Прошлое стучится в дверь

Пролог

Бог мой, Сева в моей постели. Это действительно произошло, и вернуть время назад никак нельзя. Более того, я этого совсем не желала. Видимо, окончательно спятила.

– Доброе утро, – сказал он, и если бы с такой улыбкой, которая вспыхнула на его лице, Сева позвал меня в Ад, я последовала бы за ним не раздумывая.

–Доброе, – смахнула светлую прядь с его лба.

Сева поцеловал меня в плечо, а потом губы начали неспешно подниматься вверх по шее. Мне нужно было его остановить, но как это сделать, если тело предавало меня всякий раз, как он касался его?

Звонок телефона заставил меня отвлечься, я вскочила с кровати и схватила разрывающуюся трубку со стола. Брови Севы поползли вверх, глаза загорелись, а я с запозданием сообразила, что стою посреди комнаты обнажённой.

– Да? – быстро забралась опять под одеяло.

– Алиса, привет!

– Здравствуй, Оля, – выдохнула в трубку. Сева заговорщицки улыбнулся уголком рта. Его веселья я не разделяла: меня с запозданием начала мучить совесть. – Хорошо, что позвонила.

– Надеюсь, не разбудила?

– Нет, что ты! – поспешила заверить её. – Как дела дома?

– Всё по-старому, – ответила она. – А ты как?

– Прекрасно, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал как можно естественнее. Сева скрылся под одеялом, и его губы скользили по моему животу и дальше всё ниже и ниже…

– Сева к тебе забегает хоть иногда?

«О да, забегает… И не только!»

– Бывает, – соврала и, изловчившись, перевернулась на бок. Сева состроил обиженную мину.

– Давно ты его видела? Как он? – Ну вот, отчётливо ощущалось Олино беспокойство, присущее всем матерям, когда их дети находятся вдали от родительского крыла.

– Хорошо. – В данном случае вряд ли я хоть сколько-нибудь кривила душой. – Мы встречались примерно неделю назад. Думаю, в ближайшее время сам тебе позвонит и всё расскажет.

– Надеюсь, – вздохнула Оля. – Сева не Ксюша, от него редко можно добиться откровенности. Всё рассказывает в общих чертах.

– Так поступает большинство мужчин, – уверенно заявила я.

– Для меня он всё ещё ребёнок…

Что едва не заставило меня расхохотаться вслух. Этот ребёнок сейчас лежал, откинувшись на подушки, и от желания прикоснуться его груди у меня сводило пальцы.

– Да, конечно, – рассеянно откликнулась в ответ.

– Ладно, мне пора идти. Я просто хотела удостовериться, что с ним всё в порядке. Пока.

– Пока.

Я в задумчивости нажала на кнопку отбоя.

– Что хотела моя мать? – подал голос Сева.

– Интересовалась, как ты.

– Лучше всех, – ответил парень и сделал попытку поцеловать меня.

– Это не смешно, Сева, – я отвернулась, влезла в шёлковую пижаму и пошла на кухню.

Нет, то, что произошло между нами, было ошибкой. Очень большой ошибкой. Я не должна была позволить себе оступиться. Как теперь называть наши отношения? И как смотреть в глаза семье, Ольге, в конце концов? Бесполезно было оправдывать себя тем, что меня толкнула на это любовь. Я вполне взрослый человек, чтобы контролировать свои чувства.

– Алиса… – Сева тихо подошёл и нежно обнял меня сзади за плечи, заключив в кольцо своих рук. – Всё в порядке, поверь.

Его голос звучал уверенно, но я не чувствовала в своём сердце покоя.

– О каком, к чёрту, порядке ты говоришь? – Я развернулась к нему лицом и прямо посмотрела в глаза. – Я не знаю как теперь себя вести, как общаться с твоими и своими близкими.

– Они далеко, да и какое им, в сущности, дело до нашей личной жизни?

Глава 1

Осень, 1990 год

Двери распахнулись настежь, выпуская на улицу шумную ораву школьников. Свобода. Наконец-то.

Я стремительно сбежала с крыльца, выносимая вперёд безудержной толпой. Ещё один день позади. Ещё один скучный, унылый день. Такой же, как и все остальные. Хотя нет, сегодня же вторник, а значит, и того хуже.

Не успеешь как следует проснуться по пути до здания школы, как первым уроком – бац! – физкультура. И какой идиот это придумал? Все носятся, толкаются, кричат. Ещё бы – тут напряжение мозгов совсем не требуется. Вот радость-то!

Зато вторым уроком – математика. Орущее, взлохмаченное стадо молоденьких слонопотамов врывается в класс, норовя одновременно пролезть в узкие двери мерзко-коричневого цвета, глядя на которые лично мне хочется просто застрелиться.

Задача:

Дано: 45 минут тоски и методичного царапанья мела по деревянной доске.

Найти: количество времени, в течение которого мозг впадёт в глубокий анабиоз.

Я знаю ответ с точностью до секунды – мне хватает шести минут двадцати пяти секунд.

Хорошо, что под партой спрятан любовный роман, который я втихаря стащила у мамы. Выяснение отношений между Джессикой и Кристофером дали мне возможность не уснуть. Правда, за невыполненную домашнюю работу препод поставил точечку в журнал. Это у него любимое занятие – уже все клетки на странице в точечках. Классная возмущается, а ему и дела нет.

Своим математическим мозгом он вывел не менее математическую формулу – набираешь себе определённое количество жирных точек за урок – вот и оценка готова. Можно даже к доске не идти, а гоняет он часто – что есть, то есть.

В такие моменты нет ничего лучше, чем прикинуться мёртвым опоссумом. Двоечники в моём классе так и поступают. Если в их летальный исход всё-таки не верят, они маскируются под глухо-слепо-немых и сползают под самые задние парты, пытаясь применить эффект невидимости.

Увы, я так сделать не могу, потому что сижу за второй партой в первом ряду прямо под носом у преподавателя.

Из класса выхожу – точно узник из тюрьмы, всё остальное кажется уже более мирным: русский язык, литература. Сосед по парте, Серёжка, беззастенчиво списывал диктант. К концу одиннадцатого класса точно заработает себе косоглазие. Наша классная всё время грозится нас рассадить в целях воспитательной работы, но ей сейчас не до этого. Всем известно, что у неё роман с учителем по рисованию. Кстати, у него и был последний урок.

Когда мы вошли, вокруг него стайкой вились старшеклассницы, обсуждали декорации для предстоящего концерта самодеятельности. По моим губам скользнула усмешка. Вот это мужик так мужик! Никакой книжный Кристофер ему и в подмётки не годится! Высокий, подтянутый, волосы русые, до плеч, слегка вьющиеся на концах. Правда, имя у него совсем неподходящее – Апполинарий Карлович.

Господи, о чём только думали его родители, нарекая так своё любимое чадо? Да если бы они только знали, какой замечательный экземпляр человеческой породы из него вырастет, то назвали бы его Апполон, не иначе.

Рисование я люблю. Особенно уроки на свободную тему. Но сегодня Апполинарий попросил нас нарисовать натюрморт – кочан капусты, морковь, несколько луковиц и листик чахлого салата на широком блюде – просто овощной набор какой-то!

Совсем не интересно, хотя наш мистер «Предел девичьих мечтаний» говорит, что такие рисунки просто необходимы, чтобы научиться реалистично передавать цвет, форму и материал, из которого сделаны предметы. В старших классах мы будем рисовать портрет. Держу пари, в его шкафу уже пылятся штук сто его собственных портретов, нарисованных восторженными старшеклассницами.

Капуста у меня вышла какая-то кривая, лук тоже подкачал, краска слилась и потекла – это окончательно испортило мне настроение. Не день, а сплошное разочарование!

Апполинарий Карлович невозмутимо ходил среди леса воздвигнутых мольбертов.

– Вова, твоя обнажённая леди совсем не похожа на капусту,– прожурчал он, даже глазом не моргнув. Апполинарий всегда выражался учтиво и никогда не повышал голоса.

Вовка Сибирцев покрылся пунцовой краской и стал похож на спелый помидор. Класс дружно зашёлся в хохоте.

– Ничего не выходит, – пожаловалась я, когда учитель подошёл ко мне.

– Разве? – он приподнял бровь и улыбнулся. Будь я старше, тут же свалилась бы со стула в беспамятстве. – По-моему, всё хорошо, Алиса.

Он осушил кисточку и убрал излишек краски с моего не в меру оранжевого лука, потом слегка подправил зелёным кособокий кочан.

– Спасибо, – сказала я и снова принялась за работу.

Он поставил мне «четыре».

– Это потому, что вы мне помогли? – спросила я, бессознательно ловя взгляд голубых глаз.

– Не только. Просто я знаю, что ты можешь лучше, намного лучше. – Мужчина помедлил. – Тебе ведь нравится рисовать, Алиса?

Я утвердительно кивнула.

Апполинарий Карлович тепло улыбнулся.

– Старайся, быть может, из тебя получится неплохой художник.

Попрощавшись, я выскочила за дверь. Художник – это в нашем-то захолустье?! Апполоша что, совсем умом тронулся?

Глава 2

Дома никого не оказалось, впрочем, как я и рассчитывала. В дверях меня встретил только чёрный кот Мефисто – любимец семьи. Вообще-то его звали Мефистофель, но он, несмотря на такое дьявольское имя, был сама доброта, да к тому же порядочный лентяй. Я его тайком оставила в деревне у бабушки два года назад, и родителям не оставалось ничего иного, как взять котёнка домой. Теперь бабушка жила в нашем городке, она продала дом после смерти дедушки и переехала в квартиру в новом доме. Мне было жаль: каждое лето я обычно проводила в деревне с младшей двоюродной сестрой. Своих родных у меня не было. Я росла единственным ребёнком в семье – милым и эгоистичным.

Поставив роман на полку, я улыбнулась. Моя мать была бы крайне возмущена тем, что я увлекаюсь подобным чтивом. Ведь мне всего десять лет.

Я поела и включила телевизор, оттягивая тот момент, когда придётся сесть за уроки.

В пять пришёл папа, в шесть – мама. Потом в гости зашла бабушка. Я прилежно сидела за письменным столом и делала упражнение по русскому. Мефисто развалился на учебниках и щурил большие зелёные глаза под лампой. Помощник…

В следующей жизни я решила стать котом.

Часы мелодично пробили восемь вечера, когда в коридоре раздался телефонный звонок. Мама взяла трубку, но из-за закрытой двери я мало что слышала. После того, как трубка опустилась на рычаг, мама возвестила на всю квартиру:

– Оля родила сына!

Вот и приехали…

Я услышала, как в соседней комнате забегала бабушка. Оля – дочь бабушкиной подруги, ей было двадцать лет, и этим летом она вышла замуж. И наши семьи были очень близки, дружили крепко, будто родственники.

Мама влетела в комнату точно вихрь, за ней поспевала бабушка.

– Алиса, ты что, не слышала? – удивлённо спросила мама.

– Отчего же? – Я попыталась изогнуть бровь, как на уроке делал Апполинарий Карлович, и напустила на себя невозмутимость. – Ты сказала об этом так, словно родился принц. Думаю, все соседи уже в курсе, вплоть до пятого этажа.

– Ты не рада? – возмутилась бабушка.

Я посмотрела на неё и улыбнулась про себя: если бы не поздний час, она была бы уже на полпути к больнице. Маленькая, пухленькая, она, тем не менее, в свои года сохраняла бодрость духа и расторопность, свойственную деревенским жителям.

Была ли я рада? Трудно сказать. Скорее, я не чувствовала ничего особенного. В чьей-то семье пополнение – ну и что с того?

Для приличия я улыбнулась и заверила всех, что ужа-а-асно рада, чуть ли не больше всех вместе взятых родственников.

– Завтра пойдём их навестить.

Я с трудом подавила желание возвести глаза к потолку. Отвертеться не получится: номер с мёртвым опоссумом срабатывает только на учителях, мою мать не проведёшь. Даже если бы мне удалось благополучно провалиться сквозь землю, она бы и оттуда меня достала.

Ладно, хоть какое-то разнообразие – после школы придётся топать в больницу. Я с завистью глянула на своего кота – его явка необязательна. Видимо, он это прекрасно понял, так как широко зевнул и погрузился в спокойный кошачий сон.

***

Мы стояли под окнами родильного отделения. Собрались все. В первую очередь, конечно, Олин муж – Виктор. Светится гордостью и нахальством. Молодой самоуверенный милиционер. Наверняка теперь считает себя состоявшимся мужчиной, раз у него родился сын. Рядом с ним были его родители, родители Ольги, ну и наше семейство.

Мы ждали уже полчаса, и, наконец, в окне показалась парочка, о которой теперь минимум три года будут говорить в третьем лице. Ольга переступила тот рубеж, когда теряла свою индивидуальность и начинала по всем пунктам проходить под значением «мы».

Её лицо за стеклом окна было бледным, осунувшимся и землисто-серым. В вытянутых вверх руках она держала маленький, накрепко спеленатый свёрток. Лицо младенца – морщинистое и красное, как переваренная сосиска – выражало глубокую младенческую муку. Казалось, ещё секунда – и он разразится душераздирающим плачем.

Я обрадовалась, что мы этого не услышим. Господи, надо же было затевать столько шума из-за орущего кусочка человеческой плоти.

– На меня похож, – сказал Виктор, ещё больше раздуваясь от гордости.

«Ага, как же! Совсем одно лицо – ты такой же сморщенный, без бровей и во рту у тебя ни одного зуба. Прелесть как похож!» – злорадно подумала я.

Честно говоря, это бесцельное стояние под окном мне уже порядком поднадоело, да и ноги замёрзли.

– Да, точно похож! – вторила худосочная мамаша Виктора. – Оля молодец, угодила тебе!

Я чуть не упала от таких слов. Господи, они хоть её лицо видели или совсем ослепли от радости?! Даже в десять лет я понимала, что это просто дикость – так говорить. Как будто речь шла о новом галстуке на день рождения.

Я пожалела Олю. Если у меня будет такой муж, то я точно предпочту одиночество.

– Вы уже выбрали имя? – спросила моя мать.

– Я решил назвать его Всеволод, – отозвался Виктор.

– А Оля согласится? – не выдержала я.

Мужчина смерил меня презрительным взглядом, словно я вовсе не стоила даже секунды его драгоценного внимания.

Глава 3

Через две недели Олю выписали, и скоро мама собралась к ней в гости. Меня она потащила с собой. По пути мы зашли в детский магазин и купили распашонку с весёлыми оранжевыми медвежатами и жёлтую резиновую утку – специально от меня.

В однокомнатной квартирке пахло едой и сохнущими пелёнками. Оля стрелой металась от плиты с борщом к мерно жужжащей стиральной машине. Приглушённо работал телевизор. Виктор лежал на диване, закинув полусогнутую в колене ногу на другую. Сева спал в деревянной кроватке с реечными стенками.

Да здравствует семейная жизнь!

– Привет! – поздоровались мы.

– Привет, – Оля устало откинула выбившуюся прядь обесцвеченных волос со лба. – Проходите.

– Здрасьте, – протянул новоявленный папаша и даже соизволил встать с дивана. – Не ждали вас.

Интересно, а кого он ждал – принцессу Диану, что ли?

– Мы звонили, предупреждали, – сказала моя мать и отчего-то в её голосе послышались оправдательные нотки. Олиного мужа она тоже не очень жаловала.

Я вспомнила первую встречу с ним. Бабушка пригласила всех на обед. Тогда он показался мне вполне симпатичным и весёлым.

Всё стремительно стало меняться сразу же после их свадьбы: его истинная натура открылась с совсем нелицеприятной стороны. Впрочем, было уже поздно что-либо менять – Оля ждала ребёнка, разводиться не собиралась, делать аборт – тем более. Вот и получилось всё так – долгожданный первенец мирно посапывал в кроватке, муж с полным правом лежал на диване, а ей оставалось, что и многим другим женщинам, таким же слабо-вольным, как она, стирать, убирать, готовить, следить за ребёнком.

– Мы принесли Севе подарки, – сказала мама, чтобы как-то разрядить обстановку и прервать молчание, царившее в комнате, пока Оля была на кухне.

– Интересно, – выдавил Виктор и подошёл к младенцу, – Эй, сынок, слышал?

Видимо, сынок и вправду услышал, потому как проснулся и, увидев склонившееся над ним лицо с трёхдневной щетиной, зашёлся громким плачем.

Виктор резко отпрянул. Из кухни выбежала Ольга.

– И чего он разорался? – искренне удивился мужчина. – Успокой, – сказал он с таким видом, словно жена вовсе не для этого пришла.

Она взяла мальчика на руки и принялась укачивать. А он всё продолжал плакать, разрывался надрывно и взахлёб, словно бы скорбел над всеми бедами этого мира.

– Сколько можно! Совсем нет покоя от всего этого! – выкрикнул Виктор и, спешно натянув ботинки и кожанку, выскочил за дверь.

Оля тихо вздохнула и попыталась улыбнуться:

– Витя теперь мало спит – Всеволод не даёт. Вот и стал нервным, ему сейчас нелегко, – попыталась оправдать Оля мужа и его поведение.

– А тебе разве легко? – возмутилась мама.

– Я жена и мать теперь – это моя обязанность, – кротко отозвалась Оля.

