едет спиной к кучеру, мужчина—напротив.

4

Я захлопала ресницами, изобразив самое глупое выражение лица, на которое была способна.

— Не знаю, откуда я это знаю… В смысле, я знаю, что ничего подобного не знаю…

— Так сказал один философ, — хмыкнул профессор.

— Правда? — Я снова похлопала ресницами.

Только не говори, что у вас тут был свой Сократ. Или у дураков мысли сходятся?

— Так откуда вы взяли это число? — Его взгляд на миг расфокусировался, точно профессор что-то подсчитывал в уме. — Да, примерно так и выходит.

— Прошу прощения?

— Целители говорят, в человеке пять литров крови, — пояснил он. — По вашим формулам…

— Они не мои! — пискнула я, прикидывая, не сигануть ли из кареты на ходу. Но куда я пойду и что буду делать, если сбегу?

— Хорошо, по не-вашим формулам получается примерно то же, что говорят целители. Плюс-минус десять процентов. Откуда вы их взяли?

Из учебника по физиологии кровообращения, кажется. Хотя, нет, столько лет бы я цифры в памяти не удержала. Значит, относительно недавно лазила в справочник. Да, точно, пересмотрели с приятельницей старый ужастик и поспорили, может ли с одного человека натечь ведро крови. Я и полезла в справочник, чтобы подтвердить свои слова. А вот в какой именно…

— Не помню, — проговорила я, уставившись на Винсента совершенно честными глазами. — Правда, не помню.

Он смерил меня задумчивым взглядом.

— Хорошо, поверю. Так возвращаясь к ведьмам. В человеке около пяти литров крови, но смертельная кровопотеря наступает гораздо раньше. И даже не смертельная, но регулярная ничем хорошим не заканчивается. Понимаете, к чему я клоню?

— Чужую кровь использовать выгоднее. Но что в этом плохого, если она отдана добровольно?

В конце концов, в нашем мире донорская кровь спасла немало жизней. И чтобы ее получить, никто не отлавливает жертв в темной подворотне.

— Не пойму, то ли вы глупы, то ли просто наивны, то ли зачем-то морочите мне голову.

И то, и другое, и третье. В смысле, я не считаю себя гением, а в этом мире и вовсе на положении новорожденного. И совершенно точно морочу тебе голову. Получается, правда, так себе. Видимо, слишком много сегодня на меня свалилось, совсем не соображаю.

— Крови, которую безопасно способен отдать доброволец, может и не хватить. К тому же силы всегда мало. И всегда велик соблазн получить еще — уже недобровольно.

— И только? — не изумилась я. — Дело только в возможности? Этак всех мужчин можно сажать за… — Я осеклась, но профессор понял, расхохотался.

Да что ты будешь делать, рот мне себе зашить, что ли? Но не в жизнь не поверю, будто сильных мира сего волнуют потенциальные жертвы. Да любая власть построена на гекатомбах жертв. Всегда есть преступники и другие неугодные. Есть войны. Сколько силы может получить маг крови — если говорить привычным мне языком — на поле боя, где сходятся сотни людей с каждой стороны? А некромант? Если их — наша — сила связана со смертью, не получается ли…

— А некромантам тоже нужны жертвы? — спросила я. — Я на это не подписывалась!

Цель, может, и оправдывает средства, но я пока не дошла до той степени отчаяния, когда убивают ради куска хлеба.

Профессор перестал смеяться.

— Нет. Смерть — естественная часть мира, как стихии. В этом городе каждый день умирает не один человек. Про животных даже и говорить не стоит.

Я выдохнула. Нет, наверное я смогла бы убить… Того же маньяка, который меня зарезал, прикончила бы без сожалений. Но одно дело — защищать свою жизнь, а другое — хладнокровно умертвить кого-то ради неких абстрактных благ.

— Возвращаясь к ведьмам. Дело не только и не столько в возможных жертвах — хотя именно обескровленные трупы породили легенды о вампирах. Ведьмам не прощают способности к ментальным воздействиям.

Я кивнула — да уж, мало кто согласится терпеть рядом человека, способного вмешаться в твой разум, и неважно, напрямую он на него влияет или просто читает твои мысли. Поймала на себе внимательно-заинтересованный взгляд профессора и торопливо спросила:

— А что это значит — мен-таль-ным?

— Способность внушить свои мысли. Подчинить другого и заставить делать то, что надо — причем так, что жертва будет уверена, что поступает по собственному разумению.

Я присвистнула, забывшись. Да будь носитель таких способностей хоть святым, никто не поверит, что он не пустит их в ход. Шарахаться начнут сильнее, чем от прокаженных. И при таком раскладе рано или поздно озвереет кто угодно. Если человеку все время говорить, что он свинья, в конце концов он захрюкает.

— Да, это практически неограниченная власть. — подтвердил мои мысли профессор. — Так что сейчас непробудившихся запечатывают без разговоров.

— А если дар проявился?

— Запечатывают или казнят. Зависит от того, удастся ли доказать, что использовалась чужая кровь или было вмешательство в чужой разум.

— Как можно доказать вмешательство в чужой разум, если сама жертва считает, что действовала по собственному желанию?

— Мы — в смысле, некроманты — можем, для этого есть специальные заклинания. Но часто нас даже не зовут, инквизиторы приходят к выводу, что заверения того, кто считает, будто пострадал от ментальной магии, достаточно убедительны.

Тогда я заранее сочувствую тем, чей дар успел проснуться. Поди докажи, что ты не верблюд.

— Поэтому инквизитор так вами заинтересовался. — Винсент тонко улыбнулся. — Не беспокойтесь. Студенты подсудны только совету университета.

Это намек такой? Дескать, веди себя хорошо, чтобы не вылететь, иначе отправишься к инквизитору? Да я-то не против вести себя хорошо, но ведь не получается! И не может получиться, если совсем уж честно. Паиньке в детдоме не выжить, а то, что из меня выросло, умеет находить общий язык только с телами на секционном столе, да с редкими, такими же… своеобразными людьми.

— Да и ваш дар, очевидно, не кровь, — заключил профессор после долгой паузы, похоже, насладившись моей растерянностью.

5

Профессор остановился у длинного трехэтажного здания, в котором не светилось ни огонька. Постучал в дверь. Потом еще раз, сильнее.

— Кого там нечисть носит? — донеслось с другой стороны.

— Дэгни, открывай! — рявкнул Винсент.

Заскрежетал засов, дверь отворилась, явив дородную особу в платке. На миг мне показалось, что я вернулась в детство и снова стою перед «нянечкой» Александрой Ивановной. Нет, лица у этих женщин были разные. А выражения их точно лепил один скульптор.

— Ой, профессор, какими судьбами к нам? — Тетка расплылась в заискивающей улыбке. Перевела взгляд на меня и рявкнула: — А ты чего шляешься среди ночи, нормальных людей будишь!

Я дернулась, голова сама собой втянулась в плечи в ожидании затрещины. Заставила себя распрямить спину. Хватит! Я взрослая, и прекрасно понимаю, что такие тетки просто пытаются самоутвердиться за счет тех, кто не может ответить. Я — смогу, если понадобится.

Не понадобилось.

— Она здесь среди ночи потому, что я так велел, — холодно заметил профессор. — Приведи Ханну, и чтобы одна нога здесь, другая там.

— Так спит… — начала было мегера и осеклась под его взглядом. — Сейчас позову. А вы не стойте на пороге, заходите, садитесь, вот, чайку, может, соорудить…

— Приведи Ханну. Немедленно.

Тетка испарилась со скоростью, удивительной для ее комплекции. Мы остались в небольшом холле. У одной стены стояла кушетка на резных ножках, в противоположной было прорезано окошко, за которым маячили стол и еще одна кушетка. Похоже, студенческие общаги во всем мире одинаковые.

Профессор садиться не стал, я тоже осталась стоять. Хотела по привычке подпереть спиной стену — кто знает, сколько придется ждать? — но профессор держался прямо, точно на плацу, и я не стала рисковать. Встала неподалеку, блуждая взглядом по нехитрому интерьеру.

— Дэгни — сторож, — пояснил Винсент, хотя я ни о чем не спрашивала. — Ханна — смотрительница общежития. Она будет решать, где вам жить, и расскажет, что дальше.

Он подавил зевок. Ну да, глубокая ночь. У меня и самой глаза слипались, хотя совсем недавно казалось, что сегодняшних — или уже вчерашних? — впечатлений хватит, чтобы лишить меня сна по меньшей мере на неделю.

— Я могу дождаться смотрительницу и сама, — сказала я. — Вы и без того очень много для меня сделали.

Не то чтобы меня сильно заботил профессорский сон, но многие мои знакомые с недосыпа становились придирчивыми и раздражительными. Не лучшие качества для наставника. Тем более, что сделал он для меня действительно немало. Не отдал инквизитору, в университет сам привез, возится теперь…

Он покачал головой.

— Пока вы — моя ответственность. — Из коридора донеслись шаги, и профессор добавил: — А вот и Ханна. Не переживайте, еще немного, и я избавлю вас от своего общества. По крайней мере, до утра…

Ну и как вести себя по-человечески, если стоит хоть чуть расслабиться, и он сразу начинает говорить гадости?

— …завтра в восемь встретимся на занятиях, — закончил профессор и обернулся к вошедшей.

