Провинциальная история - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Карина Демина (самиздат)

Глава 1. В которой появляется ведьма, а с нею зверь невиданный, прозываемый «кот»

…принимая решение завести человека, следует помнить, что существо это в крайней степени ограниченное, с трудом поддающееся дрессировке. Однако при правильном подходе и должной настойчивости со временем вы добьетесь если не полного взаимопонимания, что, на мой взгляд, вовсе невозможно, то всяко умения выполнять простейшие просьбы.

«Семь крыш и одна синица, или же Мысли о сути жизни и рыбных потрохах». Рассуждения премудрого кота Мура, так и не оформленные им в книгу в силу врожденной лени и общей ненадобности.

Прежде Гришанька ведьм не встречал, но вот как-то сразу понял, что это она и есть. Сама махонькая — макушка едва-едва над прилавком виднеется. И тощая до того, что без слез не взглянешь.

А оно — первый признак.

Вот не может добрая баба тощею быть. Не может. Взять ту же Переславушку, которая мельникова дочка. На нее глянешь и сразу на душе тепло становится, потому как прекрасна Переслава, что булка сдобная. И велика, и округла, и румяна. И идет-то, что твоя ладья по волнам, покачиваясь, без спешки, но с пониманием того, как красавице шествовать надлежит. Оттого и глядят ей вслед что малые, что старые… и сам Гришанька, само собой. А что ему еще делать-то? Может, к кому другому он бы и посватался, тем паче матушка вон уже вся извелась, ворчит да ноет, что тяжко одной управляться, без помощницы, но… откажут ведь.

Переслава — невеста завидная. За нею вон и коровы две дают, и овец с полдюжины, и сундуков, сказывали, у Переславы целых два, до верху шитьем полных, а еще перина и три подушки пуховых.

Гришанька-то и сам не из бедных, но вот…

— Добрый день, — сказала ведьма превежливо. Так вежливо, что сразу и понятно стало: пакость задумала. Нет, Гришанька-то, ясное дело, с ведьмами не водился. Да и как водиться, когда он про них только слыхивал от матушки и бабки, которая еще той выдумщицею была, но вот понял — точно задумала.

А она стоит, ресничками хлопает.

Изучает, стало быть.

— Доброго, — сказал он, сотворивши за спиной обережный знак.

И еще подумал, что не зря сегодня чайки орали, он еще пытался понять, с чего разошлись. А они, никак, тоже ведьму чуяли, упреждали его по-своему, по-птичьи.

А он не понял.

Если б понял, неужто пошел бы торговать? И матушку не пустил бы. Пусть бы и пропал улов, да ничего, пережили бы как-нибудь. А теперь вот что?

Он даже поклонился, как матушка учила, приговаривая, что лишний раз поклониться — спина не треснет, а людям этакая вежливость приятна.

Ведьма улыбнулась.

Хитро так.

С прищуром.

Была она, как уже упоминалось, мелкою и тощею, с волосом черным, что всяко подтверждало догадку Гришаньки, ведь у женщин обыкновенных волос светлый, что твоя солома, может еще рыжиться, как у Яськи, которая Скопидомова дочка. Но про нее болтали, будто бабка ее точно ведьмою была. Или прабабка. Гришанька точно не знал, но на всякий случай Яськи стерегся, как и прочие разумные люди.

А тут вот, стало быть, не устерегся.

Главное, что коли приглядеться, то и черный не черный, словно бы в синеву отдает. Или в прозелень? Пялиться-то негоже, а не пялиться не выходит. Вот и стоит Гришанька, ведьму разглядывая, подмечая, что и глаза у ней темные-темные, нелюдские. И одета так, что смотреть срамно. Сверху какая-то рубашонка легонькая, тонкого полотна, да без шитья, бедноватая, а ниже… Гришанька еще один знак сотворил, не особо надеясь, что поможет. Но к светлым богам обратился, авось да оборонят. Даром он, что ли, жрецу каждую седмицу рыбу носит? Однако то ли рыбы он носил мало, то ли по обыкновению своему боги были заняты, но ведьму за срам — где это видано, чтобы баба, мало того, что в портах была, так еще и драных — не покарали.

И рубашонка…

Светится вона… ажно тощее тело на просвет видать.

Гришанька сглотнул и покосился в стороночку. Верно бабка сказывала, ведьмы сраму не имут.

— А вы рыбу продаете? — спросила она, голову набок склонивши. И волосья короткие — небось, люди добрые остригли, чтобы силу убавить, — перышками, поднялись, обнаживши тонкую шейку и ухо, в котором камушки поблескивали.

В одном поблескивали.

Два сразу.

А в другом так нет.

— Рыбу, — ответил Гришанька, изо всех сил стараясь не глядеть ни на ведьму, ни на камушки, ни… вот на рыбу он глядеть будет. Матушка сказывала, что ведьмы жуть до чего не любили, когда простой народец на их пялился. Эта же убрала прядку за ухо и ткнула пальцем в короб, куда Гришанька скидывал рыбьи головы.

— А… это сколько стоит?

— Это?

Кроме голов в коробе лежали рыбьи потроха, и плавники, остатки хвостов и все то, что Гришанька после полудня на берег относил, чайкам.