Сева затих почти сразу, как Виктор ушёл – вот уж воистину ирония судьбы!

– Чаю хотите? – спросила Оля, укладывая сына в кроватку.

Я отрицательно покачала головой. Мама пошла с племянницей в кухню, где не-которое время спустя зазвенели чашки и полились разговоры.

Мне оставалось тихо сидеть на краешке кресла. Взяла пульт и выключила громкость телевизора. Покосилась на кровать, где лежал Всеволод, потом встала и подошла поближе. Мальчик изменился, утратив ярко-красную окраску, лицо разгладилось.

Ребёнок неожиданно открыл глаза и вперил в меня удивлённый взгляд.

Я моргнула, брови взметнулись вверх.

Глаза у него были удивительные. Голубой цвет исчез рано, а вместо него чёрные зрачки окружала светло-янтарная радужка.

«Не спишь?» – мысленно спросила я.

«А сама разве не видишь? Не сплю, конечно», – невозмутимо отозвался Всеволод, не открывая рта. По крайней мере, у него был очень красноречивый взгляд. Мне так казалось.

– Почему? – произнесла уже шёпотом.

«Не хочется».

– Испугался?

«Кого? Того мужика? Кто это, кстати?»

– Твой отец.

«Да? Мне больше нравится та, что всегда приходит, когда я плачу».

– Орать ты мастер! Это точно! – хмыкнула я.

Диалог с грудным младенцем смахивал на идиотизм, но мне нравилось это занятие. К тому же он всё так же заворожённо продолжал смотреть на меня.

«Я же ребёнок. Мне положено».

– Неужели?

«А ты не знаешь? Вроде большая уже».

Я улыбнулась и тут вспомнила про жёлтую утку.

– У меня есть подарок для тебя, малыш, – снова сказала вслух.

При слове «подарок» Сева прищурил левый глаз, словно говоря: «Ну, давай посмотрим, что ты там принесла, большая девочка».

Утка ему понравилась. При виде неё глаза мальчика стали в два раза больше.

В комнату пришли мама и Оля.

– Что ты делаешь, Алиса? – с улыбкой спросила Ольга.

Глава 4

За углом сарая, где хранились школьные лыжи, было неофициальное место для общей курилки. Парни и девчонки собирались стайками – те, что помладше, торопливо делали несколько затяжек, нервно оглядываясь по сторонам. Учителя караулили учеников, точно каждый из них в прошлой жизни был Цербером в Аиде – в ход шли все надлежащие меры по воспитательной работе: замечания в дневник, вызов родителей в школу и штрафные работы.

Сегодня мне было паршиво – я решила бросить танцевальный кружок. Вчера было воскресенье, первые майские деньки, в Доме культуры устроили концерт в честь Дня Победы. Мы, восьмиклассники, тоже должны были выступить с несколькими номерами. Все и выступили, кроме меня. Мой партнёр, Женька Виноградов, просто-напросто не явился в назначенный час.

Верх безответственности.

Столько репетиций, столько потраченного времени – и всё зря!

Ребята побежали на сцену, а я принялась вылезать из костюма. Чуть не разревелась от обиды! Нет уж, больше я к себе такого наплевательского отношения не позволю. Просто уйду. Без меня обойдутся. Не думаю, что моё отсутствие вообще кого-нибудь заденет. К тому же у меня теперь появилось новое занятие – я начала ходить в изостудию в Доме творчества. Там царил Апполинарий Карлович собственной персоной. Он вёл занятия в свободное от уроков время.

Так вот, в танцевальный кружок – больше ни ногой.

Девчонки стояли за сараем. В последнее время бегали они туда чаще обычного. Кто-то и вправду начал курить, некоторые просто баловались, стремясь попасть в группу избранных. Взяв в руки сигарету, ты официально становился старше. Впрочем, интерес вхождения в группу был один и до банальности обычен – мальчики.

О, всё в этом мире в конечном итоге сводится к завоеванию мужского внимания. Повзрослев, я отчётливо это поняла. У меня появилось ещё одно излюбленное занятие – наблюдать и анализировать. Анализировать и наблюдать. Это превратилось в забавную игру. Не было ничего лучше, чем тайком потешаться над своими одноклассницами. Как только они видели приближающегося старшеклассника, тут же нажимали у себя в мозгу кнопочку «Стоп», и мысленный процесс мгновенно прекращался.

Они как по команде сбивались в кучку, начинали громко говорить, а смех их переходил на неестественно высокие ноты и вот-вот грозился перейти в писк. Выглядели они хуже квохчущих кур. После того, как предмет их пристального внимания проходил мимо по коридору, они дружно прыскали со смеху и начинали перешёптываться, отчего бедный парень тут же краснел, жутко терялся и удалялся из их поля зрения на сверхзвуковой скорости. Адекватно вели себя только одиннадцатиклассники – попросту не замечали этих малолетних балбесок.

Наша распрекрасная – будь она не ладна – королева Светка тоже была сегодня за сараем с лыжами. Рядом выпускали дым две её подружки – Машка и Олеся. Машка была ещё ничего – немного полновата, рыжая и в конопушках, зато Олеська – ну чисто стервоза. Угольно-чёрные волосы всегда стянуты в тугой хвост на затылке, и кажется, что от этого её и без того выпуклые карие глаза вот-вот выпрыгнут из орбит. Ну ничего, если что, их задержат квадратные стёкла очков в стальной серебристой оправе.

Они пришли сюда неслучайно. Их внимание сконцентрировалось на парне по имени Марк Волынский, который тоже был тут. Он являлся предметом всеобщего любопытства. Перевёлся недавно в десятый класс из другой школы. Говорили, за поведение, которое хуже некуда. Впрочем, ему можно было простить всё что угодно, а поведение – уж тем более.

Марк был красив просто до неприличия. Чего только стоили его большие зелёные глаза под широкими, точно выписанными кистью, бровями, выразительные губы и очаровательная улыбка. Добавьте к этому светлые непокорные вихры и высокий, уже в свои шестнадцать лет рост – и получите портрет совершенства, о котором вздыхали по углам все девчонки от тринадцати до семнадцати.

– Алиска, привет! Ты что тут делаешь?

Подруга Дашка удивлённо вытаращила на меня глаза.

– Курить пришла, – буркнула я. – Сигарета есть?

– Ну, есть… А ты не шутишь

– Нет.

Даша протянула мне сигарету.

– И давно ты?

– Только что,– сказала я, подожгла и втянула дым.

Во рту сразу стало мерзко, будто сигарету я просто разжевала. От дыма заслезились глаза.

– Эй, полегче…

Дашка постучала мне по спине, когда я зашлась в приступе кашля.

– Смотрите-ка, – елейно пропела Светка, – пай-девочка учится курить.

У меня аж зубы свело от злости.

– А мамочка знает?

– Ещё слово – и узнает твоя, – прошипела я.

– Змея! – Она с ненавистью сверкнула глазами.

– Вот именно.

И откуда это взялось? Публичного оскорбления мне точно не простят. Наверняка объявят бойкот. Ну и пусть. Тоже мне, дон Корлеоне в юбке. Я сделала ещё одну попытку затянуться. Всё так же гадко.

Неожиданно началась суета, все побросали сигареты и кинулись в рассыпную. Учителя устроили облаву. Я оторопела и снова закашлялась. Чья-то рука принялась сильно колошматить меня по спине.

Когда я открыла глаза, вокруг никого не было. Наш физик сцапал-таки нескольких ребят, и они понуро побрели за ним в здание школы. Девчонок как ветром сдуло, я стояла с сигаретой в руках, а напротив столпом грозного правосудия возвышалась фигура завуча.

Глава 5

Завуча в школе нарекли «Совой». Зинаида Владимировна в своих больших круглых очках с толстыми линзами и причёской на голове «а-ля гнездо» и вправду напоминала эту птицу. Вот только мудрой её никак назвать было нельзя. Все знали, что у неё присутствовала страсть к раздуванию из мухи слона. Она ратовала целиком за порядок и дисциплину, но против правды, которая шла в разрез с её точкой зрения.

– Потоцкая, уж от тебя я такого не ожидала!

Я смиренно молчала. Возразить мне было нечего, сколько ни отпирайся, а факты налицо.

Допрос в кабинете завуча.

Действующие лица: Зинаида Павловна, Сова.

Алиса Потоцкая, обвиняемая.

Марк Волынский (ждёт участи в коридоре, на сцене появится после «Сцены первой»).

Сцена первая

Сова: Я вынуждена сообщить твоим родителям.

На лице Алисы отражается неподдельный ужас.

Алиса: Но... Я не…

Сова (строгим голосом): Хочешь сказать, что совсем не курила? А сигарета?

Сова извлекает из ящика злополучную белую палочку, набитую табаком. Ей не достаёт полиэтиленового пакета, чтобы стало ещё больше похоже на улику.

Алиса: Не пишите родителям, прошу.

Сова: Все так говорят, а потом мы застаём их за курением снова. Ладно, я тебя там видела в первый раз, так что…

Обвиняемая Потоцкая с повинной головой ожидает приговор.

Сова (продолжая): Будешь сегодня мыть кабинет химии. Дежуришь сегодня?

Алиса: Нет.

Сова: Тем более. Свободна.

Обвиняемая быстро уходит, из-за двери слышен крик: «Волынский!»

Конец «Сцены первой»

Занавес.

«Ну, красавчик, теперь твоя очередь отдуваться»,– подумала я с кислой миной на лице.

Кабинет химии – хуже просто не придумаешь! Там вечно царит беспорядок. С учениками моей школы что-то случается, когда они входят в этот кабинет. Здесь самый последний двоечник непременно начинает считать себя великим учёным. Менделеев открыл свою таблицу во сне? Подумаешь! Мы сейчас за сорок пять минут урока изобретём новый химический элемент или смастерим бомбу из подручных материалов – это нам раз плюнуть!

Уже изобрели. Спасибо большое. После этого химичка весь следующий день заикалась и на полгода лишилась бровей.

Но выбора у меня не было. Не уберу кабинет – завуч настучит родителям, а ведь это же совсем не правда! Вернее, правда, конечно, вот только её версия будет в корне отличаться от моей.

После уроков я взяла ключ у вахтёра и поплелась в злополучный кабинет. Там произошёл маленький апокалипсис, иначе никак не назвать – на полу бумажки, копоть и какая-то липкая дрянь, словно разлили сладкий чай. Большую зелёную доску и за сто лет не отмыть – не иначе дело рук злостного мелового вредителя.

Я испустила громкий стон и принялась поднимать стулья на парты. Когда с этим было покончено, пошла за водой. Предстоящее мытьё доски вселяло в меня тихий ужас. Хорошо, что ведро назад тащить недалеко: кабинет на первом этаже.

– Привет, Золушка! Куда путь держишь?

Я резко обернулась, вода в ведре предательски качнулась и лужицей растеклась по линолеуму.

– Не твоё дело, – огрызнулась в ответ. Видеть беспечную физиономию Волынского было тем более обидно. Наверняка Сова ему ничего не сделала.

– Давай помогу, – не отставал он.

А что? Пускай, раз предложил.

– Помоги, – уже более миролюбиво ответила ему.

– Куда нести?

– В кабинет химии.

Он покачал головой – светлая чёлка упала на глаза. Марк легко взял ведро и зашагал впереди. Открыв дверь, театрально поклонился:

– Золушки – вперёд.

Обалдеть, какой галантный…

Парень поставил ведро и присвистнул.

– Похоже, кто-то устроил здесь большой бара-бум.

Ещё и наблюдательный. Ну просто мечта!

– Хм… – неопределённо проговорила я, из чего он, видимо, сделал вывод, что его остроумие не было оценено по достоинству.

– Значит, вот какое наказание устроила тебе Сова?

– Да, – коротко отозвалась я.

– Старая мегера, – он сел на парту, свесив длинные ноги.

– Спасибо за помощь, конечно, но я хочу закончить побыстрее, а ты меня отвлекаешь.

Брови Марка поползли вверх.

– Правда? Чем же? – Его улыбка как мощность в двести ватт.

– Болтовнёй, – отрезала я.

– Болтовнёй?

– А ты думал своей несравненной красотой, что ли? – не удержалась я от ехидства.

Какую-то долю секунды он молча смотрел на меня, а потом разразился звонким смехом.

– Отлично, детка, так держать! – проговорил он, немного успокоившись.

Глава 6

Так продолжилось наше знакомство. От Апполинария я узнала, что Марк ходит к нему уже второй год подряд, и его рисунки всегда висели на выставочном стенде. Только он их никогда не подписывал. Они всегда отличались от других. Он видел предметы иначе, словно бы через призму кривого зеркала или разбитого витража. Брызжущие краски, льющиеся цвета… Другой мир, фасмантагоричный, ирреальный. Но в живописи он всегда придерживался установленных рамок. На натюрмортах ваза оставалась вазой, а на деревенском пейзаже над полями не летали фантастические феи.

– Твой друг очень талантлив, – заметил как-то наш признанный бог рисования.

– Он мне не друг,– возразила я, но через год уже думала иначе.

***

– Сдал!

Марк бежал через весь коридор ко мне, размахивая папкой. Я с облегчением вздохнула и радостно улыбнулась. Сегодня у него был последний экзамен. Физика.

Одноклассники с недоумением смотрели ему вслед. Они всё никак не могли взять в толк, что нас с ним связывает.

– Бедная девочка влюбилась в тебя? – с усмешкой спрашивали одни.

– Твоя сестра? – недоумевали другие.

– Друзья? Да быть того не может! – отмахивались третьи.

Для всех девчонок с восьмого по одиннадцатый класс я стала врагом номер один. А про Светку и говорить нечего – она бесилась больше всех. Проиграть старшекласснице было одно, но мне – совсем другое. Мы же одного возраста. Нет, Волынского она не любила, просто её гордость была глубоко уязвлена – она не получила того, чего хотела. Просто кто-то осмелился проигнорировать её великую значимость на этой планете.

Марк замер.

– Четыре, – выдохнул он.

– Молодец.

Я видела его в костюме впервые, ведь обычно мы встречались или созванивались уже после его экзаменов. Свои, за девятый класс, я сдала раньше.

Как можно было стать ещё более привлекательным, чем он был, я просто не понимала. Тем не менее, это было так.

– Увидимся вечером? – неожиданно спросил он.

– Разве вы не идёте праздновать в бар?

Это уже вошло у нас в привычку – отвечать вопросом на вопрос.

– Мне надо тебе кое-что сказать,– посерьёзнев, сообщил он.

Я насторожилась:

– Важное?

– Важное, Золушка. Можешь надеть каблуки, – поддразнил он, глядя на мои старые кроссовки, джинсы и топ.

– Размечтался,– отпарировала я, размышляя над тем, что же он задумал.

– Давай в восемь на обычном месте? – предложил Марк.

– Хорошо, – помедлила, а потом выпалила: – Это касается нас?

В знакомых глазах вспыхнули искры и разлились теплом, которое окутало меня с головы до ног.

– Это касается всего.

«Ты в него не влюблена. Ты в него не влюблена…

А отчего тогда сердце так стучит? Ты же вот-вот им подавишься.

Потому, что опаздываю. Приходится идти быстро.

Зачем тогда нацепила эти ужасные каблуки? Разве не ради него?

Просто захотелось посмотреть на его реакцию.

Какую ещё реакцию? Ту, что ниже пояса?

Ну всё, хватит».

Этот разговор со своим собственным «я» начал выводить меня из себя. Проблема была в том, что я никак не могла заткнуть свой внутренний голос.

Выглядела я хорошо, но чувствовала себя глупо. На мне был лёгкий бежевый сарафан и босоножки в тон. Волосы не стала забирать в хвост, а позволила им струиться по плечам. Минимум косметики. В общем, ничего особенного.

«Я оделась не ради него. Я не влюблена… Не влюблена», – кажется, я хотела впечатать это убеждение как можно глубже в свой мозг с каждым шагом и звуком каблуков по асфальту.

Под «обычным местом» Марк подразумевал две пары качелей чуть поодаль площадки для детски игр. Мы часто коротали там время после школьных занятий или вечерами, когда находили свободное время.

Он уже ждал меня там. Вечернее солнце, медленно уходя за горизонт, высветило золотом всё вокруг, на траву ложились густые тёмно-лиловые тени.

Волынский встал с качелей и теперь невозмутимо стоял, засунув руки в карманы брюк, и беззастенчиво разглядывал меня.

– Отлично выглядишь, – сказал он, и по его взгляду было понятно, что не соврал.

– Спасибо.

– Вот уж не ожидал… Думал, такое зрелище мне светит только во сне. – В глазах Волынского плясали озорные смешинки.

– Не думаю, что хочу стать героиней твоих кошмаров.

Я села на качели, чувствуя себя неловко под его пристальным взглядом.

– А с чего ты взяла, что именно кошмаров? Быть может, я имел в виду совсем иное.

– Ты вроде бы хотел мне что-то сказать, – поспешила я сменить тему разговора. – Ты ведь для этого позвал меня.

Марк сел на соседние качели. Они были ему явно маловаты.

Глава 7

– Меня зовут Марк, – ответил Волынский. Требовательный тон ребёнка его забавлял. – Мы с Алисой друзья.

– Друзья? – переспросил Всеволод, и я увидела, как недоверчиво сузились его глаза.

– Друзья, – подтвердила я и кивнула.

– Ты её не обижаешь?

