Простые истории

1. Красивая смелая женщина на грани нервного срыва

У жены есть родственница в Уфе - Лиля. Однажды у Лили выдалось трудное лето.
Предупреждение: это реальная история :)
Лиля опаздывает на работу.
Она летит, вся прекрасная, тоненькая, в узкой длинной юбке, на высоченных каблуках. И вот остановка уже рядом. Лиля может успеть... Лиля почти успевает. Водитель смотрит на нее равнодушно.
- Подождите! - кричит Лиля. - Пожалуйста!
В последний момент маршрутка закрывает двери и отъезжает. Лиля видит, как за грязноватым стеклом медленно проплывает лицо водителя...
Циничное лицо.
Это был удар. Подлый и предательский удар в спину красивой женщине на каблуках и на нервах.
Вспышка. Лиля остается на остановке, дрожа и задыхаясь от гнева.
В жару иногда так хочется пить, как Лиле захотелось справедливости. Именно здесь и сейчас.
Лиля поднимает руку. Маршрутка — другой номер — тормозит. Она пустая.
- Следуйте за этой машиной! - потребовала Лиля.
Где-нибудь в Нью-Йорке эта фраза звучит как обыденность. В Уфе она пока еще вызывает некоторое недоумение. Особенно если произносится не помятым частным детективом, а красивой девушкой на шпильках. Водитель моргает. Это молодой парень:
- Ээ... зачем?
- Надо, - говорит Лиля. И в двух словах, но очень ярко, описывает ситуацию. Голос ее дрожит от негодования. Обертоны вибрируют. Гнев, богиня, воспой...
- Ну, хорошо, - говорит водитель, чтобы отвязаться. Только мстительной восточной красавицы ему сегодня не хватало. - До следующей остановки, а там пересядете.
Маршрутка аккуратно подъезжает к остановке, притормаживает...
Лиля выскакивает.
Не тут-то было. Первая маршрутка, увидев прекрасную охотницу, вдруг резко трогается. Набирает скорость.
Лиля возвращается в машину, вся кипя. Второй водитель удивлен. "Может, не заметил?", неуверенно говорит он. Но когда тоже самое повторяется на следующей остановке, сомнения исчезают. Это война. Лиля настаивает на продолжении погони и она чертовски убедительна. На ходу водитель косится на точеный Лилин профиль и думает, что, возможно, всю жизнь ждал именно этого. Этой невыносимой красавицы. Все приключения начинаются именно так. Брюс Виллис в "Пятом элементе" дождался, теперь его очередь. Водитель не знает, что это действует стокгольмский синдром.
Вторая маршрутка на полной скорости настигает первую, следует за ней впритык.
Водитель сигналит тому, первому маршрутчику. Стой, гад.
А тот не останавливается.
Ничего себе! Водитель впадает в нешуточный азарт. Ах так, он нажимает на газ.
- Вот сволочь. Ну, смотри.
Что может быть более захватывающим, чем погоня?
Особенно когда твоя маршрутка преследует другую, точно такую же, а красивая женщина взволнованно дышит на соседнем сиденье, переживая с тобой все взлеты и падения...
Эта погоня длится и длится. Маршрутки проскакивают остановки.
Маршрутки пролетают перекрестки.
Маршрутки входят в повороты с заносом и взревывают изношенными движками.
Маршрутки летят, как стремительные быстроногие лани.
Водитель чувствует странное.
"Все, кто любит меня, за мной", сказала когда-то Жанна Д'Арк. И была права. Священный огонь возмездия, что горит в Лиле, освещает ее прекрасное лицо. Уже не Лиля рядом с водителем, а сама богиня охоты Артемида, мстительная дочь Зевса, преследует убегающего оленя. Она загонит его и встанет длинными ногами над издыхающим зверем. Ее псы с железными зубами разорвут еще теплый труп.
Маршрутка обходит первую, подрезает. Жуткий, нескончаемый скрежет тормозов. Маршрутки останавливаются в миллиметре друг от друга, из открывшейся двери выскакивает разгневанная и прекрасная Лиля, следом водитель — с монтировкой.
Первый маршрутчик хватает ртом воздух. Но это его не спасает. Лиля набрасывается и отчитывает его так, что в воздухе сверкают молнии и слышен небесный гром. Воздух гудит и плавится. Пахнет озоном и освежителем "елочка".
Когда Лиля заканчивает отповедь, наступает тишина.
- Понял? - спрашивает второй маршрутчик у первого. Тот кивает, потрясенный. Кажется, даже удар монтировкой произвел бы на него меньшее впечатление.
С гордо поднятой головой Лиля шествует в свою (уже свою) маршрутку, водитель закрывает за ней дверь. Маршрутка трогается...
Маршрутка везет ее к офису, величественно и плавно, словно роскошный лимузин. Останавливается. Водитель открывает Лиле дверь и подает руку.
Лиля сходит на землю. Она умиротворена и царственна.
И прекрасна, как богиня.
- Девушка.
Она поворачивается.
Огонь слепой преданности горит в глазах водителя. Все-таки историки недооценивают роль сексуального влечения к лидеру. Англичане сожгли не Жанну, они сожгли культ.
- Спасибо, - говорит Лиля. - Вы мне очень помогли.
- Девушка, - водитель вспыхивает, как роза. - дайте мне свой номер телефона. Пожалуйста! Я за вами куда угодно приезжать буду, в любое время! Только скажите. Хоть на край света!
Лиля недоуменно смотрит на него. Затем надменно вскидывает бровь:
- Вы что, дурак? Я замужем!