О таких как Ханна говорят «слона на скаку остановит». Высокая, крупная, не толстая, а именно крупная, этакая валькирия, только копья не хватает. Но когда она мне улыбнулась, на какое-то мгновение показалось, что проблемы закончились, и все обязательно будет хорошо.

— Профессор? — Ее поклон оказался полон достоинства. — Чем обязана?

— Ханна, устройте мою новую студентку, пожалуйста.

Ее брови взлетели на лоб.

— Вашу студентку? — Она выделила голосом первое слово.

Да уж, умею я выбирать специализацию. Хотя тут я ничего не выбирала, само так вышло.

— Именно, — подтвердил Винсент.

— Тогда ей понадобится отдельная комната.

— Ей прежде всего понадобится бесплатная еда и одежда…

Мне захотелось шмыгнуть в темноту и не отсвечивать, пока он не уберется. Да что со мной такое? В студенчестве я многажды штопала джинсы и ставила разноцветные заплаты на локти свитеров, считая это своего рода вызовом. Так почему я сейчас не знаю, куда деться от стыда за свою — да даже не свою! — бедность? Привыкла быть взрослой самодостаточной женщиной? Или дело в чем-то другом? Точнее, в ком-то?

— …отдельная комната ей не по карману.

— Спасибо, профессор, я это обдумаю, — вежливо, но твердо, произнесла Ханна. — Не смею вас больше задерживать.

Он поклонился ей, кивнул мне и удалился.

— Пойдем, деточка, — улыбнулась Ханна. — Как тебя зовут?

— Инга. Только… — Я замялась. — Мне в самом деле нечем платить за комнату.

— Пойдем, — она повлекла меня за собой. — Не ты первая, не ты последняя, кто попадает к нам без гроша в кармане.

Я шагала вслед за ней по лестнице, размышляя, как на самом деле здесь называется то, что мой разум воспринял как «грош» и слушала пояснения. Для таких, как я, комнаты бесплатны, правда, они на четверых. По одному, а порой и в одиночку в нескольких комнатах (если не считать прислуги) живут отпрыски богатых родителей, готовых щедро платить за то, чтобы деточке не мешали заниматься никакие соседи. По иронии в ее голосе я поняла, что это скорее деточки мешают заниматься соседям, но комментировать не стала. Не мое дело.

— Вообще я нормально уживаюсь с людьми, — осторожно заметила я, выслушав ее.

По крайней мере, в предыдущей общаге получалось.

— Может быть. Но люди могут не захотеть уживаться с тобой. Для меня все девочки — словно родные племянницы, и я не хочу раздоров на ровном месте.

А еще она наверняка не желает, чтобы к ней явились со скандалом и потребовали меня отселить.

Мы поднялись на третий этаж, потом прошли в конец длинного коридора с рядом дверей к еще одной двери в торце.

— Вот, — сказала Ханна, открывая ее. — Когда-то нравы в университете были строже, и на каждом этаже дежурили ночные сторожа. Комнаты остались, но жить в них никто не соглашается. Эта будет твоей.

Я заглянула в дверной проем. Не хоромы. Узкая кровать под окном, стол шириной чуть больше полуметра вплотную к ней, табурет — больше в эту клетушку не помещалось ничего. Зато было окно почти во всю стену, а над спинкой кровати зачем-то висело зеркало. Я заглянула в него, но стекло покрывал такой толстый слой пыли, что оно отразило лишь смутную тень.

6

Может, профессор в самом думал, что достаточно один раз указать куда-то в темноту, и я легко найду нужный факультет при свете дня, даже начав его разыскивать из другой точки, а может, не удержался от мелкой пакости, но парк, расположенный на территории университета, оказался настоящим лабиринтом дорожек и зарослей, а чем руководствовались те, кто расставлял здания в этом лабиринте, и вовсе было уму непостижимо.

Спрашивать у студентов оказалось бесполезно. Те, кто не шарахался, отвечали в стиле «три поворота налево, один направо», и это было не издевательством, а проводить не вызвался никто. Да и с чего бы: у всех свои дела. Так что к зданию факультета я подбежала запыхавшись. Постояла пару секунд, переводя дух. Зачем-то оправила юбку; крепче прижала к груди, точно защищаясь, сумку с тетрадями и пером-самопиской и толкнула дверь.

За дверью оказался холл. Размером со стандартную комнату в «хрущевке», но, пожалуй, уютный. Обшитые деревом стены, скамеечки вдоль них. В стенах справа и слева имелись проходы в оба крыла здания. Прямо напротив входа — лестница, рядом с которой болтали два парня. Ступени лестницы шли и вверх, и вниз.

Парни глянули в мою сторону и сразу же потеряли интерес, вернувшись к беседе.

— Прошу прощения, — обратилась я к ним. — Где я могу найти профессора Винсента Оркана?

Он сказал «встретимся на практике» но не уточнил, где именно на факультете его искать. Но вряд ли гора будет ходить к Магомету, в смысле, профессор — сам бегать за студентами.

Один из парней, с белесыми бровями и ресницами, смерил меня презрительным взглядом.

— Милочка, прислуга не должна первой обращаться к господам. Она должна скромно стоять и ждать, пока на нее соизволят обратить внимание.

Может, прислуга и должна скромно стоять и ждать, но я-то не прислуга.

— Где я могу найти профессора? — повторила я спокойным и уверенным тоном.

Белобрысый раздраженно вскинул подбородок, но тут вмешался второй, невысокий крепыш.

— Пойдемте, я провожу. — Он шагнул к лестнице.

Белобрысый недоуменно воззрился на него, потом молча пожал плечами, точно решив не вмешиваться. Крепыш зашагал вниз по лестнице, в подвал. Я — за ним.

За шесть лет в меде я привыкла, что практика может быть где угодно. В анатомичке, инфекционном отделении, поликлинике у черта на куличиках, да и в подвале. Поэтому я спокойно спустилась на два пролета, вслед за парнем остановилась у двери, которой заканчивалась лестница. Он открыл дверь, указал жестом.

— Прошу.

А в следующий миг воздух подпихнул меня в спину, внося в подвал. За спиной захлопнулась дверь, проскрежетал засов, и я осталась в полной темноте. Толкнулась — дверь не подалась, только донесся едва слышный смешок, и стало тихо.

Ситуация была до того нелепой, что я рассмеялась. И даже неважно, планировался ли розыгрыш, которым нередко подвергают новичков, или парень всерьез решил проучить слишком наглую прислугу, на миг я снова ощутила себя девчонкой-первокурсницей. Отсмеявшись, отвернулась от двери, вглядываясь в темноту. Нет. Ни окна, ни щелочки, ни лучика света — я поднесла руки к самым глазам, коснувшись бровей, и не увидела собственных пальцев. Ни шороха, кроме звука моего дыхания. И запах. Не сильный, едва заметный, но все же очень знакомый запах разложения.

А шуточка-то с душком. Что сделает нормальная девчонка на моем месте? Зависит от характера. Или будет ломиться в дверь, может, плача, а может, ругаясь. Или пойдет обследовать помещение. И наткнется на труп. Одна, в кромешной тьме. Инфаркт-не инфаркт, а заикание обеспечено почти с гарантией.

Я мысленно хмыкнула. Не дождутся! Рано или поздно сюда кто-нибудь зайдет, скорее рано, чем поздно, потому что в подвале факультета некромантов тела держат явно не просто так. Либо учебное пособие, либо материал для исследования, либо еще что-то такое. И вряд ли хранят их бесконечно, иначе здесь дышать бы нечем было. Все, что мне нужно — подождать. А потом, когда выпустят отсюда, найти профессора и извиниться.

Я прислонилась спиной к двери, переступила с ноги на ногу. Нет, это никуда не годится — стоять столбом невесть сколько. Надо бы сесть. Но не устраиваться же на полу под дверью, точно собаке? Я зажмурилась, вовсе не заметив, чтобы освещение изменилось, снова распахнула глаза, повертев головой по сторонам. Ждать, пока глаза привыкнут к темноте, бесполезно: чтобы видеть, нужен хоть какой-то свет, а здесь ему вовсе неоткуда взяться.

Если только я сама не добуду свет. Маг я или где? Правда, я до сих пор не чувствовала в себе ничего этакого волшебного, но если профессор говорит, что это нормально, и надо только прислушаться — значит, будем прислушиваться. Не догоню — хоть согреюсь. В смысле, если не получится — а скорее всего, действительно ничего не получится — скоротаю время.

Я отогнала мысль, что взрослому человеку глупо верить в чудеса: в конце концов одно чудо все же случилось. Вспомнила, как колебалось то, что я про себя назвала эфиром, когда Ханна приводила в порядок мою комнату и вещи. Темное пламя, что обволокло мое тело… Нет, пожалуй, это вспоминать не стоило, еще, не ровен час, снова зомби подниму, сама того не желая. Закрыла глаза, хотя в этом не было необходимости. Вгляделась. Прислушалась.

Какое-то время не происходило ничего, но делать все равно было нечего, и потому я не стала переживать по этому поводу или накручивать себя, что профессор наверняка счел меня разгильдяйкой и вышвырнет из университета, не дав объясниться. Просто стояла, прислонившись к двери, расслабившись, насколько это было возможно, чтобы не упасть, слушая свое дыхание, наблюдая за тем, как наливаются теплом и тяжестью кисти, что всегда бывает, если хорошенько расслабить мышцы рук, как это тепло поднимается выше.

