Проклятие прабабки. Род одиночек. Книга 2

Глава 1

Варенька стояла на пороге барского дома и, приложив ладошки к темному холодному стеклу, пыталась заглянуть внутрь. Ни огонёчка, ни проблеска жизни. Большой деревянный терем стоял пустой и пугающий. Вокруг тёмными клочьями быстро опускалась ночь. Стылый ноябрьский вечер морозил пальцы, холодил нос и вселял отчаяние в сердце. Как долго и как тяжело она сюда добиралась! Неужели всё зря? Куда подевались слуги? Почему никто не охраняет господский дом и никто не ждёт?

Толенька обещал, что её тут встретят, обогреют и примут, но сейчас в старинном дачном доме Гавриловых было пусто и темно.

Немного повозившись с подвязкой тёплых шерстяных чулок, Варенька извлекла из-под плотной юбки кожаный кошелечек, в который были спрятаны деньги и старинный медный ключ, напитавшийся теплом её тела и приятно согревавший ладонь. Молодая женщина несмело вставила ключ в скважину, молясь про себя, чтобы дверь поддалась и открылась. Что будет, если она сегодня не сможет попасть в дом, боялась даже представить.

Ключ легко скользнул в пазы, щёлкнул после двух оборотов и тяжелая деревянная дверь, немного скрипнув, подалась. Варенька толкнула её внутрь и шагнула в пропахший мышами коридор. Захлопывать дверь боялась, потому что в доме было темно, а с улицы в проём проникал хоть какой-то сумеречный свет.

Варенька была здесь в первый раз. Не так она представляла свой приезд в дом мужа — Анатолия Ивановича Гаврилова. Замёрзшая, с одним небольшим саквояжем в руке и кошельком под юбкой, на седьмом месяце беременности и без сопровождения — такое приключение она даже в самом страшном сне не могла себе представить.

Ехала на поезде из стылого революционного Петрограда с его очередями, развязными солдатами на улицах, нехваткой хлеба и угля, и мечтала о тихом деревенском доме, где о ней позаботятся и она сможет спокойно произвести на свет первенца. И что получилось? Её муж — будь он неладен, проклятый слюнтяй — ускакал на фронт спасать Россию, как он пафосно объявил ей перед отъездом. Вместо того, чтобы позаботиться о беременной жене как следует, он дал ей медный ключ да в провожатые молодую девку, которая сбежала с поезда уже в Бологом и оставила Вареньку совершенно одну.

— Поезжай, душа моя, в деревню, в глушь, в Саратов, — с усмешкой процитировал он классика и дал ей пачку царских банкнот. — Там тебя встретит моя Федорушка, нянюшка, и её муж Иван, они живут в нашем дачном доме в Васильевке. Скажешь, что ты моя жена, они о тебе позаботятся. До тех мест ещё долго не докатятся нынешние волнения. А я, как разобъём проклятых революционеров, вернусь за тобой. Ну всё, не реви, время нынче такое, что надо быть сильными нам всем. Береги сына, — положил он тёплую руку ей на живот, — и молись за нас всех.

Толенька положил ей в саквояж бумажку с адресом и билет на поезд, поцеловал и был таков. Как будто и не было этих месяцев, когда она стала молодой женой.

Варенька наощупь продвигалась по тёмному коридору и споткнулась о деревянную табуретку, которая глухо загрохотала по полу и больно ударила её по голени. Она опустилась на коленки, нашла гладкую лаковую ножку и перевернула её, поставив на пол как положено. Затем с протяжным стоном опустилась на неё и крепко зажмурила глаза, по опыту зная, что они так быстрее привыкнут к темноте.

Когда через пару минут она вновь взглянула на дом, то уже смогла разглядеть очертания комнат в тусклом свете, льющемся из окна. Прямо перед ней высилась деревянная лестница с высокими перилами, ведущая на второй этаж. Слева и справа от основания лестницы были комнаты, которые уходили вглубь дома. Слева была прихожая со шкафами и стойкой для зонтов, а справа виднелась гостиная с вычурным диваном и пианино у стены.

Варенька посидела ещё какое-то время и со вздохом поднялась, размышляя, где бы здесь можно было разжиться свечой и огоньком. Решила, что в гостиной наверняка как-то зажигали свет, а в прихожей ей пока делать нечего — раздеваться в стылом доме и не подумала.

Прошуршав длинной юбкой по полу, осторожно пробралась в гостиную и нашла старинный секретер. Пошарив рукой в шкафчиках, обнаружила коробок спичек и связку длинных хозяйственных свечей. Зажгла одну, поднесла к лицу и невольно погрелась в тёплом живом пламени.

Затем пошла изучать комнату, ища подсвечники. Нашла тройной канделябр, воткнула в каждое гнездо по свечке и наконец-то удовлетворенно вздохнула. Огонь есть, осталось найти печку, разжечь дрова (они же наверняка есть?) и согреться. Делов-то всего ничего! Дома нянюшка отгоняла от печки, а Дуняша разрешала иногда поворошить угли кочергой или поиграться с зажжённой лучиной в углу кухни. Да и Варенька была бы не Варенькой, если бы не сунула свой нос в каждый угол дома и не попробовала всё сама.

Следующей комнатой за гостиной была, очевидно, дамская — там, где хозяйка обычно рукодельничала и коротала долгие зимние вечера. Здесь стоял стол со швейной машинкой, корзина с клубками шерсти и длинными спицами с крупными бусинами на них. Кресло-качалка была заботливо застелена шерстяным пледом, и Варенька схватила его в охапку в надежде согреться у огня, укутавшись в тёплую ткань по самый нос.

Наконец, третьей комнатой предстал кабинет хозяина, где в углу от пола до потолка высилась бело-голубая голландская печь. Варенька помнила, как хорошо стылыми зимними вечерами забежать с улицы и прильнуть к горячим плиткам всем телом, погреть о печку руки и замерзший краснючий нос.

Сейчас бело-голубые изразцы излучали только ледяной холод, и девушка, поставив на рабочий стол с зеленым сукном свой подсвечник, принялась оглядываться в поисках дров.

Ребёнок неожиданно сильно толкнулся и заставил будущую мать охнуть от неожиданности.

— Сейчас, сейчас, — шептала Варя синими губами и положила руку на свой живот, нащупывая крошечные конечности через три нижних юбки, — я знаю, что ты голодный. Мы согреемся и что-нибудь поедим. Должно же быть здесь хоть что-нибудь!

Так, не переставая шептать и разговаривать со своим нерождённым ребёнком, Варенька наощупь обшарила ближайшие шкафы и поняла, что в кабинете она дров не найдёт. Но звук собственного голоса успокаивал, и во время диалога весь ужас ситуации — она одна в тёмном чужом доме, голодная и замёрзшая — отступал перед необходимостью бороться за своё выживание, выжимая из этого дома всё, что могло её спасти.

Глава 2

Проснулась уже поздним утром — судя по солнцу, пробивавшемуся сквозь тяжелые занавески — ближе к полудню. Где-то внизу кто-то гремел и ходил по скрипучим половицам туда и сюда. Лежала, долго раздумывая, но так и не решалась встать. Горло саднило глаза были сухие, как будто по ним прошлись наждачкой. И только сильные толчки в животе дали понять, что лежать дальше и наслаждаться негой у Вареньки не получится — нужно вставать, завтракать, потому что ребёнок был голоден.

Варенька приподнялась на подушках и оглядела комнату. Это была в серо-жемчужных тонах спальная, с мебелью светлого орехового дерева. Три высоких окна, гардероб, кресло у туалетного столика с зеркалом. На полу аляповатый турецкий ковёр, глядя на который Варенька поморщилась. То, что Гавриловы — обедневший дворянский род, ещё не давало им право безвкусно украшать свои комнаты. Не так хотела она произвести на свет своего первенца — в чужом неряшливом доме, среди дешёвых безвкусных вещей, подхватившая простуду и совсем, совсем одна.

Наконец, на прикроватном столике она заметила колокольчик. Схватила, сильно тряхнула и стала прислушиваться — придёт ли кто?

Через несколько минут в дверь протиснулась светлая прибранная голова вчерашней старухи:

— Проснулись, барыня? — и, толкнув дородным телом дверь, она ловко протиснулась в проём вместе с внушительным подносом.

Уловив вкусные ароматы горячей выпечки, Варенька сглотнула. Желудок заурчал, а сын больно толкнул её ножкой куда-то в сторону печени, аж искры из глаз посыпались.

Крестьянка поставила поднос на комод и откуда-то из шкафа извлекла крошечный столик на ножках, с которого в постели кормили больных и умирающих. Поправила Вареньке подушки, водрузила столик между ее животом и коленями и метнулась за снедью.

Пока она стелила на столик чистую крахмальную салфеточку да расправляла её, Вареньке хотелось её стукнуть. Уж больно она была голодна, и тут уже было не до церемоний. Наконец, служанка поставила перед ней тарелочку с горячими, масляными, пышущими жаром блинами, варёное яичко, ломоть темного крестьянского хлеба с кусочком сливочного масла и налила в кружку дымящийся ароматный чай.

«Господи, благодарю тебя», — мысленно произнесла Варенька вместо обычной молитвы перед едой и принялась жадно поглощать пищу. О приличиях не помнила — торопилась поскорее запихать в себя настоящую деревенскую (спасибо, Господи, ещё раз!) еду и залить горячим чаем простуженные внутренности. Не заметила, как крестьянка вышла и тихо претворила за собой дверь.

Когда наконец поела, начисто сметя с подноса всё до последней крошки, обессиленно откинулась на подушки и счастливо улыбнулась. Затем схватилась за колокольчик и второй раз за утро вызвала свою заботливую безымянную прислужницу.

— Поели, барыня? — участливо спросила та, как и в первый раз, протискиваясь бочком в дверь. — Я сейчас приберу.

— Погоди, присядь, — ласково позвала её Варенька и сделала приглашающий жест на кресло. — Я, верно, дурно воспитана, раз сама не представилась и тебя не спросила, кто ты. Я — супруга Анатолия Ивановича, мы обвенчались этим летом. Зовут меня Варвара Александровна. — Крестьянка ахнула и всплеснула руками. — А тебя как звать?

— А я Федора, барыня, нянюшка Анатолия Ивановича. Вот с таких малых лет его и растила, — показала ладонями расстояние в один локоть служанка. — Да вот за домом присматриваю, пока Анатолий Иванович да родители евонные в городе живут. Здесь же дача, они приезжают весной на всё лето, да до осени. Поэтому…

— Я уже поняла, Федорушка, что дом был закрыт на зиму. Да ты мне скажи, смогу я тут зиму пережить? Не замёрзну?

