Проклятье крови

Глава 1. Дом Ворона.

Меня зовут Селена Корбетт, и я родилась в мире теней, где кровь — больше, чем просто жизнь. В нашем обществе вампиров всё построено на древних правилах и кастах. Есть Серебряные — мы, чистокровные. Те, кто хранят в своих венах старую силу, чьи линии неразрывно связаны с первородными вампирами. Мы — элита, и наш дом — Дом Ворона, мрачный особняк на краю заброшенного города, где сквозь витражные окна льётся только бледный лунный свет. Здесь моё детство, моя школа и моя цепь судьбы.

Но есть те, кого называют Сумрачными — отбросами, “испорченной кровью”, как нас учат говорить старейшины. Их кровь не такая чистая, их линии размыты. Они живут на окраинах мира, в тенях, которые наш род предпочитает считать вымершими. Их боятся, презирают, и всё, что от них требуется — смириться с местом внизу лестницы, низко опустив голову. Но они не такие, какими их рисуют. У них есть своя правда, и я в этом убеждалась снова и снова.

Я росла, слушая истории о великой силе Серебряных и опасности, что таится в каждом Сумрачном. Но всегда чувствовала — что-то не так. Мир, в который я была погружена с рождения, казался слишком хрупким, и стены Дома Ворона — тонкими, как пергамент, чтобы скрыть правду. Мой брат — единственный, кто никогда не осуждал Сумрачных. Он говорил, что кровь не определяет душу, и в его глазах я видела ту же тревогу, что сжимала сердце.

Мой дом — холодный и строгий, как наша кровь. Здесь никогда не было места слабости. Каждый шаг, каждое слово взвешены и остры, как лезвие ножа. Мы, Серебряные, учимся сражаться, скрывать свои мысли и беречь тайны. Но я выросла в тени этого порядка, с мечтой о свободе и понимании. Свободе, которой не учат, но которую я ощущала в Сумрачных. Понимании, что мир куда сложнее, чем простой черно-белый расклад каст.

Моя комната находится в самой высокой башне Дома Ворона. Не потому что я люблю высоту, а потому что так проще не слышать, как на нижних этажах шепчутся о чести клана и чистоте крови. Там, внизу, всё ещё верят, что Серебряные непоколебимы, как вечные камни Хладного Предела. Что всё, что стоит — будет стоять.

Я же научилась слышать трещины.

Когда я была младше, я смотрела на витражные портреты в галерее прародителей и пыталась угадать, кто из них больше всего на меня похож. У кого такие же острые скулы, такие же тяжёлые глаза. Тогда я ещё не знала, что суть наследия — не во внешности. А в том, как ты держишь себя, когда на тебя смотрят. И когда никто не смотрит — тоже.

В клане Серебряных не принято задавать вопросы. Особенно вопросы вроде: «Почему мы правим? Почему другие — под нами?» И уж точно не вопросы, начинающиеся с: «А что, если…»

Серебряные не любят «если». Серебряные — это древняя кровь, застывшая в законах.

Мы возводим дома, что должны простоять века. Мы говорим тихо, движемся точно и никогда не открываем окна до рассвета.

Южная стена — это граница. Не просто камень и охрана, а черта, которая делит нас от Сумрачных.

О них говорят тихо. Если говорят вообще.

«Проклятые кровью». «Разбавленные». «Уродливые побеги». У Сумрачных кровь вперемешку: кто-то родился от смешанных союзов, кто-то вообще был когда-то человеком, превращённым без разрешения. Для Серебряных это — пятно. Для меня — вопрос, на который я не находила ответа.

***

В доме чувствовалось напряжение, как будто тучи надвигающейся бури собирались прямо над нашими головами. Среди Серебряных рос страх — страх перед тем, что когда-то казавшийся далеким и невозможным бунт Сумрачных теперь стал реальностью. Шёпоты об этом проникали в самые укромные уголки Дома Ворона, проникая даже туда, где до сих пор царила строгость и холодный порядок.

В залах, где раньше звучали лишь торжественные речи и напевы древних гимнов, теперь мелькали тени сомнений. Старейшины собирались в тесных комнатах, закрывая двери на тяжелые засовы, чтобы обсуждать, как удержать власть и сохранить статус-кво. Каждый их жест, каждый взгляд был наполнен напряжением — словно весь Дом жил на грани войны.

Слухи о восстаниях на окраинах распространялись всё быстрее. Кто-то говорил о стычках у Южной стены, другие — о нападениях на патрули, а третьи вовсе шептались о тайных организациях среди Сумрачных, готовящих переворот. В этом мире, где молчание ценилась выше слова, даже самые смелые избегали открыто говорить о происходящем, боясь не только за собственную жизнь, но и за судьбу всего Дома.

