Проданная

Смерть не всегда конец

Смерть пришла не в виде света в конце тоннеля, не в виде ангела, не как тёплая рука на плече. Она пришла скрежетом тормозов, ударом, криком, который Владислава даже не успела осознать своим. Потом — пустота.

А затем — дыхание. Но не её.

Грудь тяжело вздымалась, как у простуженного подростка. Веки были налиты свинцом. С трудом приоткрыв один глаз, она увидела низкий потолок с деревянными балками и трещиной в форме молнии. Воздух был сырой, пах пылью, прелым сеном и уксусом.

Тело — не её. Слишком лёгкое, юное. Даже простыня казалась шершавой, как будто мир утратил гладкость. А внутри неё — клокотал ужас, безымянный и липкий.

— Господи… — прошептала она. Или подумала? Голос был чужим, слабым, девичьим.

Дверь распахнулась резко, с лязгом ржавых петель. В комнату ввалилась высокая женщина с тяжёлым подбородком и впалыми скулами. Её платье было тускло-серым, с застиранным фартуком. Косы стянуты верёвкой, руки грубые, с узлами на пальцах. На вид — не больше сорока пяти, но глаза были старше зимы.

— Очнулась, значит. Повезло, — фыркнула она, скрестив руки. — Герцог уже заплатил. Жалко будет, если товар испортится.

«Товар?» Владислава сглотнула. Голову будто стянуло обручем.

— Кто вы?.. — её голос дрожал, словно дыхание зимнего ветра.

— Мачеха твоя. Впрочем, это условность. А вот он — муж будущий — не условность. С утра отправляемся.

Прежде чем Владислава успела что-то сказать, в комнату вошла пожилая женщина в аккуратном переднике и тёплой шерстяной накидке. Её движения были плавными, как у того, кто годами ухаживал за больными. Серые волосы собраны в пучок, а морщинистое лицо дышало заботой.

— Тише, госпожа. Девушке покой нужен, не гнев, — сказала она спокойно, но твёрдо, и подошла к кровати. — Владиславушка, милая. Это я, няня Марта. Ты болела. Лихорадка была, и бред — ты не узнавала никого. Но теперь всё хорошо, ты вернулась ко мне. Вернулась, слышишь?

Женщина взяла её за руку. Тепло, живое. И это тепло Владислава ощущала сильнее, чем собственное тело.

— Вы… вы не моя мать? — прошептала она, с трудом сглатывая комок в горле.

— Нет, дитя. Но я была рядом с тобой с колыбели. И буду рядом дальше. Не бойся. Я поеду с тобой.

Мачеха что-то проворчала, но не возразила.

За окном кричали петухи, шумел ветер, где-то звякала сбруя — чужой мир жил своей жизнью. Владислава лежала, сжимая руку Марты, чувствуя, как прошлое — её настоящее — исчезает. Мир был новый, жёсткий, пахнущий навозом, хлебом, потом и сталью. Без магии. Без технологий.

И она — взрослая женщина в юном теле, проданная чужим мужу, которого даже не видела.

Но она выжила. А значит — будет бороться.

Дорога без возврата

Утро было хмурым. Туман висел над землёй, будто укрывая её саваном, и повозка, скрипя, тронулась с места, оставляя позади грязный двор, покосившиеся стены дома и закрытые ставни, за которыми никто не простился.

Мачеха не вышла. Только крикнула в спину:

— Не вздумай вернуться, девка! Отработай, как следует!

Кучер молча хлестнул вожжами, и лошади понесли повозку вперёд. Рядом с Владиславой сидела Марта — крепкая, сухая женщина в плаще с капюшоном. Её старые, но сильные руки надёжно обнимали маленький узел с вещами, а глаза внимательно следили за тем, как меняется выражение лица девушки.

Владислава молчала. Дорога уходила в даль, колёса взбивали грязь, где-то впереди куковала кукушка. Мир был чужим — даже птицы кричали иначе.

— Не бойся, милая, — проговорила Марта, когда за деревней дорога пошла вдоль рощи. — Ты не одна. Я с тобой. Всё будет хорошо.

Владислава вздохнула и, не отрывая взгляда от тряски на обочине, заговорила:

— Марта… ты ведь добрая женщина. Всю жизнь заботилась об этой… — она запнулась. — Обо мне. Но я должна тебе кое-что сказать. Только ты не сочти за безумие.

Марта повернула к ней голову, не перебивая.

— Я не та, кем ты меня знаешь. Я — не Владислава. Не та девушка, что родилась здесь. Я… из другого мира. Женщина. Мне было сорок пять лет. У меня была работа, своя жизнь. И я… умерла. А потом — проснулась здесь.

Слова дались тяжело. Признание будто вырывалось изнутри, прорываясь сквозь недоверие даже самой к себе.

Марта молчала. Лишь чуть сдвинула брови. Затем взяла руку Владиславы в свою и крепко сжала.

— Я чувствовала, что ты стала… иной. Глаза — другие. Манера речи. Даже как ты смотришь — не как юная девушка. Ты не как прежде.

— Ты… веришь мне?

— Верю. Потому что доброе сердце узнаётся сразу. А если душа вернулась в это тело — значит, так надо. Значит, кто-то дал тебе второй шанс. И, может, в тебе больше силы, чем ты думаешь.

Владислава впервые за всю поездку улыбнулась — слабо, но искренне. Няня не убежала, не закричала, не перекрестилась. Она просто приняла.

— Спасибо, — прошептала Владислава. — Я не хочу снова быть жертвой. Не хочу быть игрушкой в чужих руках. Я прожила жизнь. Я знаю, что значит боль, выбор, одиночество. Но здесь… всё другое.

— Ты справишься, — тихо сказала Марта. — А я буду рядом. Пока смогу.

Дорога тем временем вела их всё дальше. Они проезжали деревни, где дети с интересом смотрели на повозку, женщины кланялись в знак уважения, а мужчины поднимали головы от полей, провожая их взглядами.

На третий день появилась первая башня на горизонте. Каменная, с острым шпилем, возвышалась над холмами. Дальше — ещё и ещё. Город Хольдвар приближался.

— Мы почти у цели, — сказала Марта.

У ворот замка их ждали. Люди в серо-синих плащах, с гербом — грифон в кольце — выстроились вдоль дороги. Управляющий — сухой человек с морщинистым лицом и недовольным взглядом — шагнул вперёд.

— Леди Владислава. Его Светлость ждёт вас.

И Владислава, с сердцем, бьющимся в груди, как барабан на казни, поняла: теперь начнётся самое трудное. И, возможно, самое важное.

Тяжёлые ворота замка Хольдвар закрылись за ними с глухим стуком. Владислава, закутанная в плащ, в который она почти утонула, чувствовала себя песчинкой среди массивных камней, высоких стен и хмурого неба. Замок был словно вырублен из мрачного скалистого уступа — суровый, сдержанный, холодный. Даже воздух здесь казался гуще, чем на равнине.