— Конечно, барыня, печки есть, дом тёплый. При желании в нём можно круглый год жить. Только надо будет Ванюшку попросить дрова наколоть да притащить, а то запасов не приготовили, — вздохнула Федора.

— А ещё скажи мне, Федора, в деревне есть врач или повитуха? Мне рожать к концу зимы, помощь понадобится.

— В деревне есть бабка-знахарка, местные все у неё рожают, а вот барыни за доктором зовут, но кто он сейчас и где, мне неведомо. Давно у нас никто не рожал-то, — расплылась в улыбке Федора. — Но я мигом всё узнаю, расспрошу и вам доложу.

Федора с готовностью встала.

— Одеться желаете, барыня? Или ещё в кровати полежите, сил наберетесь?

— Да, я бы оделась, потому что мне нужно облегчиться, — виновато посмотрела на свой живот Варенька. Малыш затих, наевшись, а вот ей нужно было делать свои повседневные дела. — Есть что-то из одежды тут? Или неси мою, если нет.

— Как можно, барыня. Вашу одежду я снесла в баню, стирать буду, а вам приготовила Толенькиной маменьки мягкий тёплый халат и чистую сорочку. И если вы соизволите, то баньку вам затоплю, согреться и отмыться.

— Давай халат. Сперва баня, а потом чистая сорочка, — решила Варенька и спустила ноги с постели. Поясницу привычно прострелило, и она поморщилась.

Федора выскользнула за дверь, а Варенька встала и подошла к окну. В окна лился яркий солнечный свет, который, впрочем, не сильно украшал открывшуюся снаружи унылую ноябрьскую картину. Голые ветви деревьев неприветливо махали ей туда-сюда, где-то каркала ворона. Река, видневшаяся за деревьями, лениво несла куда-то свои грязно-зеленый воды и выглядела отталкивающе холодной. Варенька передёрнулась. То ли дело в Петрограде! Стальная Нева тоже дышала холодом, но как приятно было смотреть на этот холод из кофейни, попивая горячий кофе да заедая его булочкой с корицей. Пока город не потонул в хаосе и ходить в кофейню стало слишком дорого…

Вошедшая Федора отвлекла от тягостных мыслей и, подойдя к Варваре вплотную, накинула на её плечи роскошный бархатный халат с тонкой меховой оторочкой. Халат приятно пах чем-то цветочным и уютно укутал её раздавшиеся формы.

— Федорушка, пока ты топишь баню, я бы хотела письмо написать Анатолию Ивановичу. Где можно взять письменные принадлежности?

— Так внизу, барыня, в гостиной Василиса Андреевна всегда писали. Там у неё и стол специальный, и чернила, всё есть, — с готовностью сообщила Вареньке служанка. — Проводить вас?

Глава 3

Баня была натоплена не жарко. Федорушка боялась навредить барыне и ребёночку, Толенькиному сыночку. Поэтому и Ивану — старому конюху, что помогал тут по хозяйству — велела нанести побольше воды, но огонь запалить не жарко, так, чтобы прогреться, пропотеть и на воздух. Сама же замочила травы и тонко нарезала чеснок, чтобы придать баньке целебный дух.

Варенька баньку любила. Долго сидела на полке, обмахивалась да обтиралась льняным платочком. Потом голая румяная Федора осторожно прохлопала её полное плодородное тело веничком, сполоснула тёплой водицей. Украдкой рассматривала живот — по всему выходило, что рожать молодой барыне скоро. Ещё не опустился, но уже сильно большой, и стоит торчком, как и полагалось будущей матери мальчика.

Скороговоркой рассказывала последние новости:

— А отец да матушка Анатолий Иваныча как уехали в августе город, дом-то и закрыли. Ну а я одна в таком большом доме сроду не жила, всегда на зиму уходила к себе в избу, в деревню. Так и в этот раз. Кто ж знал, что вы приедете, барыня. Только как это Анатоль Иваныч вас одну только отпустил, да в тягости?

Варенька сжала губы в тонкую полоску, хотела промолчать, но передумала:

— Так получилось, Федорушка. Он сам не ожидал, что его так скоро призовут. Да и не одну он меня отправил, а со служанкой. Но та не хотела в деревню ехать, вылезла на первой же крупной станции и сбежала, паршивка!

— Охохо, сколько же вам, барыня, вынести пришлось… — энергично обтирая Варенькины бока дубовыми листьями, приговаривала Федора. — А знать бы, что так получится, может и вообще не стоило бы ехать…

— Стоило, Федорушка. В Петрограде нынче совсем худо стало. Хлеба да яиц совсем не осталось, очереди длиннющие, в булочных пустые полки. Люди злющие, повсюду солдаты, так и шарят глазами, чем бы поживиться… Там совсем небезопасно стало. Поэтому Толенька меня к вам и отправил, потому как там и с голоду помереть можно…

— Ну мы-то вас тут в беде не оставим. У нас и курочки, и корова, и дрова запасены. Надобно, наверное, и вашим родителям написать? — вопросительно посмотрела Федора.

Варенька почувствовала, что ей душно, и встала, чтобы выйти:

— Своим я написала ещё из Петрограда, а адрес Толенькиных я не знаю, всё так поспешно вышло… Но я бы очень рада была их приезду.

Толкнула теплую деревянную дверь и вышла в прохладный предбанник. Глотнула свежего воздуха, в голове прояснилось. Схватила массивную плошку и зачерпнула из лохани воду, опрокинула на себя, смывая пот и прилипшие листья. Хорошо!

После баньки, завернутую в тёплый хозяйский халат, да накормленную густой пшённой кашей со сливочным маслом, да творогом со сметаной и мёдом, Вареньку совсем разморило. Давно она не чувствовала себя такой довольной и расслабленной. Заботливые Федорины руки были полными и тёплыми, убаюкивали, когда разминала она нывшую поясницу молодой хозяйки. В Петрограде она и забыла, как комфортно может быть дома, когда есть, кому о тебе позаботиться. Ужасающая действительность отступила на задний план, будто давая будущей матери место и время, чтобы успокоиться и произвести на свет будущего наследника дворянского рода Гавриловых.

Варенька вставала перед полуднем, вкусно завтракала в постели сытной деревенской едой и садилась за письма. Написала и свекрови со свёкром, и своим родителям. Каждый день писала Толеньке, но отправить не решалась. Сыпались из её рук на бумагу упрёки да обида, и сама понимала, что нельзя отправлять такое мужу. Когда уставала писать, шла одеваться и гуляла по яблоневому саду.

Федорушка причитала, что не пристало барыне гулять по холоду, но жизнерадостная Варенька не могла надолго запереть себя в четырех стенах. Всё-таки ей шел всего лишь семнадцатый год и она по-прежнему была молодой озорной девицей, не понимающей своего положения и слишком рано вышедшей замуж. Ей хотелось балов, поклонников, бокалов с шампанским и стихов о любви. Мысленно она сидела на берегу тёплого Чёрного моря и провожала закат, а на деле вышагивала круги по утоптанной тропинке, которая вела промеж голых яблоневых ветвей прямо к стылой реке. В её голове звучали звуки кадрили и вальса, и она неловко выбивала ритм своими кожаными сапожками по мощёному камнем двору: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три-раз.

Варенька скучала по той жизни, к которой готовилась с самого детства. Наряды, туалеты, визиты и карточки, утренние променады и приглашения на чай. Ей было уготовано вести праздную приятную жизнь, следя за домом да изредка журя нянек, которые сильно разбаловали детей. А на самом деле той жизни уже не существовало ни у кого. Мир, в котором она училась жить, перестал существовать. Но Варенька не хотела этого признавать, поэтому мысленно составляла список приданого для сыночка и долгими холодными вечерами шила распашонки, обметывала пеленки в обществе Федоры. Та перебралась обратно в барский дом, пригнала сюда корову и птицу, чтобы каждое утро не бегать в свою избу и ухаживать за скотиной там. Оставлять молодую барыню на сносях одну уже было нельзя.

Спустя месяц Иван принёс в дом вкусно пахнущую морозом ёлочку, которую решено было ставить в гостиной. Федора воткнула её в ведро с мокрым песком и позвала Вареньку наряжать. Но молодая хозяйка хандрила. Равнодушным взглядом смотрела она, как прислужница вешает на хвойную красавицу ленты да бусы, а ещё достаёт из нарядной коробки фигурки животных и балерин, сделанные из плотного картона и тиснёные золотом и серебром. Туда же пошли подвешенные на ниточках калачи, покрытые белой глазурью пряники и народные тряпичные куколки, которые Федора принесла из дому.

Справили вдвоём Рождество, потом настал черёд Нового года. Праздники проходили безрадостной вереницей, никем не встречаемые и нежданные. Наступивший 1918 год не сулил ничего хорошего. Через десятые руки доходили новости о том, что в Самаре установили Советскую власть. Дом губернатора забрали под нужды революции, а потом в нём прогремел взрыв и погибло много людей. Сам дом сильно пострадал. Отовсюду слышалось, что у помещиков надо всё отобрать и раздать бедным. Но до Варенькиной глухомани если и доходили такие слухи, то всерьёз деревенскими не воспринимались. Умами владели куда более насущные вопросы — хватит ли дров до конца зимы и чем кормить скотину? Как по весне пахать да сеять, хватит ли припасов? Мужиков, которым хотелось посудачить о политике, волновали в первую очередь вопрос завершения войны с Германией, и если и ждали новую власть, то чтобы в первую очередь для выхода из войны.

Глава 4

— Беда, беда, Федора! — Иван стучал в окна и, приглушив голос, повторял одни и те же слова. Когда заспанная Федора открыла ему дверь, жарко шепнул: — Быстрее собирайтесь, да тикайте в лес! Скоро сюда придут!

Федора всполошилась, но никак не могла понять, что случилось:

— Ванюшка, кто придёт? Что такое?

Тот, задыхаясь от волнения, отрывисто говорил:

— Толпа идет! В Давыдовке барский дом разграбили, скоро сюда дойдут! Никто не знает, что вы здесь живёте. Они добро барское забирать идут, а тут целая барыня да барчонок! Одевайте что попроще и в лес! Быстрее!

Федора с криком «Барыня Варварушка!» метнулась по лестнице наверх. Шёл второй час ночи, и дома уже спали. Мерно посапывала Лидочка в кроватке возле Федориной лежанки, давно смотрела десятый сон и сама барыня. Испуганная женщина влетела в покой и неуважительно растолкала спящую:

— Беда, барыня! Вставайте и одевайтесь теплее! Возьмите деньги и что ценного и спускайтесь! Бежать надо! Скорее!