И вдруг я увидела. Почувствовала. Он был везде — темно-фиолетовый туман, прозрачный, еле заметный, как дымка, что стелется на рассвете над травой. Едва уловимый — в помещении, чуть плотнее — вокруг моего тела, один плотный сгусток —метрах в трех от меня и еще один — метрах в пяти.

7

Профессор подошел к столу, на котором лежало тело, мы встали рядом. Не знаю, как так вышло, что все трое парней оказались у меня за спиной. Винсент отвернулся стянуть простыню с покойника.

— Возвращайся в хлев, из которого ты вылезла, девка, — прошипели мне на ухо. — Какой из тебя некромант?

Я оглянулась. Белобрысый. Шелковый камзол с золотыми позументами, перстни — если профессор свои килограммы золота носил с небрежным изяществом, то этот походил на сороку, дорвавшуюся до блестяшек. И выражение лица типичного мажора, уверенного, что весь мир готов расстелиться у его ног. Да уж, повезло мне с «коллегой».

Удостаивать его ответом я не стала, тем более что профессор уже разворачивался к нам.

— Инга, что именно вам не терпелось сообщить коллеге Якобу именно сейчас?

Я мысленно выругалась. Он что, из тех типов, которые считают, что когда он вещает, должно быть слышно, как муха летит?

— Ничего, профессор.

— Подойдите сюда.

Да что ж ты от меня никак не отвяжешься? Сколько еще будешь мстить за разбитый нос? Я и так знаю, что при желании ты меня отсюда выставишь с треском! Или хочешь, чтобы я сама психанула, наломала дров и хлопнула дверью? Не дождешься! В смысле, сама я не уйду. Сорваться могу. Внутри уже и так разгорается злость. Отвыкла я от подобного отношения.

Я шагнула вперед, зацепилась за что-то — подставили подножку — и едва не свалилась. В последний момент успела опереться о край стола. За спиной заржали в три голоса. Профессор обернулся, и гогот разом прекратился, точно выключили звук. Снова обратил внимание на меня. Ну как «внимание» — повернуться-то повернулся, но, кажется, сейчас его куда больше занимал один из собственных перстней, который он крутил на пальце, то снимая, то надевая обратно.

— Можете ли вы сказать, отчего умер этот человек?

Я оглядела покойного, отмечая про себя детали. Надо сосредоточиться на деталях, это поможет хоть немного успокоиться. А то скоро тут будет два… нет, три трупа.

— Не могу.

— Вот дура, — вполголоса фыркнул белобрысый. — На шее-то явно от петли следы.

— Очевидная причина вас не устраивает? — поднял бровь профессор. — Стражники согласны с коллегой Якобом.

Согласны в чем? В причине смерти или в том, что я дура?

— Нет, не устраивает. — Остатки выдержки с треском рассыпались, похоронив под собой здравый смысл. Не выделяться? Не привлекать к себе внимания? Да я уже привлекаю к себе больше внимания, чем новогодняя елка на параде девятого мая! — Лицо не посинело, вокруг следа от петли нет мелких кровоизлияний. Этого человека повесили после наступления смерти. Поэтому — нет, я не могу сказать, отчего он умер, несмотря на вроде бы очевидное свидетельство.

Возможно, и не смогу без микроскопа и лаборатории. Но об этом лучше и вовсе не упоминать. И без того я, кажется, обеспечила себе свидание с инквизицией. Да, белобрысый прав, я действительно дура. И на моем надгробном камне непременно напишут «довыделывалась».

Смыться, как только закончатся занятия, или рискнуть и продолжать утверждать, что я ничего не помню? Винсент, кажется, не выносит генерала-инквизитора, может, и не сдаст…

Профессор удовлетворенно кивнул, и я вдруг поняла, что он услышал ровно то, что намеревался услышать. Возможно, не дословно — но он явно ждал, что я снова брякну что-то, не вписывающееся в образ девчонки из ремесленного квартала. Я-то, дура, надеялась, что он забыл мою вчерашнюю оговорку про объем циркулирующей крови, поверил, что я сама не помню, где могла подцепить подобные знания. А он не поверил. Не забыл. И сегодня с самого начала меня провоцировал. Не знаю, по его ли наущению коренастый закрыл меня здесь, но подначки белобрысого профессор не пресек намеренно и бензинчику плеснул в разгорающийся костер моей злости.

А я повелась, как девчонка малолетняя. Да еще и при свидетелях. Хотя я теперь и есть малолетняя девчонка, эмоции — это ведь биохимия прежде всего, и в молодом теле они гораздо ярче. Не говоря уж о том, что лобные доли мозга, отвечающие за самоконтроль, созревают лишь к двадцати пяти. Я это не учла, за что и придется скоро поплатиться. Нет, сбежать не получится, теперь он меня не выпустит, пока не вытрясет все, что захочет узнать. Вот ведь влипла! Сама себя утопила!

— Вот так вот, коллеги, — прервал профессор этот сеанс внутреннего самобичевания. — Вот это и отличает приличного некроманта — и целителя, к слову — от посредственности. Внимание к деталям и нежелание схватиться за лежащее на поверхности объяснение.

Так, если профессор и выпустит меня живой, то белобрысый точно уроет. Ладно, я подумаю об этом завтра. Если оно будет, это завтра.

— Начальник стражи тоже усомнился, что этот человек повесился сам, и попросил меня разобраться. Но для того, чтобы разобраться, нам нужно поднять его и расспросить. Чем мы сейчас и займемся.

Он серьезно? Получается, мне здесь и профессию менять не придется? Я с трудом удержала смешок. Если подумать, некромант может не только выяснить причину смерти, но и, скажем, установить подлинность завещания. Я снова мысленно хихикнула, подумав о том, что адвокаты по наследственным делам в этом мире явно сидят без работы.

Да уж, как все прозаично! Никаких тебе армий мертвецов, ведущих к власти злобного волшебника, никаких гекатомб человеческих жертв. Удел некроманта — разбираться в последствиях пьяных драк и семейных сварах.

— Итак, давайте кратко вспомним теорию, — сказал профессор. — Инга, советую законспектировать. Это то, что вы пропустили утром.

Я потянулась было к сумке, за тетрадью и самопиской, и оборвала движение на середине. Писать-то я буду по-русски, а не местными крокозябрами! Если вообще смогу писать: пальцы же не натренированы! А читать? Как мне справляться с учебниками, я же, получается, и вовсе неграмотная!

— Не хотите? — не унимался профессор, снова крутя перстень, точно тот ему мешал. — Настолько полагаетесь на память?

Вот же пристал как банный лист!

8

В следующий миг меня накрыло. На плечи словно разом сбросили мешок с песком. Задрожали колени, закружилась голова, и засосало под ложечкой, будто я не ела по крайней мере полдня. Кажется, я пошатнулась.

— Привыкнете, — снова улыбнулся профессор, придержав меня за локоть, и я забыла и про инквизицию, и про белобрысого, на миг показалось, что могу горы свернуть. — Для таких усилий тоже нужна тренировка. Андреас, вы следующий.

Андреасом оказался рыжий. Он так же, как и я, упустил силу, едва тело поднялось. А вот коренастый — Томас — сумел и поднять, и удержать.

— Спрашивайте, — велел профессор.

— Что именно?

— Попробуйте сообразить самостоятельно.

Я мысленно посочувствовала коренастому. Если ему так же трудно удерживать силу, как и мне, то одновременно думать о том, какие вопросы задать — все равно что жонглировать десятком мячиков, сидя на одноколесном велосипеде. Немудрено, что парень замешкался.

— Ты повесился сам?

— Нет, — проскрипел мертвец.

Пожалуй, мне бы сейчас не помешала нашатырка. Не успела привыкнуть к нездоровой активности покойников, так они еще и говорят. Стоп, а как он вообще говорит? Чтобы появился звук, воздух должен пройти сквозь голосовые складки, а какой воздух, если мертвец не дышит? Захотелось поднять руку и спросить, и я едва удержала этот порыв. Поймала на себе внимательный взгляд профессора. Глазами дырку во мне провертеть собрался, что ли? Как бы то ни было, этот пристальный взгляд взбодрил, прогнав мысли о нашатырке.

— Ты знаешь тех, кто тебя повесил?

— Нет.

Томас помедлил, будто собираясь с мыслями. На побелевшем лбу выступила испарина.

— Тебя повесили?

— Нет.

— Жена нашла его утром, попробуйте расспросить о последнем вечере, — подсказал профессор.

— Когда ты вернулся домой, все было как обычно?

— Да.

Я мысленно покачала головой. Кто его знает, что «обычно», а что нет в изложении мертвого тела? О душе говорить не приходится: лицо покойника походило на бесстрастную маску, губы едва шевелились — непонятно зачем. Смысл артикулировать, если нет потока воздуха? Об этом спрашивать рано. В самом деле, пора давать обет молчания, чтобы хоть как-то удержать язык за зубами. Или уже поздно?

— Расскажи все по порядку.

— Я родился в три тысячи тридцать пятом году от сотворения мира…

Профессор подавил улыбку.

— Стоп! — сообразил коренастый. — Ты зашел домой. Что было дальше?

— Шапку на полку положил. Сапоги снял…

Похоже, мертвецы, как компьютерные программы, не умели отделять важное от неважного, точно следуя полученным указаниям. Мы выслушали, как покойный, будучи еще живым, «поучил» жену кулаками — «чтобы место свое знала и страх помнила», а потом еще раз, за недостаточно горячую похлебку. Нет, все-таки правильно я решила учиться. Не знаю, есть ли в университете телесные наказания, но хоть морду мне бить для профилактики, чтобы место знала, профессор не пытается. Дальше следовали подробности короткого и скучного, как по мне, вечера, проведенного у камина наедине с графином настойки.

