Проклятое сердце Любице

Пролог: Песнь о Проклятии

Когда мир был юн, а люди ещё помнили, как шепчет трава и дышат камни, среди бессмертных жила богиня Любица. Её знали по весеннему свету, по первому трепету в сердце, по взгляду, от которого расцветали яблони. Она была тем, что соединяет, исцеляет, прощает.

Но даже любовь может быть проклята.

Он был смертным. Велемир — сын кузнеца, воин с руками, пахнущими железом, и глазами, в которых не было страха. Он не клялся богам, не искал славы. Но однажды, раненый в глухом лесу, он встретил Любицу.

Она склонилась к нему, как склоняется небо к земле перед грозой. А он — смертный, хрупкий, временный — не испугался.

Он улыбнулся.

И она полюбила его.

Но не одна она любила его. Жена его — Лада — была с длинной русой косой, но в венах текла цыганская кровь. И, подобно казачьей девушке, магией владела.
Спор возник между ведьмой и богиней. А Любица развеяла пыльцу ромашки над кузнечным домом — и ушёл Велемир к богине. Но ведьма была не согласна с таким раскладом.

— Велемира своего, — кричала цыганка, — я жали захочу — с костями съем! Велемиром владаю и буду владать!

И приворожила цыганка своего благоверного обратно. Но только у магии свои законы.
Как только сын кузнеца переступил порог дома — упал замертво.
Лада только посмотрела на неверного и шёпотом проговорила:

— Мой Велемир. Владаю им только я.

Любица кричала так, что птицы замерли в полёте, а реки изменили русла. Её боль стала словом, её слово — заклятьем.

«Если любовь приносит смерть — пусть смерть станет её судьбой.
Пусть умирают те, кто любит. Пусть сердце влюблённого будет приговором.
Пусть умрут только возлюбленные».

И с той поры — века, тысячи лет — живёт проклятие.

Любовь больше не спасает. Она губит.

Но в каждом поколении рождаются те, кто осмеливается любить, несмотря ни на что.
И, быть может, однажды найдутся двое, чья любовь будет сильнее древней боли.

Глава первая: Кровь в росе

Лес ещё дышал сном, когда Верея проснулась.

Сквозь ставни пробивался бледный рассвет, и в хате пахло дымом, хлебом и чем-то нехорошим — тревогой, которую не скроешь под полотенцем. Она накинула серую накидку, тихо вышла за порог и пошла вниз к роднику — туда, где утро всегда было яснее, чем в селе.

Шла босиком. Земля под ногами была влажной, трава холодной, будто в ней пряталась ночь. Но Верея любила эти минуты — пока все спят, пока деревья только вспоминают, кем были в снах. В такие минуты можно думать свободно. Или не думать совсем.

Её пальцы сжимали мешочек с лекарственными корнями, собранными накануне. Старуха Славина велела сварить отвар — “на всякий случай”, сказала она, глядя в чашу, где вода вдруг стала алой.

Верея знала — такие слова у Славиной не бывают случайными. Эта старуха всяко чувствовала беду за верстую.

Старуха Славиной была травнице, но природа не обделила женщину в способностях и подарила ей сон вестный. Ибо ж, сон какой, так сбудется. Да и Верея попала к старухе не случайно. Сироткой она была, а старуха шла тогда в лес за вершие1 и насупившись заметила ребенка, укутанного в плед. Сжалилась травница, да и приняла ребенка к себе, а после и выучила на такую же травницу, как и она. Только Верея ненасытной девчонкой была и знаний возжелала. Потому то старуха ни сном, ни духом не знала, что Верея в магию углубилась. Только платить придется, а кому неизвестно.

Лес встретил Верею тишиной, но та тишина была слишком настороженной. Ни одной птицы. Даже ветер не шевелил листвы. Только родник журчал — слишком громко, будто хотел заглушить то, что прятал в своей глади.

А потом она увидела его.

Он лежал на берегу — юноша в тёмной, почти чёрной одежде, изодранной, будто на нём сходился сам лес. Его грудь поднималась медленно, с болью. Из рассечённого бока сочилась кровь, капая в воду. У него были кудрявые, мокрые волосы, зеленовато-серые глаза — даже сквозь бледность видно, что они не отсюда.