Сонная Варвара смотрела на Федору и пыталась сообразить, что от неё хотят. Но мозг включился быстро. И пока убежавшая прислужница собирала в узелок хлеб, сыр, вчерашний пирог с капустой и докидывала Лидочкины пелёнки, Варвара уже оделась и соображала, что же ценного у неё есть.

Деньги кончились уже давно, на них Федора покупала нужное для хозяйства. Драгоценностей не было. На шее висел золотой медальон, да на пальце простое обручальное кольцо. Из дорогого были только серебряные подсвечники. Пока Варвара нацепляла нижние юбки для тепла, наматывала два пуховых платка да запихивала за пазуху нательную сорочку, сообразила кинуть в узелок чернила с пером, бумагу, три одинарных серебряных подсвечника да хрустальную печать с вензелем хозяина дома, которую обнаружила в кабинете. В минуты раздумья катала её между пальцами, играла. Нравилось, как нагревалось в её ладонях холодное стекло, да и представляла себя в такие моменты истинной хозяйкой. Вещица нравилась, чтобы оставлять её на разграбление.

Немного подумав, бросила в узелок фотографию маменьки с папенькой, которую прихватила из дома, собираясь в Петроград. В комнату, прервав раздумья, ворвалась Федора с сонной Лидочкой на руках и внушительным узлом за спиной.

— Пора, барыня! Времени нет!

Варвара окинула взглядом уютную спаленку, служившую ей безопасным гнездом последние полгода, и без сожаления повернулась спиной. Сбегая по лестнице, ни о чём не жалела. Жизнь спешно ворвалась и вытаскивала её из заточения. Пусть и таким путём, но в последнее время всё в жизни Вареньки происходило именно так: быстро и спонтанно.

Иван ждал их у входа в яблоневый сад. Лидочка, укутанная в пуховое одеяло, крепко уснула и три фигуры незамеченными проскользнули через только-только зазеленевшие деревья к реке, что огибала помещичий дом. Там, по едва заметной в лунном свете тропинке, Иван повёл их вдоль реки к деревянному мостику. Варенька знала эту дорогу, но дальше моста никогда не заходила. Теперь же ею овладел какой-то непонятный азарт и хотелось бежать вперёд чуть ли не вприпрыжку. Она лихо ступила шаткий мостик, который практически лежал на поверхности воды, и с опаской смотрела на доски, которые намокли и теперь зловеще темнели посреди реки.

Иван и Федора, шедшие впереди, споро вышагивали и даже не оборачивались посмотреть, не отстала ли молодая барыня. Да и барыня ли она теперь?

Хоронились в лесу до самого утра. К рассвету Варенька совсем продрогла, и хотелось ей теперь поскорее домой, к печке. Иван исчез, оставив их втроём у небольшого ельника и бросив на прощанье: «Ждите, я вернусь, как разузнаю, что там да чего».

Они с Федорой залезли под нижние лапы огромного хвойного дерева, где был сухо и укромно. Бросили на пружинистую от прошлогодних иголок землю свои узлы, сами сели верхом. Варя взяла у Федоры Лидочку, потому что хорошо представляла себе, как у той отваливаются руки от усталости. Положила девочку на колени, обняла её и задремала.

Проснулась от того, что кто-то тронул её за руку. Лидочка закряхтела и зачмокала полными губками. Проголодалась. Варвара захлопала сонными глазами, а Федора уже шептала ей:

— Покормите девочку, барыня. Сколько здесь еще сидеть, неизвестно…

Варя кивнула, а потом начала вытаскивать полную грудь. Та была каменной, и при мыслях о кормлении по пальцам заструилось молоко. Молодая мать поскорее поднесла младенца к соску и та вцепилась ротиком в сытное тепло, а Варенька застонала от облегчения.

— Сколько мы ещё будем тут сидеть, Федора? Он не забыл про нас? — с тревогой произнесла она. Что-то упало ей за шиворот, и она вздрогнула. Неловко изогнулась, пошарила рукой и вытащила небольшую мягкую иголку. Хорошо хоть не жук, — подумалось ей с облегчением.

— Он придёт, Варвара Александровна, — уверенно сказала Федора. Она с умилением смотрела на то, как Лидочка чмокает и с нетерпением постанывает, жадно глотая молоко. В её глазах светилась нежность и обожание. — Я Ивана давно знаю, он не подведёт.

Наконец ребёнок высосал всё молоко из груди, и Варенька быстренько заменила её на другую. Теперь облегчение было полным. Лидочка сосала всё медленнее, глазки сонно закрывались, и Варенька знала, что произойдет дальше. Девочка напряглась, громко пукнула и испачкала пелёнки. Мать застонала.

— Ничего, ничего, барыня, — забрала у неё дочку прислужница. — Я поменяю пелёнки, только помогите её укрыть от холода. В грязных она быстро замёрзнет…

Две женщины, кряхтя и охая, выбрались из-под ели и огляделись в поисках пня. Ничего такого видно не было, и Федора расстелила свой узел прямо на земле, достала чистую пелёнку и тряпочку. Споро распеленала ребёнка, вытерла её, как могла, тряпицей и заново запеленала. Дурно пахнущую ткань свернула в шар и закатала в узелок.

— Дома постираю, — объяснила она. Варенька брезгливо отвернулась. Она была далека от этого, даже необходимость кормить дочку вызывала у неё протест. Женщины её сословия редко кормили детей сами, для этих целей в деревнях всегда находились кормилицы.

Глава 5

Варенька ещё никогда не бывала в такой деревенской избе. Тёмная и сырая, не обогретая после зимы, она вызывала озноб и хандру. Стены внутри были побелены, узенькие окошки пропускали мало света. Пол был выложен скрипучими досками и укрыт домоткаными половиками. Федора была очень хозяйственный и бережливой, и другие крестьянки в селе, должно быть, завидовали ей. Но Варенька не представляла, как ей жить в таких условиях.

Пока она озиралась, Федора притащила откуда-то большую деревянную лохань и опустила туда уснувшую Лидочку. Затем приказала барыне:

— Скидывайте верхнюю одежду, вешайте на крючок. Сейчас затоплю печку, просыхать будет.

Варенька кивнула и начала неторопливо расстёгивать верхнюю одежду замёрзшими красными пальцами. Апрельские ночи были холодными, и она успела продрогнуть.

Федора между тем запалила печь и исчезла в соседней комнате. Там она хлопала какими-то дверцами, и то и дело нечаянно шумела, хоть и старалась заглушить громкие звуки: ребёнок спал. Наконец вышла, сказав:

— Я вам в отдельной комнате постелила, как согреетесь, можете идти спать. Я за Лидочкой присмотрю. А сейчас побегу к соседке, возьму у неё что-нибудь на ужин. А то своего ничего нет, — и унеслась, только Варя её и видела.

Стараясь не шуметь, Варенька обошла дом. Всего три комнаты: кухня, большая центральная комната, которую язык не повернётся назвать гостиной, и жилая комнатка, двери в которой не было. Над входом в неё висела простая занавеска. В комнатке одна узкая кровать, на которой белела простынь и перинное одеяло. Подушка была слишком высокой для Варенькиной головы.

В большой комнате стоял деревянный шкаф, сундук и прялка. Она видела такие в имении у родителей, на них прислуга пряла шерстяные нити, из которых потом вязались тёплые носки, шарфы и шапки для зимы. Вдоль двух стен тянулись деревянные лавки, прикрытые цветастыми покрывалами. Над окнами на верёвочках висели белые занавески. В целом, на самом деле, было уютно. В углу Варенька заметила красный угол с иконами и наскоро перекрестилась.

Выйдя в кухню, уселась у печки и придвинула поближе лохань с Лидочкой, чтобы тепло шло и на неё. Сидела на неудобном стуле и рассматривала кухню. Здесь тоже вдоль стены были прибиты лавки, стол стоял в углу, вокруг него — три стула. На белой скатерти возвышался пыльный латунный самовар.

Если бы Варенька хорошо знала деревенский быт, то поняла бы, что дом Федоры выглядел как жилище зажиточного крестьянина. Помимо рукастой хозяйки тут чувствовался хороший, по меркам простого человека, достаток. Изба не была одной большой комнатой, как в других семьях. Кто-то хозяйственный старательно отгородил и комнатку, и кухню, создавая необходимое уединение. Обилие салфеточек, половичков, покрывал и накидушек придавало уют, на окнах стояли керосинки и свечи в подсвечниках, на стенах — лубяные картинки. На печке красовался чугунный утюг, в углу стояли два деревянных корыта. В другом углу — метла, совочек и ведро.

Сонные Варины мысли прервал стук двери и Федора, которая в фартуке несла съестное. Прошла к столу, вывалила на него четыре вареные картофелины, ломоть хлеба и два пирожка. Затем опять метнулась в сени, а оттуда на улицу. Не было её минут пять, после чего опять раздались скорые шаги и у них на кухне появились два ведра с водой. Варенька лениво следила за перемещениями Федоры, привычно отдавая заботу о себе в чужие руки.

Хозяйка разделась и пошла доставать из печки первые угольки. Ловко нагребла их в совочек и оставила покуда возле заслонки. Потом подвинула пузатый самовар к окну, смахнула с него пыль мокрой тряпочкой и налила воды. В центре у металлического монстра была большая железная труба и Варя с удивлением увидела, что туда, оказывается, можно закладывать дрова и уголь. Тонкой лучинкой Федора ловко орудовала внутри, пока там не разгорелся огонь. Убедившись, что щепки горят ровно, она надела сверху трубу и вывела её в окно. Присела у стола, вздохнула.

— Федорушка, а где я могу руки помыть? — негромко спросила у неё Варя. Чувствовала себя здесь чужой и не к месту.

— Пойдёмте, я вам полью, а вы мне, — встрепенулась Федора. Налила в таз ледяной воды из ведра и сунула в руки кусок коричневого странно пахнущего мыла. — Только воды горячей нет, придётся так умываться.

Она полила Варе на руки, и та мужественно стерпела, и даже ополоснула лицо. После этого ей пришлось тоже полить на руки Федоре, и та также умылась ледяной водой. Лицо и кисти горели от непривычного холода, но Варенька смолчала.

Запах горелых дров наполнил комнату, тяга была плохая. Федора достала две глиняные миски, сполоснула их над тем же тазом и поставила на стол. Молча разделила между ними хлеб, пирожки и картофель и Варя тут же впилась белыми зубами в кисловатый ржаной кусок. Её компаньонка чистила ногтями кожуру с картофеля, и Варя последовала её примеру.

К моменту, когда они уничтожили все скудные припасы, самовар ещё не нагрелся. Они сидели в темноте, две женщины одной эпохи, но совершенно разные по воспитанию, привычкам и достатку, и молчали. Слов было не нужно. Варенька верила, что она здесь ненадолго. Федора думала, что же делать дальше.