Марк послал ему одну из самых обворожительных улыбок из своего арсенала, однако на Севу это не произвело ровным счётом никакого впечатления.

– Нет конечно. Конечно. А с чего ты взял?

– У меня в группе друзья обижают друг друга. Иногда даже дерутся и игрушками не хотят делиться, – ответил ребёнок.

Брови Волынского взлетели вверх.

– Это очень плохо, дружок. Но я никогда не сделал и не сделаю твоей подруге ничего дурного. Ты мне веришь?

Какое-то время Всеволод молчал, обдумывая сказанное Волынским. Потом медленно кивнул, видимо, решив, что этот большой дядя всё-таки достоин его доверия.

– Ладно. Ты же мне расскажешь, если он поступит плохо? – Янтарные глаза смотрели на меня и словно бы говорили: «Если так случится, то этому блондину несдобровать».

Я улыбнулась – ну и воображение у меня!

Оля краем глаза тоже поглядывала на Марка. Я сразу поняла, что о нашей встрече будет доложено по адресу. Но меня это нисколько не смущало – родители знали про Волынского. Мама относилась к нему настороженно, но встреч не запрещала.

– Нам пора, – сказала Ольга. – Идём, сынок. Бабушка ждёт.

«Та-а-ак, – тотчас подумалось мне. – Наверняка пришла мать Виктора – учить Олю жизни, или у неё сегодня другая цель? Сын опять вляпался в историю, а она будет всячески его выгораживать?»

Сколько ещё пройдёт времени, прежде чем она одумается и перестанет спасать то, что уже давно мёртво? Её брак трещал по швам уже в ту пору, когда только Сева родился. С чего она взяла, что её дорогой муж вдруг одумается?

Нет, на свете, несомненно, случаются чудеса. Но не такого глобального масштаба.

– Ты придёшь в гости? – Сева тянул время. Свидание со старой, вечно причитающей каргой было ему не в радость. Я это точно знала.

– Приду, – твёрдо заверила его.

– Когда?

Ну что за настырный ребёнок! Ему всегда надо было всё точно знать.

Я задумалась.

– На следующей неделе. Скажем, в четверг. Тебя устроит, мой маленький Тигра?

– Угу.

– Всеволод! – уже настойчивее повторила Оля. – Идём.

Малыш помахал нам на прощание и залез на свой велосипед.

– Вот это фрукт! – Волынский в притворном ужасе вытаращил глаза. – Десять тысяч вопросов в минуту! Как ты с ним справляешься?

– Ему нравится всё новое.

– Не всё, – он покачал головой. – От меня он был не в восторге. Видала, какой он мне допрос учинил!

Я снова приземлилась на качели.

– Сейчас этим займусь и я.

– Семейная черта?

– Не сомневайся.

Марк принялся медленно закручиваться. Железные цепи качели заплетались в подобие косички и жалобно скрипели.

– Спорим, малыш меня ревнует?

Я хохотнула:

– Спятил! Ему всего четыре!

– Что с того?

– С того, что это невозможно. И вообще, Марк, хватит мне зубы заговаривать. Выкладывай, что там у тебя стряслось.

Он стал серьёзен и позволил качелям раскрутиться назад.

– Я уезжаю, – просто сказал он.

Сердце в груди ёкнуло и остановилось при этих словах.

– Куда?

– В Петербург. Поступать в университет.

Я всегда знала, что рано или поздно этот момент наступит, но постоянно гнала от себя эту мысль. Он говорил о своём будущем редко и всегда неохотно. Я даже думала, тешила себя надеждой, что он останется здесь, найдёт работу и будет… А вот что будет – этого я не знала, вернее, не давала себе об этом мечтать.

– Ясно. – Мне потребовалась вся своя воля, чтобы голос не задрожал. – В какой университет?

– Думаю, подам документы в несколько. Хочу пойти по художественному профилю.

Вот так новость! Впрочем, чего я ожидала? Наверняка Апполинарий и подал ему такую идею.

– Это будет трудно.

– Знаю. Но я готовился.

Ах вот как!

Мне захотелось закричать от злости.

Готовился.

Вынашивал эту идею.

Жил ей.

Дышал ей.

А мне даже не удосужился сказать.

Тоже мне друг!

Предатель!

– Почему ничего не сказал? – я не смогла скрыть негодования. – Я думала – мы друзья!

– Так и есть, – растерянно произнёс Марк, не ожидавший такой вспышки. – Просто я решил никому не говорить, пока всё окончательно не решу.

Глава 8

Его дыхание пахло мятной жвачкой, губы были тёплыми, нежными и одновременно требовательными. Я закрыла глаза и с упоением ответила на его поцелуй.

Через мгновение всё исчезло.

Волынский отшатнулся от меня, точно от прокажённой. И тотчас появилось резкое чувство разочарования и потери.

Он нервно провёл ладонью по лицу. Его пальцы слегка дрожали.

– Прости… – он сделал шаг назад. – Я не должен был…

– Всё в порядке, – попыталась убедить его я.

Он нервно улыбнулся:

– Глупо всё вышло.

– Точно.

Я никак не могла выдавить из себя больше пары ничего не значащих слов.

– Извини, что не сказал про Петербург.

Какой, к чёрту, Петербург! Ты только что целовал меня! Ничего не хочешь сказать по этому поводу?

– Ладно. Когда ты уезжаешь?

– Завтра.

Марк опустил глаза.

Завтра…

Всё слишком быстро происходит. Мне казалось, что машина, под названием «Жизнь» вдруг сорвалась с тормозов и несётся на бешеной скорости, не сбавляя оборотов, а я… Я оказалась на обочине дороги, и уже ничего от меня не зависит, я никак не могу помешать тому, что должно случиться.

– Надолго?

Он развёл руками:

– Как повезёт. Если поступлю, то ещё приеду за вещами.

– А если нет?

– Всё равно приеду за вещами. Здесь я не останусь, – твёрдо сказал Марк.

С чего ты решила, глупая дурочка, что можешь тут его удержать? У него нет причин оставаться.

– Прийти тебя проводить? – Мой голос не выражал никаких эмоций.

Плакать можно будет потом. Оказавшись дома, закрывшись в комнате. Ночью под одеялом. Но не здесь. Не сейчас.

– Если хочешь.

Я кивнула. Продолжать дальнейший разговор у меня не было сил.

– Мне надо домой, – соврала ему. – Обещала сегодня быть пораньше.

Марк понял, что я говорю неправду. Он слишком хорошо успел меня выучить: слишком лёгким предмет для него.

– Ясно.

Слова падали как тяжёлые камни и утопали в недоговорённости.

– Тогда до завтра? – В его голосе послышалась нотка надежды.

– До завтра.

Я должна была уходить прямо сейчас. Ну же, ноги, разворачивайтесь и топайте к дому!

– Алиса…

– А?

Я будто бы видела его впервые. Где та уверенность, то нахальство, что всегда исходили от Марка Волынского, покорителя сердец? Где он сейчас настоящий? Привычный.

– Если бы я мог, то остался.

Хорошо, сделаю вид, что поверила. Сыграем по твоим правилам.

– Конечно. – «Теперь уходи», – шептал внутренний голос. На сей раз я его послушалась.

И пошла.

***

Он ждал до последнего. Она так и не пришла.

Волынский со вздохом закинул за плечи рюкзак и залез в старенький жёлтый автобус. Он завёлся с подозрительным тарахтением и тронулся с места. Марк надеялся, что этот неуклюжий агрегат всё-таки довезёт его до ближайшей железнодорожной станции и не развалится по дороге.

Всё верно. А чего он, собственно, ожидал?

Как он мог вчера так сглупить? Как мог поцеловать Алису? Господи, да он же её сто лет знает! Она не какая-то там случайная знакомая на вечер. Она его друг. Один из немногих преданных друзей. Ну и пусть, что девчонка.

Но с той самой минуты, как она появилась на площадке в этом летнем сарафанчике, Марк ни о чём другом не мог думать. Проклятая физиология!

Волынский вспомнил их первую встречу – тогда ей здорово влетело от завуча. А ему хоть бы что. Сова прямо растаяла у себя в кабинете, растеклась, как просроченное желе, едва ему стоило пустить в ход своё обаяние.

Марка всегда удивляло, какое впечатление он производит на женщин практически всех возрастов. Года в три он этого не осознавал и всё недоумевал, почему его всё время норовят потискать за щёчки и угостить сладким. Его это жутко раздражало.

В семь лет он научился извлекать из этого обожания пользу без зазрения совести, а уж когда минул подростковый период, так и вовсе начал воспринимать подобное отношение как должное.

Первый поцелуй случился у него ещё в детском саду, и к тринадцати годам он уже считал себя профи в этом деле.

Летом, после которого молодой Волынский должен был пойти в девятый класс, он познакомился с Настей. Она была его соседкой по даче.

Семнадцать лет. Копна медных волос и веснушчатые щёки. Стройное гибкое тело в коротких маечках и обтягивающих едко-салатовых шортах.

О, то лето он запомнил на всю жизнь. Долго ещё потом тёмными промозглыми осенними ночами вспоминал её ненасытные поцелуи, шёпот горячих губ, требующих не прекращать, и податливое тело.

Глава 9

А потом появилась и Алиса. Как и Аполлинарий, который воспринял его как взрослого, вполне самостоятельного человека, она просто приняла со всеми достоинствами и недостатками. И самое главное – верила безраздельно. И у него никогда не возникало даже мысли солгать ей.

Так почему же теперь он утаил от неё самое важное решение в своей жизни?

Он провёл много бессонных ночей, размышляя о том, стоит ли говорить ей о своих планах. Волынский понимал, что она увлечена им чуть больше, чем хочет это показать. В таких вещах он не ошибался. Марк не хотел её расстраивать раньше времени и всё тянул. До последнего дня.

Каждый раз что-то неизменно мешало ему. В решающий момент он вспоминал, что эта мечта была только его. Никому о ней не заикался. Может, боялся сглазить.

Его мать после работы мало что волновало, кроме очередной порции спиртного. На выходные она и вовсе пропадала. Моталась где-то с такими же запойными подругами, как и она сама. Приструнить её было некому: отец их давно оставил.

Вот и получалось, что надежды его были только на свой талант, голову и обаяние, а больше ничего и не было. Денег для платного обучения было взять негде.

А если так, то только надежда поступить на бюджетное отделение или идти в армию. А это пустое дело. Особым патриотизмом Волынский никогда не отличался, да и выполнять чужие приказы было не по нраву.

Вот он и готовился день и ночь. Из всех экзаменов только по физике у него вышла четыре и то потому, что препод злостный на него зуб имел – дочку его Волынский оставил без всяких сожалений.

Он мог понять Алису, но всё равно расстроился больше, даже чем сам ожидал, когда она не пришла на остановку, чтобы его проводить.

Сам виноват. Нечего было поддаваться соблазну… Но ведь он был так велик…

Теперь он даже радовался, что так скоро уехал, а то не знал бы как в глаза ей смотреть.

Время… время… Оно всё стерпит. Алиса об этом скоро забудет. И он забудет тоже. Теперь нужно думать только о поступлении.

***

– Ты грустная, – сказал Всеволод, катая машинку по полу.

– Правда? – Я очнулась от забытья. – Тебе показалось, малыш.

– Я что ду… – Он сосредоточился, вспоминая новое слово. – Дурачок? Не вижу разве?

Я покачала головой. Хороший детсад. Прогресс на лицо. Схватывает всё на лету без разбора.

– Ты совсем не дурачок, милый, – поспешила отговорить его от этой мысли. – Напротив, очень смышлёный малыш. Я не грущу, поверь.

Эх, Алиса, Алиса… Детям врать нехорошо… Только что тут поделаешь? Скоро неделя, как Марк уехал, и от него ни слуху, ни духу. Мог бы позвонить. Я скучала по нему, не хватало наших прогулок и разговоров. Его самого не хватало.

Его поцелуй был мимолётным, он для Волынского ничего не мог значить, а я всё не могла забыть. Целовалась я впервые.

Вот именно. Просто это было в первый раз, а так… ничего особенного.

Совсем ничегошеньки.

Почему я тогда не пошла его проводить? Ведь уже из дому вышла, пошла по знакомой дороге, да только вот свернула с полпути. Я не знала, как себя вести. Тогда ещё не знала. Мысли в смятении носились в голове как взбесившиеся пчёлы.

А знаю ли теперь?

Теперь думается, что лучше всё забыть, будто ничего и не было. Приснилось – и дело с концом. А сны ничего общего с реальностью не имеют. Марк всё равно уедет скоро очень надолго, может, совсем не вернётся. Зачем мне грезить о том, чего никогда не будет?

Сева настойчиво подёргал меня за рукав – я опять про него забыла.

– Посмотрим мультик? – с надеждой на милость спросила я.

Он всегда меня прощал и, просияв в ответ озорной улыбкой, в которой не хватало двух недавно выпавших зубов, сказал:

– Давай.

– Какой?

Мальчик деловито подбоченился и с важностью заявил:

– А-то не знаешь.

Я рассмеялась. «Как хорошо быть беспечным ребёнком», – в который уже раз подумалось мне.

– Хорошо, мой принц. Для тебя – всё что угодно,– проговорила своему маленькому другу и достала с полки кассету со «Спящей красавицей».

Тигра Севе уже наскучил: теперь он хотел стать Принцем Филиппом.

***

От музыки и выпитого вина начала болеть голова. Я стояла возле входа в небольшой ресторанчик, вдыхая тёплый вечерний воздух начала июля. Мой класс праздновал выпускной. Изредка посматривая в полутёмный зал, думала о том, что в сентябре увижу немногих. Почти половина ребят покидали школьную скамью, чтобы перейти в другие учебные заведения и разъехаться по близлежащим городам.

Я не испытывала по этому поводу никакого особого сожаления или тоски – в последнее время с одноклассниками я общалась мало. С той поры, как у всех на виду Волынский дал понять, что мы дружны, некоторые из девчонок стали питать ко мне неприязнь, не слишком умело скрытую за разного рода шуточками и саркастическими замечаниями.

На улицу выпорхнула разноцветная группка моих одноклассниц, с которыми я сохранила дружеские отношения. Они все были веселы и прелестны в лёгких летних платьях и костюмах. Мы оживлённо заговорили о планах на лето, о ждущих нас впереди двух долгих годах учёбы… Ещё мало кто всерьёз задумывался о своём будущем, об экзаменах, техникумах, университетах. Никто из нас не знал, где найдёт себя, какую выберет профессию. Все эти вещи казались ещё слишком далёкими, ведь у нас впереди вполне достаточно времени.

Глава 10

Старалась сохранить спокойное выражение лица, хотя радость от его возвращения накрыла меня тёплой волной.

– Ты вернулся, – ляпнула, словно бы ещё не веря, что он действительно здесь.

– Я же не мог пропустить твой выпускной.

По моим губам скользнула улыбка – выходит, Волынский не забыл-таки об этом. Всё во мне ликовало, к тому же в дверях очень кстати появилась Светка, разодетая в розовый шёлк, и мне доставило огромное удовольствие видеть её перекошенное лицо. К Марку-то она до сих пор дышала неровно.

Я шагнула ему навстречу. Он подмигнул собравшимся и сказал, одаривая их своей неизменной улыбкой:

– Отлично выглядите, девочки! Просто высший класс!

В ответ прозвучал хор взволнованных сбивчивых «спасибо». Что и говорить, Марк умел произвести впечатление на слабый пол одной лишь своей улыбкой.

– Когда ты вернулся? – спросила я, когда мы завернули за угол, скрываясь от любопытных глаз и ушей.

– Вчера вечером, – он слегка коснулся моей руки. – Ты очень красивая, Алиса.

Марк окинул меня взглядом. Платье цвета лаванды с открытыми плечами, воротником-полочкой и длиной до середины колена произвело на него впечатление.

Я смутилась. Получать комплименты было делом для меня непривычным. Чтобы как-то скрыть своё замешательство, сразу забросала его вопросами:

– Как ты? Что видел? Где был? Расскажи мне обо всём скорее.

– Скорее не получится,– смеясь, отозвался Марк. – Однако главная новость такова – вступительные экзамены я сдал и с сентября зачислен в Академию театрального искусства.

Конечно же, мне не удалось сдержать восторженного визга. Вся обида на Марка прошла, едва я чуть-чуть поостыла, поэтому теперь совершенно ни к чему скрывать свои чувства. А его, напротив, искренне забавляли моё рвение и горячность.

– Может, лучше завтра? – спросил он. – У тебя же как-никак выпускной.

Я отмахнулась:

– В том-то и дело, что больше «никак». Скучно. Большая часть вечера уже прошла.

– По своему опыту знаю, что со второй половины как раз и начинается самое интересное, – усмехнулся он.

– Не для меня, – фыркнув, заверила его.

– Странная ты, – Волынский задумчиво смотрел на меня сверху вниз.

– Возможно, – согласилась я. Стоит ли ему объяснять, что вся посредственность коллективных праздников у меня уже давно в печёнках сидит? Вся эта канитель и вечная увеселительная программа, когда тебя помимо воли тащат участвовать в дурацких конкурсах, вызывали во мне глубокое чувство пренебрежения ещё с начальной школы.