— … проснулся среди ночи. Больше ничего.

— Что делал, когда ночью проснулся? — Коренастый пошатнулся, рыжий подхватил его под локоть.

— Ничего.

— Что чувствовал?

— Слюни текут. Нутро печет. Судорога скрутила.

— Дальше?

— Ничего.

— У настойки не было постороннего привкуса? — перехватил инициативу профессор, видя, что коренастый вот-вот свалится. — Кислого? Горького?

— Кислая, на барбарисе. Вроде чуть горчила, язык покалывало.

— Если ты спросил, почему новый привкус, что ответила жена?

— Добавила немного полыни, от тяжести в желудке.

— Отпускайте, — велел профессор.

Покойник рухнул, и почти одновременно с ним кулем осел коренастый, прямо на руки рыжему. Профессор подхватил Томаса под другую руку, повел к своему столу.

— Вы отлично справились. Приходите в себя, а мы продолжим.

Он вернулся к нам.

— Ну что, коллеги, покойный подтвердил, что о самоубийстве и не думал. К сожалению, к разгадке причин смерти нас это не продвинуло.

Я торопливо отвела глаза, встретившись с его пристальным взглядом.

— Инга, вы что-то хотите сказать?

— Нет, профессор.

Молчать, надо молчать. И потому что я и так уже довыделывалась. И потому что мужика наверняка отравили. И, как и в нашем мире, убийцей скорее всего окажется кто-то из близких. Не мое дело предполагать, это забота следователя, или как они тут называются, но я бы копала под жену. Если бы меня «учили» кулаками «просто, на будущее, чтобы страх помнила», я бы схватилась не за яд, а за топор. Хотя, может, это не жена…

Профессор кивнул и переключился на белобрысого. Но тот, сколько ни бился, влить силу в символы так и не сумел.

— Пожалуй, хватит на сегодня, — сказал, наконец, профессор. — Андреас, можете быть свободны.

Рыжий с поклоном удалился. Профессор перевел взгляд на белобрысого.

— Якоб, я очень вами недоволен.

Я поежилась от его тона, хотя обращались не ко мне. Белобрысый оказался смелее. Или наглее.

— Если бы я попробовал первым, не устав ждать, все бы получилось.

— Сомневаюсь. Но я недоволен не этим: в первый раз получается не у всех. Вы, кажется, забыли, что больше не дома и ничем не отличаетесь от остальных студентов.

Белобрысый открыл рот и тут же его захлопнул.

— Я не глухой, — продолжал профессор. — И очень не люблю, когда мне под ноги валятся девицы, неважно, по собственной ли инициативе или потому, что кто-то, забывший свое место, подставил подножку.

— Я не…

— Еще меньше я люблю, когда меня вслух обвиняют в некомпетентности.

— Я никогда…

— Я прекрасно вижу потенциал будущего студента… или студентки, и могу сам решить, учить или запечатать. Без особо ценного мнения человека, не знающего, что заклинания творят вовсе не тем органом, которым он так гордится…

9

Сердце ухнуло в пятки, подпрыгнуло обратно и заколотилось в горле, мешая дышать.

— Прошу прощения? — выдавила я.

— Вы — не бедная неграмотная девчонка. Так кто?

— Не помню!

— Не лгите! — отчеканил профессор. — Я чувствую ложь!

Я перевела взгляд с его лица на перстень, лежащий на столе. Профессор снял его для разговора. Чему могло помешать украшение? Обычное — ничему, но если это амулет… Экран? Экран от чего? От чужих мыслей? Нет, после того, что вчера рассказывал про менталистов, Винсент не стал бы так палиться передо мной. Куда проще заставить рассказать все, что интересует, а потом заставить забыть о разговоре.

Хотя нет, мог и раскрыться, если магу крови… ведьмаку, как их здесь называют, нужна жертва. Тогда мне конец.

Нет, он не станет рисковать после того, как меня видело столько народа. «Обескровленные тела» — говорил он вчера, такое не выдашь за несчастный случай или самоубийство. Была бы ему нужна жертва, мы бы вчера не доехали до университета. Испугалась девица страшного-ужасного некроманта, сиганула из кареты, ищи-свищи ее в темноте!

Тогда зачем он носит перстень? От чего может хотеться — или требоваться — защищаться ежечасно? Но это «что-то» становится нужным, когда хочется узнать правду, только правду и ничего кроме правды? И это не чужие мысли.

Эмоции! Чуять чужие эмоции наверняка утомительно. Все равно что оказаться в гомонящей толпе, обладая сверчувствительным слухом. Но если надо поговорить по душам или допросить как следует…

— Вы не можете чувствовать ложь, — заявила я. — Если только вы не менталист.

Глаза профессора изумленно расширились, а я продолжала:

— Но, если бы это было так, мы с вами бы сейчас не разговаривали, вы вытрясли бы все, что хотели, из моих мыслей. Значит, эмпат. Очень вам сочувствую по этому поводу.

Нет, я не издевалась. Ни за что на свете бы не согласилась стать телепатом или эмпатом. Необдуманное слово может ранить, но мысль… или эмоцию удержать куда сложнее. Как жить в непрекращающемся гуле чужих чувств?

— Вы уверены, что мне нужно ваше сочувствие? — холодно поинтересовался он.

— Не уверена. Но, если вы эмпат, вы не можете чуять ложь, потому что ложь — не эмоция. Поэтому не пытайтесь меня запугать. Понятия не имею, что именно вы себе напридумывали, но я не знаю, кто я.

В каком-то смысле это даже правда. В новом мире мне еще предстояло найти свое место и свое новое «я».

— Вот вы как заговорили! — усмехнулся профессор. — И после такой тирады будете и дальше настаивать, что вы просто дурочка из ремесленного квартала?

— Я настаиваю и буду настаивать, что ничего не помню!

— Чушь! Вы испугались, когда я попросил вас остаться и поговорить. Стали бы вы бояться, если бы нечего было скрывать?

Я — нет. А девочка, в теле которой я оказалась? Не слишком умная и страстно желающая заполучить какого-то мужчину?

— Может, я испугалась за свою честь? — парировала я. — С какой целью мужчина может запереть девушку наедине с собой?

Винсент оказался рядом в мгновенье ока — я даже шарахнуться не успела. Взял за плечи, склонился к лицу.

— Эта нелепая идея забавляет вас. Но оскорбляет меня. — Его голос внезапно сел, а в глазах промелькнуло… желание? Да нет, наверняка показалось. И все же от этого взгляда меня обдало жаром. — Потому что, если бы я захотел… — Его пальцы скользнули мне в волосы, дыхание щекотнуло кожу. — Мне бы не потребовалось применять силу.

Да что ж такое, и в самом деле не потребовалось бы! Я облизнула губы, которые словно кололо мельчайшими иголочками. Застыла, не в состоянии оторваться от его лица, на котором желание стало слишком явным. В следующий миг до меня дошло: если он эмпат… Я ойкнула, с силой толкнула его в грудь.

— Отпустите меня! Немедленно отпустите!

Вырвалась из его рук, дернулась к двери. Выругалась вслух, обнаружив все ту же гладкую стену.

— Откройте дверь!

— Я не получил ответы. — Профессор снова присел на край столешницы, скрестив руки на груди. Лицо казалось невозмутимым, только щеки немного порозовели. Если я сама себе это не придумала. Мне-то точно хотелось провалиться сквозь землю от стыда.

— Вы и не получите никаких ответов. Я не знаю, кто я. Я ничего не помню.

— Снова ложь. Как минимум, вы помните о том, что грамотны.

Перед глазами невольно всплыло, как он крутил перстень, когда я утверждала, что не могу ничего написать. Что я тогда чувствовала? Стыд. Не уметь читать и писать — стыдно. Для человека с высшим образованием. А для девчонки в потрепанном платье и сношенных башмаках?

Да, он не может учуять вранье, потому что вранье само по себе — не эмоция. Но может чувствовать эмоции, которые его сопровождают. И что теперь делать с этаким живым полиграфом? Как убрать эмоции? Начать созерцать свой пуп и попытаться достичь нирваны? Может, и получится — лет через пятьдесят непрерывной практики.

Только ответы-то у меня требуют сейчас! И вряд ли профессор отстанет, если я сейчас сяду в позу лотоса начав петь мантры собственного сочинения и, скорее всего, нецензурные.

— Вы выдали себя в самом начале, но тогда я оказался слишком уставшим и злым, чтобы это заметить. «Я что, дура за мужиком бегать!» — пропищал он, явно подражая моему голосу, и мне очень захотелось его убить. Прямо сейчас. Учует? Да и плевать, сам нарывается.

— Так могла сказать бы маг. Женщина, уверенная, что она чего-то стоит сама по себе, а не только как жена, дочь или сестра мужчины. Девушки положения, которое соответствует вашей одежде, знают, что удачное замужество может стать ее главным достижением в жизни, а неудачное — погубить, и вовсе не фигурально. Как ту, что отравила наш сегодняшний препарат, и это вы тоже поняли!

— Ничего я не поняла!

— Ложь. Когда я сказал, что показания мертвеца не придвинули нас к разгадке, вы сначала удивились, а потом стали так довольны собой, что я заметил бы это и не будучи эмпатом.