2. Любители

Утром АА и ОИ вызвал к себе руководитель Ансамбля, недавно назначенный Радкин. Не родственник, как он говорил о себе. "А жаль", подумала АА. Таланта знаменитого тезки там бы немного не помешало.
Радкин привычно забегал по кабинету, блестя галстуком.
- Вы не работали у Лoктева! - он хотел сказать "мне донесли", но в последний момент передумал: - Мне сообщили. Вы все врете!
АА семьдесят пять, ОИ шестьдесят с лишним, Радкину -- за пятьдесят. Самое время бросаться детскими обидами.
Анна Алексеевна онемела. Как интеллигентный человек, она всегда терялась при столкновении с откровенным хамством.
- Да, не работала, - спокойно сказала Ольга Ивановна за нее. - А все почему?
ОИ -- боевая единица этого дуэта. Если на ОИ наедут на рынке дагестанцы, то уйдут, раскаявшись, и с проверенным диапазоном голоса.
И Ольга Ивановна рассказала, что действительно, АА не работала лично с Лoктевым, но тот ее прекрасно знал. Дело было так. У Лoктева в Ансамбле занимались дети, которые в свободные дни пели в школьном хоре. И Лoктев обратил внимание, насколько эти хористы быстрее развиваются и лучше схватывают материал. Он спросил у детей, в чем причина. Дети рассказали. В той школе хор вела молодая еще совсем, двадцатилетняя Анна Алексеевна.
И "старик Лoктев нас заметил". Лoктев лично отправился на занятие. И высоко оценил талант молодой преподавательницы. Когда он умирал, то завещал ученикам найти АА и привести в Ансамбль. Только ей могу передать свое дело, сказал Лoктев.
Так Анна Алексеевна оказалась в Ансамбле, закончила рассказ ОИ.
Радкин побагровел и надулся. Синьор Помидор в костюме от Юдашкина. АА всегда опасалась, что однажды Радкин надуется так, что взорвется. Лопнет, как передутый красный шарик. И стекла в кабинете повылетают. Жалко, человек все-таки. Так уж пусть лучше орет, пар спускает.
- Мы на самом деле любители, - разоткровенничалась АА позже, среди своих. Она пила чай, чтобы справиться с нервным потрясением. Родители и дети перед ней, все, кто остались с "Пионером". - Так не преподают в консерваториях. Вот вы думаете, мы все знаем и умеем. А у нас с ОИ таланта бы не хватило попасть в консерваторию. Не те данные. Единственное, что мы умеем: это учить. По-своему, иногда наощупь. Прежний директор Ансамбля мне говорил: Аня, ну что ты возишься с каждой нотой? Что ты одну песню месяцами делаешь? Сделай начало и конец, а середина так пройдет. Так даже в профессиональных оркестрах делают. А я так не могу. Нам с Олей надо идеально.
Сказала и почувствовала себя беспомощной. Кому нужен этот идеал? Сейчас в ходу "американская" система. Ребенок черточку провел, сказал "а!" и все хвалят и хлопают. Вон на концерте "Юность" сфальшивила, стыдно слушать, а все в зале аплодировали и кричали "браво". Куда это годится? Куда?
Пасхальный фестиваль во Владимире. Зал Дворянского собрания, великолепная акустика.
Торжественное открытие. Камерные хоры со всей России. Камерный хор Большого Театра, камерный хор Храма Христа Спасителя и прочие.
Профессионалы.
Перед самой поездкой АА и ОИ вызвал к себе Радкин. Бегал по кабинету в костюме от Юдашкина.
- Куда вы едете? - кричал Радкин в запале. - Вы... позорите хор! Это пасхальный фестиваль! Там только профессионалы, куда вы-то лезете?! Любители!!
Анна Алексеевна молчала. ОИ тоже молчала, но с вызовом -- она решила игнорировать Радкина.
Хор "Пионер" готовится. Белые юбочки, синие жилетки, косички. АА вздохнула. Десять девочек, все, что осталось от огромного хора "Юность", которым она руководила раньше. Главный хормейстер Ансамбля. Сейчас смешно звучит, а раньше звучало гордо и красиво. Сейчас у "Юности" новая хормейстер -- ее бывшая ученица. А ее, старуху, прогнали прочь, как короля Лира. Сплошной Шекспир в нашем Ансамбле.
Перед самым выступлением организаторам фестиваля позвонил Радкин. И наговорил много всего.
И организаторы резко охладели к хору. Отношение стало, как к самозванцам и выскочкам.

