Проект «керинейский»

Глава первая: Подготовка.

Холод был единственной константой, которую Доктор Алан Кейн успел усвоить за последние два месяца на борту "Гекаты". Это не было обычное ощущение, которое можно было заглушить терморегуляцией; это был въедливый, метафизический холод Южного Океана, проникающий сквозь стальную обшивку и изоляцию, оседая прямо на сетчатке глаза. Он был физически ощутим, как слизь, и постоянно сопровождался низкочастотным, голодным воем ветра, который заставлял старый металл судна стонать.

Кейн, 38-летний морской биолог, скептик по призванию и рационалист по убеждению, стоял в тесной каюте, пропахшей дизельным топливом, солью и, что более тревожно, озоном от перегретого оборудования. Стены каюты дрожали от изнуряющей работы стабилизаторов, удерживающих "Гекату" на якоре в зоне, которую он мысленно окрестил "Пустошью Ненужного Знания". Он изучал последние показания батиметрического сканера. Он был здесь ради науки, ради данных, но данные стали его палачом.

"Тридцать восемь дней. Пять аномалий. Ноль логических объяснений," – пробормотал он, протирая свои стальные, серые глаза. Его костюм, тонкий, скользящий термокостюм – прототип для глубоководной гидронавтики, – ощущался на теле как чужая, темная кожа. Официальная миссия – исследование геотермальной аномалии – была дымовой завесой. Истинная цель, о которой знала только их команда, была "Врата Нюкс" – мифическая морская пещера, ведущая в предполагаемые руины древней цивилизации. Кейн не верил в мифы. Он верил в математическую точность. Но то, что он видел на мониторах в последние дни, не поддавалось ни гидродинамике, ни геологии. Речь шла о правильных геометрических формах, о чертежах, чуждых тектоническим процессам, на глубине почти пятисот метров. Его рациональность трещала по швам. "Что бы это ни было, – размышлял он, – это вызов всем аксиомам, на которых построена современная наука. Это пересмотр." Но пересмотр, который его инстинкты кричали ему бросить и бежать.

В дверь постучали – короткий, жесткий стук, не оставляющий времени на приглашение, а лишь объявляющий о приходе. Вошла Профессор Эвелин Рис. Культуролог, инициатор проекта, она была воплощением сухого, безупречного академизма, но её большие, лихорадочно-темные глаза выдавали личную, почти религиозную одержимость.

"Алан. Вы еще не готовы к брифингу? Мы через час начинаем спуск," – её голос был низким и ровным, в нем звенела стальная пружина нетерпения. Она была одета в элегантный, хотя и функциональный, лабораторный костюм, который казался насмешкой над грязью и хаосом вокруг. Кейн указал на экран, не отрываясь от него. "Готов, Эвелин. Но вы видели последние данные?" График пульсировал. "Эти эхограммы... они не отражают твердый камень. Это нечто... пористое, как кость. И обратите внимание на этот регулярный интервал. Словно... перфорация. Если это не природный объект, то что мы туда везем?"

Рис даже не взглянула на экран. Она смотрела сквозь него, сквозь стену, в ту самую тьму. Её взгляд был сосредоточен на чем-то, что Кейн не мог увидеть, и это вызывало у него физическое отторжение.

"Мы везем свет, Алан," – ответила она, и это прозвучало, как пророчество, а не научное утверждение. – "Мы везем наши знания. Эти 'перфорации', как вы их называете, это то, что отличает артефакт от камня. Вам нужна гарантия, что это не опасно? Я не могу её дать. Но я могу гарантировать, что это открытие изменит все, заставив вас пересмотреть каждую лекцию, которую вы читали."

Она подошла ближе. Кейн впервые уловил, что её парфюм пахнет не духами, а чем-то более землистым, тяжелым, может быть, озоном, или, что хуже, – сыростью древних гробниц. Это был запах застоявшейся, погребенной истории.

"Вы слишком много говорите о 'гробницах', Эвелин. Мы говорим о километрах воды. Если там что-то и есть, это давно мертво. И если это был интеллект, он был уничтожен давлением и временем," – Кейн пытался удержаться за обломки рационализма. Рис слабо улыбнулась. Это была не ободряющая улыбка, а хищный, почти голодный оскал. "Морские существа, милый Алан, не умирают. Они просто ждут, пока их снова не побеспокоят. Брифинг через пятнадцать минут. Не опаздывайте."