Я видела, как изменились лица тех, кто был моими учителями и наставниками. Их глаза — обычно холодные и безжалостные — теперь блестели тревогой, а порой и страхом. Уроки, которые раньше звучали как уроки великой истории и силы, теперь отдавали предупреждениями и намеками на скорые перемены. В воздухе витала неуверенность, словно весь вековой порядок трещал по швам.

Даже мои ровесники, воспитанные в строгих традициях Серебряных, начинали шептаться между собой, задаваясь вопросами, которые раньше считались запретными. Почему Сумрачные не покоряются? Почему их стало больше? И что будет, если они придут сюда, к нам, к Дому Ворона? Эти вопросы пронзали наши сердца, разрывая на части спокойствие, к которому мы привыкли.

В глубине души я ощущала, что это не просто внешняя угроза — это вызов всему, чему нас учили с детства. Если старые порядки рухнут, что останется? Что значит быть Серебряной в мире, где древняя кровь больше не гарантирует власть? Я понимала, что эти перемены затронут каждого из нас, даже если никто не осмелится признаться в этом вслух.

Ночи становились всё тяжелее. В темных коридорах Дома Ворона раздавались приглушённые шаги стражей, а окна, казалось, смотрели на нас самих с подозрением. Время безмолвно убегало, и каждое утро приносило новые вести — всё менее обнадёживающие. И в этом мрачном ожидании я чувствовала, как внутри меня разгорается тихий огонь — не тот, что учат скрывать, а другой, живой и непокорный.

Глава 2. По ту сторону Серебра.

Я слышала о Зале Совета всю свою жизнь, и всё же в тот день, когда я впервые переступила его порог, мне показалось, будто я вошла в чужую легенду — не ту, что мне нашёптывали в детстве, а в другую, гораздо более холодную.

Мрамор под моими подошвами был таким белым, что казался почти прозрачным. Он скользил под каблуками, как лёд, и отражал не свет, а взгляды — их взгляды. Совет уже ждал. Двенадцать кресел. Двенадцать фигур. Каждая — словно вырезана из одного куска аристократического снобизма и вечного презрения. Но даже они не смогли скрыть, что я — не просто гость. Я была допущена. Позволена. И потому — опасна.

Я шла вперёд, ни на миг не замедляя шаг. Меня учили держать осанку так, будто на плечах венец, а в груди — яд. Молчи. Дыши. Не показывай слабости. Но внутри, между рёбер, всё-таки что-то шевельнулось — не страх и не гордость, а странная усталость.

— Селена Корбетт, — произнёс кто-то, и моё имя упало в Зал, как монета в глубокий колодец.

Я остановилась. Взгляды коснулись моей кожи, ощупали, изучили. Кто-то из них уже решил, что я стану послушной. Кто-то — что я стану угрозой. Самое странное было в том, что ни одно из этих решений не зависело от меня.

— Подойди ближе, — сказала женщина в центре. Советница Айвель. Её волосы были серебром не от возраста, а от древней крови. Голос — как льдинка за воротник.

Я сделала шаг вперёд. Только один. Этого было достаточно, чтобы оказаться под куполом из их ожиданий. Я не дрожала. Я не склоняла головы. Просто стояла.

— Ты знаешь, зачем ты здесь, — продолжила она. — Знаешь, что от тебя ждут.

Я знала.

Они хотели, чтобы я подтвердила, что верна роду. Что приму свою роль. Что стану продолжением линии, которую они выстраивали веками — от зуба к клыку, от тайного договора к следующему, ещё более кровавому.

Но я тоже кое-что знала. Я знала, что все они боятся трещин в фасаде. Боятся, что один неверный шаг — и вылезет правда: наше бессмертие не делает нас мудрее. Только злее.

— Я здесь, — сказала я, не громко, но достаточно, чтобы мой голос отразился от мрамора и стекла.

Совет молчал. Несколько секунд. Минуту. Или вечность.

Я видела, как холодные глаза в ответ мерцнули сомнением, будто пытались найти в моих словах скрытую угрозу или слабость. Но там было иное — вызов, которым я обвивала этот зал словно сетью, тонкой и незримой, но крепкой, как сталь.

— Ты знаешь, что ритуалы не терпят сомнений, — сказала Айвель, и её голос вдруг стал чуть мягче, будто тень старой усталости проскользнула за её ледяной маской. — Ты должна доказать, что принадлежишь сюда. Не только кровью, но и волей.