Все стерпели.
- Спокойно, - сказала АА девочкам, хотя на сердце точно камень лег. - Выступаем как обычно. Танечка, выводи их.
Время начинать.
Да не тут-то было.
Даже рояль не открыли им. Девочки выстроились на сцене — белые юбочки-плиссе, синие жилетки. Косички и испуганные глаза.
И зал перед ними -- огромный. В зале профессионалы. Некоторые даже переглядываются — почему этих так шпыняют? Словно приблудных собак. Словно чужих.
Ольге Ивановне не открыли рояль. Хорошо, она с собой возит маленький синтезатор для репетиций. Вот и пригодился.
А чтобы задать тон девочкам, пришлось ей подуть в маленькую дудочку.
"Ничего, ничего", - пробормотала АА.
Настроились. Взяли "ля".
Недоброжелательность сгустилась над ними, словно туча. Это профи. Сейчас эти, приблудные, выступят и с освистаем. Нет, просто промолчил — и пусть едут себе. Дети все-таки. Любителям здесь не место. Нет ничего хуже, чем выступать перед профи, если ты — не профи. Словно перед тобой каменная стена.
И вот, взмах руки...
И вдруг — чисто, как серебряная нить, как туманная дымка на рассвете:
- Выйду ночью в поле с конем, ночкой темной тихо пойдем...
И многоголосица. Когда-то лoктевцы выступали с Александровским ансамблем, так александровцы говорили: ну вы даете, мы так не можем. А теперь они мертвы, эти профи. Эх, мальчики, подумала АА с горечью. Сколько вас погибло в том самолете...
И зал замер.
Притих.
- Мы пойдем с конем по полю вдвоем... - выводили юные голоса. - мы пойдем с конем по полю, пойдем...
Последняя нота затихла. Пауза. Тишина.
Анна Алексеевна повернулась. Девочки ждут, что будет.
И вдруг — зал встал. Профи встали. И начали аплодировать. И аплодировали — стоя.
У Анны Алексеевны на мгновение подкосились ноги.
Надо петь следующую песню, а аплодисменты все не стихают.
Так и начали "Веники" под аплодисменты.
...
Радкин позвонил еще раз. Неизвестно, что сказал ему директор пасхального фестиваля, но стекла в кабинете Радкина внезапно дрогнули, как от воздушной волны, задрожали... А кто-то даже слышал хлопок. Но это слухи, конечно. Люди не могут взрываться как шарики. Особенно от стыда.
Стекла выдержали.
На следующий день на выступлении "Пионера" -- аншлаг. АА вывел на сцену лично худрук фестиваля. Поцеловал ей руку и сбежал по ступенькам, как молодой. ОИ, сидя за открытым роялем, сияла. Девочки, окрыленные, перешептываются...