Мы уходили всё дальше и дальше от ресторана, занятые разговором, и незаметно для себя оказались на знакомой площадке с качелями. Воспоминания о поцелуе я поспешно прогнала от себя прочь. Мы сели рядом друг с другом на качели, и Марк принялся рассказывать мне о том, как приехал в город, как жил у знакомого парня в маленькой съёмной комнатушке в коммунальной квартире возле Василеостровского; как едва не провалил последний экзамен, но в комиссии были в основном женщины, и ему опять повезло.

Днями они гуляли по Питеру, ходили в музеи и парки, а вечером отправлялись в кинотеатр или ближайший клуб. Эта ночная жизнь настолько захватила моё воображение, что я невольно вздыхала, думая о том, что в свете ночных огней можно познакомиться с кем угодно, встретить таких интересных людей! Эта другая сторона Петербурга манила, захватывала и не хотела отпускать, оттого мне ещё сильнее, очень хотелось увидеть всё своими глазами.

– Когда ты теперь уедешь? – спросила его, когда небо приобрело серый цвет белой ночи.

– Скоро. Думаю, через неделю, – отозвался Марк, и я поняла, что и он сам уже давно был там, в чужом городе, всем своим телом и душой… Его теперь ничем не удержать.

– Хочу до начала учебного года подыскать себе работу. На стипендию особо не разгуляешься.

Мне сделалось грустно: теперь мы долго не увидимся. Неизвестно, приедет ли Марк вообще, даже на каникулы. Я понимала его, но не могла свыкнуться с мыслью, что следующие два года в школе проведу без него. Да и не только в школе. Как отвыкнуть от совместных прогулок, от разговоров, от него самого? Как не думать, не ждать, не мечтать?

Как сделать так, чтобы время прошло быстрее? Как научиться не считать дни до встречи или очередного телефонного звонка? Как сделать так, чтобы он даже в Санкт-Петербурге, уносимый водоворотом новых впечатлений, помнил обо мне? Потому что уж я-то точно буду помнить, буду ждать непонятно чего, пусть это и кажется глупым.

Марк сидел передо мной с таким видом, точно у него за спиной выросли крылья, а мои в этот самый момент кто-то подрезал безжалостной рукой. Но я не могла не радоваться за него, не могла не смотреть на него, не могла не скрывать свою печаль за улыбкой.

Сжала руку Волынского в безотчётном порыве, даже не представляя себе, как же трудно мне будет его отпустить.

***

Первый день осени ничем особенным не отличался. Пожалуй, только тем, что для меня этот День знаний был последним в школе, а для Севы – первым.

С утра небо заволокло сплошной серой пеленой, я опаздывала и выбежала за дверь, закалывая на ходу бант. Господи, кому в голову пришло продолжать традицию надевать на девчонок старую коричневую форму, которая никогда особой красотой не отличалась? Что это? Ностальгия по Советскому Союзу? Так вот пусть родители её и носят, раз приспичило вспоминать молодость! Держу пари, в городах подобным идиотизмом не страдают.

Глава 11

Мой класс уже полностью собрался под табличкой с надписью «11 А».

– Чего опаздываешь? – вместо приветствия накинулся на меня Серёжка.

Классная нас так и не рассадила, она забыла про это в тот же час, когда выскочила замуж за приезжего офицера. Апполинарий так и остался холостым. Ну и правильно, он и так был женат на своём таланте.

– Проспала, – коротко ответила ему.

– Понятно, а то я уже испугался, что мне придётся одному искать себе первоклашку.

Вот ещё один апогей школьного идиотизма. Выпускники всегда брали за руку первоклашек и вели их в школу. Помнится, взрослые дядя с тётей, схватившие меня за руку и впихнувшие мне на добровольно-принудительных основах книжку «Огневушка-Поскакушка», особого восторга у меня не вызвали. Было страшно: все суетились, галдели и толкались, а мы, бедные испуганные первоклашки, как вещи на распродаже – хватают, не глядя, и давай бежать.

Эти воспоминания вихрем пронеслись в моей голове, а пары уже двинулись по почётному кругу стадиона. Начал накрапывать мелкий дождь. Светка заныла, что у неё сейчас потечёт тушь.

Севу я увидела сразу же. Он стоял в стороне и никому не давал руки, когда другие хотели его вести в школу. В сером костюмчике и с огромным букетом, который он едва мог сжимать одной ладошкой, этот мальчишка был очень милым. Мой Принц Филипп подрос и теперь говорил, что он Супермен. Неплохой выбор, надо сказать. К отечественным мультикам он любовью не проникся, видимо, дало знать моё пагубное влияние. Оля ругалась, конечно…

На линейку она тоже пришла и выглядела довольно хорошо. Я заметила её округлившийся животик. Бог весть откуда Оля взяла в себе силы и развелась с Виктором полтора года назад после того, как застала в доме любовницу. В их же кровати.

Впрочем, времени она зря не теряла и вскоре снова была названа женой. Ребёнка она ждала от второго мужа. Мужчина он был неплохой, да и к Севе относился спокойно. Но не более того.

Завидев меня, мальчик оживился и расплылся в широкой улыбке. Он уже всем успел рассказать, что в школу его поведёт только тётя Алиса и никто другой. У них же договорённость!

– Пойдём, малыш, – сказала я и взяла его за одну руку, а Серёжа – за другую.

– Алиса!

Глянула вниз. Светлые брови мальчика сошлись на переносице.

– Не называй меня больше так, особенно при ребятах. Я уже большой.

А ведь и правда. И как я могла забыть! В его годы меня просто выводило из себя то, что все ко мне относились как к маленькой.

– Хорошо, – твёрдо сказала я. – Больше не буду.

И он удовлетворённо кивнул, скрываясь вместе с нами за дверями школы.

***

Утомительное занятие, надо признать, это дежурство: на переменах следишь за порядком и успокаиваешь не в меру расшалившихся учеников младших классов, делаешь менее дружелюбные предупреждения старшим, потом убираешь мусор в коридорах. Успокаивало то, что это была последняя неделя моего дежурства в школе, потом всё – баста!

Я шла по пустому коридору второго этажа. Наводить порядок было проще всего во время уроков: никто не мешал. Обычно именно второй этаж больше всех пребывал в хаосе и бардаке – там находились кабинеты начальной школы.

Одинокая фигура сидела на подоконнике.

Сейчас кто-то у меня получит!

Я уже было открыла рот, чтобы согнать наглеца, но к своему удивлению увидела Севу. Он сидел, болтая в воздухе ногами, что-то усердно выводил в тетрадке и даже не сразу заметил меня.

– Ты что тут делаешь? – спросила, тщетно пытаясь предать голосу хоть каплю строгости.

– Сижу, – отозвался он и поглядел на меня как на умалишённую, вроде как говоря: «Сама не видишь что ли?»

– Вот именно. А ну, давай быстро слезай с подоконника!

Сева скорчил недовольную мину.

– Всё равно никто не видит.

– А как же я? – справедливо возмутилась я.

– А ты не расскажешь, – уверенно произнёс он.

Смотри-ка, какой стал умный!

– Ты уверен? – грозно спросила его, желая преподать ему урок.

Мальчик устремил на меня взгляд несчастного щенка.

– Вообще-то не совсем.

– Точно. Давай, слезай, – скомандовала, напустив на себя грозный вид.

Сева с тяжёлым вздохом закрыл тетрадь и спрыгнул вниз.

– Довольна теперь?

– Вполне.

Его характер менялся на глазах. Ещё совсем недавно он был тихим, покладистым ребёнком, но теперь нередко перечил и говорил без умолку. Ольга с ним еле справлялась.

– Пойдём лучше в спортзале посидим, – уже миролюбиво предложила я, – там сейчас нет занятий.

Он кивнул и пошёл со мной рядом.

Спортзал находился здесь же, на втором этаже. Не слишком большой, с разметкой на полу для игры в баскетбол и канатами разных видов, которые можно было выдвинуть по специальному желобу в потолке. Они всегда внушали мне тихий ужас. Физкультуру я не любила.

Глава 12

Решение ехать в Петербург после окончания школы созрело уже давно, а после не-продолжительного визита Волынского оно укрепилось ещё больше. Марк пробыл в нашем сонном городке лишь неделю, но и этого за глаза хватило, чтобы навсегда и бесповоротно изменить ход моих мыслей и обозначить мечты. Я до сих пор смутно представляла себе, чем же хочу заняться в своей жизни, какую профессию избрать, вечерами, перелистывая справочники для поступающих в вузы, я думала не о том, кем быть, а лишь о том, чтобы навсегда уехать. Уехать не куда-нибудь, а именно в Санкт-Петербург. Это желание было столь сильным, что почти сжигало меня целиком.

Бывало, я не могла уснуть по ночам и всё мечтала о чём-то, что было трудно выразить словами. Петербург превращался для меня в место, где было всё равно на кого учиться, лишь бы просто быть там, в этом городе – дышать его воздухом, ходить по тихим улицам и шумным проспектам и искать… Всё время искать в толпе одно лишь лицо, которое станет роднее и ближе всех в мире. Одно лишь лицо, которое позволит мне избавиться от навязчивой идеи под именем «Марк Волынский».

Мы встретились с ним только один раз, после того, как он приехал после двух лет отсутствия. Сидели на скамейке, каким-то чудом сохранившейся в старом заброшенном парке и всё не могли наговориться. Его глаза, возбуждённо горевшие в то время, как он с увлечением рассказывал мне о своей учёбе, о новых людях и новых впечатлениях, и с искренней дружеской теплотой смотревшие на меня, задачу мне отнюдь не облегчали. Моё сердце предательски начинало биться и едва ли не выпрыгивать из груди, стоило лишь ему взглянуть на меня. Напрасно я пыталась втолковать в свою глупую голову, что влюбляться в Волынского – напрасная трата времени, сил и эмоций, хотя последние просто переполняли меня, готовые вот-вот выплеснуться через край.

Когда он сел на автобус, чтобы тот отвёз его до железнодорожной станции, я вздохнула едва ли не с облегчением. Пришло время вновь взяться за ум и подумать о чём-нибудь более приземлённом и насущном, нежели бесплотные мечты о Марке. Но сердце – главный предатель рациональных мыслей, и в нём, где-то в самом дальнем уголке, поселилась неумирающая надежда о том, что в Петербурге мы непременно встретимся.

…Все воспоминания о северной столице в тетрадке в сорок восемь листов. Это было главное хранилище моей памяти. Кто в семнадцать лет не вёл дневник, доверяя самые потаённые мысли бумаге? Все мои чувства, все эмоции, воплощённые в слова, покоились на этих белых листах в клеточку. Они были едва ли не самыми ценными моими сокровищами.

Сначала пришёл май, за ним – июнь со своими заботами, со сдачей школьных экзаменов и выпускным вечером вслед за ними. Много было сказано напутственных речей, в основном ожидаемых и избитых. Говорят, для каждого они особенные. Но разве это так? Сам выпускной превращается в формальность. Многие девчонки из моего и параллельных классов, плакали – мне же было совсем не до слёз. Разве что от радости, но никак не от грусти. Цинично? Пусть так, но последние годы в школе были сущим кошмаром, и проливать по ним солёные реки не входило в мои планы.

Буквально через неделю я вместе с матерью уехала в Петербург.

Это была любовь с первого взгляда. Никакие рассказы Волынского не могли передать ни красоты, ни атмосферы. То чувство новизны навсегда осталось со мной. Я ходила как потерянная, мало думала об учёбе, о поступлении. Мы давно определились в выборе, подали документы. Что оставалось делать? Только взирать, только любоваться, только впитывать впечатления и ночами всё писать и писать, стараясь не упустить ни мгновения, ни одной прожитой минутки. Мы жили у маминой подруги где-то в районе Ломоносовской, и я каждый день видела из окна квартиры, как курсируют катера по Неве.

Поступить оказалось не так уж и легко. Я избрала для себя психологию, но университет оказался мне не по зубам. Во-первых, знаний недоставало, во-вторых, такие специальности были, как правило, платными. Поэтому ограничились колледжем с педагогическим уклоном.

Было ли это моей мечтой? Определённо – нет, но утешало уже то, что ни при сдаче вступительных экзаменов, ни при дальнейшем обучении в программе не было ненавистной математики, да и вообще точных наук.

Марк знал, что я в Петербурге. Знал и потому приехал, и мне оставалось только диву даваться, как он со всей своей умопомрачительной харизмой смог завоевать доверие моей матери. За всё то время, что мы были с ним знакомы, она ни разу не попрекнула меня, не читала нотаций на тему «будь осторожна» и вела себя подозрительно покладисто. Когда Волынский заявился на порог с подробным планом, куда собирается меня везти и во сколько клятвенно обещает вернуть, она согласилась без разговоров. Просто чудеса!

А он повёз меня в Летний сад – его любимое место в этом городе, которое для меня стало таким же спустя время. Уставая от суеты, от толчеи, от вечной спешки ты приходишь отдыхать душой именно сюда. Вдруг в центре Петербурга нисходит покой, и ты просто наслаждаешься им. Так говорил Волынский, а я пока была не в состоянии понять этой простой истины потому, что мне слишком надоел покой во всех его видах.

Он рассказывал обо всём: о своей работе, по большей части ночной, так как работал барменом, о том, куда мне нужно будет непременно сходить, что посмотреть, когда я сюда перееду. Он был очень оживлён, радовался за меня, как прежде я за него, и всё время повторял, что поверить не может в то, что я здесь.

Я тоже не могла. Но это было действительно так. И когда две недели пролетели и надо было садиться в поезд, я и не думала скрывать своего разочарования. Время до сентября казалось мне годами, а не месяцами, которые будут тянуться бесконечно.

Глава 13

Я медленно поднималась по ступенькам лестницы, которая вела на четвёртый этаж, где находилась Ольгина квартира. Можно было по пальцам пересчитать те разы, когда я бывала у неё одна. Обычно мои посещения были за компанию с матерью или бабушкой, но сегодня я сознательно отказалась от их общества. Мне нужно было попрощаться с единственным человеком в этой квартире, который значил для меня больше, чем все остальные – с Севой.

У него недавно родилась сестра Ксения, и её я видела только раз. Это была крупная розовощёкая девочка с сильными лёгкими и не менее сильным голосом. Я едва не оглохла от её требовательного ора, когда мы приходили навестить Ольгу после выписки из больницы. В тот момент я вспоминала новорожденного Севу и то, как его отец пренебрегал им. Сестре мальчика повезло больше: отец не мог на неё надышаться. Мне было совсем не трудно представить каково сейчас Севе быть семилетним ребёнком в семье, где для Ольги мир с некоторых пор начал вертеться вокруг своего нового существования. А новым для неё стало едва ли не всё: новый муж и новый ребёнок. Странно думать, но понятие «старый», больше подходящее для вещей, прочно ассоциировалось у меня с Севой. После рождения Ксении он, по сути, стал «старым» ребёнком, который только одним своим видом заставлял Ольгу вспоминать о прошлой жизни с Виктором, о которой она предпочла бы вообще забыть.

Погружённая в свои мысли, я не услышала, как наверху хлопнула дверь и кто-то кубарем скатился с лестницы. Маленький юркий вихрь, наделав порядочно шума, едва не сбил меня с ног.

– Эй! – возмущённо воскликнула я, поднимая глаза на нарушителя лестничного спокойствия.

– Алиса!

– Сева! – Я попыталась сделать рассерженное лицо. – Осторожнее надо быть.

– Прости, – мальчик виновато потупился. Он стоял на три ступеньки выше меня, держа в руках футбольный мяч, но на его лице не было ни тени улыбки. Янтарные глаза воззрились почти вровень с моим взглядом и напоминали собой застывшие льдинки солнечного света.

– Что случилось? – спросила его.

– Ничего, – ответил он и опустил глаза. Врать он ещё только учился.

– Будь по-твоему, – я пожала плечами. – Куда ты идёшь?

Он хмыкнул и вскинул голову. По этому жесту можно было прочесть ход его мыслей. Он выражался в следующих риторических вопросах: «Ты что же, совсем того? Мяча в моих руках не видишь?»

– Играть с мальчишками в футбол, – тем не менее пояснил он, смотря на меня как на умственно отсталую.

– Ясно, – проговорила я, чувствуя себя не совсем уютно.

– Ты пришла к моей маме?

– Нет. Я пришла к тебе.

Моё заявление заставило его вскинуть две полоски светлых бровей.

– Ко мне? – протянул мальчишка.

– Именно, – отозвалась твёрдо. – Почему тебя это так удивляет?

– В прошлый раз даже не сказала, что уезжаешь, а сегодня сама пришла…

Господи, что я слышу? Не иначе как фраза задетого мужчины? Но нет, Сева всего лишь мальчик, недавно закончивший первый класс.

– Да, пришла. – Я почувствовала себя виноватой, но теперь мне хотя бы стала понятна причина его хмурого поведения. – Ты обиделся?

– Вот ещё, – пробубнил он себе под нос.

– Ты тогда гостил у бабушки в деревне, неужели не помнишь?

– Помню, – кивнул Сева.

– Мне нужно было срочно ехать, мой хороший, но я просила твою маму, чтобы она сказала тебе, что я скоро вернусь и обязательно приду к тебе.

– Она просто сказала, что ты уехала. – В его голосе больше не было слышно осуждающих ноток. Теперь ребёнок был растерян – он не знал, на кого стоит обижаться больше: на мать, которая не сказала ему о том, что я не навсегда уезжаю, или на нерадивую подругу, которая сама не сказала ему об этом.