Слуги в коридорах были молчаливы. Никто не склонялся в поклоне, но все внимательно смотрели, будто оценивая. Особенно долго задержал взгляд молодой человек в тёмной ливрее — светловолосый, с дерзким выражением лица. Он ухмыльнулся, но ничего не сказал.

— Это Тейрон, герцогский секретарь, — шепнула Марта. — Осторожнее с ним. Я слышала, язык у него острый, а уши ещё острее.

Они прошли по длинному каменному коридору, где на стенах висели гобелены в тусклых тонах и доспехи на деревянных стойках. Свет проникал через высокие окна узкими лентами. Шаги отдавались эхом.

Наконец, дверь с геральдической резьбой распахнулась. Внутри — зал, вытянутый, холодный, с большим камином в глубине и высоким креслом у огня. Там он и сидел.

Герцог.

Он поднялся при их появлении. Высокий, широкоплечий, с сединой у висков и резкими чертами лица. Его глаза были серыми, как морозное утро, и смотрели пристально, будто сразу проникали в душу.

Эйрн Таррейн был не просто старше. Он был другого времени. Его лицо — словно выточенное из гранита: скулы острые, нос прямой, губы сдержанные. Ни мягкости, ни показного гнева — только выученная холодность. Он был одет в тёмно-синий камзол с серебряной вышивкой, а меч у пояса висел не как украшение, а как привычная часть тела.

— Леди Владислава, — произнёс он низким, сухим голосом. — Добро пожаловать в Хольдвар.

Владислава опустила голову в подобии поклона, ощущая, как тяжело бьётся сердце. Впервые она видела его. И в этот момент поняла: он опасен. По-своему. Не как зверь, а как лёд.

— Благодарю, милорд, — ровно ответила она, несмотря на внутреннюю дрожь.

Он подошёл ближе. Окинул её взглядом. Владислава, худая, как ветка, с огромными глазами на бледном лице, казалась рядом с ним девочкой. Но во взгляде — глубина, не свойственная её юному телу. Её тёмные волосы, собранные в простой узел, слегка растрепались в дороге, а руки, стиснутые на груди, выдавали напряжение.

— Вы молчали всю дорогу? — неожиданно спросил герцог.

— Я думала.

— О чём?

— О жизни, которую мне предстоит прожить.

Он кивнул, будто удовлетворён ответом.

— Вас отведут в северное крыло. Вы отдохнёте. Завтра — ужин с приближёнными. Пора вам начать знакомиться с домом. С моими людьми.

Он развернулся — коротко, по-военному. Слуга жестом пригласил Владиславу и Марту следовать за ним. На пороге Владислава обернулась и увидела, что герцог снова смотрит в огонь. Ни прощания, ни взгляда, ни эмоции. Только тень от пламени на его лице.

Замок где не смеются

Замок Хольдвар просыпался неспешно. Тягучее утро, наполненное скрипом половиц, тихим шорохом метёл и ароматом выпечки, проникало в каменные стены — не спеша, как стесняющийся гость.

Владислава лежала с открытыми глазами, наблюдая, как полоска света ползёт по потолку. Комната за ночь остыла. Из щелей в оконных ставнях тянуло свежестью и сыростью. Она медленно села в кровати, укуталась в шерстяной плед и прислушалась. Где-то за стеной зевнула служанка, а затем послышался плеск воды в кувшине.

— Вы уже проснулись? — тихо спросила Марта, заглянув в комнату. У неё под глазами были круги: она плохо спала.

— Да. Спала тревожно.

— Здесь всё тревожно, — вздохнула женщина, выставляя умывальный таз. — Даже кувшины глядят, будто что-то подозревают.

После простого завтрака — овсяной каши с мёдом, ломтя хлеба и молока — Владиславе выдали дневной список. Герцог, по словам управляющей, велел, чтобы она осмотрела дом, запомнила расположение залов и... проявила интерес к хозяйству. «Умная хозяйка — надёжная жена», — добавила управляющая с каменным лицом.

Так начался её день.

Хозяйственные заботы замка Хольдвар оказались миром особым. Владислава, прежде в жизни не державшая в руках ничего тяжелее книги, теперь шаг за шагом знакомилась с бытом — вёл её пожилой эконом Гораст, молчаливый, со множеством ключей на поясе.

Сначала — кладовые. Запах муки, сушёных яблок и лавровых венков ударил в нос. Подсвечники отбрасывали бледные отблески на бочонки с мёдом, кувшины с вином, мешки с зерном. Гораст указывал:

— Это — овёс. Его перемешиваем с сухими ягодами, отправляем в караульные башни. Сыр — к зиме, заворачиваем в ткань, меняем солому. В прошлом году три колеса испортились — молоко было от гниющего стада.

Далее — кухня. Там было жарко, шумно, пахло луком и квашеной капустой. Кухарка, мадам Нирва, оказалась полной женщиной в запятнанном переднике. Она не поклонилась, но приподняла бровь.

— Молоденькая у нас барыня. А аппетит-то есть?

— Пока нет, — честно призналась Владислава.

— Значит, скоро будет. В Хольдваре либо ешь, либо дохнешь, как воробей в бурю.

После кухни — прачечная. Там полоскали льняные скатерти, сушили постельное бельё, жарко от котлов с кипятком. Молодые девушки в засученных рукавах пели под нос. Некоторые украдкой посматривали на Владиславу — не с ненавистью, но и не с симпатией. Она была чужой. Женой герцога.

В саду, окружённом высоким каменным забором, росли поздние розы, жухлые, но упорно живые. Владислава остановилась у одной из них. Лепестки были как кожа — мягкие и хрупкие. Её детские руки когда-то выращивали цветы на балконе. Здесь же — чужая земля, чужие корни.

Марта подошла:

— Вам нравится здесь?

— Здесь всё живёт, — медленно произнесла Владислава. — Даже то, что умирает, делает это красиво.

Днём она читала — из библиотеки ей принесли тонкую хронику рода Таррейнов. Строгий почерк, полустёртые фамилии, даты рождений, имена жён. Её имя уже было вписано на последней странице. Владислава провела пальцем по пергаменту — так тонко, будто это могло стереть всё.

— Ты в этом теле. Но душа твоя — не отсюда, — тихо сказала Марта, входя с чаем. — Я вижу, как ты смотришь. Не как девочка. Как взрослая, уставшая женщина.

— Потому что я ею и была.

Марта присела рядом. В её взгляде было принятие.

— Твои тайны — под моим ключом. Не бойся. Я с тобой. До конца.