3. Культурный обмен

Жена встречалась с троюродной сестрой, которая приехала в Москву на семинар. Продвинутые современные женщины решили совместить приятное с полезным -- какое кафе, это мужики вечно бухают, а мы попутно культурно развиваемся.
В театре не поговорить, в кино тоже. Третьяковка и музей Пушкина рано закрываются. Решено. Пойдем в музей Современного искусства, он до десяти.
Приходят. На входе дают солидную толстую книжечку -- с описанием выставки. И вот женщины внутри...
Огромные залы, приглушенный свет. Экспонатов немного. Там палка торчит, стена в пятнах, здесь какие-то бумажки и дохлая муха под стеклом, тут одинокий провод на стене. Хотя, может, кто-то удлинитель забыл.
Продвинутые женщины растерянно оглядываются. На что смотреть? Куда идти? Это ж современное искусство, тут без поллитры... в смысле, не все так просто. Ржавая ванна в кровати -- это не ржавая ванна в кровати, а художественное высказывание. Сад расходящихся тропинок. Хеппенинг и сайнс-арт. Понятно, мужики с пивом тут бы вообще прекрасно время провели, но мы не такие. Нам нужно развиваться.
На помощь приходит приятный молодой человек. Подсказывает:
- Идите вон в тот зал, там сейчас свет выключат, увидите.
Прибегают. Там вроде натюрморта из мусора... Свет выключается -- и вдруг! Вместо свалки -- ночной город, освещенный огнями. Взгляд с высоты птичьего полета. Красота.
- Нижний Тагил, - говорит молодой человек. - Впечатляет?
Продвинутые женщины кивают.
Посмотрели на Тагил, пошли в другой зал. Какие-то цифры на стене, помятые, ржавые. Что это?
Хорошо, рядом тот же молодой человек.
- Это номера уцелевших домов из Грозного, - со знанием дела поясняет он. - Художник составил из них высказывание за мир.
Женщины кивают. Все ясно.
- А вот это что? - спрашивают. Молодой человек терпеливо объясняет.
- А это? - не унимаются женщины. Они вошли во вкус. Понимать искусство -- это здорово.
- Не знаю, - говорит молодой человек. Продвинутые женщины переглядываются. Как же так?
- А вон то?
- Не знаю.
- А там? А вот это что?..
- Женщины, - взмолился наконец молодой человек. - Не спрашивайте у меня больше. Я честно не знаю. Я вообще здесь охранник.

В качестве иллюстрации: фото 50х годов, "Дети в музее современного искусства" :)

4. Комик

Комик (от нем. Komiker, Komikus, в свою очередь от лат. cōmicus) — амплуа, а также актёр, исполняющий комические роли.