– Но теперь я здесь, – я улыбнулась. – Пойдём на улицу, мне надоело стоять в подъезде.

Во дворе к Севе кинулись мальчишки, но увидев, что он вышел не один, замерли в нерешительности.

– Это моя подруга Алиса, – сказал Сева, и я в первый раз услышала слово «подруга» из его уст.

– Здравствуйте! – наперебой начали кричать мальчики, которых было человек пять. Отчего когда к тебе обращаются на «вы» дети, начинаешь вдруг чувствовать себя совсем взрослой, хотя сама только закончила школу?

– Привет! – улыбаясь, откликнулась я.

– Севка, идёшь гулять?

– Будем играть в футбол?

– Ты скоро?

Поток вопросов обрушился на него со всех сторон – шум, гам, беготня. Добро пожаловать в маленький мир Севы, Алиса Игоревна!

– Я сейчас, – сказал мальчик и отдал друзьям мяч, хлопнувшийся о землю, и ребятня помчалась к импровизированному полю во дворе.

– Вижу, ты тут весело проводишь время, – сказала я, провожая детей глазами.

– Когда как, – его худые плечи дрогнули в едва заметном пожатии.

– Как твоя сестрёнка?

Сева скривился:

– Плачет почти всё время. Не люблю я её. – В его голосе отчетливо слышалось раздражение.

Глава 14

Зима ,1999 год

В актовом зале университета не было свободных мест. Среди учащихся, преподавателей и приглашённых гостей сидела и я, почти у самой сцены, во втором ряду, и с волнением наблюдала за разворачивающимся сюжетом – любительской постановкой «Веер Леди Уиндермир».

В роли Маргарет блистала моя подруга Юлька: поистине прелестная, покорившая всех живостью своей игры.

Наступил конец декабря, и вопреки новогоднему представлению учащиеся-энтузиасты, занимающиеся в театральном кружке нашего колледжа, решили выдать зрителям этот спектакль, напрочь пренебрегая всеми устоявшимися традициями. Впрочем, руководство ввели в курс дела, и оно и нисколько не возражало.

Комедия и впрямь хороша, но дело даже не в этом. Для меня, как и для Юльки, главная особенность этой премьеры заключалась в том, что это была совместная постановка старших курсов нашего колледжа и педагогического университета, а главная героиня училась только на втором курсе. Вещь неслыханная. Но талант победил всё.

Подготовка к этому событию, можно сказать, прошла через все наши два года обучения. Два года… Они пронеслись так стремительно быстро, что я едва успела осознать этот факт. Уже через три дня все разъезжались на зимние каникулы, а впереди нас ждала весенняя сессия и выпускные экзамены.

Домой я не собиралась – вместо этого должна была сесть в поезд вместе Юлей и отправиться к ней в гости. Празднование Нового года в кругу семьи – вещь, конечно, замечательная, но смена обстановки на сей раз привлекала меня больше. За это время мы должны были принять окончательное решение по поводу дальнейшей учебы. Однако, кажется, всё и так уже было решено. Заочное отделение на факультете психологии. Четыре года. Я боялась даже себе это представить. Утешало только одно – мой Петербург оставался со мной. Покидать его я не собиралась ни за какие коврижки.

Лорд Дарлингтон, выпускник пятого курса, меж тем играл роль:

– Вы знаете, мне кажется, хорошие люди приносят много вреда в жизни… И главный вред в том, что они придают такое огромное значение дурному. Бессмысленно делить людей на хороших и дурных. Люди бывают либо очаровательны, либо скучны. Я предпочитаю очаровательных, а вы, леди Уиндермир, хотите вы того или нет, к ним принадлежите.

Моя Юлька, сверкнув глазами, отвечала с большим возмущением:

– Лорд Дарлингтон! Опять? – Потом она изящно встала. – Сидите, сидите, я хочу только поправить букет… – И пошла к столу.

Всё разыграно как по нотам. Воспоминания о том, как это начиналось, вызывали во мне двойственные чувства. В своих стремлениях подруга была беспощадна…

…Год моего поступления – девяносто восьмой. Человечество сумело во второй раз потопить «Титаник», вернее, это сделал один человек, Джеймс Кэмерон, и именно поэтому весь остальной мир сошёл с ума.

Я приехала в Санкт-Петербург с большими надеждами и не менее амбициозными мечтами, и жизнь, разумеется, сделала поворот на сто восемьдесят градусов в одно мгновение. Невозможно было не думать о том, что Марк тоже в городе, и наша встреча, само собой, состоялась.

Петербург всё так же поражал своей красотой и опять обрушился на голову, но теперь уже гораздо мягче. Я едва успела уладить все вопросы по поводу своего заселения в общежитие, едва успела внести свои вещи в комнату, как в дверь влетело некое яркое, чрезвычайно возбуждённое существо. Существо это было Юлькой. В своей розовой кофточке и белых брючках, обтягивающих длиннющие стройные ноги, она шествовала впереди процессии её помощников, точно какая-то царица. Конечно, носильщики вовсе не были её собственностью. Эта честь выпала на долю мальчикам-первокурсникам, зачисленным, как и мы, в этом году.

Чемоданов у неё было три. Естественно, ей не составило труда прикинуться беспомощной девушкой. Впрочем, в физическом смысле так оно и было – она никогда не поднимала ничего тяжелее семи килограммов, – но никак не в моральном плане, в чём мне вскоре пришлось убедиться на собственном опыте.

Она, эта яркая бабочка, приземлилась на голый матрац ещё не застеленной кровати, улыбнулась премило, пропев «Спасибо, мальчики. Жду вас в гости!», и принялась болтать ногами, разглядывая пустые невзрачные стены грязно-жёлтого цвета. И тут, наконец, заметила меня.

– Привет, – сказала девушка, вперив в меня изучающий взгляд своих карих глаз. – Тебя как зовут?

– Привет, – отозвалась я. – Алиса. А тебя?

– Юля, – представилась она с достоинством повелительницы, но в следующее мгновение уже совершенно непринуждённо произнесла:

– Можно просто Юлька. Ты моя соседка?

– Видимо, – ответила ей с большой долей сомнения. Я всё ещё не знала, хорошо это или плохо.

– Стены как в психушке, – хмыкнула Юля. – Ну чисто «жёлтый дом».

– Сразу приучают к особенностям будущей профессии, – сказала я с сарказмом.

Её красиво очерченные брови изогнулись, и она покатилась со смеху.

– Точно говоришь!

Девушка подскочила к окну, разглядывая урбанистический пейзаж. Он был так себе. Сплошная застройка, среди которой сиротливо зеленела заплатка газона.

– Надо всё здесь переделать, – решительно заявила она. – Стены совершенно ужасны. Поклеим их обоями, непременно голубыми.

Глава 15

Позже к нам подселили Кристину, и мы создали свой собственный триумвират. Юлька говорила, что мы три мушкетера, но вскоре появилось четвёртое лиц, и, как ни прозаично, но им оказался Волынский.

После того, как Юлька узнала, что в колледже есть театральный кружок, она потеряла всякий покой. Грёзы о славе Примадонны не давали ей спать по ночам, и у неё на это были все основания. В школе Юля не пропускала ни одной постановки, ни одного концерта. Но в театральный коллектив колледжа было не так-то легко попасть. Точнее, попасть в него было можно, но главных ролей ей бы ни за что не дали, а она представляла себя только в этом амплуа.

Юлька долго думала и решила пройти на прослушивание с ролью леди Макбет. Проблема была в том, что вероломного злодея было не сыскать. Она всех своих друзей мужского пола перебрала, пробовала репетировать с ними, но все они не годились – слишком инфантильные и недостаточно харизматичные. Их словам никто не верил.

В одну из наших редких встреч с Волынским я пожаловалась на то, что ещё немного – и я точно сойду с ума. Я клялась, и то была сущая правда, что знаю теперь трагедию Шекспира от корки до корки и могу декламировать её часами. Марк в ответ только посмеивался – его забавляла моя горячность.

Мы не утратили общих интересов, не утратили нашей дружбы, хоть это и давалось мне с большим трудом. Его заполучить я и не надеялась больше. Просто-напросто запретила себе даже думать об этом. Он говорил, что я изменилась, приобрела лёгкий городской налёт самомнения и едва уловимый специфический говор. Про него я вообще помалкивала. Он был здесь уже три года, и от него прежнего мало что осталось.

Нет, внешне он был всё тот же: весёлый и невозмутимый, – но циничность, сарказм и чувство пренебрежения, смешанное с нетерпимостью к откровенно неумным людям расцвели буйным цветом. Вместе с тем он стал намного утончённее, собраннее и, чего уж греха таить, ещё более привлекательным. И раз уж речь зашла о театре и, в частности, о литературе, то в тот период он у меня ассоциировался с Евгением Онегиным. Но это было только тогда. Позже эта невинная параллель уступила своё место более тёмной, более жестокой, но всё такой же обворожительной параллели с Дорианом Греем. Правда, намного позже…

– Твоя подруга хотя бы хорошенькая? – по своему обыкновению спросил Марк, терпеливо выслушав все мои жалобы.

– У тебя что, синдром старой коровы проснулся? – не без ехидства спросила я в свою очередь.

– Да нет. Просто леди Макбет всегда вызывала во мне образ властной, сильной женщины, не лишённой своей аристократичной красоты. Но в ней определённо должно быть что-то от ведьмы.

– Про ведьму это ты попал в самую точку, – рассмеялась я. – Можешь даже не сомневаться. Все женщины такие. А Юлька – мастер перевоплощений. Хочешь, приходи на репетицию…

Сказала и тут же забыла. Как оказалось, зря.

В тот день Юлька при полном облачении стояла на сцене, уповая на то, что это была одна из последних репетиций. Рядом с ней в тени кулисы дожидался не слишком впечатляющий Макбет в лице какого-то второкурсника.

Я изнывала со скуки, сидя с краю на одном из рядов подальше от сцены. В который раз слушать этот диалог было выше моих сил, поэтому я втихаря листала журнал.

– То, что свалило их, меня взбодрило;

Их погасив, зажгло меня. Чу! Тише!

То крикнул сыч, зловещий сторож ночи,

Сулящий людям вечный сон. Он – там.

Раскрыта дверь, и сытый храп холопов

Трунит над службой. Сбитень мой таков,

Что смерть и жизнь о них готовы спорить,

Мертвы они иль живы.

Макбет-второкурсник за сценой произнёс:

– Кто там? Эй!

Юлька вновь заговорила:

– А вдруг они проснулись – и не вышло?

Нам страшен неуспех. Чу! Их кинжалы

Я положила на виду. Не будь он

Во сне похож на моего отца,

Я бы сама всё кончила.

…Я могла не поднимать глаз, зная, что сейчас выйдет Макбет.

– Мой муж!

И в этот момент из глубины зала донеслось:

– Я сделал всё. Ты не слыхала шума?

Прямо по проходу шёл Волынский, но разве это был он? Учёба в Академии давала ему преимущество, и потому он был облачён в плащ, на плечи ему падала грива иссиня-чёрных волос парика, а шаги гулким эхом раздавались в пустом зале от каблуков высоких сапог. Волынский никогда не мог отказать себе в возможности эффектного появления, конечно, если только она была к месту.

Лицо у Юльки-Леди Макбет вытянулось так, словно Волынский пришёл на пару с Шекспиром, но она быстро взяла себя в руки и продолжила свою реплику по тексту.

Марк легко запрыгнул на сцену, обезоруживающе улыбнулся горе-Макбету, и тот с явным облегчением ретировался.

– Там один расхохотался

Во сне, другой вскричал: «Убийцы!»

Оба они проснулись. Я стоял и слушал.

Они прочли молитву и опять забылись сном…

Глава 16

Само собой, с таким Макбетом её взяли в театральный коллектив с распростёртыми объятиями. Все сидели на прослушивании, открыв рты, а я внутренне торжествовала и в тайне гордилась тем, что первокурсники могут переплюнуть старшие курсы. После того, как эта парочка отыграла положенную сцену, Марк раскланялся, но заявил в конце, что декорации, которые он видел за кулисами, просто отвратны и явно сделаны бездарностью.

За такую прямоту наглеца едва не прогнали взашей, но его спасло присутствие директора нашего колледжа.

– А вы, молодой человек, можете лучше? – спросил он.

– Разумеется, – ответил Волынский без всякого бахвальства, потому что так оно и было на самом деле.

Этот эпизод не имел бы такого существенного значения, если бы в последствие не повлиял на дипломную работу Волынского и всю его дальнейшую карьеру.

Юльке доставались роли второго плана, но это было только до конца первого курса. Как только начался сентябрь, директор собрал всю театральную группу вместе и сказал, что решено ставить полноценный спектакль вместе с группой Педагогического университета. Это было действительно большим событием.

После долгих споров и предложений выбор пал на «Веер Леди Уиндермир». По-считали, что комедия произведёт большее впечатление, чем трагедия. Волынский, как человек со стороны, участвовать в самом спектакле не мог, но сокрушаться по этому поводу не собирался. Вместо этого он заключил договор с директором на прохождение своей практики. Марк сделал декорации, которые вполне могли бы затмить сам спектакль.

И сейчас, в день премьеры, он тоже был в зале. Сидел рядом со мной и наслаждался произведённым эффектом. Изредка я кидала взгляд на его профиль в полутьме. Он то был серьезён, то улыбался курьёзам, происходившим на сцене. Юлька чудесная актриса, и комедийные моменты удавались ей особенно. Мне хотелось продлить эти минуты как можно дольше, заставить время остановиться, однако два часа пронеслись как один миг, и, когда опустился занавес, я подумала о том, что ещё один этап завершён.

– Браво! – воскликнул Марк, импульсивно вскакивая с места, а вслед его крику уже неслись оглушительные аплодисменты…

Выпускной прошёл на славу. Мы гуляли по городу всю ночь, и к утру я просто не чувствовала ног.

Вот и всё. Прощай, колледж, здравствуй, университет.

Ближе к вечеру следующего дня я встретилась с Марком. Мы сидели в уютном маленьком кафе недалеко от его дома.

– Как прошло? – спросил он, затягиваясь сигаретой.

– Твое появление произвело маленький взрыв в прелестных женских головках моих сокурсниц, – сказала я, делая большой глоток кофе. Большую часть дня мы с Юлькой и Кристиной просто проспали.

– Неужели? – Он сделал вид, что удивлнён.

– Все решили, что ты всё-таки мой парень, – хмыкнула я.

– Надеюсь, ты их разубедила, – помрачнев, произнёс Марк.

– Разумеется, – солгала я, глядя в глаза Волынскому.

Стоило ли ему объяснять, что за два года так никто и не смог достаточно сильно привлечь моего внимания? Нет, такому он вряд ли сможет поверить.

– Хорошая девочка.

– А ты как? – решила скорее сменить тему разговора.

Волынскому недавно стукнуло двадцать один, через год он заканчивал Академию по специальности художник-сценограф. Говорил, что совсем разочаровался в женщинах. На прошлой неделе расстался с очередной своей пассией, сказал, что мозгами не вышла. Господи, какие мозги! Я видела эту девушку лишь однажды – живое воплощение обложки «Плейбоя» – кто в здравом уме откажется от такой? Выходит, есть такой человек – и в данный момент он сидел напротив меня.

– Собираюсь летом поработать.

– Где?

– Отец моего приятеля недавно купил дом за городом. Он хочет, чтобы я оформил комнату его дочери.

– Отличные у тебя друзья… – протянула я.

– Разные.

В последнее время это стало его любимым словом. Разные друзья, разные связи, разные дела, женщины. И ничего постоянного. Совсем ничего. Только стремление к конечной цели, которую он до сих пор не озвучил.

Я молчала в нерешительности. Мысль пришла внезапно, но как отреагирует на неё Марк?

– Слушай…

Набрала в лёгкие побольше воздуха.

По губам Волынского скользнула односторонняя полуулыбка.

– Хочешь что-то сказать? Я весь внимание, детка. – Он автоматически включил обаяние. Этого ничто не могло изменить.

– Ты же будешь там всё лето

Марк кивнул:

– Безвылазно.

– А можно будет устроить, чтобы я пожила там с тобой какое-то время? – неуверенно спросила я.

– Со мной? – Его чётко очерченные брови поползли вверх.

– Да ты не беспокойся, – поспешила успокоить его я.– Я не стану мешать, буду приезжать только вечером.

Казалось, он удивился ещё больше.

– А где, скажи на милость, ты будешь пропадать днями напролёт? – В его голосе отчётливо послышались строгие нотки.

Глава 17

Волынский задумался. Он не упомянул о том, что хозяин дома улетал на три месяца в Европу и должен был вернуться лишь в начале сентября. До этого времени в доме никто появляться не будет, и Марку предоставлялась полная свобода действий. У хозяина имелось только одно условие – не устраивать вечеринок. Этого он делать и не собирался: если что, всегда можно сходить в клуб.

Алисе он искренне хотел помочь, но три месяца с ней под одной крышей… Впрочем, в доме, как понял Марк, много комнат, да и всё своё время он намерен проводить за работой. Ладно, в конце концов, они уже сто лет знают друг друга, да и юношеская влюблённость давно прошла. А если кто-нибудь спросит, что это за посторонняя девушка в доме, он всегда сможет ответить, что это его помощница, одногруппница, к примеру.