Вечером Владислава вышла на балкон. Сумерки опускались на замок, и горы вдалеке покрывались синим дымом. Горел факел у башни. Где-то звучала одинокая флейта — то ли слуга играл, то ли ветер.

Она прижала руки к груди. Сердце било быстро. Завтра ужин. Завтра ей предстоит сидеть рядом с герцогом. Среди его людей. Среди лиц, полных тайн.

Она знала: наступает вторая часть представления.

Но теперь у неё был свой внутренний свет.

Когда Владислава проснулась, в комнате пахло гвоздикой и древесным углём — Марта уже разожгла камин, и в очаге весело потрескивали поленья. Она поднялась, чувствуя, как прохлада всё ещё держится в каменных стенах, но уже не сковывает тело.

У ног стоял деревянный ящик, обитый тёмной кожей. Он появился ночью. Рядом — записка с печатью, воск герцогский, цвета чернил.

«К ужину. — Э. Т.»

Владислава посмотрела на Марту, которая уже пристально следила за ней.

— Открывай, — сказала няня. — Может, там яд в пуговицах.

Владислава усмехнулась и аккуратно подняла крышку. Внутри, в мягкой ткани, лежало платье.

Небесно-синее, тонкое, словно сотканное из лёгкого тумана. С длинными рукавами, узким лифом и вышивкой вдоль подола — серебряные нитки образовывали тонкие узоры, похожие на змеящиеся реки или живые ветви. Вырез скромный, но изящный, подчёркивающий линию шеи. На ткани пахло лавандой и чем-то ещё — дорогим, едва уловимым.

Под платьем — бархатная коробочка.

Открывая её, Владислава на мгновение замерла: внутри лежал тонкий обруч из серебра с сапфиром в центре и серьги к нему — продолговатые, сверкающие как капли льда. Украшения были изысканны, но не вычурны — словно бы подчеркнуть, что их даритель не желает демонстрировать власть, но показывает выбор.

— Вот как он начал игру, — пробормотала Марта, беря платье в руки. — Не через слова. Через ткань и камень.

— Или это просто обязанность? — задумчиво отозвалась Владислава.

— Мужья дарят хлеб. Герцоги — шелк. Но всё равно ждут, что ты заплатишь.

К вечеру её преобразили.

Волосы, тщательно расчёсанные, были убраны в высокий узел с несколькими свободными прядями. Лицо слегка припудрено, но взгляд остался прежним — тёмным, слишком взрослым для тонких черт юной девушки.

Когда Владислава вошла в трапезную залу, разговоры стихли.

Зал был просторен, своды украшены резьбой, стены — флагами и трофеями. У длинного стола сидели вельможи, дамы в нарядах всех оттенков осени, и мужчины в камзолах, не уступающих военному обмундированию. В центре, во главе — герцог Эйрн Таррейн.

Новый день,новые знакомства

Утро началось с грохота и чиха. Причём грохот был оттого, что Марта, споткнувшись о порог, выронила поднос с хлебом, а чих — потому что Владислава сунула нос в окно и вдохнула мартовский воздух, переполненный пылью, сыростью и запахом навоза.

— Великая милость, — простонала Марта, собирая куски посуды, — и это они зовут утончённой жизнью при дворе?

— Если бы ты знала, как пахли мои московские маршрутки, — зевнула Владислава, завязывая пояс халата, — ты бы это окно поцеловала.

Служанка у двери, молодая и тихая, испуганно хихикнула.

— Вот-вот, — указала Марта пальцем, — смех здесь по расписанию. После третьего удара колокола. До этого — только одобрительно кашлять.

К утреннему чаю подали свежие булочки с тмином и сливочное масло, растаявшее от жара. Всё это Марта сопровождала бубнёжом:

— Вот запомни, госпожа: в этом доме за всем следят. Даже за тем, как ты макаешь хлеб в молоко. Если макаешь не под тем углом — значит, в родстве с лошадником.

— Очень любопытная трактовка социальной иерархии, — пробормотала Владислава, макая как раз под углом в сорок пять градусов.

Но правда была в том, что всё в замке жило не только по чёткому распорядку, но и под невидимым надзором. Слуги несли слухи, стены слышали, лестницы отзывались скрипом, а у зеркал, казалось, были глаза.

Днём она решила пройтись по замку. Не как госпожа, а как шпион, переселившийся в тело юной маркизы. Владислава шла с выражением «я здесь случайно», но смотрела внимательно.

Кухня бурлила — суета, крики, пар. Повар вечно ругался

— Эти соусы сами себя не размешают, а кости не разварятся от благородных взглядов!

Прачечная гудела, как улей. Внутренний двор был занят двумя мальчишками, драющими бронзовые чаши. Один подпевал, другой мечтал о побеге.

А в дальнем коридоре, у окна с выцветшим гобеленом, Владислава встретила Ливиана.

Он был худ, высок, с лицом, будто созданным для ироничной улыбки. И улыбался он ею щедро.

— Леди Владислава, — поклонился он. — Я был уверен, что вы не утруждаете себя прогулками в этом крыле. Здесь сквозняки.

— А вы всегда даёте такие любезные советы незнакомым дамам?

— Только тем, кто выглядит так, будто в следующую секунду поправит корону.

— Я ещё не замужем за королевским домом.

— Пока, — подмигнул он.

Они немного поговорили. Ливиан оказался не из ближайших приближённых герцога, но явно приглядывался к новым веяниям. Смотрел на неё как на загадку, но не со злобой — с азартом.

— В этом замке скучно, леди, — произнёс он, отступая. — Появление женщины с живыми глазами — это событие. Постарайтесь не угаснуть слишком быстро.

— Благодарю за столь утешительный прогноз, — хмыкнула она.

После обеда — уроки.

Нет, не танцев или вышивки, как подумала бы прежняя хозяйка тела. А письма и счета.

— Герцог хочет, чтобы вы поняли, во что он вложил инвестиции, — пояснила управляющая, подавая свитки. — Земли, долги, контракты. Вы ведь теперь... хозяйка.

— Конечно, — Владислава вздохнула. — Жена. А значит — бухгалтер, дипломат и потенциальная мишень.

— Прекрасно понимаете суть. Освоитесь здесь быстро.

К вечеру она была выжата как лимон. Сидела в кресле, обмотанная пледом, пила ромашковый чай и писала в уме дневник для себя из прошлого:

«Дорогая я. В замке: тридцать шесть слуг, один повар с приступами гнева, герцог — как айсберг: пока только верхушка. Новые лица: Ливиан — симпатичный, остроумный, но явно с планом. Слухи ходят медленно, но цепко. Окна скрипят. Место для жизни — с сюжетом. Выживу ли? Пока да».

Марта зашла в тишине, вздыхая.

— Спать?

— Да. Завтра что?

— Совет. Герцог хочет представить вас как хозяйку замка. Будет официально.