10

От этих слов профессора у меня мороз пробежал по хребту. Совпадения, конечно, бывают и нелепые, и трагические, иной раз жизнь преподносит такое, что ни в какую не придумаешь, и все же…

Если он мне не врет. Если у него не психоз, под который он подстраивает факты.

— Ивар был моим другом, — глухо произнес Винсент. — Невероятный оптимист, любитель хорошей кухни, доброго вина и красивых женщин. И я не верю в самоубийство.

Я покачала головой. Нет, я не скажу этого вслух, но все указывало на то, что покойный перерезал себе горло собственноручно…

А в следующий миг профессор развернулся ко мне так стремительно, что я невольно шарахнулась и влетела спиной в стену. Вскрикнула, приложившись затылком, на глаза навернулись слезы, как бывает от неожиданной боли.

— Кто ты такая? — рявкнул профессор. — Кто тебя послал и что обещал за то, чтобы добраться и до меня?

— Никто! Ничего! — закричала я ему в лицо. — И отпусти меня, долбаный параноик!

Нервы сдали окончательно, и я продолжала кричать на него, не сознавая, что несу, не замечая, что меня в самом деле выпустили, и я сползла по стене. Потом силы ругаться кончились, и я осталась сидеть на полу, уткнувшись лбом в колени и всхлипывая. Еще немного — и завою в голос. Не сдаст инквизиции, в самом деле. Сам пришибет, не поверив, потому что невозможно в такое поверить в здравом уме. Или в психушку засадит. Интересно, какие тут психушки? Как Бедлам, где приковывали цепями, лупили плетьми и обливали ледяной водой? Тогда лучше пусть пришибет.

— И отстань от меня, наконец, все равно ничего нового не скажу, — всхлипнула я. — Врать не умею, а в правду ты не поверишь.

Винсент присел напротив, взял меня за плечи.

— Да отпусти же! — снова рванулась я. Но вместо этого он вздернул меня на ноги, прижал к себе. Я безрезультатно дернулась несколько раз и замерла, всхлипывая в его плечо. Слезы лились и лились, никак не желая остановиться. Он молчал. Обнимал, не давая снова сползти на пол, гладил по голове и молчал, пока я не перестала всхлипывать.

— Отпусти, я пришла в себя, — прошептала я, наконец, и он отстранился. Все так же молча вытащил из рукава белоснежный платок, протянул мне. Я взяла тряпицу, теплую от его тела, некстати подумав, что выгляжу сейчас, должно быть, ужасно — и от этой мысли снова захотелось плакать. Вытерла слезы. Шмыгнула носом — сморкаться в тонкий батист казалось кощунством.

— Прости меня, пожалуйста, — сказал вдруг Винсент.

— Нет. — Я вернула ему платок. — Ты извиняешься только потому, что я сорвалась. Не привык, видимо, к женским слезам.

— Да, у меня на экзаменах не бывает плачущих студенток, — согласился он.

Но ни примирительный тон, ни успокаивающая улыбка не заставили меня заткнуться.

— Не ревела бы я сейчас — продолжал бы прессовать и думать, что ты в своем праве. Как будто у человека не может быть тайн, которыми он не желает делиться с первым встречным!

— Если эти тайны угрожают жизни того самого первого встречного?

— Я вообще не знала о твоем существовании до тех пор, пока не открыла глаза на кладбище!

Он долго смотрел мне в лицо. Наконец произнес:

— И все же — не желает делиться или боится, что не поверят? Ты сказала «все равно не поверишь». Но я ученый. И я не привык отвергать гипотезы, какими бы невероятными они ни казались, если их подтверждают факты.

— Не понимаю, кому ты врешь — себе или мне? — вскинулась я. — Ты только что не поверил в то, что находится у тебя перед глазами.

— Поясни.

Я снова повернулась к телу.

— Правая рука в крови — у убитых руки чаще чистые, но рука, наносящая такую рану, непременно испачкается кровью. Порез длиннее с левой стороны — правше легко завести туда лезвие, а вот справа уже не так удобно продолжать резать. Идет наискось сверху вниз, рана, нанесенная чужой рукой обычно горизонтальная. И, главное, вот тут, в конце, она раздваивается. С первого раза не получилось достаточно глубоко, рука дрогнула. Пришлось полоснуть второй раз.

Профессор переменился в лице, а я закончила:

— При убийстве разрез один. Так что это не оно.

— Может, у убийцы не вышло с первого раза.

— Тогда где следы сопротивления? Порезы на кистях? Винсент, если он был твоим другом, я очень сочувствую. Но правда в том, что этот человек сам перерезал себе горло, как бы тебе ни хотелось это отрицать.

Он помолчал, плотно сжав губы. Наконец отвел взгляд от тела.

— Пойдем-ка, — Винсент приобнял меня за плечи, повлек прочь от тела. Надо было вывернуться и снова потребовать, чтобы он меня отпустил, но сил не осталось. Слезы закончились и высохли, оставив голову пустой и гулкой, и мне было наплевать, куда он меня ведет и зачем.

Оказывается, здесь тоже была еще одна дверь, за которой обнаружился кабинет. Шкаф с книгами — в другое время я не преминула бы изучить корешки, но сейчас разобрать названия было невозможно, и я отстраненно подосадовала на свою неграмотность. Книги не выглядели средневековыми талмудами в золоте и драгоценных камнях, но и на современные не походили: кожаные обложки с тиснеными названиями и узорами.

Кроме книжного шкафа, в кабинете был письменный стол помассивнее того, что остался в зале с покойником, стопка чистой бумаги и несколько не таких аккуратных стопок — исписанной, пара книг, самописка, напоминающая наши перьевые ручки, ее серебряный корпус был покрыт черненым орнаментом. Далеко до творческого беспорядка, и все же видно, что за этим столом действительно работают, а не только изображают профессора.

Рядом с книжным шкафом стоял низкий столик с резными ножками, пара деревянных кресел, подходящих к нему по высоте, и еще один шкафчик, полностью закрытый.

Винсент усадил меня в одно из кресел и сунулся в шкафчик.

— С медом или несладкий?

— Прошу прощения?

— Чай с медом или несладкий?

— Несладкий, пожалуйста.

Глупо отказываться, все равно он не отступится. Что ж, посидим, чайку попьем, поморочим друг другу голову. Мне его не переиграть, но, может, еще побарахтаюсь.

11

Винсент нахмурился, вокруг рта появились жесткие складки.

— Конечно, я могу сам, но…

Разговаривать с телом, в котором уже нет жизни, смотреть в мертвое лицо друга и знать, что больше не будет ни веселых попоек, ни задушевных разговоров, ни бескорыстной помощи?

— Но это слишком больно? — прошептала я. — Прими мои соболезнования.

Он не ответил, только на миг плотнее сжал губы.

— Спросишь, почему ты, а не кто-то из старшекурсников?

Я кивнула.

— Потому что очевидно — тебе уже приходилось заниматься чем-то подобным. Может быть, не поднимать и расспрашивать мертвых, но каким-то образом… Возможно, в сыске, хотя, насколько мне известно, женщин они берут только в осведомители. Или какой-то тайный орден, потому ты и молчишь так упорно. Зачем только тратить агента с такими мозгами на такого, как я — никак в толк не возьму.

— У тебя паранойя, — вздохнула я.

Он вскинулся:

— Что это значит? Ты уже второй раз употребляешь это слово.

— Мания преследования.

— Скажешь, я придумал, что на некромантов идет охота?

— Не скажу. Что-то действительно нечисто, но я тут совершенно ни при чем.

Теперь пришла моя очередь размышлять, уткнувшись носом в почти пустую кружку. Очень хотелось выговориться, наконец, и будь что будет. Но мое ли это желание?

— Эмпатия работает в обе стороны? — спросила я. Невпопад, но Винсент понял.

— Нет. Я лишь слышу чужие эмоции, но не передаю свои. — Он замешкался, потом все же добавил. — Обычно не передаю. За исключением некоторых ситуаций м-м-м… довольно личного характера. Эта к ним не относится, так что каковы бы ни были сейчас твои желания, они только твои.

— Это каких… — начала было я. Он ухмыльнулся прежде, чем я успела договорить, и до меня, наконец, дошло. Ойкнув, я спрятала пылающее лицо в кружку. Да как так у него получается раз за разом вгонять меня в краску, точно школьницу!

— Размечтался, — буркнула я, не поднимая глаз. Прижалась лбом к теплой кружке, закрыла глаза, заставляя себя сосредоточиться на собственном дыхании, пока не удалось вернуть мысли в прежнее русло.

Что же все-таки делать? Если он не врет, мое желание… выговориться, а не всякое там! — не наведенное. Если не врет. Но или я доверяю человеку во всем, или вовсе к себе не подпускаю.

Варианта действий-то у меня всего два, и оба — хуже не придумаешь.

Первый — продолжить молчать, домолчаться пока чаша его терпения переполнится — и одному господу богу известно, что он тогда сделает. Особенное, если тот — или та — кто устроил охоту на некромантов, доберется до кого-то из студентов, за которых Винсент несет ответственность. Да и не смогу я долго учиться у человека, который в каждом моем слове ищет двойное дно. Даже не стоит дожидаться, пока выгонит, сама не выдержу. Отчислюсь. Дар мне наверняка запечатают, как недоучке.