Таким образом, согласовав все вопросы со своей совестью, Волынский ответил:

– Ладно. Почему бы и нет!

– Спасибо!

Я едва не кинулась ему на шею от радости, но вовремя вспомнила, что мы сидим в кафе.

– А где этот дом находится?

– В посёлке Лисий Нос, недалеко от Кронштадта, – пояснил он. – Я переезжаю туда через неделю, надо уладить кое-какие дела в городе.

– Отлично. Я как раз успею съехать с общаги.

– А твоя мать в курсе таких грандиозных планов? – спросил Марк, допивая бокал пива.

– Почти, – уклончиво отозвалась я. – Сегодня скажу ей о том, что буду жить у тебя.

– Не очень хорошая идея, – он покачал головой.

– Почему? Ты мой друг. Она тебе доверяет.

Волынский хмыкнул:

– Ладно, как знаешь.

– Значит, договорились?

– Угу. – Парень смотрел на меня зелёными глазами шелудивого кота, но я никак не могла понять, о чём он думает.

– Слышишь, Золушка, ты хоть готовить умеешь?

Я откинулась на спинку стула.

– Суп из пачки, макароны, подгоревшие котлеты – всё как полагается.

– Да у тебя талант! – со смехом заявил он.

– Стараюсь.

– Ладно. Мне пора бежать, – неожиданно опомнился Волынский. – Обещал заказчику переслать ему ещё несколько эскизов до вечера.

– Ну, давай, – кивнула я.

Марк достал кошелёк, оставил деньги за заказ и поднялся со стула. На прощание он чмокнул меня в щёку и был таков.

Я лениво наблюдала из окна, как он перебегает дорогу – стройная фигура в пиджаке песочного цвета, светлых брюках и с повязанным вокруг шеи лёгким шарфом в бело-зелёную полоску. Городской мальчик. Талантливый мальчик. Мальчик, который никогда не станет моим. Я давно оставила подобные мысли, свыклась с ними и запрятала в самый дальний угол самого пыльного чулана своего сознания. С меня было довольно, что мы друзья, иначе я бы уже давно исчезла с горизонта его жизни, как все эти красотки, которых Марк никогда не любил. Это было совсем не по мне. В жизни Волынского я намеревалась остаться надолго.

Стрелки часов двигались к пяти. Будни. Город замер, изнемогая от душной жары. Я достала из сумки телефон и набрала Юлькин номер.

***

Дом в Лисьем Носу оказался двухэтажным строением из белого кирпича. Он был ещё не обжит, да и по сути своей дол-жен был исполнять роль загородной дачи, нежели постоянного жилья. Мы с Марком могли о таком только мечтать.

Участок, на котором стоял дом, был небольшим, всего соток шесть, огорода не держали, и всю площадь занимали зелёные насаждения и деревья, которые никто не собирался вырубать. Территорию обнесли забором, а что ещё привлекло – эта усадьба находилась в конце улицы, выходящей на автостраду, так что шум машин едва долетал до этого тихого уголка.

Мать восприняла мою идею без особого энтузиазма. Ей хотелось видеть меня летом возле себя, но я смогла ей втолковать, что это будет лишь напрасной тратой времени.

Моё отношение к дому кардинально поменялось. Действительно, только теряя в какой-то мере то, что имеем, мы начинаем по-настоящему это ценить. Кто бы мог предположить, что уже спустя месяц после того, как началась моя учёба в колледже, я буду тосковать и по своему прежнему укладу, и по любимым местам, и по родителям? Жизнь в общежитии многому учит нас, но кажется порой, что уж лучше бы не учила. Только тогда начинают посещать мысли о том, как хорошо было бы вновь устроиться под крылом в уюте и тепле и не заботится о себе самой ежедневно. Но такова плата за самостоятельность – ничего с этим поделать нельзя.

Мы быстро распаковали вещи, сбегали в ближайший магазин, и, пока Марк ходил осматривать будущий результат своего труда, я занялась приготовлением нехитрого обеда.

Солнце стояло высоко, пели птицы, шаги Волынского раздавались наверху… И что с того, что это лишь временное пристанище, что из своего в этом доме у нас разве что одежда, полотенца, да зубные щётки? Впереди лето, впереди снова борьба, но сейчас, обжигая руки ледяной водой из-под крана, я мыла овощи для салата и чувствовала себя абсолютно счастливой.

А ещё Юлька позвала на ночную вылазку, и в этот раз в клубе было как-то по-особенному полно народу. Веселье набирало обороты. Девчонки потянулись к бару. На сцене в крохотных блестящих шортах и топе выгибалась стриптизерша, хотя мы ожидали совсем другой программы. Нам не повезло, мужской стриптиз сегодня ночью опять отменялся. Ну, разве что в несколько ином контексте – в привате.

Глава 18

Парни приехали на машине, но всем в ней было не уместиться. Пришлось ловить ещё одну. На улице было пустынно, стрелки часов перевалили за полпятого утра.

Мы расселись парочками. На заднем сиденье Андрей лапал Кристинку, а я все настырные ухаживания своего кавалера резко пресекала.

У Максима зазвонил мобильный. Из соседней машины ему сообщили, что в клуб они не едут, а чтобы скоротать время до утра, завернут в офис к Виталику. Это был ещё один «безымянный» молодой человек.

Я решила, что дело не чисто.

Машины кружили по центру города, потом пересекли мост, свернули на Петроградку. От выпитого клонило в сон. Я вспомнила, что так и не позвонила Марку. Ну и пусть! В конце концов, я не обязана отчитываться перед ним за каждый свой шаг.

Мы затормозили возле какого-то здания – в каком районе оно находилось, я плохо понимала, да и сама местность не вызывала чётких ассоциаций.

Внутри тускло горели лампочки ночного освещения. Пахло пластиком и офисной пылью. Молодой охранник, протирая глаза, открыл дверь. Он поздоровался с Виталиком и впустил нас в помещение какой-то фирмы.

– Мой отец тут директор, – пояснил он и плюхнулся на кожаный диван.

Мне было глубоко плевать на это. Я увидела, как Вика и Кристинка исчезли из поля зрения вместе с парнями.

Юлька уже засыпала рядом на диване, склонив голову на плечо своему «Корсаку». За соседней стеной слышались приглушённые стоны.

Мне вдруг стало смешно. И вместе с тем гадко.

Что я тут делаю?

Зачем всё это?

Захотела взрослой жизни?

Совсем некстати проснулся внутренний голос: «Получай. Это выглядит именно так. Можешь тоже присоединиться к товарищам за стеной. Максим тебе посодействует, и на один долбаный комплекс, который всё чаще донимает тебя, станет меньше».

Я не совсем вежливо попросила голос заткнуться.

До открытия метро осталось полчаса. Я решила, что с меня хватит. Пора было топать отсюда. Приехать домой и залезть в душ, чтобы избавиться от запаха сигарет, который въелся во всё тело, и смыть с себя препаршивое ощущение, что я стала похожа на потаскушку.

Сначала растолкала Юльку. Она открыла глаза и уставилась на меня затуманенным взглядом.

– Мы уходим, – голосом, не терпящим возражений, заявила я.

Она кивнула и нехотя поднялась: ей нужно было вечером на поезд. Лёша и Максим вызвались проводить нас до метро.

– Думаю, ваши подружки потом сами разберутся, – с ухмылкой произнёс Максим.

– Это точно, – ответила я, и мы пошли.

По Петербургу растекался золотисто-розовый утренний свет. Я молча любовалась рукотворной и природной красотой, открывшейся моему взору. Мне особенно нравились такие моменты, когда весь город только начинал просыпаться, а на его улицах не было ни машин, ни людей. Только тишина и одинокие крики чает над Невой.

В голове к этому времени наконец-то прояснилось, и у станции «Горьковская» мы простились, обменявшись телефонами, но я точно знала, что никому из них не позвоню никогда.

С Юлькой договорилась встретиться на вокзале, а сама поехала отсыпаться, и, когда приехала в Лисий Нос, было уже восемь утра. Сонливость прошла, но по всему телу разливалась приятная усталость – одна из тех, после которой стоит только голове коснуться подушки, и тут же проваливаешься в глубокий сон.

Марк сидел на кухне в старых голубых джинсах и босиком. Волосы в беспорядке. Перед ним стояла чашка холодного кофе и пепельница с горкой окурков. Судя по всему, спать он не ложился.

– Привет, – тихо сказала я.

Волынский кинул на меня такой взгляд, что захотелось провалиться под землю и остаться там лет на сто.

– Где ты была всю ночь? – прорычал он и двинулся ко мне.

– В клубе, – пролепетала я, думая, что он сожрёт меня с потрохами.

– Какого чёрта не сказала?! – он схватил меня за плечи, и начал трясти что есть силы. – Я тебе не мог дозвониться!

– У меня села батарея.

– Ты ведёшь себя безответственно, Алиса.

Его поведение меня возмутило и разозлило. Кто он такой, чтобы отчитывать меня?

– Не твоё дело! Можно подумать, ты беспокоился! – выпалила я, с силой скидывая его руки со своих предплечий. На них остались красные следы.

Марк поморщился и пожалел о том, что не смог контролировать свою силу.

– Я ночь из-за этого не спал, дурья твоя башка! – прокричал он.

– Почему? – тупо спросила я.

– Потому что мне не всё равно! Откуда мне знать, в какую переделку ты могла попасть?!

– Не говори глупостей, – отмахнулась я, чувствуя, как становится тепло при мысли, что моя судьба ему не совсем безразлична.

Он опешил.

– Я говорю глупости? Это город, деточка, здесь может случиться всё что угодно.

– Не читай мне мораль!

– Твоя мать мне голову оторвёт, если с тобой что-нибудь случится!

Глава 19

Я проспала до трёх часов дня, потом быстренько перекусила, собралась и поехала на Московский вокзал. С Марком мы не пересекались, он работал в детской и носа от-туда не показывал.

Шаг окунул меня в суетливое море людей, вокзалы вызывали во мне неоднозначное чувство: мне чаще приходилось провожать, нежели уезжать самой.

На перроне встретилась с Юлькой, и выглядела она не лучше меня.

– Сяду в поезд и завалюсь спать, – сказала она, зевая.

– Интересно, как там девчонки?

– В порядке, – усмехнулась она. – Вика мне звонила. Они обиделись, что мы ушли без них.

– Ничего себе! – возмутилась я. – А что же нам было делать?

Юля заговорщицки подмигнула.

– То же, что и они, полагаю.

– Нет уж, спасибо, – засмеялась я. Подали состав на Архангельск, и мы с вещами двинулись в вагон. – Значит, увидимся в конце августа? – крепко обнимая, спросила подругу.

– Да. Не скучай!

– Постараюсь.

Когда проводница начала выгонять провожающих из вагона, я вышла на перрон и наблюдала, как Юлька махала мне рукой за стеклом. Поезд выпустил пар и медленно тронулся в путь, а мне на обратной дороге пришлось мириться со своей совестью. Марк в этой ситуации был совершенно прав: я повела себя как глупая истеричка.

Почему мне всегда хочется старательно отогнать от себя мысль о том, что Волынский беспокоится обо мне, думает, переживает?

Может, всё дело в том, что я сама думаю о нём чаще, чем хотелось бы? С тех пор, как я переехала в дом, меня не оставляет чувство непонятного беспокойства, присутствие Марка ощущалось мной всюду, даже когда его не было поблизости. Впервые я задумалась над тем, что провести в его компании летние месяцы было не столь уж блестящей идеей. Моя башня спокойствия, возведённая со школьной скамьи во всём, что касалось Волынского, дала трещину и пошатнулась. Долго ли она сможет выстоять?

Осталось продержаться ещё около полутора месяцев. Но удержаться от чего? Мы виделись не так часто, как это могло показаться. Он сутками пропадал у себя в комнате, обдумывая новые идеи, или претворял их в жизнь в будущей детской.

Пока я предавалась размышлениям, автобус затормозил возле остановки, впустив меня на улицу. По пути как раз виднелся магазин – вот и решение. Да, моя вина перед Волынским, несомненно, существует. А чем ещё можно задобрить рассерженного мужчину, как ни вкусной едой?

И вот, с намерением зарыть топор войны я зашла в дом.

В комнате пахло высыхающей краской. Помещение было ещё пусто, но его стены уже оживляли рисунки Марка. Он едва закончил работу над фоном. По задумкам, это должна была быть волшебная страна, где цвели прекрасные растения, жили фантастические существа и с цветка на цветок порхали изящные феи. Предполагалась, что пятилетия дочь хозяина дома должна была просто сойти с ума от радости при виде такой красоты.

Марк наносил последние мазки фиолетовой краски на листья какого-то причудливого растения.

– Привет, – поздоровалась с ним и сделала несколько шагов навстречу.

Он обернулся, поднялся с корточек и медленно выпрямился.

– Привет, – сдержанно произнёс он.

Как ни старалась я сохранить серьёзность, всё же не могла удержаться от смеха. Волынский был весь перемазан краской, на щеках остались жёлтые полоски, а на носу красовалось зелёное пятно.

– В чём дело? – удивлённо спросил Марк. Вообще-то он ожидал несколько иной реакции на свой сердитый, как ему казалось, голос.

У него сегодня и так из-за этой вздорной девчонки всё валится из рук. Её утренний выпад застал его врасплох, можно сказать, раздавил своей неожиданностью, а она после всего сказанного преспокойно пошла в свою комнату и уснула. Гулёна. Её за порог-то одну выпускать нельзя, а она по клубам шатается!

Волынский нахмурился. Рассуждает сейчас как старый трухлявый пень, из которого уже опилки сыплются. Ведь сам же он не прочь повеселиться. С чего он взял, что Алиса в свои годы будет сидеть под замком?

– Ты выглядишь просто волшебно, – услышал он, возвращаясь к реальности.

– Правда?

– Неведомая зверушка Марк Волынский – весь в полоску и в пятнышках.

– А-а-а,– протянул парень и тут же опомнился. – Что ты тут делаешь?

– Пришла сказать, что мне ужасно стыдно за своё поведение сегодня утром. Ты был прав, а я – нет.

– Неужели? – Он изогнул одну бровь.

– Да, – призналась, покраснев. – Я вела себя глупо.

Марк подошёл ко мне.

– Я не должен был на тебя кричать. Просто пойми одну вещь: ты мне очень дорога, и я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Вот и всё, – вкрадчиво произнёс он. – Просто позвони в следующий раз.

Я улыбнулась.

– Значит, снова друзья?

– Разумеется, – Волынский, как и раньше, слегка дёрнул меня за кончик носа.

– Я приготовила ужин.

– Звучит подозрительно, – по-доброму поддел он.

Глава 20

Его нерешительность меня позабавила.

– Валяй, – с лёгкостью согласилась я.

– Парень у тебя есть?

– Нет, – призналась честно. – В колледже был. Вернее, я бы сказала, что это было только одно название от парня. Мы недолго встречались.

– Ты с ним спала? – напрямую спросил Марк.

У меня перехватило дыхание. С каких это пор его беспокоит моя личная жизнь?

– И где твоя тактичность, Волынский?! – я сделала оскорблённое лицо.

– Извини, – стушевался он.– Просто ты сегодня сказала… Я решил…

– Я ещё ни с кем не спала, если ты об этом.

Марк поставил пустую тарелку на пол веранды.

– Тебе же девятнадцать лет, – поразился он.

– Спасибо, что напомнил, а то я уже слишком стара, чтобы держать в голове такие вещи, – съязвила я.

– Но почему?

– Что – почему? Не спала – и всё! – отрезала я. – Разве я виновата, что никого подходящего не нашлось, а единственный достойный кандидат по иронии судьбы – мой лучший друг!

Убейся головой о стену, Потоцкая. Прямо здесь и сейчас. Или в следующий раз просто прикуси себе язык.

Волынский смутился:

– Ты серьёзно?

Я рассмеялась как можно беспечнее.

– Нет конечно. Мы же в Питере. Ты давно перестал быть первым парнем на деревне. Здесь вашей братии – как рыбы в океане.

Волынский заметно расслабился, что не могло меня не порадовать.

– Спасибо за ужин, – сказал он.

– Не за что.

– Съездим завтра в Кронштадт? – предложил Марк. – Отпразднуем примирение.

– С удовольствием, – согласилась я, улыбнувшись.

И весь следующий день мы гуляли по городу, что на острове Котлин: ходили на при-стань, где пришвартованные стояли корабли. Их серо-стальные корпуса матово блестели на солнце. От белизны маяка резало глаза: на небе не было ни облачка, только синяя высь до самого горизонта, которая потом сливалась с водной гладью. Мы побродили по площади, возле которой громадой высился Морской собор, зашли в парк, сделали пару снимков, потом перекусили в местной забегаловке. День прошёл замечательно.

После душа я забралась под одеяло, мысленно благословляя того, кто придумал кровать, но перед сном решила немного почитать. Открыла книгу, краем уха прислушиваясь к тому, как льётся в душе вода.

***

Марк вышел из под тёплых струй, обмотав вокруг бёдер махровое полотенце. Как приятно ступать босыми ногами по деревянному полу! Ему нравился этот дом, и всякий раз, когда он думал об этом, не давала покоя мысль о том, что такой он вряд ли когда-нибудь сможет себе позволить. Волынский прошёл мимо комнаты Алисы. В ней горел свет.