— Мне котикам, — сказала ведьма, розовея.

Кто такие эти самые «котики», Гришанька знать не знал, но тут рядом с ведьмою возникла тварь, которая заставила Гришаньку попятиться, уже в открытую сотворяя — правда, вновь же без успеха — отворотный знак. Тварь была черною, что уголь.

Глава 2. Повествующая о нелегком ведьмы бытии

Глава 2 Повествующая о нелегком ведьмы бытии

«…а как уснул добрый молодец, заклятьем сморенный, то и украла ведьма то, что молодца молодцем делает, а жеребца жеребцом. Украла и спрятала в сорочьем гнезде, обернувши в красную тряпицу, сама же сорокою обернулась».

«О коварстве ведьмином, или Семь примет, как распознать ведьму»

Трактат, писаный бывшим купцом, а ныне монасем-подвижником Василием Незрячим, со слов наймудрейшего наставника его Никона Отверженного, обретающегося на Марьиной пустоше едино Божьими милостями и подношениями добрых людей.

Ведьма же ехала. Неспешно, небось, пешком было бы быстрее, но ноги гудели, да и вообще… жарко. Солнце, с утра еще тихое, разошлось, разлилось, что теплом, что светом, и теперь палило вовсе нещадно. Гудели мухи и комары, порой подбираясь совсем близко, но сесть так и не решались.

На Стасю.

Возница то и дело себя шлепал, то по шее, то по рукам, а то и раскручивал над головою хлыст в слабой надежде разогнать тучи гнуса. Но добивался лишь того, что смурная лошаденка просыпалась и прибавляла шагу. Ненадолго. Вскоре она вновь задремывала, и телега замедлялась.

— Дура ты, Стася, — сказала Стася самой себе и тихо, чтоб человек, который и без того на нее поглядывал с недоверием, слов этих не услышал.

Бес, взобравшись на колени, ткнулся лобастой башкой в подбородок и заурчал, успокаивая. Мол, все ж нормально получилось. И в город съездили, поглядели, убеждаясь, что город этот — совсем не такой, к которым Анастасия привыкла, и закупились, и назад вот едем.

Целые.

Живые.

Чего еще надобно?

Стася привычно почесала Беса за ухом.

— Я домой хочу!

— Мр-ря.

— Ты меня сюда притащил, ты и назад веди! — она дернула острое ухо, и кот отвернулся, делая вид, что обращаются вовсе даже не к нему, а если и к нему, то он совершенно вот человеческой речи не понимает.

Вот ведь…

Анастасия вздохнула и обняла себя.

Нет, могло быть хуже… много хуже… воспоминания накатили. Она и вправду дура. Всегда такой была, иначе не попала бы в эту вот историю.

И в другую.

И ни в одну из тех, в которые попадала…

Анастасия шмыгнула носом, пытаясь успокоиться. Слезами делу не поможешь, да и вообще, если подумать, все не так и плохо.

Наверное.

Когда все пошло не так?

С ее ли рождения? Или еще раньше, когда папенька Анастасии решил, что семнадцать лет — не тот возраст, в котором следует взваливать на себя ответственность, а потому предпочел тихо, по-английски, исчезнуть и из жизни Анастасии, и из жизни ее матушки. В общем, единственное, что Анастасия знала о своем отце, так это, что он был блондином с голубыми глазами, а вот Стася на ее счастье пошла в другую родню.

Родив ее, матушка осознала, что не создана для материнства, а потому младенца вручила собственной матери, сказав, что это мера исключительно временная. Правда, уточнять, сколько именно времени ей потребуется, благоразумно не стала, но вновь же исчезла.

Ребенок ребенком, но жизнь устраивать надо.

Бабушка была готова.

И с младенцем управилась, как управлялась с мужем, коровами, свиньями, кроликами и прочим деревенским зоопарком, ладить с которым Анастасия научилась едва ли не раньше, чем говорить. Нельзя сказать, что, живя в деревне, она была несчастна.

Отнюдь.

О том своем детстве Анастасия вспоминала с теплом, жалея лишь, что закончилось оно слишком рано. Стала ли причиной тому смерть деда, не сказать, чтобы трагичная, скорее уж обычная для мужчин его возраста и образа жизни, бабушкины болезни, которые обострились с возрастом или же матушка, что вдруг объявилась, горя желаниям немедля воссоединить семью.

Ложь.

Это Стася поняла сразу, как оказалась в четырехкомнатной квартире, где жила матушка, матушкин супруг — мужчина хмурый, нелюдимый — и годовалые близнецы.

А еще школа во дворе, весьма отличавшаяся от той, деревенской, к которой Стася привыкла. В этой вот школе все было иначе, начиная с одноклассников, быстро наградивших Стасю смешным с их точки зрения прозвищем, заканчивая учителями. Последние отличались вежливостью, а еще холодностью и удивительной манерой, не говоря лишних слов, демонстрировать Стасе, сколь она ничтожна.

Глуповата.

Бездарна.

И вовсе годна лишь на то, чтобы быть нянькой при детях.