А за воротами университета наверняка будет поджидать инквизитор с распростертыми объятьями, ведь стараниями Винсента я наверняка нажила себе врага. Это студенты подсудны только совету университета, а девчонка без роду без племени…

Второй вариант — рассказать все как есть. Если не поверит — возвращаемся к первому варианту. Еще и наверняка оскорбится, заподозрив, что я держу его за идиота. Если сочтет чокнутой — может решить, что я безвредна, и оставить, а может — отправить в местный аналог бедлама, причем из лучших побуждений. Самый безобидный, как ни странно, вариант — если он решит, что я одержима бесом или демонами или как их тут называют. В нашей реальности таких считали невиновными, изгоняли бесов и отпускали с богом. Хотя, опять же — инквизитор.

Впрочем, нет, есть еще третий вариант. Охотник на некромантов доберется до профессора прежде, чем тот решит, как со мной поступить.

Я зажмурилась так, что заныли веки. Как будто я смогу этому помешать. Как будто, если расскажу, кто я такая на самом деле, это что-то изменит.

К слову, «что-нибудь» вполне может случиться и со мной. Я же тоже теперь вроде как некромант. Личинка некроманта, если уж начистоту, и все же… Пока студентов не трогали, но кто знает, как долго продлится это «пока».

И получается, что мы с Винсентом на одной стороне. Или просто мне так кажется, потому что я очень хочу ему верить? Пропади оно все пропадом, должен же человек хоть кому-то верить!

Я поставила кружку. Сжала ладони между колен, чтобы не было видно, как дрожат руки.

— Хорошо, будь по-твоему. Лучше объясниться сейчас, пока тебе не взбрело в голову найти мага крови… ведьмака, чтобы заставить меня говорить.

— Я бы никогда не… — вскинулся он. — Всему есть предел.

Я пожала плечами.

— Ты прав, всему есть предел. И я не хочу проверять, когда ты дойдешь до своего, зная, что твоя жизнь под угрозой. Нет, не с моей стороны, но если кто-то в самом деле решил оставить этот город… Джеим без некромантов, он не остановится. Понять бы еще зачем?

— Самому бы мне это понять, — горько усмехнулся он.

Я кивнула. Снова помолчала, подбирая слова.

— Ты прав еще и в том, что я действительно не бедная неграмотная девочка. До того, как меня убили, — он вскинул брови при этих словах, — у меня было высшее… университетское образование и нормальный заработок. Я судебно-медицинский эксперт.

Винсент нахмурился.

— Каждое слово по отдельности я понимаю, но вместе получается нелепица…

— Это человек с медицинским образованием, — объяснила я. Он вскинул бровь и пришлось пояснить еще: — Со знаниями целителя. Но не лечит людей, а определяет для суда, насколько пострадало здоровье пострадавшего. После побоев, других травм. Описывает повреждения, предполагает, как давно они могли случиться. Устанавливает причины смерти, если они неизвестны. Определяет личность по останкам. Скелету или фрагменту тела — словом, когда по лицу или другим приметам опознать невозможно.

— Поднять духа и расспросить, всего-то, — пожал плечами Винсент. — Но сочетание странное. Целитель и некромант одновременно?

12

— Пять лет назад Великий инквизитор из человеколюбия заменил сожжение повешением.

— Вот уж повезло, так повезло! — криво улыбнулась я.

Он легонько сжал мои пальцы, успокаивая.

— Не бойся. Просто продолжай твердить, что ничего не помнишь о своей жизни до того момента, как проснулся дар.

— С тобой же не вышло.

— Я пристрастен. — Его взгляд на миг изменился, но прежде, чем я сумела разобрать его выражение, Винсент беззаботно улыбнулся. — К тому же, как я уже говорил, студенты подсудны только совету университета.

Слишком уж беззаботно он улыбнулся. Я заколебалась. А, ладно, сгорел сарай — гори и хата, дипломатия никогда не была моей сильной стороной.

— А останусь ли я студенткой, будет зависеть от моего поведения?

Винсент выпустил мои ладони, сцепил пальцы перед подбородком.

— Это очень похоже на оскорбление. За кого ты меня принимаешь?

— За человека, который заставил, — я выделила голосом это слово, — меня быть откровенной. За человека, который теперь может меня убить парой слов. Как будто ты сам этого не понимаешь.

— С хорошими же людьми тебе приходилось общаться до сих пор, — процедил он.

— С разными. Я судебный медик, ты не забыл? Шесть лет каждый рабочий день я фиксировала то, что одни люди делают с другими. Можно подумать, ты до сих пор веришь в радужных единорогов.

— Единорогов не бывает, — голос Винсента похолодел. — А я верю в то, что чужое доверие, прости уж за невольный повтор, нельзя обманывать. Единственное исключение — если от этой информации зависят жизни. Но в твоем случае это не так…

Нет, именно так, от этой информации теперь в самом деле зависит жизнь. Моя. Как и от того, будешь ли ты держать язык за зубами.

— …и я в самом деле был неоправданно настойчив. Извинения, полагаю, бессмысленны.

Я кивнула. Он продолжал.

— Если бы я знал, что именно услышу, не стал бы давить… ведь в самом деле понимаю, что произойдет, если об этом узнает кто-то еще. И потому буду молчать. Могу поклясться.

— Как будто клятву нельзя нарушить при желании, — пожала плечами я.

Его тон стал и вовсе ледяным.

— Да, запечатать клятву магией можно только на крови, а я не ведьмак. Так что придется поверить на слово.

— Я уже поверила тебе, иначе продолжала бы упираться. — Я вздохнула. — Но я не знала, чем рискую и, когда узнала… Ты же сам все понимаешь. Мне жаль, если тебя оскорбляет мой страх.

Он ответил не сразу. Вытряхнул спитую заварку в ведерко, снова повернулся ко мне.

— Понимаю. Но разговор нельзя повернуть вспять.

— Да уж, слово — не воробей…

Он приподнял бровь, и я пояснила.

— Так у нас говорят: слово — не воробей, вылетит — не поймаешь.

Он неопределенно хмыкнул, и какое-то время казалось, что его интересует лишь, сколько заварки насыпать в этот раз. Потянулся к кувшину с водой, но оборвал движение на середине.

— Будешь еще чая, или пойдем работать, чтобы не осталось времени на дурные мысли?

— Работать. Хотя погоди. Ты сказал «для начала» хочешь, чтобы я подняла и расспросила тело. Собирался попросить что-то еще?

— Теперь это не имеет значения, — Винсент поднялся со стула. — Хотел предложить тебе сделку, но теперь… Не намерен гадать, согласилась ли ты искренне или, испугавшись, что я могу отомстить за отказ.

— Ты же эмпат.

Кажется, пресловутая Варвара была моим далеким предком. Иначе как объяснить, что мне жутко захотелось узнать, что за сделку он собирался мне предложить. И вообще, с чего он взял, что я сразу откажусь?

— Но не менталист. — Он закрыл чайник крышкой. — Пойдем работать. Заварю свежий, когда вернемся, с медом. Тебе это понадобится.

Ну и ладно. Не уговаривать же его теперь. Я послушно встала и мы вернулись к телу. В этот раз каллиграфия далась легче.

— Дашь мне список вопросов или позволишь действовать самой? — поинтересовалась я, когда все приготовления были закончены.

— Начни с того, почему Ивар решил наложить на себя руки. Дальше по обстоятельствам. Я вмешаюсь, если что.

Винсент снял с руки браслет, протянул мне.

— Надень. Это накопитель, запас силы. У тебя мощный дар, но пока ты едва его контролируешь, большая часть силы утекает впустую, и ты быстро ее истощишь.

— Но сила же везде? — недоуменно поинтересовалась я. Расфокусировала взгляд, снова увидев фиолетовый туман, повела ладонью, ловя дымку.

Винсент кивнул

— Сила везде. Но способность принимать ее ограничена. Ты не сможешь вдохнуть больше, чем могут вместить легкие. С силой похоже.

— Емкость легких увеличивается при регулярных тренировках.

— Способность воспринимать силу тоже. Если хочешь, я дам несколько упражнений. Потом, когда покончим с делом.

Да, делу время… Я взяла у него браслет.

Тяжелый золотой обод пришлось сдвинуть на середину предплечья, чтобы он держался как следует и не норовил соскользнуть с кисти.

— Как к нему обращаться? — спросила я.

— Никак. Сам подключится, когда понадобится.

Я кивнула и потянулась к дару. Увидела туман, снова представила, как он конденсируется мельчайшими каплями на нарисованных символах…

Меня словно подхватило и понесло бурным потоком. Совсем не так, как недавно. Это браслет виоват?

— Бросай силу! — крикнул Винсент, и в голосе его прозвучало что-то, очень похожее на страх.

Я попыталась расслабиться и отключиться от дара, благо поняла, как это делать — не вышло; точно муха в меду, увязла в силе, и она потащила меня к чему-то темному, страшному.

В следующий миг тело прошила судорога боли. Винсент, разорвав заклинание, не дал мне осесть, поволок прочь из комнаты, ничего не объясняя, а за спиной творилось что-то совершенно непонятное. Сила —не моя, та, что была развеяна вокруг — стекалась в мертвое тело, копилась, сворачиваясь в тугой узел, точно собиралась в черную дыру, стягивающую все вокруг себя.

Винсент выругался, бросил под ноги один из перстней.

13

— Не тайна, просто довольно сложное заклинание. — Винсент снова помолчал, размышляя. — Если крайне упростить… Череп животного или птицы, как основа для призванного духа, золото в качестве хранилища силы, толика духа самого мага…

— Души? — переспросила я.