— Федора, а почему ты живёшь одна? — осмелилась спросить притихшая барыня.

— Потому что одна… Детей Бог не дал, а мужа на войну забрали, — грустно вздохнула Федора. — Хороший у меня муж был, заботливый. Вон какую избу нам справил. Да не успел толком пожить в ней…

Варенька молчала. Что говорить в таких случаях — она не знала. Но какого это — вдруг оказаться одной, без мужа — понимала очень хорошо. Неожиданно почувствовала прилив чувств и вскочила, порывисто обняв Федору:

— Спасибо тебе, что не бросила нас, — и зарыдала, зарывшись лицом в пахнущий мылом Федорин платок. Та не выдержала и тоже разревелась, обняв барыню. Они обе по-бабьи завыли, уткнувшись лицами друг в друга. Тут же к ним присоединилась и Лидочка — и стало понятно, что жизнь продолжается. Кто-то из них хотел есть, кто-то пить, и все они очень устали за этот длинный день. Пришла пора ухаживать за младенцем и ложиться спать.

Глава 6

— Хозяйка, открывай! — громкий стук в окно прервал завтрак Федоры и Вареньки. Последняя вздрогнула, потому что гостей не ждали и приходить в дом к двум одиноким женщинам было некому. С происшествия на речке прошло уже два дня, и Варенька успокоилась. Мало ли чего спьяну человек не натворит. Проспался, да устыдился.

Феодора встала и прошла в сени, откуда вернулась минутой позже в окружении троих рослых мужиков. Выглядели они решительно. Все трое были бородаты, носили белые рубахи с пуговицами на боку и широкие штаны, заправленные в сапоги. Один из них держал карандаш и стопку бумаг.

— Доброго утречка вам, бабоньки, — пробасил тот, что был повыше. Он по-хозяйски отодвинул стул и присел к столу. Схватил немытой ручищей луковицу, кусок хлеба, сложил их вместе и отправил в рот. Варенька заметила у него под ногтями черные лунки грязи и её передёрнуло. Аппетит пропал. Она смотрела на вошедших и чувствовала скрытую угрозу.

— Ты, Феодора Захарна, садись, неча стоять, — добродушно продолжил сидящий. — Мы тут как представители ахфициальной власти, стало быть. Советская власть у нас тут пришла, и мы, стало быть, сельсовет. Вот, — важно изрёк он и налил себе в кружку молока из кувшина, стоящего на столе.

— Ну куда, куда ты ручищами-то лезешь! — прикрикнула на него Феодора. — Ты, Анисим, до чужого столу не зван, так и не трожь!

Варенька почувствовала замешательство хозяйки и поняла, что та ругается именно из-за желания скинуть напряжение и перейти от защиты к нападению.

— А ты бы позвала, глядишь, и добрее бы стал! — огрызнулся на неё Анисим. — Мы вот сейчас перепишем, кто да зачем тут живёт, да откланяемся. Перепись у нас, слыхала? Надо знать сколько у нас в деревне трудового элементу проживает.

Варя разглядывала вошедших и её неприязнь росла с каждой минутой. Двое других мужиков встали у двери и проскочить мимо них стало невозможно. Один, ухмыляясь, разглядывал её, а второй вертел головой, шаря глазами по избе. Неприятные типы. Варя взял себя в руки и повернулась к люльке с Лидочкой. Та, сытая и умытая, тихонько спала свой первый сон после утреннего пробуждения. Второй, если дочка здорова, обычно начинался сразу после того, как солнце начнет клониться к закату. Тихо покачивая люльку, Варенька соображала. Могло ли быть происшествие на реке связано с этим визитом?

— Так-с, ты у нас, Феодора Захарна, кто по фамилии? По батюшке же? — тот, что держал в руках бумагу и карандаш, протиснулся к столу, подвинул себе ещё один свободный стул и сел, нахально отодвинув плошки да ложки.

— Я-то? Зеленина Феодора Захаровна, — пробормотала допрашиваемая.

— А по мужу как? — остро взглянул на неё тот, первый, кто лук жевал.

— Дык нет мужа-то у меня, — удивилась Феодора. — А то ты, Анисим, не знаешь!

— Ты давай, пиши, без-муж-няя, — по слогам продиктовал Анисим своему писарю и ткнул грязным пальцем в бумагу.

— А вас как зовут, барышня? — обратил наконец внимание на Вареньку.

— Меня? Варвара Александровна, — растерялась та.

— А фамилия как? — нахмурился он.

— Тоже Зеленина, ирод ты этакий, — рассердилась Феодора, наконец уловив истинную причину прихода мужиков и почувствовав угрозу. — Я ж тебе уже говорила, доча это моя!

— Нуну, — пробормотал Анисим. — Да откуда у тебя дочь-то? Ты ж безмужняя? Нагуляла?

— А вот и нагуляла! — с вызовом произнесла Федора. — Нельзя что ли? Теперь другая власть, теперь это можно!

— Так ты, это, Захарна, лет пятнадцать назад её нагуляла-то, — хохотнул Анисим. — Тогда власть другая была! Не верю я тебе, Феодора. Ну-ка рассказывай, откуда барышню притащила?

— Да не барышня она! Я когда с Гавриловыми в город ездила, у меня там любовь была, — потупила взгляд Федора. — Ну, и родила там же… Барыня как узнала, пожалела меня, не стала прогонять. И дочку помогла пристроить к своим друзьям. Она у них там росла на кухне, среди дворовой прислуги. И с дитями барскими игралась. Поэтому и манерам обучена.

Варя не могла понять, сочиняла ли Федора на ходу или заранее заготовила эту легенду, но чувствовала невольное восхищение к своей спасительнице. Что значило женщине за сорок, такой, как Федора, крестьянке, признаться, что согрешила и прижила незаконное дитя, девушка знала не понаслышке. В её кругах это тоже порицалось, поэтому Варя оценила, чем жертвовала ради неё опекунша.

— Так и запишем…. Незаконная дочь скольки лет от роду? — повернулся Анисим к молодой матери.

— Осьмнадцати, — чуть слышно ответила Варенька. Она потупила глаза и изо всех сил делала вид, что она ничем непримечательная убогая незаконнорожденная крестьянка.

— Итак, Зеленина Варвара Александровна, осьмнадцати лет… — диктовал он писарю. — А почему Александровна?

— Ну дык… Сашкою звали моего полюбовника-то, — осмелела Феодора и будто бы сетовала на недогадливость Анисима.

— Угу. А дитё чьё? Варварино или опять твоё, Феодора? — озорно ухмыльнулся мужик. Он закинул в рот последнюю луковицу и теперь от него несло непередаваемым ароматом из лука, немытого тела и вчерашнего перегара.

— Моё, — пискнула Варенька. Потом прочистила горло и сказала уже громче: — Зеленина Лидия Ивановна, шести месяцев от роду.

— Тоже Зеленина? И эта тоже, что ли, незаконная? — грозно рыкнул Анисим и аж привстал.

— Тоже, — потупилась Варенька.

— Вы меня тут что, за дурака держите?! — продолжал греметь мужик, нависая над столом. — От одной несёт барскими замашками, а другая всю жизнь им жопы подтирала! Думаете, я вам поверю? Да ты, Феодора, ни в жисть ни с кем из деревенских не гуляла, а тут дочку нагулянную мне подсунуть хочешь? Врёшь, не уйдёшь! Я на тебя в город напишу, они пришлют своих комиссаров и быстро вытрясут, кто есть кто! Развели мне тут белую кость!

— А ты мне тут не ори, Анисим, вон дитя разбудил! А ну, пшёл отсюдова! Брысь из моей избы, пришёл тут, разорался! Какая мы тебе кость?! Совсем ума лишился? Да отправляй ты куда хочешь, я всем расскажу, какую ты тут канитель развёл! — не на шутку разгневанная Федора выталкивала комиссию из дома под рёв разбуженной Лидочки.

Глава 7

— Толенька, ты за мной приехал? — встрепенулась Варя, обнимая мужа за шею и соображая, что же ей теперь делать.

— Да, родная, за тобой. Я сперва в усадьбу поехал, но понял, что тебя там быть не может… Всё разворовано, дом пустой, окна выбиты… Я так боялся за тебя!

— А тебе в деревню нельзя, там Советская власть, они…

— Советская власть пала, Варенька! — немного торжественно провозгласил Анатолий Иванович. Он весь был стройный, подтянутый. Месяцы в седле сделали его жилистее, увереннее в себе. Варенька смотрела на мужа и не узнавала.

— Как пала? — изумилась молодая жена и прикрыла лицо руками. — Разве это возможно?

— А вот так! В Самару приехал Чехословацкий корпус и разбил всех этих большевиков, которые успели тут дел наворотить. Я сразу же поехал за тобой, давно рвался сюда, душа болела…

— Толенька, какое счастье! А ты писем моих не получал?

— Нет, ни одного! А ты мне писала?

— Да! У нас с тобой доченька родилась, Лидочка. Лидия Анатольевна!

— Окрестили?

— Нет… не до того было, милый!

— Так срочно окрестить и метрики выправить! Вдруг нам куда ехать придётся, негоже ребёнку без документов!

— Толенька, как же так, родной… Как хорошо, что ты приехал!

Варенька больше не сомневалась. Она знала, она верила, что всё наладится, и она ещё будет счастлива!

— Толенька, только в деревне никто не знает, что Советская власть ушла… Как вы туда въедете? Вдвоём? — она впервые обернулась на спутника своего мужа, который нетерпеливо гарцевал неподалёку.

— Мы первые, а за нами целый отряд. Везде устанавливаем свои порядки. Поехали, милая, ничего не бойся.

Он посадил Вареньку перед лукой седла, сам взлетел позади неё и тронул поводья. Левой рукой крепко обнял поперёк талии, правой уверенно правил. Варя смотрела на прядающие уши лошади перед глазами и счастливо улыбалась. Всё ещё можно вернуть! И платья, и балы, и беззаботную жизнь. Лучше новости, чем сегодняшняя, она вот уже год как не слышала.

Они въехали в Васильевку незамеченными. На улице было также безлюдно, как и тогда, когда Варенька уходила. Анатолий Иванович ссадил её с седла, привязал коня у ворот и смело вошёл в Федорин дом. Пока они ехали, Варенька рассказала, что живут они у бывшей прислужницы и притворяются её родственниками.

В доме было тихо. Лидочка спала, а Федора тихо сидела у окна, изредка вытирая слезу передником. При виде Толеньки ахнула, всплеснула руками и кинулась обнимать своего воспитанника.

