Пробуждение

Дом казался безжизненным. Без бабушки он был просто ветхим строением с пыльными коврами и щербатой посудой. Та, кто наполняла это место жизнью, больше не распахнет скрипучие ставни, впуская утренний ветер, и не прополет свои мальвы, чтобы они тянулись выше всех — пушистые, крепкие, как у нее одной. Последний по-настоящему близкий человек ушел навсегда.

***

Три дня назад, когда мне сообщили печальную весть, я была на работе. Голос в трубке звучал отстраненно, будто из другого мира. Я не сразу поняла, о чем идет речь. Но осознание пришло спустя несколько минут. И слезы потекли сами, их невозможно было сдержать. Начальница отпустила меня, решив, что в таком состоянии пользы от меня не будет. Я собрала вещи и вскоре уже мчалась в экспресс-поезде. Через два часа я была в Тарусе.

Дом, в котором я пережила смерть родителей, а теперь — и бабушки, стоял, как прежде, на пригорке у реки. С трех сторон его обнимал густой сад с фруктовыми деревьями, каштанами и несколькими приземистыми елями. Четвертая сторона смотрела на овраг, в глубине которого текла широкая река. В детстве я обожала просыпаться и, босиком, бежать к воде — нырнуть в обжигающе холодную реку, а потом с визгом вернуться обратно, где бабушка уже ждала с полотенцем. Но с тех пор многое изменилось. Смерть родителей расколола мир. Весть пришла внезапно — как и теперь. Авария. Какое глупое, страшное слово.

Мне было восемь, когда их не стало. С того дня меня растила бабушка. После гибели дочери она стала верить в приметы. Повсюду развешивала странные обереги и пучки пахучих трав. Они загадочно шелестели на ветру. Я помню, как однажды залезла на яблоню, чтобы получше рассмотреть один из таких талисманов. Попыталась прочесть надпись — но буквы расплывались, ничего не разобрать. Бабушка тогда меня крепко отругала. Сказала, что обереги защищают нас от судьбы родителей. Теперь же талисманов не было. Возможно, их сняли соседи, нашедшие бабушку. Они всегда относились к ней настороженно — считали ее обряды языческими. А сами были набожными людьми.

Пребывание в пустом доме было тяжелым. Приходилось решать массу утомительных и неприятных дел. Выбор надгробия, заказ гроба — говорить с мастером о размерах было невыносимо. Потом — документы, учреждения. Оказалось, бабушка оставила завещание: все имущество — мне, единственной внучке.

Но самым тяжелым стало опознание. Поскольку бабушку нашли соседи, меня, как единственного родственника, вызвали в морг. Там было холодно и сыро. Она лежала под простыней на стальном столе. Патологоанатом, больше похожий на палача, откинул ткань и хмуро спросил:

— Личность подтверждаете?

Я заставила себя смотреть. Да, это было ее лицо. Но оно выглядело другим. Безмятежным, ровным, без привычных морщинок от улыбок. Чужим. Холодным. Безжизненным.

— Личность подтверждаете?! — повторил он громче.

— Да, — вымолвила я.

— Можете забрать тело через два дня, — только и сказал он.

***

О том, как будет спаться в пустом бабушкином доме, я размышляла еще по пути в Тарусу. Сначала хотела остановиться в гостинице — просто переночевать, не сталкиваясь сразу с памятью, скопившейся в каждом предмете. Но подготовка к похоронам вымотала меня до предела. Я напрочь забыла о брони. Вернувшись домой, я буквально упала на свою старую кровать и мгновенно уснула.

Спала плохо.

Снилась девочка с золотыми волосами. Она манила меня за собой, звала — безмолвно, только движением рук и взглядом. Улыбка на ее лице была мягкой, почти неживой. Глаза светились, как будто изнутри. Локоны вились и покачивались от ее шагов, будто она двигалась под водой. Она снова и снова тянулась ко мне, будто просила: «Пойдем». И я шла — за ней, в темноту, в сад, где листья сжимались в такую плотную завесу, что за ними не было видно ничего, кроме зелени.

Но потом заросли расступились, и передо мной открылась поляна. Посреди нее — могучий дуб. Ствол был такой широкий, что его не обхватить и втроем. Девочка подбежала к дереву, села у корней, стала что-то искать в траве. Потом подняла руку — в ней что-то было — и с улыбкой снова потянулась ко мне.

Я потянулась в ответ — и в этот миг все изменилось.

Улыбка исчезла. Лицо ребенка исказилось страхом, будто его охватил ужас. Я хотела отпрянуть, но девочка вцепилась крепче, пальцы тонкие, но цепкие, как корни. Ее лицо стало расплываться, меняться. Пространство вокруг искажалось, будто картина — знакомая, пугающая — «Крик» Мунка. Девочка тоже кричала, я видела, как шевелятся губы, но не слышала ни одного слова. И вдруг — ее рот начал расползаться, становясь бездонным черным колодцем. Я падала в него. Все вокруг растворялось во тьме.

Проснулась я разбитой. Будто не спала вовсе.

Все тело ныло, как после изнурительной тренировки. Голова была тяжелой, мутной. Перед глазами плыло. Я списала все на стресс — за последние дни организм, казалось, жил на последнем дыхании. Выпив таблетки, умылась, долго смотрела на себя в зеркало, но не узнавала в отражении ничего знакомого. Потом отправилась на кухню.

Обычно горячая еда и кофе возвращали меня к жизни, но сегодня даже голод казался чужим. Я машинально съела бутерброд с сыром, запила горьким кофе и подумала о том, что бабушке было бы приятно, если бы я прибралась.

Нашла в кладовке веник, тряпку и старое эмалированное ведро. Начала с ковров — пыли в них накопилось столько, что совок пришлось выносить дважды. Потом вымыла полы, вытерла посуду и расставила ее по местам. Каждое движение будто возвращало дому дыхание, привычный уклад.

И тут в дверь постучали.

***

Гостем оказался незнакомец средних лет. Высокий, стройный, с выразительными чертами лица. Он был бы красив, если бы не холодная отстраненность во взгляде. Черные, нависающие брови, острые скулы, тонкие губы — все в его облике напоминало хищную птицу. Но, вопреки первому впечатлению, голос прозвучал удивительно мягко:

— Добрый день. Вы — Нина? Меня зовут Григорий. Я пришел уладить юридические дела вашей почившей родственницы. Позволите войти?