— Нет, душа после смерти отправляется к Предвечной матери, как и должно быть… точнее, до сегодняшнего дня я считал, что должно быть.

Хм, а похоже, мои сегодняшние откровения оказались для него маленьким потрясением основ мира. Ничего, переварит как-нибудь. Он же ученый, в конце концов. Я же переварила собственную смерть и переселение в другой мир.

— Частица духа, — продолжал он. — Когда мы поднимаем тело и расспрашиваем его, мы обращаемся к духу. Не к конкретному воплощению в виде призрака, которое называется так же, а к остаточной эманации жизни, которая хранит память о ней. Извини, не могу сказать точнее, о том, что такое дух, спорят не один век.

— Нуклеиновые кислоты[1] и белки? — предположила я и поспешно добавила: — Извини, продолжай, пожалуйста.

— Молния как источник энергии и как носитель — то, что способно проникнуть везде. Все это нужно сплести определенным образом, и, когда потребуется, остается лишь пробудить вестника. Правда, теперь его придется обновить. Когда выберемся.

«Когда». Не «Если». Это утешало.

Я глянула на купол щита. Показалось, или он стал тусклее? Показалось. Определенно показалось.

— А что такое нуклеиновые кислоты? — спросил Винсент. — И белки? Ты ведь имеешь в виду не яйца, а те соединения, которые алхимики недавно выделили из них и пшеничных зерен?

— У нас считают, что материальная основа памяти — накопление определенных молекул в клетках мозга, — начала я. — Точнее, это одна из теорий.

— Молекул? — переспросил он. — В клетках?

Так, похоже, придется вернуться еще на пару шагов назад.

— Алхимики уже оперируют понятием атома?

— Им оперируют философы.

— Неважно. Молекула — это устойчивое соединение нескольких атомов…

Я продолжала говорить, он — слушать и спрашивать. Господи, какое счастье, что он любознателен не меньше, а то и больше меня! Можно рассказывать, напрягать память, извлекая из нее, кажется, давно забытые основы биохимии, и не думать о том, что щит явно опустился, вызвав шорохи и скрежет камней, и значит, времени у нас все меньше.

— Жаль, что нельзя поговорить об этом с алхимиками, было бы интересно, — сказал Винсент, когда мои познания о теориях памяти, наконец, иссякли.

Снова зашуршала, осыпаясь, каменная крошка. Я поежилась, отгоняя мысль, что нас не ищут. Время от времени доносились глухие стуки, но уверенности, что нас пытаются откопать, не было. С другой стороны, у нас с техникой подобные завалы разгребают сутки, а то и больше. Тут вместо техники магия, но едва ли кто-то способен силой мысли поднять разом все камни.

— Иди сюда, — сказал Винсент. — Не мерзни.

Я не мерзла, точнее, холод, то и дело пробегавший по спине, был вызван вовсе не сквозняком и камнем, переставшим держать тепло, а страхом. Но не признаваться же в этом? Не говорить же, что я уже почти ни на что не надеюсь?

Поэтому я послушно придвинулась. Винсент развернулся, притянул меня к себе, и я оказалась спиной к нему, между расставленных и согнутых ног. Повинуясь мягкому нажиму, чуть откинулась, прижимаясь к его груди, откинула голову, опершись затылком о плечо.

— Так лучше? — спросил он, обвивая руками.

Меня бросило в жар.

— Лучше, спасибо, — сказала я внезапно севшим голосом, подавляя желание потереться виском о щеку Винсента. Нашла время! Впрочем, терять уже нечего. Кажется, нематериальная мембрана так истончилась, что я уже могла рассмотреть нагромождение камней поверх щита. Если не вообразила все это со страха, света-то почти нет…

Какое-то время я молча сидела, слушая, как бешено колотится сердце. От страха, определенно от страха, даром что вместо ледяного узла в животе по телу растекалось тепло. Я неровно вздохнула, накрыла руки Винсента, обнимавшие меня, своими, готовая тут же отдернуть их, сделав вид, будто это случайность.

Он потерся щекой о мой висок.

— Знаешь, я все-таки рад, что заставил тебя говорить. Твоя история… обнадеживает. Знать, что после конца еще не конец.

Похоже, и он почти уже ни на что не надеется. Может, для него это не станет концом, но мне-то вряд ли дадут третий шанс. Обидно, что второй закончился так скоро.

— Один случай — не статистика. — Я прижалась к нему плотнее, хотя плотнее, кажется, было невозможно. Умереть в объятьях красивого мужчины — приторно и пошло. И все же, так было… спокойнее. И плевать, в каком виде нас найдут. Смерть не бывает красивой, кому как не мне это знать.

Я не стала спрашивать, могу ли я подержать щит вместо него или хотя бы влить силу в накопитель. Если бы можно было — Винсент бы попросил, вряд ли ему самому хочется умирать в цвете лет. Но бессмысленно просить первокурсника провести микрохирургическую операцию, даже с подсказками наставника. Да и насчет банальной аппендэктомии есть серьезные сомнения…

— Это правда, — тихо заметил Винсент. — Один случай вполне может быть исключением. И все же…

Он коснулся губами моего виска. Я растерянно замерла. Померещилось?

Нет. Невесомый, почти целомудренный поцелуй в щеку, потом под ухом, ниже вдоль шеи, в плечо у края выреза платья…

Я неровно вздохнула, вцепившись в его руки, что до сих пор обнимали меня.

— Одно твое слово — и я остановлюсь, — прошептал он. —Обычно я не… оказываю знаки внимания студенткам, это слишком похоже на принуждение. Но сейчас…

— Нам обоим нечего терять, — выдохнула я, разворачиваясь и обвивая руками его шею.

Его губы накрыли мои, мягко, неспешно лаская, словно у нас было все время в мире. И я отвечала так же неторопливо и ласково. В конце концов, это, похоже, будет последний поцелуй в моей жизни, так что торопиться некуда. Кровь пульсировала в висках, дыхание перехватывало. Я ахнула, когда он прикусил мою нижнюю губу, прошелся по ней кончиком языка, снова накрыл ртом, лаская, целуя, прикусывая. Запустила пальцы ему в волосы, перебирая шелковистые пряди, его руки прошлись у меня по спине, спустились ниже. А Винсент, словно издеваясь, оторвался от моих губ, начал выцеловывать шею.

14

Не знаю, сколько мы просидели так, обнявшись, пока над головами не заскрежетало, и в щель между камнями не прорвался свет. Мы отпрянули друг от друга, задрав головы. С купола поднялись и отлетели в сторону несколько обломков, и стало видно, что этот свет — от магических шаров, я так и не узнала, как они называются. Не меньше десятка зависло над нами. Учитывая, что отверстие пока было не шире полуметра, такое скопление слепило не хуже автомобильных фар.

Над дырой возникли очертания головы и плеч.

— Живы? — спросил мужской голос.

— Нет, умер, сам себя поднял и щит поставил, — огрызнулся Винсент, щурясь против света.

— Вот теперь точно вижу, что живы, — хохотнул тот, сверху, и следом за ним эхом отозвались другие голоса «живы… живы». — Еще немного подержи, сейчас дочистим.

Винсент кивнул. Легонько сжал мою руку, и я ответила таким же пожатием. Отверстие между камнями стало расширяться, теперь все это выглядело так, точно мы сидели, накрытые половинкой разбитого яйца, от которого невидимая рука отколупывала обломок за обломком. Стало видно, что развалины здания разобрали не до конца — с одной стороны по-прежнему высилась гора завала, правда, прикрытая чем-то вроде радужной пленки.

— Все, держим, отпускай.

Темный купол исчез, я непроизвольно напряглась, ожидая, что камни обрушатся на меня, но ничего не произошло. Винсет рывком выпрыгнул из отверстия. Пошатнулся, но кто-то поддержал его под локоть, уводя в сторону. У меня так лихо не получилось — тело онемело от долгой неподвижности. Сразу несколько рук подхватили меня, вытащили наверх. То ли от резкого движения, то ли от облегчения закружилась голова. Света было столько, что заслезились глаза и я застыла, пытаясь разглядеть в окружающих силуэтах Винсента. Увидеть не вышло, только услышать.

— Что с остальными?

Повисло молчание.

— Ну! — хлестнул голос Винсента, и я поежилась, хотя обращался он не ко мне.

— Один студент у целителей. Успел нырнуть под стол. Остальные, кто был в здании, в мертвецкой.

Я снова попыталась разглядеть Винсента среди одинаковых силуэтов, и снова не вышло — контуры расплывались, глаза жгло. Все, кто учился на факультете, погибли? Как же так? Не то чтобы у меня была причина скорбеть по тому же белобрысому, да и остальных я почти не знала, но все же… Я не думала об участи остальных, пока моя собственная жизнь висела на волоске, но сейчас весь ужас происшедшего дошел до сознания. Меня затрясло. Кто бы ни устроил охоту на некромантов, у него получилось. Почти получилось.

Мне на плечи накинули одеяло, повлекли прочь. Я прислушалась, почему-то казалось очень важным узнать, кто из троих выжил.

— Мертвецкая в руинах, так что они не в ней. — Голос профессора звучал так холодно, словно его вовсе не интересовали ни чужие смерти, ни разрушения. Неужели этот же человек совсем недавно обнимал меня? Тем временем он продолжал: — Госпожа ректор, уцелевшему нужно организовать охрану…

— Думаю, вы преувеличиваете. — ответил ему женский голос, тот же, каким говорила серебристая летучая мышь.