— Соколова, — сказала классная дама, когда Стася, пусть со скрипом, но таки перешла в девятый класс. — Тебе всерьез надо подумать о будущем.

Стася и без нее думала.

Вот только, как ни думай, а будущее выглядело… не слишком веселым. Бабушка после Стасиного отъезда слегла, а после и отправилась вслед за дедом. И нельзя сказать, чтобы в силу великой любви, скорее уж по причине обычного нездоровья и возраста. От былого хозяйства к тому времени осталось мало. Матушка попробовала было продать и дом, но то ли предлагали мало, то ли еще по какой причине, но задумку осуществить не удалось.

Глава 3 Где Верховный маг города Канопень несет тяжкое бремя государевой службы

Подходить к выбору человека следует со всей ответственностью, осознавая, что существа эти при всей ограниченности своей отличаются болезненной привязчивостью. И, если оставить их, впадают в тоску, а то и вовсе заболевают.

Верховный маг города Канопень считал мух. Занятие сие, конечно, нельзя было считать высоко интеллектуальным, однако оно все же требовало некоторой сосредоточенности, да и со скукой худо-бедно помогало справиться.

Мухи же…

Гудели.

Ползали, что по необъятному столу, глядясь в полированную древесину, — мореный дуб и красное дерево, и никак иначе, ибо невместно целому Верховному магу сидеть за менее солидным столом. Забирались на серебряную чернильницу, переползали через перья и даже нагло усаживались на солидный нос Государя-Батюшки Луциана Первого.

Нос был в достаточной мере велик, чтобы мухи на нем чувствовали себя раздольно. А если кому не хватало носу, то на занимавшем всю стену полотне — подарок благодарного купечества — имелись еще государево чело, государевы уши и руки. Но мухи отчего-то жаловали именно нос.

Верховный маг города Канопень устало прикрыл глаза.

Мухи зажужжали активней.

А ведь артефакт отпугивающий он третьего дня заряжал самолично, но… артефакт был старым, силу расходовал в немеряных количествах, в то же время эффективностью не отличался. И следовало бы разобраться, поправить потоки, уравновесить ядро, которое того и гляди развалится, и тогда мух в присутствии станет куда больше, но…

Лень.

Ежи вздохнул и приоткрыл глаз, наблюдая, как медленно кружит одна, особа наглая, собираясь опуститься не на нос Государя, но на собственный Ежин. Он даже руку поднял было, готовый самолично с мухою расправиться, когда где-то внизу хлопнула дверь.

А следовало сказать, что управа располагалась не в ратуше, но занимала отдельную башенку, во времена давние поставленную именно с тем расчетом, чтобы маги в ней и обретались, не смущая видом своим обыкновенный люд. Лет с той поры минула не одна сотня, башенка то приходила в запустение, то перестраивалась, пока не обрела нынешнее, доволи странное, к слову, обличье.

— Ежи! — голос Анатоля пронесся через все пять пролетов, спугнув муху и разбудив мирно дремавшего секретаря. Последний, не разобравшись спросонья, что происходит, поспешил вскочить, однако неудачно, перевернувши стул и едва не перевернувши стол.

Стул грохнулся, добавляя шуму.

Стол устоял, однако листы прошений и отчетов с него слетели, закружились, подхваченные ветерком.

— Ежи!

И муха поднялась к потолку.

Потолок, никогда-то белизной не отличавшийся, нынешним годом вовсе сделался пятнист. И пятна—то затейливые, узорами, того и гляди скрытый смысл в них искать можно будет.

— Чего орешь? — поинтересовался Ежи Курбинский, покосившись на секретаря, что, понявши, кто пришел, листы собирал медленно, лениво, зевоты не скрывая. А ведь где-то там, среди них, и квартальный отчет был, который надлежало отправить в Гильдию сегодня. Пусть даже скопированный с предыдущего, как тот в свою очередь был скопирован с более раннего, а более ранний с еще более раннего, но вот как раз тот, самый первый, Ежи честно писал.

Собственною, между прочим, рукой.

И потому нахмурился, неодобрение выражая, отчего секретарь засуетился еще больше.

— В городе ведьма!

— У нас каждый день в городе ведьма, — отмахнулся Ежи, возвращаясь в кресло. А что, мягкое, удобное, купленное, между прочим, за собственные Ежи средства, ибо предыдущее пусть и отличалось достаточной для воздействия на слабый разум посетителей, статью, но было на диво жестким.

— Я серьезно.

— И я серьезно, — появление Анатоля, который в городе имел собственную лавку и вообще вел хоть какие-то дела, отчего Ежи ему втайне завидовал, несколько разогнало скуку. — Где там…

Секретарь услужливо подал папку, перевязанную синей ленточкой.

— Вот…

Ежи ленточку развязал и вытащил первый лист.

Донос был оформлен по всем правилам, на гербовой бумаге, с сургучною печатью и ленточками. В общем, три гроша в городскую казну и еще один уже гильдии за посредничество и внесение в учетную книгу.