Режиссерский курс Щуки.Статическая мизансцена. Игорь придумал отличный этюд -- солдаты-срочники в музее. Зал музея. Справа -- обнаженный бюст античной богини, слева на скамеечке отдыхает прекрасная живая дева -- длинноногая, в миниюбке, в блузочке, в чулках в сеточку. Это наша одногруппница секси Надя. Перед бюстом богини замер "прапорщик", за ним выстроилась череда срочников. Головы срочников повернуты отнюдь не к мраморной богине. И только бедный прапорщик смотрит в мрамор. Этюд назывался "Экспонат" (это было задолго до Шнура).
Я был срочником, стоящим последним. И если первые в шеренге только повернули головы, то я почти целиком развернулся к живой богине. И пялюсь на нее во все глаза. Впитываю красоту.
Для срочников нужна форма. Игорь взял в костюмерной старые советские гимнастерки, штаны, ремни, пилотки. Прапора одели, как положено прапору, фуражка, брюки с лампасами, даже ботинки нашли. А вот с сапогами -- засада.
Сапог на всех не хватило. Игорь обегал всю Щуку, но нашел еще пару сапог. Занял у курса Иванова, кажется. Только сапоги оказались бракованные. Внутри подошвы выгнуло как от пожара, ступни целиком не засунешь. Ходить в таких сапогах невозможно. Что делать? Я посмотрел на осунувшееся лицо Игоря и говорю: ладно, давай их мне. Я на носочках постою. Десять минут? Подумаешь, задача.
Генеральный прогон перед показом. Принимает ВВ, куратор курса.
И вот -- смена мизансцены, мы расставили выгородку, разбежались по местам. Я вынес сапоги в руках на сцену, поставил и сунул туда ноги. Стою на пальцах. Забавно, я так даже выше ростом кажусь. Я приосанился.
ВВ оглядел мизансцену, улыбнулся. Вроде доволен. Потом ко мне:
- Овчинников, что ты стоишь, как герой-любовник?!
- Ээ...
- Добавь смущения. Смущайся! Еще!
Я добавил. Зрители-режиссеры засмеялись.
- Вот! - одобрил ВВ. - Теперь хорошо. Зафиксируй.
Так я понял, что от меня ждут точно не героя-любовника.

* * *
Задолго до этого.
Военные сборы. Отдельная трубопроводная бригада под Нижним Новгородом.
Репетируем присягу.
Я беру автомат наизготовку, встаю по стойке смирно. Подбородок задран, лицо торжественное.
- Курсант Овчинников, для принятия воинской присяги, ко мне! - командует замком взвода.
- Есть!
Иду, печатая шаг.
Слышу странный звук. Смотрю -- это замком взвода мучительно сдерживает смех. Его сгибает. Но меня не собьешь. Я репетирую присягу.
- Тарищ заместитель командира взвода, курсант Овчинников для принятия присяги прибыл! - чеканю я.
- Торжественно присягаю...
Замок опять сгибается. Красный.
- Блин, ты замучил, - говорю я шепотом. - Издеваешься?
- Овчинников! - говорит он. - Слушай, хватит. Я не могу, когда ты с таким лицом идешь.
Я потом посмотрел в зеркало, когда брился. А что не так? Лицо как лицо.
Красивое даже.
Можно героев-любовников играть. Точно.