Я оглянулась, пытаясь разглядеть ректора, но вокруг оказалось слишком много людей, да и освещение по-прежнему слепило так, что слезились глаза.

— Сделайте мне личное одолжение, — таким тоном не об одолжении просят, а долги взыскивают. — И как только парень придет в себя, организуйте перевод в Каэрт, с содержанием.

Неужели ему действительно все равно, кто из троих студентов остался жив? Стоп, какое — троих? Это первокурсников было трое, кроме меня самой, а всего, сколько же он говорил… дюжина. Интересно, столько уже со мной, или я тринадцатая? Вот и не верь после этого в приметы… Я закрыла рот рукой, пытаясь удержать истерический смех, но он все равно прорвался.

— Все будет хорошо, — сказал кто-то. Лица по-прежнему расплывались, а еще кружилась голова. Меня усадили на низкий складной стул, сунули в руки горячую чашку, пахнущую медом. По счастью, никто не пытался развлечь меня разговорами, и я снова прислушалась к беседе.

— Это будет недешево, — задумчиво проговорила ректор, а я вспомнила, что университет в стране один. Так что выжившего, кто бы он ни был, отправят за границу.

— Университет не смог обеспечить безопасность студента. Это самое меньшее, что мы ему должны.

Да, выжившему нужна охрана и возможность убраться куда подальше. Всем выжившим. Тот, кто пошел на такие крайности, чтобы избавить город от некромантов, придет в ярость, узнав, что задумка не удалась. Значит, охрана нужна и Винсенту. И… мне?

Я затрясла головой. Все случившееся казалось нереальным, словно произошло не со мной. Странно, пока мы сидели под развалинами, такого чувства не было. Отходняк от адреналина? Может быть…

— Мы? — поинтересовалась ректор.

— Я не снимаю вины и с себя, — все так же холодно произнес профессор. — Это мои студенты, и я несу за них ответственность.

Вот только если он прав, и темный дар в самом деле активировал взрыв, то, скорее всего, ни один некромант бы не учуял бы подвох заблаговременно. Магия же видна не глазами, а значит, стоит ей коснуться тела, как ловушка сработает. Ловушка на крови, как сказал Винсент. Неужели инквизитор не параноик, а ведьмы действительно вовсю орудуют в городе?

— Почему девка до сих пор не в цепях? — раздалось за моей спиной.

Вот уж, воистину: вспомнишь заразу — появится сразу!

Я медленно развернулась. В ярком свете множества волшебных шаров лицо генерала-инквизитора казалось особенно угловатым. Смотреть на него снизу вверх не хотелось, и я поднялась. Одеяло сползло с плеч, ночной ветер холодом пробежал по шее.

Есть, конечно, микроскопическая вероятность, что местная инквизиция не похожа на нашу; не пытает, а вежливо вразумляет подозреваемых до тех пор, пока те, растрогавшись таким обращением, не начинают признаваться. Но проверять это я не рискну.

Если швырнуть инквизитору в лицо кружку с чаем и дать деру — успеет среагировать? За кругом света, очерченного магией, тьма стояла непроглядная, может, и не найдут.

15

— Хорошо, допустим, ведьма может поднять труп, изобразив некроманта — я изо всех сил старалась, чтобы голос звучал твердо. — И все же мне кажется, случившегося слишком много для одного человека, даже для страшной-ужасной ведьмы, которой вы меня считаете.

Тот же голос, который убеждал меня, что все будет хорошо — голос с характерным старческим дребезжанием — хмыкнул:

— Слышал я, что там на кладбище творилось. И вижу, что сейчас творится после того, как шарахнуло. Чтобы все это в один вечер зачаровать, десяток ведьм понадобится.

— Или десяток жертв, — парировал инквизитор. — К слову, пятерых уже нашли.

Мне конец. Надо было дать деру сразу. Ладони Винсента, все еще лежавшие на моих плечах, теперь казались жерновами, которые гнули к земле. Не удрать.

— И зачем бы ведьме понадобилось устраивать бардак… — Кто-то хохотнул, и я вспомнила изначальное значение этого слова. Вот уж воистину язык мой — враг мой. — …На кладбище? Чтобы вернее привлечь к себе внимание инквизиции? А то вдруг весь хитрый план пройдет без сучка, без задоринки?

— Чтобы привлечь внимание профессора. Чтобы подобраться к нему и подчинить!

— Довольно. — Лед в голосе профессора, кажется, заморозил кровь и мне. — Ваши бредовые идеи, конечно, занятны, но теперь вы осмелились усомниться в моем здравом уме.

— Я этого не говорил.

— Но намеревались. Впрочем, это неважно. — Он, наконец, выпустил меня. Задвинул за спину, заслонив от взгляда инквизитора. — Вы посмели обвинить мою студентку. Студентку университета. Забыв, что обвинять и судить ее вправе только совет университета. Вам здесь нечего делать, Клаус.

Я медленно выдохнула. Что за игру он затеял? Или все-таки профессор на моей стороне?

— Мое место — там, где преступление! — воскликнул инквизитор. — Где магия отнимает человеческие жизни!

— Тогда поезжайте в Эмштадт. Они как раз воюют с Фертом из-за украденного из городской ратуши деревянного ведра. Преступление налицо, а на поле боя магия каждый день отнимает куда как больше дюжины человеческих жизней. Кто вообще вас сюда пустил?

— Я, — вмешалась ректор, которая до сих пор молча наблюдала. — Вы сами сказали, профессор, взрыв был замешан на крови. И раз так, это дело инквизиции. Среди нас одни стихийники, а справиться с темным даром может только другой темный дар или инквизитор.

Винсент помолчал.

— Госпожа ректор, можно вас на пару слов? Без свидетелей.

Казалось, из его голоса вовсе исчезли всякие интонации.

— Говорите при всех, профессор. Мне нечего скрывать там, где речь идет о безопасности университета.

Интересно. Очень интересно. Совсем не так она — то есть ее вестник — разговаривала, когда мы сидели под обломками. Что изменилось с того времени? Поверила в ту чушь, что нес инквизитор, и теперь опасается, что профессор полностью под моим влиянием? Или просто нервы сдают? Немудрено, когда столько погибших. Еще ведь и с их родственниками придется объясняться.

— Хорошо, — медленно произнес Винсент. — При всех, так при всех. Университет — это не только место, где недорослей учат справляться с даром. Это прежде всего место, где развивается наука. Законы природы — законы магии — не подчиняются ни светским, ни церковным властям. И выдвигая новую теорию, которая, возможно, позволит обнаружить новый закон природы, ученый не должен думать, понравится ли королю, что огонь обжигает, или инквизитору — что поднятый мертвец не боится священного знамения.

Значит, зомби крестом не сокрушить. Печально. Не то чтобы я на это надеялась… Что за дурь в голову лезет? Мне бы сейчас о собственной судьбе подумать!

— К чему вы клоните, профессор? — вмешалась ректор.

— Да всем уже понятно, к чему, — вмешался все тот же старческий тенорок.

Человек вышел из рядов остальных, что скопились вокруг и я, наконец, смогла его разглядеть. Обычному мужчине я бы дала хорошо за восемьдесят — белоснежные волосы и такая же борода, аккуратно подстриженная; лицо — печеное яблоко, руки, покрытые темными пятнами, сутулость, которая возникает у стариков, когда мышцы позвоночника слабеют, а хрящи — истончаются. Сколько же ему лет на самом деле? Дедок, меж тем, продолжал:

— К тому, что университет всегда сам судил студентов и преподавателей не для того, чтобы сор из избы не выносить, а чтобы оставаться независимым. А ты, госпожа ректор, пустила медведя в малинник, хорошо хоть одного, а не с прихвостнями.

Ректор поджала губы, но, к моему удивлению, не стала его осаживать.

— Не знаю, чем уж ему девчонка не угодила, может не дала…

В толпе захихикали. Старик продолжал:

— Но сейчас он заберет ее, потом вернется и скажет, что погодники не разогнали тучи над зданием инквизиции, желая, чтобы инквизиторы промокли под дождем и умерли от чахотки, а потом ты в свой собственный кабинет будешь пробираться бочком и оглядываясь.

— Тем не менее меня позвали,— вмешался генерал-инквизитор. — И я не уйду без подозреваемой.

— Вам придется уйти, и без, как вы выразились, подозреваемой. — Вмешался Винсент. — Студенты подсудны только совету университета.

— Почему же, есть еще один вариант, — ректор тоже выступила вперед.

По нашим меркам я дала бы ей не больше сорока — очень ухоженных сорока. Фигура фитоняшки, которую длинное, и, на первый взгляд, строгое платье не скрывало вовсе. Белокурые волосы, вроде бы гладко собранные в пучок на затылке, но несколько «случайно» выбившихся локонов обрамляли лицо, смягчая впечатление от чересчур высокого лба и слишком умного взгляда. Взгляда, который был сейчас обращен на меня, и в котором явственно читалась неприязнь.

Я похолодела. Если ректор — неважно, поверив ли инквизитору или по каким-то своим соображениям, — решила, что я — причина всех проблем, меня ничто не защитит.

И, словно подтверждая мои слова, она произнесла:

— Возмутителям спокойствия не место в университете. Я исключаю эту девушку. Чтобы она не причинила вреда ни себе, ни другим, ее дар запечатают. После этого университет не будет нести за нее никакой ответственности.