Он тихонько приоткрыл дверь, чтобы пожелать девушке спокойной ночи.

Она лежала на кровати, откинув одеяло. Её глаза были закрыты. Мягко горел прикроватный светильник, на полу лежала раскрытая книга, обложкой вверх. Волынский тихо проник в комнату и поднял упавшую книгу. Это был «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда. По лицу Марка скользнула улыбка, он стоял и смотрел на Алису – её светлые волосы разметались по подушке.

Осторожно убрал прядь, упавшую ей на лицо. Не удержался и провёл кончиком пальца по её щеке. Кожа была мягкой и прохладной, и он подумал о том, что сам сейчас похож на Грея, который борется с искушением, но никак не может ему противостоять.

Алиса зашевелилась во сне, тонкая бретелька её сорочки сползла с плеча… Нужно убираться отсюда, пока он не натворил глупостей.

Волынский отвернулся и положил книгу на тумбочку и…

– Марк… – Её рука слегка коснулась его ладони.

– Я думал, ты уже спишь, – растерянно прошептал он.

– Задремала.

Её взгляд пробежал по его телу, остановился на лице.

– Твоя книга упала, – сказал он.

– Моя книга? – сперва не поняла она. – Ах, да… Сколько времени? – спросила она.

– Поздно, – коротко ответил Марк.

Он улыбнулся и наклонился, чтобы погасить светильник. В тоже время лёгкие руки взлетели и обвили его шею, а губы стремительно завладели его губами.

Это было похоже на настоящую пытку, томительную сладкую пытку, которой он покорился всего на пару секунд, но и этого хватило, чтобы заставить его кровь стремительно нестись по венам вспыхнувшим пламенем.

– Алиса, нет… Я не могу… Мы не можем…

Он с трудом заставил себя оторваться от трепещущих губ. Мысли разбегались и никак не хотели становиться в ровный логический ряд.

– Почему? – спросила она, и её доверчивые глаза устремились ему прямо в душу. – Я тебе совсем не нравлюсь?

– Отчего же… Очень даже нравишься, просто дело не в этом…

– Знаю, – кивнула она, – ты думаешь, что нашей дружбе придёт конец. Прости… – Она усмехнулась. – Наверное, я выгляжу сейчас как дура, а уж чувствую себя точно именно так.

Глава 21

Его начало терзать чувство сожаления едва ли не сразу. Как только Алиса уснула, Марк тихо поднялся с кровати, которая была явно узка для двоих, и, притворив дверь, вышел в полутёмный коридор.

Ночь была тёплой, и он, стоя на крыльце, затянулся сигаретой, наслаждаясь лёгким прикосновением ветра к обнажённому, разгорячённому телу.

Господи, зачем он это сделал? Зачем позволил эмоциям возобладать над ясным разумом? Ему следовало включить голову и отключить всё остальное, но вышло как раз наоборот…

Алиса… Милая, нежная… Как скрипка поёт в умелых руках, так и она со всем пылом откликалась на каждое его прикосновение, на едва уловимый трепет, на самый тихий шёпот, на самый сладкий стон… Он наслаждался ею, упивался близостью до самозабвения.

Марк мечтал подарить, открыть ей этот мир чувственных наслаждений и самому стать её проводником. Ему было мучительно наблюдать за её лицом, лишь на миг исказившегося от боли, а потом… Потом он взял её бережно, медленно, сдерживая вихрь закруживших его эмоций… Он забыл себя в её объятиях… и престал думать… Да, он не думал, чёрт его возьми!

Волынский едва слышно выругался от злости на себя самого, ему хотелось стукнуться головой о перила, но это вряд ли бы помогло… Раньше надо было соображать.

Алиса.

Она всегда была ему другом. Как он мог всё разрушить? Как мог поставить желание обладать её телом превыше их отношений? Разве ему было мало её понимания, её участия, её заботы о нём, пусть и неумелой?

Да, ему было мало… Надо было признать. Волынский всё никак не мог избавиться от навязчивой мысли о том, что он на самом деле хотел быть её первым мужчиной, всегда хотел. Он жаждал научить всему, видеть, как раскрывается её истинная сущность, до сей поры ещё спавшая, как трепещет её тело и как потом она сама с азартом и упоением ученика, освоившего все уроки, будет возвращать ему ласки сторицей. Ему хотелось видеть в её глазах не только удивление и восторг, ему хотелось быть заворожённым расширившимися зрачками, потемневшими от шалой страсти.

Марк с досадой поморщился, чувствуя, как на него вновь накатывает волна вожделения.

«Ты чёртов идиот, Волынский… Совершенно чокнутый!» – выговаривал он себя, зная, что искушение слишком сильно, что он сделает всё как задумал, но, однако же, не зная, как посмотрит Алисе в глаза на рассвете…

***

Я медленно выплывала из утренней дрёмы… Какая истома во всём теле… Какой чудесный, какой восхитительный был сон этой ночью… Мне снилось, что я и Марк… Стоп.

Это был не сон.

Как на пружинах, подпрыгнула на кровати. Солнце заливало всё вокруг радостным светом. Я протёрла глаза, пригладила растрепавшиеся волосы… Боже мой… Я соблазнила Волынского… Или это он меня соблазнил? Впрочем, не всё ли равно? По лицу ползла глупейшая улыбка совершенного счастья… Мне хотелось смеяться, хотелось скорее увидеть его… Хотелось делать миллион дел одновременно. Я знала, что на это у меня с лихвой хватит и сил, и энергии.

Мозг просыпался медленно, но всё же просыпался. Нахлынули воспоминания: одно ярче другого… и тело тут же отозвалось на них. Заныло каждой своей клеточкой. Оно требовало ещё… Однако…

Я откинулась назад на подушки.

Волынский наверняка уже в детской, так зачем сломя голову мчаться к нему, хотя меня так и распирали эмоции. Какое же, право слово, у меня к нему странное чувство… Мне хотелось ему всё-всё рассказать о своих переживаниях, как лучшей подружке, хотелось его спросить о многом, но… что-то останавливало меня. Это что-то было моей влюблённостью к нему. Марк теперь был любовником и другом одновременно. Как вести себя – с другом я знала, как вести себя с любовником – не имела никакого понятия.

Лёжа в кровати, всё ещё хранившей его запах, я прислушивалась к собственным ощущениям.

Так… Вывод номер один: значение первого раза слишком преувеличено. Уж и не знаю, где все понабрались этого книжного бреда, только вот о неземном блаженстве и речи не идёт. Я бы даже сказала, что большее удовольствие получаешь до, а вовсе не во время или после….

Вывод номер два: мир остался стоять на месте. Небо не обрушилось на голову, солнце не взорвалось. Отчего всегда казалось прежде, что после этого всё меняется, что начнёшь по-иному смотреть на вещи? Вот и следующий вывод напрашивается сам собой – нечего было в юности зачитываться дешёвыми любовными романами.

Ну и наконец… Никаких особых изменений в своём теле ни внутри, ни снаружи я не замечала и не ощущала. Господи, сколько же возни вокруг этого вопроса придумали сами же люди, а на поверку…На поверку… всё точно не могло быть так. А как же тогда? Это ещё предстояло выяснить…

Дружба и секс – вот два связующих звена, способных удержать людей вместе. Кажется, что этого достаточно. По крайней мере, для одного из них. Дружба, если она искренна, никогда не причинит страданий и боли разлуки после расставания. Дружба обладает одним весомым преимуществом перед любовью – дружба умеет выживать. Мы любим много раз, но дружим всерьёз лишь однажды.

Да, наша дружба с Волынским продолжилась совместными усилиями, и я ни за что не призналась бы ему, что влюблена в него без памяти. Я знала все его привычки наперечёт, и совсем не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять – едва лишь заикнусь об этом, как Марк тут же сбежит. Ответственность пугала его, как страшный монстр в тёмной комнате пугает несмышлёного ребёнка – безотчётно, до самой настоящей паники. Тогда я сказала ему с усмешкой: «Уж не хочешь ли ты сказать, что это всё? Ради этого вся шумиха?»

Глава 22

После этого мир больше никогда не был для меня прежним… После этих слов я напрочь позабыла обо всём глупом вздоре, терзавшем меня поутру.

И было замечательно и до, и во время, и после… Всё в совокупности, всё отдельно и всё вперемешку…

Волынский стал мне мучительно необходим, но об этом приходилось молчать, как о самой страшной тайне. Самой охраняемой тайне моего сердца. Любить Волынского можно было только так – притворяясь, что совсем не любишь его, что для тебя всё это лишь игра, увлекательные уроки, которые он с самозабвением давал.

Счастливая пытка – видеть его рядом, быть с ним рядом, говорить, чувствовать, желать, думать едва ли не в унисон, но всё время покрывать свои истинные чувства прозрачной вуалью притворной беспечности, приправленной ноткой циничности и изрядной долей лёгкости… Невыносимой лёгкости бытия….

Он был мне нужен. Нужны его глаза с лукавой смешинкой в глубине, его улыбка, наши беседы. Наши прогулки. Наши дни. Наши ночи. Нет, я бы ни за что не позволила Марку раствориться в толпе, исчезнуть из моей жизни.

В этом доме мы создали хрупкую иллюзию некой идиллии и забывали хоть на день, хоть на час, что так не может быть всегда. Наши отношения были похожи на лето, в котором мы жили: когда оно начинается и солнце заливает всё вокруг благодатными лучами, когда просыпается природа – и буйство красок после долгой, холодной зимы ослепляет, пленяет и радует, кажется, что это никогда не кончится, потому что такого просто не может быть.

Но мы, хоть и поддались этому очарованию, оба слишком реалисты в душе, чтобы мечтать о вечном лете наших чувств. Мы, хоть и не говорили об этом вслух, никогда не забывали о том, что август подходит к концу.

Ночи с ним превратились в откровения. Доверие к Волынскому было поистине безгранично, и я могла делать то, что никогда не подумала бы делать. Он уводил меня на край пропасти и в самый последний момент протягивал руку, не давая упасть. Я словно заново открыла саму себя. Я могла быть с ним кем угодно и под тысячей масок знала, что путь, по которому он ведёт меня, и светел, и мрачен до ужаса одновременно, но он неминуемо ведёт к наслаждению, граничащему с болью…

***

Как ни хотелось продлить летние дни, но и они закончились, а вместе с ними пришёл логический конец нашему короткому, но такому яркому роману. Марк закончил детскую, а уже через три дня вернулись хозяева. Их маленькая дочка пришла от сказочного мира в полный восторг.

Юлька приехала за несколько дней до начала установочной сессии. Мы выбрали одну специальность и теперь, как и прежде, должны были учиться психологии вместе. Целых четыре года.

Она с воодушевлением, свойственным всем молодым особам на пороге новых впечатлений, въехала в однокомнатную квартирку, в которой я жила уже с начала сентября. Наше общее жилище имело скромную меблировку. Кухня крохотная, но жилая комната достаточно просторная, со стареньким диваном, креслом с потёртой обивкой, неуклюжим, совершенно уродливым шкафом времён Советского Союза и очень красивым маленьким столиком. На обратной стороне столешницы мы даже смогли разобрать едва видную дату его изготовления – одна тысяча девятьсот десятый год. Настоящий раритет и наша маленькая гордость.

Больше всего нам нравились окна – большие и высокие, выходившие на солнечную сторону. Летом в квартире стояла удушающая жара, а вот на зиму приходилось старательно заклеивать все щели, потому что дуло из них неимоверно. Широкий подоконник надолго стал своеобразной лежанкой.

Цветы я любила, но только не ухаживать за ними, потому Юлька взяла эту обязанность на себя, завела пальму и фикус, которые мы поставили в кадках по обе стороны окна. Выносить помещение без каких либо признаков проявления жизни – будь то растения или животные – Юля не могла. За всё время, пока мы жили с ней вместе, у нас было штук пять хомяков, две декоративные крысы и одна морская свинка. Кошку нам держать запрещалось, что одинаково сильно огорчало нас обеих.

Я помню так, как будто это было только вчера: Волынский возлежит на подоконнике, свесив свои длинные ноги с видом арабского шейха, его красивая скульптурная голова откинута на подушку, и он декламирует Блока, мешая его то с Пастернаком, то с Байроном…

Незаметно прошло три года, и за это время много воды утекло. Мы продолжали учиться, начиная заранее паниковать в преддверии сдачи дипломов. Марк уже давно работал… Мы с Юлькой тоже, но отнюдь не по специальности.

У Волынского появилась привычка исчезать внезапно и надолго, а потом вдруг так же неожиданно появляться вновь. Когда это происходило, наш мир начинал крутиться вокруг него, словно он был центром маленькой Вселенной.

Его часто кидало из стороны в сторону. Молодой мужчина то всерьёз увлекался джазом, то бросал его; признавал классиков Ренессанса, но относился к ним с долей иронии и холодка, считая изображения слишком уж идеальными. Его пленяли шокирующие образы импрессионизма. Он обожал Модильяни, Пикассо, Дали. Волынский ценил необычную, преломлённую действительность этих полотен. Яркое, смелое проявление подсознания разжигало его интерес и подстёгивало собственное воображение. Часами рассматривая ту или иную работу в оригинале или её копию, Марк после начинал толковать её значение. Он прочёл много книг об этом течении искусства, пустившее свои корни и буйно зацветшее вседозволенностью в начале двадцатых годов двадцатого века.

Настоящим увлечением, страстью, сохранившейся на всю жизнь, для нас всех стал театр. Мы не особо любили балет, но всё остальное посещали с завидной регулярностью. Не беда, что в большинстве случаев у нас были билеты на самые дешёвые места – мы радовались каждому спектаклю, опере, мюзиклу так же, как дети конфетам.

Глава 23

Из отдельных черт этих женщин он рисовал в воображении свой портрет совершенства. На его свободное плавание в море очаровательных улыбок и прекрасных тел я смотрела сквозь пальцы. И не могла иначе. Мои чувства всё никак не хотели умирать, мучительно продолжая сосуществовать с полным безразличием Марка, вызванного его незнанием. Я отчаянно, до боли тосковала по нему. Тосковала и духовно, и физически. Это было истинной мукой – быть с ним рядом, но не иметь даже возможности коснуться. Вновь ощутить его губы на своих губах, прижаться к его телу.

О, он хорошо меня воспитал, хорошо научил. Настолько хорошо, что никто другой не мог с ним сравниться. Временами меня ломало как истинного наркомана, но вся беда была в том, что свою дозу счастья я не могла ни купить, ни украсть. Мне её мог подарить только Марк, но он дарил его кому угодно, только не мне. Он словно бы навсегда избрал тактику поведения, расставив все приоритеты, поставив нашу дружбу во главу угла. Он стал скрытен и не вдавался в подробности того, где бывал и, в особенности, что делал, словно бы старался уберечь наши отношения от тёмной, порочной стороны своего существования…

От отчаяния, которое накатывало на меня периодами, я, как и он, кидалась с головой в авантюры, но они длились недолго, оставляя после себя лишь терпкую горечь разочарований и усиливающейся тоски.

За возможность быть с ним рядом я платила своим измученным, глупым сердцем, а он даже не подозревал.

Да, ему я обязана прежде всего своим блестящим умением лгать и скрывать истинные чувства. Он – точно линия, прочерченная… нет, скорее, процарапанная через полотно моей жизни…

Боже мой, как мне порой хотелось не знать его «никогда»! Тогда всё было бы во сто раз легче… Не было бы этого извечного сравнения Марка со всеми и жгучего разочарования от разбитых надежд.

Волынский, возведённый на пьедестал со всеми своими недостатками и пороками, со всеми своими достоинствами, упорно отрицал это. Юлька только качала головой с полным чувством безнадёжного смирения, видя, как я мечусь по квартире за час до его прихода; как потом моё лицо застывает в знакомой маске «свойского парня», друга, с которым можно поболтать, выпить пару бокалов вина и не беспокоиться о том, как ты выглядишь и что говоришь.

Наши вечера в этой квартире остались самыми светлыми воспоминаниями студенческих лет. Мы втроём, иногда с несколькими общими приглашёнными друзьями устраивали импровизированные пикники на полу на расстеленном покрывале, вечера при свечах с ароматом египетского табака, коллективные просмотры фильмов модного арт-хауса. Иногда казалось, что он обитает у нас безвылазно, хотя сам снимал квартиру. Но это было не так. Ночевать он никогда не оставался. Быть может, всего пару раз, когда, засидевшись едва ли не до рассвета, уже не было причин ехать к себе домой, а впереди ещё один выходной и никуда не надо ни нам, ни ему… И можно спать так долго, как только пожелаешь.

Я ненавидела себя за то, что просыпалась раньше, и в тишине, где слышалось только наше общее мерное дыхание, подперев голову рукой, лежала на диване и смотрела, как спит Волынский на полу рядом с диваном. Просто смотрела, любуясь каждой его чертой, и сердце подпрыгивало в панике всякий раз, когда он шевелился. Мне казалось, что он сейчас откроет глаза и увидит меня. Это было просто немыслимо, словно бы он вдруг застал меня за совершением преступления.

