Проклятые родом. Глазами Волка

Глава 1

У их добычи волосы были цвета огня и глаза цвета неба.

Он сидел неподалеку от временной клетки, откинувшись на ствол дерева и разглядывая сгорбившуюся в ней фигуру через тонкие, погнутые полоски железа, кое-где замененные обычными ветками. Посади кто самого Волка в такую, он выбрался бы даже с завязанными руками. А это нечто? Сбило себе все руки, даже не пытаясь всерьез выбраться, и теперь дрожало, наверное, от паники, подступающей к самому горлу.

Его почти бесцветные глаза скользнули по чужим дрожащим пальцам пленницы, бездумно теребящим клочок веревки, которой ей связали ноги. Как можно было получить столько ссадин и синяков за одни сутки? Едва ли не каждый сантиметр пальцев расчерчивали царапины, и это при всей-то ее смирности.

Ведьма только шептала что-то сбивчиво, словно с духами разговаривая: отрывисто, рвано, как будто отвечая, споря и отрицая что-то в круговом диалоге. Лисы в тесной клетке начинали вести себя как-то похоже — метались из угла в угол не с целью выбраться, но, вероятно, с целью занять коротящий, быстрый, юркий ум, без свободы начинающий огнем съедать своего обладателя. Может, оно и было как-то связано с цветом шерсти. С цветом волос. Не зря же эти умники из Коллегии Охотников так усердно выискивали среди горожан рыжие и медные пятна?

Глаза Волка не менялись, пока он наблюдал за чужой фигурой, словно за пляской огня. Он, наверное, был благословлен, раз не чувствовал в голове никакого жжения. Мысли его текли вяло, если им вообще приходилось просыпаться — обычно этого не требуется, когда есть приказ, и ты прекрасно знаешь, что, когда, как и кого. Мысли только мешают. Было ли это благословение с ним всегда, или льдинка попала к нему в грудь той морозной, долгой, темной ночью, когда к ним в крошечную деревню пришли проповедники? Одна, первая льдинка.

Ресницы Волка едва ли вздрогнули, но травинка, которую он зажал в пальцах, порвалась, словно ведьма в клетке зачаровала его, даже не глядя.

Постепенно льда в груди накопилось так много, что стало хотеться еще. Больше, чтобы хоть что-то перекатывалось под ребрами, шелестело, как гонимые ветром по снежному насту осколки. И со временем перестало помогать даже это.

Волк обернул разорванную травинку вокруг пальца еще раз, разрывая в новом месте. Ресницы над льдистыми глазами все же дрогнули, и он со вздохом поднялся. Подошел неспешно к жалкой клетенке. Наклонился, улыбаясь запертому в ней зверьку — по-волчьи, так, что улыбка почти не затрагивала глаза, так, как умел.

— Эй, чучело.

Ведьма вскинула голову и с испугом начала отползать. Она все делала правильно — так и должны вести себя пойманные звери.

Что он собирался делать? Усмешка расползлась чуть шире, пока он разглядывал запуганную девушку почти вплотную. Черти его знают. Может, рыжая и правда имела силу, используя его опустевшую, заледеневшую оболочку в своих целях? Может, что-то в нем все еще жаждало какого-то тепла, которым, на удивление, веяло от тщедушного тела их нынешней добычи?

Пальцы зацепили замок на клетке, покрутили, и через секунду он просто сшиб сапогом проржавевшие петли. Дверь распахнулась. Он присел на корточки перед ней, все с той же клыкастой ухмылкой.

— Пойдем.

Он усмехался теперь искренне, весело, поблескивая светло-бесцветными глазами. Интересно. Интересно же. Чего этот зверек испугается больше: огня, подготовленного для нее завтрашним днем, или холодной, темной, ледяной пустоты, смотрящей на нее из его зрачков?

Ведьма жалась к противоположной стороне клетки, давясь собственным нервным кашлем.

— Чт-... Куда?

Он оскалился. Кашель застрял в ее глотке.

— Пойдем-пойдем, — удовлетворенно повторил он, отворяя дверь клетки шире.

— З-зачем? — заикнулась она, отплевываясь от собственных волос. — Еще слишком рано. Вы сами сказали, что только завтра... Почему?

Она прижала завязанные руки к груди и сгорбилась над ними на несколько секунд. Потом, словно глотнула зелья, растворяющее страх, вскинула голову. Небесные глаза заволокло слезами, но те горели так, словно под ними скрывалось само солнце.

— У вас жжет крестом на спине, — заговорила она сипло, и Волк едва наклонил голову, прислушиваясь. — В дождливые дни тянет в колене, а засушливый воздух обдирает горло. Я... Я могу помочь вам...

Ведьма оперлась на руки, сделала несколько поползновений к нему.

— Я могу вам помочь, только освободите меня. Я не сделала ничего дурного. Лишь благо, уверяю!

Волк сперва распахнул глаза, а потом, не переставая улыбаться, мимолетно поморщился, наблюдая за рыжей и слушая ее лепет. Внутри словно раскололся айсберг и наполнил его до макушки непонятным грохотом — так приятно было наблюдать. Боится. Видит его. Не видит только, что ему уже не помочь, а на боль в колене ему плевать примерно как на муравья на другом конце леса.

Месяц назад у них была старушка, которая видела и это.

«Может, мой срок и подойдет завтра, только и тебе недолго осталось. Не человек ты уже, так, неприкаянный призрак», — вздыхала та старуха, сидя в той же клетке и лузгая непонятно откуда взятые и непонятно как припрятанные семечки.

Волк и тогда усмехнулся, приняв такое толкование своей жизни за благую весть. На следующий день он грыз яблоко, подбродившее с одной стороны, и за это выкинутое келарем из монастырской кладовой. Грыз яблоко и смотрел на высокий, бездымный костер.