— Итак… титулование… это опустим… ага… довожу до Вашего Высочайшего сведения, — читал он медленно и с выражением, даром, что ли, постигал в университете курс ораторского мастерства, правда, конечно, в те годы ему казалось, что использовать он полученные знания будет для дел куда более важных, чем чтение доносов. — …что третьего дня Афросинья Курачиха изволила лаяться с Лизаветой Сапухиной, у которой опосле того спину прихватило. И еще куры стали меньше нестись. Иным часом по десятку яец было, а тут по пять только, тогда как Афросинья Курачиха заявила, что это от недогляду, что есть ложь. Прошу принять надлежащие меры к обузданию Курачихиного ведьминого нраву.

Глава 4 В которой продолжается сказ о нелегком ведьминском бытии

…и всякому известно, что чем тощее ведьма, тем она злопакостней. А потому баба, которая в себе не прибавляет, либо норовиста да зла, а потому к семейной жизни непригодна, либо ведьма по истинной своей натуре. Верно тебе говорю, что в жизни надобно избегать злых собак и тощих баб, ибо ни от одних, ни от других пользы не будет, а лишь вред один.

Рассуждения о жизни почтенного Вильгельма Твиста, кабатчика и просто хорошего человека, трижды счастливо женатого.

Когда все в очередной раз изменилось в той тихой и в целом, как Стася сейчас понимала, неплохой ее жизни? Когда Анна Егоровна объявила о своем уходе? О том, что она решила-таки ответить согласием на предложение старого друга и теперь эмигрирует в Штаты? И прощаясь с аптекой желает всем, кто в ней остается, удачи?

То ли желала не от души, то ли просто… не сбылось?

Новая заведующая, представленная неделю спустя, посмотрела на Стасю так, что стало очевидно: пора искать другое место.

— Ишь, вызверилась, — с сожалением произнесла Никитична. — Небось, своих перетянет… сперва меня спровадит на пенсию, а там и за тебя возьмется.

И оказалась права.

Сама-то она ушла с легкостью, благо, давно собиралась, дочери звали то ли с внуками помогать, то ли уже с правнуками — Стася до конца и не поняла. Главное, что после ухода Никитичны работать стало совсем невыносимо. Вдруг все разладилось, будто и без постороннего участия, но…

…пара нечаянных опозданий, на которые прежде закрывали глаза, обернулись выговором.

…беспорядок на рабочем месте.

…несоответствующее корпоративным нормам поведение. Хамство посетителям, которого не было, но как доказать? И в конце концов, недостача.

— Либо пишешь по своему желанию, — сказали Стасе. — Или пойдешь по статье со штрафами в придачу.

Она и написала.

И ушла.

И… и тогда, пожалуй, и поняла, что устроиться в другое место не выйдет. Город небольшой, аптек в нем немного, и везде-то места заняты. Переезжать? Но куда и зачем? Здесь у Стаси по крайней мере квартира имеется. И ученики, которых пусть немного, но на еду хватит.

Она ведь неприхотливая.

Фриланс опять же. Клиентов у нее вновь же, не сказать, чтобы много, но если постараться… а она постарается. И старалась. Получалось не сказать, чтобы совсем отлично, но… Стася и вправду была неприхотлива.

Так и жила.

День за днем, ночь за ночью, бесцельно и без особого смысла.

Матушка появилась поздней весной. Кажется, только-только зацвели тополя и город наполнили белесые клубы тополиного пуха. Он летел в окна, собирался на подоконниках, прилипал к стеклу. Он пробирался в квартиру вместе с городской пылью, но Стася отчего-то радовалась.

Как есть дура.

— Здравствуй, — сказала матушка, когда Стася открыла дверь. Пришла она без предупреждения и приглашения, и Стася сразу поняла, что вовсе не за тем, чтобы помириться.

Да и… они ведь не ссорились, если подумать.

— Здравствуй, — ответила Стася.

А Бес выгнул спину и заурчал предупреждающе.

— Запри его где-нибудь, — велела матушка, оглядываясь. — Какое убожество… ты бы хоть ремонт сделала.

Стася тоже огляделась, только сейчас замечая, что и вправду квартира ее изменилась, сделавшись будто теснее, темнее.

Неопрятней.

И вовсе не потому, что Стася не убирается, нет. Она аккуратная. И Бес порядок любит, но вот… обои выцвели, кое-где и отклеились. Мебель слегка рассохлась, как это бывает.

Половички старые.

И само это жилье тоже старое.

— Впрочем, ты всегда была бестолковой, — матушка сама прошла в комнату. Бес следовал за ней, не спуская с нее желтых внимательных глаз. Он выгнул спину и хвост поднял, распушив, но больше не урчал, смотрел с явною опаской. — И вот результат…

— Что тебе нужно?

Стася не сомневалась, что необходимость была, потому как иначе матушка в жизни бы не явилась сюда.

— Твое согласие на продажу дома.

— Какого дома? — Стася нахмурилась.

— Моей матушки, чтоб ей… — мать поморщилась и помахала перед носом платком. — Господи, зачем тебе эта зверюга? От нее воняет!

Вот это было ложью. Бес всегда отличался чистоплотностью, и теперь от возмущения фыркнул даже, а после открыл рот и издал тонкий жалобный звук.

— И орет опять же… ладно, это формальность. Бумаги я принесла, — матушка вытащила из сумочки бумаги. — От тебя нужно только подписать.