— Ага, теперь меня начнут ненавидеть по протоколу.

— Не переживай, госпожа, — Марта махнула рукой. — Сначала тебя боятся. Потом обсуждают. Потом — подлизываются.

— А потом?

— Потом травят. Но ты к тому времени уже станешь настолько опасной, что травиться будут они сами.

— И помните, госпожа, — зашептала Марта с видом старого заговорщика, затягивая корсаж на добрую пядь туже, — главное — смотреть на всех, будто вы знаете их постыдные тайны.

— А если я действительно ничего не знаю?

— Тогда смотрите ещё пристальнее. Пусть думают, что вы просто слишком хорошо умеете хранить молчание.

Владислава усмехнулась, выпрямилась, и только слегка поморщилась, когда шпилька в волосах ткнула в затылок.

"Отлично. Осталось только не хлопнуться в обморок от недостатка кислорода — и я, кажется, буду настоящей леди."

Зал совета встретил её тяжёлым запахом пыли, воска и скопившихся недосказанностей. Мужчины у длинного дубового стола повернулись к ней, как черепахи к морковке — медленно, недоверчиво, немного голодно.

Герцог Эйрн, уже сидевший во главе, кивнул ей и указал на кресло справа.
Она подошла, села и почувствовала на себе столько взглядов, что если бы у неё был метр ткани — сшила бы занавеску для всей комнаты.

— Леди Владислава, — начал герцог, — отныне будет присутствовать на советах, так как теперь входит в наш дом. Её суждения будут выслушиваться.

Не факт, что учитываться, — добавила она про себя, сохраняя выражение лица, соответствующее дорогому портрету.

Началось с зерна. Вернее, с его отсутствия.

— Урожай слабый, — хрипел один советник, похожий на пересушенного вяленого судака. — Если не закупим, будет голод.

— Южане задрали цену, — подхватил другой, массивный как кладбищенский памятник. — Они хотят двадцать медных за мешок.

— А мы хотим, чтобы народ не подох, — врезал третий, по виду — бухгалтер из ада.

Тишина. Густая, как суп.

Владислава кашлянула.

— Возможно… — сказала она, и каждый мужчина в зале словно отложил ложку невидимого супа, — стоит поговорить с графами напрямую. Предложить им не только деньги, но и… скажем, преференции в торговле вином? Или лесом? Слово "взаимовыгода" ещё не вышло из моды?

Южная галерея

Утро началось с конфуза.

— Что это на вас? — Марта прищурилась на платье, которое выбрала Владислава.

— Это называется «я хочу дышать». Или «платье, в котором не обязательно страдать». Ты бывала в таких?

— Это халат, миледи. Серого цвета. Без корсета. Без бантов. Без… трагедии!

— Именно. Всё, как я люблю.

— Это — южная галерея, а не стирка во дворе!

— Если герцог ожидал увидеть меня в хрустальном доспехе с золотыми павлинами, ему стоило уточнить дресс-код в записке.

И, гордо подняв голову, Владислава покинула комнату. Халат — летящий, лен . Удобно, свободно, вызывающе. Но благородно. Почти.

Южная галерея была длинной, как недовольство тёщи: мраморные полы, витражи, солнце, отражающееся в каждой стеклянной капле, и шепчущие шторы, будто знали слишком много. У стен — бюсты предков. У каждого — высокомерие в камне и подбородок, способный ломать хлеб.

Владислава шла вдоль них как по подиуму для аристократического фарса.

Герцог уже ждал. В чёрном. С каменным лицом и — не к ночи будь помянут — слегка приподнятой бровью.

— Вы не сочли нужным надеть… более официальный наряд?

— Сочла. Но потом передумала. Человеческое дыхание оказалось важнее дворцовых традиций.

Он не улыбнулся. Но и не фыркнул. Это уже было… достижение.

Они шли вдоль окон молча. Она любовалась садами, он — как будто пытался разобраться, настоящая ли она или явление архитектурной дерзости.

— Вы удивили многих вчера, — сказал он наконец.

— А вас?

Он замолчал.

— Меня — в том числе.

— Надеюсь, не разочаровала?

— Пока нет. Хотя… если вы продолжите нарушать этикет, возможно, придётся изобрести новый.

— Я как раз умею изобретать. Когда-то собрала мебель из… — она чуть не сказала «Икеи», — из… кусочков дерева без единого гвоздя.

Он вновь взглянул на неё с подозрением.

— Где вас учили этому?

— У меня было… интересное детство.

Он кивнул, будто понял. И, вероятно, ничего не понял.

Позади, в конце галереи, хлопнула дверь. Явилась Элис — служанка с косой, туго затянутой, как налоги в плохие времена.

— Миледи, — чуть запыхавшись, поклонилась. — Вас ждут в нижней гостиной. Завтрак с поваром.

— С поваром? — переспросил герцог.

— Я… вчера посоветовала ему не переваривать овсянку, — спокойно ответила Владислава. — Кажется, он решил отомстить с булочками.

Нижняя гостиная напоминала уютную гравюру: мягкие кресла, вязанные скатерти, и стол, на котором красовались: пирог с брусникой, горячий чай, корзина с булочками и… табличка.

На ней было выжжено: «Мир через тесто».

— Это он пошутил? — удивлённо спросил герцог.

— Возможно, это декларация. Возможно — угроза. Всё зависит от качества начинки.

Булочки оказались идеальными. Повар сквозь окно подал ей поклон. Герцог смотрел, как Владислава ест с таким видом, будто впервые наблюдал за живым человеком, а не за графиней с пафосом и шестью правилами на каждое движение руки.

— Вы странная, — сказал он, когда они снова оказались в галерее.

— Это ещё вы не видели меня голодной, — ответила она, облизывая пальцы от джема.

Он медленно покачал головой, потом произнёс:

— Я всё чаще задаюсь вопросом, откуда вы взялись.

— А я всё чаще задаюсь вопросом, куда я попала.

Он замолчал.
Но в его взгляде, в этой тихой, упрямой тени интереса, проскользнуло что-то новое. Почти нежное. Или любопытное. Или оба.

А вечером ей под дверь подложили маленький конверт. Внутри — листок.

На нём — аккуратным каллиграфическим почерком:
«Вы уже видели, как улыбается герцог. Следующий шаг — заставить его засмеяться. Удачи. Ваш доброжелатель».

Владислава приподняла брови.

— Ливиан… — протянула она. — Ну и плут.

Владислава сидела у камина с кружкой глинтвейна и рассматривала искры, как будто могла прочесть в них будущее. Который вечер подряд она удивлялась, насколько тихо может быть в замке, где живёт столько людей.

Марта дремала в углу, обнимая клубок шерсти. Слуги шептались в коридорах. А Владислава мысленно составляла список: кого за день не видела. И одного имени не хватало.