Я кивнула, не от страха, а от понимания. Эти слова — испытание. Они не хотят видеть меня здесь просто так. Они хотят, чтобы я согласилась стать частью игры, по правилам которой мы все давно устали играть.

Я вспомнила, как отец говорил: «В нашей семье кровь — это не дар, а проклятье. Проклятье выбора, которого у тебя нет». И теперь это проклятье преследовало меня под сводами Зала Совета.

— Пусть будет так, — сказала я, почти шёпотом, — я пройду этот путь. Но помните: не я та, кто ломается первой.

Взгляды смягчились. Или, может, просто уступили место уважению, которое невозможно купить или украсть. Я сделала ещё один шаг вперёд — теперь не просто гость, а игрок.

И в тот миг, когда мрамор под моими ногами перестал казаться холодным, я поняла — я не одна. Эта холодная легенда теперь была моей. И я собиралась переписать её правила.

В воздухе повисла тишина, такая густая, что казалось — можно услышать, как бьётся моё сердце. Оно билось не в страхе, а в ритме вызова, словно барабан, призывающий к битве.

— Ты будешь следовать законам, — произнес другой голос, низкий и хриплый, словно проржавевший металл. — Но знай: законы эти выковывались кровью и предательствами. Не каждый выдерживает их вес.

Я повернула голову к источнику — мужчина с глазами цвета ночи, что помнили слишком много. Его взгляд пронзил меня насквозь, и я улыбнулась — не из дерзости, а из осознания.

— Я не ищу лёгких путей, — ответила я. — Если предательства и кровь — часть игры, значит, я готова играть.

В этот момент холодный свет свечей заиграл на стенах, словно тени прошлого оживали, шепча свои запретные секреты. Мне не нужно было слушать их, чтобы знать: каждая история здесь — это трещина в идеальной маске вечности.

И я была трещиной, которую никто не ожидал увидеть.

Мои пальцы слегка сжали рукоять скрытого кинжала — не для нападения, а как напоминание себе: даже в этом мире власти и ложи я сохраняла своё оружие. Не только в руках, но и в сердце.

— Ты станешь одной из нас, — прошептала Айвель, и в её голосе скользнула тень уважения. — Но помни, что цена будет высокой.

Я кивнула, потому что знала — цена этой жизни всегда была высока. Но я была готова платить, чтобы не быть лишь тенью чужих правил.

В тот момент я впервые почувствовала вкус настоящей свободы — свободы внутри клеток, которую можно найти только тогда, когда перестаёшь бояться ломать стены.

Свобода — это не слово, которым меня кормили с детства. Свобода — это громкий треск, когда под ногами рушатся вековые основания. Это боль и страх, смешанные с безудержной решимостью идти наперекор. Я не пришла сюда, чтобы принять их правила. Я пришла, чтобы их сломать.

В этом зале, полном холодных взглядов и затхлого величия, я почувствовала, как мои собственные цепи начинают рваться. Они хотят, чтобы я стала отражением их теней, бессловесной фигурой на фоне их вечной игры. Но я — не их тень. Я — молния, что пронзит этот мрак.

Глава 3. Порог без возврата.

Меня отправили на кухню — или, точнее, под навес, сплетённый из мха и сухих веток, который едва защищал от вечерней прохлады. В этом укромном уголке, где свет проникал сквозь редкие щели, пахло горьковатой копотью и сырой землёй. Воздух был тяжёлым и густым, наполненным тихими шорохами и редкими вздохами ветра.

Внутри было почти пусто — только трое молодых вампиров: двое парней и девушка. Они казались уместными здесь, словно вырезанными из одной мрачной сказки.

Первый парень был высоким и худощавым, с кожей почти прозрачной, словно тонкий лёд, под которой просвечивали холодные прожилки вен. Его волосы — тёмные и слегка растрёпанные, падающие на лоб, и глаза — глубокие, серые, как скалы, обточенные временем. На левой руке у него был небольшой шрам — едва заметный, но говорящий о борьбе, которая осталась позади.

Второй молодой вампир был ниже ростом, с широкими плечами и густыми, почти чёрными волосами, аккуратно зачёсанными назад. Его глаза были ярко-зелёными, словно таинственные лесные озёра, и в них читалась живая энергия — даже нечто дерзкое.

Девушка сидела на краю деревянной скамьи. Кожа её была бледной, почти серебристой, а длинные волосы цвета ночи спадали на плечи волнами. Взгляд — острый и внимательный, с лёгкой иронией, которая пряталась за тонкой улыбкой. В её позе была скрытая сила, как будто она знала, что управляет каждым словом и жестом.