Она вышла, и только после ее ухода Кейн заметил, что его ладони влажные, а сердцебиение слегка ускорилось. Это была не реакция на страх, а реакция на давление, которое Рис оказывала на его реальность. Кейн поднялся в рубку. Холод был здесь еще более пронзительным. Здесь был нервный центр "Гекаты", но сейчас помещение напоминало скорее алтарь, где наука готовилась к жертвоприношению. На каждом столе, где раньше царил порядок, теперь был хаос из кабелей, мониторов и оборудования, выглядевшего слишком хрупким для этой суровой среды. Он подошел к главному дисплею. График плотности и состава воды – обычно скучный – был хаотичен.

"Посмотри на это, Маркос," – обратился он к Капитану Маркосу, мощному, бородатому мужчине, который был самой большой скалой на этом судне. Маркос, их эксперт по безопасности, проверял свое оружие с необычной, дотошной тщательностью. "Химия воды… говорит о том, что здесь присутствует аномально высокое содержание кремния и микроэлементов, характерных для искусственного разложения. Как если бы что-то, сделанное кем-то, активно распадается внизу."

"Я не химик, Док. Я – водолаз. Я знаю, что вода на глубине ведет себя как бетон. И когда она не ведет себя как бетон, это всегда плохо," – ответил Маркос, его голос был глухим. – "Мои эхолокаторы улавливают вибрации. Не сейсмические. Регулярные."

В этот момент вошла Лиза Чен. Ей было не больше двадцати пяти, и она была гением по части акустики. Бледная, в толстом свитере, она нервно поправляла очки.

"Профессор Кейн," – быстро начала она, – "Я закончила финальную настройку нашей коммуникационной системы. Код шифрования 'Цербер' активен. Но есть... шум."

"Какой шум, Лиза?" – Рис, появившаяся в дверном проеме, выглядела раздраженной. Лиза вздрогнула. "Низкочастотный гул, Профессор. Он ритмичный. Я отфильтровала все известные нам биологические и механические источники. Это не киты, не течения, не работа двигателя. Это... это похоже на очень медленный, очень глубокий пульс."

Глава вторая: Начало.

«Нереида II» была отпущена. Капсула, весящая тонны, с грохотом оторвалась от страховочных тросов, и последовала затухающая, но все еще яростная борьба с поверхностными волнами. Первые сто метров спуска были не просто погружением; это было ощущение, словно их выворачивает наизнанку в попытке сбросить из мира порядка в мир первобытного хаоса. Маркос, сидящий за управлением, работал с контроллерами, как человек, пытающийся укротить разъяренного зверя. Его мощный торс напрягся. Внутреннее освещение "Нереиды II" было приглушенным, бросая резкие, нездоровые тени на металлические приборы. Физическая турбулентность была лишь прологом. Настоящий ужас начинался внутри: Пульс.

БАМ... БАМ... – ритм был медленным, неумолимым, чуждым.

Частота 0.52Гц теперь не просто вибрировала в костях; она входила в резонанс с жидкой средой его тела. Кейну казалось, что его глазные яблоки слегка вибрируют. Тошнота была острой, подкатывающей волнами, словно внутренние органы пытались оторваться от креплений. Он чувствовал, как его зубы скрипят, хотя он не стискивал челюсти. Это был физиологический ответ на акустическое давление.

"Лиза, акустика," – прохрипел Кейн в шлемофон, его голос дрожал. – "Уровень резонанса? Дай мне точные цифры на всех осевых датчиках и в лобной доле."

Голос Лизы, искаженный помехами и страхом, был почти истеричным. "Уровень инфразвука на кормовом датчике на 18% выше расчетного, Профессор! Мы не регистрируем его источник. Он везде. Это... это не звук, это вибрация пространства! Я вынуждена была понизить чувствительность всех коммуникационных систем, чтобы они не сходили с ума. Низкие частоты могут вызывать когнитивный диссонанс и паранойю."

Кейн записал данные, его рука не слушалась. Он был ученым, ищущим Причину и Следствие. Он настаивал на том, что это всего лишь резонанс. Но его подсознание, обрабатывая этот неестественный ритм, шептало: это не физика, это – намерение. Это – дыхание. Он вспомнил свою статью о влиянии глубоководного инфразвука на цефалоподов – о том, как они впадают в кататонический ступор. Он был человеком, но его мозг, казалось, был на грани сдачи, готовясь к ступору или, что хуже, к галлюцинации.