— Элис, — прошептала она. — Где ты бродишь?

В полдень Ливиан нагрянул без предупреждения, как плохая погода, только более надушенный.

— Миледи! — протянул он, поклонившись. — Я прибыл по велению собственной интуиции. И, возможно, в поисках сплетен.

— Они ещё не готовы. Надо дать им закипеть, — ответила Владислава, наливая ему чай. — Кстати. Ты случайно не знаешь, куда подевалась Элис?

— Служанка с тугой косой? — он наморщил лоб. — В последний раз видел её вчера, когда она несла бельё к прачкам. Потом… испарилась. Не в буквальном смысле, но суть та же.

— Она не из тех, кто теряется. У неё шаг как у патруля, а память — как у придворного бухгалтера.

— Поищу, — кивнул он. — В её глазах всегда было что-то слишком прямое. А такие обычно или бегут, или тонут.

После ужина герцог сам подошёл к Владиславе. Без свиты. Без бронзовых взглядов.

— Можно вас на минуту?

— Я всегда настороже, когда мужчина просит минуту. Это либо признание, либо война.

— Это — разговор, — коротко сказал он.

Они сидели у очага. Горящие поленья потрескивали, будто комментируя каждую паузу.

— Мне говорили, вы разговаривали сегодня с Ливианом.

— Мне говорили, что вы не ревнуете, — небрежно бросила Владислава.

— Я не ревную. Я наблюдаю. И проверяю, кто чего стоит.

— И каковы мои шансы?

— Лучше, чем вы думаете. Но хуже, чем вы надеетесь.

— Это был комплимент?

— Это был… факт.

Тишина. Огонь метнул тень на лицо герцога. Он казался спокойным, но в его взгляде что-то двигалось. Как лёд, под которым начинается весна.

— Вы никогда не боитесь говорить то, что думаете? — спросил он.

— А вы — боитесь?

Он не ответил сразу. Потом посмотрел ей в глаза и произнёс:

— Иногда. Особенно, если думаю слишком много.

Письмо без адреса

Утро было пасмурным, воздух — тяжёлым, как недосказанность. Владислава проснулась от скрипа ставней и ощущения, будто за ней кто-то наблюдает. Но в комнате, кроме неё и спящей Марты в кресле, никого не было.

Марта, всегда просыпающаяся первой, в этот раз зевнула и потянулась с подносом в руках. На нём — чайник, хлеб с джемом и плотный конверт без опознавательных знаков.

— Нашла его у порога. Ни печати, ни подписи, — нахмурилась она, ставя поднос на столик. — И мне это не нравится.

Владислава взяла письмо, развернула. Строчки были короткие, аккуратные — будто писались в спешке, но рукой, привыкшей к каллиграфии.

«Не доверяй тем, кто молчит.
Следи за глазами, не за словами.
И храни то, что у тебя отняли.
Ты была не первой. Но можешь стать последней.»

Ни подписи, ни даты. Только в углу — одна буква: З.

— Кто-то решил поиграть в загадки, — прошептала Владислава, складывая письмо. — Или предупредить.

— Или напугать, — буркнула Марта. — И не вовремя. Сегодня Морт не явился в прачечную, а под лестницей я нашла отпечатки сапог. Там никто не ходит.

— Ещё одна пропажа? — нахмурилась Владислава. — Сначала Элис, теперь Морт... Слишком странно.

— Надо бы рассказать герцогу, — предложила Марта. — Или хотя бы Ливиану.

— Герцогу. Если это угроза, он должен знать. А если игра — он тоже должен знать, кто в неё играет.

Герцог оказался в библиотеке, склонившись над картой. Он поднял голову, когда Владислава вошла.

— Что-то случилось?

— Утро началось с анонимного письма, исчезновения слуги и тревожной няни, вооружённой кухонным ножом. Так, по мелочи.

Она протянула ему письмо. Герцог внимательно его прочитал, затем перевернул, словно ища подпись.

— Почерк знакомый, — произнёс он. — Похож на одного бывшего писца. Умный, но с амбициями. Уволен три года назад после… недопонимания.

— Он может быть опасен?

— Скорее — обижен. А обиженные бывают хуже врагов.

Он задержался на её лице чуть дольше обычного. Потом спросил неожиданно:

— Вы не та, кем кажетесь, Владислава?

Она вздрогнула. Слова прозвучали тихо, без обвинения — будто наблюдение. Или — предчувствие.

— Что вы имеете в виду?

— Вы слишком быстро адаптировались. Говорите странно, иногда словно из другого времени. У вас руки женщины, которая носила перчатки, но с манерами человека, пережившего многое. Вы чужая. Но не здесь, не в этом доме — в мире.

Он сделал паузу, ожидая.

Владислава посмотрела на него и медленно села в кресло.

— Я пришла из другого мира, — произнесла она негромко. — Мне сорок пять. В моём мире я погибла. А здесь… проснулась в теле девушки, которую продали за деньги. Всё, что я знаю о вас, — это отрывки, мозаика, чужие шёпоты. Но мои мысли — мои. Они не юные, не наивные.

Он молча подошёл к камину, бросил в огонь щепку и тихо сказал:

— Я не удивлён. Только теперь всё объяснилось. Ваши взгляды, речь, повадки. В них не было юности.

Она усмехнулась.

— Благодарю за комплимент.

— Это не комплимент. Это предупреждение. Такие, как вы, опасны. Потому что вас нельзя просчитать. Но... — он повернулся, — вы мне нравитесь именно такой. И если вы пришли в этот мир по воле судьбы — пусть он сам вас судит, а не я.

День прошёл тревожно. Слуги шептались, ключницы ходили парами, двери начали запираться даже днём. Владислава пыталась вести себя спокойно: ходила в сад, беседовала с Ливианом, обсуждала рецепты с кухаркой. Но письмо не выходило у неё из головы.

К вечеру она сидела у камина, скручивая в пальцах кольцо — привычка из прежней жизни.

Марта принесла ей плед и стакан тёплого молока.

— Ты сказала ему? — спросила она, как мать, знающая ответ заранее.

— Сказала, — кивнула Владислава. — И он поверил. Без крика, без страха. Просто понял.

— Ну и хорошо, — выдохнула Марта. — Теперь он — не только твой муж. Он — соучастник.

Поздно вечером герцог зашёл сам. Без сопровождения.

— У нас будет гость, — сказал он.

— Надеюсь, не тот, кто пишет загадки?

— Старый советник отца. Очень наблюдателен. Очень осторожен. Его называют Серебряным — за волосы и за язык, скользкий, как металл.

— Он знает, что я — не та, кем кажусь?

— Он умеет задавать вопросы так, что сам не замечаешь, как рассказываешь больше, чем хотел.