— Ах ты ж, Боже мой, Анатолий Иванович! Золотко мой ненаглядный! Вернулся! Как вы вовремя! — и зарыдала в голос, как будто бы все силы разом её покинули.

Варенька поспешила к люльке, взглянуть на дочку. На секунду сердце её сжалось — как могла покинуть это милое сокровище? — но поспешно отвернулась, пряча глаза. Всё к лучшему.

Тем временем за окном послышался топот множества копыт, и, выглянув в окно, молодая барыня увидела, как скачут офицеры по главной улице села. Кровь прилила к щекам, сердце возликовало: «Наконец-то!» Радостная, обернулась к мужу, повисла у него на шее и смущенно поцеловала в шею, в нежное горячее место соединения с плечом, что неповторимо пахло терпким мужским запахом.

Соратник Толеньки, вместе с ним прибывший в деревню, исчез вместе с отрядом. В избе остались Федора да молодые родители. Отец семейства нетерпеливо скинул шинель и подошёл к тазу с кувшином:

— Полей мне, хоть умоюсь, да чистым на дочку погляжу, — смущенно пробормотал он, обращаясь к Вареньке. Та встрепенулась, плеснула воды из ведра в кувшин и поднесла мужу. Федора ойкнула и сказала нарочито громко:

— Я пойду баньку затоплю, да у Петровны заночую, она-то чай все новости знает. А вы тут располагайтесь. Попарьтесь, побудьте вместе. Варвара Александровна знает, где еда, где все принадлежности, — и скрылась за дверью.

Толенька мыл руки основательно. Долго натирал кожу мылом, тщательно обходя каждый палец, потом два раза споласкивал. Умыл лицо, плеснул на коротко остриженную голову. Варенька рассматривала его, такого чужого и возмужавшего. Линия скул стала чётче, её подчеркивала суровая щетина. Раньше молодая жена видела мужа только чисто выбритым, сейчас же он стал как будто опаснее и старше. Впалые щёки придали лицу возраста, линия губ стала твёрже. Таким Толенька ей нравился, наконец-то верилось, что он сумеет уберечь её от жизненных невзгод.

Подав супругу вышитое полотенце, отвернулась к Лидочке. Взяла её осторожно из люльки, тёплую и сонную. Поцеловала в мягкую щечку и осторожно подала Толеньке.

— Вот наша Лидочка, — улыбалась, как Мадонна, протягивая ему увесистый свёрток. Такой её Толенька и запомнил на всю жизнь: в крестьянском платье, с косой на плече, с тёмно-рыжими локонами, которые выбились из прически у висков. Загорелое лицо, румянец во всю щёку, пухлые вишневые губы. Карие глаза смотрят ласково, а всё лицо будто светится изнутри. Будто не ребёнка, а саму жизнь протягивала она ему.

Осторожно приняв сокровище на руки, долго рассматривал пухлое личико. Удивлялся, какие маленькие, но такие настоящие губки, бровки, реснички у этого создания. Будто кукольные, но настолько всамделишные. В нос ударил сладкий младенческий запах, растравляя детские воспоминания. Так пахло молоком и мёдом, свежей выпечкой. Так пахло домом. Сердце пронзила нежность, какую, казалось, никогда и не испытывал. Пил глазами эту живую роскошь: прекрасную деву с рыжей косой и младенца, что мирно сопел на руках, передавая телу приятную тяжесть.

Ребёнок зачмокал губками и закряхтел во сне. «Голодная!» — пронеслось в голове у матери. Она протянула руки к дочери и вопросительно взглянула на мужа. Он понял безмолвный намёк и переложил комочек обратно в руки Вареньки.

Та, стыдливо потупившись, ушла в другую комнату. Толенька как привязанный пошёл за ней и увидел, как Варенька расстегнула одной рукой блузку, спустив её на плечо и достала тугую, налитую молоком грудь. Ребёнок мгновенно учуял запах и точнёхонько впился маленьким красным ротиком в сосок, мгновенно убирая напряжённую гримаску с личика.

Глава 8

Ночью лежали, довольные друг другом, и шептались о происходящем. Вареньке, прожившей почти год в изоляции, вдали от мировых новостей и событий, сотрясавших Россию, всё казалось каким-то нереальным.

— Это гражданская война, Варенька, где мужики бьют господ, а мы, офицеры, спасаем Россию, — искренне сказал Толенька и в словах его не слышалось ни пафоса, ни гордости. — Больше нет нашей страны, где всё было понятно и подчинялось правилам. Теперь правил нет никаких. Никто не работает, общество разделилось на тех, кто поддерживает революцию, и тех, кто с ней борется. Очень многие наши знакомые из Петрограда уехали из России. Я знаю, что Камышевы, у которых мы собирались прошлым летом, уехали в Одессу, чтобы оттуда отплыть в Турцию. Другие держат путь во Францию, чтобы там поселиться.

Толенька замолчал, переводя дух. Он соображал, что ещё такое рассказать своей жене, которая занималась тем, что растила их дочь и не знала ничего о происходящем.

— Государя нашего Императора Николая Александровича с семьёю сослали в Сибирь, в Тобольск. Они там жили под охраной и, говорят, им даже не разрешают переписываться с родственниками. А весной их перевезли в Екатеринбург. И что с нашим императором будет дальше, неведомо. Я знаю, что некоторые соединения наших частей хотят захватить город и освободить царскую семью. Но пока что там орудуют большевики, — с горечью продолжил Анатолий Иванович. Мельком взглянул на Вареньку и увидел, что она молча плачет. Капли слёз прочертили мокрые дорожки на её щеках, и её красный нос на загорелой коже четко был виден в сумеречном свете из окна.

Федора накануне ушла ночевать к Петровне, прихватив с собою Лидушку. Молодые супруги остались в доме одни.

— Толенька, что же с нами теперь будет? — прошептала Варя немеющими губами.

— Всё будет по-другому, милая, но как-то будет, — произнёс он, заключая её лицо в ладони и целуя в мокрый нос. — Я всем сердцем желал оказаться здесь, чтобы проведать вас с дочкой, но возможность подвернулась только сейчас. Сейчас в Самаре власть захватил Чехословацкий корпус и КОМУЧ, и я тут же примчался, договорившись с командованием. Теперь здесь под руководством подполковника Владимира Оскаровича Каппеля собираются большие силы, и мы пойдём отбивать Россию-матушку у красной сволочи, — сквозь зубы проговорил Анатолий Иванович.

— Что такое КОМУЧ? Что за Чехословацкий корпус? Как вы здесь оказались? — расспрашивала Варенька. Ей нравилось слушать мужа, нравилось видеть вдохновение и страсть в его глазах. Он свято верил в победу над большевиками и ей тоже хотелось в это верить.

— Чехословацкий корпус, Варенька, это воинское соединение, которое во время германской войны[1] сформировало командование из чешских военнопленных и добровольцев. Они сражались на нашей стороне и когда большевики захватили власть, они решили занять нейтральную позицию…

— Погоди, а война с Германией закончилась? — Варенька распахнула глаза и часто-часто заморгала. До мужа донеслось её частое дыхание.

— Да, большевики заключили сепаратный мир ещё в марте, в Бресте. Бандиты… Всё, за что мы кровь проливали, они сдали врагам…[2] А КОМУЧ — это комитет членов Учредительного собрания. Когда разобьём большевиков, созовём Учредительное собрание и выберем путь, по которому Россия пойдёт дальше. И он возник именно здесь, на нашей земле, в Самаре!

Варенька пыталась переварить услышанное. Почему же она не знала всех этих новостей? Жила, будто бы во сне, отгороженная от мира непроницаемой стеной лесов, рек, степей и людского молчания. Не разговаривала ни с кем, кроме Федоры и Лидочки. Свысока смотрела на деревенских, ждала неизвестно чего… А если бы знала, что большевики уже от имени всей России заключили мир и закончили кровопролитнейшую войну в истории страны, то раньше бы поняла, что ей надо устраивать свою жизнь по-новому. Нет такого рыцаря, который бы спас её от того будущего, в которое идёт целая страна.

— А что же ты? Что будешь делать дальше?

— Каппель собирает ополчение в Самаре, чтобы освобождать от красных Сызрань, потом Казань. Я в его дружине. А сюда прискакал с отрядом ополчения, чтобы тебя разыскать. Совсем скоро надо будет снова выступать, вычищать Россию от красной заразы. Ну а потом вернусь к тебе, и мы поедем в Крым, как я тебе и обещал, — он произнёс это и жарко поцеловал Вареньку. Та потянулась к нему всем телом, расслабляясь и позволяя жадным губам захватить её полностью. По телу в который раз за день прокатилась жаркая волна, вызывая трепет и желание прижаться ещё сильнее, слиться с мужем раз и навсегда.

Наутро, едва разлепив глаза, Варенька не обнаружила мужа подле себя. Постель была пуста, и только новый, но родной запах на подушке напоминал, что он ещё недавно обнимал её, целовал и рассказывал о том, как будет спасать Россию. Варенька сладко потянулась и ощутила, как налились молоком груди за ночь. Пора было вставать, кормить Лидочку, делать обычные женские повседневные дела.

Варя встала, прибрала постель и пошла в сени умываться. Никто с вечера воды, конечно, не принёс. Пришлось обуваться и топать с вёдрами до колодца. Там, ни на кого ни глядя, также молча, как и Варенька, подходили бабы и набирали воды. Затем, не поднимая глаз, шли по своим домам. В воздухе висела непривычная тишина.

Варенька бодро добежала до избы с вёдрами, растопила печь и поставила вариться пшённую кашу. Умылась, переплела косу и присела к окошку ждать. Но посидеть удалось недолго — прибежала Федора с довольной Лидушкой, которая жевала что-то запрятанное в кулачке. Это оказалась льняная тряпица с пережёванным хлебом, которую ребенок посасывал и пытался грызть своими розовыми дёсенками. Варя, едва взглянув на дочь, тут же опять мыслями унеслась к мужу. Где он? Не навсегда ли уехал, не попрощавшись? Увидит ли она его ещё сегодня?

Рассеянно взяла дочь, спустила с плеча блузку и дала той грудь.

— Федорушка, расскажи хоть, что в селе происходит? — не утерпела, напустилась с расспросами на крестьянку.

Глава 9

До осени жили в безвременье и безвластии. Лидочка подрастала, и всё больше времени проводила на полу, исследуя все уголки избы. Федора убрала всё, что могло её заинтересовать, прочь из дома. Веники, вёдра, корыто для стирки перекочевали в сени. Теперь на полу везде были постелены плетёные из яркой ветоши коврики, которые они на пару с Варенькой, как полоумные, плели по вечерам. Дни и ночи стояли тихие, безветренные, жара наступала рано и не отпускала до сумерек.

