Продром

Эпиграф

Таков проклятый круг:

ничто не сходит с рук,

а если даже сходит,

ничто не задарма,

и человек с ума

сам незаметно сходит

— Евгений Евтушенко

Все, что зрится, мнится мне,

Все есть только сон во сне

— Эдгар По

Хвоя и вербена

Первое, что он чувствует, когда открывает глаза – запах. Едва уловимый тонкий привкус сухой хвои и морской соли, который гонит ветер с юго-запада. В городе так не пахнет. В городе нагретый битум, креозот, пот, запах пережаренного фастфуда. Здесь же иначе. Город и все блага цивилизации вообще отсюда решительно далеко, и это тот самый случай, когда чем дальше – тем лучше.

Он набирает полную грудь воздуха. Кажется, что переизбыток кислорода тотчас прикончит привыкшие к московскому смогу легкие, но этого не происходит. Пахнет свежестью. Не поддельной как от модного дифузора с ротанговыми палочками в туалете самой зеленой едальни из всех столичных (по правде говоря, было бы точнее сказать самой дорогой), а по-настоящему. И совершенно бесплатно.

Медленно выдыхает, растягивая: плечи опускаются, облачка пара вырываются изо рта, спешно поднимаясь ввысь, – первые предвестники осенних холодов. В этом году, кажется, даже раньше, чем обычно. Он лениво запрокидывает голову, следя за их движением, отмечая, как те растворяются на фоне тяжело нависшего пасмурного неба.

Неизвестно сколько у него есть времени, прежде чем небо разозлится окончательно, и все это накроет стеной непроглядного ливня. Хочется верить, что в запасе есть как минимум пара часов. Словно от нечего делать он поддевает носком ботинка сосновые иголки. Те осыпаются вниз, создавая небольшой охристый вихрь.

Что и говорить. Дубликат выполнен на славу. На первый взгляд, подделка далеко не очевидна.

Все так, как он помнит – угрюмо-серое сверху, шуршаще-хвойное снизу, а между этим – нечто скрючившееся сосновое, сплошь покрытое лишайниками и серовато-зелеными наростами коры. Подобные пейзажи вдохновляют разве что туристов. Хотя почему бы и нет. Идеальный маркетинговый ход. Реальная достопримечательность под охраной ЮНЕСКО со своими обычаями по раскошеливанию зевак. Тут вам и народные поверья, обещающие очищение от всех болезней и дополнительные годы жизни каждому, кто пролезет сквозь спираль витого ствола, и гипотезы о сакральности священного леса, а вишенка на торте – истории об убийственных химикатах, которые немцы распыляли в период Второй мировой. Непонятно чего в этих байках больше: романтизации или же пиара турагентств. Он ставит на второе.

Первая дождевая капля падает ему на лоб. Он зябко ежится, глубже засовывает руки в карманы кожаной куртки и думает о том, что было бы неплохо прикупить пуховик. Возможно, именно этим он и займется завтра с наступлением утра, если не выкинет чересчур реалистичный сон из головы раньше, чем зальет пару ложек растворимого кипятком.

В попытках согреться он дышит на ладони, трет их друг о дружку и топчется на месте. Под ногами пружинит. Тонкий слой почвы устлан мхом, опавшими сосновыми иголками и шишками. Если перекатиться с пятки на носок и обратно, можно почувствовать, как земля будто покачивается под ногами, и это отнюдь не вина пропущенного ужина.

Все-таки решение бросить курить было слишком скоропалительным. «За сигарету полцарства», – проскальзывает в его голове и тут же испаряется под натиском данного слова, того самого, которое не воробей и которое не поймаешь. Четвертый день без никотина лениво близился к концу, стремительно приближая молодого человека к желанию вздернуться. Благо долгие месяцы экспериментов над всевозможными вещами, которые можно протащить в сон, не увенчались успехом. Привнести можно практически все. Вещи появлялись не сразу, но спустя некоторое время. Стоило только убедить свое подсознание в крайней необходимости того или иного предмета, как сон мгновенно подчинялся и обзаводился новыми декорациями. Вот только сигареты не поддавались этой манипуляции. Вернее, так, вместо горьковатого привкуса смол на языке – набор газетных трубочек. Только пачку зря переводить.

У судьбы однозначно паршивое чувство юмора.

В каком-то смысле это даже кажется забавным.

Порядок. Незримый орднунг. Тот самый пережиток немецкого прошлого, который «muss sein»[1]. Он сам выбрал парня точно так же, как выбрал и место. Перебежчик и сосновый бор, повторяющий точь-в-точь танцующий лес, что располагается за тысячи километров от его нынешнего ПМЖ. Максимально далекий и в то же самое время близкий как никогда. Лишь протяни руку, и хлесткая пощечина ностальгии опалит скулу.

За последние несколько лет он нечасто лицезрел это место. Этот раз четвертый по счету, и он невольно ловит себя на мысли, что, возможно, фобии китайцев насчет этой цифры не так уж и безосновательны.

Стереть из памяти родной город с легкостью заклятия Обливиэйт, подобно тому как тот стер его самого – не удастся. Все это не иначе как затянувшаяся шутка небесного провиде́ния. Иначе, как объяснить то, что он, волей судьбы выставленный за порог родительского дома с парой чемоданов и аэрофлотовским билетом до Москвы, вынужден слоняться по задворкам собственной памяти, силясь подавить приступ накатывающей дурноты?

Если крепко зажмурить глаза, то можно представить, что это лишь дурное сновидение, навязанное ему воспаленным рассудком, пустым желудком и отсутствием никотина. Стоит лишь покрепче ущипнуть себя или же на худой конец дать пощечину, как все это немедленно закончится, но он точно знает, что это не вполне обычный сон. Если только его персональный ночной кошмар.

Он внимательно прислушивается к себе. Где-то внутри него тут же расправляет плечи тревога, косо мажет по внутренностям, набирает силу и находит пристанище в солнечном сплетении. Напоминание о родном городе – яд, отравляющий насквозь рассудок, мешающий трезво соображать.