— Отличная перспектива, — вздохнула Владислава. — Что ж, я подготовлю улыбку.

Он задержался у выхода. Потом бросил:

— Мне нравится, что вы не боитесь.

— Я боюсь. Просто прячу это за иронией. Работает — почти всегда.

В ту ночь ей снова не спалось. Она перечитала письмо, поднесла его к свету свечи — и на обороте разглядела тонкие царапины, почти невидимые.

«Она знала. Её убрали. Следующая — ты.»

Владислава стиснула листок, глаза её потемнели.

— А теперь всё действительно стало серьёзно.

Когда утро окутало поместье тонкой дымкой, слуги уже шептались в коридорах — прибыл он. Владислава с Мартой завтракали в небольшой оранжерее, где всё ещё пахло прошлогодними цитрусовыми и утренней росой. Листья драцен тянулись к свету, а чашки тонко звенели на фарфоровом подносе.

— Он что, менталист? — с опаской спросила Владислава, намазывая масло на поджаренный хлеб. — Или просто очередной мужик с завышенным самомнением и лупой в кармане?

— Он политик, девонька, — буркнула Марта, поджав губы. — А это страшнее.

Марта, перекидывая салфетку через руку, смотрела в окно, где кованые ворота приоткрывались перед эскортом. Лошадиный топот, звон сбруи и надменное "тьфу" кучера были как увертюра к спектаклю.

— Советник Серебряный. Звучит, как кличка старого вора, а не гостя, — проворчала Владислава.

— Зато точно подходит к человеку, который может разглядеть в тебе больше, чем ты готова показать.

Герцог стоял у массивных дверей в приёмную. Он был облачён в мундир с серебряными застёжками — тот самый, который всегда надевал в моменты напряжённых встреч. Владислава, наблюдая за ним, не могла не отметить, как он смотрится: сдержанность, сила, скрытая угроза. Она подошла ближе, осторожно прикасаясь к его руке.

Время сомнений

Утро выдалось на редкость ясным. Над замком взвились ласточки, на башнях развевались флаги, а внизу, в кухне, уже вовсю жарились пирожки с мясом и яблоками. Владислава стояла у окна, глядя, как садовник поправляет клумбы у южной стены.

— Удивительно, как после грозы всё становится чистым, — заметила она, вздохнув. — Жаль, что в душе так не работает.

Марта, затягивая на талии передник, ворчливо отозвалась:

— В душе после грозы грязи ещё больше. Но ничего, и её вымоем. Хочешь ромашки с чабрецом? Нервы лечит.

Владислава кивнула и повернулась к зеркалу. Под глазами — лёгкая тень усталости, волосы спутались после беспокойной ночи. Герцог ушёл поздно, оставив после себя тепло в ладонях и неотвеченные вопросы. Он принял её — это было невероятно. И страшно.

К завтраку пригласили советника. Но он, по словам камердинера, уехал "осматривать внешние земли". Это не нравилось никому — ни герцогу, ни Владиславе. Уехал — без предупреждения. Это всегда тревожный знак.

На смену насторожённости пришла суета: пересчёт амбаров, раздача жалования, подготовка к осенней ярмарке. Владислава, не желая сидеть в стороне, надела простой тёмно-синий сарафан, завязала волосы в пучок и отправилась к старшей экономке.

— Мы не барыня в башне. Хозяйка замка должна знать, где у неё что течёт, где мыши, а где пекут хлеб. — С этими словами она погрузилась в водоворот мирских забот: лавки, мастерские, трапезные.

Она организовала перепись служанок и работников, открыла записи, где отмечала расходы и доходы, провела инвентаризацию на кухне и приказала ввести особую кладовку для пряностей и редких трав. По её настоянию в замке начали готовить новое блюдо — тушёную баранину с инжиром и кислой сливой. Герцог, попробовав, промолвил:

— Я не знал, что мясо может быть… поэтичным.

Кроме того, она ввела новшество: чайный час во внутреннем саду. Жители замка сначала посматривали с недоумением, но вскоре сами начали приносить в сад кресла и подушки. Она же беседовала с каждым, кого могла запомнить по имени.

Герцог стал чаще бывать в библиотеке, чаще задерживался на ужин. Он иногда улыбался. Иногда — молчал, как скала. Но рядом с ней становился живым.

Владислава сама выбрала для него новую рубашку — кремовую, с вышивкой по вороту. В первый раз он надел её на завтрак и подмигнул:

— Вы меня одеваете, как статую для парадной залы.

— Ничего, — ответила она. — Пусть будут чем гордиться.

Они вместе выходили в сад — сначала неловко, потом — легко, как будто делали это всегда. Она рассказывала ему, как в её мире был чай со сладостями и книги без переплётов, как выглядели улицы и магазины, как там никто не кланялся, а просто кивал в знак приветствия. Он слушал.

— Мне трудно представить себе мир без поклонов, — однажды заметил он. — Но я верю тебе. Ты не врёшь. Никогда не врала.

Она улыбнулась, не скрывая благодарности. Их отношения стали теплее. Он всё чаще касался её ладони, всё реже смотрел через неё, будто сквозь стену.

Вечером, после прогулки, они сидели у камина. Она вязала из привезённой шерсти, он читал что-то старое, в кожаном переплёте. Вдруг он отложил книгу и тихо спросил:

— Ты скучаешь по своему миру?

Она задумалась.

— По людям — нет. По свободе — да. Но тут… впервые за долгое время я чувствую, что нужна.

Он подошёл ближе и, присев рядом, сказал:

— А я — впервые чувствую, что могу доверять.

Он взял её за руку. Она не отняла.

Поздно ночью её разбудил стук в окно. На подоконнике — свёрнутая записка, перевязанная чёрной ниткой. Владислава осторожно развернула:

«Не всем нравится, что герцогиня слишком много смеётся. Слишком много знает. Слишком долго живёт.»

Марта, проснувшись от шороха, схватилась за свечу:

— Что теперь?

— Теперь... мы не будем бояться. Мы будем думать.

Внизу, у задних ворот, один из стражей вёл задержанного — переодетого торговца. В его сумке нашли странную смесь сухих трав и порошков. В казарме уже шептали: яд? сглаз? или просто дурман?

Герцог вошёл в комнату следом за Владиславой. Она посмотрела на мужчину с изувеченной щекой и спросила спокойно:

— Кто тебя прислал?

— Я... я сам. Я просто хотел... вы же ведьма...

— Нет. Я — хозяйка. И я помню всех, кто нарушает мои законы.

Ночью Владислава снова вышла на балкон. Над головой раскинулось чёрное небо. Она шептала в темноту:

— Если я и правда должна была попасть сюда… значит, у меня есть дело. Я не бегу. Я живу. А значит, у меня есть шанс всё изменить.