* * *
- Думаете, я всегда играл героев? - говорит Порох. Он суров и мощен, как литая старинная мортира. Боксерская челюсть в седой щетине, лысина отливает патиной. - Э, нет. Это в кино вы привыкли, что я герой. А в театр Сатиры меня когда-то приняли как комика.
Александр Шалвович Пороховщиков, наш мастер. Порох.
Когда я его увидел в Гитисе на поступлении, я подумал: "Это же тот актер, из "Свой среди чужих"!" Оказывается, он ниже ростом.
А теперь я учусь у него на актерском курсе.
- Завтра будет пересдача сценречи, - объявила преподавательница. - Тебя, Овчинников, это особенно касается. Что у тебя с упражнениями? Всем знать теорию и практику. Дома перед зеркалом потренируйтесь. Овчинников! Ты понял?
- Понял, - я вздохнул. Из всех предметов мне труднее всего давались сценречь и танец. Особенно с танцем беда. Временами я чувствовал себя как сороконожка, которую спросили, с какой ноги она обычно начинает движение. Вот как можно одновременно быть почти Траволтой на танцполе -- и таким бревном в учебном классе? Однажды в клубе "Кабана" негр-кубинец, подвижный как ртуть, пожал мне руку, признавая свое поражение. Я сделал его в латине, а на уроке не могу повторить три движения, не запутавшись в ногах. Чертовы шаги!
С речью лучше, но далеко до совершенства. Остальных на пересдачу оставили с акцентами и южным выговором, а нас с Пашкой -- за лень и глупость.
Порох вошел в зал -- седой, мощный -- вместе с вокалисткой и сел в первом ряду. Его темные глаза смотрели на нас отрешенно и задумчиво.
Пересдача началась. Нас было четверо. Две девчонки, Пашка (не тот, что с Танцором диско, другой) и я.
- Кто начнет? - спросила педагог по сценречи.
- Давайте я.
Я сделал шаг вперед. Рассказал теорию и принялся за практику.
Упражнение называется "Колокол". Оно в принципе простое -- встаешь, ноги чуть шире плеч, руки прижаты вдоль тела. Нужно качаться с ноги на ногу, изображая язык колокола и произносить при этом "БОМММ-БОМММ", начиная с низких нот и до самых верхних. Главное, чтобы звук шел из груди, а потом из головы. Это упражнение развивает резонаторы.
Я это упражнение делал дома, прекрасно знал. Даже перед зеркалом репетировал. Так что в себе я был уверен. Как настоящий адепт системы Станиславского, даже в учебное упражнение я вложил внутренний монолог и киноленту видений. Я представлял, что я не просто колокол, а колокол из фильма Тарковского "Андрей Рублев", который отливают в последней новелле, и что я духовное воплощение шута, которому вырвали в начале фильма язык за правду, а теперь меня отлили в бронзе и дали мне новый медный язык, и я звоню над всем миром, над этой юной возрождающейся Русью, которая скоро сбросит рабское монгольское иго, и я смотрю на всех с высоты полета воздушного шара, подо мной проплывают поля и реки, и рыбаки в лодках, и табун лошадей, и я звоню. И звон мой чист и ярок. И разносится далеко.
- Начали, - сказала педагог по сцен.речи.
И я начал.
- БОМММ, БОМММ, - очень низко.
- БОМММ, БОМММ, - чуть выше.
Я делаю -- и чувствую, что вокруг меня что-то происходит.
Смех. Затем -- грохот горного обвала.
Порох стал багровый, как помидор. Никогда его таким не видел. И хохотал. По лицу катились слезы.
Что-то не так? - подумал я. И удвоил усилия.
Порох рубанул ладонью воздух, задыхаясь.
- Ты! - крикнул он своим мощным хриплым голосом. - Комик!!
И продолжил смеяться. Рядом с ним плакала от смеха преподавательница вокала, а педагог по сцен.речи -- стояла с красным лицом, она честно пыталась сдержаться.
- Овчинников, спасибо, - сказала она наконец сдавленно. - Все.
На этом экзамен благополучно завершился. Всем поставили "зачет" и отпустили.
После ко мне подошла Тамара и говорит со своим характерным гортанным акцентом:
- Спасибо, что рассмешил Пороха.
Я рассеянно кивнул.
А я стою и не могу понять. Как я это сделал?
Я же герой. Не комик.

5. Смейся, паяццо

21 мая 1957 года году умер поэт Серебряного века, певец и актер Александр Вертинский. Великий Вертинский.

Он стал известен до революции. Он был кумиром кокаинеток и чувствительных женщин. Он пел странным, надрывным голосом о трагической любви и чужих странах с бразильскими крейсерами. Он был паяцем. Всегда выступал в гриме. У него был дефект речи, он не выговаривал "Р" — поэтому Станиславский не взял его в свой МХТ. "У актера должна быть чеканная речь!" — о чем потом жалел.

Этот грассирующий паяц соблазнил Веру Холодную, киносекс-символ царской России. Этот паяц написал романс "Ваши пальцы пахнут ладаном" — и мы до сих пор видим ледяное кукольное личико, когда Вера Холодная шагает по ступеням белой лестницы. К свету. "А в ресницах спит печаль". И мы плачем, потому что...

Потому.

Он был избыточен и трагичен. Он был манерен. Но он был — поэт. И поэтому, несмотря на избыточность и манерность, попадал, как пуля — в сердце. Нежная пуля в изломах свинца. И раскрывался внутри миокарда, точно маленькая свинцовая роза... В брызгах алого.

После революции Вертинский эмигрировал — и его надрывные песни зазвучали по всей Европе, а затем и в Китае. Белые эмигранты слушали его высокий дрожащий от боли голос и тосковали по России.