Первый парень с серыми глазами, очевидно работающий здесь, подошёл ко мне и протянул деревянную миску с тёмно-багровой жидкостью. Его голос был мягким и чуть робким, словно он боялся навредить:

— Вот, попробуй, — сказал он тихо. — Лучше, чем кажется.

Я кивнула, чувствуя на себе его взгляд — осторожный и доброжелательный.

В этот момент к нам приблизились двое. Девушка, усевшаяся рядом, бросила на меня взгляд, в котором играла лёгкая насмешка и дерзкий огонёк. Её глаза сверкали, будто она знала все тайны этого мира, но не воспринимала их всерьёз — словно всё вокруг было лишь сценой, на которой разыгрывается вечная игра.

— Дозорных ты здорово потрепала, — произнесла она с тонкой ехидцей, улыбка едва касалась губ, но в ней была небрежная теплота, как у тех, кто и в хаосе умеет находить свой порядок. — Я — Морвен. Не переживай, у меня на лице такая же гримаса после каждого их «веселья».

Зеленоглазый парень встал напротив, его взгляд был холодным и проницательным, а голос — ровным и без всякой теплоты.

— Я — Каэль, — сказал он коротко и отчётливо. — Не знаю, чего ты тут ищешь, но дозорных ты явно не пощадила. Здесь новеньких редко принимают с открытыми объятиями.

Морвен усмехнулась и пододвинула к нам третьего — высокого и худощавого. Он опустил глаза, словно стыдясь внимания, и слегка покачал головой.

— Это Вирен, — сказала Морвен, кивая на него. — Молчаливый, но умный. Работает здесь с нами, на кухне.

Она оглядела меня, глаза сверкнули иронично:

— Мир наш — не для слабых. Здесь каждый день — борьба за дыхание, за тишину, за место под луной. Сумрачные — мы те, кто остался на краю, между светом и тьмой, чужие и свои одновременно.

Вирен наконец поднял глаза, и в них я увидела нечто большее, чем просто робость — смесь страха и надежды.

— Не думай, что здесь тебя ждёт покой, — добавил он тихо. — Но если выдержишь — найдёшь своё место.

Морвен кивнула:

— Вот такие мы, Сумрачные. И если хочешь — ты теперь с нами.

В тот момент, когда Морвен произнесла эти слова, я почувствовала странное тепло, которое пробивалось сквозь холод и мрак. Не то чтобы я ожидала здесь уюта — нет, это было нечто иное. Что-то вроде тихого обещания, что даже в этом затхлом мире можно найти искру, зажечь её и дать ей светить.

Вирен медленно сел рядом, не отводя взгляда. Его пальцы нервно постукивали по деревянному столу, словно пытались убедить себя в чем-то. Морвен же, напротив, казалась неподвижной и уверенной, как каменная статуя, но в её глазах горела живая искра — ирония и решимость.

— Так что, новенькая, — сказала она с улыбкой, — рассказывай, как ты оказалась здесь.

Я вздохнула, собираясь с мыслями, понимая, что этот разговор может стать началом чего-то нового.

— Меня отвели сюда после встречи Старейшин, — начала я тихо. — Они решили, что мне нужно немного еды и времени, чтобы прийти в себя.

Морвен кивнула, словно слушала не первый раз такие истории. Каэль же слегка нахмурился, но не перебивал.

— Еда — это просто топливо, — пробормотал он. — Главное — выжить в этом мире теней и непрекращающейся борьбы.

Я опустила взгляд на деревянную миску, где бурлила багровая жидкость. Она казалась странно живой, словно внутри пульсировала сама кровь мира, пропитанная тоской и мраком. Тепло от неё почти не чувствовалось, но я понимала — это всё, что у меня есть сейчас. Еда, как сказал Каэль, — просто средство поддержать тело в состоянии боевой готовности. Без лишних иллюзий.

Морвен перебросила взгляд на меня, её глаза блестели в тусклом свете, как будто хотели заглянуть внутрь, пробиться сквозь защитные стены, которые я невольно воздвигла вокруг себя. Она говорила с таким пониманием, будто знала, что значит быть чужой в этом мире.

— Здесь нет места слабым, — произнесла она тихо, — и никто не ждет, что ты будешь другой. Просто выживай, и всё.

Каэль не соглашался с этой простотой. Он сделал шаг ближе, плечи его были напряжены, голос резче.

— Выживать — значит бороться. За каждую ложку, за каждое дыхание. У тебя ещё много чему придется научиться, если не хочешь стать очередной тенью, растворённой в этом мраке.