Осеннее солнце щедро заливало двор, отбрасывая длинные тени от шатров, флажков и высоких фонарей. В замке пахло мёдом, пряной выпечкой, жареным орехом и свежестью. Владислава стояла на балконе, рассматривая раскинувшуюся внизу ярмарку, развернувшуюся вдоль главной улицы и до самой рыночной площади.

— Всё готово, миледи, — сообщила Марта, подойдя сзади. — Даже фокусник приехал. Не знаем, откуда.

— Главное, чтобы не исчез герцог. Шутки — не его стихия, — усмехнулась Владислава.

Праздничный день начался ещё до рассвета: из окрестных деревень потянулись телеги с тканями, мясом, сушёными ягодами, домашним мылом и глиняной посудой. Школьники исполняли гимны, крестьяне тянулись в сторону пиршественного двора, где уже кипел котёл с похлёбкой.

По просьбе герцогини на ярмарке организовали «улицу ремесел» — тут показывали, как выдувают стекло, куют гвозди и ткут гобелены. Дети смотрели с открытыми ртами, взрослые снимали шляпы перед кузнецом, выбивающим подкову в ритм народной песни.

Герцог появился неожиданно, в простой серой рубашке, без мантии. Он подошёл к Владиславе и, не спрашивая, подал руку:

— Пойдём. Тебе надо почувствовать запах праздника, а не смотреть на него сверху.

Они прошлись по площади, где угощали пирогами с сыром, печёными грушами и сладкими лепёшками. Владислава рассмеялась, когда герцог позволил девочке из лавки повязать ему венок из рябины.

— Теперь ты похож на сельского барда, — поддразнила она.

Шаг в свет

Письмо оказалось официальным вызовом: Совет Шести, управляющий крупнейшими владениями империи, выражал сомнение в законности положения герцога Граймора и требовал пересмотра назначения герцогини. Владислава читала строки с холодным лицом, но в груди всё стучало так, будто у неё началась лихорадка.

— Это политическая игра, — спокойно сказал герцог, сжав письмо. — И я сыграю в неё. Но по своим правилам.

Он собрал совет при камине в малом зале, и впервые, без колебаний, посадил Владиславу рядом с собой. Не позади, не сбоку — рядом. Как равную.

— Это моя жена, — произнёс он твёрдо, оглянувшись на собравшихся. — Не только по договору, но и по выбору. Кто сомневается — выходите сейчас. Либо защищаем её, либо теряем моё уважение.

Никто не вышел.

Слухи разошлись быстро. Уже к вечеру в городе обсуждали, что герцог пошёл против Совета ради жены, которую называют странной, но справедливой. Владислава делала вид, что не слышит пересудов. Она шла на кухню, проверяла соленья, проверяла швы на детских рубашках, принимала письма от крестьян. Но внутри неё росло тревожное чувство — они не простят им дерзости.

В замок прибыл представитель Совета — молодой, но надменный лорд Калден. Он сразу начал с провокаций:

— Вы не из знатных родов. У вас нет родословной. И вы, по слухам, плохо знаете приличия.

— Но я хорошо знаю цену хлеба, — спокойно ответила Владислава. — И каково это — умирать от холода в октябре.

Калден усмехнулся, но глаза его оставались колючими.

На следующий день кто-то подбросил в библиотеку поддельные письма с фальшивыми подписями, якобы от лица герцогини. Один из придворных попытался их озвучить. Но герцог встал, взял бумаги, поднёс к пламени свечи и сжёг их на глазах у всех.

— Моей жене не нужны лживые слова. У неё есть свои — честные и прямые.

После ужина Владислава вышла в сад. Герцог догнал её под аркой роз.

— Ты боишься? — спросил он.

— Нет. Просто... я не привыкла, чтобы за меня стояли.

Он взял её руку, тёплую, с лёгким отпечатком муки — она пекла сегодня сама, для детского приюта.

— Привыкай. Я не отступлю.

Она улыбнулась — впервые за весь день легко и искренне. И ответила:

— Тогда я буду стоять рядом. Не за твоей спиной.

Их поцелуй был коротким, но в нём было всё: доверие, защита, выбор.

А в небе над замком, между звёздами, пролетела ранняя стая журавлей. Впереди была долгая зима. Но у них был дом. И они держались друг за друга

В тот вечер, когда гость из Совета уехал, а в залах наконец наступила тишина, Владислава долго стояла у окна в своих покоях. Она сняла платье, расплела волосы и в тонкой сорочке присела к камину, грея руки у живого пламени. День был долгим, но закончился неожиданной победой. Не скандалом — доверием.

Когда дверь тихо скрипнула, она не обернулась. Герцог вошёл без стука, как всегда. Его шаги были мягкими, будто он боялся потревожить воздух.

— Не спишь? — спросил он.

— Думаю. И слушаю огонь. Он говорит, что всё ещё может сгореть.

— Тогда будем гасить искры. Вместе.

Он сел рядом, протянул руку и положил её на её ладонь. Их пальцы сомкнулись легко, как будто не раз уже делали это во сне.

— Я думал, у нас будет время. Что мы подождём, пока все привыкнут. Но, кажется, я не хочу ждать. — Его голос стал тише. — Только если ты не готова.

Владислава подняла на него глаза. Свет от камина отбрасывал на его лицо мягкие отблески, подчеркивая чёткую линию скул и ту неожиданную нежность, что пряталась в его взгляде.

— Я не боюсь, — прошептала она. — Я просто… хочу помнить это. Всё. Каждую секунду.

Они не торопились. Он коснулся её плеч, провёл ладонями по волосам, словно убеждался, что она настоящая. Она прижалась щекой к его груди, слушая размеренный стук сердца. Он накрыл её лицо поцелуями — сначала осторожно, затем всё глубже, сдержанность сменялась чувством.

Они не гасили свет. Мир сузился до дыхания, кожи, взглядов. Всё происходило естественно — без спешки, без требований. Только двое, оказавшихся в этом мире по воле случая, но выбравших быть рядом осознанно.

Потом, лёжа рядом, укрытые одним пледом, они молчали. Он держал её руку, водя большим пальцем по костяшкам.

— Ты другая. Не такая, как… — Он замолчал.

— Да, я знаю. Потому что я… не отсюда. — Она улыбнулась. — Но, наверное, именно здесь я нашла своё.

Он прижал её ближе. И в этот раз — уже не от страсти, а от того простого человеческого тепла, которое долго ищут и редко находят.

Ночь была тихой. За окнами шёл дождь. Но в камине продолжал гореть огонь.

Проснувшись рано утром, Владислава почувствовала, как прочно и тихо её окружает тепло: не только тела герцога, но и чего-то большего — доверия, заботы, ощущения принадлежности. В её прошлой жизни такого не было. Здесь, в чужом мире, она впервые поняла, что значит быть дома.