На 200 метрах течения ослабли, но тьма стала тотальной. Кейн активировал внешние прожекторы. Два мощных луча прорезали мрак, но были мгновенно поглощены. Он записывал: "Свет не распространяется; он умирает в плотной, чернильной воде. Аномальное поглощение света 12% выше теоретического максимума. Это не просто тьма. Это тьма, которая поглощает энергию. Химические датчики чисты. Гипотеза: вода содержит нано-частицы или органические соединения, не фиксируемые спектрометром, которые создают эффект черной дыры для света."

Маркос заговорил. "Двести сорок метров. Мы почти в зоне, Док. Энергии тратится больше, чем должно быть. Наш генератор работает на 15% выше номинала, чтобы просто двигаться."

"Это следствие поглощения света, Маркос," – ответил Кейн. – "Если свет поглощается, это значит, что наша капсула движется сквозь среду с аномально высокой вязкостью и сопротивлением. Мы словно проталкиваемся сквозь застывшее время."

В этот момент Пульс усилился. Кейн закрыл глаза, чтобы избежать визуальных галлюцинаций, но это было бесполезно. Теперь он слышал этот ритм в своих венах. Он чувствовал его в биении своего сердца, которое начало подстраиваться под чуждый, медленный ритм. 0.52Гц. Он увидел цвета за своими закрытыми веками – тускло-фиолетовый, зеленый и черный, который был настолько плотным, что казался трехмерным. Он ощутил запахи, которых не должно было быть: сера, медь и что-то горькое, как миндаль – запах древнего, химического разложения.

«Это – аутогенный шок. Я должен прервать цикл. Дыши. Медленно. Это только резонанс,» – Кейн пытался командовать своим телом, но тело уже не слушалось.

На 300 метрах Маркос остановил аппарат. "Цель близко. Мы начинаем обход зоны 42-бета."

Кейн активировал все сенсоры. На эхолокаторе появились нечеткие, но правильные формы на дне, которые не походили на природные скалы. Они были угловатыми и линейными.

"Триста метров. Мы официально в зоне 'Врат Нюкс'," – сказал Маркос.

"Маркос, посмотри на гидролокатор. Эти линии... они перпендикулярны. Они не могут быть природными. Если это не природные объекты, то это – архитектура," – Кейн чувствовал, как его голос срывается от возбуждения, смешанного с ужасом.

Маркос внезапно остановил аппарат. "Док, перед нами. Гидролокатор идентифицирует это как... песок. Идеально ровный. Невозможно."

Кейн направил луч света. Это было нечто большее, чем песок. Это были органические отложения. Огромные, неестественно гладкие плато, покрытые слоем мелкодисперсного, почти белого материала. Под максимальным увеличением, Кейн увидел иглы. Тончайшие, микроскопические, кремниевые иглы, переплетенные и образующие плотное, спрессованное полотно.

"Это... биогенный материал, Маркос. Кремний. Это не кальций. Это остатки глубоководных организмов, чьи скелеты были модифицированы средой. Они не просто погибли; они были превращены в этот саван. Этот 'песок' – это гигантское, искусственно созданное кладбище," – Кейн лихорадочно делал записи. – "Идеальная плоскость означает, что здесь нет никаких течений, которые могли бы его разрушить. Что-то навело порядок. Не природа. Разум."

«Разум, который использует смерть как строительный материал. Разум, который существует так давно, что его отходы превратились в геологический слой.»

Кейн направил прожектор в сторону. И тут же замер. В поле зрения прожектора, на самом краю белого плато, возникло движение. Это было огромное, полупрозрачное, почти призрачное существо. Оно не плыло, оно дрейфовало, как кусок черного, живого шелка, несомый невидимым течением. Его тело было не меньше шести метров в длину, не считая конечностей.

"Маркос, лазерный дальномер, быстро! Это... это не похоже на что-либо в наших каталогах," – Кейн включил все записывающие устройства.

Существо было невероятно огромным. Его плоть была матовой, как будто покрыта слоем векового ила. У него не было видимых глаз. На месте головы была светящаяся, мерцающая мембрана, которая пульсировала слабым, фиолетовым светом.