Варенька почти не выходила за ворота, не желая сталкиваться с односельчанами. Новости на хвосте приносила соседка Петровна. Поговаривали, что вначале лета каппелевцы освободили от красноармейцев Ставрополь на Волге, потом Климовку и Новодевичье. Дошли и до Сызрани, где выбили советскую власть из города. Всё дальше и дальше уходил от неё Толенька, продвигаясь вверх по Волге с ополченцами Каппеля. Его хвалили. Петровна говорила, что в газетах писали о том, что отсюда, с Волги, набирает свою силу и мощь настоящее Белое движение, которое бьётся с красной заразой за Россию, за её будущее.

Варенька слушала вяло, привычно занимая руки или ребёнком, или работой. Никогда раньше в отцовском доме ей не доводилось так тяжко и много работать. Тяжёлые вёдра с водой оттянули руки, на нежной коже ладоней появились жёсткие бугристые мозоли. Раньше бережно отполированные тряпочкой, овальные ноготки девушки превратились в небрежно обрезанные «лопаты», под которыми частенько скапливалась не отмываемая уже ничем грязь.

Волосы сильно отросли, заплетаемые в косу и скрученные в тяжёлый пучок на затылке. Но ничто не могло перебить природную красоту и грацию купеческой дочки. Как бы ни была тяжела её ноша, но спина была ровной, а ноги сильными. Простая еда и тяжёлая работа сделали её тело гибким и жилистым, и даже мешковатая блуза с длинной юбкой не могла скрыть её тонкой фигуры. С помощью Федоры сшила себе новоиспеченная крестьянка на лето легкую рубаху да сарафан, и ничем уже не отличалась от деревенской молодёжи. Впрочем, на контакт ни с кем из них она не шла и оставалась изгоем, уже имевшая в свои 17 лет и мужа, и ребёнка, потерявшая связь с родными и исторгнутая Россией на обочину активной жизни.

И только тёмными ночами, под мерное посапывание Федоры с Лидочкой, молилась она неведомым Богам да плакала, орошая слезами подушку. Беззвучно вопрошала небеса: «За что? В чём я провинилась? Почему должна я похоронить себя ни за что в этой глуши?» Могла часами пялиться в белёный потолок, замечая, как тёмное небо светает, из чернильно-синего становясь глубоким синим, потом голубым, а потом и вовсе наполняясь задорным солнечным светом. Варенька была в отчаянии.

В Васильевку то и дело приезжали конные отряды, но то были не военные, а сборщики зерна и продовольствия. Армию нужно было кормить, и вот такие залётные отряды регулярно скупали зерно и мясо у крестьян.

Посевная прошла, на полях вовсю колосилась пшеница, рожь, ячмень, гречиха. Но хозяева не торопились расставаться с припасами. Наученные многими годами войны, рассчитывали свои запасы на целый год. Те, у кого семьи были большие и ртов много, выкапывали под амбарами схроны да тайники, куда ссыпали зерно, крупу, заготавливали на хранение мёд и постное масло. Не первый год уже утюжили русского крестьянина заготовительные отряды, и не первый год приходилось ему выживать, утаивая от власти урожай, чтобы самому не умереть с голоду.

Федора тоже запасала зерно, как могла. В подполе дома у неё был выкопан тайничок, который она как-то показала Вареньке.

— У нас мужиков нет, нам помочь будет некому. В голодный год никто тебе ничего не даст. Поэтому если вдруг меня не станет, вы с Лидушкой должны знать, где есть съестное.

Но прятала Федора по чуть-чуть — то плошку зерна, а то и железное ведёрко муки, плотно примотанное к крышке от мышей. Немного сахара, немного пшена, проса да овса. Банки с топлёным маслом да перетопленным свиным жиром. Варенька научилась готовить пироги, блины да оладьи на этом жире. Знала, как сквасить сметану или простоквашу. Внимательно следила за Федорой и её делами, понимая, что, переняв умения крестьянки, сохранит себе и дочке жизнь в любых условиях.

По-новому взглянула на крестьянский быт. Раньше ей казалось, что живут они в грязи да нищете, а сейчас поняла, насколько всё разумно да ладно у них устроено. Роскоши и правда никакой нет, но быт, стол и гигиена у них придумана так, чтоб затрачивать меньше усилий и ресурсов, а получать больше. Восхищалась крестьянской смёткой и бережливостью. Нашла подход к корове Зорьке — их главному с Федорой имуществу.

Больше не было капризной барыньки Варвары свет Александровны. Была офицерская жена в ссылке, которая и у чёрта готова научиться, лишь бы выжить да устроить свою жизнь.

Не всё спорилось в руках да получалось. Ненавидела стирку, памятуя о происшествии на реке с покойным ныне мужиком. Жалела руки свои и ногти, мазала их свиным жиром, но в летнюю пору да огородные работы сильно ей это не помогало. Увидела впервые в жизни, как растут огурцы да репа, картофель и редька. Бережно собирала между грядок мяту и заваривала себе кипяток с травкой, вспоминая уютные летние вечера с мятным чаем да лимоном на веранде в Хвалынске. Собирала раннюю смородину да клубнику, утро начинала с пары ягод малины прямо с куста. Удивлялась и сожалела о том, что таким тяжёлым трудом достаются эти овощи и ягоды, которые раньше без счёта ела в доме у родителей.

Уже привыкла вставать с рассветом, а ложиться с закатом. С удивлением вспомнила, что позабыла напрочь все церковные праздники, когда сельчане поспешили в церковь с березовыми ветками — наступила Троица. Но и тогда в церковь не пошла, постеснялась. Остро чувствовала себя чужой и заметной, не хотела привлекать внимание.

Как-то раз, спеша на реку со стиркой, увидела издали, что в затончике кто-то плещется. Подошла и увидела девок — солнце играло на их гладких голых плечах, мелькали то пятки, то мокрые зады. Те веселились и плескались.

Глава 10

Ночь опустилась на сочный травяной луг. Под деревом стояла телега с охапками травы, под которой спал Матрёнин отец. Сама Матрёна уже сонно хлопала глазами, погружаясь в сон, и поглядывала на приготовленное ложе с травяным матрасом, где можно было укрыться плотной рогожкой и заснуть. У Вари же с непривычки ныли руки и ноги, тело ломило от тяжёлой работы, но голова не хотела спать, а ум оставался ясным.

После захода солнца все, кто приехал косить траву на сено, побросали инструменты и пошли к общему костру ужинать. Кто-то затянул песню, пока в большом котле варили похлёбку из картошки, морковки, лука да смеси круп: пшена, гречихи, овса. Соседи делились друг с другом хлебом, кто-то даже достал небольшой кусок сала. Откуда-то пахнуло самогонкой. Варенька смотрела на происходящее и наслаждалась бурлением жизни, людскими голосами, смехом, от которых отвыкла в своём отшельничестве.

Остро хотелось чего-то такого, от чего сердце замрёт да начнёт трепыхаться с неистовой силой. Как никогда Варя ощущала своё одиночество да женскую обездоленность. О Толеньке не вспоминала — не будил он в ней щемящих чувств, как заполучила его в свои объятия, так успокоилась Варина душа. А сердце ныло и просило любви. С завистью смотрела она на молодые пары, которые шушукались о чём-то возле костра, а потом, взявшись за руки, тихонько уходили в сторону леса. Чувствовала себя отверженной и незаметной.

И вот потихоньку все начали разбредаться по своим стоянкам, телегам, навесам под деревьями из холстов да деревянных колышков. Пошли к телеге и они с Матрёной. Та, тарахтевшая у костра без умолку, быстро притомилась да стала клевать носом. Варя позвала её на телегу, улеглась рядом с ней и уставилась в небо. Было обидно вот так засыпать, не вкусив ни толики общего молодого веселья. На небе ярко светили звёзды, словно обещая золотую жизнь — только дотянись. Еле слышный ветерок щекотал лицо волосинками, выбившимися из косы. Тело ныло. Хотелось ощутить на нём чьи-то горячие руки, поцелуи, лёгкую колкость щетины.

Услышав, что Матрёна ровно задышала, Варенька выбралась из телеги и решила прогуляться в лес. Что-то манило её в эту тёмную массу деревьев, звало, вызывало неясную тревогу. Шагая по высокой траве, Варя отломила стебелёк и засунула молочную его часть в рот. Заняв себя травинкой, ощутила, что стало чуть спокойнее.

Вот и первые деревья на опушке. Войдя под сень вековых сосен, остановилась. Глубоко вдохнула грудью воздух. Лес не спал. Верещали сверчки, трещали ветки под неосторожными шагами невидимых зверушек. Кто-то шуршал маленькими лапками в траве. То тут, то там вспархивала какая-то ночная птица. Варе стало зябко и страшно — ночной лес изнутри уже не выглядел таким манящим и безопасным. Но она вдохнула поглубже и зашагала вглубь, отдавшись неясному зову сердца. Ей хотелось идти вперёд и вперёд, будто бы там её ждало что-то важное. Но это чувство быстро отпустило, когда Варя угодила ногой в какую-то дыру в земле. Вскрикнув, отскочила, боясь даже подумать, чья нора это могла быть. Мышь? Змея?

Оглянувшись, поняла, что сошла с тропы и заблудилась. Но страха уже не было. Глаза привыкли к темноте леса и спокойно различали деревья и кусты вокруг. Впереди что-то журчало, и Варя пошла на звук. Эта местность отличалась от той, где расположилась Васильевка. Здесь холмы вплотную подошли к лесу и сосны карабкались по каменным склонам, обнажая свои корни и осыпая белесые камни на упругую лесную подстилку.

Вплотную приблизившись к одной из таких скал, Варя почувствовала запах костра. Человек! Она остановилась как вкопанная, не зная, пугаться ей или радоваться. С одной стороны, она может попросить помощи, чтобы выйти из леса. С другой — она совершенна одна в лесу и самый страшный зверь здесь именно представитель людского племени. Что делать?

Варенька решила незаметно подкрасться к костру и посмотреть, кто там. Сердце забилось часто-часто, подступая к горлу и мешая слышать, что же происходит вокруг. Идя на запах, как животное, девушка обошла каменный холм и поняла, что он насквозь изрезан ходами-лабиринтами высотой в человеческий рост. В таком лабиринте можно как спрятаться, так и наткнуться на кого-то, и ты не увидишь его до самого последнего момента. Варя наконец заметила лёгкий дымок и решила обойти лабиринт. Слишком страшно было соваться в каменную ловушку.

Осторожно заглянув за угол, увидела дымящее кострище. Что-то в нём было странное и неправильное. Варя огляделась, вдохнула поглубже и на цыпочках подкралась поближе, чтобы взглянуть на остатки костра. Где-то задним умом подумалось, что раз костёр потух, значит, и человек уже ушёл. Возможно, он был тут до вечера и потом возвратился домой.