— Дом? — повторила Стася.

— Дом, дом… господи, ты еще и соображаешь туго? Пьешь? Употребляешь?

Стася замотала головой.

— Значит, просто тупая. Я говорила Коленьке, что нет смысла с тобой возиться. Надо было замуж выдать и все… но нет, он был таким же упрямым, как ты. И вот что получилось.

Глава 5 О страстях сердечных и жизненных обстоятельствах

…ударилась красавица о сковородку и обернулась ведьмою, которая оную сковородку и добра молодца отняла и ею его же оприходовала, да так, что позабыл он и про дом свой, и про матушку, и про норов прежний. И зажили они душа в душу.

Народная сказка о прекрасной ведьме и недобром молодце.

Из окна верховный маг города Канопень выползал задом, потому как магия магией, а осторожность еще никому не помешала. Нога нащупала виноградную лозу, которая под весом Ежи опасно натянулась и захрустела. Посыпались камушки, предупреждая, что лоза не так и прочна.

— Что ты там возишься? — свистящим шепотом поинтересовалась боярыня Подольская, особа выдающихся достоинств, которые успел оценить не один лишь Подольский, правда, сам он о том не ведал, всецело убежденный в том, что Боги послали супругу ему кроткую и прекрасную. — Скоро Гашечек вернется.

Она присела на подоконник, одною рученькой придерживая края кружевной накидки, а другою — зеркальце на длинной ручке. Зеркальце прекрасная Елена, из-за которой в позапрошлом году в городе состоялись три дуэли и два мордобития, а в этом с точностью до наоборот, держала на вытянутой руке, поворачивая то влево, то вправо.

Оттопырив языком щеку, она слегка нахмурилась. Показалось, что на белоснежной идеальной коже появилась крохотная морщинка.

— Я… спускаюсь, — честно сказал Ежи, мысленно пообещав себе, что в следующий раз найдет любовницу если и не замужнюю, то всяко такую, которая обретается в одноэтажном особняке. Или хотя бы на втором… не выше второго.

Нет, вид из башни, в которой обреталась боярыня, открывался пречудеснейший, но вот что касается остального…

— Слышала, что в городе ведьма объявилась, — Елена оттянула другую щеку, затем задрала голову, потрогала пальцами нежное горлышко, убеждаясь, что уж на нем-то кожа осталась прежнею, мягкою и без морщин.

Ежи перебрался на другую ветку, подумавши, что прошлым разом эти самые ветки выглядели куда как более прочными. Теперь будто расшатались. Вон, одна даже обвисла.

— Слухи, — пропыхтел он, стараясь не обращать внимание на курлыканье голубей.

Голуби обретались тут же, на чердаке, и Елена уверяла, что голоса их действуют на нее успокаивающе. Супруг верил. И в голубей, и в тонкость натуры, требовавшей уединения, и в то, что оное уединение способствует сохранению брака. Глядя на самого боярина Подольского, человека в высшей степени достойного и царству полезного, однако при всем том ни статью, ни обличьем прекрасной супруге не соответствовавшего, Ежи верил. В то, что сохранности брака касается.

— А если правда? И ты можешь спускаться как-то… побыстрее?

— Куда уж быстрее.

Ветки приходилось нащупывать, притом надеясь, что они в достаточной мере прочны, да и в стены каменные вросли крепко. Меж тем в рот и нос лезли листья, по шее пробежало что-то мелкое и быстрое, а еще Ежи, кажется, умудрился вляпаться в паутину.

Он с детства терпеть не мог пауков.

— Еще быстрее, — раздраженно произнесла Елена и зеркальцем помахала. — Ты меня компрометируешь!

— Извини…

…а ведь в первый раз он карабкался по этому вот винограду, изнывая от страсти. Сердце колотилось, руки дрожали, в голове же крутилось, что вот она, любовь. Пришла, настигла… опалила взглядом. Кажется, так принято было писать в дамских альбомах.

Альбом у Елены тоже имелся.

Его она и поднесла при первой встрече, стесняясь и робея, не смея обратиться с просьбой, и тогда-то Ежи, оставляя в альбоме какой-то глупый стишок из книги «Истинных кавалеров», выученный аккурат для подобного случая, ощутил в груди томление.

Потом были случайные встречи.

Короткие беседы.

И намеки.

Игра, доставлявшая удовольствие обоим, напомнившая о тех, полузабытых временах, когда Ежи был еще не верховным магом в захудалом провинциальном городке, но обыкновенным студентом, в меру одаренным, в меру перспективным. Перспективы остались в прошлом, как и те, столичные романы, но…

— Если Гашечек со мною разведется, ты должен будешь жениться, — заметила Елена, и в темных очах ее блеснуло что-то такое, донельзя предвкушающее, заставившее Ежи поторопиться.

К браку он готов не был.

Категорически.

И потому, когда очередная ветка треснула-таки, он лишь выругался. Сквозь зубы. И дал себе слово, что более никогда в жизни… найдет любовницу из простых. Снимет дом. Обставит. Будет навещать трижды в неделю по согласовенному расписанию, как это ныне принято. Может, никаких страстей, зато и сам целее будешь…

…вспомнилось вдруг, что при всей своей неказистости господин Подольский славился меткостью и характером резким, нетерпимым.

