Запах благовоний был густым, он забивал легкие, смешиваясь с запахом сырости, исходящим от реки, и острым душком страха, которым пропитались жители деревни.
Я стояла в центре круга, очерченного солью. Мои ноги, обутые в белые посон, едва касались земли. Ритм барабана чангу, в который бил помощник моей бабушки, становился всё быстрее. Тон-тун. Тон-тун. Тон-тун. Этот звук был не снаружи. Он бился внутри моей грудной клетки, подгоняя сердце, заставляя кровь вскипать.
— Приди, — прошептала я, чувствуя, как холодный ветер вздымает полы моего ритуального одеяния. Разноцветные рукава ханбока взметнулись, словно крылья испуганной птицы. — Покажи мне свою боль.
В правой руке я сжимала веер с изображением трех будд, в левой — связку медных колокольчиков пангуль. Я встряхнула ими. Резкий, пронзительный звон разрезал ночную тишину, заставив собравшихся крестьян вздрогнуть и отшатнуться. Они боялись, и правильно делали. Граница между миром живых и миром мертвых сегодня была тонка, как рисовая бумага.
Передо мной, над темной гладью деревенского пруда, начал сгущаться туман. Он клубился, приобретая очертания человеческой фигуры. Это был Муль-гвишин — призрак утопленника. Дух девушки, которая бросилась в воду прошлой весной, не выдержав позора отвергнутой любви.
Я видела её не глазами, а душой. Её мокрые волосы облепили бледное, раздутое лицо, а длинные руки тянулись к берегу, желая утащить кого-нибудь за собой в илистую тьму.
— Холодно... — прошелестел голос, похожий на плеск воды о камни. — Так холодно...
— Я знаю, — ответила я, не прекращая танца. Мои движения были резкими, рубящими воздух. Я должна была показать духу свою силу, но не угрожать ему. Пока нет. — Твоя обида тянет тебя на дно, дитя. Ты стала камнем на шее этой деревни.
Призрак завыл, и вода в пруду вспенилась. Ледяной порыв ветра ударил мне в лицо, пытаясь сбить с ног. Я устояла. Годы тренировок под присмотром бабушки Со-Хи превратили мое тело в гибкую иву: она гнется, но не ломается.
— Отдай мне его! — взвизгнул дух, и я увидела, как тень метнулась к молодому крестьянину, сжавшемуся у кромки солевого круга. Тот самый парень, что обещал на ней жениться, но выбрал другую.
Я перехватила веер и резко раскрыла его с сухим щелчком.
— Не смей! — мой голос наполнился силой син — духовной энергией. — Живым — жизнь, мертвым — покой. Ты не имеешь права на его дыхание.
Я выхватила из-за пояса ритуальные ножи. Лезвия тускло блеснули в свете факелов. Я не собиралась убивать призрака — душу нельзя убить дважды. Я должна была разрубить узел её обиды. Хан. Эта горечь, застрявшая в горле, не давала ей уйти.
Я закружилась в танце Сальпури, призванном очищать скверну. Каждый мой шаг был молитвой, каждый взмах ножей перерезал невидимые нити тьмы, тянущиеся от призрака к деревне. Я видела эти нити. Они были черными, липкими, похожими на тину. Я рубила их с яростью и состраданием.
— Отпусти! — крикнула я, чувствуя, как чужая боль пронзает меня саму. Слезы навернулись на глаза — это были не мои слезы, а её. Я впустила её горе в себя, чтобы пережечь его в своем внутреннем огне. — Твоя боль закончена! Иди к свету!
Дух взвыл в последний раз, превращаясь в вихрь воды и листьев, а затем рассыпался тысячей серебряных искр, уходящих в ночное небо. Тяжесть, давившая на плечи, исчезла.
Я замерла. Колокольчики в моей руке издали последний тихий звон и замолчали. Ноги подкосились. Я бы упала прямо в грязь, если бы не крепкие руки помощника, подхватившего меня.
— Госпожа А-Ра! — с благоговением прошептал староста деревни, падая на колени и касаясь лбом земли. — Вы спасли нас! Вы истинная внучка Великой Со-Хи!
Я тяжело дышала, пытаясь унять дрожь в руках. Грудь вздымалась, пропитанный потом нательный чогори прилип к спине. Я посмотрела на темную воду. Она была спокойна.
— Принесите рис и чистое полотно, — хрипло сказала я. — Дух ушел, но место нужно очистить.
Только сейчас я заметила, что в тени старой сосны, поодаль от деревенских жителей, стоит паланкин. Не простой, плетеный из лозы, а лакированный, с крышей, украшенной резьбой. Рядом замерли четверо носильщиков в дворцовых ливреях.
Сердце пропустило удар. Не от усталости, а от предчувствия. Дворец.
**************************
— Ты была слишком мягкой, — голос бабушки звучал сухо.
Мы сидели в её покоях, в нашем родовом поместье, куда вернулись к рассвету. Бабушка Со-Хи сидела на расшитой подушке, прямая, как жердь, и курила длинную трубку. Дым вился вокруг её седой головы, создавая ореол строгости.
Я сидела перед ней, опустив глаза, и аккуратно складывала свой ритуальный костюм.
— Я изгнала духа, бабушка. Деревня в безопасности.
— Ты позволила её боли пройти через себя, Мин А-Ра, — бабушка постучала трубкой о край пепельницы. — Ты плакала. Шаманка не должна плакать слезами мертвых. Ты должна повелевать ими, а не сочувствовать им. Твое сердце — решето. Однажды тьма заполнит его так, что для света не останется места.
— Сострадание — это тоже сила, — тихо возразила я, хотя знала, что спорить бесполезно. Бабушка была легендой. Говорили, что она могла остановить дождь одним взглядом и что даже короли прошлого кланялись ей. Но её методы были жесткими, как сталь.
— Сострадание погубит тебя, — отрезала она. — Особенно там, куда ты теперь отправишься.
Она кивнула в сторону лакированной шкатулки, лежащей на низком столике. Шкатулка была обернута в красный шелк, расшитый золотыми драконами. Королевская печать.
— Посланник Его Величества прибыл, пока ты плясала в грязи, — сказала бабушка. — Король Ли Хон требует помощи.
Я замерла, не смея коснуться шелка.
— Король? Но во дворце есть свои шаманы. Есть Звездная Палата. Зачем им мы?
— Потому что их шаманы бессильны, — бабушка прищурилась, и в её глазах мелькнул недобрый огонек. — Во дворце поселилось нечто древнее. Нечто, что жрет их благословения, как прожорливая свинья. Король ищет ту, что сможет видеть суть вещей, а не только их обложку. Он наслышан о твоем... "даре".