Так уж вышло, что за это время я ни разу не была дома. Сказать по правде, я не была там уже пять лет. Родители сами выбирались ко мне – для них эти поездки стали сменой обстановки, своеобразной отдушиной. Они приезжали, когда я оставалась одна. Юлька домой ездила с завидной регулярностью, отправляясь туда как в Крестовый поход – с решимостью и повиновением высших сил в лице своей матери, которая всё никак не могла привыкнуть к тому, что её ребёнок уже вырос и живёт самостоятельной жизнью.

Я никогда не забывала про Севу. Посылала ему подарки на Новый год и дни рождения, а иногда и просто так. Письма от него приходили стабильно: одно-два в полгода. Про его сестру я тоже помнила, но совершенно иначе. Она была для меня эфемерным, почти несуществующим созданием, растущим на фотографиях.

Старалась помимо игрушек, пока Сева был ещё ребёнком, присылать ему интересные книги, какие-то мальчишеские безделушки. Он хотел стать архитектором и, насколько я могла судить по его письмам и рассказам домочадцев, своему намерению не изменил, занимался у Апполинария постоянно.

Удивительно странными выглядели наши душевные отношения с этим мальчиком на фоне моей разгульной юности. Они давали мне ощущение тихого покоя и избавляли от мук совести, когда думалось, что я совсем не принимаю участия в жизни своей семьи.

***

Зима в Петербург пришла неохотно, почти весь декабрь с неба сыпалась промозглая дождевая пыль, смешанная со снегом. Люди топтали ногами слякотно-грязный песок. Казалось, Новый год пройдёт под стук дождя за тёмными окнами, однако всего за неделю до конца декабря зима вспомнила о Северной Пальмире и о своём долгом отсутствии сполна.

В предпраздничной агонии носился весь город. Среди этой одуревшей толпы, увы, пришлось оказаться и мне. В срочном порядке закупая подарки для родственников, друзей и коллег, я чуть не сошла с ума. Благо, отдуваться пришлось не одной, а вместе с Юлькой.

– Ещё одна авторучка для мужа подруги, ещё одна овощерезка для этой самой подруги и ошейник для их собаки – и клянусь, Алиса, тебе придётся посадить меня на этот самый ошейник, потому как я собственноручно порежу тебя на куски в овощерезке и воткну ручку тебе в глаз!

Глава 24

Юлька закатила ярко накрашенные глаза к небу, с которого начинал сыпаться мелкий снежок.

– Мой хочет поехать за город на дачу, где соберётся вся его родня. Чувствую, это добром не кончится.

Под словом «мой» Юля имела в виду своего молодого человека – Диму, с которым она познакомилась полгода назад. Их отношения развивались удивительно гармонично. Кареглазый двадцатисемилетний шатен пришёлся всем ко двору. Он проявлял замечательную способность к дипломатии, мог поддержать любой разговор. Мягкий, уступчивый с виду, Дмитрий держал Юльку под строгим наблюдением, иногда и в ежовых рукавицах, что было ей весьма полезно с её переменчивым, вздорным характером.

– Почему? – удивлённо спросила я.

Подруга вздохнула:

– Скука одна, да и только. Знакомства с родителями только для полного счастья и не хватало!

Я покачала головой. Как знать, может, именно этого и не хватало, но я не стала озвучивать свою мысль.

Мы дошли до метро, неся в руках шелестящие пакеты.

– Как Марк?

От неожиданности я резко вскинула голову.

– Не знаю. Давно его не видела, – ответила я. – Почему ты спрашиваешь?

– Слышала, что их компания устраивает грандиозную вечеринку. Вроде даже заказали банкетный зал в каком-то отеле.

– И что?

– Как думаешь, тебя пригласит?

Я как можно безразличнее пожала плечами.

– Вряд ли.

– Жаль, – протянула Юлька,– Говорят, они собираются провести маскарад.

– Увидеть Волынского в костюме какого-нибудь заштатного Робин Гуда совсем не входит в мои планы, – фыркнула я.

– Ему больше подойдёт образ прекрасного принца, – озорно подмигнула Юля.

– Ты что, старушка, совсем умом тронулась?! – расхохоталась я. – Ты не хуже меня знаешь, каков он на самом деле.

Юля понимающе улыбнулась.

– Марк красив, в этом ему не откажешь, – сказала она очевидную истину, а я задумалась: не единожды у меня с ним возникал один и тот же ассоциативный образ.

– Прекрасный принц с тёмной душой, – проговорила я. – Дориан Грей – вот он кто.

– Такой же порочный?

– Не без этого.

Юлька нахмурила брови.

– По-моему, ты слегка сгущаешь краски.

Я лишь молча пожала плечами, думая о своём. Но оказалось, что подруга как в воду глядела: приглашение от Волынского последовало буквально на следующий же день. Причём для нас обеих. Юльке пришлось отказаться: Диму она оценила дороже карнавала, – правда, она с восторгом заявила, что поможет мне с выбором подходящего наряда. Кажется, роль ведьмы придётся весьма кстати… По крайней мере, я бы с радостью превратила Марка во что-нибудь малопривлекательное. Может, тогда бы перестала на него так бурно реагировать.

До новогоднего праздника оставалось четыре дня. Юлька взяла меня в оборот, и на это время я исчезла в ворохе шёлка, атласа, бархата и шифона, а к концу второго дня уже прокляла всё, включая даже то, что меня угораздило родиться женщиной. В глазах рябило от страз и стекляруса, ноги заплетались от беготни, и казалось, что даже ресницы вот-вот отвалятся, если моя подружка нанесёт ещё хоть один слой туши, подбирая для меня макияж.

В общем, твёрдо решила следующий Новый год встретить на дрейфующей льдине вместе с пингвинами. Думаю, им будет всё равно, какого цвета у меня наряд и сочетается ли серьга в моём правом ухе с туфлей на левой ноге.

В конце концов мои мытарства с выбором образа закончились, и такси затормозило возле гостиницы «Пулковская». Факт одиночества и абсолютного единоличного прибытия меня нисколько не угнетал. Образ украшало длинное приталенное платье глубокого синего цвета с открытыми плечами. Лицо скрывала бархатная полумаска.

С неба сыпался лёгкий снежок, и я шла почти на носочках, чтобы ненароком не растянуться на обледенелой дорожке. Похоже, дела у дизайнерского агентства, в котором работал Марк второй год подряд, шли в гору, раз они решили всем составом погулять на широкую ногу.

Всё кругом заливал тёплый свет, в зеркалах отражались фигуры приглашённых гостей. Кого здесь только не было: короли и дамы, шуты и феи, мимо проскользнули две девушки-ангелочка. Мужчины пялились на них так, что их вряд ли одолевали благочестивые мысли, а о святости они и думать забыли. Вечер только начинался, но веселье уже в полном разгаре: играла музыка, искрилось шампанское в бокалах… А вот Волынского нигде не было видно.

До Нового года оставался ровно час. Мне стало душно, и я, прихватив с собой бокал шампанского, вышла на балюстраду, чтобы немного прийти в себя. Вечеринка грозила затянуться до самого утра – что ж, гулять так гулять!

Сквозь тронутое изморозью стекло мерцали огни, было людно, повсюду слышались голоса и смех. Подходило время салюта, как вдруг…

– Маскарад! Ложных образов парад. Маскарад…

Тёплое дыхание едва заметно коснулось шеи.

Я медленно обернулась, уже зная, кто только что пропел мне на ухо эту песню из «Призрака Оперы».

– Спрячь лицо, чтоб тебя не узнавали, – закончила я.

Глава 25

На мгновение повисло молчание.

– Я рад, что ты пришла.

– Мне здесь нравится. Отличный вечер. Волшебный.

– Тогда почему ты здесь одна?

– Вышла немного подышать. Кстати, как ты узнал меня?

В ответ мелькнула улыбка.

– Я всегда узнаю тебя.

Моё сердце ухнуло куда-то вниз.

– Это не есть хорошо, – сказала я.

– Почему?

Я опустила глаза:

– От тебя трудно скрыться.

Марк поднял руку и медленно стянул с моего лица маску. Я стояла не шелохнувшись, не в силах даже возразить.

– Так ты именно этого и хотела? Скрыться здесь ото всех?

Полутьма скрыла смущение на моём лице.

– Нет,– возразила я. – Мне кажется, этого хотел ты.

Волынский едва заметно прищурился:

– Может, и так. Ты всегда была проницательна, Алиса. По крайней мере, в отношении меня.

Пальцы Марка коснулись моей щеки, очертили линию скул, задержались на подбородке, словно ударив током. Что он делает? Неужели забыл про кредо нашей дружбы?

Да, прошу тебя, Марк, забудь, забудь про него хоть на миг…

Нужно было что-то сказать, но во рту предательски пересохло. Я втянула в себя воздух и облизала пересохшие губы. Лицо Волынского уже совсем близко, так близко, что даже темнота не могла скрыть вспыхнувший огонь в глубине его глаз.

За окном кто-то запустил фейерверк, и его резкий хлопок заставил нас одновременно вздрогнуть. Он отпрянул и, словно ожёгшись, одёрнул руку от моего лица.

– Скоро полночь. – Тон его голоса был совершенно спокоен. Он надел на меня полумаску. – Надо идти, если мы не хотим пропустить наступление Нового года.

Мне следовало поблагодарить случай за то, что Марк вовремя опомнился, не поцеловал меня, но отчего тогда я никак не могла избавиться от сожаления неосуществлённого намерения? И когда пришла в зал пришла чуть позже Волынского, то тут же увидела его среди общих знакомых. Наши глаза встретились в тот самый момент, когда звук бьющих курантов наполнил зал, оповещая всех о наступлении Нового года. Отовсюду посыпалось конфетти, цветные бумажные ленты, серпантин… Звенели фужеры, все поздравляли друг друга, смеялись. Я потеряла Волынского в толпе, но это не имело ровным счётом никакого значения, потому что я он меня в лютом случае найдёт.

Он всегда меня находил.

***

Марк уверенно вёл меня в танце. Музыка плавно текла и, казалось, проходила сквозь тело, заставляя обостряться все чувства, ощущать её каждым нервом. Наши пальцы переплелись, я старалась скрыть в своих дрожь, старалась даже не смотреть на него.

– Алиса…

Подняла на него глаза, чувствуя себя загнанной в угол. Его рука скользила по моей спине.

– Расслабься. Я тебя не съем.

– Очень сомневаюсь, – хмыкнула в ответ.

– Разве я не внушаю доверия?

Он-то внушал. Вот только я не могла доверять себе самой, когда дело касалось Марка Волынского. Разумеется, признаться в этом было равносильно самоубийству.

– Будем считать, что внушаешь, – с трудом выдавила я.

– Спасибо. Ты очень добра.

В его глазах плясали смешинки. Он меня подначивал и явно находил в этом удовольствие. Потом какое-то время молчал и просто смотрел на меня, и в этом молчании музыка вдруг стала почти оглушающей, а может, исчезла совсем, и я не слышала ничего, кроме звука своего отчаянно бьющегося сердца. В груди уже щемило сожаление, что вообще приняла это приглашение.

– Шампанского? – Марк стоял рядом и протягивал мне фужер, когда музыка стихла.

– Спасибо, – не помня себя и чувствуя жар по телу, приняла из его рук бокал.

– С Новым годом, – тихо сказал он.

– С Новым годом. – Я залпом осушила стеклянный бокал.

– Ого! – Марк удивлённо вскинул брови. – Ты, видно, решила сегодня повеселиться на славу?

– Разве не для того я здесь, собственно говоря? – отшутилась я.

– Только не так быстро, а то пропустишь самое интересное.

– Что именно? – Я не стала уточнять, что самое интересное здесь для меня – это его собственная персона.

– Продолжение банкета, всякие конкурсы…

Отмахнувшись, фыркнула.

– Переживу. Смотреть, как дурачатся большие дети навеселе, мне не особо хочется.

Затем взяла ещё один фужер с подноса проходящего мимо официанта. Сервис здесь всё-таки просто выше всяких похвал. Такое я видела только в кино, пожалуй.

– Я хотел с тобой поговорить вообще-то, – начал Марк, и мне явно не почудились ни его смущённое лицо, ни его дрогнувший голос.

– Звучит не слишком обнадёживающе. У тебя что-то стряслось? – с нескрываемым волнением задала вопрос, принимая, что мы давно не виделись, а Волынский был знаком с приключениями не понаслышке.

Глава 26

Странное дело: прошло не более года с тех пор, как Волынский ушёл с головой в работу, перестал оставаться у нас, а мне уже казалось, что всё это происходило не с нами.

Марк молча кивнул и сделал шаг ко мне.

– Ты тоже другая, Алиса, – сказал он, и взгляд зелёных глаз был пристальным и изучающим.

– Вовсе нет, – улыбнулась я, но вышло как-то нервно. Во мне мало что изменилось, разве что причёска.

– Я должен был сказать раньше… Выглядишь сегодня просто потрясающе.

Нет, Марк, нет… Разве ты забыл, что я не только твой друг, но и женщина? Что я тоже могу терять голову от комплиментов? Даже сказанных тобой, мастером подобных ухищрений. Особенно тобой.

– Ты просто не привык видеть меня в том, что не имеет штанин.

– Не привык.

Я вдруг поняла, что Волынский стоит совсем рядом со мной, что я могу без труда коснуться его, могу даже уловить запах его туалетной воды и лосьона после бритья.

– Мне тебя не хватало, – прошептал он.

Я встретила его взгляд с решимостью, с которой обречённые кидаются в омут.

– Я тоже скучала. Ты не приходишь больше, совсем забыл наш маленький кружок.

Он смутился:

– У меня было много дел. Прости.

В тишине можно слышать, как текут и исчезают секунды. В тишине можно видеть невысказанные желания в глубине глаз, смотрящих на тебя. Если бы я не увидела прежнего огня, вдруг полыхнувшего в зелёной глубине, если бы он только остановил меня… Но он не остановил.

Я рванулась к нему всем своим сердцем, всем своим телом, которое так стосковалось по нему, что больше не было сил терпеть. Четыре года добровольного истязания, четыре года сдерживаемых эмоций вдруг вырвались на свободу, и я в безотчётном порыве снова, как прежде целовала его, обнимала его, не помня себя от страсти, потоком уносившего прочь от спасительной бухты разума.

– Алиса… Я не должен… Я же себе обещал… – слова Волынского в промежутках между поцелуями несвязны, однако в них не было протеста, скорее, стон неизбежности, которая вновь не просто толкнула, а буквально швырнула нас в объятия друг друга.

– Я хочу, чтобы ты любил меня… Всего один раз, пожалуйста…

Я знала, что пожалею, что буду корить себя за то, что прошу, за то, что вымаливаю у него ту долю чувств, которой он всегда лишал меня вполне сознательно. Теперь я это знала наверняка.

Сколько раз хотел он обладать мною, как и я им? Сколько раз хотел вернуть свои уроки? Марк знал, как и я, что нам не нужны ни слова, ни объяснения… Наши тела всегда сами знали, что им надо и как им надо. Была ли у него хоть раз такая девушка, о теле которой он знал всё, которая сама знала его тело как своё собственное? У меня точно не было такого.

Он поддался, и, как случилось в первый раз с нами, никто не знал толком, кто кого сейчас соблазняет… Но это было совсем не важно. Важно лишь то, что я вновь могла к нему прикасаться без всяких запретов, могла его целовать, как только хотела и где только хотела. И видит Бог, желала его всего, от макушки до пят…

Сердце стучало, как паровой молот.

Его тело изменилось. Тогда мне казалось, что лучше быть уже не могло. Но я ошиблась. В свои двадцать пять Волынский был теперь настоящим мужчиной: полностью сформированным, окрепшим, таким удивительно пропорционально сложенным. Он всегда был красив, и теперь, утопая в мягкой гриве его светлых волос, чувствуя такую волнующую тяжесть его тела, я не могла даже представить, как могла быть с кем-то другим кроме него. Как могла так долго жить без тепла его рук, без их чутких прикосновений… Только теперь, балансируя где-то между небом и землёй, я смогла в полной мере представить всю масштабность своей тоски по нему.

В конечном итоге всё возвратилось на круги своя. Всё повторилось снова и снова.

– Кажется, ты хотел о чём-то поговорить, до того, как нас отвлекло более приятное занятие.

Я сидела на краешке кровати, натягивая на вытянутую ногу чулок.

Волынский накинул рубашку, но застёгивать её не спешил. Его светлые волосы были ещё слегка влажными после душа.

– Если ты и дальше будешь компрометировать меня своим видом, то мы здесь задержимся до утра, – сказал он, глядя на меня своими яркими глазами. По губам скользнула плотоядная полуулыбка, на которую моё тело отозвалось мгновенно.

Против такой перспективы я отнюдь не возражала. В платье влезала как можно медленнее, зная, что он следит за каждым моим движением.

Марк подошёл сзади и аккуратно застегнул молнию на спине. Не удержавшись, коснулся губами открытого плеча.

– Марк…

– М-м-м?..

– Говори, – потребовала я, зная, что таким образом, он просто тянет время. Полуобернувшись, встретила его взгляд. Он был на удивление серьёзен.

– Я уезжаю, Алиса, – без обиняков сказал он.

– Куда? – только и спросила я, чувствуя, как сердце сковывает привычный холод пустоты. Даже сейчас, хотя он всё ещё был рядом, я не могла избавиться от внезапно накатившего ощущения покинутости.

– В Италию. Если более точно, то в Рим.