Служил опять же.

Поговаривали, что и воевал.

На винограде стало совсем неуютно.

— Дорогой, — Елена отложила-таки зеркальце и наклонилась, легши на подоконник, помахала ручкой. — Если ведьма настоящая, ты ведь скажешь?

Глава 6 Про кошек, людей и человечность

Он был настолько отчаянно храбр, что даже спал, высунув ногу из-под одеяла.

Из жизнеописания Сергия Смелого, созданное по свидетельству многих людей, лично с ним незнакомых.

Что нужно, чтобы накормить четыре десятка котов? Пусть пока мелких, но оттого ничуть не легче. Стася вздохнула, глядя, как суетятся, толкаются у мисок котята.

Миски были белыми и полупрозрачными, судя по всему, фарфоровыми, и Стася крепко подозревала, что отнюдь не кошачьими, однако иных, попроще, она не нашла.

Вот одна зазвенела, разливая воду.

Фыркнул рыжий Зверь, правда, еще звереныш, но уже крупный, много крупнее собратьев по несчастью. А на морде его появилось обиженное выражение. Он заорал было, но короткий рык Беса заставил его смолкнуть и отступить. Захныкала Фиалка, которая сунулась было к мискам, но тотчас отступила. И теперь стояла, дрожа всем своим лысым тельцем. Тряслись огромные уши, мелко подрагивал хвост.

Из огромных глаз текли слезы.

Ну хоть не гной.

— Эх ты, — Стася подхватила невесомое тельце. — И что с тобой делать?

Глаза у Фиалки были круглыми, большими и лиловыми, того невероятного оттенка, который у кошек встречаться вроде бы и не должен. Ответом был едва слышный писк.

Стася поставила котенка на столик, щедро украшенный инкрустацией, и туда же подняла миску с творогом.

— Ешь… кальций тебе не помешает. И вообще… — она махнула рукой.

Предстояло не только накормить, но и убрать.

Почистить лотки, то есть огромные ящики, в которых, как Стася подозревала, прежде росли цветы, но в отличие от продуктов, цветы были живыми, а потому под действие стазиса не подпадали. От цветов остались сухие стебелечки и земля.

Много земли.

Достаточно много, чтобы хватило на первое время. Но когда-нибудь ей придется что-то да решать.

Не только с землей.

— Это, конечно, не мое дело, — Евдоким Афанасьевич наблюдал за кошачьей возней с безопасного расстояния. — И подозреваю, что звери эти весьма полезны, однако… вам будет весьма непросто справиться с ними одной.

Стася кивнула.

Непросто?

Да она вообще не представляет, что делать с этим вот выводком и… и они же взрослеть будут! А ветклинику, чтобы стерилизовать, здесь вряд ли найдешь.

И чтобы привить.

И вообще…

Фиалка крайне осторожно, не скрывая подозрения, обнюхала кучку творога и призадумалась.

— Ешь давай, — Стася вздохнула.

Котята не виноваты, что так получилось.

И… наверное, никто не виноват. Точнее, те, кого можно было бы обвинить, с ними Стася и знакома-то не была, но опять все получилось… нелепо.

…как ни странно, но вопрос с домом решился быстро. Люди, которые собирались его покупать, к Стасиному отказу отнеслись не то что с пониманием, даже, как показалось, с радостью. И съехали они к середине лета, оставив, правда, переполненный туалет, заросший двор и мусорную яму, которую проще было бы закопать, чем разобрать.

В придачу Стасе достался сарай с просевшею крышей, такой же дряхлый, полуразвалившийся курятник, который облюбовали мыши. Да и сам дом, пребывавший в не лучшем состоянии.

Матушка не солгала.

Старые окна.

Старая крыша. Старая печь, которую если и чистили, то редко. Обои, новые, Стася их не помнила, вздулись и местами отслоились. Побелка на потолке пошла трещинами. Дряхлая мебель и остов панцирной кровати на кирпичах. Свои матрацы жильцы вывезли, а старые, соломенные, не годились даже на растопку печи. Но… все это стало вдруг неважно. Стоило Стасе переступить порог, и она поняла, что наконец-то дома.

По-настоящему дома.

И что из дома этого не вернется, несмотря на протекающую крышу и окна, которые точно надо менять, но денег на это нет.

Или…

…деньги нашлись, как и жильцы для городской квартиры, которую Стася решила сдать.

— Ой, дура-девка, — соседка, тоже Стасе незнакомая, но говорливая и любопытная, обожающая лезть не в свои дела, покачала головой. — Молодым в город надо, а то будешь, как Колька…

А вот Кольку, как ни странно, Стася помнила. Этаким веселым вихрастым пацаном, который любил гонять на ржавеньком «Аисте» и ее до сажалки подвозил. И потом там, уже в реке, в стороне от коровьего стада, они купались, прыгали с невысокого бережка, пугая лягушек.

Но тот Колька на нынешнего походил мало.

Нынешний тоже ездил на велике, возможно даже, на том самом, только рама с годами облупилась сильнее прежнего, да и ржавчина разрослась.