Он ещё спал. Его лицо было спокойным, ни следа той суровости, с которой его знали другие. Она тихонько поднялась, набросила шаль и подошла к окну. В саду шевелились кусты — ветер играл с последними листьями. Было что-то тревожное в этой тишине.

— Уже встала? — его голос прозвучал хрипло от сна.

— Мне снилось, будто стены шепчут.

— Это не сон. В коридорах слышны шаги, за дверями — слухи.

После лёгкого завтрака с хлебом, запечённым с сыром и тмином, и ароматным травяным настоем, они вместе спустились в главный зал. Владислава успела отдать распоряжения кухарке, проверить чистоту в комнатах и напомнить Мартe, чтобы закупили свежий мёд на рынке.

Герцог перехватил посыльного с письмом. Воск был едва застывший. Вестник из столицы. Совет требует отчёта и присылает наблюдателя — не доверяют, не забыли дерзости осеннего собрания.

— Идёт проверка, — сказал герцог глухо. — За нами следят.

В тот же день в замок прибыла женщина — леди Авера, сухощавая, с взглядом, как игла. Она представляла Совет, но вела себя так, будто уже хозяйка. Владислава почувствовала в ней угрозу сразу.

Танец перед бурей

Утро началось с необычной тишины. Владислава проснулась рано, ещё до того, как в замке начали стучать каблуки слуг и скрипеть ведра на лестницах. За окном медленно светлело, серая дымка висела над полем, а в воздухе чувствовалось что-то тревожное и предвкушающее.

Она только подтянула шаль, как дверь распахнулась без стука, и вошёл герцог, держа в руках бархатную коробку и ещё один свёрток.

— Ты уже проснулась, — сказал он, улыбаясь уголками глаз.

— А ты пришёл с подарками, как будто Рождество.

— Почти. Сегодня бал. Хочу, чтобы ты была такой, какой тебя ещё никто здесь не видел.

Он поставил коробку на туалетный столик. Владислава медленно приоткрыла крышку, и из неё засверкали камни. Колье, серьги и изящная диадема — всё было украшено изумрудами, переливающимися на свету, словно зелёные капли росы, тонкая работа, старинная и изысканная.

— Это фамильные? — спросила она, почти не дыша.

— Принадлежали моей матери. И теперь — тебе. Как хозяйке дома и… как женщине, которую я уважаю. И не только.

С этими словами он протянул ей второй свёрток. Там было платье — глубокий цвет ночного неба, сшитое из тончайшего бархата, расшитое серебром. Владислава провела рукой по ткани, чувствуя, как лёгкий холод металлизированных нитей оживает под пальцами.

— Я даже не знаю, как тебе благодарить, — тихо прошептала она.

— Будь собой на этом балу. Этого будет достаточно.

Подготовка началась с самого рассвета. Замок гудел, как улей. Внизу укладывали дорожки из свежих сосновых веток, расставляли факелы, стелили ковры в приёмном зале. На кухне запахло мясом, яблоками, гвоздикой и мёдом — пекли пироги, жарили уток, варили пряный сидр.

Марта лично контролировала работу слуг, уверенно отдавая распоряжения:

— Нет, это серебро в бальный зал, а не в галерею. Вот эти цветы ближе к портрету, а то снова будет как на осеннем приёме — всё перекосилось!

Сама Владислава побывала в оранжерее, выбирая свежие ветви для композиций, поправляла столовые приборы и даже проверила скатерти. Но ближе к полудню Марта буквально вытащила её наверх:

— Герцогиня, всё под контролем. Теперь и вы под мой контроль. Переодеваться!

Комната наполнилась светом, запахами духов и звоном камней. Когда Владислава надела платье, даже Марта замерла на миг:

— Господи… будто с портрета.

На шее — тонкое изумрудное ожерелье, серьги поблескивали из-под причёски, лёгкая диадема придавала королевский вид. Но главным было выражение лица Владиславы — уверенность, спокойствие, блеск в глазах, как у женщины, которая знает себе цену.

Герцог ждал у подножия лестницы. Увидев её, он на секунду забыл, как дышать.

— Я знал, что будешь прекрасна, — только и сказал он.

Она опустилась в лёгком реверансе:

— Тогда пусть все увидят, что у этого замка есть не просто хозяин… но и хозяйка.

Ближе к вечеру стали прибывать гости. Музыканты уже настраивали лютни и виолы, в воздухе витали ароматы цветов и выпечки. Графини и бароны, соседи и союзники, посланцы из столицы — все хотели увидеть новую герцогиню.

Владислава знала: сегодня она должна не только блистать, но и выстоять. Потому что среди улыбок уже прятались интриги. Среди поклонов — шёпот заговоров. Но у неё были союзники. И главное — поддержка человека, который стоял рядом.

Люстра сверкала сотнями огоньков, отражаясь в полированном полу и глазах собравшихся. Владислава ступала в зал, как в легенду. Все взгляды обратились к ней — одобрение, зависть, любопытство.

Рядом с ней шёл герцог. Его сдержанная гордость, взгляд, полный восхищения — говорили о многом. Он не скрывал: это не просто жена, не просто союз — это выбор сердца.

Пока музыканты играли первый танец, Владислава заметила пару незнакомых лиц. Один из них — мужчина средних лет, с хитрым прищуром и жестами, выдавшими политическую породу. Другой — юная леди, слишком хорошо осведомлённая о расположении комнат замка.

В этот вечер не всё было весельем. Улыбки не всегда значили дружелюбие. Но Владислава училась. Каждое слово, сказанное в кулуарах, она запоминала. Каждую мелочь, которую кто-то счёл неважной, — обдумывала.

И всё же был танец. Настоящий. Под звуки вальса, когда герцог, не отпуская её взгляда, повёл её в центр зала. В тот момент она поняла: теперь всё иначе. Она больше не просто гостья в чужом мире.Именно тогда к ним приблизился человек с сединой на висках, в чёрном камзоле. Он склонился в почтительном поклоне:

— Милорд, миледи. Позвольте представиться — граф Сельвир. От имени северного совета. Позвольте выразить восхищение... и небольшое любопытство.

— Мы открыты для беседы, граф, — ответил герцог ровным голосом.

— Тогда, возможно, позже, в малом салоне?

Герцог лишь кивнул. Владислава уловила тонкое напряжение в его руке, что лежала на её талии.

Позже, когда музыка затихла и танец завершился, Владислава вышла в боковую галерею, чтобы перевести дух. Её настигла Марта, шепнув:

— Ваша светлость, к вам направлена служанка, которую не опознали. У неё странное ожерелье... змея с кольцом в пасти. Помните?

Холод пробежал по позвоночнику. Владислава понимала: это — не просто бал.

Это — открытие новой игры.