Осмотревшись, поняла, что показалось неправильным. Вместо кучки серой золы, которую ожидала увидеть, она обнаружила белый пепел внутри круга из камней неправильной формы. Это не были камни с горы — это были речные голыши, которые по странной схеме были выложены вокруг костра. На каждом из них ломанными линиями были нарисованы какие-то знаки. Варя смотрела во все глаза и не могла сообразить, что это. В темноте ночи ей показалось, что некоторые линии светились, как раскалённый, но уже затухающий металл. Девушка протянула руку, чтобы коснуться одного из знаков, но в этот момент чья-то огромная лапа закрыла ей рот и потянула назад, на себя. Мгновенный ужас парализовал тело, и Варины коленки подломились. Вторая лапа обхватила её поперёк груди и придержала, пока девушка кулем не свалилась на землю.

Безумный страх, который сковал Варино тело, достиг своего апогея, и она отключилась.

Очнулась от какого-то едкого запаха, распахнула глаза и поняла, что рот завязан, и кричать она не может. Только мычать. Повернула голову набок и поняла, что лежит у костра, а рядом с ней сидит кто-то огромный, чёрный. Варя завопила, но звук вышел приглушенный и от этого у неё заболело горло и щёки.

Фигура шевельнулась и Варя поняла, что это человек, завернутый в тёмный плащ с капюшоном.

Глава 11

Варя открыла глаза и в первые секунды не поняла, где находится. Но потом почувствовала под подбородком ключицу, ощутила тяжесть руки на талии и счастливо улыбнулась. Значит, не сон.

Организм настойчиво звал облегчиться, и Варя попыталась осторожно выбраться из-под мужской руки, но Мико открыл глаза и не мигая уставился на неё. Потом моргнул, убрал руку и потянулся. Девушка вскочила и выбежала из пещеры, по пути приглядывая подходящий кустик.

Когда вернулась, в камине уже разгорелся огонь и стоял котелок с водой. На ковре была открыта книга и лежали пучки трав, нож с костяной ручкой, пару стеклянных пузырьков и ещё какие-то бумажные пакетики с надписями.

— Идём сюда, Варя, я тебе расскажу, что от тебя нужно. И передам то, что могу, что тебе можно узнать без вреда для окружающих.

Варя приблизилась, с любопытством поглядывая на разложенные предметы.

— Мне через несколько месяцев придётся уехать, но в этой пещере, помимо меня, бывают и другие люди. Поэтому здесь всегда должны быть дрова, некоторые травы и запас продуктов. Ты будешь раз в месяц сюда приходить и пополнять недостающие запасы. Читать умеешь?

Варя закивала головой.

— Тогда вот тут, — он взял пучки трав в руки, — есть надписи, что это за травки. Вот зверобой, вот тысячелистник, вот болотная мята. Сможешь найти такие же в лесу?

Она опять кивнула.

— Вот тут книга. Здесь всё написано — какие травки от каких хворей помогают. Есть рецепт — там прочтешь, как это приготовить. Смотри, не потеряй! Если распорядишься с умом, то сможешь с помощью этих знаний прожить. Времена будут тяжёлые, переживут их не все. Поняла? Изучишь дома.

— Хорошо.

— Теперь про пакетики. Тут уже готовые лекарства, на каждом из них написано, от чего они. Их используй в первую очередь. Как пополнить запасы — найдёшь в книге. Это тебе задел на будущее.

На пакетиках было написано: «сыпь», «лихорадка», «беременность», «боль». Мико сложил их в сумку вместе с пучками трав и книгой.

— Я в течение года буду сюда приходить, и, если надо будет, также вызывать рунами. Ты услышишь. Ведь услышишь же? — переспросил он угрюмую Варю. Она кивнула. — Если у тебя будет получаться, буду учить дальше. Расскажу про руны, про то, как лечить людей, как порчу наводить. Ты сможешь.

— А как я пойму, что за болезнь у человека? — вырвалось у Вари и она залилась краской.

— Иди сюда, объясню.

Мико притянул её к себе, усадил на ковёр и взял за руку.

— Закрой глаза. — Варя послушно прикрыла веки, пушистые ресницы еле видно трепетали. — А теперь держи меня за руку и прислушайся. Что чувствуешь?

— Горячая, — неуверенно начала она. — Шершавая. Волосатая.

— Глубже, глубже смотри!

Варя распахнула глаза и воскликнула:

— Как глубже? Куда? Что я могу увидеть?

— Глаза закрой и дыши. Давай, десять вдохов. Представь, что вокруг никого нет. Ничего нет. Есть только ты и моя рука. Чувствуешь пульс?

— Да.

— А теперь пройдись мысленно по своему телу. Почувствуй, где в теле есть что-то необычное. Колет? Болит? Горячо?

— Голова болит… глаза…

— Правильно. У меня болит голова, потому что выпил вчера больше, чем нужно. А у тебя?

Варя с удивлением почувствовала, что её собственная голова не болит. Мико убрал руку и самочувствие пришло в норму.

— Вот так и будешь определять. Считываешь своим телом и ищешь в тетрадке, там есть и записи, и рисунки. Остальное сама сообразишь.

— А если я не смогу?

— Ты? — Мико белозубо рассмеялся и поцеловал её в макушку. — Сможешь. Ты всё сможешь. А теперь иди. Пока лето, ты сможешь пополнить мои запасы и потренироваться на домашних. Ступай, и приходи сюда ровно через месяц.

Варя взяла узелок, нехотя поднялась и, не оглядываясь, вышла из пещеры. Прошла несколько метров, оглянулась — и не узнала место. Откуда она только что вышла?

Вернулась к лугу уже к вечеру. Её встретили тревожными расспросами Матрёна и её отец, но Варя отмахнулась и наврала, что заблудилась. Извинилась, но глаза её были затуманены и взгляд обращён не на них, а внутрь себя. Кое-как накосив свою часть травы для сена, к вечеру Варя уже была без сил. Бессонная ночь, появление заветного узелка с книгой и травами обессилили девушку, и на обратной дороге она уснула.

Вернувшись домой, первым делом увидела встревоженный Федорин взгляд.

— Что-то случилось?

— Лидочка… — прошептала Федора. — Ударилась головой об угол двери. — Женщина начала тут же всхлипывать и причитать.

Варя молча прошла в избу, и увидела, что ребёнок с огромной ссадиной на лбу, которая только-только перестала кровоточить, лежит в люльке. На кончиках ресниц дрожат слезинки, губы и нос красные. Только сейчас Варя обратила внимание, что люлька уже стала маловата для подвижной девочки, но другой кроватки у них не было. Варя нерешительно подошла к дочке и аккуратно приложила ладошку к её лбу. Закрыла глаза. Прислушалась. Нет, ничего не получалось. Не чувствовала она ни боли, ни тепла… Чертыхнувшись, метнулась к узелку, достала книгу. Ушла за печь, чтобы никто не мог помешать.

На самом деле это была не книга, а тетрадка. Там были записаны рецепты порошков, травяных сборов, мазей от разных хворей. Были зарисовки трав и даже грибов, которых применяли в высушенном и толчёном виде.

«Мазь от ран». Топлёное свиное сало, воск, хвойная смола живица. Варя торопливо вскинула глаза на Федору, в растерянности смотревшую на лихорадочную деятельность молодой матери.

— У нас есть топленое сало? Воск? Живица?

— Ну сала чуток ещё осталось, только перетопить надо. Петровна давала небольшой кусочек. Восковая свечка где-то была, еще с крещения Лидочкиного. А живицы в лесу сколько хочешь — иди да набирай.

— А как её набрать? — спросила Варя.

— Ну как… Идешь, смотришь на сосны. Та, у которой ветка сломана или кора отломана, тебе и нужна. Там смола жёлтая выступает. Ты её ножичком раз, и собирай. Та, которая свежая, она как мёд, её обычно и берут. Пахнет хорошо, и собирать легко.

Глава 12

— Ой, батюшки, что творится-то! — Петровна без стука влетела в кухню, даже не отряхнув ноги. Варя поморщилась.

— Тише ты, оглашенная, ребёнка разбудишь! — недовольно шикнула на неё Федора. — Что там ещё случилось?

— Выбили красные белых из Самары! У нас снова советская власть. Мужики с города приехали с рынка, рассказывают. Сказывают, всех перебили, КОМУЧ разогнали. Будут теперь во всей губернии устанавливать опять свои сельсоветы.

Варя побледнела. Но виду не подала, а участливо спросила у Петровны:

— Вам мазь-то моя помогла? Ожог зажил?

Петровна прибежала на днях с криками, что обварила кипятком руку. Варя наложила ей мазь с живицей и повязку из чистой ткани, и теперь решила перевести тему, чтобы не выдать своё волнение.

— Ой, Варюша, помогла. Очень помогла! На второй день боль прошла, а сейчас уж заживает, — заохала Петровна, но с темы не сошла. — А мужики говорят ещё, что скоро пришлют отряд за хлебом. Что творится-то, и тем и другим наш хлеб нужон.

Петровна уселась за стол и оглядела цепким взглядом кухню. Но Варя и Федора уже давно не держали на столе ничего съестного. Не пекли ни пирогов, ни оладий. Варя всё больше переживала, хватит ли им припасов на зиму, и муку с крупой расходовали экономно. Обложила все ёмкости с запасами пучками полыни и полевой ромашки, чтобы отпугнуть мышей и насекомых.

— У нас итак нет никакого хлеба, — сердито сказала Варя и сжала пальцами передник. — У нас нечего забирать. Поэтому что белые, что красные — всё равно.

— А как же муж твой, Варя? Он же вроде с белыми ускакал? — хитро прищурилась Петровна.

— Как ускакал, так и сгинул, — хрипло ответила Варя и отвернулась. — Я уж не знаю, с кем он там. Ни слуху, ни духу. А ты, Петровна, не распускала бы сплетен. Кто там мужа моего видел? Никто. Вот и я не видела. Забудь уже.

Петровна не поняла намёка и продолжила гнуть свою линию:

— Ты бы, Варька, нашла себе мужика из наших. Как дальше жить будете? Две бабы с ребёнком, того и гляди кто обидит.

— Петровна, тебе мыло надо? У меня есть лишний кусок, — нашлась Варя, чем подкупить сплетницу.

— Давай! Мне соседка сказывала, как ей понравилось. А меня-то ты и не угощала, — переключилась наконец Петровна и жадно заглянула в тёмно-вишневые глаза.