Верея опустилась рядом, быстро — без страха, без сомнений. Так поступают не потому, что храбрые. А потому, что иначе нельзя.

— Ты слышишь меня? — прошептала она, прикасаясь к его щеке.

Он слабо кивнул. И прохрипел:

— Не зови их… Я должен остаться мёртвым.

Только кого не звать-то?

— Тс, окаянный, — девушка быстро достала из кармана накидки какую-то траву, — ну, ничего. Мы тебя отпоим и отмолим.

Девушка еще что-то сказала, но юноша уже не разобрал ее слов, слышал он только тихое шипение, похожие на голос змеи. И все. Темно.

— Проснулся?

Свет ударил в глаза, и парень по жмурился, но все же открыл тяжелые веки. Взору его удостоился деревянный потолок. Он приподнялся на локти, осматривая помещение. Стены покрыты узорами не резаными, а выжженными. Там и символы защиты, и руны запрета, и образы зверей, которых давно нет в этом мире. Вдоль стен полки, заставленные глиняными горшками, бутылки и всякие травы, когти и звериная кожа. Чуть поодаль печь, огромная словно пасть, на ней варится что-то вкусно, ибо ж запах шел приятный и даже знакомый. Рядом с печью стол, на середине которого стоит ваза с цветами. А возле самого стола стул, на котором сидит девушка. И только сейчас парень замечает ее пронзительный взгляд.

— Ты принесла меня сюда? — спросил парень

— Ага, — беззаботно, с некой легкостью произнесла девушка.

Парень провел правой рукой по голове от лба до затылка.

— Драгомир, - произнес парень.

— Верея, - девушка кивнула и взяв в руки нож, стала чистить апельсин, — есть будешь?

Парень кивнул и встав с кровати сел за стол напротив девушки. Верея встала и подошла к печке наложив в чашку похлебку. Девушка поставила еду перед Драгомиром, а тот начал уплетать сваренный суп.
В дом вошла старуха.

— О, проснулся голубчик, — женщина поставила на табуретку корзину с какими-то травами и сняла галоши поменяв их на удобные мягкие тапочки, — что ж ты там делал, милок?

— Я воинъ из дружины князя Роговолда Полоцкого, — мужчина честно все изложил своим спасателям. А смысл врать, если вранье порождает еще более сладкую и несправедливую ложь. А ложь никогда не приносит счастья, — на наше княжество напали.

— Ух, ты ж. А по чью душу то?

Знала Славина, что времена сейчас такие. Братья идут против братьев ради куска окаянной власти. А власть как принято, никогда счастья не принесет. Она только сжирает человека изнутри и дает мнимое блаженство, которое строиться на костях невинных душ.

—Приехал, свататься к нам Владимир из Новгорода.

—Это тот, который к варягам в Скандинавию сбежал? — раздался нежный голос девушки, отметив у себя что-то в голове она кивнула сама себе и продолжила, — не уж то вернулся? Я думала, у него смелости не хватит.

Мужчина посмотрел на девушку и глядя ей в глаза произнес:

— Да, вернулся, трус поганый.

Верею передернуло. Но она внимательно смотрела на юношу, будто хотела отыскать что-то в его глазах.

— Брат его, Ярополк тоже сватался к нашей княжне, — тихо проговорил Драгомир.

Воинъ замолчал и опустил взгляд на свои руки, решаясь говорить или нет. В доме повисла тишина. Пускай Вереи и хотелось узнать, что случилось между двумя братьями, но она не настаивала. Ждала, когда он сам все расскажет. И он рассказал:

— Княжна наша Рогнеда, не пальцем деланная, — Драгомир посмотрел на Верею, — гордая.

— Ну, так от чего ж, ей не гордой то быть?

Так, странно в этой комнате была старуха Славина, но ощущалось, что сейчас во всем доме нет никого кроме Драгомира и Вереи. Они смотрели друг на друга не отрываясь, словно завороженные, будто нет в мире больше людей. Только они вдвоем и его рассказ.

— Твоя правда, травница.

— И кого она выбрала?

— Ярополка.

Теперь парень разорвал зрительный контакт, обратив свое внимание на старуху и продолжил:

— «Не хочу я замуж за робочичи»2, — процитировал слова Рогнеды воинъ.