Они тосковали по России по всему миру. Они пили боль и ностальжи, как ледяную водку. Они не закусывали, потому что на закуску не было денег. Если бы у них были деньги, он бы получил миллион. Два миллиона. Вместо этого Вертинский брал фрак напрокат.

Он тосковал и писал письма. В Кремль, к новым хозяевам жизни. "Я хочу домой. Пожалуйста". Хозяева думали.

А потом, во время страшной Войны, ему разрешили вернуться. Он уже был женат — на грузинской красавице с тонкими бровями. Шел 1943 год.

Из ста песен ему дозволили петь тридцать. Хитов не надо, обойдемся без хитов. "Лирические песни отвлекают от строительства коммунизма", писали газеты позже. На каждом концерте в зале сидит цензор, а то вдруг споешь про ладан и ваши пальцы. И денег, денег, денег постоянно нет. Концерты, концерты, концерты — чтобы только не умереть с голоду. И вечная усталость.

Никаких званий и привилегий. Только всемирно известное имя.

И дети.

Прекрасная грузинка родила ему двух дочерей, Марианну и Анастасию. Марианна выросла в настоящую французскую красавицу, а Настя — в сорванца и Ассоль, в которую влюбился весь Союз. Алые паруса потихоньку вырастали на горизонте — но ему не суждено было их увидеть.

В 1956 году Александр Николаевич отправил послание заместителю министра культуры СССР: «Где-то там: наверху все еще делают вид, что я не вернулся, что меня нет в стране. Обо мне не пишут и не говорят ни слова. Газетчики и журналисты говорят: «Нет сигнала». Вероятно, его и не будет. А между тем я есть!»

Ответом было ледяное молчание. Вероятно, это и был сигнал.

Владимир Высоцкий, тогда еще молодой, никому не известный студент Школы-студии МХАТ, был дружен с Вертинским, и частенько забегал к нему в гости. Один великий В считал другого великого В учителем. В знаменитом фильме "Место встречи изменить нельзя" крутой советский опер Глеб Жеглов наигрывает на пианино и поет хриплым голосом "ариэтку" (так их называл сам автор) Александра Вертинского "Лиловый негр".

- Вы, кажется, тогда любили португальца... или с малайцем вы ушли...

В 1957 году, сразу после концерта, Вертинский вернулся в гостиницу и прилег. И не проснулся. Сердце. Свет. Белая-белая лестница. "Еще томит, еще пьянит весна"...

Спи, паяц. Уносись в свою Палестину.

Хозяева жизни мертвы и забыты, а твои стихи и твой изломанный голос по-прежнему звучит со старой пластинки. И по-прежнему попадает как пуля — в сердце.

Свинцовая роза медленно раскрывает лепестки в брызгах алого...

Смейся, паяццо. Ты выиграл.

6. Ползком от гангстеров

Серега -- мой дядя, жилистый, быстрый, загорелый, в синей клетчатой рубахе и потертых джинсах, в темных очках. В уголках глаз насмешливые морщины. Он напоминает мне Сталлоне из древнего фильма "Кобра". Особенно когда легко и изящно держит руль одной рукой, в уголке рта зубочистка.

Под колеса его "китайца" убегает трасса.

- В Москве? - говорю я. - Это когда ты ноги сломал?

- Ага.

Мы едем на большуху. Теперь так почти не говорят, а для старых северян были Север, где нужно было работать, и Большая земля, "большуха", куда потом можно было вернуться. Но многие так и остались в Вартовске, в городе, отсыпанном на песке. Север, он затягивает.

- Барыга -- не человек, - произносит Серега. - Так пацаны в бригаде говорили. И относились к ним соответственно. Стригли, как овец. Жестоко. Барыга -- жадный и глупый, лучше сгноит товар, чем цену хотя бы на копейку снизит. За копейку удавится, даже во вред себе, и другого удавит. Какой он человек? Он -- барыга.

Вот был случай.

Арендовали однажды у нас экскаватор, в Радужный ехать, я водителем.