— А я её и не угощала. Она мне за него сала дала для мази, — многозначительно проговорила Варя, доставая из сундука кусочек душистого мыла и протягивая Петровне. — Ты, Петровна, иди домой, попробуй мыльце-то. А мы тут сами разберёмся.

Петровна, схватив мыло, аж подпрыгнула и умчалась по своим делам также резво, как пришла. А Варя устало опустилась на скамью и вздохнула. Федора, которая до этого качала люльку с Лидочкой, хмуро посмотрела вслед соседке и произнесла:

— Сорока. Понесёт по деревне сейчас про мазь да про мыло.

— Может, оно и хорошо, Федорушка, — задумчиво протянула Варя и занялась приготовлением настойки из ивовой коры. В книге Мико говорилось, что она хорошо снимает жар. А впереди была зима.

***

— Товарищи! — летел звонкий голос молодого красноармейца над головами людей, столпившихся на площади перед церковью. Хмурые лица безмолвно внимали юркому юноше, который взобрался на телегу с запряжённой лошадью, на которой приехал в Васильевку меньше двух часов назад. — Наше советское правительство, ввиду продолжения войны с проклятыми угнетателями, вводит в вашем селе нормы поставок продовольствия на фронт. Каждое хозяйство должно сдать мне излишки хлеба и крупы для нужд Красной Армии.

Мужики заволновались, по толпе прошёл шёпоток.

— Разведка доложила, — не дожидаясь шума, повысил голос красноармеец, — что в вашем селе имеются сокрытые излишки необмолоченного зерна. Имеются тайные схроны. Все излишки необходимо сдать!

Наступила тишина.

— Меня, Андрея Синицына, уполномочили собрать с вас излишки зерна, обмолотить и сдать в районный продотряд. Вопросы?

Толпа загудела, как улей. Мужики зашевелились, обсуждая услышанное. Вперёд вышел Матрёнин отец:

— Вопросов к вам нет. Излишки надо сдать и обмолотить!

Красноармеец Синицын выдохнул.

— Спасибо, товарищи! Именно на такую революционную сознательность я и рассчитывал. Жду вас сегодня до темноты здесь, с излишками зерна. Будем взвешивать, отмерять нормы и сдавать мне. Можно расходиться!

Люди, переговариваясь, начали расходиться. Красноармеец Синицын слез с телеги и пошёл к лошади, что-то доставая из кармана. Ему предстоял долгий вечер ожидания на стылом ноябрьском ветру. Варя развернулась со всеми и поплелась в избу.

Федора на собрание не ходила, потому что у Лидочки резались зубки и она то и дело хныкала. Холодная с мороза Варя перехватила у крестьянки дочку, радуясь, что хоть на полчаса удалось вырваться на улицу, а та ушла к Петровне.

Горячий, потный ребёнок яростно грыз кулачок и то и дело разражался плачем. Молодая мать не сразу вспомнила про свою заветную тетрадь, и сейчас с досадой поглядывала на шкаф, в глубине которого прятала заветные записи. Вдруг там есть какой-то рецепт, помогающий прорезыванию зубов? Потеряв счёт времени, растрёпанная и нервная Варя уже не знала, чем отвлечь капризничающего ребёнка. Ещё и Федора до сих пор не вернулась.

Внезапно раздался стук в окно, и Варя вздрогнула. Подошла к двери в сени, чтобы открыть, но внезапно та распахнулась сама. В проёме стоял тот самый Синицын — молодой, не больше двадцати лет, парнишка в солдатской форме и с красной звездой на конусообразной шапке из валяной шерсти.

— Принимай, хозяйка, на постой! — осипшим голосом бодро отрапортовал красноармеец. — У меня ордер на вселение в любую избу в вашей деревне.

— А куда вселяться-то? Зачем? — не поняла Варя.

— Я уполномоченный районным Советом красноармеец, прибыл сюда для выполнения плана по продразвёрстке! — по-военному чётко сообщил юноша. — Где я могу расположиться?

И тут, почувствовав материнское напряжение, Лидочка разразилась громогласным воем. Орала так, что у присутствующих заложило уши. Сразу стали видны воспалённые десны. Маленькое личико покраснело, а плач перешёл в ультразвук. Солдат попятился, неловко комкая листок с ордером, вытащенный из кармана.

Глава 13

Варя вышла на крыльцо, гремя вёдрами. Ежеутренний поход к деревенскому колодцу никто не отменял, будь ты хоть трижды больна, слаба и уродлива. Обескровленное лицо Вари с синими губами стало ещё белее на холоде. Стояло морозное январское утро, когда солнце, поднявшись над горизонтом, так и не показалось людям. Тяжёлое свинцовое небо никак не могло разродиться снегом, и давило, давило на людей своей безрадостной тяжестью.

Руки в вязаных варежках отчаянно мёрзли, несмотря на то, что Варя только вышла из тёплой избы. Она поставила три ведра на деревянные санки и выкатила их из-за калитки. Сил таскать на себе воду не было, и санки очень пригодились. Зима была лютая, снежная, полозья легко скрипели по натоптанной тропинке.

Услышав сильный шум, Варя повернула голову вправо и увидела, как из дома Петровны три крепких мужика выволокли раздетого Синицына. На тщедушном теле болталась несвежая нательная рубаха, череп был обрит налысо. Его проволокли босиком по снегу к калитке, рыча:

— У, красная морда, всё тебе мало? Мало что зерна у нас отобрал, тиф завёз, так еще и дрова теперь отбирать надумал? Шлёпнем тебя и всех делов!

Из дома выбежала Петровна, голося на всю улицу:

— Куды вы, ироды, его потащили?! Убьёте парнишку, всех же под расстрел подведут! Ой, дураки, ой, матушки-батюшки, что делается-то!

Варя, почувствовав дурноту, оперлась на опору калитки, решив переждать, чем всё кончится. Тропинка до колодца была одна, и разминуться с мужиками у неё бы не вышло. По гримасе, исказившей лицо Синицына, она поняла, что тому на самом деле всё равно, чем кончится дело. Он ещё не оправился от тифа, и ему было даже хуже, чем ей. Сил реагировать не было, оставалось только молча наблюдать.

Мужики, дотащив Синицына до колодца, достали ведро воды и облили полуголого красноармейца ледяной водой. Их лица, перекошенные злобой, исказились издевательскими усмешками.

— А ну, охолонись-ка! — кричал один. — Ишь ты, власть! Да мы тебя, как вошь, одним ногтём перешибём!

— Ишь чаво удумал! В воду, в воду его, шоб ни одна душа не нашла…

Из ворот начали выглядывать люди, чтобы понять, из-за чего шумят. Кто-то, выглянув в окно, поспешно захлопывал его — ничего не видели, ничего не знаем. Кто-то со всех ног побежал по соседям, стуча во все окна. Деревня проснулась, переполошилась. Вокруг колодца в валенках на босу ногу бегала Петровна и пыталась отбить Синицына у мужиков. Один легонько саданул её ребром ладони по виску и та, охнув, опустилась на чистый снег и прислонилась к жёлтому боку деревянного колодца.

Варя, наконец, оторвалась от калитки и поспешила к Петровне. Она лечила от тифа и её, и синего уже к этому моменту Синицына, и больше не могла равнодушно наблюдать за происходящим. Кое-как пройдя те несколько метров, что отделяли её от Петровны, она опустилась возле неё на колени и потрогала нежное место под подбородком, где у людей обычно бьётся пульс. Он был слабенький, нитевидный. Петровна дышала, но в сознание не приходила.

Спиной почувствовав движение сзади, уловила, что обстановка на поле боя изменилась. Обернувшись, увидела, что бездыханный Синицын лежит на боку, на снегу, а мужики, которые толстыми валенками били ему по почкам, остановились и со страхом смотрят в одну сторону.

Раздались звуки копыт и свист хлыста. Во весь опор к колодцу мчались трое в военных шинелях, первый из них размахивал кнутом и норовил поддеть драчунов.

— А нууууу, разошлись, паааскуды царские! — проорал первый всадник. — Расстреляю, гниды белогвардейские!

Он махал хлыстом направо и налево, разгоняя мужиков, а его товарищи спрыгнули с лошадей и схватили зачинщиков расправы. Сам же главный, спешившись, опустился на колени перед Синицыным и начал щупать того, проверяя, жив ли.

Варя, опомнившись, подползла к нему, и холодными пальцами принялась щупать пульс. Взглянула в избитое синюшное лицо Синицына, ужаснулась кровоподтёкам. Из глаз неожиданно хлынули слёзы.

— Ну что он, жив? — резко обратился к ней главный. У него было белое румяное лицо с острыми скулами, пытливые зелёные глаза, внутри которых полыхала ярость.

Варя, зачарованная морским цветом глаз, ответила не сразу.

— Жив. Но он после тифа, ослаб очень. Опять лечить долго, — сокрушённо протянула она. Ей вдруг захотелось поправить платок, заправить за ухо выбившуюся прядь под его взглядом. Но вовремя вспомнила, что волос не было, и опустила глаза. Устыдилась.

— Кто здесь лекарь? Куда нести?

— Я его от тифа лечила… — несмело призналась Варя. — Нести вот в тот дом, к Петровне. Я приду к нему, осмотрю.

Главный заглянул ей в глаза, оценивая её искренность, и кивнул. Рявкнул двум своим сопровождающим:

— Этих связать и оставить здесь, а его я отнесу в дом. Показывай, куда нести, — скомандовал он Варе.

Та, пошатнувшись, поднялась с колен и пошла, еле переставляя ноги, к дому Петровны. Смотрела, как главный занёс в дом бездыханного красноармейца, но сама заходить не стала. Звякнув вёдрами, потащила санки к колодцу — вода сама себя не принесёт. А сил оставалось всё меньше и меньше, перед глазами летали чёрные мухи и накатывала обычная слабость, которая не отпускала её после болезни.

На Петровнино крыльцо вышел спаситель Синицына, увидел Варю и громко скомандовал своим подчинённым:

— Парни, воды бабоньке наберите, а то она что-то шатается. Как тебя звать, голубушка?

— Варя, — прошептала она и остановилась. Ноги не держали. Но падать в обморок ей было нельзя — стыдно. Пока Варя усиленно дышала, пытаясь сдержать дурноту, мужики быстро наполнили ей вёдра и занесли в сени.

— Спасибо, — кивнула она главному. — Я сейчас приду в избу, осмотрю его.

Кивнула на Петровну, которая продолжала кулем сидеть у колодца:

— Её тоже в этот дом, она тут хозяйка, — и на этом силы её покинули. Держась за перила, поднялась по крыльцу, зашла в дом. Вода так и осталась стоять в сенях, куда её занесли молодцы. Сил тащить вёдра в избу не осталось.