Но на том сходство заканчивалось.

Нынешний был… дебелым.

Опухшим то ли от постоянного пьянства — а кто в деревне не пьет-то? — то ли сам по себе. Глаза его выцвели, рыжина поблекла, да и волосы вылезли, но не лысиною, как бывает, а клочьями. От него пахло перегаром и навозом.

Глава 7 Где речь идет о силе людской молвы и кризисе самосознания

Кошки — это хорошо, но они плевать на вас хотели, пока вы их не кормите. Не то что собаки — друзья человека. Кошки — это так, тихие сожители.

Из размышлений Антона Палыча, слесаря пятого разряда, озвученных им однажды во время еженедельного пятничного суаре.

Утро не задалось.

Верховный маг города Канопень и спал плохо, и проснулся в настроении преотвратительном, которое с каждою минутой лишь ухудшалось.

Он умылся.

Оделся.

Глянул на себя в зеркало, поморщившись, признав, что вид имеет не столько солидный, сколько слегка придурковатый… и когда это Ежи полюбились длинные кафтаны с золотою отделкой? А штаны нынешние, из зеленого бархату шитые? Притом бархату на две пары хватило бы, но вот… местная мода. А верховный маг просто обязан глядеться так, чтобы каждому было ясно — человек он солидный, знающий.

Пояс золотой.

Для той солидности.

Шапка высокая, с меховою оторочкой. А главное, рожа наглая, холеная, так и захотелось заехать, но бить себя было по меньшей мере глупо, поэтому Ежи просто выпятил губу.

Надо уезжать.

Немедля.

Писать прошение, на которое, тут и думать нечего, отказом ответят, и уезжать. Срок обязательный он отработал, денег скопил… правда, после вчерашнего широкого жеста осталась их едва ли половина, но и этой половины хватит, чтобы устроиться в столице. И пусть Ежи не прикупит дом, для того он все же недостаточно богат, но снять вполне себе позволит.

Откроет практику…

На этом месте мечты споткнулись. Как обычно не вовремя очнулся здравый смысл. Кому он там, в столице, нужен? Магов хватает, многие если не сильнее Ежи, то всяко опытнее. И однокурсники его, с кем случалось переписываться, давно уже или откупились, или отработали, но всяко обзавелись клиентурой.

Имя сделали.

А он?

Приедет и… верховный маг… смех один. И что дальше?

…в присутствии легче не стало. Ничего-то там не изменилось.

Гудели мухи.

Строго и спокойно взирал на Ежи Государь-батюшка, нос которого за ночь стал будто бы больше. Дремал на пышной стопке доносов помощник, и сон его был столь сладок, что даже завидно стало. Губы Никитки то растягивались в улыбке, то трубочкою вытягивались, и шлепали, и что-то он такое лопотал, пуская на доносы слюни.

Ничего, потом набело перепишет.

Будить Никитку Ежи не стал, обошел стороною и сел в кресло, поерзал, ибо вдруг показалось оно жестким. А здравый смысл продолжал топтаться по мечтам с надеждами, нашептывая, что возвращаться-то глупо, что в столице таких вот, как Ежи, пучок на дюжину, что никто-то там его не ждет и никому-то он не нужен. И кем он будет? Один из многих магов, которых каждый год прибывает только?

А тут он — фигура.

Птица важная в кафтане золоченом. И купцы-то ему кланяются, и графья с баронами — а птиц поважнее в Канопене не водилось — за равного держат, многие и приглядываются с тем, чтобы породниться. И жалование у него хорошее.

Дом за счет городской казны держится.

Да и работенка непыльная.

Чего еще желать?

А то ишь, размечтался… поломать-то все легко, а построить как будет? Вон, матушка опять писала, жаловалась, что Аленка подрастает, надобно приданое справлять, и чтобы не хуже, чем старшим сестрам. Петрушка опять же просится в долг, желает прикупить лужок, чтоб расширить батюшкино поместье, а еще коров каких-то особых, которые едва ли не медом живым доятся, но и стоят, что цельная пасека.

Пасеку Ежи ему в прошлом году прикупил.

И овец.

Овцы плодились, Петрушка хвастал, что за шерсть их выручил изрядно, однако о том, чтобы деньги вернуть, речи не шло. Как-то оно так повелось, что Ежи помогал семье по-родственному.

Он подавил тяжкий вздох.

Нет, семейство свое он любил, и батюшку, который больше походил на почтенного купца, нежели князя, которым являлся, о чем и бумаги имелись, подтвержденные, и соседи не забывали. Но вот что за князь, когда землицы едва хватает, чтоб семью прокормить.

Дом опять же старый, еще прадедом ставленный, добротен, но давно уж тесен стал. Сестрам горница, ему с Петрушей другая, маменькина да папенькина спаленка, и еще покои для папенькиной сестры вдовой, которая в отчий дом вернулась и не отказали ей.

Как отказать родному человеку?

Пускай… тетка Аграфена была женщиной крепкой, хозяйственной, не чета матушке. И многое делалось ее-то силами.