Приехал. Что делать нужно? - спрашиваю. Мне говорят: грузи банки. Я говорю: как грузи? Я же экскаватор. А мне: ковшом грузи.

Раньше такие консервы были. Селедка Иваси. Вкусные. Дефицит, сейчас не достать.

Так вот я эти банки ковшом зачерпывал и грузил в самосвалы. Три самосвала нагрузил, и вывезли на свалку.

А там банки -- раздувшиеся, некоторые вообще как железный шар.

Этот бизнесмен, хозяин взял где-то партию "Иваси" и поставил их себе в магазин. За бешеную цену. Допустим, взял он их за десять рублей... я так, условно говорю... десять рублей. А продавал в своем магазине -- за двести рублей. Понимаешь? Куда это годится? Вот взял ты за десять, поставь цену двенадцать рублей или пятнадцать. Человек, работяга зайдет к тебе в магазин, увидит и возьмет, попробует. Я возьму. Но торгаш не хочет десять или двадцать процентов прибыли. Он хочет сразу сто процентов! Двести процентов!

И ни на копейку не снизит цену, даже если никто брать не будет. Вот ты представляешь, сколько такие консервы хранятся? Не месяц, не два. Годы! А там банки раздуло до шара. Представляешь, сколько времени прошло?

Серега качает головой, не отрываясь от дороги.

- Я когда вернулся, Сереге Саляхову говорю: представляешь, грузил "Иваси" ковшом. А он мне -- знаю, я эти консервы в том магазине давно видел, хотел взять, но не стал -- дорого.

А я ему говорю: я их три самосвала нагрузил.

А теперь представь. Много лет эти банки стояли в магазине и лежали на складе у этого бизнеса, а он вместо того, чтобы снизить цену, все ждал свои двести процентов прибыли. Он в уме уже все посчитал, сколько получит, и уже не мог себя обделить. Жадность. Вот это -- барыга.

Представляешь, сколько это стоило? Экскаватор заказать из другого города, самосвалы арендовать, свалку оплатить... Деньги огромные. Да и сами консервы когда-то денег же стоили, еще склад под них держать. Годами!

Нет, не понимаю я.

- Барыги, - Серега выговаривает это слово с презрением. - Я их много в Москве повидал.

- А ты был в какой бригаде?

- В ...кой.

Из-за грохота обогнавшего нас дальнобоя, я не расслышал.

- В солнцевской?

- В коптевской. И не в бригаде самой, а при ней, водителем. Мы с Коротким жили за городом, там коттедж снимали специально для нас. С нами еще жили три молдаванина. Первый -- мастер спорта по боксу, второй -- мастер спорта по греко-римской борьбе, такой шкафчик два на два, кинг-конг, шея толстая, как бревно...

- А третий?

- Третий -- боевик Леха.

- Мастер спорта по стрельбе?

- Да нет. Солдат, вояка. Он воевать начал еще с Афгана, да так и не смог остановиться. Во всех горячих точках был. Афган, Чечня, Югославия, потом Приднестровье. Даже в Африке где-то воевал. Он сам откуда-то из-под Кишинева, "герой Молдовы" под номером восемьдесят. Единственный из первой сотни, кто живой и без серьезных ранений. Остальные или мертвы, или инвалиды. Или умом тронулись.

- А он сам молдаванин?

- Не... сам на лицо -- рязанский парень скорее. Русский, но из-под Кишинева. Он о себе мало рассказывал. В компании вообще ничего не говорил, только так иногда -- один на один. И то очень редко. Мы с ним как-то квасили, и я спросил: Леша, у тебя семья есть?

- А он что?

- Первая жена, говорит, сразу сбежала. И смеется. Вторая через два года. А третья еще держится. Ребенок растет. Я, говорит Леха, возвращаюсь домой, денег привезу, месяц-два отдохну -- и невмоготу мне. Надо на войну. Весь изведусь. Я сюда приехал, в Москву, думал, тут движуха будет, стрельба, дело. А тут тоска. Сидим на этой даче, балду пинаем.

- Адреналиновый наркоман.

- Ага, наверное.

- Зачем молдаване сидели на даче? Как боевики?