…и писала-то она чаще других, рассказывая о новостях домашних, нехитрых. И денег-то никогда не просила, хотя, верно, и ей нужны были. Может, имейся в семье деньги, ей бы вновь удалось замуж выйти?

Что за странные мысли в голову-то лезут? Несвоевременные, ненужные? Ему бы о возвращении в столицу думать, а не о родном Подберезье.

Глава 8 В которой вновь речь идет о котах и людях

Жила-была добрая ведьма…

…начало неправильной детской сказки.

…в ту самую первую ночь, оставшись наедине с кошкой, которая забилась под шкаф и оттуда не вылезала даже поесть, Стася поняла, что не справится.

С пищащими.

Голодными.

Обезвоженными. С больными, которым нужно и глаза промывать, и уши капать, и не только уши, потому что помимо ушных клещей имелись и другие.

Не сможет она.

Всех напоить, порой силком, накормить, тоже силком, поскольку некоторые и жевать-то не умели. А под утро двое умерли, и она расплакалась от бессилия, хотя Танечка сразу предупредила, что эти вот — не жильцы. И остальные, скорее всего, тоже.

Что в таких вот питомниках, когда все в кучу и ни за кем не смотрят, расплодившиеся насекомые не самая большая проблема. Есть вещи и посерьезней.

Пироплазмоз.

Микоплазмоз.

Лишаи и дерматиты. И еще что-то, о чем Стася забыла. У нее, конечно, имелись лекарства, и мази, и уколы, и капли какие-то, но она совершенно запуталась, что и кому делать.

А еще их следовало отмывать.

Укутывать.

Массировать животы и… и она точно не справится. В какой-то момент она возненавидела себя за слабость, за то, что не послала Владика с его котятами, за то, что у нее не хватает духу все бросить и вправду вынести в лес, что она мучится и мучает их.

Всех.

— Мр-р-ря, — под руку ткнулась лобастая голова, и яркие желтые глаза заглянули, кажется, в самую душу. И Стася успокоилась.

— Надо поспать, — сказала она, поднимаясь.

Ноги затекли.

Руки тоже. Ныла спина, и голова болела со страшной силой. А в комнатушке, где она поставила коробки, царил форменный беспорядок. Котята ползали, бегали, опрокинули плошки с водой и кормом, который старшие ели довольно жадно, но при этом умудрялись измазаться.

Кто-то хныкал.

Кто-то чесался.

— Урм, — сказал Бес, дернув хвостом, который заинтересовал особо наглого звереныша. И выгнувшись, зашипел.

Наверное, ей показалось от усталости и недосыпа, но шипение это вибрирующее заставило котят замолчать, а после и вовсе сбиться в кучки. Бес же, пройдясь по комнате — ступал он аккуратно, стараясь не вляпаться в разлитую воду — заурчал. И котята легли.

Как стояли, так и легли.

Нет, примерещилось. Невозможно такое, потому что… невозможно. И согласившись с собой, Стася ушла. Уснуть она уснула сразу, стоило упасть на кровать, а проснулась от взгляда. Смотрели превнимательно и… и существо это она узнала сразу, поскольку подобных уродцев больше не было.

Не уродец — сфинкс.

Петерболд.

С каким-то сложнопроизносимым именем и слабой надеждой на выживание. Котенок был совсем крохотный и слабенький. И как забрался только?

Он устроился на груди. Лег, обвив лапы тонкой нитью хвоста, и так лежал, смотрел на Стасю.

— Привет, — сказала она хриплым спросонья голосом. А еще отметила, что гноящиеся глаза котенка имеют удивительно красивый цвет, и что у кошек не бывает фиолетовых глаз.

И у людей тоже не бывает.

А вот огромные уши — вполне. У кошек. Хотя… про людей Стася точно не знала. Она несколько минут лежала, боясь пошевелиться, поскольку котенок выглядел настолько хрупким, что, казалось, стоит двинуться, и он упадет. И не переживет падения.

Именно.

Но котенок встал. И мяукнул. Голос у него был слабым…

…у нее.

Кошка. И документы на нее Стася нашла сразу. И хмыкнула, попытавшись произнести имя.

— Фиалкой будешь, — сказала она, посадив кроху на ладонь. Та оказалась горячей и вовсе не лысой. Тело покрывали волосы, но столь короткие, что на ощупь воспринимались этакой бархатистой поверхностью. — Фиалка — красивое имя…

Она вернулась к котятам, почти не удивившись, обнаружив на подоконнике Беса. Он лежал, поглядывая на возню с той снисходительностью, которая свойственна существам взрослым и разумным. Котята… котята были живы.

Возились.

Дрались.

Мяукали. Ели и гадили. И… и кажется, выглядели немного лучше, чем пару часов тому.

Так и повелось. Нельзя сказать, что Стася совсем привыкла, скорее уж приспособилась.

Кормить.

Убирать.

Лечить. Прятать руки от острых коготков, выбирать из всей своры именно того, кому нужно было закапать глаза или уши, или смазать лишайные пятна, натереть особым раствором или смыть его…

Проверить зубы.

Животы.

…на улицу она их стала выносить, когда поняла, что те тридцать семь оставшихся выживут. И что они если не полностью здоровы, то уже почти.